Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

К разделу Античная литература

Аттик.
Против пытающихся толковать Платона через Аристотеля¹⁾

Перевод и примечания: С.В. Месяц.
Космос и душа. Учения о Вселенной и человеке в Античности и в Средние века. М., 2005.

(приложение к статье: Месяц С.В. Дискуссия об эфире в античности.

Евсевий, Praeparatio evangelica XV, VII (804b - 806b). Что же касается так называемых элементов первых тел, «из которых и все остальные тела состоят», то Платон, как и многие до него, руководствуясь очевидностью, утверждал, что их четыре, называя общепризнанные огонь, землю,воздух и воду. Из них в процессе изменений и превращений возникает все остальное. В отличие от Платона Аристотель, надеясь, видно, показаться необыкновенно умным, если добавит лишнее тело, прибавил к числу известных четырех пятую сущность, весьма щедро одарив ею природу, не осознавая, правда, что физиолог должен не законодательствовать в природе, а исследовать ее. Поэтому он не только не присоединился бы к доказательству того, что существуют только четыре первые природы тел, но, наверное, единственный воспротивился бы этому. Мы утверждаем, что всякое тело — либо горячее, либо холодное, либо сухое, либо влажное, либо мягкое, либо твердое, либо легкое, либо тяжелое, либо разреженное, либо плотное и что едва ли тело, причастное одному из этих свойств, способно быть чем-то иным помимо четырех элементов. В самом деле, если оно горячее — то это либо огонь, либо воздух, если холодное — то либо вода, либо земя, а если сухое — то либо огонь, либо земля. Далее, если оно окажется влажным — то это будет либо вода, либо воздух, если мягким — воздух или огонь, если твердым — вода или земля. И вот когда мы, рассмотрев эти и другие свойства простых тел, делаем вывод, что помимо вышеупомянутых [четырех] вряд ли возможно какое-либо другое тело, один только перипатетик и возражает нам, говоря, что может существовать тело, вовсе не причастное этим свойствам — ни тяжелое, ни легкое, ни мягкое, ни твердое, не влажное, но и не сухое, одного лишь он не говорит, что это тело не есть тело. Потому что хотя он и сохраняет за ним это название, однако все свойства, благодаря которым оно, собственно, и стало телом, у него отнимает. Поэтому либо он, убедив нас в том, что говорит, отвратит от учения Платона, либо, подтвердив это учение, отвратит от своих же собственных мнений. В обоих случаях он окажется совершенно бесполезным для понимания Платоновых учений.

Далее, если Платон хочет, чтобы тела, поскольку они рассматриваются в единой материи, изменялись и превращались друг в друга, то этот [Аристотель] добавляет к телам сущность неаффицируемую, неуничтожимую и неизменную для того, наверное, чтобы показать себя творцом великих вещей. При этом, однако, он не говорит совершенно ничего оригинального и своего, а лишь переносит хорошо подмеченное Платоном по поводу других вещей на вещи совсем неподходящие, подобно тому как это делают некоторые нынешние скульпторы. Эти, создавая изображение, берут от одной статуи голову, от другой — грудь, от третьей — поясницу и, соединив порой совсем не подходящие друг другу части, убеждены,что создали нечто свое. Целое, которое наверняка назовут несимметричным, действительно принадлежит им, а симметричные и красивые части — нет. Точно так же и Аристотель, услыхав от Платона, что-де есть такая сущность, сама по себе умопостигаемая, бестелесная, бесцветная и неосязаемая, невозникшая, неуничтожимая, не меняющаяся и ни во что не превращающаяся, но всегда одна и та же, самой себе тождественная, и еще послушав про то, что небесные тела божественны, неуничтожимы и неаффицируемы, составил и склеил из обоих учений вещи несочетающиеся. Из одного взял, что есть тело, из другого — что неаффицируемое, да и породил неаффицируемое тело. Но если в случае статуй хотя и некрасиво то, что собрано из различного, но по крайней мере не невозможно, как учит нас Гомер,

то уж неаффицируемого тела никак не может быть. Потому что, связанное с аффицируемой и изменчивой природой, оно по необходимости будет испытывать то же, что и та. А будь оно неаффицируемым, оно должно было бы быть несвязанным и свободным от аффицируемого, то есть быть вне материи, а если оно отделено от материи, то по необходимости будет признано бестелесным.

VIII (806с - 808с). Можно назвать еще многое другое, в чем они [Платон и Аристотель] расходятся друг с другом. Один говорит, что идея небесных тел образована по большей части из огня, другой — что огонь вовсе не имеет ничего общего с небесными телами.³⁾ Один утверждает,что Бог возжег свет на второй от земли окружности, то есть вокруг солнца, дабы он осветил возможно дальше все небо.⁴⁾ Другой, не желая, чтобы солнце было огнем, а свет, как он знает, есть чистый огонь или какая-то [часть] огня, не позволяет возжечь вокруг солнца свет. Далее, один, придавая всему, что в небе, свойство неуничтожимости в отношении вида, утверждает, что из небесных тел при этом что-то уходит и в равной мере что-то прибавляется. Он вынужден утверждать это, наблюдая, во-первых, за отделениями, то есть лучами солнца и изливающейся от него теплотой, и, во-вторых, за прибавлениями, сохраняющими равной его величину, ведь солнце не смогло бы казаться равным, не взяв себе ничего вместо того, что отдало. Аристотель же хочет, чтобы небесные тела сохраняли всегда ту же самую сущность, чтобы от них ничего не уходило и ничего не прибавлялось. Далее, Платон вдобавок к общему движению звезд, которое они совершают вместе со звездными сферами, придает им еще и другой вид движения, который, впрочем, оказался и самым наилучшим и наиболее подходящим к природному устройству их тел. В самом деле, поскольку звезды круглые, им больше всего подойдет круговое вращательное движение. Аристотель же лишает их движения, которое они совершают как живые существа, и оставляет за ними только то, которое они, увлекаемые охватывающими их сферами, совершают как существа неодушевленные. Он говорит, что возникающее у нас впечатление не есть истина, а лишь обман нашего немощного и как бы дрожащего зрения. Как будто Платон убедился в существовании этого движения благодаря впечатлению, а не рассуждению, доказывающему, что каждая из звезд должна по необходимости быть живым, имеющим душу существом, тело которого движется своим движением. Ведь любое тело, движимое извне, неодушевлено, а то, что изнутри и из самого себя — одушевлено. Тело звезды — божественно, и поэтому совершает наилучшее движение. А поскольку наилучшим является движение по кругу, то его-то оно и совершает. Что же касается ощущения, которое всегда истинно, то оно может только подтвердить выводы разума, а убедить в существовании такого движения — не может. Относительно движения мира как целого, что оно происходит по кругу, Аристотель, побежденный очевидностью, не решается возражать Платону, но и здесь для различия вводит свое красивое изобретение. Платон, по мнению которого существует всего четыре тела и все совершают от природы простое прямолинейное движение: земля — к центру, огонь — к внешней границе мира, остальные — к середине, отдавал круговое движение душе. Аристотель же, придававший одному телу одно движение, приписал круговое движение, как телесное, пятому телу, да и не заметил, как ввел самого себя в заблуждение. Ведь движущимся прямолинейно телам сообщают движение тяжесть и легкость, пятое же тело, не причастное ни тяжести, ни легкости, скорее, должно было бы быть причастным неподвижности. Не геометрическая фигура (axwa) сообщает прямолинейно движущимся телам движение по кругу,⁵⁾ а наклон. Ибо не только тело, помещенное в середину чего-то однородного, не способно никуда наклониться, но и тело, распределенное по кругу, не имеет повода склониться в какую-либо сторону,

или вперед, или назад. И еще, всем прочим телам, находящимся вне своих естественных мест, сообщает новое движение стремление к ним, а этому пятому, никогда не сходящему со своего места, следовало бы, скорее, оставаться [в покое].

¹⁾ Перевод выполнен по изданию: Atticos. Fragments de son oeuvre, ed. J. BAUDRY (Paris, 1931), p. 18-24.

²⁾ Илиада II, 478-479.

³⁾ Тимей 40а; О небе I, 269 a 2.

⁴⁾ Тимей 39b.

⁵⁾ Имеется в виду окружность. Слова Аристотеля о том, что простых движений только два оттого, что и простых величин тоже только две — прямая и окружность (О небе I, 2), — можно истолковать в том смысле, что величины (т.е. геометрические фигуры) суть начала движений.

⁶⁾ Илиада XII, 239-240, пер. Н.И. ГНЕДИЧА.