Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Известия Академии Наук Латвийской ССР.
№ 8 (181), 1962, Рига.
[141] — начало страницы.
OCR Bewerr.

[141]

Дорошенко В.
Новое в изучении средневековой Риги {Рецензия на:} Fr. Benninghoven. Rigas Entstehung und der frühhansische Kaufmann. Hamburg, 1961, S. 168+9 Karte.

Ранняя история Риги, с начала XIII до XIV—XV вв., — процесс превращения торговой фактории в один из крупнейших городов Ганзы, рост территории и населения, расширение объема торговли и перемены в формах ее организации, господство крупных рижских купцов в экономике и управлении городом, их связи с ганзейским купечеством и т.д. — такова проблематика этой книги, составившей очередной том гамбургской серии «Исследований по истории Северной и Восточной Европы», издаваемой П. Иоганзеном.

Одна особенность рецензируемого труда бросается в глаза сразу: очень богатый и, как правило, тщательно обработанный фактический материал, но при этом почти никаких новых идей. Автор, в сущности, лишь иллюстрирует на примере средневековой Риги ту схему ранней истории городов на Балтике, которая в свое время была предложена известным историком Рёригом.

Покойный Фриц Рёриг — безусловно, крупнейший специалист по истории Ганзы. Начав свою научную деятельность еще в годы первой мировой войны, Рёриг ее завершил как профессор Берлинского университета им. Гумбольдта (ГДР). В 1959 году в Веймаре был опубликован сборник его важнейших работ, в том числе и написанных уже после разгрома гитлеровской Германии.¹⁾ Сопоставляя эти последние работы Рёрига с прежними, легко обнаружить известную эволюцию в его взглядах, в особенности поскольку дело идет об оценке значения Ганзы в истории не только самой Германии, но и других народов Северо-Восточной Европы.²⁾ Тем не менее суть концепции Рёрига, как представителя буржуазной историографии, не изменилась. Наиболее характерным для этой концепции представляется тезис о том, что главным носителем исторического прогресса в средневековье являлся купец. Выдвигая на первый план северогерманские города XII—XIV вв., Рёриг изображал их творцами хозяйственных связей во всем районе Балтийского моря, в наличии же указанных связей видел своего рода «мировое хозяйство» (mittelalterliche Weltwirtschaft). В плане развития этих связей основное значение он придавал «перелому» в ооганизации торговли около 1230 года, когда «странствующий» немецкий купец (der fahrende Kaufmann) осел наконец в городах балтийского побережья и сделался, по убеждению Рёрига, решающим фактором исторического развития на всем огромном пространстве от Новгорода до Брюгге.

Исследование Ф. Беннингховена (далее: Б.) начинается с «предыстории» Риги. Это вопрос о том, что предшествовало событиям начала XIII века, когда впервые в источниках упоминается город на Даугаве. Известно, как отвечала на этот вопрос [142] старая остзейская историография: по Арбузову или Транзее, Рига возникла в пустынном краю, на пустом месте, по мановению посоха епископа Альберта и при содействии «пилигримов» — рыцарей и купцов, бескорыстных распространителей немецко-христианской культуры среди «варваров» — ливов, латгалов и куршей. Как видно из рецензируемой работы, несостоятельность этой «концепции» сегодня ясна даже для буржуазных историков. Епископ Альберт, говорит теперь Б., никакой не волшебник (Kein Zaurberer!), а возникновение Риги — это не пресловутый «акт основания» (Gründungsakt), но результат сложного исторического процесса, разобраться в котором нельзя без учета всей обстановки на Балтике по крайней мере с середины XII века. Критикуя своих предшественников, автор идет и дальше: осуждает, к примеру, «одностороннее выпячивание немецкого культурного вклада» (с. 17), подчеркивая при этом, что купцов, стремившихся закрепиться в устье Даугавы, вдохновляло не «культуртрегерство», но просто-напросто страсть к наживе (Gewinnstreben, с. 27-28 и 53). Все это, разумеется, можно только приветствовать, как и намерение автора рассматривать спорные (и далеко еще не решенные!) вопросы древнейшей истории Риги «в совершенно деловой атмосфере», иначе говоря — в рамках научной дискуссии. Но что же все-таки происходило в устье р. Даугавы до появления западных крестоносцев? Ответ на этот вопрос автор пытается дать во II разделе (с. 19-27), где место расположения будущей Риги (по терминологии Генриха Латыша, — «locus Rigae») характеризуется как «стоянка судов» (Schiffsliegestelle) и «древнейший торговый пункт» (alte Handelsstätte). Здесь, между устьем Ридзини и Даугавой, ливы и курши по крайней мере уже в XII веке встречались с купцами из других стран — сначала с русскими и скандинавами, после же основания Любека (1159 год) также и с немцами, которые создали свой перевалочный пункт на о. Готланде. Автор предполагает — и вполне обоснованно, — что западные купцы задолго до 1201 года вступали здесь в договорные отношения как с местным населением, так и с купцами Полоцка или Смоленска. Тем самым оказывается, что «место Риги», вопреки утверждениям старой остзейской историографии попросту не могло быть «пустыней». Пусть, как того хочется автору, эта торговля была «примитивной» (der Treffpunkt des noch primitiven Handel) или «сезонной», но происходила она все-таки «ежегодно» (с. 22). Малоблагоприятный в земледельческом отношении, этот участок имел все преимущества «торгового места»; помимо наличия естественной гавани на р. Ридзиня, автор упоминает возможность удобного сообщения с близлежащими ливскими поселениями (с. 23). Касаясь вопроса о заселенности «locus Rigae» до немцев, Б. признает два важных факта. Во-первых, существование «дома» (подворья?), куда, по свидетельству Генриха Латыша, немцы еще в 1200 году упрятали ливских заложников. Стоявший, как видно, и до указанной даты, этот объект определяется автором как приют (Herberge) для приезжих купцов, которые располагались тут на зимовку. Второй факт — это поселение ливов, локализуемое примерно в районе будущей Домской площади, однако вне первого кольца городской стены (в 1210 году: «villa extra muros»).

Остается лишь пожалеть, что автор не пошел дальше признания указанных фактов (давно известных в литературе) и ограничил свое исследование только анализом письменных документов. Почему, в самом деле, поселение считать непременно «рыбацкой деревней» (Fischerdorf), причем единственной в этом районе и возникшей, как уверяет нас Б., лишь незадолго до начала XIII века? Почему собственниками упомянутого подворья (в торговом назначении которого не сомневается и автор) в XII веке могли быть только немецкие купцы? Эти утверждения автора (как и некоторые другие, касающиеся временного, «сезонного» характера промысловых занятий местного населения вблизи Риги) представляются бездоказательными и, прямо скажем, тенденциозными.

Бросается в глаза, что Б. фактически игнорировал данные рижской археологии. Раскопки, произведенные на территории города уже в 1938—1939 гг., поставили немало вопросов перед исследователями. Назовем в этой связи хотя бы такие факты, как обнаружение мощного культурного слоя с остатками палисада в районе нынешних улиц М. Смилшу и Зиргу, а также следы древних береговых укреплений на Даугаве с бытовыми предметами XI—XIII вв. в районе улиц Свертувес и Грециниеку.³⁾ Позже, в советское время, раскопки производились на площади Альберта (на правом берегу Ридзини), возле Петровской церкви (могилы куршей) и т.д.⁴⁾ [143]

Собранный материал, конечно, не так богат, как хотелось бы (много находок случайных, документация старых раскопок частично утеряна), и трудность его научной интерпретации вполне очевидна. Но это никак не может служить оправданием для историка, делающего ответственный вывод о незаселенности территории города в «донемецкое время» на основании одной лишь статьи, притом очень бегло прочитанной.⁵⁾ Не лучше ли было бы воздержаться от «окончательных» заключений? Учитывая, что материал с каждым годом накапливается (и будет накапливаться по мере реконструкции Старого города), следует ожидать решающего слова в этом вопросе со стороны археологов.

Б. так поглощен поисками отсутствия следов местной культуры в древнейших кварталах Риги, как если бы вся проблема сводилась к тому, как выглядел «locus Rigae» до немцев — как поселение или пустырь.⁶⁾ На наш же взгляд, еще более важной стороной дела является уровень социально-экономического развития ливов и латышей накануне завоевания. Приводило ли это развитие к отделению ремесла от сельского хозяйства и тем самым к возникновению поселений городского типа? Автор решает этот вопрос в отрицательном смысле (с. 28), но как же бездоказательно! Ведь даже если вопрос о характере донемецкого поселения в Риге считать открытым, то возникновение других поселений городского типа на территории Латвии в XI—XII вв. сомнений не вызывает. Примером тому может служить хотя бы Ерсика, уничтоженная немецкими крестоносцами как нежелательная соперница молодой Риги.⁷⁾ Как показывает диссертация Э. Мугуревича, торговые связи латышских земель в XI—XII вв. были ориентированы главным образом на восток, в сторону русских земель; ослабление связей с Западом заметно в особенности к концу XII столетия.⁸⁾ Не здесь ли лежит объяснение того, что процесс городообразования обнаружил свои результаты раньше в восточных районах Прибалтики (Ерсика, Тарту), нежели, например, в той же Риге, встающей в обличье города только к началу XIII века?

Во II разделе данной работы (с. 28-35) показывается, с одной стороны, роль купечества в деле завоевания Восточной Прибалтики и в первую очередь — торговых путей в русские земли, а с другой — значение торговли для самой Риги в XIII веке. Речь идет здесь об объединении «странствующих» немецких торговцев с базой на о. Готланде (Universitas mercatorum Romani imperii Gotlandiam frequentantium), формирование которой подробно было изучено уже Ф. Рёригом.⁹⁾ Что эти купцы были ревностными организаторами «христианской миссии» — обеспечивали епископа Альберта флотом и деньгами, сами участвовали в военных походах и т.п., — известно из статьи П. Иоганзена.¹⁰⁾ В связи с борьбой, развернувшейся вокруг рижской торговой фактории, автор подчеркивает инициативу купцов в деле закрытия «земгальской гавани» (1200 год); пожалуй, в этом же плане стоило проанализировать и обстоятельства разрушения немцами Ерсики (1209 год). То, что в работе на первый план выдвинута деятельность купечества, понятно — ведь речь идет о возникающей Риге. Но ведь известно, что купцы проникали сюда рука об руку с рыцарями (о них автор даже не упоминает!), что те и другие проводили политику организованного разбоя и грабежа, что последствия этой политики отражались как на хозяйстве местных народов, так и на ходе торговли по Даугаве. Сбрасывать эти факты со счета — не лучший способ [144] убедить читателя в «мирном» характере деятельности немецких купцов на Балтике.¹¹⁾ Зато можно согласиться с автором в том, что экспансия «странствующих» купцов в сторону Даугавы усилилась именно в конце XII века, в связи с нарушением связей между Западной Европой и Новгородом (перерыв в торговле с 1188 по 1201 год) Второе очень важное положение — это необычайно быстрый рост рижской торговли во второй половине XIII века. Автор обосновывает его анализом «Рижской долговой книги» (см. карту № 4: «пассивные» и «активные» связи рижских купцов «около 1300 года», охватывающие пространство от Смоленска до Брюгге и далее — до ярмарок в Шампани), а также отдельных грамот XIII века (свидетельствующих, между прочим, об огромных размерах торговых сделок в рижско-новгородской торговле). Рига на рубеже XIII—XIV вв., как говорит автор, «созрела вполне», сделалась третьим по своему значению (после Любека и Висби) торговым центром на Балтике.

Формирование городского устройства средневековой Риги Б. изображает также по схеме своего учителя — Ф. Рёрига. Согласно Рёригу, Рига в самом начале XIII столетия была даже не городом, а торговой факторией, опорным пунктом для немецких (готландских) купцов, в их регулярных поездках в Новгород. Население Риги в этот период — это в основном челядь епископа, что же касается купечества, то это — «странствующие» купцы (mercatores frequentantes), которые бывают в Риге лишь по своим торговым делам, но не являются ее постоянными жителями. Власть в городе — целиком у епископа, хотя уже в 1211 году тот вынужден был уступить «странствующим» купцам ряд привилегий. «Решающий сдвиг» в этой структуре — в смысле превращения части «странствующих» торговцев в «оседлых» (manentes) и тем самым в полноправных «бюргеров» — произошел, по Рёригу, между 1211 и 1225 гг., когда важнейшие привилегии (свобода от пошлин, своя юрисдикция и т.д.) были перенесены собственно на рижских купцов, т.е. на бюргеров (cives). Оттесняя на задний план пришлых торговцев, община купцов-рижан уже в двадцатых-тридцатых годах создает свои органы управления (рат) и делается тем самым хозяином Риги. Только с этого времени, заключал Рёриг, можно считать Ригу торговым («раннеганзейским») городом в полном смысле этого слова.¹²⁾

Прослеживая этот процесс по источникам, Б. делает, пожалуй, еще более сильный акцент на различия в социальной структуре молодой Риги в периоды 1201—1210 и 1211—1234 гг. В первый из этих периодов (см. IV раздел, с. 36-53) Рига — это «епископская резиденция», и не больше. В обстановке военных действий на линии р. Даугавы торговля в Риге носила тот же «сезонный» характер, что и в конце XII века, в иные же годы (например, в 1203—1207 гг.) торговцев тут вообще не бывало. Флот в Риге — около 20 крупных судов («когги», или «liburnae»); приезжает в Ригу максимум 23 корабля ежегодно, но все это в руках «странствующих» купцов, бывающих здесь только наездом. Собственно «бюргеры» — это окружение сеньора-епископа, преимущественно ремесленники; около 1210 года Рига насчитывала не больше 80-160 семейств. «Стремительный» рост города начинается во втором десятилетии XIII века, по мере того, как в ходе завоевания расширялся торговый «хинтерланд» города (около 1207 года — до Цесиса и Айзкраукле, в 1208—1209 гг. — до Ерсики, в 1210—1212 гг. — договор с князем Полоцким и обеспечение дороги на Псков). Наличение торговых оборотов вело к превращению «frequentantes» в «manentes», т.е. в «оседлых» купцов, господство которых в Риге было оформлено епископской привилегией 1225 года. Помимо хроники Генриха Латыша и грамот Б. использовал — по методу ретроспекции — ряд более поздних источников, в первую очередь книги доходов с городской недвижимости (Libri Reddituum 1334—1574 гг., а также Erbebücher 1384—1579 гг.). Это кропотливый, но очень полезный труд, позволяющий восстановить (хотя бы приблизительно) не только этапы пространственного расширения города, но тем самым также его экономический рост, сдвиги в торговле и ремесле, в социальной структуре и т.п. Попытку восстановить план древней Риги предпринимал, как известно, уже В. Нейман; свои поправки к нему вносили Т. Зейд и Я. Страуберг.¹³⁾ Отметим здесь лишь важнейшие наблюдения Б. Ядро средневекового города «до 1210 года» (карта 6 — в приложении) охватывалось стеной вдоль р. Ридзиня и оттуда по улицам Зиргу, Калею, Краму, Тиргоню; возвращаясь к Ридзине, эта стена включала также церковь св. Петра и древнейший епископский двор. Полемизируя с Нейманом (на наш взгляд, вполне обоснованно), автор приходит к выводу, что это [145] не тот «старый город», о котором говорят документы XVI—XIX вв. Тот «старый город» располагался на низком пространстве между низовьем Ридзини и площадью Ратуши (в XIV веке: «Ellerbrock edder olden stat»!) и оставался вне самых древних городских стен, как и «деревня ливов» (которая находилась, как уже отмечалось в районе Домской церкви). На территории Риги «около 1210 года» Б. локализует также (в отличие от других авторов) городской рынок (не по улице Калькю, а напротив Петровской церкви), главные ворота (выходившие не к Даугаве, но к пастбищу, из ул. Курпниеку), подворье «странствующих» купцов (Stube von Münster на месте Большой гильдии) и другие объекты.

Следующий этап расширения Риги исследуется в IV разделе (с. 54-67). Это 1211—1234 гг., когда в пределы города была включена вся территория «полуострова» между Даугавой и Ридзиней. Произошло это в два приема. Сперва («около 1220 года», карта 7) стены были раздвинуты на юго-восток, до гавани на Ридзине и набережной Даугавы, исключая пока Домскую площадь. Новый, большой рынок расположился ближе к реке, в районе будущей ратуши. Сюда же переместились подворья самых богатых купцов, что отразилось, между прочим, в названиях прилегающих улиц (Rikestrate, Resenstrate, Marschalstrate и Beverstrate). Несколько позже, между 1215—1234 гг., в пределах города оказался и северо-западный «пригород» (suburbium), где располагались новый епископский двор, Домский собор, «Русский квартал»¹⁴⁾ и т.д. Каменная стена вокруг пригорода (эту часть стали называть «новым городом» в противоположность «старому») была сооружена, как думает Б. (вопреки Нейману), не позже 1249 года, а скорее всего около 1234 года. «Таким образом, — заключает автор, — около 1234 года в пространственном отношении Рига раздвинулась до тех пределов, в которых она существовала на протяжении средневековья» (с. 62).

В чем прав Б. или неправ, рассудят специалисты. В данной связи хочется подчеркнуть важность такого рода «деталей», как расположение торговых рядов, лавок, складов, ремесленных мастерских, размещение отдельных групп населения по кварталам и т. п. Реконструируя облик средневекового города на разных этапах, историк получает в руки, по сути дела, еще один ценный источник для изучения его экономики и общественной жизни.

Кому принадлежала земля на территории города? Вопреки мнению Бунге, автор (VI раздел, с. 68-83) показывает наличие уже в XIII веке не только духовной (епископ, капитул и орден) и магистратской, но также частной, а именно купеческой земельной собственности. По данным XIV—XVI вв. (отражающим и более раннюю стадию), частным владельцам на территории «старого города» принадлежало примерно 58 процентов участков (Wohnplätze). В основном это купцы, особенно же верхушка купечества, ратманы и т.д. (около 200 фамилий в XVI веке), большинство из которых держало в своих руках по 4 и более (до 12) земельных участков. Ремесленники в своей преобладающей массе являлись съемщиками (т.е. не собственниками), дворяне же приобретали свои подворья у тех же купцов. Учитывая собственность самого магистрата (от 1/4 до 1/3 участков), автор оценивает положение в Риге XIV XVI вв. как «резко выраженное преобладание земельной собственности оседлых крупных рижских купцов», сосредоточивших у себя не менее 3/4 городских [146] недвижимых объектов.¹⁵⁾ Господство купеческого патрициата над недвижимостью особенно ярко в районе рижского рынка (между ратушей и Домом Черноголовых), топографию которого автор реконструировал по методике своего учителя — Ф. Рёрига.¹⁶⁾ Сложилось же подобное положение очень рано: автор это показывает посредством анализа 120 записей о сделках по недвижимости, имеющихся в Долговой книге (рубеж XIII— XIV вв.), и более древних сохранившихся грамот.

В этой связи возникает важный вопрос: в какой мере источником накоплений для рижских купцов, помимо торговли, являлась земля, т.е. доход от сдачи участков в аренду, спекуляции этими участками и т.д.? Тот же Ф. Рёриг на любекском материале приходил к выводу, что в XIII и даже XIV веке балтийский купец проявлял свою предприимчивость главным образом в сфере «дальней торговли» и во всяком случае не стремился вкладывать свой капитал в землю. Купец — городской земельный рантье, по Рёригу, есть явление позднее, связанное с упадком Ганзы.¹⁷⁾ Чрезвычайно интересные наблюдения над гданьским патрициатом были недавно сделаны польским историком Г. Самсоновичем. Оказывается, что в Гданьске второй половины XV века, несмотря на огромный рост его внешней торговли, помещение в землю купеческих капиталов являлось не только средством их безопасного сохранения, но также и средством получения огромных доходов. Как говорит Самсонович, подчеркивая «большое значение операций парцеллами в деле возникновения бюргерских капиталов», гданьские «бюргеры извлекали свои первые серьезные прибыли сперва из большой торговли, потом же помещали сколоченный капитал в городские участки, чтобы более, правда, медленным, но зато безопасным способом приумножать их дальше».¹⁸⁾ Было ли это явление, так сказать, «веянием XV века» или же оно началось раньше, — пока неясно. Поскольку рижские источники в этом плане еще не изучены, поставленный выше вопрос ждет своей разработки.

VII раздел — «Возникновение рижского рата» (с. 84-97). Автор, опять-таки следуя Рёригу, считает рат существующим уже до 1226 года, когда упоминаются рижские «consules». Показателем ранней организации рижского бюргерства он считает события 1221 года — «заговор в Турайде» против датчан и Ордена, в котором участвовала помимо бюргеров Риги и приезжих купцов, также верхушка ливов и леттов. Не только позже, но уже в этот ранний период «становления рата» решающее влияние на управление городскими делами имела богатая купеческая верхушка. Входя в состав магистрата (пополняемого путем кооптации, волею самих ратманов), эта «элита» рижских купцов (около полусотни фамилий, см. экскурс IV) поначалу тесно сотрудничала с приезжим купечеством (в 1232—1271 гг. «frequentantes»), но к концу XIII века стала успешно оттеснять этих последних. Это происходило по мере того, как перемены в технике самой торговли (возможность заключения сделок на расстоянии, по письменному поручению) устраняли необходимость личных контактов рижских купцов с иностранными. В XIV столетии купечество Риги делилось уже не на «местных» и «пришлых», а по другому признаку — «самостоятельные купцы» и агенты-помощники (Kaufgesellen). Сперва объединенные в рамках общей «компании» те и другие, как полагает автор, около 1400 года образовали свои особые корпорации. Крупные купцы, имевшие недвижимость в самой Риге, объединились в «Большую гильдию», младшие же, по-прежнему тесно связанные с «гостями» и особенно с Любеком, создали известную «компанию Черноголовых». Так как вопрос о происхождении этой последней вызывал много споров в литературе, соображения автора по этому поводу, несомненно, заслуживают внимания.

VIII, последний, раздел (с. 98-109) посвящен демографии средневековой Риги. Трудность ее изучения общеизвестна: слишком мало источников. Автор и в этом вопросе действует методом ретроспекции, начинает с конца XIX века (когда в средневековой части города насчитывалось 16 806 жителей) и пытается восстановить движение населения Риги в более древнее время. Опираясь на ряд случайных упоминаний в источниках (например, о числе воинов и купцов в городе, об участниках [147] богослужений и др.), Б. строит следующий примерный ряд: в 1210 году — около 1 тысячи чел., в 1234 году — около 3-3,5 тысячи, в 1286 году — 6-7 тысяч, в 1356 году — около 5 тысяч (падение населения — результат «черной смерти»!), в 1430 году — около 8 тысяч и в 1558 году — около 12 тысяч человек. Отметим в этой связи, что П. Иоганзен определял население Риги к середине XVI века в 8-10 тысяч,¹⁹⁾ а «История Латвийской ССР» — в 10-15 тысяч человек.²⁰⁾ Будущее, безусловно, внесет поправки в эти расчеты, так как неопубликованные (и неизученные!) источники содержат на этот счет немало важных указаний.²¹⁾ Говоря о национальном составе этого населения, автор отправляется от известного текста середины XV века, согласно которому латыши составляли около 1/3 населения города.²²⁾ То же соотношение предполагается, с одной стороны, для XIII—XIV вв., а с другой — для XVI века.²³⁾ Автор сделал также попытку определить состав рижского населения по родам занятий. Накануне Ливонской войны в числе 2,5 тысячи немецких бюргеров было около 400 торговцев, в числе же 1,5 тысячи латышей — 600 носильщиков (грузчиков), 130 трепальщиков конопли и т.д.

Как уже говорилось, автор, в сущности, не выходит из круга идей, намеченных уже Ф. Рёригом. Это касается как общей концепции, так и деталей: присутствие Рёрига ощущается на каждой странице. Однако достоинство рецензируемой работы состоит, конечно, не в этом. Собрав и систематизировав большой фактический материал, автор подверг специальному рассмотрению ряд действительно важных сторон древней истории нашего города. То обстоятельство, что интерпретация Беннингховена представляется далеко не всегда убедительной (в особенности поскольку дело идет о «возникновении Риги» на месте ливского поселения), явится, несомненно, толчком к более глубокому научному изучению этих вопросов в нашей отечественной, советской историографии.

¹⁾ Fr. Rörig. Wirtschaftskräfte im Mittelalter. Weimar, 1959.

²⁾ В прежних своих работах Ф. Рёриг отдал изрядную дань германско-националистическим установкам в этом вопросе, восхваляя экономическую экспансию торгового капитала (и прежде всего любекского купечества) в рамках пресловутого «движения на Восток» (Drang nach Osten), якобы выполнявшего вполне «мирную миссию» на захваченных землях славян и народов Восточной Прибалтики.

В статьях Рёрига, написанных после 1945 года, встречаем не только резкое осуждение гитлеризма, но и попытку пересмотреть (в плане уроков новейшей истории) вопросы далекого прошлого, когда формировались предпосылки германской агрессии. Оставаясь по-прежнему на позициях буржуазной науки, Рёриг подверг, тем не менее, основательной критике такие моменты этого прошлого, как княжевластие, господство военщины и бюрократии и т.д. Некоторые из положений «послевоенного» Рёрига (например, понимание социально-экономической сущности средневекового города, прогрессивная роль союза между городами и королевской властью, классовая борьба внутри города и некоторые другие) носят даже печать некоторого (впрочем поверхностного) влияния марксизма и, в частности, исторических трудов Фр. Энгельса.

³⁾ Latvijas Konversacijas vārdnīca, 18. sēj., lpp. 35818.-35827. (Статья R. Šnore. Rīgas arheoloģija). — Сообщения о раскопках тридцатых годов публиковались в свое время также на страницах таких изданий, как Senatne un māksla (1936. — 1939.), Latvijas Vēstures institūta žurnāls (1938. — 1939.) и др.

⁴⁾ К сожалению, более или менее подробный отчет опубликован лишь о раскопках 1957 года: Т. Pāvele. Pārskats par arheoloģiskiem izrakumiem Rīgā 1957. gadā. R., 1959. — См. также M. Vilsоne. Arheoloģiskie izrakumi Rīgā 1958. gadā. Referātu tēzes zinātniskajai sesijai, veltītai 1958. gada arheoloģiskiem izrakumiem. R. 1959.; M. Вилсоне. Археологические раскопки в Риге в 1959 году. Тезисы докладов на сессии, посвященной итогам археологических и этнографических экспедиции 1959 года, Рига, 1960; М. Вилсоне и Т. Павеле. Археологические раскопки в Риге в 1960 году. Тезисы докладов.., Рига, 1960.

⁵⁾ Не считая популярной работы Я. Страуберга (и то в стокгольмском издании), Б. упоминает только статью М. Вилсоне. Археологические раскопки в городе Риге. Краткие сообщения Института истории материальной культуры, вып. 42-й, М., 1952, стр. 123-134. Как использована эта статья, видно уже из того, что Б. усмотрел в ней... «только орудия каменного века», якобы только и найденные на территории города (стр. 19)!

⁶⁾ «Lucus Rigae», или же «prima civitas», — это всего лишь несколько гектаров земли, охваченных древнейшей стеной начала XIII века. Теоретически (не будь свидетельства Генриха Латыша о древнем подворье купцов на этой именно территории) можно представить себе этот участок и пустовавшим. Существовавшее тут более древнее поселение (или поселения) могло располагаться и в стороне от позже возникшего средневекового города, — главное состоит в характере поселений, ему так или иначе предшествовавших.

⁷⁾ Н. Moora. Pirmatnējā kopienas iekārta un agrā feodālā sabiedrība Latvi-jas PSR teritorijā. Rīgā, 1952., 160. lpp.

⁸⁾ E. Mugurevičs. Tirdzniecības ceļi lībiešu un latgaļu teritorijā no IX līdz XIII gs. (disertācija), R, 1961., 201.-206. lpp.

⁹⁾ Fr. Rörig. Reichssymbolik auf Gotland. Heinrich der Löwe «Kaufleute des Römischen Reichs», Lübeck, Gotland und Riga. — Hansische Geschichtsblätter 64. Ihrg., 1940.

¹⁰⁾ P. Iohansen. Die Bedeutung der Hanse für Livland. — Hansische Geschichtsblatter, 65-66. Ihrg., 1940—1941, S. 1-55.

¹¹⁾ Характерно, что и героическая борьба местных народов против захватчиков упоминается в данной работе лишь как момент, препятствовавший купцам развернуть свою деловую активность на Даугаве уже в начале XIII века (стр. 28).

¹²⁾ Fr. Rörig. Reichssymbolik auf Gotland. — Wirtschaftskräfte im Mittelalter. Weimar, S. 529-533 (статья впервые была опубликована в 1940 году).

¹³⁾ W. Neuman. Der Stadtplan als geschichtliche Urkunde. — Mitteilungen aus der livländischen Geschichte, Bd. XXI (1911), S. 81-91; J. Straubergs. Vecā Rīga, R, 1951; см. также статью Rīgas plāns в Latvijas Konversacijas vārdnīca, 18. sēj., lpp. 36028.-36030.

¹⁴⁾ Имеется ввидy«Russesche dorp» между улицами Криеву и Екаба, где находились подворье русских (полоцких, псковских) купцов и церковь св. Николая. Они появились в Риге, видимо, вскоре после 1212 года, хотя непосредственные сношения русских и немецких торговцев как в устье р. Даугавы, так и в ее верхнем течении имели место уже в XII веке. Другое постоянное поселение русских, на ул. Алдару, автор датирует временем «после 1220—1222 гг.»; кроме того, русские в XIII—XV вв. селились и в других частях города, приобретали недвижимость и становились рижскими бюргерами (стр. 59-60). Ценное дополнение к этим данным содержит экскурс III, посвященный Рижской долговой книге 1283—1352 гг. Здесь из 1397 участников сделок автор насчитал 100 русских, перечисленных поименно в таблице с указанием на принадлежавшую им недвижимость, товары или денежные суммы. Среди русских товаров чаще всего упоминается воск (в 30 случаях из 40); максимальное количество воска 2-3 берковца, размеры же кредита достигают внушительной суммы — 50 сер. марок. 9 из упоминаемых здесь русских купцов — явно рижские бюргеры (стр. 150-155). Тут же (стр. 155-162) таблично представлены все данные Долговой книги об участниках сделок из местного населения. Всего их 107 (в том числе 52 латыша, 35 ливов); из них 10 владеют недвижимостью в самой Риге, другие происходят из Видземе (11 записей), Курземе (тоже 11 записей) и т.д. Объектом сделок чаще всего опять-таки является воск (26 случаев, максимум — один берковец), суммы же денежного кредита бывали подчас очень большими — до 57 сер. марок. Эти выкладки автора тем более интересны, что соответствующие источники в нашей литературе изучены пока, к сожалению, мало.

¹⁵⁾ Если не считать духовной и дворянской земельной собственности! — В качестве единицы для этих подсчетов берется «жилой земельный участок» (Wohnplatz), так как имеющиеся источники не содержат других критериев. Из общего числа около 400 участков принадлежали: бюргерам (купцам) — 230, рату — 100, духовенству — около 70. При оценке полученных данных (стр. 75) следует, несомненно, иметь в виду (поскольку автор не делает такой оговорки) разницу в величине этих объектов. К примеру, пара «участков» епископа — это не то же самое, что пара участков обыкновенного бюргера!

¹⁶⁾ См. Fr. Rörig. Der Markt von Lübeck. — Hansische Beiträge zur deutschen Wirtschaftsgeschichte, Breslau, 1928, S. 40-126.

¹⁷⁾ Fr. Rörig. Hansische Beiträge... S. 152; Wirtschaftskräfte im Mittelalter, S. 572. 576, 672.

¹⁸⁾ Henryk Samsonowicz. Badania nad kapitalem mieszczańskim Gdańska w 11 połowie XV wieku. Warszawa, 1960, str. 67.

¹⁹⁾ Hansische Geschichtsblätter, 65-66 Ihrg., 1940-41, S. 30.

²⁰⁾ История Латвийской ССР, т. I, Рига, 1952, стр. 150.

²¹⁾ Один лишь пример, сохранившийся в коллекции И. X. Бротце (Livonica XV, р. 189): в последней четверти XVIII века в Риге насчитывалось 800 каменных и 1436 деревянных домов и 24 515 жителей.

²²⁾ Livländisches Urkundenbuch, Bd. XII, Nr. 768: «dat doerde part yn der Stadt dat sient Letten unde Undutschen».

²³⁾ Для сравнения: в Таллине около середины XVI века эстонцы составляли около 50 процентов населения города, — в этом согласны как Г. фон цур Мюлен (Hansische Geschichtsblätter. 75 Ihrg., 1957, S. 67), так и авторы «Истории Эстонской ССР», т. I, Таллин, 1961, стр. 301.