Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Известия Академии наук Латвийской ССР, № 10 (75), 1953.
[21] — начало страницы.
OCR Bewerr.

[21]

Дорошенко В.В.
К истории сельскохозяйственного производства в феодальной Прибалтике (XIII—XV вв.)

Народ является подлинным героем истории, а история как наука есть история трудящихся масс — производителей материальных благ. Существенным недостатком в работе историков и экономистов Советской Латвии является слабая разработка вопросов развития производительных сил, техники производства, производственных навыков населения.

В данной статье делается попытка рассмотреть — насколько это возможно по состоянию дошедших до нас источников — некоторые вопросы истории сельскохозяйственной техники в XIII—XV вв. и главным образом на территории Латвии. Материалы по XVI столетию использованы лишь в той мере, в какой это необходимо для показа перспективы развития. Указанное ограничение оправдывается методологически тем, что с XVI века начинается новый этап в аграрной истории Восточной Прибалтики. Этот этап, характеризующийся ростом крупного барщинного (фольварочного) хозяйства, требует, разумеется, особого рассмотрения.

Аграрные отношения при господстве немецких завоевателей развивались на той производственной базе, которая была подготовлена в предшествующий, раннефеодальный период истории прибалтийских народов.

Для феодальной системы хозяйства было вообще характерно «крайне низкое и рутинное состояние техники, ибо ведение хозяйства было в руках мелких крестьян, задавленных нуждой, приниженных личной зависимостью и умственной темнотой».¹⁾ Средневековая Ливония, в которой крепостнический гнет принимал особенно суровые формы, не являлась исключением из этого правила. Техника производства на протяжении рассматриваемого периода тут развивалась исключительно медленно.

Особенно следует подчеркнуть, что пришлые господа в этом отношении не принесли с собой никаких новшеств. Длительная полоса крестоносной агрессии в XIII веке лишь подорвала производительные силы страны. Коренному населению пришлось восстанавливать их с помощью наличных орудий и ранее накопленных производственных навыков. Латышский или эстонский крестьянин XIV—XV вв., обслуживавший своим трудом немецкого феодала, вел на своем участке такое же примитивное хозяйство, как и его предшественник — свободный общинник IX—XII вв.

Состояние производительных сил на территории Латвии к приходу иноземных захватчиков показывают как письменные, так и археологические источники.

Судя по данным Генриха Латыша и автора «Рифмованной хроники», [22] крестоносцы встретились здесь с населением, для которого основным и наиболее привычным занятием успело стать земледелие. Оно живет на открытых местах, по деревням или выселкам, не имеющим, как правило, никаких укреплений. Лишь с появлением неприятеля поселяне (lantvolk, populus de villis, rustici) перебираются в ближайшее городище или же скрываются на болотах, в лесных урочищах.²⁾ Спасая таким путем часть инвентаря и скотины, они оставляют свои подворья, поля и посевы на добычу захватчикам. Чтобы принудить к покорности население, рыцари стремятся захватить или уничтожить прежде всего возделанные нивы ливонцев.³⁾ Как подчеркивает хронист, местные жители отрываются от обычных сельских занятий лишь в случае крайней необходимости и не иначе, как «покинув свои плуги».⁴⁾

Картина страны земледельческой, массу населения которой составляют оседлые пашенные крестьяне, в особенности наглядно вырисовывается из описания Генрихом Латышом подчинения Ливонии в 1225 году: «И вышли эсты из городищ вновь строить свои сожженные деревни и церкви. Точно так же ливы и летты появились из лесных убежищ, где они много лет скрывались во время войн; и вернулся каждый в свою деревню, к своему полю, стали пахать в полной безопасности, какой уже не видели 40 лет».⁵⁾

Наряду с хлебопашеством серьезную роль играло тесно связанное с ним домашнее, стойловое скотоводство. Это прежде всего рабочий скот (jumenta) — лошади и быки, рядом с которыми упоминаются также мясо-молочный и мелкий скот (pecora, animalia) — коровы, овцы и т.д.⁶⁾ Важно подчеркнуть, что речь идет о скотоводстве домашнем, которое связано с заготовкой зимних кормов, в частности с сенокошением.⁷⁾ Количество скота, угоняемого захватчиками, хронист исчисляет нередко сотнями и даже тысячами.⁸⁾ Главную ценность составляет при этом рабочий скот — необходимая тягловая сила при пашенном земледелии. В XIII веке на первом месте тут стоят, несомненно, лошади.⁹⁾ Неслучайно конь — наряду с земледельческими орудиями — выступает в качестве податной единицы. Уже епископ Альберт в 1211 году устанавливает для ливов «вместо десятины ежегодный взнос с каждого коня определенной меры (зерна) — одного модия»,¹⁰⁾ а покоренная Талава обязуется в 1214 году «платить с каждых двух коней меру хлеба в год».¹¹⁾ Курши в 1230 году платили подать зерном «с каждого плуга ... и бороны» причем учитывалось количество лошадей (одна или больше) в каждом хозяйстве.¹²⁾

Будучи совершенно необходимой составной частью производства местного населения, скотоводство не было, вместе с тем, самоцелью: оно теснейшим образом было связано с хлебопашеством. Первостепенное, решающее значение имела, конечно, обработка земли.

В момент появления крестоносцев главным источником жизни для крестьянина Восточной Прибалтики были сельскохозяйственные продукты и в первую очередь хлеб. Именно эта статья богатства — помимо интересов военно-торговых — притягивала сюда захватчиков. Недаром хронисты XIII века, как и более поздние, всегда подчеркивают плодородие почвы и высокую продуктивность земледельческого хозяйства в Ливонии.¹³⁾ Тот же самый хлеб преобладает и в списке «христианских повинностей» сельского населения в пользу пришлых господ. Например ливы и латгалы, и Талава должны давать немцам «меру зерна» (аппопа) с плуга или коня.¹⁴⁾ Акты о подчинении куршей и земгалов в составе податей упоминают рожь, ячмень и пшеницу;¹⁵⁾ в некоторых эстонских и курземских грамотах XIII века упоминается также овес.¹⁶⁾ Нет никакого сомнения в том, что все перечисленные культуры латыши и эстонцы возделывали задолго до появления в Прибалтике немцев. [23]

Ведущая роль земледелия в сложном хозяйстве прибалтийских народов определилась, по данным археологии, по крайней мере в начале первого тысячелетия нашей эры. Произошло это в связи с распространением железного топора — главного орудия подсечного земледелия. Около середины указанного тысячелетия в Прибалтике, как и вообще в северной, лесной полосе Восточной Европы, подсека начинает сменяться пашенным земледелием, обработкой постоянных полей с помощью сохи и тягловой силы скота. Во всяком случае, археологический материал раннефеодальной эпохи (IX—XII вв.) показывает широкое распространение на территории Латвии плужного лемеха, не говоря уже об известных гораздо раньше других орудиях земледельца (серпы и косы, мотыги и лопаты, широколезвийные топоры). Рост хлебопашества в этот период отражается в появлении мельничного жернова, а также в наличии крупных запасов зерна, некоторых огородных культур, наконец льна на поселениях городищ.¹⁷⁾ Все важнейшие виды скота: лошадь, бык, овца, коза и свинья — были известны тут уже задолго до нашей эры.¹⁸⁾ Многочисленные находки шерстяных покрывал, пряслиц и веретен, ножниц для стрижки овец, кожаных поделок и т.п. показывают широкое развитие скотоводства наряду с земледелием в период, непосредственно предшествовавший крестоносной агрессии.

*

Что касается системы местного земледелия, то во всяком случае к началу XIII века в Восточной Прибалтике существовало и развивалось трехполье. «Перелог», характерный для южной степи, тут вообще исключается;¹⁹⁾ в качестве же одного из моментов подсеки («лесной перелог») он мог применяться лишь в той мере, в какой к XIII столетию сохранили свое значение подсечные приемы обработки земли. О господстве древней подсечной системы, широко распространившейся в Восточной Европе с появлением железного топора, говорить для этого времени, разумеется, не приходится. Господство подсеки предполагает коллективный труд патриархальной семейной общины, когда пашенные орудия играли подсобную роль или даже вовсе отсутствовали.²⁰⁾ Другое дело — сохранение отдельных приемов подсеки, которое наблюдается в лесной полосе также и в феодальный период, но уже в рамках плужного индивидуального земледелия.

Разумеется, и в средневековой Ливонии практиковалось выжигание и раскорчевка лесных участков для заимки под пашню. В XIII—XV вв. этим занимались как крестьяне (GU 10 и 109), так и, очевидно, сами вассалы (GU 119 и 602). Больше того: довольно интенсивные лесные расчистки продолжаются также в XVI столетии (GU 520, 639, Brf. 1250, 1265, 1323) и даже позже, как об этом свидетельствуют сельскохозяйственные трактаты и сочинения XVII—XVIII вв. — Губерта, Фишера, Гупеля и других.

В актах XIII—XV вв. наряду с пашенными, окультуренными полями часто упоминаются неосвоенные участки, поросшие лесом или кустарником (agri culti et inculti, acker gerodet un ungerodet). Помимо явно не возделываемых, «диких» лесов, кустарников или пустошей, используемых исключительно в промысловых целях или под пастбище, среди этих участков встречаются и такие, которые после расчистки превращаются в луг или пашню.²¹⁾ Судя по источникам, при этом не всегда возникало постоянное поле: могла иметь место также временная заимка с повторной расчисткой участка через определенное время. Повидимому, такой именно характер имело использование участков, обозначаемых как «horst», «husch», «dresch», «wezzainis» и т.д.²²⁾

Приведенные факты, однако, не означают, что до появления немцев [24] у латышей и эстов преобладало «огневое и подсечное земледелие» («wilde Brennwirtschaft»), как это пытался доказать небезызвестный фальсификатор А. Транзее-Розенек.^22а) Подсека как хозяйственная система тут господствовать не могла уже хотя бы в силу того, что такие расчищенные участки поступали под плуг. Далее, характерная для данной подсеки периодичность заимки для таких участков вовсе не обязательна. Ссылки П. Иоганзена²³⁾ на грамоту 1329 года, будто бы предполагающую только «двухлетнее использование» новины, не может быть признана убедительной. Указанный документ имеет в виду лишь срок перехода полей, расчищенных крестьянами вассала Г. Сагена с помощью огня и корчевки (innovationes agrorum per ignita aut fracturas ad satum ordeaceum), в руки нового владельца — аббата монастыря Падис. Как поступил аббат с этими полями в дальнейшем, мы просто не знаем.²⁴⁾ Наконец, и хозяйственное значение таких временных заимок в сравнении с постоянной пашней едва ли было первостепенным.

Таким образом, отдельные приемы подсеки (раскорчевка и сжигание леса) суть всего лишь необходимые моменты пашенной системы хозяйства. Расчистка полей, наблюдаемая по источникам XIII—XV вв. и, без всякого сомнения, широко распространенная также в предшествующий период, является показателем не отсталости, а более высокого развития плужного земледелия.

Абсолютное господство трехпольной системы, констатируемое во всех подробностях на межевых картах XVII столетия,²⁵⁾ утвердилось, понятно, гораздо раньше. Хронологически возвращаясь назад, мы встречаем совершенно точные указания на трехполье уже в документах начала XIV — второй половины XV века. Как отмечается, например, в шведском кадастре 1599—1601 гг., земля пярнуской церкви лежала в трех полях, каждое с площадью высева 15-16 лофов.²⁶⁾ Поле, находящееся в данный момент под определенной культурой (или под паром), в местных источниках обозначалось термином «Lotte» (от нем. «Los» — доля, жребий).²⁷⁾ Термин этот встречается, например, в эстонском вакенбухе 1435—1507 гг., где крестьяне жалуются на фактическое неравенство их гаковых наделов, которые составлялись из отдельных полей — «lotten».²⁸⁾ На территории северной Латвии то же обозначение встречается уже в 1474 году,²⁹⁾ причем, как это видно из документов более поздних,³⁰⁾ под «lottert» действительно понимались пахотные поля в трехпольном севообороте.

Для предшествующего периода приходится принимать во внимание только свидетельства о наличии парового клина,³¹⁾ а также озимых и яровых хлебов.³²⁾ Исключительно ценным является указание на различение озимых и яровых в грамоте 1226 года, согласно которой села под Ригой справляют свой чинш — «frugibus hyemalibus» (UB I, 89). В связи с этим не лишним будет напомнить, что и при раскопках городищ раннефеодальной эпохи на территории Латвии наряду с запасами озимого хлеба — ржи — обнаружены заведомо яровые культуры, в частности ячмень и овес. Как указывает акад. Б. Д. Греков, наличие озими и яри скорее всего предполагает трехполье.³³⁾ Новые данные по истории земледелия свидетельствуют о появлении на Руси трехпольной системы уже в «киевский период».³⁴⁾ В условиях Восточной Прибалтики оно возникло, по всей вероятности, позже, однако по совокупности приведенных данных наличие здесь трехполья уже в XI—XII вв. не может вызывать сомнения.

Обращаясь к интересующему нас периоду кодификации «рыцарского» и «крестьянского» права, мы находим более подробные указания относительно техники обработки земли. [25]

Поле, которое оставалось под паром, использовалось как общий выгон;³⁵⁾ тем самым оно естественным путем удобрялось. Поля, специально удобренные навозом (mistacker), упоминаются неоднократно;³⁶⁾ в одном случае за их потраву устанавливается повышенный штраф.³⁷⁾ Работы по унавоживанию господских полей упоминаются в составе крестьянских повинностей. Ревельский вакенбух XV века, например, возлагает эти работы на «одноногих» держателей.³⁸⁾

Данные о приемах обработки почвы в наших источниках крайне скудны. Главным орудием землепашца уже до прихода немцев, как сказано, были соха или плуг.³⁹⁾ Сошники были, несомненно, железными. Как известно, железные сошники встречаются уже в слоях раннефеодальной эпохи, например в Перлюкалнс (Бломе). Судя по узкой рабочей части этих орудий, они не подрезали пласт почвы, но только разрыхляли ее. В грамоте конца XIII века трижды упоминаются «hackyseren» и каждый раз — по паре,⁴⁰⁾ из чего можно заключить о наличии в Курземе этого периода двузубой сохи, известной по местным этнографическим данным. К сожалению, эволюция пашенного орудия в феодальный период совершенно не изучена специалистами-археологами Советской Прибалтики. Находки сошников более позднего времени (например, пара сошников из Вецкажоки, вблизи Рауны), имеющиеся в Государственном историческом музее Латвийской ССР, даже не датированы достаточно точно. Насколько можно судить, они предназначались также для двузубой сохи, снабженной отвалом. По отдельным упоминаниям «плуга» (hacken) или «вспаханной земли» в текстах феодальных судебников XIV—XV вв.⁴¹⁾ судить о развитии техники обработки почвы, разумеется, невозможно.

Борона (erpica-egede), влекомая лошадьми, встречается опять-таки в письменных источниках XIII века⁴²⁾ и, несомненно, существовала задолго до этого. Любопытно, что борона с железными зубьями даже в XVII веке воспринималась латышскими крестьянами как новинка.⁴³⁾ Стало быть, в средневековой Ливонии бороны, как и некоторый другой земледельческий инвентарь — вилы, грабли, цепы, — изготовлялись по большей части из дерева. Железные косы (sense, vickede), упоминаемые в документах начиная с XIII столетия,⁴⁴⁾ как и серпы, довольно хорошо известны по археологическим данным. Что касается мотыг⁴⁵⁾ и лопат,⁴⁶⁾ то они скорее всего применялись на огородах. Судя по находкам орудий местных ремесленников (например, на берегу озера Пилда, Лудзенского района), значительная часть перечисленного инвентаря изготовлялась в деревне или даже в самом крестьянском хозяйстве.

*

Главной тягловой силой в хозяйстве к началу XIII века была, как уже отмечалось, лошадь. Конь, влекущий борону или плуг, определяет единицу повинностей, например, куршей в 1230 году (UB I, 205). С течением времени положение постепенно меняется: рядом с лошадью серьезное, а местами первостепенное значение приобретает рабочая сила быков.

В статьях «крестьянского» и «рыцарского» права, отразивших, несомненно, типичную обстановку XIV—XV вв., в качестве рабочей скотины подразумеваются не только лошади,⁴⁷⁾ но и быки.⁴⁸⁾ Характерно показание эстонского акта 1346 года, согласно которому всякий исправный, «добрый» хозяин должен иметь «коня и быков» (UB II, 846). Следует подчеркнуть, что значение рогатого скота в земледелии особенно заметно возрастало на эстонском севере — в Гаррии и Виронии. Это показывает сравнение показаний двух вакенбухов — древнейшего (1343 г.) и более позднего (1435—1507 гг.), которые относятся к указанной территории. В первом из них запись о ссуде крестьянам коней («pro equo») встречается более [26] часто, нежели аналогичная запись «pro bove».⁴⁹⁾ Во втором — картина обратная: здесь объектом крестьянского займа чаще всего являются быки и коровы, значительно реже встречаются рабочие лошади.⁵⁰⁾ Судя по вакенбуху 1435—1507 гг., быки являются основной тягловой силой в сельском хозяйстве,⁵¹⁾ хотя отдельные указания грамот XV столетия свидетельствуют об использовании в Эстонии также и лошадей, как в господском,⁵²⁾ так и в крестьянском хозяйстве.⁵³⁾

Та же самая перемена, хотя и в меньшей степени, ощущается и на территории Латвии. К сожалению, тут мы не располагаем столь надежным источником, как вакенбухи имений. Приходится довольствоваться краткими инвентарными записями и гораздо более скудными данными ленных и других грамот XIV—XV вв. Сохранившийся инвентарь 1341 года Кулдигского замка насчитывает там 143 лошади, из которых только 30 явно рабочие кони (equi uncales). Остальные лошади, повидимому, военного назначения. Быков здесь гораздо больше: только в двух замковых службах имеется 76 голов. Весьма показательно, что за крестьянами этого замка вовсе не числится лошадей, рогатого же скота они должны около 500 голов (UB II, 803 и 806) {OCR — очевидная опечатка, повторяющаяся далее по тексту. Документ UB II 803 относится к 1322, а UB II 806 — к 1323 году. См. документ UB II 948 от 8 апреля 1341 года}. Другое замковое хозяйство — в Дундаге — в 1387 году выдавало крестьянам в порядке «ссуды» опять-таки только коров и быков. В документе указывается, что люди соседнего феодала — курземского епископа — увели из деревень этого замка 20 быков; что же касается упоминаемых здесь лошадей, то число их вообще значительно меньше, кроме того обычно имеются в виду большей частью нерабочие, военные лошади (UB III, 1248). В акте гроссмейстера Немецкого ордена от 1441 года, имевшем силу для всех замков Ливонии, предписывалось держать для хозяйственных нужд лошадей и другую скотину, однако в крестьянских долгах тут упомянуты опять-таки только быки и коровы (hewergweg an ochsen und an kwen — UB IX, 716). То же самое наблюдаем и в имениях отдельных вассалов. К примеру, в завещании С. Тайте, составленном в 1392 году, в составе его хозяйства наряду с лошадьми (perdemoder) перечислены и быки, имеющие, очевидно, рабочее назначение (GU 142).

Конечно, и на территории Латвии в XIV—XV вв. лошади все еще применялись в земледельческом производстве. Упоминая крестьян, статуты церковной рижской провинции 1428 года рассказывают о том, что поселяне привозят в город продукты на повозках, запряженных «лошадьми или другими животными» (UB VII, 690, § 9). Однако, по данным сохранившихся актов (например, GU 113), за крестьянами-должниками тут числятся преимущественно быки. Что это упоминание не случайно, показывает ознакомление с более поздними материалами — актами и инвентарями XVI столетия.⁵⁴⁾

Отмеченную перемену в составе тягловой силы местного земледелия, особенно заметную на эстонских землях, необходимо объяснять с учетом не только хозяйственной, но и политической обстановки. Ливонские феодалы вели постоянные войны друг с другом и против своих соседей. Масса лошадей использовалась для нужд военных; недаром поместные акты чаще всего упоминают именно боевых коней, предназначенных для похода.⁵⁵⁾ Сокращение конского поголовья подчеркивается частыми жалобами орденского начальства на недостаток в стране лошадей.⁵⁶⁾ Усиливаясь особенно в XV веке, подобные жалобы явились поводом для неоднократных запретов продавать лошадей иноземцам или как-либо иначе вывозить их за пределы страны.⁵⁷⁾ При острой нехватке и дороговизне коней крестьянин вынужден был прибегать к силе быков, а кое-где, возможно, использовать в качестве тягла даже коров. Будучи показателем ослабления крестьянских хозяйств под тяжестью феодального гнета, [27] такая замена была в особенности неблагоприятна для крестьян лесистых районов, в частности на территории Латвии, где применение рогатого скота в качестве плужного тягла встречало большие трудности.

*

Список сельскохозяйственных культур, возделываемых в XIV—XV вв., ничем существенным не пополнился в сравнении с тем, что имелось уже до прихода в страну захватчиков. Несколько большее разнообразие этого списка объясняется разве что полнотою источников изучаемого периода.

Из зерновых на первом месте стоят попрежнему рожь и ячмень; овес и в особенности пшеница упоминаются сравнительно редко.

Относительно культур, возделывавшихся в крестьянском хозяйстве, дают четкое представление записи о долгах. Например крестьяне курземского имения Дундага за первую половину 1387 года взяли в долг у господ 14 ластов ржи, 11 (6?) ластов ячменя и 8 ластов овса, — в первую очередь, разумеется, для посева — «ad culturam et seminationem» (UB III, 1248). По записям древнейшего эстонского вакенбуха (1330—1350 гг.), за крестьянами числится в общей сложности более 9 ластов ржи, 5 ластов ячменя, 3 ласта овса и, наконец, менее 1/2 ласта пшеницы. В более позднем вакенбухе (1435—1507 гг.) соотношение культур существенно не меняется: и здесь крестьяне занимали чаще всего рожь и ячмень, редко — овес. То обстоятельство, что именно рожь и ячмень были основными культурами в крестьянском хозяйстве, подтверждается более поздними данными о крестьянской задолженности, — например, в тизенхаузенских имениях на территории северной Латвии в XVI веке.⁵⁸⁾

Что касается состава крестьянских оброков, то и здесь мы наблюдаем в общем ту же картину. Следует, однако, учитывать, что натуральные взносы регулировались в интересах помещика и, стало быть, отражают действительное соотношение культур в крестьянском хозяйстве отнюдь не точно. Ведущей культурой тут была, разумеется, рожь. Это видно хотя бы по тем запасам зерна у ливонских вассалов, ордена и духовенства, которые собирались в основном за счет поступлений с крестьян.⁵⁹⁾ Это видно также из неоднократных постановлений ордена о запрете или ограничении хлебного экспорта в XV веке, которые имеют в виду почти исключительно рожь.⁶⁰⁾ Между тем, в данных (правда, относящихся к XVI веку) о составе зерновых взносов зависимого крестьянства зачастую преобладает ячмень, а иногда и овес.⁶¹⁾ То и другое в огромных количествах употреблялось на господском дворе: ячмень уходил на изготовление солода и хмельного напитка, овес скармливался скоту.

В господском хозяйстве, которое занимало в XIII—XV вв. подчиненное место, культивировали те же самые виды зерна. Так, дундагские крестьяне около 1387 года в порядке барщины высевали на господских полях 9 ластов зерна, в том числе 4 ласта ячменя, 2 ласта ржи и 3 ласта овса (UB III, 1248). Поля отдельных вассалов, упоминаемые в ленных актах XV столетия, обыкновенно засеяны рожью, а также ячменем и овсом.⁶²⁾ К сожалению, более подробные сведения о культуре господских полей восходят лишь к позднейшему времени. К примеру, на полях фольварка Тиденкюль, принадлежавшего госпиталю св. Иоганна близ Таллина, в 1504 году было высеяно ржи 2 ласта и 2 лофа, ячменя — 2 ласта и 2 шиффунта, овса — 13 шиффунтов.⁶³⁾ На доменах герцогини Курляндской в 1566 году можно было посеять ржи 31,5 ласта, ячменя 17 ластов и овса 25 ластов.⁶⁴⁾ Соотношение культур в барском хозяйстве наиболее четко прослеживается по хозяйственным записям Генриха Тизенхаузена за 1582—1592 гг. Одним из лучших здесь был 1585 год, когда во всех трех фольварках было высеяно ржи 7,5 ласта и 1,5 лофа, [28] ячменя 6 ластов и 5 лофов, овса 3 ласта и 48 лофов, пшеницы только 3 лофа, гречихи 13 лофов.⁶⁵⁾

В сравнении с рожью, ячменем и овсом пшеница в хозяйстве ХIII—XV вв. играла роль незначительную, особенно же на севере: в эстонском вакенбухе XV столетия она не упоминается вовсе. Возделывание гречихи засвидетельствовано впервые в счетной книге рижских ландфохтов, начатой с 1383 года (UB IV, 1543). С тех пор, и особенно в XVI веке, она встречается как в Латвии, например в фольварках Тизенхаузенов, так и в Эстонии.

Одной из житниц средневековой Ливонии были эстонские земли — Харью и Вирумаа. Уже в XIII веке Генрих Латыш выделял Виронию как «плодородную и красивую страну, замечательную равнинами полей», и подчеркивал многолюдие деревень в Гаррии.⁶⁶⁾ В конце того же столетия рыцари ордена, только что закончившие подчинение Курземе, получали для содержания хлеб с эстонского севера.⁶⁷⁾ С другой стороны, еще и в XVI веке хронист Руссов называл Эстонию «самой важной и лучшей частью покоренной страны» и рассказывал о тысячах ластов ржи, отправляемой ревельскими купцами в Любек или Голландию.⁶⁸⁾ Повидимому, благоприятные условия для производства зерна явились одной из причин особенного усиления феодальной эксплуатации, а также раннего роста крупного барщинного хозяйства в этих районах.

Урожаи хлебов в Ливонии были низкими и, кроме того, неустойчивыми. Как отмечается в хрониках и сохранившихся актах, посевы нередко гибли вследствие заморозков, засухи или же ливней. Большие неурожаи и в связи с этим дороговизна, голод, повышенная смертность людей и т.п. неоднократно отмечены, например, для 30-х годов XV века.⁶⁹⁾ Урожай примерно «сам-третий» следует считать обычным, если учесть данные на этот счет более позднего времени. По документам XVI столетия, даже в господском хозяйстве урожай в «сам-три» или «сам-четыре» считался нормальным.⁷⁰⁾

Большая часть полученного зерна уходила, безусловно, на феодальное потребление. Большие запасы муки и солода упоминаются, например, в описях орденских замков середины XV века.⁷¹⁾ Судя по счетным книгам Генриха Тизенхаузена (1578—1593 гг.), а также по свидетельству Б. Руссова, в особенно больших количествах потреблялся ячмень, шедший на приготовление солода. Не говоря уже о городских документах, ленные акты XIV—XV вв. отмечают пивоварение и корчмарство в имениях целого ряда ливонских вассалов.⁷²⁾ Поставка крестьянами пива упоминается уже в акте о подчинении ордену жителей о. Саарема в 1284 году (UB I, 490) и неоднократно в документах более поздних. Известная доля зерна (овса, отчасти и ячменя), полученного от крепостных в виде оброка или с господских полей, уходила на корм лошадям и другому скоту.

*

После хлебов важнейшей статьей ливонского земледелия было луговодство. В «крестьянском праве» участок луга наряду с пашней часто упоминается как составная часть надела.⁷³⁾ За потраву того и другого полагается возмещение убытка,⁷⁴⁾ а покража чужого сена всегда влечет за собой штраф.⁷⁵⁾ Подобно полю такой луг всегда отграничен межой,⁷⁶⁾ а подчас даже обнесен изгородью.⁷⁷⁾ Как в господском, так и в крестьянском хозяйстве имелись, несомненно, также искусственные луга.⁷⁸⁾ Место луга в хозяйстве подчеркивается тем, что крестьянин справляет с него повинности, как и с пашни.⁷⁹⁾ Наряду с такими лугами, принадлежавшими отдельному дворохозяйству, существовали «дикие» [29] сенокосы,⁸⁰⁾ обычно лежавшие в «общей марке» одного или нескольких поселений⁸¹⁾ и систематически захватываемые у крестьян феодалами.⁸²⁾ Доставка готового сена на покрытие военных и хозяйственных нужд рыцарства или ордена, а также барщинные работы на господском сенокосе — обычная статья крестьянских повинностей в XIII—XV вв.⁸³⁾. Показательно также, что при востребовании беглых крепостных вместе с имуществом помещик в особенности настаивал на возвращении зерна и сена.⁸⁴⁾ С другой стороны, сено наряду с хлебом довольно часто выступает как повод для крестьянской задолженности.⁸⁵⁾

То обстоятельство, что часть надельной площади, несомненно, отводилась под луг, необходимо учитывать при оценке реальной величины крестьянского надела — гака. Кроме того, обеспеченность хозяйства кормами, наряду с наличием инвентаря и скота, является важнейшим фактором при оценке общего экономического положения зависимого крестьянства.

Среди технических культур, возделываемых в XIII—XV вв., встречаем лен и коноплю.

Производство льна было опять-таки сосредоточено не в личном хозяйстве ливонского рыцаря, а в мелких хозяйствах зависимых от него крестьян. Вассал получал его для своих нужд или для продажи в виде оброка. Один из орденских фохтов в 1416 году жаловался на ревельских торговцев, которые вопреки обычаю скупают «лучший лен» у его крестьян до того, как последние уплатят десятину льном в пользу магистра (UB V, 2157). В разведении льна были, несомненно, заинтересованы местные города: в буршпраках города Пярну конца XIV столетия находим строгое запрещение продавать льняное семя (liinsaedt) за границу (UB IV, 1517, § 19). Берега прудов и озер, где обычно мочили лен и просушивали его на жердях, нередко бывали предметом межевых споров между вассалами и крестьянами.⁸⁶⁾ Уже в рассматриваемый период разведение льна не ограничивалось потребностями самого феодала, но в известной мере было рассчитано также на сбыт.⁸⁷⁾ Повидимому, культура местного льна развивается еще больше в XVI веке, о чем свидетельствуют данные хозяйственных документов.⁸⁸⁾

Что касается конопли, то и она разводилась, главным образом в крестьянском хозяйстве. Правда, прямое на этот счет указание дает лишь поздний источник — грамота 1540 года, где крепостные Эрльского замка в северной Латвии, принадлежавшего Тизенхаузенам, спорят между собой из-за мест, удобных для размочки льна и конопли (der vhlas und hennep rate, GU II, 825). В том же, XVI веке в составе оброчных взносов крестьян коноплю упоминают многие вакенбухи.⁸⁹⁾ Один из «передовых» помещиков Латвии, Генрих Тизенхаузен, активно торговавший продукцией своих обширных имений, скупал по дешевке у собственных крепостных лен и особенно коноплю, а потом продавал их в три-четыре раза дороже на городском рынке.⁹⁰⁾ Следует, вместе с тем, принять во внимание, что в качестве предмета торговли конопля очень часто встречается уже в источниках XV века. К примеру торговцы из Тарту в 1428 году пытались вывезти коноплю в Нарву и далее — в Скандинавию, но этому помешали военные действия.⁹¹⁾ Упоминаемые во множестве документов канаты и рыбацкие сети, очевидно, изготовлялись из льняных и конопляных нитей.⁹²⁾ Стало быть, конопля, несомненно, культивировалась уже в хозяйстве XIV—XV вв.

Хмель либо собирали в дикорастущем виде в лесу,⁹³⁾ либо разводили дома, вдоль тына.⁹⁴⁾ В больших господских хозяйствах всегда имелись запасы хмеля, необходимые для изготовления солода. Например в [30] Кулдигском замке в 1341 году у виночерпия хранилось хмеля 6 шиффунтов, да еще за крестьянами в виде долга числилось 14 шиффунтов (UB II, 803). То же самое наблюдаем в других орденских замках согласно описи 1451 года (UB XI, 160). Хмель — довольно обычная статья крестьянских натуральных поставок в пользу господ.⁹⁵⁾ Часто хмель появлялся и на городском рынке.⁹⁶⁾ В XVI веке предприимчивый феодал Г. Тизенхаузен — тот самый, который спекулировал коноплей — скупал хмель у крестьян как для собственного стола, так и для перепродажи.

Состояние огородничества в наших источниках отражено крайне слабо. Статья СРП 29, заимствованная из Саксонского Зерцала, в числе прочей снеди в погребах умершего рыцаря называет горох, бобы, овощи, лук, чеснок и свеклу. Запасы гороха встречаем прежде всего в счетной книге рижских ландфохтов начиная с 1383 года (UB IV, 1543). Визитационная запись орденских замков 1451 года отметила наличие в Доблене и Каркусе по полуласту гороха (UB XI, 160). В древнейшем из вакенбухов (1340—1350 гг.) горох упоминается в крестьянских долгах, позже (например, в кадферском вакенбухе 1553 года или в шведском кадастре 1599 года) он выступает как довольно обычная статья крестьянских оброков. Лук упоминается лишь в документах, относящихся к городской торговле. Местное «крестьянское право» и акты упоминают только капустные огороды (kohlgarten) в крестьянском хозяйстве или под замком.⁹⁷⁾ Во всех деревнях имения Кадфер в 1553 году крестьяне давали по 20 голов капусты с каждого гака;⁹⁸⁾ вполне возможно, что этот порядок заведен был уже в XV веке. В епископстве Пильтенском и в некоторых имениях северной Латвии, по документам XVI века, отмечается поставка крестьянами свеклы.⁹⁹⁾

Сады (hortus, garden) встречаются либо в имениях или замках вассалов,¹⁰⁰⁾ либо у горожан, под городскими стенами.¹⁰¹⁾ Серьезного значения в хозяйстве они, надо полагать, не имели.

*

Первостепенное место — наряду с земледелием — принадлежало животноводству. Речь идет, разумеется, о домашнем, стойловом животноводстве. Помимо рабочей скотины (лошади, быки), источники часто упоминают крупный и мелкий домашний скот,¹⁰²⁾ помещения для скота¹⁰³⁾ и деревенского пастуха.¹⁰⁴⁾ Скот кормили сеном, овсом и зерновыми отходами. Например, в грамоте 1425 года упоминается помещение для лошадей и свиней, которых кормят мякиной и отрубями (UB VII, 355). Продавая имение другому вассалу, братья Азегалль передают ему также солому и мякину (stro unde kaff), оставшуюся после обмолота зерна (GU 362 — 1454 г.). Как показывают документы более поздние, в частности тизенхаузенских имений в XVI веке, на откорм скота отдавалась из господских амбаров часть овса, ячменя и гречихи. Вполне возможно, что уже в те времена практиковался «подсев», т.е. совместный высев ячменя с рожью, предназначенный специально для домашней скотины.¹⁰⁵⁾

В наследстве одного из эстонских крестьян, попавшем в руки сеньера — госпиталя св. Иоганна, — насчитывалось 2 упряжки быков, 1 кобыла, 1 корова, 2 теленка, 1 яловица, 4 свиньи и 6 овец. В другом случае — правда, касающемся несомненно зажиточного крестьянина, но показательном в смысле соотношения различных видов скота — встречаем по аналогичному случаю 4 быков, 4 коров и 2 яловицы, 6 коз и 3 овцы, упоминается также свинья. По данным вакенбуха 1435—1507 гг., откуда приведены эти данные, в записях о крестьянских долгах и повинностях [31] попадаются чаще всего коровы различных пород и овцы, гораздо реже — козы и свиньи. Судя по записям более древнего вакенбуха (1330—1350 гг.), козы в сравнении с овцами тоже встречались редко, свиньи — лишь в одной записи. «Рыцарское право» упоминает в хозяйстве вассала рогатый скот, свиней и коз. В СРП ст. 29 среди прочей снеди — сало, смалец, заготовленное впрок мясо, молочные продукты, яйца и сыры. В связи с крестьянским хозяйством данный источник показывает только свиней в хлеву (ст. 162) или на потраве соседского поля (ст. 152 и 157).

По инвентарям орденских замков 1442 года, в Виндаве числилось 25 свиных и 30 говяжьих туш, в Каркусе — 450 свиных, 110 говяжьих и 400 бараньих туш, в Дюнамюнде — 32 свиных, 17 говяжьих и 20 бараньих туш (UB IX, 804, 834 и 836). Кулдигский инвентарь 1341 года помимо коней и быков насчитывает в комтурстве свыше 300 коров (большая часть которых числится за крестьянами), 300 овец и 125 (?) голов мелкого скота (UB II, 803 и 806). По документу 1387 года, в Дундагском замке имелись помимо быков и коров, «овцы, свиньи и другие животные», а с крестьян замок получал в виде оброка 30 овец, 16 свиней, 300 кур, овечью шерсть и т.д. Часть мелкого скота крестьяне выкармливали здесь непосредственно для потребностей замка (UB III, 1248). Некоторое представление о скотных дворах вассалов дает грамота 1392 года, по которой Симон Тайте завещает выдать из своего наследства одному дворовому 2 быка, лошадь с жеребенком, 2 коровы, 4 козы и 4 свиньи, а другому — 1 быка, 1 корову и 4 козы (GU 142).

Домашнюю птицу представляют только куры и гуси. Они упоминаются в статьях СРП о потраве участков (ст. 152 и 157), а также в повинностях крепостных. Так, например, хозяйство рижских каноников под Дундагским замком в 1387 году получало с «вилланов» 300 кур (UB III, 1248). Гуси в составе крестьянских оброков попадаются часто лишь в шведском кадастре 1599—1601 гг. Что касается индюков, которые попали в Европу из Нового света, они упоминаются впервые также в XVI веке.¹⁰⁶⁾

Потребности господского стола во всякого рода живности покрывались в основном за счет крестьянских оброков. Это положение не изменилось существенно и в период роста фольварочного хозяйства. По вакковым книгам XVI века, крепостные попрежнему доставляли своим господам телят, овец, коз, свиней, откормленных поросят, кур, гусей, яйца, окорока, сыры, масло и т.п.¹⁰⁷⁾ О размере этих поставок можно судить хотя бы по такому примеру. В имениях, выделенных для герцогини Анны Курляндской, в 1566 году поступало 570,5 овцы и 2126 кур. Свиней крестьяне давали только 24 шт., что объясняется наличием некоторого количества свиней в господском хозяйстве, предназначенных, как подчеркнуто, для домашних потребностей.¹⁰⁸⁾ Уже знакомый нам Г. Тизенхаузен, получавший живность с крестьян в порядке вакковых сборов (in der quickwacke), сверх того у них покупал жир, масло, яйца и кур.

*

Наконец, важным подспорьем в хозяйстве рассматриваемого периода были различные промысла. Разумеется, у нас нет никаких оснований поддерживать лживый тезис дворянских и буржуазных историков, будто дикое пчеловодство, охота и рыболовство были основными занятиями прибалтийского населения до нашествия крестоносцев.¹⁰⁹⁾ На самом деле указанные занятия уже до XIII столетия носили подсобный, хотя и немаловажный характер.

Судя по данным Генриха Латыша, приходится подчеркнуть в первую очередь серьезное значение бортничества.¹¹⁰⁾ Весьма показательно, [32] с другой стороны, что это значение сохраняется за ним и впоследствии.¹¹¹⁾ Появившееся намного позже событий, описанных Генрихом, «крестьянское» и «рыцарское» право усиленно показывает порубку бортных деревьев, ставя этот проступок в один ряд с поломкой клети или удалением межевых знаков.¹¹²⁾ Имеющиеся данные касаются исключительно пчеловодства лесного, с приспособлением под «борти» или под «выпас» дикорастущих деревьев (honichbome unde honichweide in der wiltnisse, in der busche), чаще всего — в «общей марке» нескольких поселений. Узурпация общинных прав феодалами сопровождалась обложением крестьян специальными взносами медом или воском,¹¹³⁾ которые со временем сделались обычной статьей крестьянских повинностей. Во дворе типичного вассала среди остальной снеди, как правило, имеется и мед (СРП ст. 29). Значительные запасы меда встречаем также в Кулдигском замке в 1341 году (UB II, 803), а также в рижском ландфохтстве за период 1383—1479 гг. (UB IV, 1543).

Воск являлся одним из наиболее важных предметов ливонского экспорта уже в XIII—XIV вв., т.е. гораздо раньше, чем хлеб и другие сельскохозяйственные продукты.¹¹⁴⁾ Судя по документам торговых сношений Ливонии с Западом, большие партии воска направлялись в Любек, во фландрские и другие европейские города.

Из других промыслов определенное экономическое значение имело рыболовство. В погребах орденских замков встречаем значительное количество морской и речной рыбы в соленом или сушеном виде.¹¹⁵⁾ Уже не говоря о рыбных ловищах вообще (vischeryen), в источниках часто упоминаются искусственные пруды и садки,¹¹⁶⁾ а также загоны для рыбы¹¹⁷⁾ и различные рыболовные снасти — мережи, сети, крючки.¹¹⁸⁾ Естественно, что рыболовство развивалось прежде всего в прибрежных районах, например на Курземском взморье или на побережье Эстонии.¹¹⁹⁾ Едва ли господский двор занимался этим промыслом специально: рыбу на барский стол поставляли, конечно, те же крестьяне. Промысел этот был крестьянский, и недаром население деревень упорно цеплялось за удобные для рыбной ловли места (UB I, 248, III, 560а). Часть рыбы закупалась феодалом на рынке и вообще являлась одним из предметов торговли;¹²⁰⁾ как статья экспорта рыба вряд ли имела сколько-нибудь серьезное значение.

В сравнении с прочими промыслами пушная охота имела в хозяйстве значение наименьшее. Это заметно уже по документам XIII столетия. Возможно, что известное исключение в этом отношении представляла богатая лесными массивами Земгале. Документ раздела замковых округов Земгале между рижским капитулом и орденом в 1272 году вводит правила охоты на дичь в этой области.¹²¹⁾ Составленный в том же году акт о подчинении земгалов ордену разрешает им замену зернового оброка денежным взносом или шкурками куниц и белок.¹²²⁾ Нетрудно заметить, однако, что этот платеж «по веверице» с каждого гака — скорее исключение, нежели правило: об этом говорится, так сказать, в порядке примечания к двум предыдущим статьям о взносах рожью и ячменем, а также о четырехдневной барщине. Об охоте на зайца, кабана, волка, куницу, белку и горностая,¹²³⁾ равно как и об охотных местах в «общей марке»¹²⁴⁾ мы время от времени слышим также в XIV—XV вв.

Пушнина встречается и в крестьянских повинностях, однако в подобных случаях ее роль относительно невелика по сравнению с другими статьями господских доходов.¹²⁵⁾ Что касается роли мехов в ливонской торговле, то преувеличивать ее нет оснований.¹²⁶⁾ Занимая относительно небольшое место в потребительских и торговых интересах ливонского [33] феодала, охота становится своего рода развлечением, спортом для рыцарства. Отсюда — ограничения и запреты крестьянской охоты по мере усиления крепостного права в XV—XVI вв., которые еще больше снизили ее значение в качестве постоянного промысла.¹²⁷⁾

Наши сведения о лесных промыслах для рассматриваемого периода очень неполны. Лишь однажды в документе феодального имения упоминается «wrake» — добывание золы или смолы (GU 253). Необходимо, однако, учесть, что продукты лесных промыслов — зола и деготь, древесный уголь и всякого рода древесные заготовки (столбы, доски, дрань и т.п.) часто фигурируют в инвентарных и вакковых записях XVI века. Очевидно, крестьяне занимались этим промыслом уже раньше. Практиковалось оно, разумеется, также и в господском хозяйстве. Как сообщает опись владений герцогини Курляндской 1566 года, из имения Кальтенгоф ежегодно отправлялось в Ригу 12 ластов смолы, выручка от продажи которых составляла 180 марок. Гораздо больший, однако, доход приносила здесь продажа извести, кирпича и черепицы.¹²⁸⁾

В грамоте 1387 года, представляющей собой жалобу рижского архиепископа и капитула на курземского епископа по случаю ограбления их владений в районе замка Дундага, дается развернутое описание едва ли не всех промысловых придатков латвийской деревни. Помимо засевавшихся зерном полей и богатых лугов, в «марках» курземских деревень имеются обширные леса и рощи, дающие лес и всякого рода плоды; население устраивает тут борти и каждый год платит оброк медом и воском, занимается охотой на разного зверя и доставляет господам шкуры, рыбачит в многочисленных водах и, наконец, собирает янтарь на морском берегу.¹²⁹⁾ Документ этот представляет интерес и в том отношении, что содержит точное указание на отдельные статьи доходов, которые поступают в замковое хозяйство от крестьян 24 деревень в течение года.¹³⁰⁾ При этом каждая оброчная статья оценивается тут же на деньги. Мы можем получить, таким образом, известное представление об относительной роли той или иной отрасли сельского производства, — разумеется, с учетом того, что речь идет о составе ренты, а не о том, что вообще производилось в крестьянском хозяйстве. Эти данные сгруппированы в следующей таблице:

При оценке этих данных с точки зрения удельного веса каждой из отраслей хозяйства необходимо иметь в виду наличие при замке господской [34] запашки с ежегодным высевом в 9 ластов зерна, обслуживаемой барщинным трудом тех же самых крестьян, которые поставляли указанную продукцию.¹³¹⁾ С другой стороны, в самом замке имелось много скота — лошадей, быков, овец и свиней.¹³²⁾ Поэтому сумма оброчных доходов по зерну и скоту, составляющая 72 марки, или 1/5 общей стоимости оброка, разумеется, не отражает действительной роли этих первостепенных статей в господском хозяйстве. То же самое относится к хозяйству крестьянскому, для которого платежи хлебом и скотом явным образом не были основными. В целом хлебопашество и животноводство занимало в Дундаге, конечно, неизмеримо более важное место, чем это могут показать приведенные цифры.

С другой стороны, следует подчеркнуть и специфику курземского хозяйства, в котором, например, бортничество играло особо важную роль и в поздний период.¹³³⁾ То же самое относится к добыче рыбы и янтаря. Что касается данных об охоте, то они подтверждают наш вывод о ничтожном значении данного промысла в сравнении с другими видами производства.

*

Нам осталось сказать о постройках и мелком инвентаре земледельца. К сожалению, и на этот счет данные наших источников слишком отрывочны.

Эстонское «крестьянское» право (ст. XII) упоминает крестьянский двор (hoffe) с тыном (zaun), в пределах которого находятся жилые постройки; по СРП ст. 162, там помещаются, кроме того, печь, свиной хлев (swynhofe) и другие помещения. Хлев для другого скота (stalle) упоминается и в других фрагментах «крестьянского» права,¹³⁴⁾ которое знает также поломку клети (klethe),¹³⁵⁾ где хранятся припасы, в частности рожь.¹³⁶⁾ Иногда клеть служила также жилищем для обедневших крестьян.¹³⁷⁾ Рига (riege, rie) служит местом для просушки и молотьбы хлеба.¹³⁸⁾ Согласно акту 1454 года, продавец одного из господских дворов сохраняет за собой право использовать в этом году имеющиеся там ригу и клеть для обсушки и обмолота урожая; солома и мякина будут оставлены покупателю (GU 362). Большие, а тем более каменные амбары или подвалы, равным образом как и специальные помещения: конюшни (marstall), скотные дворы (viehhofe) и т.д. — встречаются, как видно, только в господском хозяйстве.¹³⁹⁾ Естественно, что в актах ленных имений это последнее описывается подробнее. Например в Кокнесском фольварке Тизенхаузенов в 1382 году рядом с каменным домом, флигелем, трапезной встречаем сушильный сарай, бойню, отдельную кухню, подвальные погреба и кладовые (GU 113).

Как в деревнях, так и в отдельных имениях часто упоминаются мельницы, в большинстве водяные, на берегах ручьев и проток, с запрудами и т.п.¹⁴⁰⁾ Крестьяне дер. Каутель, принадлежавшей госпиталю св. Иоганна, были обязаны поддерживать дамбу на мельнице, которая находилась в этой деревне.¹⁴¹⁾ В XIV—XV вв. кое-где встречаются и ветряки. К примеру в 1477 году на господском дворе вассала имеется «сухая» мельница.¹⁴²⁾ В крестьянском хозяйстве, несомненно, находила широкое применение также ручная мельница, известная по описаниям XVIII столетия.

Для перевозки грузов служила повозка, в которую впрягали лошадей или быков.¹⁴³⁾ В числе инвентаря, кроме ранее отмеченных плугов и мотыг, кос и серпов, встречаются железные вилы и топоры.¹⁴⁴⁾

Некоторое представление о составе и количестве хозяйственной утвари на одном крестьянском дворе дает грамота, составленная по случаю [35] наезда кулдигского комтура на одну из деревень курземского епископа в конце XIV века. У поселянина Лембита, человека, несомненно, зажиточного, люди комтура отняли (не считая зерна, скота, птицы и других припасов) 2 пары сошных лемехов (hackyseren), 6 кос (victen), 6 топоров, 16 подков, 2 седла, посуду, несколько пар одежды и кусков полотна, пряжу, мешки. Другие крестьяне этой деревни лишились мотыг (ligones) и ножей, обуви и прочей утвари (UB I, 603).

Многие орудия производства и предметы домашнего обихода в рассматриваемый период изготовлялись в самом крестьянском хозяйстве или в имении. В этом смысле феодальная сельская экономика сохраняла свой замкнутый натуральный характер. Земледельческо-скотоводческое хозяйство тесно было связано с деревенской промышленностью. Несомненно, однако, что часть этой примитивной техники приобреталась на рынке. В какой степени и что именно крестьянин покупал в городе, — сказать трудно. Довольно многочисленные свидетельства о крестьянской торговле в XIV—XV вв. освещают лишь одну сторону дела, а именно сбыт сельскохозяйственной продукции горожанам.

В крупных имениях мы нередко встречаем мельников, кузнецов, колесников, плотников, сапожников, пекарей или поваров. Было бы, однако, неверным принимать их за самостоятельно работающих ремесленников: как правило, они сидят на клочках земли¹⁴⁵⁾ или же находятся в составе дворни,¹⁴⁶⁾ т.е. являются феодально-зависимыми людьми. Что касается мельников и кузнецов, которые в источниках попадаются особенно часто и нередко относятся к категории лично свободных людей (freyen), то они также не являются исключением, поскольку их положение представляет собой разновидность той же феодальной зависимости.

*

Таким образом, основными занятиями сельского населения в феодальной Ливонии являлись земледелие по трехпольной системе (при продолжающейся расчистке новых полей) и домашнее скотоводство. По сравнению с этими отраслями, которые дополняли и даже обусловливали друг друга, значение промысловых занятий было, безусловно, второстепенным. Важно отметить, что определяющая роль хлебопашества в местном хозяйстве укрепилась задолго до появления в Восточной Прибалтике немцев.

Вопреки измышлениям прибалтийско-дворянских историков относительно «культуртрегерства» пришлых завоевателей, якобы встретивших в Прибалтике диких охотников и рыболовов, которые обитали среди необъятных лесов и болот,¹⁴⁷⁾ и впервые познакомивших их с новой сельскохозяйственной техникой,¹⁴⁸⁾ мы не находим в источниках указаний на сколько-нибудь серьезные перемены в состоянии производительных сил в период XIII—XV вв. Техника хозяйства находилась примерно на том же, довольно примитивном уровне, что и в раннефеодальный период. Разумеется, производство не стояло на месте. Однако подъем производительных сил страшно задерживался режимом военно-феодального угнетения, внутренними междоусобиями и агрессивной политикой Ливонского ордена и епископов. Все это истощало и обескровливало страну, глушило инициативу производителя.

Необходимо сознаться, что в области изучения техники производства в Восточной Прибалтике феодальной эпохи пока сделано крайне мало. В частности нет обобщений богатых данных местной археологии. Между тем важность этого вопроса подчеркивать не приходится. Именно развитие производительных сил и производственных отношений, составляющих две неразрывные стороны способа производства, является «главной [36] силой развития общества, определяющей характер общественного строя, физиономию общества».¹⁴⁹⁾

Изучение техники и возможностей производства в феодальной Ливонии помогает глубже раскрыть основу господства индивидуального, раздробленного производства мелких крестьян, столь характерного для ХIII—XV вв., и одновременно предпосылки последующих перемен в аграрном устройстве, которые выразились в росте крупного барщинного хозяйства и невиданном усилении крепостничества.

Условные сокращения

Г. Латв. — Генрих Латвийский. Хроника Ливонии. Перевод и примечания Аннинского. М. 1938.

Рифм. хр. — Livländische Reimchronik, hrsg. von Fr. Pfeiffer. Stuttgart, 1844.

UВ — Liv- Est- und Kurländische Urkundenbuch, hrsg. v. Bunge-Hildebrand-Schwartz, Bd. I—XII (1093—1494). Reval und Riga, 1853—1900.

GU — Livländische Güterurkunden, hrsg, v. Bruiningk. Bd. I (1207—1500). Riga. 1908.

Bfl. — Est- und Livländische Brieflade. Theil I (1226—1500). Reval, 1856.

SLVA — Senās Latvijas vēstures avoti. Burtn. 1-2 (līdz 1256.). Riga, 1937.—1940.

СРП — (Среднее рыцарское право). De gemenen stichtischen Rechte ym Sticht von Riga, geheten dat Ridderrecht. Mitau, 1802.

Кр. пр. — Die altlivläindische Bauerrechte, hrsg. v. 2. Arbusow (Mitteilungen aus der livländischen Geschichte, Bd. 23. Riga, 1924—1926). — Крест. право архиепископства; 2 — куршей; 3 — ливов или эстов; 4 — эстов на Вике.

Вак. 1330—1350 гг. — отрывки из древнейшего эстонского вакенбуха, напечатаны в Beiträge zur Kunde Estlands. Bd. XIII, Heft 5 (1928).

Вак. 1435—1507 гг. Das älteste Wakenbuch des Revaler St. Johannis Sichenhauses, hrsg. v. P. Johansen. Reval, 1925. [42]

Кадфер1553 г. — вакенбух лифляндских имений Кадфер и Лемскюл; напечатан в Sitzungsberichte der Gesellschaft für Geschichte und Alterskunde in Riga, 1906, S. 12-17.

Митава1566 г. — инвентарная опись пяти имений в районе Елгавы (Митавы), выделенных для герцогини Анны Курляндской; напечатана в Sitzungsberichte der Kurländischenen Gesellschaft für Literatur und Kunst in Mitau, 1897, S. 159-181.

Тиз. 1478—1593 гг. — хозяйственные записи помещика Генриха Тизенхаузена; напечатаны в Н. v. Tiesenhausens Schriften und Aufzeichnungen. Leipzig, 1890, S. 1-108.

Пильтен1582—1583 гг. — Ein Verzeichnis der bäuerlichen Abgaben im Stift Kurland. Latvijas Universitates Raksti X (Rīgā, 1924).

Кадастр1599—1601 гг. — Der älteste schwedische Kataster Liv- und Estlands, hrsg. v. Th. Schiemann. Reval, 1882.

[1] В. И. Ленин, Соч., т. 3, стр. 159.

[2] Г. Латв. IX, 9; XI, 5; XXIII, 8.

[3] Там же, I, 10; II, 7; III, 6; IX, 11 и 13; XVI. 3-6 и др. Рифм. хр. 7437, 9576, 11349-11372.

[4] Г. Латв. XXIII, 5.

[5] Там же, XXIX, 1.

[6] Там же, XVI, 4; ср. IX, 4 и XII, 6.

[7] Рассказывая о бедствиях осажденного гарнизона Оденпе, Генрих Латыш отмечает «недостаток съестного и сена» (XX, 7). В числе полевых работ сенокошение отмечается также в акте о подчинении земгалов ордену в 1272 году (UB I, 430).

[8] Г. Латв. XIV, 8 (4 тысячи быков и коров); XV, 3 и XXI, 3 (по 2 тысячи коней). Ср. Рифм. хр. 1486 (ливы), 9172 и 11050 (земгалы).

[9] Подчеркивая тяжелое положение земгалов, хронист говорит, что немцы не дают им возможности «пахать и сеять» и захватывают у них лошадей (Рифм. хр. 11349). «Договор» захватчиков с куршами 1267 года устанавливает особое наказание за кражу коней (UB I, 405).

[10] Г. Латв. XV, 5; ср. также XVI, 5.

[11] Там же, XVIII, 3.

[12] UB 1, 105.

[13] SLVA 236 — описание Гленвилля, гл. 144 — о территории Земгале: «земля добрая и плодородная хлебом, богатая пастбищами и лугами».

[14] Г. Латв. II, 7; XV, 5; XVI, 5 и XVIII, 3.

[15] UB I, 405 (1267 г.) и 430 (1272 г.).

[16] UB I, 173 (1242 г.) и 240 (1252 г.).

[17] Последнее обстоятельство отмечается также и письменными источниками XIII столетия: Г. Латв. II , 3 и Рифм. хр. 9576 сл. При раскопках городищ Даугмале и Талсу были обнаружены остатки запасов пшеницы, ржи, овса, ячменя, гороха, льна и чечевицы. — См. I. Zutis. Agrie viduslaiki Latvijā (1948), стр. 6.

[18] H. Moоra. Die Eisenzeit in Lettland. Tartu, 1937, Bd. 2, стр. 640.

[19] Как указывает Б. Д. Греков, «лесной север переходит к полевому хозяйству от подсеки», что же касается перелога, то здесь он самостоятельного значения никогда не имел, будучи лишь необходимым моментом при подсечной системе хозяйства. — Крестьяне на Руси, М. 1946, стр. 49-51.

[20] См. П. Третьяков. Подсечное земледелие в Восточной Европе. Известия ГАИМК, т. XIV, вып. 1 (1932).

[21] GU 109 (1380 г.): «lude van Rodenpois in der buszsche de vryheit scolen bruken, an ackern to makende, hoyslage to rumende, Ronichbome to stotende».

[22] UB III, 1261 (1389 г.): «alse de Eisten de horst van oldinges ut bruket und beseten hebben» GU 678 (1449 г.): «wesz daer unghebuet isz van olden buschen, semptlick tho brukende.» «Watzsein» — от лат. «wezzainis», более не культивируемая, но ранее бывшая под обработкой земля (встречается в двух грамотах XVI столетия GU II, 1019 и 1088). Наконец, в эстонском вакенбухе 1435—1507 гг. в записи о дер. Вашель, где существует трехполье, упомянута «dat lant ... dat lange heuet gelegen... dresch». — Специальное обозначение такого рода участков, обычно противополагаемых постоянным полям (напр. GU II, 1088), предполагает и необычное их использование, — очевидно, время от времени. П. Иоганзен, стремящийся во что бы то ни стало увидеть тут «подсечную систему», полагает, что после двухлетнего использования они опять забрасывались лет на 20. Однако в источниках указаний на такое правило не содержится. Надо думать, сроки использования этих участков были различными.

22а) Mitteilungen aus der livländischen Geschichte. Bd. 23, стр. 491.

[23] Р. Johansen. Siedlung und Agrarwesen der Esten im Mittelalter (1925), стр. 81-82.

[24] UB II, 735 (1329 г.) [37]

[25] П. Иоганзен, Указ. соч., стр. 60-79.

[26] Кадастр 1599—1601 гг., стр. 16: «Die Kirche zu der alten Parnow hatt 3 felde von 15 und 16 lofe landes».

[27] Gutzeit, Wörterschatz, Bd. II.

[28] Вак. 1435—1507, стр. 56: «It anno 1505 in deme somere de lotten alle laten metten, also dat en islik gelike velle sal hebben an gebuvete». Ср. стр. 50 — «des houes lotte».

[29] GU 496 (1474 г.).

[30] См. особенно GU II, 241 (1517 г.) и Bfl. 1250 (1543 г.).

[31] Bfl. 57 (1373) — «de Kesent» — часть поля, в данный момент используемая как пастбище.

[32] В XIV веке: Bfl. 39, GU 113 и UB IV, 1593. Для XV столетия подобные указания на «sommer korn» и «winter korn» имеются в значительном количестве. См., напр., GU 320, 588 и 630.

[33] Б. Д. Греков. Крестьяне на Руси, стр. 37.

[34] Материалы по истории земледелия в СССР, сб. I, М. 1952, стр. 157-158.

[35] Bfl. 57 (1373): после размежевания владений двух эстонских вассалов крестьяне обеих сторон получают разрешение совместно пасти свой скот на пару (Die Brache, Kesent).

[36] Кр. пр. 4, ст. XII и GU 496 (1474 г.).

[37] Кр. пр. 3, ст. 19-20.

[38] Вак. 1435—1507 гг.. стр. 57-58 (summich arbet, mes arbede).

[39] Г. Латв. II, 7 — «aratrum»; UB I, 105 (1230 г.) — «uncus»; UB I, 405 (1267 г.) — «haken».

[40] UB I, 603: «2 paria ... 1 par ... 1 par hackyseren».

[41] СРП 232 — «hacken», ср. также ст. 156 и 205, Кр. пр. 3, ст. 19.

[42] UB I, 105 (1230 г.) и 405 (1267 г.).

[43] Sietzungsberichte der Gesellschaft für Geschichte und Altertumskunde in Riga (1906), стр. 9.

[44] SLVA 357 (1253 г.) и UB I, 603 (конец XIII в.). Для XIV века см. UB II, 983 и 1248; для XV столетия — UB IX, 583 и X, 320.

[45] UB I, 603 — «ligonem».

[46] Кр. пр. 3, ст. 14. — По археологическим данным, известны железные оковки деревянных лопат.

[47] Кр. пр. 1, ст. 12 и 19; СРП ст. 147, 192, 194 и 207.

[48] Кр. пр. 3, ст. 23-24; СРП ст. 30 и 151.

[49] Вак. 1330—1350. — Здесь имеется 27 записей о «займе» у владельца имения лошадей и 8 записей о «займе» быков.

[50] Вак. 1435—1507. — Тут за крестьянами числится обычно один-два быка, взятые «в долг». В сравнительно редких случаях можно встретить за должником трех и даже четырех быков (стр. 25, 27 и др.).

[51] После смерти ландскнехта имений госпиталя св. Иоганна (близ Таллина) в одном из господских хозяйств осталось «11 молодых быков, 2 кобылы и 2 молодых жеребенка». В составе же наследства, оставшегося после одного из крестьян дер. Лиммо, принадлежавшей этому госпиталю, находились «2 упряжки быков, 1 серая кобыла» и другой скот (Вак. 1435—1507 гг., стр. 3, 6).

[52] Bfl. 341 (1481 г.) и UB (2), 1, 215 (1495 г.).

[53] UB VIII, 594 и 1031; IX, 324 и 503 (30-е годы XV ст.).

[54] Согласно актам первой половины XVI века (UB II, 89, 846 и 967), латышские крестьяне занимают у своих господ — вассалов — только рогатый скот и прежде всего быков (alle ossen und ander veh). В отрывке из вакенбуха имений Кадфер и Лемскюль в северной Латвии за «одноногими» держателями записаны «auff heuer» быки (Кадфер 1553, стр. 18). На доменах герцогини Анны Курляндской в 1566 году имелось 960 голов рогатого скота. Здесь продавали ежегодно 43 быка, относительно же лошадей этот источник хранит молчание (Митава 1566, стр. 159-181). Крестьяне Берзаунского фольварка, принадлежавшего Генриху Тизенхаузену, платили каждый год своему господину 20-30 бочек пива «für Ochssen heure». В статье расходов по указанному имению неоднократно отмечена покупка помещиком тех же самых быков для передачи крестьянам в порядке «ссуды» (Тиз. 1578—1593 гг., стр. 44 и 65, ср. также стр. 26, 53, 88, 105). Явное преобладание быков в составе тягловой силы крестьянских, а возможно, и господских хозяйств на тероитории Латвии обнаруживает также шведский кадастр имений, составленный в 1599—1601 гг. (Кадастр, стр. 10, 51, 64, 66, 74, 76, 79, 81, 83-84).

[55] GU 215, 287, 349, 599, 636, 639 и 654; UB VIII, 847; X, 604; XI, 373 (акты XV столетия). Ср. также СРП ст. 21 и 28.

[56] Уже в 1434 году орденские власти жаловались на то, что из-за недостатка лошадей в Пруссии и Ливонии поля остались необработанными (UB VIII, 859). [38]

[57] См. акты XV века: UB VII, 723; IX, 613; X, 127; UB (2), 1, 413, 781, 872, 998, 1009, 1020, 1067.

[58] Тиз. 1578—1593 — Здесь крестьяне получали из господских амбаров для засева своих полей (zur Sadt) преимущественно рожь и ячмень, редко — овес и гречиху.

[59] В амбарах Кулдигского комтурства (сюда вошли данные по нескольким замкам) в 1341 году имелось 311 ластов зерна да по долговой книге за крестьянами числилось 82 ласта рожью и ячменем (UB II, 803). Статистика зерновых поступлений рижского ландфохтства за 1383—1447 гг. показывает абсолютное преобладание ржи; ячмень и овес встречаются тут уже в меньших количествах, пшеницы и гречихи совсем мало. К примеру, в 1383 году в закрома ландфохта поступило 6 ластов ржи, 2 ласта ячменя, 1 ласт 14 лофов овса, 10 лофов пшеницы и 3 лофа гречихи (UB IV, 1543). Цистерцианский монастырь в Дюнамюнде около 1400 года имел в своих амбарах 20 ластов ржи, 13 ластов ячменя, 7 ластов овса и кроме того по одному ласту ржаной муки и солода (UB IV, 1525). Интересные данные дают также инвентари орденских замков, особенно за 1451 год. В том же, например, Кулдигском замке имелось 28 ластов ржи, 15 ластов ячменя, 6 ластов овса, не считая 6 ластов муки и 2 ластов ячменного солода (UB XI, 160). Что касается хлебных запасов частных владельцев имений, то, например, у Тизенхаузенов в 1483 году встречаем 10 ластов ржи, 5 ластов ячменя и 5 ластов овса (GU 558, стр. 571).

[60] Укажем, к примеру, на письмо орденского магистра советникам города Ревеля от 30 марта 1408 года, где запрещается вывоз ржи до тех пор, пока не выяснятся возможности урожая этого года (UB IV, 1748). См. также UB IV, 1753, 1757, 1771 и др. Имеющиеся данные о хлебной торговле в XVI веке, которую вели орден (UB IV, 1795 и V, 2027), ревельский епископ (UB IV, 1977) и отдельные вассалы (Bfl. 126, 538 и 606), тоже не оставляют сомнения в том, что речь шла о вывозе главным образом ржи.

[61] По вакенбуху имений Кадфер и Лемскюль 1553 года, в первом из них держатель одного гака давал 3 лофа ржи, 3 лофа и 4 кульмета ячменя, 4 лофа и 2 кульмета овса, а во втором — 6 лофов ржи, 9 лофов и 2 кульмета ячменя, 4,5 лофа и 1 кульмет овса. — На землях герцогини Курляндской в 1556 году в имении Кальтенгоф крестьяне с одного гака давали по 4 лофа ржи и ячменя и по 3 лофа овса. В имениях Бергфриде, Зессау и Грюнегоф давали больше всего ячменя, в имении Гренцгоф — больше всего овса. — В еп. Пильтенском, по данным 1582—1583 гг., с крестьян восьми округов («служб») поступало более 46 ластов овса, более 33 ластов ячменя и 29 ластов ржи (Пильтен, стр. 265). На севере Латвии, в имениях Тизенхаузенов, между 1578—1593 гг. крепостные давали опять-таки больше всего ячменя и овса. Например, крестьяне фольварка Берзауне в 1590 году отдали господам «an zinßgers en» 156 рижских лофов, «an zinßhaber» — тоже 156 рижских лофов, «an zinßroggen» — только 66 рижских лофов. Пшеница и гречиха в составе крестьянских поставок помещику встречается тут весьма редко. — Наконец, согласно шведской ревизии замков Ливонии, в 1599—1601 гг. рожь, ячмень и овес в повинностях латышских и эстонских крестьян представлены приблизительно одинаково.

В некоторых хозяйствах те же самые ячмень и овес поставлены даже на первое место. Пшеница, как и гречиха взимались тут в количествах опять-таки незначительных.

[62] GU 362, 570, 581 и 671 (1454—1498 гг.).

[63] Вак. 1435—1507, стр. 48.

[64] Митава 1566.

[65] Тиз. 1578—1593, стр. 37-41.

[66] Г. Латв. XXIII, 7 и XV, 7.

[67] UB I, 536 (1290 г.): ериенский фохт обязан доставкой в Кулдигу 13 ластов ржи, 15 ластов ячменя и 2 ластов пшеницы.

[68] Scriptores rerum Livonicarum II. (1853), стр. 44.

[69] UB VII, 544; VIII, 744, 797, 816 и 859; IX, 102 и 145.

[70] По инвентарной описи 1556 года в имениях, выделенных для Анны Курляндской, предполагаемый урожай ржи и овса всегда указан в «сам-три», ячменя — в «сам-три» или «сам-четыре». В одном из несомненно передовых хозяйств последней четверти XVI века, — в имениях Тизенхаузена на господских полях лучшие урожаи давали рожь и ячмень (в среднем — пятое зерно). Что касается овса, его урожай тут редко превышал «сам-третий». Временами, но далеко не всегда, хорошо родили здесь пшеница и гречка, однако роль этих культур была совершенно незначительной. — Не лишним будет отметить в этой связи, что даже в XIX веке урожай в «сам-пятый» считался в Прибалтике хорошим (см Hueck. Darstellung der landwirtschaftlichen Verhältnisse in Est-, Liv- und Curland. Leipzig, 1845. стр. 81-82).

[71] См. особенно UB XI, 160.

[72] GU 115, 542, 628 и др. [39]

[73] СРП ст. 61-62 («поля и луга в другой марке»). Ср. Кр. пр. 2, ст. 27: крестьянин владеет «полем, лугом или деревьями».

[74] Кр. пр. 1, ст. 19; 2, ст. 17 и 22.

[75] Кр. пр. 1, ст. 21; 2, ст. 18; ср. 3, ст. 39-40. То же самое наблюдаем в «рыцарском» праве — СРП ст. 157. Согласно СРП ст. 139, проезд повозкой по лугу наказывается так же, как и проезд по засеянному участку.

[76] Кр. пр. 4, ст. VII, § 3.

[77] Кр. пр. 4, ст. XII, где речь идет о поломке ограды вокруг двора, огорода, луга или удобренного навозом поля.

[78] Работы по устройству и расчистке лугов (prata facta vel facienda) на территории рижской городской марки упоминаются уже в 1226 году (GU 7). В грамоте 1253 года орден получает земли, которые используются населением как луга: «quas coluerunt unco eorum vel falce» (SLVA 357). Крестьяне-ливы в 1380 году добились от ордена разрешения на расчистку под луг кустарника (in den buszsche... hoyslage to rumende) в нижнем течении р. Даугавы (GU 109). Захватив участок земли у соседа, поселянин может обратить его под «свою пашню или луг» (Кр. пр. 4, ст. VII, § 3). Крестьянам архиепископских имений у Лиелварде не позволяется заводить на пустоши «посевы или сенокосы» (GU 302). Как видно из актов XV века, многие из ливонских вассалов заводили новые сенокосы путем расчистки пустошей или кустарников, см., например, GU 456 (1469 г.), 504 (1474 г.) и др.

[79] Крестьяне Дундагского замка в 1387 году платили своему господину — рижскому капитулу — 6 1/3 марки «de pecunia victen... videlicet de falcibus» (UB III, 1248). Платежи с сенокосов отмечает также Вак. 1435—1537, стр. 8-9.

[80] СРП ст. 140 — порубка дров или травокошение «an wilder wage», ср. ст. 139.

[81] СРП ст. 65 устанавливает право поселян использовать по своим хозяйственным возможностям «de gemenheit... an eckeren, an wysen», которая объединяет несколько деревень. В грамоте 1413 года регулируется поочередное (через год) использование одного сенокоса крестьянами, которые принадлежат разным владельцам (Bfl. 114). См. также Bfl. 467 (1494 г.): две деревни имеют «Samende mark», в том числе по сенокосам.

[82] Bfl. 19 (1286 г.): монастырь закрепляет свое право «косить сено на общем лугу». GU 165 (1406 г.): вассал отдал ордену «сенокос в марке деревни К., который прежде принадлежал деревне П.». Как отмечается в эстонском вакенбухе 1435—1507 гг., рыцарь К. Толк силою захватил у крестьян деревни П. издревле принадлежавшие им «hoyslach unde... acker» (стр. 75). Примеры межевых споров между вассалами и крестьянами, где объектом тяжбы являются сенокосы, в документах XIX—XV вв. вообще весьма многочисленны.

[83] Побежденные жители о. Саарема в 1284 году обязуются доставлять с каждого гака по две подводы сена и два дня работать на сенокосе в пользу ордена (UB I, 490). Крестьяне Дундагского замка в 1387 году помимо денежных платежей с каждой «косы» должны были доставлять 500 подвод сена и кроме того косить господское сено в порядке барщины (UB III, 1248). Точно так же и тизенхаузенские крестьяне, которые несли в 1486 году девятидневную барщину, три дня проводили на косьбе господских лугов (GU 570). — Особенно подробные данные относительно поставки крестьянами сена на господский двор содержат инвентарные описи XVI столетия — поместий Кадфер и Лемскюль в 1553 году, владений Курляндского герцога в 1556 году, а также шведский кадастр 1599—1601 гг.

[84] Acten und Recessen der livl. Ständetage III, 46 (1509 г.).

[85] Вак. 1435—1507 гг.

[86] GU 192 (1416 г.) и Bfl. 610 (1500 г.). Жерди для просушки льна (vlasrote) упоминаются, напр., в GU 275 и 547. Ср. Кр. пр. 3, ст. 18: «We des andern roeth velth, is 9 mk».

[87] UB III, 1161 (1380 г.): нарвский фохт приказывает привезти из Таллина полшиффунта льна для замковых нужд. Как показывают другие документы этого времени, лен и льняные изделия являлись распространенным предметом торговли в ливонских городах (см. UB II, 932; III, 1123 и IV, 1517). Представляют интерес также записи на этот счет в Рижской долговой книге, которые предполагают вывоз льна за пределы страны (см. UB III, 1044). В одном из актов XV столетия, специально посвященном торговле льном, купечество города Любека жаловалось на проделки ливонских торговцев, стремившихся обманным путем сбыть лен низшего качества.

[88] Только в одном из имений, выделенных для герцогини Курляндской (Гренцгоф), собиралось льна ежегодно до 300 фунтов (Митава 1556 г., стр. 177-181). Большинство крестьян бывш. еп. Пильтенского в 1582 году также отдавало лен в виде оброка, всего же здесь собирали таким путем свыше 11,5 шиффунта льна (Пильтен 1582—1583, стр. 265-266). Поставки льна-сырца и льняных нитей в определенном количестве с каждого гака отмечены также в шведском кадастре 1599—1601 гг. для большинства описанных здесь хозяйств. В имении Кадфер в 1553 году эти поставки были заменены денежным взносом. [40]

[89] Как пример можно указать на оброчные поступления в еп. Пильтенском, где собирали за год со всех «служб» более 25,5 шиффунта конопли (Пильтен 1582—1583, стр. 266).

[90] Тиз. 1578—1593 гг., стр. 62 и 64, 82 и др.

[91] UB VII, 706. См. также VII, 458 и 528; VIII, 127 и др.

[92] UB VIII, 270 (1430 г.) и IX, 79, § 1, 6-7 (1436 г.).

[93] GU 8 (1226 г.) и Кр. пр. 2, стр. 26.

[94] GU 641 (1495 г.), ср. СРП ст. 163.

[95] СРП ст. 167 и GU 592 (1490 г.). Более подробные данные дают лишь поздние вакенбухи. К примеру, с пильтенских «служб» в 1582—1583 гг. собирали более 10 шиффунтов хмеля. По шведскому кадастру 1599—1601 гг., хмель взимали с крестьян либо в виде «десятины», либо до 1 лисфунта с немецкого гака.

[96] См например, UB IV, 1516—1517 (конец XIV в.).

[97] Кр. пр. 4, ст. XII; GU 528, ср. 117 и 612.

[98] Кадфер 1553, стр. 15-17.

[99] Пильтен 1582—1583, стр. 208 и 217; Кадастр 1599—1601 гг., стр. 30, 76, 85 и 92.

[100] GU 113, 314, 528, 594, 666 и 668. Ср. также СРП ст. 18 и 30.

[101] GU 38, 117, 421, 612 и 679.

[102] В актах XIII—XV вв.; vehe, queck, rint, pecora.

[103] Кр. пр. 3, стр. 21-22: скот в хлеву или на дворе у крестьянина; СРП ст. 161; десятина со всякой скотины, которую держат в хлеву.

[104] СРП ст. 165 и 166.

[105] В инвентаре курземских имений 1556 года упоминается «Korn zu Schweinemast»; в шведском кадастре 1599—1601 гг. — «mankorne».

[106] Sitzungsberichte der Ges. f. Geschichte und Altertumskunde in Riga (1906), стр. 11.

[107] СРП ст. 29 и 167.

[108] Митава 1566 г., стр. 159-181.

[109] Mitteilungen aus der livländischen Geschichte. Bd. 23 (1924—1926), стр. 491.

[110] Желая наказать изменника — князька Каупо, — ливы «имения его истребили огнем, поля отняли, борти переломали» (Г. Латв. X, 13). Далее, бросается в глаза то упорство, с каким латгалы защищали не только свои поля, но и борти от покушений со стороны венденских рыцарей во время восстания 1212 года (там же, XVI, 3 и 6).

[111] На протяжении всего XIV столетия ливы из Сигулды и по нижнему течению Даугавы стремились закрепить свои древние права на пользование бортными местами, см. GU 56, 63, 71 и 109. Многочисленные земельные тяжбы XV века опять-таки затрагивают вопрос о местах для «выпаса» пчел: GU 302, 368, 412 и 672.

[112] Кр. пр. 1, ст 12; 2, ст. 14 и СРП ст. 140.

[113] GU 71 (1349 г.), 119 (1386 г.), 412 (1463 г.). См. также Bfl. 9.

[114] Записи о торговле воском в Рижской долговой книге 1286—1345 гг. решительно преобладают над прочими записями (UB III, 1044 В).

[115] См данные о продовольственных, в том числе рыбных, запасах в Кулдигском замке: UB II, 733 (1328 г.) {OCR — опечатка. Правильно UB II, 866}, 803 (1341 г.) и XI, 160 (1451 г.).

[116] СРП ст. 140 и GU 239, 522.

[117] GU 5, 7, 8 и др.

[118] Кр. пр. 4, ст. IX, § 6: «Korbe... angel oder netze», за покражу которых устанавливается высокий штраф в 9 марок. См. также GU: nett, wade, korf.

[119] Хозяйство Дундагского замка в 1387 году получало с окружающих деревень морской и речной рыбы на 40 рижских марок, что составляло примерно восьмую часть общей стоимости крестьянских оброков (UB III, 1248). Много позже, в XVI веке, жившие на морском берегу дундагские крестьяне, которые занимались в основном рыбным промыслом, приносили доход на сумму 2592 марки. Здесь было около 200 рыбацких хозяйств (Пильтен 1582—1583 гг.). Значительные поставки рыбы установлены были также для жителей рыбацкой деревни Рандфер — по эстонскому вакенбуху 1435—1507 гг. (стр. 70-73).

[120] Орденский замок Кулдига, уже имея в своих подвалах 20 бочек рыбы, выделяет деньги для закупки еще двух ластов рыбы и с этой целью оставляет 32 марки в руках мемельского комтура (UB II, 803 — 1341 год).

[121] UB I, 432.

[122] Там же, 430, § 3.

[123] Вак. 1435—1507 гг., стр. 13 и 50. GU 127 и 252.

[124] GU 302 (1440 г.): крестьяне архиепископа и цистерцианского рижского монастыря имеют общие места для порубки дров, установки бортей, а также для охоты.

[125] По грамоте 1387 года, замок Дундага получает из своих деревень 2 тысячи куньих и горностаевых шкурок, что в переводе на деньги составляло 24 марки при общей стоимости оброка свыше 300 марок. Об этой грамоте см. ниже. [41]

[126] Записи о торговле мехами в Рижской долговой книге (см. UB III, 1044) попадаются весьма редко по сравнению, например, с записями о торговле воском.

[127] Признаки ограничения крестьянской охоты встречаем уже в эстонском вакенбухе 1435—1507 гг. (стр. 70). Курземские крестьяне в 1566 году платили за право охоты по одному лофу ржи и ячменя с каждого гака, что составляло около 2 марок деньгами (Митава 1566 г., стр. 162). Судя по хозяйственным записям Г. Тизенхаузена, охота на лосей в XVI веке превратилась в господскую привилегию (Тиз. 1578—1593). Необходимо, вместе с тем, отметить, что и в самом конце XVI столетия среди крестьянских оброков довольно часто встречаются зайцы и куньи шкурки (см. Кадастр 1599—1601 гг.).

[128] Митава 1566 г., стр. 161 и 167.

[129] UB III, 1248, стр. 508.

[130] Там же, стр. 514-516.

[131] Там же, стр. 524.

[132] Там же, стр. 513.

[133] См., например, опись крестьянских повинностей в имении Гренцгоф (Курземе) в 1566 году: здесь 135 крестьянских хозяйств и 18 «одноногих» давали 182 лисфунта меда и 157 лисфунтов воска (Митава 1566 г., стр. 177—181). В бывш. еп. Пильтенском собирали с крестьян 59 шиффунтов меда и более 6 шиффунтов воска (Пильтен 1582—1583 гг.). Как отмечалось в литературе, пильтенские крестьяне и позже нередко отдавали помещику до двух пудов меда с хозяйства (Hueck, указ. соч., стр. 93).

[134] Кр. пр. 3, ст. 21-24; СРП ст. 161.

[135] Кр. пр. 1, ст. 12 и 2, ст. 14. Ср. GU 416, 628 и 671.

[136] Вак. 1435—1507 гг., стр. 69 (klet).

[137] Там же, стр. 44.

[138] Там же, стр. 6 и 48. Ср. GU 628.

[139] GU 27 (grangia); GU 142 и Вак. 1435—1507, стр. 2—3 (spyker); там же, стр. 3 (der seyken stenhus); там же, стр. 37 и GU 628 (marstal); GU 387, 412 и 594 (kelder, stellinge, viehhof.).

[140] GU 7 и 8 (1226 г.) — «molendina cum rivulis» на территории Рижской городской марки. Ср. также GU 97 (molendik) и GU 469 (molensleuze).

[141] Вак. 1435—1507, стр. 49.

[142] Bfl. 187; ср. также GU 594 и UB XI, 373.

[143] СРП ст. 152; Кр. пр. 3, ст. 39-40; 571 и 639. — См. также UB III. 1248 — «curru sive quadrigo cum 2 equis»: VII, 690, § 9 — «curribus seu vehiculis aut equis sen aliis animalibus».

[144] Вак. 1435—1507 гг., стр. 74-75 и GU 458 (gaffel iseren, byle).

[145] Там же, стр. 18, 24, 27, 56, 66 и др.; GU 441, 521, 585 и 611; Bffl. 243, 356, 586.

[146] GU 628.

[147] Еngelhаrdt. Beitrag zur Entstehung der Gutsherrschaft in Livland während der Ordenszeit. Leipzig, 1897.

[148] П. Иоганзен, Указ. соч., стр. 60, 83 и 87.

[149] История ВКП(б). Краткий курс, стр. 114.