выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
|
выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. |
|
Советская археология,
1991, № 1, стр. 206-216
Проблеме социологической интерпретации погребений эпохи бронзы, содержавших в качестве деталей погребального ритуала или сопровождающего инвентаря повозки или их модели, изображения, посвящена значительная литература. Вместе с тем каждая новая такая находка добавляет новые нюансы и помогает освещать иные вопросы социальной истории древних обществ. Среди различных дискуссионных аспектов проблемы довольно сложными являются вопросы времени появления в степной полосе Восточной Европы древнейших боевых колесниц, а также общественное положение умерших, сопровождавшихся колесницами.
С этой точки зрения заслуживает особого внимания катакомбное погребение, раскопанное недалеко от г. Запорожья на правом берегу р. Днепр (с. Марьевка, кург. 11, погр. 27) [1, с. 58-60]. Погребение было впущено в юго-западную полу кургана, получившего у местного населения название «Тягунова Могила». Высота его составляла ~7 м, диаметр — до 80 м.
Погребальное сооружение — катакомба с двумя камерами (рис. 1,2). Входная яма — подпрямоугольной формы, размеры ее 2,45*2,0 м; глубина дна составляла 4,4 м от уровня впуска (8,35 м от «0»). Ориентирована входная яма по линии восток — юго-восток — запад — северо-запад. В восточной части входной ямы располагался наклонный пандус длиной 1,8 м, наибольшей глубиной 0,45 м от дна входной ямы, шириной у входа в первую камеру 1,3 м. В противоположной, западной части входной ямы вырыт неглубокий (0,2-0,15 м) ровик для заслона, содержавший остатки деревянных плашек, поставленных вертикально. Плашки шириной до 0,06 м, длина не устанавливается. Плашки были прикрыты глиняной заглушкой, оплывшей частично в дромос второй камеры.
Вход в первую камеру находился в восточной стенке входной ямы. Ширина входа — 1,3 м, высота 1,0-1,1 м, форма — арочная. В камеру вел дромос длиной 0,8, шириной у камеры 1,55 м. Камера ниже дна дромоса на 1,1 м (5,8 м от уровня впуска; 9,75 м от «0»). Форма камеры — подпрямоугольная. Прилегающая ко входу стенка вогнута внутрь, противоположная имеет небольшой угол посередине. Размеры камеры 4,2*2,3 м (сохранившаяся высота у западной стенки — 1,2, у северной — 1,25 м). Реконструируемая высота камеры у входа — 2,2 м. Потолок, судя по сохранившимся остаткам, был уплощенным. Камера ориентирована по линии северо-восток — юго-запад. На ее стенках хорошо заметны следы орудий с лезвием шириной 0,06 м. В камере погребены четыре человека.
В северо-восточной части камеры лежал скелет мужчины 35-40 лет, скорченно на левом боку, головой на юг; ноги поджаты к тазу; левая рука вытянута вдоль туловища, правая согнута в локте, кисть ее лежит на бедренной кости левой ноги. У ног погребенного находились три овечьих астрагала. Кости скелета несколько потревожены: череп откатился в сторону, левая ключица находилась на груди. Под головой погребенного обнаружена растительная подстилка, а под ней меловая подсыпка. Рядом, у восточной стенки в северной части камеры, лежали расчлененными два скелета. Их кости были уложены в следующем порядке. Наиболее северными были бедренные, берцовые и плечевые кости; под ними и ближе к центру камеры находились локтевые и лучевые, там же были кости таза и ребра. С востока кучкой лежали: фаланги пальцев рук и ног, плюсневые и пястные кости, коленные чашечки. С юга основными отверстиями вверх помещены два черепа. На них были положены нижние челюсти. На некоторых костях таза и под ними прослежена охра. Под погребенными находилась растительная подстилка, под которой шла меловая посыпка. Череп, находившийся ближе к стенке, принадлежал женщине 45-50 лет, другой — мужчине 30-35 лет.[1]
Рис. 1. План и разрез погр. 27 кург. 11 (Тягунова Могила) у с. Марьевка. 1 — дерево; 2 — камни; 3 — погребальное ложе; 4 — прокаленный грунт; 5 — угли; 6 — материк
В центральной части камеры у останков повозки находились кости ребенка 7-8 лет. Он лежал скорченно на левом боку, руки согнуты в локтях, кисти их находились перед лицом. Ноги согнуты в коленях, пятки — у таза. Череп ребенка помещался перед входом в камеру, причем это не могло произойти по причине обвала потолка, поскольку череп был защищен мягким затеком из входной ямы и лежал непосредственно на дне камеры. У ног и рук ребенка отмечены пятна охры.
Рис. 2. Разрезы погр. 27, круг. 11
В южной части камеры в слоях затека находились повозка и бронзовое острие с остатками деревянного стержня.
Вторая камера. В западной части входной ямы располагался второй вход, овальной формы, размеры его: ширина — 1,35 м, высота — 0,75 м. Дно камеры ниже дна дромоса на 1.2 м (5,5 м от уровня впуска, 9,45 м от «0»). Она подпрямоугольной формы, размеры ее: 3,6*1,65 м, высота уплощенного потолка — 1,55 м. Камера ориентирована по линии север — северо-восток — юг — юго-запад. В заполнении камеры встречались фрагменты деревянных изделий, располагавшиеся по периметру камеры. На дне обнаружена растительная подстилка, под которой в центре камеры находились древесные угли и слой прокала диаметром 0,3 м. В северной части камеры обнаружены три половинки козьих или овечьих копытец, еще одна половинка лежала ближе ко входу в камеру.
Над погребением в южной трети кургана прослежена досыпка из светлого суглинка с включениями чернозема. Мощность досыпки — 0,5 м.
Форма погребальной камеры, шахты, положение скелетов, стратиграфическое положение погребения в кургане позволяют отнести данный комплекс к наиболее раннему этапу существования катакомбной общности в Северном Причерноморье. Данный тип погребений датируется в Нижнем Поднепровье рубежом III—II тыс. до н. э., а по последним данным, — даже последними веками III тыс. до н. э. [2, с. 91, 92].
Остановимся теперь на описании и реконструкции повозки. Она находилась в центре южной части первой камеры. Верхняя часть кузова и одно из колес были сильно повреждены или частично уничтожены обвалом потолка камеры уже в процессе раскопок, тогда как нижняя часть повозки уцелела благодаря тому, что покрывалась слоями затека из входной ямы (рис. 3, а). Здесь лежала нижняя часть кузова в виде цельной плахи, выдолбленной наподобие корыта, размеры ее: 1,2*0,74 м, высота — 0,15 м. Продольные и задняя стенки кузова — прямые, а передняя — заоваленная. Толщина днища — 0,25 м. Таким образом, передняя часть кузова была овальной.
Судя по сохранившимся остаткам, для основы кузова, как и остальных деталей, была использована лиственная кольцесосудистая порода дерева. Борта повозки состояли из нескольких легких деревянных планок; они развалились под воздействием времени и обвала. Так, с юго-востока прослежены три планки левого борта: у самого кузова — планка размерами 0,6*0,06 м, вторая — 0,55*0,03 м, третья — 0,75*0,03 м. Планки подпрямоугольные в разрезе. Там же, между планками левого борта, лежала часть дышла с характерным для него изгибом. Очевидно, что был лишь обломок; его размеры: 0,95*0,06 м. Под кузовом лежала ось длиной 1,15 м, диаметром 0,06 м.
Рис. 3. Колесница из погр. 27, кург. 11 у с. Марьевка. а — план и разрезы; б — реконструкция внешнего вида колесницы (вариант 1)
У северо-восточной стенки находились три планки правого борта: размеры первой — 0,3*0,06 м, второй — 0,35*0,06, третьей — 0,25*0,04 м.
У западного угла находилась планка переднего борта длиной 0,4 м, шириной 0,04 м, севернее нее была еще одна (0,3*0,03 м). В юго-западном углу лежало бронзовое острие длиной 1,1 см, шириной 0,4 см, квадратное в сечении; длина сохранившейся части рукояти — 2,2 см, толщина рукояти — 1,8 см, сечение круглое.
У восточной стенки стояло первое колесо, диаметром 0,6 м, шириной обода 0,05 м. В средней части колеса выступала на 0,1 м ступица диаметром 0,15 м. Второе колесо находилось в углу у южной стенки камеры. Оно сильно повреждено и не поддается реконструкции.
За исключением упряжи и дышла, повозка была помещена в камеру целиком, возможно, части ее доставлены в камеру и собраны на месте.
Двухколесная повозка восстанавливается на основе сохранившихся остатков и привлекаемых аналогий в следующем виде. Это одноосная колесница с относительно высокими бортами, с мощной, изготовленной из цельного куска дерева нижней частью кузова и смещенной к задней стенке осью (рис. 3, б; 4). Ось. вероятно, неподвижно крепилась к нижнему краю кузова. На ней вращались сплошные цельные колеса с выступающими втулками. Колеса удерживались на оси с помощью чек.
Рис. 4. Реконструкция внешнего вида колесницы из погр. 27, кург. 11 (вариант 2)
Рис. 5. Бронзовая модель боевой колесницы из Гохеби-Руставского карьера (конец II тыс. до н. э.)
О конструкции бортов по остаткам в камере погребения у с. Марьевка можно сказать, что они не были сплошными, а состояли из планок. Верхняя их часть, возможно, была мягких, овальных очертаний, как это видно на различных изображениях боевых колесниц (рис. 5-7). Не исключено, что борта состояли из трех параллельных планок, крепившихся к стойке у задней стенки и к стойке передка (рис. 5).
Передний борт восстанавливается нами на основе аналогий несколько выше остальных бортов. Так как нижняя часть кузова имела заоваленную переднюю стенку, передок в целом можно считать овальным. Как свидетельствуют ближневосточные параллели, решетчатые борта могли обтягиваться кожей, войлоком, зашиваться досками.
Длинная ось колесницы играла роль амортизатора. Аналогичную функцию выполняло и дышло, жестко соединенное с кузовом. Смещенная назад ось увеличивала рычаг амортизации при движении.
К сожалению, нет возможности достоверно говорить об упряжном животном. Населением эпохи ранней бронзы кроме лошадей в качестве упряжного животного использовались различные эвкиды: онагры, ослы, о чем свидетельствуют костные остатки на знаменитом Михайловском поселении [3, с. 55-67]. Странно, что М. В. Горелик отрицает возможность использования населением евразийских степей эвкидов для запряжки повозок и колесниц [4, с. 188, 191].
Рис. 6. 1 — первая колесница из ущелья Бичигтын-ам; 2 — четвертая колесница из ущелья Яманы-ус; 3 — вторая ховдсомонская колесница, гора Тэвин-ул; 4— рельефное изображение колесницы на известняковой плите из Ура (конец IV — III тыс. до н. э.).; 5 — колесница времени XVIII династии из Египта
Найденное бронзовое острие является не чем иным, как остатком стрекала. Отличия наконечников стрекал в катакомбных захоронениях состоят в том, что рабочая часть острия короткая и выпуклая, а черенок, вставляющийся в стержень, длинный и тонкий, часто с едва вогнутыми гранями. Такое острие вставлялось в древко длиной до 1,4 м, как это было прослежено в погребении 2, курган 5 у с. Заможное. В заможнинском могильнике были найдены и более короткие стрекала, длиной 1 м [5, с. 84]. Наличие стрекала предполагает и наличие у упряжных животных недоуздка с поводьями, крепившимися к кольцу, продетому в ноздри животного [6, с. 147].
Рис. 7. Малоазийские и египетские изображения колесниц
{1-4 в журнале не надписаны. OCR}
Погребения с повозками достаточно широко известны в катакомбней общности. Для материалов до середины 70-х годов их сводку привела Е. Е. Кузьмина [7, с. 68-87]. За прошедшее время накопился новый значительный материал по данной проблеме. Однако большинство новых находок содержат либо лишь части повозок, либо экипажи находятся во входных ямах погребений, часто будучи использованы в качестве закладов. Обычай использовать колеса или их части в закладе входа в камеру широко бытовал у населения катакомбной общности.
Целые повозки, находящиеся в камере погребения, в Нижнем Поднепровье известны нам лишь в двух случаях: в погребении 23, курган 2 у с. Екатериновка на Криворожье, где погребенный находился непосредственно в самой повозке [8, с. 42], и в Северном Крыму (кург. 14, погр. 28 у с. Болотное) [9]. Оба погребения близки публикуемому в настоящей статье в культурно-хронологическом плане. Камера криворожского погребения имела огромные размеры (5,0*3,1 м), обильный инвентарь: два бронзовых «шила», бронзовый нож, 2 серебряных подвески, 300 мелких бус из ракушек, а также горшок и фрагмент курильницы (жаровни?). Северо-Крымское погребение более скромно. Размеры камеры всего 2,45*1,85 м; среди инвентаря бронзовые нож и пластина от боевого пояса, «шило», горшок, кремневый отщеп, рогожа, мешок с зерном, украшение из клыка животного.
По нашему мнению, здесь похоронены воины, занимавшие в катакомбном обществе достаточно высокое положение, возможно военные вожди, а находившиеся в этих могилах четырехколесные повозки, наверное, следует рассматривать как боевые колесницы. Как известно, использование четырехколесных боевых колесниц на Дневном Востоке прекрасно документируется различными находками из комплексов III—II тыс. до н. э. [10], а так как появление в степи колесного транспорта большинством исследователей связывается с влиянием Востока [11], то впзлне допустимо, что идея использования четырехколесных боевых повозок могла быть воспринята как ямными, так и катакомбными племенами, хотя это предположение нуждается в дополнительной аргументации.
О назначении колесницы, найденной в погребении у с. Марьевка, можно сказать следующее. Конечно, помещение колесницы в могилу как будто свидетельствует о ее культовом назначении, как и все, что сопровождает покойника. В религиозных системах индоевропейских народов колесница является атрибутом целого ряда богов [11-13]. Однако она вряд ли была изготовлена специально для проведения погребальной церемонии. Одними из аргументов в пользу ее хозяйственного назначения могли бы служить сплошная конструкция колеса и отсутствие лошадей в запряжке [14, с. 176]. Однако мощная основа кузова в сочетании с небольшими его размерами, наклонный передок, асимметрично расположенная в задней части кузова ось, аналогии с переднеазиатскими боевыми колесницами позволяет авторам уверенно предполагать боевое назначение марьевской колесницы, ее военное использование.
Таким образом, в Северопричерноморских степях в катакомбном погребении впервые обнаружена древнейшая пока в степях Восточной Европы одноосная боевая колесница на сплошных колесах. Поскольку она обнаружена в раннекатакомбном погребении, то ее можно датировать, самое позднее, рубежом III—II тыс. до н. э.
В технико-типологическом аспекте она является тем переходным звеном, которое связывает массивные ямные повозки и развитые колесницы эпохи средней и поздней бронзы. Наиболее древние из них относятся ко второй четверти II тыс. до н. э. [12, 15].
Не менее важен и интерпретационный, социологический аспект рассматриваемой проблемы. Традиционно со времени Г. Чайлда [16] наличие повозок связывалось с самым высоким социальным статусом погребенного, хотя имелись попытки считать повозки только показателем имущественного достатка [17].
Результативным критерием, позволяющим проверить справедливость той или иной точки зрения на роль повозки в качестве детали погребального обряда, является мера трудовых затрат, с помощью которых комплексно анализируется погребение.
В среднем погребения с повозками характеризуются обширными, намного больше обычных погребальными сооружениями, металлическими изделиями, сложными погребальными ложами, наличием досыпки или даже насыпи над погребениями, наличием оружия и некоторыми другими признаками. К тому же, как правило, эти признаки встречаются в комплексе [18, с. 146-149]. Если с указанных позиций рассматривать марьевское захоронение, то окажется, что объем извлеченного при его сооружении грунта в 11 раз превышает объем ординарного погребения катакомбной общности (4 м3). Над погребением сооружена мощная досыпка — 0,5 м, занимавшая 1/3 кургана с южной стороны. При совершении погребальной церемонии были устроены глиняный и деревянный заслоны, пандус — те признаки, на социальный характер которых мы указывали и раньше [19, с. 136].
Исходя из расположения скелетов в камере, можно полагать, что погребение, и колесница в том числе, предназначалось лишь одному из четырех человек — а именно зрелому мужчине (35-40 лет), лежавшему в центре северной части первой камеры. Расчлененные костяки — это погребенные при нем, так же как и скелет ребенка, обращенный лицом к главному покойнику. Ребенок положен таким образом вопреки нормам катакомбного общества — поперек длинной оси камеры, руки его лежали кистями перед лицом, что также нехарактерно для катакомбного обряда. Его место у колесницы может быть истолковано как определенная связь с его обязанностями по содержанию колесницы или упряжных животных. Другими словами, он такой же погребальный инвентарь, как и экипаж. Если допустить, что имело место насильственное умерщвление ребенка, то помещение его головы у входа в камеру теми, кто проводил захоронение, также представляется неслучайным. Как известно, человеческие жертвоприношения, вероятность которых допускал еще М. И. Артамонов [20, с. 108-125], рядовым общинникам не полагались. На неординарное положение умершего мужчины 35-40 лет указывает и сложное погребальное ложе, состоявшее из подушки, подстилки и меловой посыпки. Под расчлененными скелетами — просто подстилка, под ребенком ничего нет. Наконец, в погребении обнаружено изделие из бронзы — наконечник стрекала. Для Поднепрозья, где металл встречается в среднем в 5% погребений, этот признак свидетельствует о неординарности погребенного. Более того, стрекало, семантически близкое посоху, могло также выступать и символом власти [21, с. 36-38].
Таким образом, погребение с колесницей из кургана «Тягунова Могила» в социальном плане сочетает в себе ряд признаков высокого социального ранга умершего: а) значительный объем грунта (следует отметить, что весьма экономное в отношении умерших катакомбное общество в данном случае устраивает полностью отдельную пустую камеру без погребенных; остатки, найденные в ней, позволяют говорить о культовом назначении последней); б) досыпку; в) боевую колесницу; г) металл; д) сложное погребальное ложе; е) человеческое жертвоприношение?
Авторам предстазляется, что к проблеме определения социального статуса погребенных с повозками следует подходить с одной стороны комплексно, а с другой — дифференцированно. Если весь комплекс признаков, как в данном случае, свидетельствует о высоком социальном статусе погребенного, то это, действительно, представитель высшего эшелона власти катакомбного общества (аналогичная картина наблюдается и в погребении из кургана на Криворожье).
Если же погребение ничем иным, кроме повозки, не выделяется или перечень этих признаков неполон, такое захоронение занимает промежуточное положение между высшим общественным слоем и рядовыми общинниками. При этом чем полнее комплекс признаков, тем выше социальный статус погребенного, и наоборот.
Разделение социального и имущественного аспектов для позднепервобытных и раннеклассовых обществ представляется неправомерным, ибо имущественное положение индивида в таких обществах определялось прежде всего социальным статусом [22]. Конкретизируя понятие «высший эшелон власти» в связи с появлением в степи в ямно-катакомбное время боевых колесниц, следует отметить следующее. Тесная связь колесниц с родоплеменной знатью, выдвинувшейся в результате военных действии, позволяет полагать, что погребение в Тягуновой Могиле и аналогичные ему — это воины-колесничие. Видимо, только для знати оказалось возможно использование этого новейшего, бесспорно, дорогого для того времени достижения военной техники. Именно поэтому так немногочисленны рассматриваемые погребения. В связи с этим думается, что в процессе выделения родоплеменной знати в отдельных родах в ходе частых военных столкновений на первый план выдвигались воины с незаурядными физическими данными, которые и становились во главе воинских отрядов, вначале родовых, а затем благодаря все тем же качествам и во главе более крупных: племенных, межплеменного войска; наконец, они могли сохранить свое приобретенное социальное положение в мирное время, т. е. становились во главе общины, всего племени, союза племен. Вероятно, такое «продвижение» одного или нескольких военачальников в пределах племенной иерархической лестницы одновременно приводило к усилению могущества рода или родов, из которых происходили эти военные вожди. «Как известно, в ранних варварских обществах аристократические роды удерживали власть и влияние в течение многих поколений. Точно так же и в Микенах знатный род, выдвигавший басилеев из своей среды, сохранял господствующее положение на протяжении длительного времени» [23. с. 56].
Конечно, наши рассуждения не лишены определенного схематизма и тем не менее как один из возможных вариантов объяснения такого явления, как наличие рассматриваемых в больших могилах в степной полосе колесниц, могут быть приняты. Любопытно, что в греческом героическом эпосе, например, аристократические роды, удерживавшие власть в своих руках, утверждали свое право властвовать в обществе ссылками на своих могущественных и сильных предков [23, с. 56], получивших ее некогда, очевидно, благодаря своим незаурядным физическим данным. Таким же образом могла укреплять свое могущество и родоплеменная знать в степях Восточной Европы в первой половине II тыс. до н. э.; среди этой знати, в значительной степени еще первобытной, своеобразной элитой являлись в это время, безусловно, «сражающиеся с колесницы», для которых совершенно необходимы были наряду с другими качествами и большая физическая сила, и выносливость, и мужество, и стойкость и т. д.
Итак, с нашей точки зрения, мы имеем все основания считать погребенных в рассматриваемых могилах степной полосы представителями родоплеменной знати, а конкретнее — своеобразной военной аристократии, которой для того, чтобы сохранять свое привилегированное положение в обществе, как и микенским басилеям, еще приходилось, видимо, сражаться во время войны в первых рядах войска.
Наконец, следует сказать о той большой роли колесниц, которую они играли в социальной организации индоарийского общества, об обособленной прослойке колесничих в этом обществе, в том числе и о правителях-колесничих, о чем писалось уже достаточно много [24, с. 51]. Дело в том, что в отечественной науке всеобщее признание получила точка зрения об индоиранской принадлежности носителей ямной и катакомбной культурно-исторических общностей [25, с. 149-151]. Следовательно, погребения Причерноморских степей с остатками колесниц можно интерпретировать в свете представлений индоарийского общества как погребения колесничих.
Далее, общепризнанным в науке стал тот факт, что на Древнем Востоке одновременно с распространением колесниц и колесннчей тактики боя происходило и проникновение индоариев, что выразилось в появлении правящей династии и господствующей верхушки индоариев в хеттском государстве и в Миттани, в индоевропейской принадлежности даже гиксосов к касстиской династии в Вавилоне [26, с. 163, 164]. Вследствие этого появление в степях Евразии погребений колесничих представляется нам звеньями одной цепи распространения колесниц и связанных с ними явлений социального характера на всей территории Старого Света.
При таком подходе к проблеме степных колесниц, т. е. рассматривая ее как часть единого процесса, протекавшего в пределах очерченного региона, перед нами предстают в ином свете многие вопросы, еше недавно казавшиеся непонятными. Мы можем увереннее предполагать использование катакомбными племенами колесниц в военном деле и высокий социальный ранг умершего, который подчеркивался помещением в его могилу колесницы.
Разумеется, в данном случае нами подразумевается не просто механическое перенесение социальной структуры древневосточных обществ на образования эпохи бронзы в степи, а имеется в виду тот факт, что на основе возросшего уровня экономического развития в первой половине II тыс. до н. э. происходит дальнейшая социальная дифференциация в степном обществе, результатом чего явилось возвышение верхушки родоплеменной знати настолько, что она оказалась в состоянии использовать в военных целях новейшее техническое достижение того времени — боевые колесницы, а также стала, как и на Древнем Востоке, подчеркивать свое могущество и превосходство над рядовыми общинниками посредством идеологии, в частности, погребального обряда — сооружением обширных могил и помещением в них колесниц.
Итак, по нашему мнению, имеются все основания считать, что погребенный в Тягуновой Могиле колесничий-воин был не просто представителем родоплеменной верхушки, а вождем крупного потестарного объединения, который тем не менее для подтверждения своего привилегированного положения во время войны сражался на колеснице в первых рядах войска.
1. Чередниченко Н. Н., Пустовалов С. Ж. и др. Отчет о работе Верхнетарасовской экспедиции в 1976 г. // Архив ИА АН УССР. Ф. Е. 1976/2.
2. Чмихов М. А., Черняков I. Т. Хронологія археологічних пам'яток епохи міді-бронзи на территорії України. Київ, 1988.
3. Бібікова В. І. До історії доместикації коня на південному сході Европи //Археологія, 1969. Т. XXII.
4. Горелик М. В. Боевые колесницы Переднего Востока III—II тыс. до н. э. // Древняя Анатолия. М.: Наука, 1985.
5. Отрощенко В. В.. Рассамакин Ю. Я., Пустовалов С. Ж. Отчет Запорожской экспедиции за 1981 г. // Архив ИА АН УССР. Ф. Е. 1981/10.
6. Ковалевская В. Б. Конь и всадник. М.: Наука, 1976.
7. Кузьмина Е. Е. Колесный транспорт и проблема этнической и социальной истории древнего населения южнорусских степей // ВДИ 1974. № 4.
8. Крылова Л. П. Отчет о раскопках Днепропетровского исторического музея в 1969—1970 гг. // Архив ИА АН УССР. Ф. Е. 1969—70/106.
9. Корпусова В. Н. и др. Отчет о раскопках Северо-Крымской экспедиции в 1978 г. // Архив НА АН УССР. Ф. Е. 1978/12.
10. Nagel Wolfgang der mesopotamische straitwagin mid seine Entwickl Wicklung im ostmediterremen. Bereich. В., 1966.
11. Кузьмина E. E. Происхождение индоиранцев в свете новейших археологических данных // Этнические проблемы истории Центральной Азии в древности. М.: Наука, 1981.
12. Кузьмина Е. Е. Еще раз о дисковидных псалиях евразийских степей // КСИА. 1980. Вып. 161.
13 Чередниченко Н. Н. Колесницы Евразии эпохи поздней бронзы // Энеолит и бронзовый век Украины. Киев: Наук, думка, 1976.
14. Кожин П. М. К проблеме происхождения колесного транспорта // Древняя Анатолия. М.: Наука, 1985.
15. Генинг В. Ф. Могильник Синташта и проблемы ранних иранских племен // CA. 1977. № 4.
16 Чайлд Г. Древнейший Восток в свете новых раскопок. Пер. с англ. М.: Иностр. лит., 1956.
17. Hausier А. Zur ältesten Geschichte von Rad und Rad im nordpontischen Raum // EAZ. 1981. № 4.
18. Отрощенко В. В., Пустовалов С. Ж. Моделировка лица по черепу у племен катакомбной общности // Религиозные представления в первобытном обществе: Тез. докл. М., 1987.
19. Пустовалов С. Ж., Черных Л. А. Опыт применения формализованно-статистических методов для половозрастного анализа погребений катакомбной культуры // Методологические и методические вопросы археологии. Киев, 1982.
20. Артамонов М. И. Совместные погребения в курганах со скорченными и окрашенными костяками // ПИДО. 1934. № 7, 8.
21. Отрощенко В. В., Пустовалов С. Ж. Портреты прошлого // Знание — сила. 1983. № 8.
22. Антонова Е. В., Раевский Д. С. «Богатство» древних захоронений (к вопросу о роли идеологического фактора в формировании облика погребального комплекса) // Ф. Энгельс и проблемы истории древних обществ. Киев, 1984.
23. Блаватская Т. В. Ахейская Греция во II тысячелетии до н. э. М.: Наука, 1966.
24. Смирнов К. Ф., Кузьмина Е. Е. Происхождение индоиранцев в свете новейших археологических открытий. М.: Наука, 1977.
25. Мерперт Н. Я. Этногенез в эпоху энеолита и бронзового века // История СССР. Т. 1. М., 1966.
26. Maxwell-Hyscop К. R. Western Asiatic Jewellery from 3000—612 В. С. L., 1971.
[1] Определение пола и возраста погребенных было проведено Р. А. Старовойтовой и С. И. Круц, любезно предоставивших авторам свои материалы.
Написать нам: halgar@xlegio.ru