|
|
|
Каждый глава семьи жил в своем доме, будь то роскошный дворец с драгоценной мебелью или жалкая лачуга с циновкой на полу. Понятия «построить дом» и «взять жену» были для египтян синонимами. Мудрый Птахотеп советовал своим ученикам совершать то и другое в благоприятное время.1) В одной египетской сказке старший из двух братьев имел жену и дом. Младший, у которого ничего не было, жил у брата на положении слуги, ходил за скотом и спал в хлеву («Сказка о двух братьях»).
Яхмес, прежде чем прославиться при осаде Авариса, с юности вел суровую жизнь моряка и спал в гамаке, как все ветераны. Он воспользовался перерывом в военных действиях, чтобы вернуться в свой город Нехеб, построить дом и жениться. Но ему недолго довелось вкушать покой домашнего очага. Война возобновилась. Вербовщики фараона не забыли о храбрости Яхмеса и тут же призвали его на службу.2)
Один из садовников царицы сообщает нам, что царственная повелительница женила его на одной из своих приближенных, а когда он овдовел — на другой. Жаловаться ему не пришлось, потому что царица дала за своими любимицами хорошее приданое.3) Отсюда можно сделать вывод, что во многих случаях браки заключались по воле родителей или господ. Однако лирические стихи, донесенные до нас папирусами из музеев Лондона и Турина, свидетельствуют, что молодые люди пользовались значительной свободой.4)
Юноша увидел красавицу:
Отроковица, подобной которой никогда не видели,
Волосы ее чернее мрака ночи.
Уста ее слаще винограда и фиников.
Ее зубы выровнены лучше, чем зерна.
И вот он уже влюблен. Чтобы привлечь внимание красавицы, он придумывает уловку: [46]
Улягусь я на ложе
И притворюсь больным.
Соседи навестят меня.
Придет возлюбленная с ними
И пекарей сословье посрамит,
В моем недуге зная толк.5)
Хитрость не удалась. И влюбленный по-настоящему заболевает, как в знаменитой поэме Андре Шенье:
Семь дней не видал я любимой.
Болезнь одолела меня.
Наполнилось тяжестью тело.
Я словно в беспамятство впал.
Ученые лекари ходят —
Что пользы больному в их зелье?
В тупик заклинатели стали:
Нельзя распознать мою хворь.Шепните мне имя Сестры —
И с ложа болезни я встану.
Посланец приди от нее —
И сердце мое оживет.Лечебные побоку книги,
Целебные снадобья прочь!
Любимая — мой амулет:
При ней становлюсь я здоров.От взглядов ее — молодею,
В речах ее — черпаю силу,
В объятиях — неуязвимость.
Семь дней глаз не кажет она!6)
Юная девушка тоже неравнодушна к красоте юноши:
Два слова промолвит мой Брат, и заходится сердце.
От этого голоса я, как больная, брожу.7)
Однако она думает о будущем и рассчитывает на свою мать:
Наши дома — по соседству, рукою подать,
Но к нему я дороги не знаю.Было бы славно, вступись моя мать в это дело.
Она бы ему запретила глазеть на меня.
Силится сердце о нем позабыть,
А само любовью пылает!8)
Она надеется, что возлюбленный все поймет и сделает первый шаг:
Вот он какой бессердечный!
Его я желаю обнять, а ему невдомек, [47]Хочу, чтоб у матери выпросил в жены меня,
А ему невдогад.
Если тебе Золотою*) заступницей женщин
Я предназначена, Брат,
Приходи, чтобы я любовалась твоей красотой,
Чтобы мать и отец ликовали,Чтобы люди чужие тобой восхищались,
Двойник мой прекрасный!9)
«Брат», в свою очередь, взывает к «Золотой», богине веселья, музыки, песен, празднеств и любви:
Пять славословий вознес я Владычице неба,
Перед богиней Хатхор Золотой преклонился.
Всевластной вознес я хвалу,
Благодарности к ней преисполнен.Мою госпожу побудила, внимая мольбам,
Проведать меня Золотая.
Счастье безмерное выпало мне:
Сестра посетила мой дом!10)
Влюбленные увиделись и поняли друг друга, однако решающее слово еще не сказано. Девушка колеблется между страхом и надеждой:
Шесть локтей отделяли меня от распахнутой двери,
Когда мне случилось пройти мимо дома его.
Любимый стоял подле матери, ласково льнули
Братья и сестры к нему.Невольно прохожих сердца проникались любовью
К прекрасному мальчику, полному высших достоинств,
К несравненному юноше,
Чье благородство отменно.Когда проходила я мимо,
Он бегло взглянул на меня.
Взгляд уловив,
Я ликовала душой.Хочу, чтобы мать умудрилась раскрыть мое сердце.
О Золотая, не медли, — уменьем таким
Сердце ее надели!
И войду я к любимому в дом.Его на глазах у родии поцелую,
Не устыжусь и чужих.11)
Переводы А. Ахматовой и В. Потаповой [48]
(Тут следует заметить, что египтяне целовались, соприкасаясь носами, а не в губы, как греки. Этот обычай они переняли только в эпоху Позднего царства.)
Тем временем влюбленная поверяет свои сокровенные чувства деревьям и птицам. Она уже представляет себя хозяйкой дома и то, как они будут гулять по саду рука об руку с возлюбленным супругом.12)
Таким образом, если дело продвигается недостаточно быстро и на пути к свадьбе возникают всякие препятствия, виноваты в этом скорее всего сами молодые люди. Родители на все согласны. Очевидно, они одобряют выбор своих детей. И если сопротивляются, то только для виду.
Фараон намеревался выдать свою дочь Ахури за пехотного генерала, а сына Неферкаптаха женить на дочери другого генерала, однако в конце концов сочетал их браком между собой, когда увидел, что юноша и девушка по-иастоящему любят друг друга («Роман» о Сатни-Хаэмуасе).13)
«Обреченный царевич» прибыл в один из городов Нахарины,*) где собрались юноши его возраста для участия в особом состязании. Царь той страны объявил, что отдаст свою дочь за того, кто первым доберется до ее окна. А жила красавица в высоком доме на вершине высокой горы. Царевич решил тоже попытать счастья. Он выдал себя за сына египетского воина, сказал, что ему пришлось покинуть родительский дом, потому что отец женился вторично. Мачеха ненавидела его и сделала его жизнь невыносимой. Царевич выиграл состязание. Взбешенный царь поклялся, что не отдаст свою дочь беглецу из Египта. Но царевна думала по-другому. Этот египтянин, которого она едва успела разглядеть, тронул ее сердце, и, если он не станет ее мужем, она тотчас умрет! Перед такой угрозой отец не устоял и сдался. Он радушно принял юного чужеземца, выслушал его рассказ, и, хотя царевич не признался, что он сын фараона, царь заподозрил его божественное происхождение, нежно обнял царевича, выдал за него дочь и щедро одарил.14)
В любовных песнях юноша называет свою возлюбленную «моя сестра», а та его — «мой брат». Однако нетрудно заметить, что влюбленные не живут под одной крышей и что у жениха и невесты разные родители. После свадьбы муж продолжал обычно называть свою жену «се- [49]
Рис.: Мужская прическа времени XVIII династии
нет» — «сестра», а не «хемет» — «супруга».15) Этот обычай установился в конце XVIII династии. Мы не знаем, когда он исчез, но на протяжении всего Нового царства он оставался в силе. Правда, в судебных процессах не обращали внимания на такие тонкости и употребляли слои «сен», «хаи» и «хемет» в их обычном смысле: брат, муж, жена. Тем не мене сначала греки, а за ним многие современные истерики утверждали, будто в древнем Египте браки заключались, как правило, между братьями и сестрами.16) Да, фараоны женились на своих сестрах и даже на свои дочерях, но по этому поводу можно привести ответ царских судей Камбизу на его вопрос: позволяет ли закон египтянам жениться на сестрах? «Никакой закон этого не разрешает, но закон дозволяет фараону делать все, что он хочет».17) До сих пор нам не известен ни один случай, чтобы сановник, горожанин или простолюдин был женат на своей сестре по матери или отцу. Но брак между дядьями и племянницами, по-видимому, разрешался, потому что на изображении в гробнице некоего Аменемхета дочь его сестры, Бакетамон, сидит рядом со своим дядей, как если бы она была его супругой.18)
Мы почти ничего не знаем о свадебных обрядах: тексты и изображения на рельефах дают мало материала. Когда фараон из «романа» о Сатни-Хаэмуасе*) решая поженить своих детей, он просто говорит: «Пусть приведут Ахури в дом Неферкаптаха этой же ночью! И пусть принесут с ней превосходные дары!»
Так и было сделано, и теперь рассказывает молодая жена:
«Они привели меня, как супругу, в дом Неферкаптаха. Фараон повелел, чтобы мне доставили красивое богатое [50] приданое золотом и серебром, и все люди царского дома мне его преподнесли».19)
Рис.: Музыкантша (остракон из Дейр-эль-Медина)
Таким образом, главной частью брачной церемонии являлся переход невесты с ее приданым из отцовского дома в дом жениха. Легко представить, что этот свадебный кортеж был не менее красочным и шумным, чем процессии во время приношения даров в храмах, прибытия иноземных послов, стремящихся «быть на воде царя», или погребальные шествия, которые египтяне в общем-то воспринимали как переселение из одного жилища в другое. Возможно, жених выходил навстречу кортежу, как Рамсес II, построивший крепость между Египтом и Финикией, где намеревался встретить свою невесту, дочь царя Хаттусили.
Египтяне были ужасными бюрократами, и вполне возможно, что молодожены еще представали перед каким-нибудь чиновником, который записывал их имена и регистрировал общее имущество супругов. Когда замужнюю женщину вызывали в суд, ее называли собственным именем, а затем следовало имя мужа, например: «Мутемуйа, супруга писца священных книг Несиамона». Из общего имущества две трети вносил муж и только одну — жена, как уточняет остракон из Фив. После кончины одного из супругов оставшийся в живых имеет право пользоваться всем имуществом, но продать или подарить может только свою долю.20) Так, некий цирюльник уступил одному рабу все свое дело и выдал за него сироту-племянницу, Она получила в приданое часть из личного достояния цирюльника, который совершил официальный раздел имущества со своей женой и сестрой.21)
Нам кажется маловероятным, чтобы жрецы не участвовали в столь важном событии, как свадьба. Когда женатый человек совершает паломничество в Абидос, он всегда берет с собой жену. Очень часто супруги вместе посещают храм, Так, например, Неферхотеп, пастырь стад [51] Амона, изображен со своей супругой, госпожой дома, «любимицей» Хатхор, владычицы Кусе, и певицей Амона в сценах, где он восхваляет Ра, когда тот восходит над восточным горизонтом, и бога Хорахти, когда Ра уходит за западный горизонт. Поэтому я полагаю, хотя у меня нет решающих доказательств, что супруги вместе с близкими родственниками посещали храм городского божества, приносили ему жертвы и получали от него благословения. Когда новобрачные входили в свои супружеские покои, писцы и жрецы, исполнив свой долг, а также гости и приглашенные расходились. Да будет мне позволено подкрепить это предположение тем, что египтяне любили вкушать пищу в узком кругу семьи. Но прежде чем оставить молодоженов наедине, все гуляли в этот день, пировали, ели и пили в меру возможностей или тщеславия породнившихся семей.
Художники и скульпторы изображают египетскую семью весьма привлекательно. Отец и мать держатся за руки или обнимают друг друга за талию. Детишки жмутся к родителям.22) При Эхнатоне стало модным изображать нежные чувства царственных супругов. Вот царица сидит на коленях у фараона. Сам он и его супруга осыпают своих детей поцелуями, а дети в ответ поглаживают маленькими ручками подбородок отца или матери. Эта мода исчезла вместе с «ересью», которую она воплощала или была ее следствием. С начала XIX династии египетское искусство вновь обретает былую строгость, однако в настенных росписях в гробницах муж и жена по-прежнему изображаются рядом, объединенные вечностью, как и при жизни.
Египетская литература не слишком жаловала женщин. Рассказчики и моралисты называли их сонмом всех пороков, мешком всевозможных хитростей и описывали как легкомысленных, капризных, неспособных хранить тайну, лживых, мстительных и, разумеется, неверных.23)
Однажды, когда фараон Снофру помирал от скуки, придворные решили его развлечь: они выпустили на пруд в царском саду лодки с двадцатью девицами, весь наряд которых состоял из украшений и сетей. Одна из них уронила в воду свою подвеску из бирюзы и капризно бросила весло. «Греби! — приказал фараон. — Я тебе дам [52] такую же». «Я хочу свою вещь больше, чем подобие ее», — ответила красавица. И фараон был пленен ею. Он призвал своего чародея, и тот отыскал потерянную драгоценность весьма оригинальным способом: положил одну половину вод на другую и обнажил таким образом дно.24)
Рис.: Женщина из гарема красит губы перед зеркальцем
Божественная Эннеада, заметив одинокого Бату в Долине Кедра, сжалилась над ним и подарила ему бесподобную жену, в которой было «семя всех богов». Вначале та ему во всем перечила, а под конец предала его. Воскрешенный Бата превратился в быка. Его бывшая супруга стала любимой наложницей фараона и, ублажая своего повелителя и господина ласками и лестью, добилась приказа убить быка. Тогда Бата превратился в две большие персеи. Она потребовала, чтобы деревья срубили. Когда Бата был простым слугой у своего старшего брата, он уже испытал на себе коварство женщин. Приближалось время сева. Вода схлынула с полей. Надо было пахать их и засевать. Братья отправились на поля, но им не хватило посевного зерна, и Бата вернулся за ним домой один. Когда он выходил из амбара, легко неся огромную ношу, невестка увидела его и мгновенно загорелась желанием.
«— Идем, — сказала она, — полежим вместе. На пользу будет это тебе — я сделаю тебе красивые одежды.
Бата стал подобен южной пантере:
— Как же это? Ведь ты мне вместо матери, а твой муж мне вместо отца, ведь он старший брат, он вырастил меня. Ах, что за мерзость ты мне сказала! Не повторяй ее мне никогда, я не скажу никому и замкну уста свои, чтобы не услыхал об этом никто из людей» (перевод М. А. Коростовцева).
Он ушел, а униженная жена преисполнилась ненависти к нему. Муж ее был вспыльчив и скор на расправу. Коварной жене ничего не стоило уверить Анупу, что его брат пытался ее соблазнить, она присвоила себе слова добродетельного юноши. Но этого ей было мало. Она [53] добивалась, чтобы мнимый соблазнитель был предан смерти, иначе ее душа не успокоится25) («Сказка о двух братьях»).
В стародавние времена жена одного распорядителя церемоний (по имени Убаинер) изменяла своему мужу с юношей, которого осыпала подарками. Супруга жреца Ра, Реджедет, тоже изменяла мужу и родила трех незаконных детей. Она уверяла, что отцом этих мальчиков был сам бог Ра, который пожелал дать Египту трех набожных и милостивых правителей.26) Однажды Реджедет обозлилась на свою служанку и прогнала ее. Служанка догадывалась обо всех ее шашнях и вознамерилась донести кому следует, но по своей наивности рассказала обо всем своему брату, который сурово наказал ее за доверчивость и нескромность27) («Сказки сыновей фараона Хуфу»).
А вот перед нами благородная дама, Табубуи, настоящая храмовая танцовщица, жрица, а вовсе не уличная девка. Она требует от своего любовника, чтобы он лишил наследства своих детей, а потом убил их28) («Роман» о Сатни-Хаэмуасе). Другая благородная дама увидела Правду, прекрасного юношу, и отдалась ему. Удовлетворив свой каприз, она тут же забыла о любовнике на одну ночь и равнодушно смотрела, как он выпрашивает милостыню у порога ее дома, и лишь долгое время спустя открывает своему маленькому сыну, что этот нищий — его отец29) («Сказка о Правде и Кривде»).
Так, согласно египетским сказкам, женщина стоила немногого, зато мужчина верен, заботлив, предан и рассудителен. Однако в тех же сказках фараон предстает как человек ограниченный и взбалмошный, вынужденный по каждому поводу обращаться к своим писцам и чародеям. Таковы были законы жанра. В действительности многие властители Египта отличались воинской доблестью и умением управлять страной в мирное время и многие египтянки были безупречными супругами и нежными матерями. Такова была, например, юная Таимхотеп, история которой нам хорошо известна благодаря стеле из Британского музея.
«О знающие, жрецы, царевичи, благородные и простые люди, все входящие под эту сень, послушайте, что здесь сказано!
В девятый год [царствования] Птолемея XIII, в четвертый месяц разлива, девятый день стал днем моего рождения. В двадцать третий год, в третьем месяце лета, в первый день, мой отец отдал меня в жены великому [54] жрецу Пшеренптаху, сыну Петубаста. Весьма огорчалось сердце этого жреца, потому что я трижды была от него беременна, но рожала только девочек и ни одного мальчика. Тогда я обратилась с молениями вместе с великим жрецом к величеству этого благого бога, ниспосылающему сыновей тем, кто их не имеет, к Имхотепу, сыну Птаха. Он услышал наши мольбы, ибо он исполняет желания взывающих к нему... И в награду [за богоугодные деяния великого жреца] я зачала сына, который родился на шестом году царствования Клеопатры, в третьем месяце лета, в пятый день, в первый час дня, в день праздника приношений великому богу Имхотепу. И все люди возрадовались. На шестой год, во втором зимнем месяце, на шестой день настал день, когда я скончалась. Мой супруг, великий жрец Пшеренптах, похоронил меня в некрополе. Он исполнил все ритуалы, подобающие существам совершенным. Он похоронил меня с почестями и поместил в мою гробницу позади Ракотиса».30)
Покорная воле своего отца и желаниям своего супруга до самой гробовой доски, несчастная Таимхотеп скончалась во цвете лет, оплакиваемая мужем, который не поскупился на расходы для ее пышных похорон.
В связи с этой трогательной историей весьма полезно привести причитания одного вдовца, обращенные к его покойной жене, сохранившиеся на папирусе из Лейденского музея:
«Я взял тебя в жены еще юношей. Я был с тобой вместе. Позднее я получил все титулы, но я тебя не оставил. Я не огорчал твое сердце. Вот что я делал, когда был еще молод и исполнял все важные обязанности на службе фараона, да будет он жив, невредим и здоров, я тебя не покинул, а, наоборот, говорил: „Да будет это все вместе с тобой!" Каждому, кто заговаривал со мной о тебе и советовал, я отвечал: „Я сделаю, как пожелает ее сердце!.." И вот смотри: когда мне поручали наставлять военачальников войска фараона и его колесничих, я посылал их, чтобы они простирались на животе перед тобой и приносили всевозможные прекрасные дары. Я никогда не скрывал от тебя своих доходов... Никогда не было, чтобы я пренебрегал тобой, подобно простолюдину, входящему в чужой дом... Мои благовония, сладости и одежды я никогда не отсылал в другой дом, а, наоборот, говорил: „Моя супруга здесь!" Ибо я не хотел тебя огорчать... Когда ты заболела постигшей тебя болезнью, я призвал врача, и он сделал все необходимое и все, что ты велела ему сделать. [55] Когда я сопровождал фараона на юг, я во всем поступал, помня о тебе. Я провел восемь месяцев без еды и питья, подобно человеку моего положения. Когда я вернулся в Мемфис, я испросил у фараона отпуск и отправился туда, где ты обитаешь [к твоей гробнице], и я много плакал вместе с моими людьми перед изображением твоим. Три года прошло с тех пор. Но я не войду в другой дом, подобно человеку моего положения... И смотри, хотя есть сестры в нашем доме, я не ходил ни к одной из них».31)
Этот образцовый муж, неутешный вдовец, дает ясно понять, что другой на его месте действовал бы совсем иначе: став высоким сановником, отверг бы жену скромного происхождения, на которой женился, будучи в самых малых чинах, а потом, овдовев, не стал бы рыдать и плакать в течение трех лет, а зажил бы припеваючи. Когда читаешь о таких добрых и терпеливых людях, остается только устыдиться самих себя.
Из сказок мы знаем, что неверную жену карали смертью. Анупу, старший из двух братьев, когда узнал, хоть и с некоторым опозданием, обо всем, что случилось на самом деле, оплакал своего младшего брата, а потом вернулся к себе, убил жену и бросил ее труп собакам.32) Бата в конце сказки возбуждает процесс против своей жены перед великими судьями фараона, «да будет он жив, невредим и здоров». До нас не дошел текст приговора, но мы знаем, что богини Хатхор предсказали, что неверная жена погибнет от меча.33) Жена Убаинера, которая обманывала и ела поедом своего мужа, была сожжена, а прах ее выброшен в Нил. Сообщник ее тоже не избег своей кары.34) Это было законом.*)
«Берегись женщины, которая выходит тайком! — советует писец Ани. — Не следуй за ней; она станет утверждать, что это была не она. Жена, чей муж далеко, посылает тебе записки и зовет к себе каждый день, когда нет свидетелей. Если она завлечет тебя в свои сети — это преступление, и ее ждет смерть, когда узнают об этом, даже если она не насладится своей изменой».35)
В то же время неверность мужа, насколько мы знаем, не каралась никакими санкциями. Мужу разрешалось иметь в своем доме наложниц. Надпись в одной из гробниц перечисляет всю родню. Из нее видно, что семья [56] состояла из отца, матери, друзей, приближенных, детей, женщин, кого-то еще под необъясненным названием «инет-хенет», любимцев и слуг.36) Известны случаи полигамии, но, правда, они довольно немногочисленны. У одного из грабителей гробниц, над которым состоялся суд, было две жены, и они между собой ладили.37)
В стране, где палка играла такую большую роль, муж имел право бить свою жену, а брат свою сестру, однако в разумных пределах — увечья наказывались законом. Виновный должен был поклясться перед судьями, что больше не тронет свою жену, иначе получит сто палочных ударов сам и будет лишен права на совместно приобретенное имущество. В описанном случае в суд обратился отец жестоко избитой женщины.38) Поступил он правильно, однако не следует забывать, что он был египтянином и что многие предусмотрительные жены, наверное, не раз одурачивали своих мужей, обращаясь к судебным властям.
Писец Ани советует своим читателям жениться рано и заводить побольше детей. Совет излишний. Египтяне и так очень любили детей.
«Вот достигнешь ты царского дворца через два месяца, — говорит добрый Змей потерпевшему кораблекрушение, — обнимешь ты детей своих, и помолодеешь в царском дворце, и там же (на родине) будешь погребен» (перевод М. А. Коростовцева).39)
Во всех гробницах Мемфиса, Телль-эль-Амарны и Фив, на стелах Абидоса и на рельефах мы видим изображение детей. Знатный вельможа эпохи Древнего царства по имени Ти (Чи) посетил свои владения, чтобы проследить за уборкой урожая или за другими работами. Перед ним расстелили на земле циновку. Поставили кресло. Все собрались вокруг главы семьи. Дети держат в руках отцовскую трость. И что бы он ни делал — охотился на уток в высоких зарослях, отплывал в лодке вслед за рыбаками, пробирался среди зарослей папируса, поклонялся прекрасной богине Хатхор, «госпоже Имау» и «владычице сикомора»,— радость его неполна, если рядом с ним нет жены и детей. Подростки упражнялись в метании палок и гарпунов и весьма преуспевали. Когда Аменхотеп II был ребенком, любимцем семьи, он тоже занимался [57] упражнениями, проявляющими силу, и фараон — его отец — гордился им.40)
На другом рельефе изображены дети пастуха, сопровождающие своего отца. Когда старшего томила жажда, младший становился на цыпочки, чтобы поднять чашу до его рта. Сыновья ремесленников бегают по мастерской, стараясь принести хоть какую-то пользу.
Эхнатона и его супругу Нефертити на царских выходах всегда сопровождали дочери. И даже во дворце, не только в часы досуга, но и во время государственных дел, маленькие царевны не покидают родителей. Они взбираются им на колени и не боятся ласково касаться подбородков фараона и его супруги. Сановники помогают расставлять цветы и вазы. В порыве нежности счастливые родители обнимают детей и осыпают их поцелуями. Рамсес II немало гордился тем, что у него было более ста шестидесяти детей. Страбон отмечает удивительный обычай египтян, которому они придавали большое значение, — выкормить и вырастить всех родившихся детей.41) Плодовитость египтян объяснялась плодородием страны и благоприятным климатом. Как говорит Диодор, дети почти ничего не стоили родителям. В самом юном возрасте они бегали босиком и нагишом: мальчики носили только ожерелье на шее, девочки — гребень в волосах и поясок. Все кормились почти задаром стеблями папируса и его корнями, сырыми или вареными.42)
Египтяне любили всех детей, но особенно ждали рождения наследника, мальчика. Мы уже знаем, что думал об этом великий жрец Птаха Пшеренптах.
«Жил-был некогда один царь, — так начинается сказка об обреченном царевиче, — у которого не было детей мужского пола. Он просил богов своей страны, и повелели они ниспослать ему сына».
Главная задача сына заключалась в том, чтобы продолжить имя своего отца. Его долг — о чем напоминают сотни надписей — достойно похоронить отца и заботиться о его гробнице.43)
Египтянам всегда хотелось знать, что их ждет впереди, а потому при появлении каждого новорожденного они взывали к семи богиням Хатхор. Невидимые Хатхор слетались к колыбели ребенка и предсказывали предопределенную ему жизнь и смерть.
«Она умрет от меча», — предвещали они женщине, которую боги хотели отдать в жены Бате.44) А долгожданному сыну фараона они предсказали: «Он умрет от [58] крокодила, или от змеи, или же от собаки».45) Но поскольку богини Хатхор забыли уточнить в каком возрасте произойдет это несчастье, жизнь бедного маленького царевича всячески оберегали, пока он не вырос и не понял, что все эти предосторожности бесполезны и ему не избежать предопределения судьбы. А потому он будет жить, как велит сердце!
Мы не знаем, до всех ли новорожденных снисходили богини Хатхор, но отец каждого ребенка мог получить его гороскоп.
«Затем египтяне придумали еще вот что, — говорит Геродот. — Каждый месяц и день [года] посвящены у них какому-нибудь богу. Всякий может предугадать заранее, какую судьбу, какой конец и характер будет иметь родившийся в тот или иной день» (перевод Г. А. Стратановского).46)
Например, тот, кто согласно календарю счастливых и несчастливых дней, родился на четвертый день первого месяца сезона «перет», умрет позже всех своих родственников и переживет своего отца, ибо это счастливый день. И еще очень хорошо родиться на девятый день второго месяца сезона «ахет», ибо тогда ты умрешь просто от старости, а еще лучше родиться на двадцать девятый день, потому что умрешь, окруженный всеобщим почетом. И наоборот, четвертый, пятый и шестой дни того же месяца не предвещали ничего хорошего. Те, кто родился в эти дни, должны были умереть от лихорадки, от любви или от пьянства. Если ребенок рождался на двадцать третий день, ему следовало опасаться крокодила, и двадцать седьмой день был не лучше: новорожденному угрожала змея.47) Самые незначительные с виду события грозили важными последствиями. Медицинский папирус Эберса приводит несколько примеров. Если ребенок сразу говорит «хии», он будет жить, но, если он скажет «мби», он умрет. Если голос его будет скрипучим, как скрип пихты, он умрет; если он повернется лицом вниз, он умрет.48) Люди, сведущие в религиозных вопросах, знали, что Осирис, принесенный волнами Средиземного моря к Библу, был поглощен волшебным деревом (пихтой?).*) Поэтому крик ребенка, напоминающий скрип веток тем, кто побывал в Сирии, не предсказывал ничего хорошего.
Обнадеженные или опечаленные первыми приметами, [59] родители тем не менее торопились дать ребенку имя; фамилий в Египте не было. Дочь фараона, найдя подкидыша в корзине, сразу дала ему имя, которое затем прославилось. И в древности, и в наше время многие это имя пытались связать с обстоятельствами чудесной находки и выбивались из сил, отыскивая подходящую этимологию. Однако «Моисей» вовсе не означает «спасенный из вод». Это лишь египетская транскрипция слова «мес» («рожденный»), окончание таких имен, как Тутмес, Яхмес и так далее. Царевна, спасшая младенца, решила, что он сирота, и дала ему первое пришедшее на ум, самое расхожее имя.
Имена египтян порой были очень короткими: Ти, Аби, Туи, То. А иногда они превращались в целую фразу: «Джед-Птах-иуф-анх» — «Птах сказал, что он будет жить». Порой существительные, прилагательные и даже частицы превращались в имена собственные: Джаа — «палка», Шеду — «бурдюк», Нахт — «сильный», Шери — «маленький», Тамит — «кошка».
Большинство родителей старались сделать своих детей как бы «крестниками» богов. Например, «крестниц» Хора назывались Хори, «крестники» Сетха — Сети, а «крестники» Амона — Амени. Историк Манефон представлялся свойственником фиванского бога Монту.*) Имя зачастую означало, что бог доволен — отсюда неисчислимые Амен-хотеп, Хнум-хотеп, Птах-хотеп — или что он находится впереди ребенка: Амен-ем-хат — «Амон впереди», то есть покровительствует ему или является отцом новорожденного. Многочисленные Сенусерты, чьи имена греки превратили в Сесострисов, были сыновьями богини Усерт, а Сиамоны — бога Амона. Мут-неджем означает «Мут сладостна».
По этим именам можно проследить, как котировались разные божества на протяжении истории Египта. Госпожа Библа в Среднее царство становится крестной многих египтянок. С начала правления Рамсеса I и до войны с «нечистыми» многочисленными были имена Сетх-нахт, Сетх-ем-уиа («Сетх в священной ладье Ра») и тому [60] подобные, потому что царствующая семья гордилась своим происхождением от Сетха, убийцы Осириса. После войны Сетх стал презренным богом, и мы больше не встречаем египтян, носящих его имя.
Фараон тоже был богом, и с его покровительством считались. В эпоху XVIII династии были многочисленные Джосер-карасенебы, Менхеперра-сенебы и Небмаатра-нахты.*) А потом на протяжении двух династий множились Рамсес-нахты.
Список имен, как мы видим, был достаточно велик. Родители иногда выбирали их в зависимости от внешних обстоятельств, например от сновидений. Сатни-Хаэмуас не имел наследника. Его жена провела ночь в храме Птаха. Бог привиделся ей во сне и приказал сделать то-то и то-то. Она сразу повиновалась. И зачала. А мужу приснилось, что сына надо назвать Са-Осирисом.49)
Когда родители давали ребенку имя, им оставалось только зарегистрировать его у чиновников.
«Я родила этого младенца, который перед тобой, — говорит царевна Ахури, жена Неферкаптаха. — Ему дано имя Мериб, и он занесен в списки „дома жизни"».50)
«Дом жизни», о котором мы уже неоднократно упоминали, был своего рода египетским университетом,*) где астрономы, историки и мыслители сохраняли все накопленные драгоценные знания и старались их приумножить. Эти высокие устремления, видимо, сочетались с более скромными. Помимо ученых в «доме жизни» наверняка были простые писцы, которые регистрировали рождение, бракосочетание и смерть. Но поскольку это предположение не доказано, разумнее будет согласиться с Г. Масперо, что детей приносили в «дом жизни», чтобы составить на них гороскоп и согласно ему принять все меры, дабы оградить новорожденного от предназначенных ему бед.
В любом случае гражданские власти наверняка старались регистрировать все рождения, женитьбы и кончины. В юридических документах сначала называются собственные имена обвиняемых и свидетелей, затем идут имена их отцов и матерей и в конце указываются их профессии. Несмотря на огромное количество имен, которые родители могли дать своим детям, у египтян было множество омонимов; Аменхотеп, фаворит и советник фараона [61] Аменхотепа III, имел прозвище Хеви. Аменхотепов было великое множество. Поэтому фаворит Аменхотепа III догадался прибавить к своему имени и прозвищу еще имя своего отца Хапу. Такое добавление не было капризом, а носило официальный характер. Это еще раз свидетельствует о том, что власти старались вести точный учет населения.
Ребенок обычно оставался при матери, которая носила его в особой сумке, висящей на шее спереди, чтобы руки были свободны.51) Писец Ани высоко оценивает преданность египетских матерей:
«Воздай своей матери за все, что она сделала для тебя! Снабди ее хлебом в изобилии и носи ее, как она тебя носила. Ты был для нее нелегкой ношей. Когда ты родился после положенных месяцев, она еще долго носила тебя на своей шее, и три года ее грудь была у твоего рта. И она не отворачивалась с отвращением от твоих нечистот».52)
Очевидно, царицы и другие знатные дамы не так обременяли себя. Мать Кенамона имела звание великой кормилицы: она вырастила бога. Этим богом был не кто иной, как фараон Аменхотеп II, и он до конца остался признателен своей кормилице. Он навещал ее и присаживался ей на колени, как в раннем детстве.53) Малолетних царевичей обычно доверяли надежным людям, постаревшим на царской службе. Пахери, «князь» Чени и управитель Нехеба (совр. Эль-Каб), изображен в своей гробнице голеньким младенцем на коленях. Одна прядь волос закрывает младенцу правую щеку. Это царский сын Уаджмес. И могущественный правитель с гордостью добавляет к своему титулу звание царского воспитателя, точнее — кормильца.54)
Один известный воин, Яхмес из Нехеба, рассказывает: «Я достиг превосходной старости, будучи среди приближенных фараона... Божественная супруга, великая царская супруга Мааткара*) обратила свои милости ко мне. Именно я воспитывал ее великую дочь, царскую дочь Неферура с младенческого возраста».55)
Однако старый вояка, видимо, не мог уделять девочке достаточно времени, а потому у нее был еще один отец-кормилец — главный архитектор Сененмут, который создал один из прекраснейших храмов Египта в Дейр-эль-Бахри, а также воздвиг обелиски в Карнаке. Великий зодчий и девочка, видимо, очень любили друг друга. Скульпторы трогательно выразили эту их нежную привязанность. Статуя [92] Сененмута представляет собой сплошь покрытый иероглифами куб, из которого выступает только голова отца-кормильца, а перед нею — маленькая головка царевны.
Наступал день, когда ребенку уже нельзя было бегать нагишом с одной только ниткой бус на шее. Тогда мальчику давали пояс и набедренную повязку, а девочке — платье. Первые одежды были событием в жизни ребенка. Старые придворные, такие, например, как Уна или Птахшепсес, хорошо помнили день, когда они впервые «застегнули пояс» при фараоне таком-то. Правда, этот день, очевидно, совпадал для них с первым днем обучения в школе. Дети же крестьян, ремесленников и простолюдинов оставались дома, обучались пасти скот, пользоваться разными орудиями — короче, приобщались к занятиям своих родителей, чтобы заменить их, когда придет время.
Среди лиц, окружающих знатную особу, порой нелегко отличить помощников в делах от слуг. Но сами египтяне их никогда не путали. Хапиджефаи, номарх Сиута, иногда распоряжался имуществом дома своего отца, то есть своим личным, а иногда — имуществом царского дома, то есть государственным, которым ему доверили управлять. Именно из своих средств он вознаградил тех, кто участвовал в заупокойном культе отца. Но заупокойный культ был для египтянина лишь продолжением земной жизни, поэтому мы можем с полным основанием заключить, что хозяин содержал и вознаграждал своих слуг из своих личных средств.
Множество египетских терминов приблизительно соответствуют нашим понятиям «слуга» или «прислуга»: «послушные призыву», кравчие — «убау» (это слово писали с определителем «сосуд» или просто иероглифом «кувшин»), и, наконец, «шемсу». Последнее слово изображалось сложным иероглифом, состоящим из длинной трости с загнутым концом, свернутой и перевязанной ремнем циновки и маленькой метелки. «Шемсу» сопровождал [63] своего хозяина при выходах. Когда тот где-либо останавливался, «шемсу» разворачивал и расстилал циновку, брал в руку длинную трость, а другой рукой время от времени помахивал метелочкой. Таким образом, хозяин мог с удобствами принимать управляющих и выслушивать отчеты. Другой «шемсу» носил за ним сандалии. Когда хозяин останавливался, он вытирал ему ноги и обувал его.56) Кравчие прислуживали во время еды. Они накрывали на стол. Они всегда были рядом с хозяином, выслушивали доверительные признания, могли вовремя что-то подсказать, о чем-то напомнить, а потому обладали значительным весом. Кравчие фараона участвовали во всех крупных процессах и расследованиях.
Все вышеперечисленные слуги, по-видимому, были свободными людьми. Они могли уйти от хозяина, заняться ремеслом или приобрести поместье и, если позволяли средства, в свою очередь, нанять себе слуг и наслаждаться жизнью. Бата, после того как старший брат жестоко с ним обошелся, заявляет, что не будет больше ему служить. Анупу придется отныне самому пасти свои стада. В данном случае хозяин и слуга были братьями, но мы вправе думать, что, даже если бы между ними не было никакого родства, Бата все равно оставил бы свое место. Реджедет, жена жреца, родившая трех сыновей от самого Ра, поссорилась со своей служанкой и велела ее высечь («Сказки сыновей фараона Хуфу»). Служанка ушла от нее без всяких объяснений. Правда, ее сурово наказал собственный брат, а потом сожрал крокодил, орудие божеского мщения, — она была наказана за то, что вознамерилась открыть фараону тайну Реджедет, а не за то, что оставила свое место. И, разумеется, хозяин всегда мог прогнать слугу.
И наоборот, людей, которых называли «хемуу» или «баку», можно рассматривать, во всяком случае в эпоху Нового царства, как рабов. С ними не только жестоко обращались, но в случае побега пускались за ними в погоню. Писец сообщает своему хозяину, что «два человека сбежали от конюшего Неферхотепа», приказавшего их бить. С тех пор как они исчезли, больше некому пахать. Говорю об этом моему хозяину».57) В один прекрасный день двое рабов сбежали из резиденции Рамсесов либо потому, что их били, либо из любви к свободе. На их поиски был отправлен начальник лучников Какемур. Он выступил из Пер-Рамсеса и на следующий день прибыл к укреплению Чеку. Здесь ему сообщили, что беглецы [64] прошли южнее Чеку в тот же день. Когда военачальник достиг крепости, то здесь узнал, что рабы перебрались через стены севернее башни Сети-Меренптаха. От дальнейших поисков пришлось отказаться, и дело было закрыто.58)*) Однако не всем рабам так везло. В гробнице Неферхотепа писец выстраивает рабов перед лицом своего повелителя, У одного раба руки связаны, и его ведут на веревке. Двое других уже наказаны, и стражник готовится их связать. Сцену эту можно было бы назвать: «Возвращение беглецов».59)
По большей части все или почти все рабы были чужеземцами. Их захватывали во время победоносных кампаний в Нубии, Ливии, Восточной пустыне или Сирии, а затем по приказу фараона или отдавали тому, кто их пленил, если речь шла об индивидуальном подвиге, или распределяли между воинами, когда в плен попадало сразу много врагов. Доблестный Яхмес таким образом приобрел за свою многолетнюю службу в армии девятнадцать рабов — десять женщин и девять мужчин — главным образом с иноземными именами: Памеджаи, Паам, Истарумми, Хедеткуш; другие рабы с египетскими именами, видимо, достались Яхмесу во время кампании в Дельте, а возможно, он сам заменил их ханаанейские или нубийские имена на египетские, как это произошло с Иосифом.60)
Хозяин мог продать своего раба или отдать внаем. Человек, которому понадобились новые одежды, нанял на два-три дня сирийскую рабыню. Неизвестно, какую работу она должна была выполнить, но цену за рабыню запросили немалую.61)
Одного из горожан Фив заподозрили в том, что он участвовал в ограблении гробниц, потому что он вдруг начал вести роскошную жизнь. Судья спрашивает его жену:
«— На какие средства ты купила рабов, которые были с ним?»
Она отвечает:
«— Я не видела серебра, которое он за них заплатил. Он был там [в отлучке]».62)
Недавно изданный папирус из. музея в Каире приводит несколько способов покупки раба. Торговец по имени [65] Райа предлагает одному человеку купить у него молодую сирийскую рабыню. Они договариваются. Плату за рабыню покупатель вносит не серебром и не золотом, а различными предметами. Стороны произносят клятвы при свидетелях, и суд их регистрирует. Рабыня становится собственностью нового хозяина и сразу же получает египетское имя.63)
Когда правительство занялось грабителями гробниц, многие рабы были признаны виновными. Судьи не церемонились с ними, назначая двойное и тройное количество палочных ударов. Впрочем, с преступниками из свободных людей обходились не лучше.
Хозяин бил своих рабов, но точно так же угощал палками пастухов, слуг и злостных должников. Поэтому лишь немногие могли похвастаться, как некий Неджемиб, живший в эпоху Древнего царства, что его со дня рождения ни разу не били палками перед лицом сановников.64) Впрочем, никто не знает истины. Вполне возможно, что этого счастливейшего из смертных не раз угощали палкам без свидетелей, о чем он, разумеется, умалчивает.
Короче говоря, если учесть все препятствия, которые мешали простолюдинам вырваться из тисков нужды и поменять свое положение на лучшее, станет ясно, что участь свободных людей самых низших классов мало чем отличалась от участи тех, кого мы называем рабами. Мы уже цитировали документ, рассказывающий, как бывший раб цирюльника получил свободу, унаследовал дело своего бывшего хозяина и женился на его племяннице. Таим образом умелые и ловкие рабы обретали свободу и становились равными с прочими египтянами.
Собака, верный друг и помощник человека на охоте, имела право входить в дом. Она скромно устраивалась под креслом хозяина и дремала.65) Собака пастуха тоже не отходила от своего хозяина, который голосом или жестами приказывал ей собрать стадо или гнать его в нужном направлении.66)
Пастушьи или сторожевые собаки были в основном борзыми на высоких ногах, с вытянутой мордой и длинным хвостом, с большими висячими или заостренными и стоячими ушами. В эпоху Нового царства уже почти не встречаются ни африканские борзые с торчащими трубой [66] хвостами, ни сторожевые псы средней величины со стоячими ушами, а еще реже — таксы, которые были в моде во времена Среднего царства. Кроме борзых получила распространение порода небольших собак, «кеткет». Именно такого «кеткета» подарили «обреченному царевичу», но он с презрением отверг его и потребовал настоящую собаку.*)
Борзых, как правило, держали на привязи, но иногда позволяли свободно бегать повсюду.
Другими привычными для египтян домашними животными были обезьяны, которые иногда даже выполняли обязанности слуг. Например, на одном изображении Монтухерхепешефа67) обезьяна держит собаку на довольно коротком поводке. Собаке такое своеволие не нравится, и она скалится на обезьяну и, наверное, рычит.
Собакам давали клички. В эпоху I династии одну собаку звали «Неб», то есть «господин». Она была похоронена рядом с хозяином, и сохранилась стела с ее именем и изображением. Фараон Интеф дал своим четырем псам берберские имена. Он так ими гордился, что повелел изобразить всех четырех на стеле, хранящейся в Каирском музее. Кроме того, он приказал поставить перед своей гробницей статую, ныне исчезнувшую, описанную в одном из судебных отчетов по поводу ограбления царских могил. На этой статуе собака по кличке Бахика, что на берберском языке означает «орикс», стояла у ног фараона. В Абидосе среди гробниц женщин, лучников и карликов встречались и погребения собак. Такое же погребение обнаружено в Сиуте, где найдена известняковая статуэтка сторожевого пса: вид у него довольно свирепый, несмотря на подвешенный к ошейнику колокольчик. (В настоящее время она находится в музее Лувра.)
Египтяне не отказывали своим собакам в пышных погребальных почестях, но следует заметить, что художники никогда не изображали человека, ласкающего собаку или играющего с ней. Таким образом, между людьми и собаками сохранилась известная дистанция.
Обезьяна, видимо, была человеку ближе. С эпохи Древнего царства она получает доступ в дом. Она всех развлекала своими ужимками и прыжками, а также участвовала в представлениях карликов и горбунов, которые жили в каждом знатном доме. Особенно ценились карлики. Их порой доставляли из дальних стран. Как мы уже говорили, [67] Хуфхор привез с юга танцующего карлика. Подобной не видывали уже сто лет, со времен царствования Исеси. Одна из самых роскошных гробниц вблизи пирамиды Рефрена принадлежит карлику по имени Сенеб. Номархов Менат-Хуфу (совр. Бени-Хасан) тоже окружают карлик и горбуны, но в эпоху Нового царства они уже не встречаются ни при дворе фараона, ни в частных домах, зато мода на обезьян не прошла. В. Лорэ нашел в гробнице Тутмоса III мумию павиана, возможно, потому, что в его образе почитали бога письма и знаний (Тота), а также, наверное, потому, что он забавлял фараона при жизни и должен был служить ему и в загробном царстве Осириса, точно так же как верный пес, чья мумия похоронен у входа в гробницу Псусеннеса.
Обезьяны любили сидеть в кресле своего хозяии.68) Если не было ни карликов, ни горбунов, они играли с хозяйскими детьми или с негритятами, которым порой доставалось от их проказ.69) Когда созревали плоды, обезьяны карабкались по деревьям.70) Наверняка они съедали больше фиников и фиг, чем собирали, но садовника это не огорчало. Египет — страна плодороднейшая, и в ней всего хватало для всех. Амон создал все живое, и Хапи разливает свои воды на благо всем существам.
Обезьяна неплохо ладила с собаками и кошками, что нельзя сказать о египетском гусе, которого ей приходилось порой наказывать за сварливый нрав.71)
Кошку до эпохи Среднего царства не допускали в дом. Она пряталась в камышовых зарослях и разоряла гнеда, подобно генетте и другим мелким хищникам, которые живут за счет пернатых.72) Конкуренция охотников кошку не беспокоила. Пока те пробирались среди папирусов и прежде чем они успевали метнуть бумеранг, кошка ухитрялась прыгнуть и завладеть двойной добычей. Мы видим, как она держит в зубах дикую утку, а в когтях ее уже две иволги.73) В конце концов кошка стала жить в доме человека, но не утратила своего независимого характера и не забыла охотничьих инстинктов. Более дерзкая, чем собака, она тихо сидит под креслом хозяина, по иногда внезапно вскакивает ему на колени и запускает когти в одежды из тончайшего льна.74) Кошка позволяет надевать на себя ошейник. В этом нет ничего неприятного, однако, когда кошку привязывают к ножке кресла, да еще так, что ей не дотянуться до чашки с молоком, она понимает, что с ней сыграли злую шутку. Шерсть ее встает дыбом. Она выпускает когти и изо всех сил рвется с поводка.75) [68]
Обычно кошка ладит с другими домашними животными, с обезьяной и нильским гусем. На одном маленьком памятнике кошка изображена напротив гуся. Они поразительно спокойны, однако не следует забывать, что в данном случае они олицетворяют всемогущего бога Амона и его супругу Мут. Сознавая свою роль священных животных, они держатся подобающим образом. Оба они при нужде могли бы пустить в ход одна — свои когти, другой — свой могучий клюв, и еще неизвестно, кто бы вышел победителем из драки.76)
Египтяне знали, что кошка — смертельный враг мышей.77) Для того чтобы привязать ее к дому надежнее, чем поводком, хозяин угощает ее превосходной рыбиной, которую кошка пожирает под его креслом.78) Однажды Ипуи на своей ладье с носом в форме дикой утки отправился вместе с женой и слугой поохотиться на водоплавающих птиц и взял с собой кошку, ту самую, которая, как мы видели, точила когти об одежды хозяина. Подобно своим диким предкам, кошка бросается к гнездам в камыши, но хозяева знают, как ее позвать, чтобы она вернулась.79)
На птичьем дворе египтян с древнейших времен появляется нильский гусь, «семен», которого натуралисты называют египетским.80) Вместо того чтобы держать его в загоне вместе с прочей домашней птицей, египтяне позволяют ему разгуливать по двору и саду и даже входить в дом. Поэтому Хуфу, желая испытать чародея, который похвастался, будто может приставить на место отрубленную голову, сразу же подумал о гусе и велел принести его («Сказки сыновей фараона Хуфу»).
Гусь делил вместе с кошкой привилегированные места у кресла хозяина. Однако независимость он ценил куда выше этих привилегий и охотнее отправлялся плескаться на берега Нила. Ему приписывали всевозможные злодеяния: в жаркий сезон он подбирал финики, зимой — орехи дум-пальмы, а в остальное время бегал за земледельцами, не давая им бросить ни одного зерна в борозду. Поэтому египтяне называли его подлой птицей, не ловили его и не приносили в жертву к столу богов. И все же они относились к нильскому гусю снисходительно. Их забавляли его непомерная прожорливость, драчливость и хриплый гогот.81) Возможно, порой он проявлял себя прекрасным сторожем, таким же бдительным и неподкупным, как собака. А если нужно было его наказать, этим с охотой занималась обезьяна, рискуя, правда, получить чувствительный удар клювом. [69]
1) Ptah-hotep (éd Dévaud), maxime 21.
2) Urk., IV, 2-3.
3) Urk., IV, 30, 31.
4) Louvre. С 100, Maspero. Etudes égyptiennes. T. I, 257, 8.
5) Pap. Harris, 500, Chants d'amour, II, 9, 11; Muller W.-M, Die Liebespoesie der alten Egypten.
6) Gardiner Alan H. The Chester Beatty Papyri, № l, табл. 25, 6-26.
7) Там же, табл. 22, 8.
8) Там же, табл. 22, 8; табл. 23, с. 1.
*) Золотая — эпитет богини Хатхор.
9) Там же, табл. 23, 2-4.
10) Там же, табл. 24, 4-7.
11) Там же, табл. 24, 10-25.
12) Pap. Harris, 500, Chants d'amour, IV, 2; V, 3.
13) Maspero. Contes populaires, 4е éd., c. 128.
*) Нахариной египтяне называли царство Митанни в Северо-Западной Месопотамии, существовавшее в XVII—XIII вв. до н. э.
14) Там же, с. 197, 203.
15) Davies. Neferhotep, с. 36, 37; Mem. Туt., IV, 5; V, 5-7. Не следует забывать, что термины родства у египтян помимо прямого смысла имели более широкое значение. «Ит» — отец — означал иногда «предок». «Брат» и «сестра» означали иногда членов одной группы. Глагол «сенсен» означал «принадлежать», «присоединяться».
16) Maspero. Contes populaire, 4е éd., с. 129, примеч. 1; Moret, Le Nil et la civilisation égyptienne, c. 110, 318-319.
17) Hérodote III.31.
18) Th. T. S., I, c. 4; A2, XLVIII, 50.
*) Хаэмуас — старший сын Рамсеса II. В сказках, записанном в греко-римский период, он выступает в качестве «сетома» («сетопа») — жреца мемфисского бога Птаха.
19) Maspero. Contes populaires, 4е éd., c. 130.
20) Cerny J. La constitution d'un avoir conjugal en Égypte. — BIFAO. 1937, c. 41 и сл.
21) Linage, dans BIFAO, XXXVIII, 233, 599.
22) Один из многих примеров: Mem. Tyt, IV, 1.
23) Ptah-hotep, éd. Dévaud, 309, 310.
24) Maspero. Contes populaires, 4е éd., c. 29, 31.
25) Там же, с. 3, 21.
26) Там же, с. 38, 40.
27) Там же, с. 43.
28) Там же, с. 148, 169.
29) Papyrus ehester Beatty, № 11, recto 4-5.
30) Br. Mus., № 1027; Maspero. Études égyptiennes.
31) Pap. de Leyde, 37; Seihe and Gardiner. Egyptian Letters to the Dead.
32) Pap. d'Orbiney, VIII, 7, 8.
33) Там же, IX, 8, 9.
34) Pap. Westear; Maspero. Contes populaires, 4е éd., c. 28.
*) Древние законодательства предписывали в подобных случаях одинаковое наказание для обоих. Если бы Убаинер не погубил любовника своей жены с помощью волшебного крокодила, фараон мог бы сохранить жизнь женщины.
35) Pap. moral de Boulaq, II, 13, 17. Maspero. Histoire. T. II, c. 502. Такая же угроза содержится в тексте: Ptah-hotep, ed. Devaud, 287-288. «Этот миг краток, как сон. Хочешь познать смерть, и она приходит».
36) Coffin texts., гл. 146, t. II, с. 180 и сл.
37) Br. Mus., 10052, XV, 4. Другой грабитель тоже был многоженцем (Peet. Meyer papyri, 13 E, 6); ср.: Erman-Ranke. Aegypten..., 177.
38) BIFAO, 1937, 41, 599.
39) Naufragé, 168-169.
40) BIFAO, XLI, 31.
41) Strabon XVII.2.5.
42) Diodore I.80.
43) См., например, советы Хапиджефаи своему сыну: Siout, 1, 269, 272.
44) Pap. d'Orbiney, IX, 8-9.
45) Pap. Harris, 500, V°-IV, 3, 4.
46) Hérodote II.82.
47) Pap. Sallier IV (Bibliothèque égyptologique, XII, 153, 154, 160, 161).
48) Pap. Ebers, 97, 13, 14 (recettes), 838, 839.
*) Плутарх. Об Исиде и Осирисе, — Вестник древней истории. 1977, № 3-4.
*) Устаревшая этимология. В настоящее время «Манефон» переводится «пастух лошадей». Этот ученейший жрец из Сбеннита жил в конце IV—III в. до и. э. На основании древних источников он написал сочинение по истории своей страны, дошедшее до нас лишь в небольших фрагментах, цитируемых более подними авторами. К Манефону восходит классификация фараонов по династиям.
*) В состав этих имен входят тронные имена Аменхотепа I, Тутмоса III и Аменхотепа III.
49) Maspero. Contes populaires, 4е éd., c. 156, 157.
50) Gardiner. The House of Life. — J. E. A., XXIV (1938), 175; ср.: Maspero. Contes populaires, 4е éd., c. 130, примеч. 1.
*) Это мнение не подтверждается источниками, но несомненно, что «дома жизни» были центрами духовной жизни страны.
51) Берлинский рельеф, 14506; Wr. All., I, 387.
52) Papyrus moral de Boulaq, VI, 17 ssq.; ср.: Maspero. Histoire. T. II, c. 502, 503.
53) Davies. Ken-Amun, табл. 51 и с. 9.
54) Paheri, 4.
*) Тронное имя царицы Хатшепсут.
55) Urk., IV, 34.
*) В этом параграфе автор даст идеализированную картину положения низших слоев египетского общества. См. указанные в списке литературы работы О. Д. Берлева и Е. С. Богословского, и также их статьи в сборнике «Проблемы социальных отношении и форм зависимости на древнем Востоке» (М., 1984).
56) Davies. Ken-Amun, 35: группа слуг позади кресла хозяина.
57) Bibl. eg., VII, 3.
58) Там же, VII, 66, 67.
*) Конец письма Какемура к двум другим начальникам лучников свидетельствует об обратном: «Пришлете мне описание всего случившегося с ними, кто найдет бежавших, какие люди преследуют их... Да пошлете вы многих людей за ними» (полностью см.: ХДВ, ч. I, с. 104).
59) Davies. Neferhotep, c. 43.
60) Urk., IV, 11.
61) Gardiner. Four Papyri of the 18th Dynasty from Kahun, AZ, XLIII, 27869.
62) Pap. Br. Mus., 10052, XI, 4, 9. Другая обвиняемая говорит, что приобрела рабов на доходы со своего хозяйства (Там же. Т. X, с. 11 и сл.).
63) Gardiner. Lawsuit Arising from the Purchase of Slaves. — J. E. A, XXI (1935), 140-146.
64) Urk., I, 75.
65) Davies. Five Theban Tombs. T. II, c. 25, 26, 27, 28.
66) Mem. Tyt., V, 34.
*) Эта трактовка отличается от общепринятой: скорее всего, царевичу подарили щенка.
67) Davies. Five Theban Tombs, c. 4.
68) Miss. fr., V, 547.
69) Vandier d'Abbadie J. Catalogue des Ostraca figurés de Deir el Medineh, c. 2035, 2037, 2038, 2040.
70) Там же, с. 2003, 2004.
71) Wr. Atl., I, 123.
72) Newberry. Beni-Hasan. T. IV, c. 5.
73) Br. Mus. 37977 dans Wr. Atl., I, 423.
74) Mem. Tyt, V, 25.
75) Miss. fr., V, 552, на остраконе 21443 из Берлина (Erman, La religion des Egyptiens, c. 11) кошка играет с обезьяной.
76) Archieves du Museum d'Histoire naturelle de Lyon, XIV, 21; tombeau 217 à Thèbes.
77) Остракон 2201 из Дейр-эль-Медина.
78) Mem. Tyt., I, 10.
79) Mem. Tyt., V, 30.
80) Kuentz. D'oie du Hil, archieves du Muséum d'Histoire naturelle de Lyon. T. XIV, c. 1-64.
81) Bibl. eg., VII, 102 (Pap. Lansing, 3, 5, 8).
Написать нам: halgar@xlegio.ru