выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
| Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. | |
Рецензируемую книгу см. здесь.
Средние века. 2009 (вып. 70), № 1-2.
[363] – начало страницы.
Писать рецензии порой бывает очень сложно. Правила игры требуют не только привести убедительные доказательства научной состоятельности автора и новизны его исследования, но и найти основания для критики, высказать замечания или пожелания на будущее. Однако еще труднее приходится рецензенту, когда работа, которую он призван оценить, выполнена на низком уровне и не удовлетворяет даже самым снисходительным требованиям. К сожалению, именно эту ситуацию мы наблюдаем в случае с впервые полностью опубликованными на русском языке материалами обвинительного процесса Жанны д'Арк 1431 г. [363]
Казалось бы, появление такого издания можно лишь приветствовать. Не так часто у нас печатаются переводы документов, столь важных для изучения и понимания истории Средних веков. Однако именно доступностъ русского текста материалов процесса — не столько для специалистов, сколько, в первую очередь, для студентов, избравших сферой своих интересов медиевистику, — вызывает определенную тревогу. Ведь перед нами — не одно из тех многочисленных псевдоисторических сочинений, что заполонили в последнее время полки книжных магазинов и с завидным упорством воспроизводят легенды о королевском происхождении Жанны д'Арк, ее удивительном спасении с места казни в Руане и "жизни после смерти". Перед нами — издание, претендующее на звание научного, профессионально выполненного исследования, и требования к нему должны предъявляться соответствующие. И тем не менее, осмелюсь предположить, что, не имея возможности сравнить предложенный в издании русский текст с латинским оригиналом материалов процесса (или же с черновой "минутой" допросов, писавшейся на старофранцузском), читатели рискуют составить себе неверное представление о содержании этого источника, об особенностях суда над Жанной д'Арк, а также о личности самой героини, которой посвящена весьма внушительная по объему сопроводительная статья.
Остановимся, прежде всего, на переводе. Как справедливо отмечает А.Б. Скакальская (С. 8), на сегодняшний день существует несколько изданий материалов процесса 1431 г. Наиболее авторитетным из них — мы бы назвали его "академическим" — является трехтомник Пьера Тиссе, работа над которым велась в течение 17 лет (1951—1968) и который стал настоящим памятником профессионализму известного французского историка права.1) При его подготовке автор учитывал все дошедшие до нас латинские копии материалов процесса и французскую "минуту", он выявил и проанализировал все разночтения, собрал информацию по всем действующим или хотя бы упоминавшимся в ходе процесса лицам, написал обширный историко-правовой комментарий. Высочайшее качество издания обеспечило детищу П. Тиссе заслуженную репутацию primus inter pares, a потому вполне логично, что именно его А.Б. Скакальская избрала в качестве основы для своего перевода (С. 9).
Впрочем, как следует из предисловия, одним Тиссе исследовательница не ограничилась и привлекла к работе собственно манускрипты — те самые пять латинских копий материалов процесса, которые были использованы ею "для сравнительного анализа" (С. 9). Величие палеографического подвига А.Б. Скакальской, безусловно, сможет оценить не только историк-[364]правовед, привыкший иметь дело со средневековыми судебными документами, но даже неподготовленный читатель. Тем более, что в примечаниях к переводу (С. 291-325) он действительно найдет информацию о многочисленных разночтениях, выявленных по сохранившимся рукописях Единственный вопрос, который, вне всякого сомнения, у него возникнет: насколько интенсивно потребовалось работать автору, чтобы такой "сравнительный анализ" (а также связанные с ним бесконечные зарубежные командировки) не занял бы долгие годы? Ответ на эту "загадку" на удивление прост. Дело в том, что никакого палеографического подвига никто и не совершал: абсолютно все примечания текстологического характера принадлежат отнюдь не перу А.Б. Скакальской — они полностью заимствованы ею из издания П. Тиссе. Оттуда же автор-переводчик позаимствовала и большую часть прочих сносок: биографии действующих лиц; уточнения датировки событий; отсылки к показаниям свидетелей на процессе по реабилитации Жанны д'Арк 1456 г.; пояснения правовых и религиозных норм, упоминавшихся в тексте протоколов; выявленные издателем цитаты из библейских и иных текстов... Собственно, из 558 примечаний, имеющихся в русском издании, 432 представляют собой более или менее полный перевод текста П. Тиссе. Однако нигде, ни в предисловии, ни в основном тексте, А.Б. Скакальская не удосужилась хотя бы мельком упомянуть, что воспользовалась плодами чужой работы, которая (напомню!) велась 17 лет и к которой были привлечены многие французские историки, чьё исследования или личные сообщения легли в основу комментариев П. Тиссе. Это обстоятельство, впрочем, нисколько не смущает А.Б. Скакальскую, которая предпочла практически полностью опустить при переводе ссылки на дополнительную литературу и архивные данные, присутствующие во французском издании, очевидно, не подозревая, что и в этом случае ее работа не может считаться самостоятельным профессиональным исследованием.
То же касается и привлечения к переводу текста французской "минуты" и ее рукописи, о чем нам сообщается все в том же предисловии (С. 10). Во-первых, в списке использованной литературы отсутствует ссылка на единственное научное издание этого источника (С. 483).2) Во-вторых, работа с "минутой" автоматически предполагала бы сопоставление ее содержания с латинским текстом и выявление весьма существенных, связанные прежде всего с критикой текста, различий, позволяющих, к примеру, понять, как и в каких случаях прямая речь Жанны д'Арк и ее обвинителей, сохранившаяся в "минуте", оказалась при редактировании и переводе на латынь заменена на косвенную. Такой анализ был бы крайне полезен для изучения как самого процесса судопроизводства, так и мнения судей о составе преступления, о личности обвиняемой, о ее взглядах на окружающую действительность, и т.д. Однако в русском переводе нет ни единого [365] указания на подобные разночтения, что вызывает некоторое удивление. Консультация с изданием П. Тиссе проясняет, однако, и эту "загадку", поскольку здесь текст "минуты" частично воспроизведен в примечаниях к латинскому тексту. Но даже если А.Б. Скакальская и читала эти примечания, знакомство с ними пропало для нее даром. Что же касается рукописи "минуты", то указание на работу с ней следует считать, по меньшей мере, преувеличением.
В целом, насколько можно судить, русский перевод полностью выполнен с издания Пьера Тиссе, с использованием как латинского текста протоколов, так и его перевода на современный французский. Пожалуй, единственным самостоятельным (и, стоит заметить, весьма удачным) решением А.Б. Скакальской следует признать разбивку сплошного текста не только по дням заседаний (как это сделал П. Тиссе), но и по этапам процесса, что действительно облегчает чтение и понимание сути дела. В остальном перевод, к сожалению, оставляет желать много лучшего.
Прежде всего, следует сказать о русской транскрипции многочисленных имен собственных, упоминающихся как в тексте материалов процесса, так и в сопроводительной статье. Их написание выдает полное незнание автором как принятой в отечественной историографии традиции, так и правил французского языка. Иначе трудно объяснить, почему в тексте фигурируют Тома де Курселль (С. 10, 293, 308), Персеваль де Буленвиллье (С. 12, 348-349), Жан де Жуанвилль (С. 12, 354-356), Пьер, приор Лонгвилля (С. 17) и т.д. — вместо привычных де Курсель, де Буленвилье, де Жуанвиль, Лонгвиль... Почему св. Елизавета Тюрингская названа Энгелидой (С. 377), а отец Жанны Жак д'Арк — Жакобом (С. 365, 369, 370, 372). Почему Клеман де Фокамберг пишется как Фокемберг (С. 351), Эберхард Виндеке — как Эбергард Виндекен (С. 12, 468), Гийом Колль (Colles) — как Коль (С. 17, 235, 292), и даже Григорий Великий — как Грегорий (С. 318). Почему некоторые географические пункты изменили свои названия: Сент-Катрин-де-Фьербуа пишется как Сен-Катрин (С. 43), a Bois Chesnu, располагавшийся рядом с деревней Домреми, превращен из Дубравы в "буковый лес" (С. 48)...
Русский текст также грешит многочисленными буквализмами, когда для перевода используются первые значения тех или иных латинских слов, что искажает или затрудняет понимание как самих протоколов, так и обстоятельств суда над Жанной д'Арк. Например, фраза "Она прикасалась к ним телесно и осязательно (corporaliter et sensibiliter)" (С. 160) по-русски должна, видимо, звучать как "Она действительно к ним прикасалась и могла их почувствовать" (речь идет об общении Жанны с ее "голосами"). Заявление обвиняемой: "Она сказала, что ... в ее больших предприятиях голоса всегда помогали ей" (С. 86) означает, что они помогали ей "в ее великих свершениях (in suis magnis agendis)". В сообщении Жанны: "Их фигуры очень богато увенчаны" (С. 56) на самом деле говорится о том, что ее "голоса" (figura в значении "образ", "призрак", "видение") имели короны на головах (sunt coronate), что подтверждается следующим вопросом судей: "Носили ли [366] означенные головы, кроме корон, кольца в ушах" (С. 57), который, очевидно, подразумевает: "Имели ли упомянутые святые, помимо корон на головах серьги (anuli) в ушах". Фраза "Она ответила, что ее руководителями были мужчины" (С. 141) имеет совершенно другой смысл, поскольку слово gubernatio означает не только "управление" — это еще и "поведение" (вот где могла бы пригодиться французская "минута" с ее gouvernement), которое у Жанны было действительно мужским, хотя она, как следует из того же пассажа, и старалась проводить ночи в компании женщин. Цитата из комментария мэтра Дени Гастинеля к 12 статьям обвинения: "Дело сие по сути своей порочно" (С. 164) может навести на подозрение, что автор осуждает решение руанских судей. В действительности под термином "materia" (предмет, сюжет, тема), использованном в латинском тексте, подразумеваются утверждения самой обвиняемой, которые Гастинель счел ошибочными. Фраза "Она совершила нечто такое из области веры и откровений (in materia fidei etrevelationem)" (С. 146), вероятно, означает "Она совершила преступление, касающееся вопросов веры и божественных откровений". Надо заметить, что термину fides (вера) в рецензируемом издании в принципе не повезло: А.Б. Скакальская упорно переводит его как "исповедание" и получает соответственно "христианское исповедание" (С. 133, 163), "вероисповедальные заблуждения" (С. 20, 163, 203), "вероисповедальные вопросы" (С. 203) и т.д. Когда же речь все-таки заходит о "вере", буквальный перевод полностью искажает смысл сказанного: так, выражение "подозреваемая в вере" (С. 181) на самом деле означает, что Жанну обвиняли в вероотступничестве (suspecta in fide), a вовсе не в том, что она — верит.
Перевод специальных терминов — вообще самое слабое место издания. Автор не знает и не берет на себя труд узнать, что inquisitio in officio — не просто "инквизиционный процесс" (С. 317), а только первая его часть, представляющая собой собственно допросы обвиняемого. Что collecta нельзя переводить как "сборный молебен" (С. 140) — это, скорее, совместная молитва. Что не существует никаких "духовных юрисдикций" (С. 16. 21), "духовных судей" (С. 315) и "духовного суда" (С. 358), во всех этих случаях используется прилагательное "церковный". Что термин confessio не всегда переводится как "исповедь" (С. 177) — в тексте судебного протокола это слово обозначает прежде всего "признание". Что слово "бургундец" нельзя произвольно заменять на "бургиньон" (как сделано во всех без исключения случаях), поскольку эти понятия наполнены разным смыслом. Что русские эквиваленты для средневековых судебных должностей давно подобраны и не нужно изобретать их заново: вместо "публичного имперского присяжного" (С. 79) вполне можно написать "секретарь инквизитора"; вместо "публичного нотариуса" (С. 75, 164, 169, 176, 205) — "секретарь суда"; вместо "судебного делопроизводителя", "главного обвинителя" и "судебного обвинителя", обозначающих одного и того же человека (С. 17. 56) — просто "прокурор". Что monitio — это "увещевание", а не "увещание" (С. 210, 215, 221), а глагола "увещать" (С. 214, 231) вообще нет в современном русском языке. Как, впрочем, и глагола "обетовать", существительного [367] "обетование" (С. 213, 220, 316), вместо которых используется выражение "давать/приносить обет"; а также слова "прорицательство" С. 212, 213, 219), подразумевающего "пророчество", "предсказание". Что понятия "правосубъектность" (С. 372) не существует, термин "кутюма" — женского рода, а не мужского, как полагает А.Б. Скакальская (С. 386-387), а французское coutumier (свод обычного права) не совпадает с русским "судебником" (С. 386). И, наконец, что важнейшее для понимания религиозных установок Жанны д'Арк понятие confortatio не всегда переводится на русский язык как "укрепление" (С. 51, 109, 158, 211) — это, скорее, "утешение", получаемое девушкой от ее "голосов", то самое "утешение" от ангелов, рассказами о котором были полны библейские тексты, безусловно, известные Жанне. Неслучайно во французском переводе протоколов использован именно этот термин — reconfort.
Кстати, о французском переводе. А.Б. Скакальская отмечает, что использовала его при подготовке своего издания "там, где требовалось" (С. 11). Сравнение латинского, французского и русского текстов, однако, не подтверждает этого заявления. Пример с confortatio/reconfort здесь весьма показателен, как, впрочем, и более прозаическое описание мужского костюма Жанны, в котором "рубашка" (camisia — chemise) оказалась почему-то заменена на "куртку" (С. 110), а "'брэ" (brachis — braies) — на "штаны" (С. 110) и даже на "бриджи" (С. 315). Напротив, ссылки на перевод П. Тиссе даются там, где, казалось бы, не возникает проблем с пониманием оригинала. Какие сложности, в частности, вызывает перевод определения "verissimili probi hominis" ("истинно достойный человек"), замененного на "vrai prud'homme" (С. 87)? В чем трудность понимания выражения "bene et secure" ("в целости и сохранности"), которое дано по-французски: "bien et surement" (С. 111)? Или "pro ediis corporum suorum" ("к их благу"), к которому также дано в скобках уточнение: "pour l'aise de leurs corps" (С. 126; др. примеры — С. 90, 91, 94, 118, 125, 128, 139 и т.д.)? Подобные "странности" в переводе, вроде бы сделанном с латыни, наводят на подозрения о слишком активном использовании в процессе работы именно французского текста. И эти подозрения оправдываются там, где собственный перевод П. Тиссе является ошибочным или не слишком удачным. Например, выражение "изрекая проклятия ... на всю нацию" (С. 152), звучащее в оригинале как "maledicciones in...totam unam gentem proferre" ("на весь народ"), представляет буквальный перевод с французского: "proférer des malédictions contre... toute la nation". Конец фразы "Ей помогают многие тысячи ангелов, кои готовы вознести ее в рай, если она придет к смерти" (С. 143) также "списан" с перевода П. Тиссе, где латинское "si mortua fuisset" ("если она умрет") превращено в "si venait à mourir". Латинское сказуемое "promiserunt" ("пообещали") заменено на французское "ont certifié" в предложении "Святые Екатерина и Маргарита ... поручились ей, что она обретет блаженство" (С. 131). Наконец, везде, где в латинском тексте присутствует выражение "ex parte Dei" ("от имени Господа, по поручению Господа"), в русском варианте — в соответствии с французским [368] переводом "de par Dieu" — оно заменено на "от Бога" (С. 45, 62, 88, 128, 218), что огрубляет смысл сказанного.
То же касается и перевода со старофранцузского. Так, оказывается неправильно понятым пассаж из письма главного викария инквизитора Франции к герцогу Бургундскому. В русском тексте, основывающемся на французском переводе, читаем: "Всем верным христианским государям и прочим истинным католикам следует искоренять все вероисповедальные заблуждения... Все сие суть вещи, кои не могут и не должны ни утаиваться, ни оставаться... без возмещения" (Tous les loyaux princes chrétiens et tous autres vrais catholiques sont tenus d'extirper toutes les erreurs contre la foi… Toutes choses qui ne peuvent ni ne doivent être dissimulées ni passer sans... une réparation) (C. 20). В действительности приведенный отрывок представляет собой одно сложноподчиненное предложение, в котором при переводе на французский, а затем и на русский язык было пропущено ключевое слово "поскольку", присутствующее в старофранцузском оригинале: "Comme tous loyaulx princes chrestians et tous autres vrais catholiques soient tenus extirper tous erreurs contre la foy... lesquelles choses ne se pevent ne doivent dissimuler ne passer sans reparacion" ("Поскольку всем христианским государи и прочим истинным католикам следует искоренять...., эти вещи (речь идет о действиях Жанны д'Арк. — О.Т.) не могут и не должны утаиваться..."»
Рамки рецензии не позволяют более детально рассмотреть ошибки и неточности, допущенные А.Б. Скакальской при переводе материалов процесса 1431 г. Однако совершенно необходимо также остановиться на научной статье "Бог и мое право", помещенной в издании в качестве приложения. Ее монографический характер (144 страницы печатного текста) не дает возможности проанализировать все гипотезы, выдвинутые автором. Тем не менее некоторые темы, а также исследовательский метод А.Б. Скакальской, безусловно, заслуживают нашего внимания.
Начиная с XIX в. и по сей день в études johanniques существуют два методологически различных, а потому практически непримиримых выправления исследований. Представители первого исходят из установи о принципиальной невозможности постижения феномена Жанны д'Арк "изнутри". Дошедшие до нас источники (в том числе материалы процесса 1431 г.) не способны полностью приоткрыть завесу тайны над внутренним миром героини. Это, однако, не означает, что предположения о степени знакомства Жанны с религиозными идеями ее времени, с правовыми обычаями и законодательством и даже просто с письмом и чтением невозможны. Но они требуют предельной осторожности и бесконечных оговорок, связанных, в первую очередь, с отсутствием прямых доказательств, почерпнутых из источников. Абсолютно все построения такого рода, основанные преимущественно на материалах допросов Жанны, упираются в проблемы текстологии, критики текстов, главной из которых применительно к записи любого судебного дела становится косвенный характер фиксации речи обвиняемого, ее вторичность по отношению к его устным высказываниям. На основании такого источника (не говоря уже о данных хронистики, [369] политических или богословских трактатов, переписки частных лиц и т.д.) значительно проще (и надежнее) изучать особенности восприятия феномена Жанны д'Арк ее современниками и ближайшими потомками, нежели пытаться вообразить, что обо всем происходящем думала она сама.
Однако именно этими домыслами заняты — пусть и немногочисленные — представители второго направления études johanniques, возникшего еще в начале XX в. и достигшего своего расцвета в 60-е годы, благодаря работам Режин Перну. Конечно, к началу XXI в. большинство исследователей отказались от попыток "заглянуть в мозги" Жанне д'Арк, что, впрочем, вовсе не означает, что "психологический" подход навсегда исчез из историографического обихода. Напротив, в случае с А.Б. Скакальской мы наблюдаем его во всей красе. Высоко оценивая заслуги Р. Перну (С. 418), именно ее метод (насколько можно судить) она и берет за основу при работе с источниками. Впрочем, как следует из списка литературы, автору не известно современное состояние дел в études johanniques. Она не использует новейших исследований, вышедших из-под пера французских (О. Бузи, Ф. Мишо-Фрежавиль, К. Бон, П. Жилли) или англо-американских (Д. Фрайоли, К. Салливан, Б. Уиллер) историков. А потому замечание об "историографическом вакууме", в котором якобы изучал эпопею Жанны д'Арк В.И. Райцес (С. 352), А.Б. Скакальская с полным успехом могла бы адресовать самой себе. В отношении отечественного ученого с мировым именем, сумевшего в сложнейших условиях советской действительности наладить научные контакты с ведущими иностранными специалистами, подобное обвинение выглядит, по меньшей мере, неуместно.
Что же касается исследовательского метода, то на страницах своей статьи А.Б. Скакальская прямо заявляет о намерении проникнуть "во внутренний мир человека", о необходимости ради этой цели "обратиться к области психологии". И хотя автор отдает себе отчет в том, сколь спорными могут оказаться полученные результаты, она, тем не менее, считает, что "как бы ни было трудно удержаться при этом от умозрительных построений и фантазий, но другого пути для понимания феномена Жанны д'Арк нет" (С. 436). С последним хочется не согласиться.
Начнем, пожалуй, с самой нейтральной темы — с сюжета, который, как мне кажется, не только интересен, но и заслуживает внимания с научной точки зрения. Это исследование возможных прототипов одного из "голосов" Жанны — св. Екатерины, являвшейся к ней вместе с архангелом Михаилом и св. Маргаритой (С. 436-482). В историографии с давних пор господствует мнение, что под этим именем "скрывалась" Екатерина Александрийская, святая первых веков христианства, отстоявшая перед собранием ученых мудрецов свои убеждения и принявшая за них мученическую смерть. Подобная атрибуция до сегодняшнего дня являлась единственной и вполне удовлетворяла специалистов. Тем не менее А.Б. Скакальская предложила пересмотреть принятую точку зрения. Опираясь на блестящее исследование В.И. Райцеса, посвященное истокам собирательного образа св. Маргариты в сознании современников Жанны д'Арк (С. 459), и используя те [370] же методы, автор смогла увидеть в "голосе" св. Екатерины точно такой же "компилятивный" образ. Обратившись к житию Екатерины Сиенской, А.Б. Скакальская с большой, как мне представляется, убедительностью доказала, что детали биографии итальянской святой совместились в представлении людей XV в. с подробностями жизни Екатерины Александрийской, тем самым актуализировав образ последней, сделав его более понятным и близким. Обоснованность данной гипотезы, однако, рушится сразу как только автор обращается к проблеме восприятия св. Екатерины самой Жанной д'Арк. Последняя, насколько можно судить по дошедшим до нас документам, никогда не давала никаких пояснений касательно письменных источников своих познаний о "голосах". Это обстоятельство, впрочем, не останавливает А.Б. Скакальскую. Она совершенно уверена, что Жанна не только читала историю Екатерины Александрийской, изложенную в "Золотой легенде" Якоба Ворагинского (С. 457), но и в деталях изучила жизнь Екатерины Сиенской, которую сознательно избрала в качестве образца для буквального подражания: "рано осознала свое религиозное призвание" (С. 462), "безропотно сносила родительский надзор" (С. 463), открыла родителям "истинную мотивацию своих поступков гораздо позднее, чем того требовало дочернее послушание" (С. 464), и т.д. То, что в описании действий Жанны д'Арк прослеживается безусловное влияние агиографического канона, общие черты которого могли быть известны людям Средневековья и без непосредственного знакомства с текстами житий (в том числе и с житием св. Екатерины Сиенской), А.Б. Скакальская, видимо, просто не знает. Иначе трудно объяснить, почему она приписывает Жанне душевные порывы и устремления итальянской святой, не смущаясь отсутствием каких бы то ни было документальных свидетельств: "Известно, что сиенская святая заставляла себя преодолеть крайнее физиологическое отвращение, врачуя гнойные струпья безнадежных больных, и получала от этого истинное духовное удовлетворение. У Жанны не было опыта ухода за больными лепрозория... Но можно не сомневаться, что она последовала бы примеру Екатерины при первой же возможности" (С. 466, курсив мой. — О. Т.).
Подобных "допущений" в тексте статьи очень много. Мы узнаем, к примеру, что односельчане Жанны обладали "мистическим чувством близости к королевской особе", а "представление Жанны об идеальной монархии формировалось под влиянием легенд о Людовике IX Святом и о его почитаемом предке, Карле Великом" (С. 354-355); что девушка была чрезвычайно сведуща в вопросах права, знала кутюмы, которые "во многом повлияли на формирование личности Жанны" (С. 357) и "должны были воспитать в ней чувство самоуважения" (С. 365); что "в зимние месяцы 1429—1430 гг. она явно научилась писать", что "говорит о ее твердом намерении сохранить инициативу и не уступать никому своих мессианских полномочий" (С. 361). Даже вырванные из контекста подобные "откровения" вызывают у читателя как минимум недоумение. Откуда взята эта "научная" информация? Кто рассказал автору о том, что Жанна д'Арк являлась блестящим знатоком обычного права, была знакома с основными положениями [371] "Наставления" Людовика Святого (С. 355) и практически наизусть выучила "Золотую легенду" Якоба Ворагинского? На что опирается заявление о якобы принесенном Жанной рыцарском обете (С. 413-421)? Ни одно из перечисленных выше смелых утверждений А.Б. Скакальской не подкреплено ни единой ссылкой на документы или на литературу. Конечно, любой историк-медиевист сразу же обратит внимание и на фантастические домыслы автора, и на беллетристический стиль изложения, и на почти полное отсутствие научного аппарата. Но представим на секунду, что то же самое издание возьмет в руки неопытный читатель, который, вполне возможно, поверит в то, что здесь написано. И будет всю свою жизнь полагать, что Жанна д'Арк была не просто грамотной, но высокообразованной особой, которая сознательно выстраивала собственный образ и, в частности, придумала себе такое "привычное" для русского уха прозвище, как "Дéвица".
Попытка А.Б. Скакальской по-новому интерпретировать и соответственно перевести на русский язык прозвище Жанны д'Арк "la Pucelle" представляет совершенно особый интерес. Стоит отметить, что автор обращает внимание на существующую в источниках разницу в написании данного слова: "Pucelle" и "pucelle" (С. 347-351). Обращает, но не придает ей, к сожалению, никакого значения, что становится очевидным из анализа наиболее интересного, с точки зрения семантики понятия "pucelle", пассажа. В 1456 г. духовник Жанны Жан Пакерель вспоминает о проверке, которой подверглась девушка в Пуатье в апреле 1429 г. Советники будущего короля Карла VII желали узнать, является ли она девственницей или нет. Ответ оказался положительным: Жанна "была найдена mulier, virgo tamen et puella". А.Б. Скакальская совершенно справедливо замечает, что здесь "каждое из трех слов имеет отдельное значение" (С. 348) и предлагает свою трактовку. С ее точки зрения, "mulier" в данном случае означает, что "Жанна вообще принадлежит к человеческому роду", что она не является ангелом или демоном, т.е. "бесполым существом, не от мира сего" (С. 348-349). На мой взгляд, такая интерпретация излишне усложняет и без того непростой для понимания пассаж. Обозначая впервые увиденную ими особу как mulier, судьи в Пуатье всего лишь хотят подчеркнуть, что речь идет о женщине, а не о мужчине, как можно было бы подумать, глядя на коротко стриженные волосы и мужской костюм Жанны. Подтверждением этой версии может служить хотя бы письмо Персеваля де Буленвилье (июнь 1429 г.), в котором описание девушки дается на противопоставлении: она держится по-мужски, любит боевых коней и оружие, легко переносит тяготы войны, но — она красива, изящна и у нее приятный женский голос. Иными словами, в Пуатье проверяют, прежде всего, половую принадлежность Жанны, а не ее возможную связь с дьяволом. Совершенно логично следующим на повестке дня встает вопрос о девственности, о чем свидетельствует термин "virgo", использованный Пакерелем и абсолютно правильно понятый А.Б. Скакальской (С. 349). Однако смысл третьего понятия, puella (pucelle), остается нераскрытым, поскольку исследовательница не видит разницы между puella (pucelle) и "Pucelle" и полагает, что оба эти слова обозначают [372] прозвище Жанны (С. 350). Это мнение представляется мне ошибочным именно потому, что во всех источниках, начиная с "Заключения" (единственного документа, дошедшего до нас от процесса в Пуатье), прозвище девушки всегда пишется с прописной буквы — "femme vulgaument nommée la Pucelle", как и любое иное прозвище, о какой бы эпохе мы ни говорили. Слово puella (pucelle), написанное со строчной буквы, имеет совершенно иное, хотя и лежащее на поверхности значение. Стоило более внимательно изучить отклики на эпопею Жанны д'Арк, для которых крайне характерны выражения "virgo juvencula", "une jeune pucelle", "unne pucelle de l'âge de XVI a XVII ans", "une pucelle josne fille, eagié de vint ans", и иметь хотя бы некоторое представление о средневековых правовых нормах, чтобы понять, что в случае с puella (pucelle) речь идет о правоспособности девушки, достигшей совершеннолетия. Именно этот момент волновал судей в Пуатье: им предстояло решить, имеют ли они дело со взрослым человеком, способным отвечать за свои поступки, или с ребенком.
Уточненное значение термина puella (pucelle) не решает, однако, проблемы с переводом прозвища Жанны. А.Б. Скакальская предлагает рассмотреть сразу несколько вариантов: "девушка", "девственница", "прислужница", "юродивая", "угодница", "блаженная" (С. 347). Откуда взялись эти значения, понять из текста статьи невозможно. Мы не найдем их также ни в одном словаре французского или старофранцузского языка. Впрочем, автор и не настаивает на использовании всех перечисленных вариантов. "Юродивая", вполне естественно, не устраивает А.Б. Скакальскую, поскольку явление юродства имеет исключительно православный характер. "Блаженную" она вычеркивает из списка в связи с ее "почти тождественностью" понятию "юродивая". "Угодница", с точки зрения автора, "не подразумевает деву и девственность" (С. 347-348). Остается, таким образом, одна-единственная "прислужница", в которой А.Б. Скакальская и видит истинное значение pucelle. То, что в подобном значении данное слово встречалось, согласно А. Греймасу и Ф. Годфруа, исключительно в XII в., автора совершенно не беспокоит. С ее точки зрения, только такой перевод способен передать "оттенок служения", особенно ярко проявившийся в определении "Pucelle de Dieu", которое в отношении Жанны д'Арк использовал Ф. Вийон (С. 352) (но которое, замечу, никогда не употребляла ни сама героиня, ни ее современники). Пытаясь передать этот самый "оттенок", а также найти русский эквивалент "с той же долей архаичности", каковую, по странному убеждению автора, имеет слово pucelle в современном французском языке, А.Б. Скакальская предлагает отныне переводить "Jehanne La Pucelle" как "Жанна-Дéвица" с ударением на первом слоге.
Свой выбор автор обосновывает тем, что этот термин "для нас так же понятен и содержателен, как la Pucelle для французов XV в." (С. 353). С этим утверждением согласиться довольно трудно, учитывая, что из русских сказок с их бесконечными красными девицами и чудо-девицами мы уже выросли, да и девицы-красавицы, помянутые А.С. Пушкиным в "Евгении Онегине", отстоят от нас на добрых два столетия. Гораздо [373] важнее, впрочем, оказывается то обстоятельство (и А.Б. Скакальская сама это признает), что данное определение полностью лишено какого бы то ни было религиозного оттенка. Правда, автор не видит здесь вообще никакой проблемы, предлагая лишь "добавить к понятийному объему слова дéвица" этот подтекст (С. 353). Мне, однако, представляется, что оценка феномена Жанны д'Арк, в первую очередь, подразумевает исследование именно религиозной составляющей ее образа и в понимании самой героини, и в восприятии ее современников, а потому ограничиться неким умозрительным "добавлением" совершенно невозможно. И здесь выясняется, что наиболее адекватным для передачи на русский язык всей смысловой наполненности прозвища "la Pucelle" оказывается термин "Дева", введенный в отечественной историографии В.И. Райцесом и А.П. Левандовским и от которого решительно отказывается А.Б. Скакальская (С. 351). Термин "Дева" не устраивает ее потому, что во французском языке ему "традиционно соответствует la vierge", которое в XV в. "не служило синонимом 1а pucelle" (С. 352). Не важно, что на самом деле эти слова отчасти совпадают в значении, важно другое: понятие vierge в историческом контексте отсылает, по мнению А.Б. Скакальской, исключительно к Деве Марии (С. 352). Допустим, что это так (хотя не совсем понятно, куда в таком случае отнести Святых Дев, о которых автор упоминает двумя строками выше и к которым, собственно, восходит столь полюбившееся ей выражение "Pucelle de Dieu"). Но именно Дева Мария была одной из главных героинь прошлого, с которыми ассоциировалась Жанна д'Арк как в самых ранних свидетельствах (Псевдо-Барбаро, Кристина Пизанская), так и позднее (Матье Томассен). Причем в некоторых случаях решающую роль в данном уподоблении играло именно понятие vierge (Мартин Ле Франк). В этом сравнении присутствовал глубокий и очень важный для французов XV в. (и симпатизирующих им иностранцев) смысл. Образ Жанны как второй Девы Марии был связан в их представлении с идеей спасения страны и ее избранного народа, идеей служения человечеству, идеей защиты и покровительства (не говоря уже об идее девственности). Ничего "кощунственного", как полагает А.Б. Скакальская (С. 352), в этом уподоблении не было (куда более кощунственно должно было бы в таком случае выглядеть сравнение Жанны д'Арк с самим Спасителем — но и к нему неоднократно прибегали как светские, так и церковные авторы XV в.). Именно политико-религиозный аспект уподобления Жанны Богородице, как мне представляется, имел для современников исключительное значение. И именно поэтому ее прозвище "la Pucelle" не просто допустимо, но и желательно переводить на русский язык как "Дева" — дабы лишний раз подчеркнуть преемственность смыслов. К сожалению, этот важнейший аспект эпопеи Жанны д'Арк остался вне понимания А.Б. Скакальской, бросившей все силы на создание "психологического портрета" своей героини, но позабыв за "умозрительными построениями" документальные свидетельства.
Подводя неутешительный итог вышесказанному, следует признать, что юношеское увлечение историей Жанны д'Арк не всегда приводит к [374] положительным результатам. Можно было всю жизнь оставаться романтически влюбленной в эту неординарную девушку, можно было даже сыграть ее роль в театре, но не стоило браться за перевод и комментирование труднейшего источника по ее эпопее, не обладая достаточной профессиональной подготовкой, подразумевающей не только приличное владение латинским и старофранцузским языками, но и глубокие познания в истории права (как канонического, так и процессуального), истории Церкви и религиозных представлений эпохи, политической истории и т.д. И уж тем более не следовало посвящать столь сомнительный с научной точки зрения труд памяти Владимира Ильича Райцеса, который ничем не заслужил подобного оскорбления.
1) Пьер Тиссе не "занимался юриспруденцией", как утверждает А.Б. Скакальская (С. 9), он являлся историком права, членом Академии наук Монпелье и профессором местного университета, где каждые два года на юридическом факультете читал курс, посвященный особенностям обвинительного процесса Жанны д'Арк. См.: Barral P. Jeanne d'Arc à Montpellier // Académie des sciences et lettres de Montpellier. 2005. P. 7.
2) La Minute française des interrogatoires de Jeanne la Pucelle d'après le Réquisitoire de Jean d'Estivet et les manuscrits de l'Urfé et d'Orléans / Ed. par P. Doncoeur. Melun. 1952.
Написать нам: halgar@xlegio.ru