Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

БЛУМЕНАУ С.Ф.
[рец. на:] Буржуазия и Великая Французская революция. М. Издательство Московского университета. 1989. 216 с.

Вопросы истории. 1992, № 1.
[181] — конец страницы.
OCR OlIva.

Это очередная книга в серии «Великая Французская революция. Документы и исследования». Вошедшие в нее очерки характеризуют буржуазию в канун и после революции, некоторые политические течения, отражавшие на разных этапах ее интересы.

Авторы стремятся по-новому подойти к этой проблеме, освободиться от некоторых стереотипов, утвердившихся в нашей историографии. Именно этими качествами и отличается работа Е. М. Кожокина о французской буржуазии на исходе Старого порядка. Сквозь призму сочинений политэкономов, трактатов и словарей автор воспроизводит облик новых социальных сил, представляющих собой различные группы формирующегося предпринимательского класса — негоциантов, мануфактуристов, капиталистических фермеров, банкиров, финансистов.

Переходя к участию буржуазии в социально-политической жизни страны, Кожокин связывает это со складыванием в XVIII в. гражданского общества, что сопровождалось появлением независимых от властей философских салонов, масонских лож, литературных обществ, академий. В них получают распространение взгляды, отличные от освященных официальными структурами представлений. Автор обращает внимание на известную инертность тогдашних буржуа в сфере политики: «Политические инициативы исходили от парламентов, аристократии, либеральных бюрократов, наконец, от просвещенческой интеллектуальной элиты, которая долго еще... не будет отождествлять себя с третьим сословием» (с. 46-47).

Кожокин подчеркивает многослойность, социальную неоднородность буржуазии и главное внимание уделяет собственно предпринимателям, не отлучая при этом от буржуазного класса и «буржуа Старого порядка», которых именует также «пассивной» буржуазией, имея в виду основной источник доходов — всевозможные ренты. В предреволюционное время члены этой группы очень медленно, но все же эволюционировали в сторону капитализма. Но, группируя категорию «пассивной» буржуазии вокруг капиталистического предпринимательского ядра (с. 32), не приуменьшаем ли мы ее своеобразие, роль и место в тогдашней Франции? Ведь «буржуа Старого порядка» по своей численности значительно превосходили деловых людей даже в крупных торгово-промышленных центрах. Богатство и крепкие социальные позиции стимулировали их политическую активность, а высокая образованность и широта кругозора позволяли брать на себя роль выразителей чаяний всего третьего сословия.

«Пассивная» буржуазия, утратившая свои наиболее консервативные черты, обусловленные связями с отжившими формами производства и абсолютистским государством, и существенно пополнившаяся за счет дворян-землевладельцев, преобладала и в послереволюционные десятилетия. Это констатирует в интересном очерке о французской буржуазии первой половины XIX в. А. В. Ревякин. Даже к середине прошлого столетия, по словам автора, предпринимательские слои по силе и могуществу уступали «обладателям старого богатства — земельной аристократии и «старой» буржуазии» (с. 161).

Такое положение вещей было связано с особенностями промышленной революции во Франции. Ревякин выделяет две ступени в ее развитии. «Первая из них характеризовалась преимущественно экстенсивным развитием экономики и относительной устойчивостью унаследованных от прошлого производственных отношений» (с. 145-146). Переход же к интенсивным формам и методам хозяйственной деятельности и вызванная этим более быстрая ломка старого в социальной сфере начались с 30-х годов XIX века. И наконец, лишь с середины XIX в. и в течение последующих полутора-двух десятилетий «беспрецедентный подъем крупной машинной индустрии, железнодорожного строительства, развитие кредита и связи» подготовили «почву для глубокого обновления социально-политической структуры Франции и формирования новой политической элиты буржуазии» (с. 189).

Характеристики и выводы Ревякина вписываются в современные представления о длительном процессе перехода от феодализма к капитализму. О периоде, включавшем несколько десятилетий до Великой Французской революции, можно сказать, что общественные порядки тогда не были тождественны ни с феодальным, ни с буржуазным строем. Революция, утвердив неограниченное право частной собственности, свободу предпринимательства, гражданское [181] равенство, создала только условия, необходимые для дальнейшего развития капитализма. Полное же преобразование общества на собственно капиталистической основе потребовало еще много времени. Поэтому неправомерно абсолютизировать революционный разрыв. Положение «пассивной», прежде всего землевладельческой, буржуазии, долго еще сохранявшей сильные позиции после революции, как раз и свидетельствует об определенной преемственности между Старым порядком и эпохой цензовых монархий XIX века.

Очень интересны очерки, посвященные политическим течениям буржуазии. Их авторы обращаются к малоизученным сюжетам. В основанном на мемуарах, письмах и других документах очерке о жирондистах Э. Е. Гусейнов касается не их деятельности в Конвенте и противостояния там монтаньярам, а рассматривает главным образом историю складывания этой политической группировки летом 1791 — летом 1792 года. Корни политических салонов жирондистов уходили в эпоху Просвещения, и в этом смысле автор как бы продолжает анализ усилий французской буржуазии по своей самоорганизации, начатый Кожокиным.

Но если до революции общественные институты объединяли широкую категорию лиц, не обязательно близких по взглядам, а разделявших лишь некоторые общие и весьма абстрактные принципы и схожих по стилю жизни и культурной ориентации, то в жирондистских салонах собирался тесный круг политических единомышленников, вырабатывавших совместную позицию и линию поведения. Характеризуя эту линию, Гусейнов высказывает нетривиальные соображения. Он убедительно демонстрирует, что действия Жиронды в рассматриваемый период были скоординированными, целенаправленными и активными, что ярко проявилось в борьбе за овладение всеми рычагами исполнительной власти весной — летом 1792 года. Тем самым автор развенчивает легенду о мнимой нерешительности жирондистов, их якобы неспособности действовать жестко и твердо (с. 79).

Автор считает, что идеалы жирондистов «не шли дальше конституционной монархии» (с. 84). Но достаточно ли у него оснований для того, чтобы усомниться в антимонархических настроениях жирондистских лидеров, проявившихся еще во время Вареннского кризиса и подтвержденных позднее, например, в связи с дебатами о войне? Их выступления летом 1792 г. против немедленного низложения короля были вызваны не столько стремлением спасти монархию, сколько желанием удержать массы от восстания, опасного с точки зрения дальнейшей политической перспективы.

Рассматривая вопрос о социальной сущности Жиронды, Гусейнов подчеркивает, что ей были особенно близки устремления собственно капиталистической деловой буржуазии, банкиров, промышленников, торговцев, тогда как к «нуворишам» — спекулянтам ассигнатами и национальными имуществами жирондисты относились враждебно. Автор избегает упрощенной характеристики жирондистов, нередко бытующей в литературе. Акцентируя внимание на образе жизни, интересах и кругозоре деятелей Жиронды, он видит в них «людей таланта», интеллектуальную элиту, способную подняться над сравнительно узкими, обыденными представлениями той или иной социальной группы. В силу этого жирондистскому течению удалось в 1791—1792 гг. выступить глашатаем значительных слоев революционного лагеря. Представляется, что Жиронда отразила в своей идеологии тенденции «нормального» буржуазного пути развития, не отягощенного чрезвычайными обстоятельствами и предусматривавшего в политическом плане строй либеральной демократии.

Особую основательность очерку Д. М. Туган-Барановского о буржуазии в политической борьбе 1797—1799 гг. придают привлеченные им разнообразные источники, среди которых значительное место занимают архивные материалы. Автор убедительно возражает против сложившегося представления, будто якобинцы как политическая сила и движение сошли с арены общественной жизни после 9 термидора и жерминальско-прериальских дней (с. 109). Он указывает на наличие блока между демократами и бабувистами в 1796 г. и особенно на сильные позиции якобинцев в последние два года Директории.

Именно это, а не происки роялистов, не имевшие первостепенного значения, встревожило влиятельные буржуазные силы и способствовало появлению «ревизионистского» направления в рамках термидорианской политической элиты. Данное направление выступило за пересмотр Конституции III года с антидемократических позиций, добиваясь усиления исполнительной власти, ограничения прав «народных представителей» и в целом установления более консервативного режима. Такая линия соответствовала настроениям широких кругов французской буржуазии, недовольных Директорией и заинтересованных в сильной власти. Туган-Барановскому удалось доказать, что буржуазия оказала не только политическую, но и финансовую поддержку брюмерианскому перевороту.

Если говорить о книге в целом, то надо подчеркнуть, что она — первая, специально посвященная буржуазии эпохи Великой Французской революции в нашей литературе. Авторами введены в научный оборот интересные данные, новые факты. Вместе с тем книга, как справедливо заметил в предисловии к ней А. В. Адо, является не итогом, а подступом к изучению этой темы (с. 12). [182]