Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Назад К оглавлению Дальше

Глава девятнадцатая.
Смерть

«Слава, как круг на Воде,
Что никогда не прекращает расширяться,
Пока, простершись вширь, он не прекратит свое существованье.
Так завершила Генриха смерть английский круг».

Шекспир, Жанна ла Пуцелла в «Короле Генрихе VI.
Часть I, акт 1, сцена 2

«Ты лжешь, ты лжешь, мой удел быть с Господом Иисусом Христом!»

Генрих V на смертном одре

7 июля 1422 года в Париже состоялись публичные моления о здоровье короля Генриха, наследника и регента Франции. Ворен пишет: «Мне было доподлинно известно... что это было воспаление, поразившее его ягодицы, которое называлось болезнью Святого Антония».¹⁾ («Огонь Святого Антония» является рожистым воспалением.) От «Парижского Горожанина» нам известно, что в столице и ее окрестностях бушевала оспа, ее подхватили многие видные англичане, некоторые считали, что в их числе был и король Англии. Один из хронистов замечает, что у Генриха в желудке не задерживалась еда, что могло свидетельствовать о язве [361] двенадцатиперстной кишки. Базен рассказывает нам, что «многие говорили о том, что болезнь поразила его потому, что он приказал или же позволил своим войскам разграбить и опустошить часовню Святого Фиакра и принадлежавшие ей земли возле Мо. Его недуг, от которого безобразно раздулся живот и ноги, часто называли «злом Святого Фиакра».²⁾ Ясно, что это была какая-то внутренняя болезнь, скорее всего, дизентерия, — бич, который убил немало его воинов во время осады Мо, — заканчивающаяся, как правило, фатальным внутренним кровотечением. Это не была проказа, как полагали его современники-французы. Как бы то ни было, но прошло еще некоторое время прежде, чем королю пришлось признать, что он был серьезно и опасно болен.

Тогда же бургундцы внезапно поняли, что им грозит совершенно неожиданное наступление дофинистов. Город герцога Филиппа Косн в верховье Луары, в пятидесяти милях от Орлеана, был взят в осаду такими превосходящими силами врага, что его гарнизон согласился сдаться, если до 12 августа не прибудет подкрепление. Если бы Косн сдался на милость людей дофина, то они бы смогли через Невер нанести удар Дижону, бургундской столице. Филипп отправил в Косн все силы, которые были в его распоряжении и обратился за помощью к Генриху, моля его дать стрелков. Король не только согласился помочь, но пообещал принять в этом личное участие.

Генрих отправился в Косн, но вскоре ему пришлось сменить коня на носилки. Достигнув Корбея, расположенного всего в пятидесяти милях от Парижа, он слег в постель и передал командование Бедфорду. В Корбее он был вынужден провести две недели. Узнав, что [362] сторонники дофина поспешно отступили от Косна, он решил вернуться в Париж. Несмотря на то, что чувствовал себя гораздо лучше, Генрих учел совет своего лекаря и отправился на барке вниз по Сене. В Шарантоне он высадился на берег и пересел на коня, но потерял сознание. Его снова перенесли на барку и отправили в замок Буа-де-Венсен, куда он прибыл 10 августа.

К этому времени король, должно быть, уже понял, что умирает. Его окружали самые надежные люди: брат Джон, герцог Бедфорд, дядя Томас, герцог Эксетер, самый близкий его лейтенант Ричард Бошамп, граф Уорвик, его знаменосец сэр Льис Робсарт и его духовник, которому он исповедовался на протяжении последних полутора лет, брат Томас Неттер. Из его ближайших соратников отсутствовал только Солсбери, не дававший покоя французам.

Самым странным, однако, было отсутствие королевы Екатерины. Тем более, что она находилась в непосредственной близости от Венсена, в Париже, всего в трех милях от мужа. Когда в эпоху средневековья умирал король, то обычай требовал присутствия его жены подле мужа. Отсутствие ее нельзя было объяснить тем, что она не могла оставить ребенка, ибо она уже поступала так, когда оставляла наследника в Англии. Если бы муж призвал ее, то она была бы рядом с ним. По всей видимости, он этого не сделал. Поэтому напрашивается вывод, что его чувства к ней не были столь романтичными, как изобразил Шекспир. И он на самом деле не считал, что губы ее обладали «колдовством». По всей вероятности, к Генриху можно было бы отнести ироничное замечание Наполеона, сделанное относительно своего династического брака: «Я венчаюсь с лоном». [363]

«Я призываю вас продолжить эти войны до тех пор, пока не добьетесь мира», — сказал он собравшимся у его постели. Затем он продолжил в хорошо всем знакомом тоне, что его вторжение во Францию было справедливым. «Это не было властолюбивым стремлением повелевать, не было пустым тщеславием и никакие иные причины не подвигнули меня на эти войны, кроме удовлетворения моего права, в результате я смогу добиться мира и своих собственных прав». Человек, лишивший права наследования наследников Ричарда II и Карла VI, добавил: «До того, как войны были начаты, святейшие люди величайшего ума заверили меня в том, что я должен и могу начать войны, не опасаясь за свою душу». Тем не менее, он попросил прощения у своей мачехи, Жанны Наваррской за плохое обращение с ней, а также у детей лорда Скроупа за то, что незаконно конфисковал причитавшиеся им земли.

Он со свойственной ему скрупулезностью дал указания относительно управления двумя королевствами. Лордом-протектором Англии предстояло стать герцогу Глостеру, но только при полном подчинении герцогу Бедфорду, который должен был стать главным официальным опекуном будущего Генриха VI, другими его опекунами назначались епископ Бофор, герцог Эксетер и граф Уорвик. Бедфорд, кому также предстояло взять на себя управление Нормандией, должен был предложить герцогу Бургундскому стать регентом Франции, чтобы более тесным образом связать его с укреплением династии Ланкастеров на земле, на которой царствовали его предки. В случае отказа Филиппа, стать регентом предстояло самому Бедфорду, но в любом случае он должен был сохранить союз с Бургундией. Если ситуации суждено было измениться не в пользу [364] англичан, в задачу Бедфорда входило бы сконцентрировать все усилия на спасении Нормандии. Никто из вельможных пленников в Англии освобождению не подлежал, особенно это касалось герцога Орлеанского, дабы воспрепятствовать организации оппозиции против английского завоевания.

Самый последний из французских исследователей Столетней войны, Жан Февьер, комментируя распоряжения Генриха, отданные Бедфорду относительно спасения Нормандии, считает, что тем самым тот признавался в праве дофина унаследовать французский престол.³⁾ Безусловно, странно было слышать подобный совет из уст того, кто всегда заявлял, что сам Бог поддерживал его притязания на трон Франции. Но, возможно, это было сделано им вследствие потери самообладания, обусловленной физической слабостью.

Согласно рыцарской легенде, рассказанной Шастеллену М. де ла Тремойлем, к ложу короля неожиданно подошел отшельник Жан Гентский. Генриха при виде святого старца обуяла радость. И он спросил у того, суждено ли ему подняться. «Сир, — ответил пустынник, — вы подошли к концу своего жизненного пути». Тогда Генрих спросил, будет ли править Францией вместо него его сын. «Никогда, никогда не будет он править и не рассчитывайте на это», — прозвучало в ответ.⁴⁾ Какой бы фантастичной не показалась эта история, тем не менее, она свидетельствует, что умирающий король начал терять уверенность в будущем Ланкастерской Франции.

Его кровать стояла в покоях за большим залом сторожевой башни, построенной Карлом V сорок лет назад. Высокий сводчатый потолок поддерживала одна-единственная элегантная колонна. В средневековье [365] королю полагалось умирать на людях при стечении народа. Комната была заполнена придворными, хотя, возможно, что ложе короля было скрыто от любопытных глаз ширмами, поставленными вокруг.

Поздно вечером 20 августа Генрих, прекратив успокоительные речи о том, что Господь еще может вылечить его, спросил докторов, сколько ему еще осталось жить. Тогда они сказали ему правду. «Сир, подумайте о вашей душе. Все в руках Господа, но мы считаем, что вам осталось не более двух часов». Услышав это, он призвал своего духовника, брата Неттера и вдвоем они прочитали семь покаянных псалмов и литургию. Закончив псалом «Miserere mei, Deus» (Помилуй меня, Господи), он добавил: «Господи Всемилостивый, тебе известно, что будь на то твоя воля, и если бы я дожил до глубокой старости, моим намерением и целью после надежного мира в этом королевстве было бы отправиться в Иерусалим и отстроить его стены, и изгнать из него еретиков, твоих противников [турок]».

Король получил святое причастие и был помазан. В самом конце его железная самоуверенность изменила ему и на мгновение он испугался за свою душу. Вдруг он воскликнул, словно отвечая какому-то злому духу: «Ты лжешь, ты лжешь, мой удел быть с Господом Иисусом Христом!» Не заподозрил ли он, что как узурпатор, который настаивал на своем праве быть наследником Англии и Франции, совершил преступление против Святого Духа и что постоянному его отрицанию известной правды не было прощения? Все же он умер с миром на руках Неттера по завершению тех двух часов, что были отпущены ему докторами. Случилось это незадолго до полуночи. Его последними словами были: «in manus tuas, Domine, ipsum terminum [366] redemisti».^a) Ему еще не исполнилось и тридцати пяти лет. Если бы он прожил еще шесть недель, то пережил бы Карла VI и унаследовал бы корону Франции.

Затем последовали жуткие процедуры, которые неотвратимо сопровождали смерть короля в эпоху средневековья. Внутренности его были вынуты и захоронены в церкви Сен-Мор-де-Фосс в Венсене (где в начале восьмидесятых годов нашего столетия они были обнаружены), затем тело его расчленили и варили в кухне замка до тех пор, пока мясо не отделилось от костей, затем одно и другое было забальзамировано и запечатано в свинцовый гроб. В сентябре траурная колесница, запряженная четверкой боевых коней, начала путь в Англию. «Поверх его мертвой плоти [в саркофагах] они водрузили фигуру, сделанную из вареных шкур или кожи, которая символизировала его самого в образе живого человека, на голову фигуры была надета императорская диадема из золота, украшенная драгоценными камнями, в правой руке она сжимала королевский скипетр, в левой шар [державу] из золота. Убранная таким образом фигура лежала на колеснице лицом, обращенным к небу». Рядом с колесницей шествовали плакальщики в белом с горящими факелами, позади них шли люди из его прислуги, одетые во все черное, за ними верхом на лошади ехали герцог Бедфорд и король шотландцев, часть пути вместе с ними проехал герцог Бургундский; за правителями следовал отряд из 500 тяжеловооруженных воинов на черных лошадях; их черные пики были обращены назад. Позади всех шла королева Екатерина в белом траурном одеянии супруги [367] царственной персоны. Каждый раз, когда кортеж проходил через значительный город «самые почитаемые люди несли над колесницей полог замечательной ценности, какой обычно несут над Святым Причастием в День Тела Христова».

Кортеж достиг Лондона только 5 ноября. Путь его проходил через Сен-Дени (место погребения королей Франции, где изображение Генриха V было выставлено для прощания), Руан, Абвиль, Монтрейль, Булонь, Кале, Дувр, Кентербери, Рочестер и Дартфорд. И, наконец, в Лондоне он был встречен мэром, олдерменами и представителями гильдий в Блекхите. Оттуда кортеж направился в собор Святого Павла. У каждого дома, мимо которого они проходили, стоял человек с зажженным факелом. Два дня останки короля были выставлены для прощания, затем их перенесли в Вестминстерское Аббатство, где были захоронены с пышностью, необычной даже для средневековья.

Строительство его великолепной гробницы в аббатстве и заупокойной часовни, в которой расположена гробница, было закончены к 1440 году. Поверх гробницы была установлена его серебряная с позолотой фигура, руки и голова которой отлиты из чистого серебра. Над всем этим повесили его боевой шлем, меч и седло. Карл VI умер 11 октября, пережив короля Англии только для того, чтобы лишить древнего врага Франции своего трона. Жан Шартье записал, что только несколько приспособленцев ликовали по поводу того, что Генрих VI, которому исполнился всего год, был провозглашен «королем Франции и Англии». Он добавляет: «Но более искренние рыдали и оплакивали великую доброту, которая была свойственна упомянутому королю Франции [Карлу VI], прозванному Любимым, думая о [368] тех бедствиях, которые ожидали их ввиду смены законного господина и как в упомянутом владении будут править чужеземцы и чужые обычаи, что было и есть противно разуму и праву, и приведет к полной гибели народа и королевства французского».⁵⁾ Несомненно, что Шартье как историограф дофина не мог не проявить предвзятости. В то же время «Парижский Горожанин», который также был очевидцем того, как траурный кортеж старого сумасшедшего короля проходил по улицам Парижа, оставляет нам, несомненно, правдивое свидетельство, как простые люди Парижа плакали и стенали: «Самый, самый дорогой повелитель! Никогда не будет у нас господина столь доброго! Никогда нам не видеть тебя снова! Будь проклята смерть! Теперь, когда ты нас оставил, нам ничего не остается, только война. Ты обретешь покой, а мы будем влачить существование в горе и несчастьи. Ибо мы обречены быть узниками, как дети Израилевы, когда их вывели из Вавилона». Горожанин добавляет, что люди на улицах и в домах рыдали и причитали так, словно оплакивали потерю самого любимого человека.⁶⁾ Это было не слишком многообещающее начало для встречи Францией первого короля из дома Ланкастеров.

В это же время в Англии, как замечает Ворен, не было такого человека, который не горевал бы и не проливал слез по поводу смерти английского короля. В королевстве царила печаль. Он вместе с Монстреле вспоминал в середине сороковых годов о Генрихе V, «что даже сейчас его могиле так поклоняются и воздают такие почести, словно он был святым на небесах».⁷⁾ В «Бруте Англии» от 1422 года имеется запись, что «в тот же год в Англии погибли почти все лавровые деревья».⁸⁾ [369]

Даже французские авторы тех дней, включая и наиболее враждебно настроенных, признают, что Генрих, хотя и являлся их врагом, все же и в самом деле был великим королем. Вот что говорит о нем Ворен: «умнейший человек и большой знаток любого дела, за которое не брался бы».⁹⁾ А вот мнение Жана Шартье: «хитрый завоеватель и искусный воин».¹⁰⁾ Даже Шателен проявил на этот счет великодушие: «В моих записках нет намерения отнять или преуменьшить честь или славу доблестного повелителя, короля Англии, в котором доблесть и храбрость сияли так ярко, как и подобает могущественному завоевателю... и пусть об этом короле Англии, невзирая на то, что он был врагом Франции, слагают благородные и славные легенды».¹¹⁾

Никто не может отрицать, что Генрих V был великим воином и великим королем. К тому же ему посчастливилось умереть в молодом возрасте. Ко времени его смерти завоевать еще нужно было две трети Франции. Если бы он пожил дольше, то неминуемо измотал бы себя в бесконечных осадах, для проведения которых становилось бы все труднее и труднее находить деньги. Он все еще не понимал, во что ввязался и куда могли завести его замечательные таланты солдата и дипломата. Но даже, будь у англичан Генрих V и не родись Жанна д'Арк, англичане никогда бы не добились успеха. Бургундцы не могли не повернуться против них. Король в основе своей был оппортунистом, хотя и гениальным. Как пишет Е. Ф. Джекобс, один из его самых больших почитателей среди современных историков: «Судя по последним данным, он был скорее авантюристом, нежели государственным деятелем: риск, на который он пошел ради создания двойственной монархии, был слишком велик и зависел от многих [370] неопределенностей и основывался на совершенно неверном представлении о Франции».¹²⁾ Вот еще один почитатель, пытающийся быть объективным, хотя ему это не всегда удается, вынужден согласиться с тем, что: «свою волю он, несомненно, сконцентрировал на целях, которые были недостойны великого или добропорядочного человека».¹³⁾ Мак Ферлейн, самый его пылкий почитатель, замечает: «Трагедия его правления состоит в том, что национальным устремлениям он давал неверные направления, которые ему приходилось самому стимулировать, и что свой народ он повел в погоню за химерой чужестранных завоеваний».¹⁴⁾ Французским историкам не нужно было прилагать неимоверных усилий, чтобы прийти к аналогичному выводу.

Может возникнуть вопрос, почему у Ланкастерской Франции не было надежды просуществовать так долго, как Нормандское Завоевание. Дело в том, что англо-саксонская Англия была куда более мелким государством, с гораздо меньшим населением на более раннем этапе исторического развития. К тому же у Вильгельма не было сколько-нибудь серьезного противника после Гастингса. Генрих, в свою очередь, завоевал всего одну треть страны, причем произошло это только потому, что королевство временно было поделено между двумя могущественными партиями, каждая из которых имела свою собственную армию. К тому же формирование французского чувства национального самосознания обрекло его двойственную монархию на провал.

Что касается жестокости короля, то не так-то просто ответить на вопрос, была ли она результатом средневековой традиции ведения войны или проистекала из необычайно сурового характера короля. Однако ничуть не подлежит сомнению его чрезмерная жестокость к [371] французам. От вторжения англичан они пострадали больше, чем от нападения викингов или нацистской оккупации.

Трудно судить о Генрихе как о человеке. Существует общепринятое мнение, что его репутация основывается скорее на восхищении, чем на любви. Он безжалостно подчинял свои чувства стремлениям. И он говорил чистую правду, когда сказал, что останься герцог Кларенс в результате сражения под Боже жив, то был бы казнен за нарушение приказа. Нельзя, правда, отрицать и того, что все люди, которые с ним сотрудничали (за исключением лорда Скроупа), оставались преданными и королю, и его памяти. Но можно не сомневаться в том, что Генрих-полководец всегда брал верх над Генрихом-человеком.

Почитатели Генриха (а таковым является почти все англоговорящее население земного шара) все недостатки его характера приписывают тому, что он был «человеком позднего средневековья», а люди той эпохи были склонны к суеверию и насилию. Однако у этого аргумента имеется слабое место, поскольку существовал другой «человек позднего средневековья», ставший идеальным мерилом поступков короля. Речь идет о его последователе, правителе Ланкастерской Франции — его брате Бедфорде, который являлся регентом Руана и Парижа с 1422 до самой своей смерти в 1435 году. Он тоже «к сожалению, проливал кровь французов» и имел свой собственный Азенкур; в Вернейле в 1424 году он наголову разбил франко-шотландскую армию. Противник только убитыми потерял 7000 человек, 1000 из которых были людьми дофина. «Смелый, человечный и справедливый, — так сказал о нем Базен, — настолько, что его любили и французы, и нормандцы, жившие в [372] его части королевства».¹⁵⁾ «Парижский Горожанин» расточает ему не меньше комплиментов: «Характер его был совсем не английский, ибо он вовсе не желал идти войной на кого бы то ни было, в то время, как англичане всегда жаждут воевать со своими соседями. По этой причине все они гибнут ужасной смертью».¹⁶⁾ Ни один из современных Генриху авторов не сказал того же о нем самом. Несомненно, новые его подданные, ставшие таковыми против собственного желания, боялись его и любви к нему, безусловно, не питали.

По циничному определению самого Генриха, «война без пожаров все равно, что колбаса без горчицы». Его вторжение и завоевательные походы были ненавистны не только зарождавшемуся французскому чувству самосознания, но и французскому населению. Ужас, который он внушал, был не только непростителен, но и незабываем. Ни один рассказ не в состоянии передать всей полноты душераздирающей истории о тех несчастьях и страданиях, которым он подверг французский народ. Несмотря на то, что Шекспир обожает свой героический персонаж, тем не менее, он видит бессердечную жестокость короля:

(пер. Е. Бируковой)

Даже Шекспир пошел на поводу у легенды. Но он не мог знать, что произошло во Франции. [373]

Назад К оглавлению Дальше

¹⁾ Waurin, op. cit., Vol. II, p. 426.

²⁾ Basin, op. cit., Vol. I, p. 79.

³⁾ Favier, op. cit., p. 455. «Будучи в конечном счете реалистом, Генрих V подспудно признавал законность притязаний Карла VII».

⁴⁾ Chastellain, op. cit., Vol. I, pp. 339-40.

⁵⁾ Chartier, op. cit., Vol. I, p. 28.

⁶⁾ Journal d'un Bourgeois de Paris, p. 178.

⁷⁾ Waurin, op. cit., Vol. II, p. 428; Monstrelet, op. cit., Vol. IV, p. 116.

⁸⁾ The Brut of England, Vol. II, p. 430.

⁹⁾ Waurin, op. cit., Vol. 11, p. 429.

¹⁰⁾ Chartier, op. cit., Vol. I, p. 6.

¹¹⁾ Chastellain, op. cit., Vol. I, p. 312.

¹²⁾ Jacob, op. cit., p. 202.

¹³⁾ Wylie and Waugh, op. cit., Vol. Ill, p. 426.

¹⁴⁾ McFarlane, Cambridge Medieval History, Vol. VIII, pp. 384-5.

¹⁵⁾ Basin, pp. cit., Vol. I, p. 89.

¹⁶⁾ Journal d'un Bourgeois de Paris, p. 320.

¹⁷⁾ Shakespeare, King Henry V, Act III, scene III.

^a) «в твои руки, Господи, в самый последний момент отдаю себя».

Назад К оглавлению Дальше