выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
К разделу Германия
| Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. К разделу Германия | |
Социальная структура и идеология античности
и раннего средневековья. Барнаул, 1989.
{154} – конец страницы.
OCR OlIva.
Проблема социальной структуры того или иного общества, ставшая столь актуальной уже в первой половине XIX в., в эпоху Просвещения еще только-только зарождалась. Казалось бы, буржуазная просветительская философско-историческая мысль, отчетливо противопоставившая себя феодально-дворянской историографии, должна была обратиться к проблеме социальных антагонизмов и в более ранние эпохи. Но, увлеченная обоснованием притязаний буржуазии на власть, классическая просветительская мысль видела противоборство лишь двух социальных слоев — дворянства и третьего сословия, справедливо усматривая его возникновение в развитии феодального общества. Представление о социальных противоречиях связывалось, таким образом, с подвергавшимся критике средневековьем, а грядущий буржуазный строй виделся бесконфликтным. Антагонизм классов представлялся аномалией, которую необходимо ликвидировать. Античное общество, традиционно противопоставлявшееся феодализму, рисовалось обществом гармоничным, лишенным противоречий.
В Германии мнение о бесконфликтном "идеальном" обществе древних Греции и Рима стало преобладающим еще и потому, что здесь главное внимание уделялось изучению искусства и изучению его именно как идеала, образца для подражания. Горячие споры Зинкельмана и Лессинга в области эстетики невольно формировали представления об античности не только как о "золотом веке" искусства, но аналогично — о древней истории в целом.
Так что следующему поколению приходилось преодолевать эти идеализированные воззрения, ставшие нормой, и постепенно утверждаться в мысли, "сколь мало эти бесценные памятники высокого духа соответствовали жизни всего человечества"1).
В конце ХVIII — начале XIX вв. антиковедение сохраняло лидирующее положение в развитии исторической науки. Детальное знакомство с фактами греческой и римской истории, изучение античного искусства считались необходимыми компонентами не только образованности, но и простой грамотности. "Еще и поныне {154} латинский язык с детства становится для нас средством учебного образования, и хотя в нравах и думах наших так мало римского, мы раньше знакомимся с римскими завоевателями, чем с более кроткими нравами мягких народов и с принципами, на которых зиждется благосостояние наших государств", — писал И.Г. Гердер2). Неудивительно, что история античности оставалась фондом, из которого историки черпали доказательства, искали материал для формулирования и обоснования проблем, актуальных для исторической науки эпохи становления буржуазного строя.
Понять, каковы были роль и место представлений немецких просветителей о социальных отношениях античности — значит полнее увидеть пути развития исторической науки в целом. Проблема эта тем более интересна, что она практически не ставилась в марксистской литературе.
Для Гердера и Гёте этот аспект из истории античности, безусловно, не был предметом их специального исследования, но рассматривался в общем контексте их философско-исторических построений. Оставаясь как бы на втором плане, эта проблема высвечивает и общность, и различие двух великих немецких мыслителей в решении сложных историографических и конкретно-исторических задач их времени.
Гердер и Гёте были не просто современниками, но друзьями и соратниками. Формирование их взглядов относится в основном к 70 — началу 80-х гг. ХVIII в. К середине 80-х гг. они были признанными лидерами в духовной жизни Германии. Уже вышла книга Гердера "Еще одна философия истории человечества", а также работы по проблемам теории и истории искусства. В 1784 г. была опубликована первая часть его труда "Идеи к философии истории человечества". Гёте был автором "Гёца фон Берлихингена", "Бергера", "Прометея", был создан первый вариант "Фауста". К этому времени интерес к естествознанию у Гёте приобретает характер научных исследований, он развивает идею первофеномена в ботанике и биологии, ставшую одной из основополагающих в дальнейшем развитии диалектических представлений о мире. Первая часть "Идей…" Гердера явилась во многом итогом совместного осмысления сущности явлений природы. {155}
В 1786 г. Гёте отправляется в двухгодичное путешествие по Италии, в 1787 г. появляется третья часть гердеровских "Идей", посвященная истории древнего мира. Таким образом, оба мыслителя оказались одновременно вовлеченными в область близких и однородных проблем, и если 80-е гг. можно назвать временем их наибольшей духовной близости, то это связано более всего с изучением истории античности и античного искусства.
Гердеровские "Идеи…" в целом показывают его верность просветительской идеологии, но в постановке и решении многих историографических проблем он оказался намного впереди просветительского понимания истории. Для Гердера характерно совершенно нетипичное для конца ХVIII в. противопоставление Греции и Рима. Идиллическая картина гармоничности древней Греции распространяется им на все стороны жизни и искусства. Неудивительно, что и проблема внутренней структуры древнегреческого общества затушевывается Гердером. Хотя немецкий исследователь и видит неоднородность греческого общества — он употребляет термины "рабство", "народ", "демос", "аристократия", "илоты", — но явно не желает развивать эту тему. Все описание этого периода истории проникнуто духом восхищения древнегреческим искусством и сожаления по поводу гибели этой цивилизации. Целостность, гармоничность, совершенство — вот что восхищает Гердера. "Греция… испытала все эпохи и всеми насладилась до конца; она развила в себе все, что могла развить, а такому совершенству вновь способствовали счастливые обстоятельства" (с. 395).
Иную оценку дает исследователь римской истории в целом и строю римского общества, в частности. Рим осуждается мыслителем за многочисленные войны, за стремление к порабощению. "Рима нет, а пока он существовал, чувство всякого человека должно было сказать ему, что эти чудовищные, эти тщеславные победы навлекают гибель и проклятие на его отечество" (с. 403).
Просветительское представление о неизменности человеческой природы являлось одной из слабых сторон этого этапа развития историографии. В значительной мере это относится к трактовке Гердером история античности. Так, римский характер представляется ему вечным (с. 399), неизменным было, по мнению {156} Гердера, и внутреннее устройство римского общества. "Ромул исчислил свой народ и разделил его на трибы, курии и центурии; он обмерил поля и распределил земли между культом, государством и народом. Из народа он выделил благородных и горожан; из первых он составил сенат, а с первыми должностями в государстве соединил исполнение священных жреческих обрядов. Было избрано войско всадников, составивших в позднейшие времена своего рода среднее сословие между сенатом и народом, а оба эти основные сословия еще теснее были связаны меду собой отношениями патрона и клиентов" (с. 397). Все же взгляд на социальную структуру Рима является у Гердера, несомненно, более историчным, чем решение этой проблемы не только в отношении истории Греции, но, пожалуй, и любого другого народа. Сама неприязнь к Риму нацеливала историка на то, что он не проходил мимо конфликтов, внутренних потрясений в истории этого времени.
Говоря о противоречиях, сыгравших роковую роль в истории Рима, Гердер выделяет и рабство как один из факторов, обострявших эти противоречия: "…завоеватели мира согнали рабов со всех сторон света, и добрые господа обращались с ними мягко, а немилосердные — словно с животными. Было бы чудом, если бы от этой чудовищной толпы угнетенных людей не произошло беды для Рима; как всякое дурное установление, и рабство должно было повлечь за собой возмездие и кару" (с. 411-412). И все же в представлениях исследователя рабство остается где-то далеко на заднем плане в общей картине римской истории.
Конфликты внутри свободного населения Рима больше привлекали внимание Гердера. "Ведь если со временем классы населения и умножились, и изменились, и стали враждовать между собой, если возникли жестокие споры о том, каковы обязанности каждого из классов, или разрядов, римского населения, если среди горожан стали возникать беспокойства, вызванные растущими податями и гнетом богачей, если трибуны выдвигали столь много предложений, служащих облегчению жизни народа, а среднее сословие, всадники, предлагали переделить земли и улучшить судопроизводство, если споры о границах сословий сенатского, патрицианского и плебейского принимали то ту, то иную форму, пока всякие различия между сословиями не стерлись вообще, — во всем этом мы видим только одно: случайные ситуации, {157} в которых невольно оказывается грубо слаженная, живая машина, — только такой машиной и могло быть римское государство в стенах одного города" (с. 398). Гердер как будто не видит закономерности потрясений, переживавшихся Римом. Однако такое представление было бы упрощением его взглядов. С одной стороны, историк подчеркивает цельность, монолитность Рима как агрессора, с другой — видит причины гибели этого государства в его внутреннем строе: "так было устроено само государство с его нечеткими или неправильно проведенными линиями разграничения между сенатом, всадниками и гражданами. Ромул, производя такое разделение, не мог предвидеть всех ситуаций; он делил народ, как того требовали конкретные условия времени, а когда условия изменились, он погиб от руки тех, для кого авторитет его был обузой" (с. 409). Оценка Рима, его внутреннего строя и причин его гибели — яркий пример того, как Гердер "вырастал" из просветительских представлений о сущности истории, ставил вопрос о "механизме" исторического развития и не мог его решить. Марксистские исследователи справедливо подчеркивают, что Гердер говорил о закономерности катаклизмов, переворотов в истории3), но по существу не видел их причин, а следовательно, не понимал их природы. Просветительская вера в возможности правителя определять строй государства, взаимоотношения между различными социальными группами явственно обнаруживает у Гердера свои слабые стороны. Констатируя противоречивость, внутреннюю нестабильность римского общества, исследователь все же не дает ответа на вопрос, была ли эта противоречивость явлением закономерным или же она явилась следствием каких-то упущений, несовершенства законов. И это не частное какое-то противоречие, но характерная черта исторических взглядов немецкого мыслителя, ибо рядом стоят проблемы совершенствования человечества, его путей и возможностей, отношения к настоящему и будущему — проблемы, которые также не были решены Гердером.
Как и для Гердера, изучение античности было для Гёте в течение всей его жизни источником обогащения, обоснования его научных изысканий. Путешествие в Италию послужило развитию его мировоззрения в целой, оказалось очень плодотворным для его поэтического творчества. Здесь был завершен "Эгмонт", {158} продолжена работа над "Вильгельмом Мейстером". Во время поездки Гёте ведет наблюдения над строением почвы, характером растительности. В начале путешествия он мечтает найти реальное прарастение, к концу его эта идея принимает почти завершенную форму категории типического. "С этой моделью и ключом к ней станет возможно до бесконечности придумывать растения, вполне последовательные, иными словами — которые если и существуют, то, безусловно, могли бы существовать, и, не будучи поэтическими или животными тенями, обладать внутренней правдой и необходимостью. Этот же закон сделается применимым ко всему живому" (с. 159). Придание завершенности идее первофеномена вело Гёте к утверждению его идеи единства природы — это то, что объединяло двух мыслителей. Из Италии Гёте писал другу: "Где бы мне ни попалось что-нибудь твое, оно всегда будет для меня желанным, — ведь наши представления схожи, хоть мы и очень разнимся друг от друга, и схожи прежде всего в главном и основном" (с. 158).
Но, конечно, более всего Италия привлекала поэта как средоточие памятников искусства — искусства античности и эпохи Возрождения. Уже то обстоятельство, что две великие эпохи в истории искусства оказались сосредоточенными в одной точке Земли, определяло рассмотрение искусства с точки зрения его развития и давало возможность от истории искусства обращаться к проблемам истории как таковой. Представление о взаимосвязанности античности и Возрождения роздало идею о преемственности, непрерывности истории. Такой подход в понимании исторического процесса отвергал просветительский тезис об отрицании, преодолении предшествующих эпох, о полном освобождении настоящего от прошлого. "История читается здесь иначе, чем в любом уголке земного шара. В других местах ее читаешь извне, а в Риме кажется, что читаешь изнутри, — все прошедшее теснится вокруг тебя и от тебя же исходит. И это относится не только к Римской, но и ко всеобщей истории" (с. 79).
Идея исторического развития как непрерывности и преемственности — одна из главных, сформировавшихся у Гёте в период путешествия по Италии. Она развивается главным образом применительно к истории искусства: поэт интересуется египетским и этрусским искусством как предшественниками достижений великих {159} мастеров, а Палладио рассматривает как связующее звено между античностью и современностью. "Множество замечательных бюстов переносят меня в прекрасные античные времена. Увы, мне ясно, как сильно я отстал в этой области знаний, но я все наверстаю, путь мне уже открылся. Палладио показал мне его, так же как путь ко всем искусствам и к самой жизни" (с. 48). Из представлений о преемственности рождается идея переходных периодов, неравнозначности отдельных периодов истории, о закономерности этапов, подготавливавших взлет искусства, и о необходимости и плодотворности их изучения. "Интерес к истории охватывает тебя все сильнее, когда рассматриваешь картины старых мастеров," — писал Гёте о своих впечатлениях от знакомства с живописью малоизвестных художников, предшественников Рафаэля (с. 56). Многообразие, многоплановость искусства позволяет Гёте делать глубокие выводы и от изучения искусства переходить к познанию жизни в самом широком смысле слова: "…с искусством обстоит так же, как с жизнью: чем глубже в нее вникаешь, тем она становится необъятнее. На небе искусства возникают новые звезды; я не могу их исчислить, и они сбивают меня с толку" (с. 57). Эта идея, зародившись в Италии, сопутствует Гёте всю дальнейшую жизнь и определяет развитие диалектического взгляда на историю. "Да, каждое явление и даже каждый миг имеют бесконечную ценность, потому что они являются выразителями целой вечности", — скажет он позднее4).
Диалектика мыслителя в рассмотрении истории нашла свое яркое выражение в стремлении увидеть в частном общее, а в общем различать частное, хотя в Италии такой подход кажется ему; пока еще почти недоступным. "Но в Риме попадешь в школу, где каждый день говорит тебе так много, что ты о нем уже ничего не решаешься сказать. Надо было бы годами жить здесь, храня пифагорейское молчание" (с. 69-70). И далее Гёте завершает свою мысль о необходимости, но сложности намерения охватить все многообразие античной и более поздней итальянской культуры: "…и целое, сколько ни думай и ни мечтай, все равно не может возникнуть в твоем воображении… И я радуюсь благодатным последствиям, которые будут на мне сказываться до конца моих дней” (с. 72). {160}
В этом последнем утверждении поэт оказался как нельзя более прав. В "Итальянском путешествии", в письмах Гёте из Италии угадываются многие идеи, проблемы, обосновывавшиеся мыслителем в течение всей последующей жизни. Так, проблема единства, всеобщности исторического процесса стала центральной в его понимании истории, и все остальные как бы нанизывались на нее. "Здесь видишь жизнь, которая длится 2 тысячи лет, а то и больше, столь многообразную в силу смены эпох и в корне изменившуюся, но ведь почва-то оставалась все та же, и горы все те же, а частенько все та же колонна и та же стена, в народе — все тот же характер; ты становишься соучастником великих решений судьбы, и наблюдателю поначалу трудно разобраться, как Рим сменяется Римом, и не только старый Рим новым, но как различные эпохи наслаиваются одна на другую" (с. 69). Очевидно, что просветительская идея о неизменности человеческой природы разделялась Гёте вместе с Гердером и служила доказательством единства и познаваемости истории. Но уже в Италии поэт трактует эту проблему несколько шире. Народ для него — носитель исторических традиций, не объект, а субъект истории.
По приезде в Венецию Гёте записывает: "Все, что сейчас меня окружает, — это грандиозное и достойное творение объединенных человеческих усилий, величественный памятник, памятник не властелину, а народу" (с. 41). Поэт вдохновенно впитывает в себя атмосферу современной ему Италии, надеясь в образе жизни итальянцев увидеть отголоски давно минувших времен. "Как всегда, мое внимание привлек народ — большие массы людей, их вынужденная, а не избранная жизнь здесь" (с. 39). Гёте подчеркивает трудолюбие итальянцев, связь их образа жизни с природными условиями, его радует их склонность к театральным представлениям, искренность их реакции на ту или иную пьесу. "Народ здесь до того простой и естественный, что ты и сам становишься таким же" (с. 105). Эта "простота и естественность" кажутся поэту главными унаследованными от древних качества народа. Интересно, что и в античном искусстве Гёте привлекают те же тенденции. "Что касается Гомера, то у меня словно пелена упала с глаз, — пишет он Гердеру. — Описания, сравнения, etc., представляющиеся нам столь поэтическими, несказанно естественны, но при всем том исполнены такой чистоты и задушевности, {161} что повергают в страх. Даже самым странным выдуманным событиям свойственна поразительная натуральность, и я никогда не чувствовал ее в такой мере, как здесь, вблизи от описываемых деталей" (с. 159).
Вместе с тем представление о единстве истории, о простоте нравов древних греков и римлян не рождают у Гёте иллюзии о бесконфликтности античного общества. "Многое можно искать здесь, но только не единства, не согласованности. А это то, что вводит в заблуждение многих иностранцев", — пишет он Шарлотте фон Штейн из Италии5). Но это лишь намек, никак не развитый потом в этот период. Безусловно, нельзя говорить о том, что путешествие в Италию окончательно сформировало его отношение к истории древней Греции и Рима.
В 80-е гг. гердеровское представление об античности было более конкретным, завершенным, нежели у Гёте. Но ясно и то, что Гёте часто вообще не высказывался по поводу вопросов решенных и неоспариваемых. В этот период взгляды друзей и соратников на сущность истории если не совпадали, то взаимно дополняли друг друга. Получив третью часть "Идей…", Гёте немедленно пишет Гердеру из Италии: ”… — прежде всего — горячая благодарность за "Идеи"! Они для меня как бесценнейшее Евангелие, в котором соединено все самое интересное из того, что мне довелось познать в жизни. То, над чем мы так долго бились, здесь представлено с исчерпывающей полнотой. Сколько стремлений к хорошему и доброму пробудила во мне твоя книга!" (с. 181-182).
Для Гердера "Идеи…" стали вершиной осмысления истории. Для Гёте путешествие в Италию стало переломным этапом, началом его обращения к истории, в котором решающую роль сыграла Великая французская революция. В последние десятилетия жизни интерес к истории, к общественным проблемам становится для Гёте определяющим, и решались эти проблемы в соответствии с его оформившимся реалистическим и диалектическим мировоззрением.
Развив и всесторонне обосновав свои представления о сущности искусства, о его связи с эпохой6), поэт отказывается от тождественного отношения к искусству и истории античности. Искусство древних навсегда остается для него образцом для {162} подражания: "Да будет каждый греком на свой собственный лад! Но пусть он им будет"7). В отношении же к самой истории Греции и Рима ярче проявляется историзм мыслителя, он видит общие тенденции в развитии этих государств, окончательно отказывается от гердеровского противопоставления этих периодов истории. "Римская история, собственно говоря, уже не отвечает нашему времени. Мы сделались чересчур гуманными, и нам претят триумфы Цезаря. Точно так же греческая история мало плодотворна для нас. Правда, там, где этот народ имеет дело с внешними врагами, он поражает величием и блеском; однако раздробление государств, вечные внутренние войны, то, что грек постоянно обращает оружие против грека, — все это совершенно невыносимо"8). Однако такая конкретная и довольно резкая оценки истории античности (вызванная, кстати, обстоятельствами разговора), является в целом нетипичной и для позднего Гёте. Общая тенденция в отношении к античной истории осталась прежней: не давая прямой оценки эпохе, находить в ней аргументы для доказательства своих идей. Но идеи были новыми, рожденными послереволюционной эпохой.
Гёте приходит к убеждению о наличии противоречий как в современном мире, так и в прошлые века. "Мир всегда был разделен на партии, особенно сейчас"9). Эти противоречия он считал неизбежными и связывал их с разделением общества на классы и социальные группы, интересы которых часто были противоположны. "Средние, то есть индифферентные отношения присущи богу или животному. Крайняя ненависть или любовь, победа или смерть, господство или подчинение свойственны только человеку. Солон совсем не хотел надпартийности…, так как она есть лишь скрытое наивысшее господство"10). Представление о борьбе противоположных сил в обществе и, в частности, в эпоху античности, не было частным выводом Гёте, но подтверждалось анализом различных аспектов истории — например, историей искусства. Так, поэзия Лукреция отразила, по его мнению, нараставшие в Риме противоречия11).
Исторический оптимизм Гёте, утверждавшийся после Великой французской революции, опирался на глубокое убеждение Гёте в активной, творческой роли человека в истории. Это нашло свое выражение в "Фаусте", в "Вильгельме Мейстере", в {163} оценке отдельных исторических личностей. "Лукреций жил в такую эпоху — в создании которой он и сам участвовал, — когда римская поэзия, можно сказать, достигла своего высокого стиля"12).
Аналогично и другие аспекты исторических взглядов Гёте формировались при его неотступном внимании к истории древних Греции и Рима. Убеждение в неповторимости, индивидуальности каждой эпохи, ее значимости в общей цепи исторического развития стали важнейшими компонентами его взглядов на сущность истории. "Постоянно твердят об изучении древних, но ведь это означает только одно: обрати внимание на действительную жизнь и стремись выразить ее, ибо так именно и делали древние в свое время"13).
Таким образом, в последние десятилетия жизни Гёте, выпавшие на послереволюционный период, его взгляд на сущность античного общества, на взаимосвязь прошлого и настоящего стал более научным, отвечавшим потребностям развития науки XIX в.
Кругова Н.И.
(Алтайский государственный университет, Барнаул)
1) Гёте И.В. Из "Итальянского путешествия" // Собр.соч. в 10-и т. — М., 1980. — Т.9. — С. 35. Далее цитирование "Итальянского путешествия" дается по данному изданию.
2) Гердер И.Г. Идеи к философии истории человечества. — М., 1977. — С. 391. Далее "Идеи…" цитируются по данному изданию.
3) См.: Могильницкий Б.Г. О генезисе немецкого идеалистического историзма (к постановке вопроса) // Методологические и историографические вопросы исторической науки. — Томск, 1982. — С. 92-110.
4) Эккерман И.П. Разговоры с Гёте в последние годы его жизни. — М., 1934. — С. 189.
5) Goethе J.W. Вriefe: In 4. Вd. — Нamburg, 1963. — Bd. 2. — S. 22.
6) Об эстетических взглядах Гёте см.: Гулыга А.В. Мыслящий художник // Гёте И.В. Об искусстве. — М., 1975. — С. 5-55.
7) Гёте И.В. Об искусстве… — С. 305.
8) Эккерман И.П. Указ.соч. — С. 249.{164}
9) Goethe J.W. Maximen und Reflexionen. — Leipzig, 1953. — S. 157.
10) Goethes Gespräche. Ohne die Gespräche mit Еckermann. — Wiesbaden, 1957 — S. 704.
11) Гёте И.В. Об искусстве… — С. 460.
12) Там же. — С. 460.
13) Цит. по: Кессель Л.М. Гёте и "Западно-восточный диван". — М., 1973. — С. 137.
Написать нам: halgar@xlegio.ru