Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

К разделам: Ганза | Новгород

[125]

Хорошкевич А.Л.
Кредит в русской внутренней и русско-ганзейской торговле XIV—XV веков

История СССР, № 2, 1977.
[125] — начало страницы.
OCR Bewerr.

Кредит — спутник развитых товарно-денежных отношений и его появление в торговле —показатель прочности, постоянства и упорядоченности торговых связей, формирования общих юридических норм в сфере торговых отношений.¹⁾

Кредит, как денежный, так и коммерческий (предоставляемый продавцом товара покупателю в форме отсрочки платежа), был существенным фактором развития обмена в период средневековья в условиях нехватки благородных металлов и денежных средств.

Система кредита пронизывала всю международную торговлю позднего средневековья, в том числе и ганзейскую.²⁾

Современные буржуазные историки, преувеличивая роль кредита, приравниваемого ими к кредиту капиталистического общества, видят в банковском обращении первые признаки зарождения капиталистического общества.³⁾ Однако одно развитие кредита и банков — не доказательство развития капитализма, главным признаком которого, как известно, является превращение рабочей силы в товар.

Кредит в русской и белорусской торговле позднего средневековья, как внутренней, так и внешней, изучен недостаточно. Русская буржуазная историография, преувеличивавшая уровень развития торговли,⁴⁾ подчеркивала и значительную роль кредита. В. А. Удинцев и М. В. Довнар-Запольский писали, что уже Русская Правда знала заем для торговых целей, что Псковская Судная грамота зафиксировала систему векселей, долговых записей.⁵⁾

В советской историографии история кредита в период средневековья практически не изучалась. Это породило необоснованные утверждения о том, что «до середины XVII в. ... в России кредитные операции осуществлялись исключительно в форме ростовщических операций».⁶⁾ Такое представление в дальнейшем проникло и в обобщающие труды по истории народного хозяйства.⁷⁾ Другие историки экономической истории, в том числе и такие видные, как С. В. Бахрушин, вопреки даже собственным наблюдениям о ростовщических операциях в России в конце XVII в., [126] писали об «отсутствии капиталов и кредита» в России в период позднего средневековья.⁸⁾

Впервые проблему изучения кредита и ростовщичества в средневековой Руси четко поставил М. Н. Тихомиров, обратив внимание на то, что крупные купцы являлись кредиторами разорявшихся или просто обедневших князей и бояр. К кредиту, по его наблюдениям, прибегали также ремесленники и мелкие торговцы. Он писал: «Если бы кто-либо занялся историей кредита в Древней Руси, он, вероятно, столкнулся бы с очень интересными явлениями, в частности, с большим распространением различного рода кредитных сделок».⁹⁾ Пожелание М. Н. Тихомирова отчасти выполнил И. Э. Клейненберг (см. ниже).

Цель настоящей статьи — попытаться выяснить роль и формы кредита, степень развития коммерческого кредита в русской средневековой торговле (точнее — в торговле северо-западной, западной Руси и Белоруссии).

Круг источников изучаемой темы крайне узок: кредитные отношения зафиксированы лишь законодательными памятниками и завещаниями. Среди законодательных памятников наиболее подробно долговые отношения, в том числе и в торговле, были регламентированы в Псковской Судной грамоте, составлявшейся на протяжении второй половины XIV—XV вв.

Духовные грамоты купцов не сохранились. Известны только духовные князей, бояр, т. е. лиц, лишь отчасти вовлеченных в торговлю. Монастырские фонды скудны по части торговой документации. Некоторый свет на общее значение кредита в общественной жизни Руси проливают публицистические и литературные памятники (в частности, повесть о Щиле).

Однако всего этого недостаточно, чтобы всесторонне представить развитие кредита. Поэтому наши наблюдения будут поневоле иметь односторонний характер.

Древнейшие договорные грамоты русских князей конца XIV — начала XV в., регламентировавшие их взаимоотношения по земельным, имущественным и другим делам, включали формулу: «А холопу, робе, даному, положеному, заемному, поручному, земле, воде суд от века».¹⁰⁾ Эта формула позволяет представить, что существовал институт займа, заклада, поручительства. Касалось ли это торговли, неизвестно. Отношения займа, заклада и поручительства регламентировались наряду с другими имущественными вопросами — о владении землей и водой, холопами. Наряду с этой формулой существовала и другая: «А суженое, заемное, положеное, поручное отдати по исправе».¹¹⁾ Эта статья была посвящена специально вопросам займа и поручительства. Возможно, под термином «суженое» скрывалось обязательство, взятое покупателем при покупке товара в кредит. Во второй половине XV в. в договорные грамоты включалось требование: «А заемному и поручному и всему обидному межи нас суд без перевода».¹²⁾ На этот раз заем и поручительство выделены отдельно, вероятно, «обидное» — это конфликты возникавшие в связи с невыполнением обязательств займа. На протяжении XV в. недоразумения, возникавшие в связи с займом и поручительством, постепенно выделились из всех остальных спорных вопросов. В это время [127] договорные грамоты включали уже обязательство выдавать должника и поручителя тотчас по разборе дела.¹³⁾

С 30-х годов XV в. появляется новая клаузула относительно переноса долга от одного кредитора к другому, так называемого «перевода серебра»: «А что инятцы поиманы на бою[...], на которых поиманы кабалы или в целованьи и на поруце у меня, или серебру перевод учинил буду, и мне тех тебе отпустити, а кабалы отдати, а целование и порука свести, и переводное серебро».¹⁴⁾ Эта статья интересна и тем, что в ней впервые упоминаются документы, которыми оформлялись долговые отношения — «кабалы». Наряду с этим, вероятно, заем и долг оформлялись и без письменных документов — только одним целованием креста. По формулам долговых грамот нельзя определить, о каких должниках и каких займах шла речь. Не исключено, что эти общие формулы касались не только займов и поручительства по крестьянам, но и займов торговых.

Некоторые подробности относительно кредита в торговле сообщают Псковская Судная грамота (далее: ПСГ) и Судебник 1497 г.

Статья 101 ПСГ прямо посвящена торговой ссуде и обязательствам поручителя: «Если кто-либо будет взыскивать на ком торговую ссуду или исполнение обязательств поручителя или еще что-либо, то дело передается на усмотрение того, кому предъявили иск: он может выйти на поединок [с ответчиком] или возвратить на суде [объект иска]». Перевод А. А. Зимина текста статьи 101 («А кто имет на ком торговли искать») не совсем точен, так как в ней речь шла о товаре, отданном в кредит, а не о ссуде, под которой принято понимать денежную ссуду. О последней и взимании процентов говорится в ст. 73 ПСГ: «имание по записи, да и гостинец будет писан по записи».¹⁵⁾ В отличие от денежной ссуды, товарный кредит, по-видимому, не сопровождался взиманием процентов.

ПСГ очень строго разделяла просто долг (ст. 36) и долг, сделанный в процессе торговли: «долг» и «торговые деньги» (стр. 38). Торговые деньги, в отличие от простого долга, как и товар, отданный для торговли, могли взыскиваться судебным поединком или возвращаться по требованию истца.

В случае возвращения долга по долговой расписке — «доске» — должник получал документ, удостоверявший получение торгового долга, так называемую «рядницу», копия которой должна была храниться в городском архиве — церкви св. Троицы.¹⁶⁾

Торговый заем обеспечивался и другим документом — «записью», который М.В.Довнар-Запольский приравнивает к векселю. Требования к наследникам относительно торгового займа или ссуды могли быть предъявлены только при наличии «записи» (ст. 14). Иски же торговой ссуды или денег на поручителе удовлетворялись только в том случае, если имущество перечислялось поименно, вероятно, также в «записи» (стр.45).¹⁷⁾

Многочисленность статей в ПСГ, посвященных торговой ссуде, свидетельствует о широком распространении кредита в псковской торговле, причем кредита как в денежной, так и в товарной форме. [128]

Те же формы знает и Судебник 1497 г. В статье 55 «О займех», восходящей еще к нормам Русской Правды, речь идет о купце, который берет чужой товар или деньги, отправляясь в торговое путешествие. Если товар случайно погибнет в результате пожара или военных действий, должник с разрешения боярина великого князя получает так называемую «полетную» грамоту, согласно которой он уплачивает истцу стоимость товара или возвращает деньги без процентов. Если товар потерян в результате нерадивости купца, последний мог быть отдан в рабство истцу.¹⁸⁾

Эта статья говорит, может быть, не о кредите как таковом, а о форме торговых отношений, близкой к нему. Купец, берущий чужой товар или деньги, становится не столько приказчиком владельца товара, сколько его должником. Именно так составитель Судебника и рассматривал этот случай, подводя его под разряд «займа».

Судебник не указывает, какими документами оформлялся договор торгового займа, но формуляр заемной торговой кабалы можно попытаться реконструировать по формулярам сохранившихся от конца XV — начала XVI в. заемных и заемных докладных грамот, оформленных в великокняжеской канцелярии.¹⁹⁾ Вероятно, в заемной торговой кабале указывалось количество и качество товара, предоставлявшегося купцу, подробно оговаривались условия займа. Формуляр «полетных» грамот, известных с середины XVI в., имел некоторые черты сходства с жалованной, и не претерпел, видимо, серьезных изменений на протяжении конца XV — середины XVI в. В нем содержится подробное описание причин, затруднявших уплату долга с процентами, условия освобождения от выплаты «роста», дата. Так же строилась и долговая кабала виленского бургомистра Онко Грицевича, данная им кн. Ф. И. Бельскому в 1495 г. на 100 руб. новгородскими деньгами. Должник обязался «тыми ...денгами торговати, а что приторгую тыми его денгами яз, Онко, и нам тот прибыток со князем Феодором на полы».²⁰⁾

На Руси во все изучаемое время условия займа были очень тяжелы, проценты выплачивались в размере одной пятой долга. Впрочем, как показал И. Э. Клейненберг, в первой четверти XV в. заемный деловой процент в новгородско-ганзейской торговле достигал лишь 10%.²¹⁾

Одной из особенностей русской внутренней торговли было участие в ней различных социальных слоев. Помимо купечества и его богатейшей части — гостей, во внутренней торговле участвовали крупные светские и духовные феодалы. Договорные и духовные грамоты часто называют в качестве должников купцов и монастырей верхушку светских феодалов.²²⁾

Участие русских князей во внутренней торговле, и в частности, в торговле солью, иногда вынуждало их прибегать к кредитам. Так, верейский и белозерский князь Михаил Андреевич, торговавший солью, был [129] должником Кириллова Белозерского, Пафнутьева Боровского и Мартемьянова монастырей, финансировавших его операции. В своем завещании Михаил Андреевич писал: «Дати ми в Кирилов монастырь игумену с братьею, полтораста рублев. Да опрочь того, занял Микитка на мою ж соль в Кирилове ж манастыри у игумена шестьдесят рублев да шесть рублев. Да тот же Микитка занял у Пафнотьевского старца у Венедикта два рубля на мою ж соль. Да тот же Микитка занял в Мартемьянове монастыри два рубля на мою ж соль».²³⁾ Среди долгов «на соль» верейского князя указан и долг Ивану Сафаринову (вероятно, гостю и вотчиннику) суммой почти в 50 руб.

Судя по литературным памятникам, кредиторами выступали и новгородские посадники. Посадник Щил, прототипом которого В. Л. Янин считает Богдана-Феодосия Обакуновича (умер в 1415 г.), раздавал деньги для торговли тем лицам, которые не имели достаточно средств для этого.²⁴⁾ Явление это было, вероятно, обычным для Новгорода, если описание его попало в повесть.

В духовных записаны и случаи кредитования русских князей купечеством. Такая практика сохранялась на протяжении всего XV и начала XVI в.²⁵⁾ Так, Вепрь, братья Исаковы — Кошкарь и Осмой, жена Алеши Денежникова, судя по духовной рузского князя Ивана Борисовича, одолжили ему около 300 руб. И волоцкий князь Федор Борисович остался должником Вепря и других купцов, а также монастырей.²⁶⁾ Впрочем, из-за недостатка данных нельзя точно сказать, насколько широко было распространено кредитование князей купечеством. Следует только заметить, что в этом отношении русские князья не составляли исключения среди крупнейших феодалов Европы — последние так же часто прибегали к займам у купечества.²⁷⁾

Судя по размерам займов, купечество северо-западной Руси конца XV — начала XVI в. располагало значительными свободными средствами. В этом убеждают и отрывочные данные публицистики начала XVI в. О существовании «финансовых воротил» рассказывает послание Иосифа Волоцкого Борису Васильевичу Кутузову (1511 г.): «... был... в его вътчине в Ржеве доброй человек Борис Горохов, могл не за одну тысячю рублев. Князь Борис Васильевич жаловал его до своей смерти (умер в мае 1494 г. — А. X.), а держал его ровно з бояры, ано вся Ржева о нем жила... Ано было у Бориса добре много денег в людех и в Ржеве и в ыных городех».²⁸⁾ Вероятно, речь шла не только о ростовщичестве, но и о торговых займах. Вряд ли «доброй человек» изо Ржева раздавал бы деньги в рост в чужом городе.

Если сопоставить разрозненные сведения духовных и договорных грамот с лаконичными установлениями ПСГ и Судебника 1497 г. и вниманием литературы и публицистики к вопросам кредита, можно предположить, что отношения торгового займа были хорошо знакомы русскому обществу XIV—XV вв., так же, как и ростовщичество.

Отношения кредита пронизывали не только русскую внутреннюю торговлю, они хорошо были известны и внешней торговле с ливонским [130] и ганзейским купечеством. Этот факт был отмечен как в буржуазной, так и в советской литературе.

А. И. Никитский отметил значительное распространение кредита в товарной форме. Причины этого он видел в недостатке благородных металлов и капиталов. Он охарактеризовал и позицию Ганзейского союза, запрещавшего кредит на протяжении XIV г.²⁹⁾ Л. К. Гетц полагал, что именно кредитные операции в рижско-полоцкой торговле до конца XIV в. отличали ее от ливонско- и ганзейско-новгородской торговли.³⁰⁾ Общие установки Ганзейского союза в вопросе о кредите рассматривал Ф. Доллингер, показавший усиление борьбы ганзейских городов против кредитных операций как самих ганзейцев друг с другом, так и с купечеством соседних стран.³¹⁾

В советской литературе вопроса о кредите в русско-ганзейской торговле касался лишь И. Э. Клейненберг, объяснявший причины «абсолютного» запрета кредитных сделок — кардинального принципа Ганзы уровнем «хозяйственного развития городов Северной Германии, удовлетворявшихся еще примитивными формами кредитных отношений».³²⁾ Ганза, средневековая торговая организация, пыталась регламентировать все стороны торгового процесса,³³⁾ в том числе и получение прибыли. Торговый или коммерческий кредит резко увеличивал объем торговли, количество товаров, находившихся в обороте, тем самым способствуя понижению цен на него и сокращению прибылей ганзейского купечества. Это и оказалось дополнительной причиной запрещения кредита в конце XIV — начале XV вв. не только в Новгороде, но и во Фландрии, откуда в Новгород поступали сукна.

О развитии и формах кредита в русско-ганзейской торговле можно судить по актовым источникам (уставам немецкого двора в Новгороде и Полоцке, постановлениям съездов ганзейских и ливонских городов), делопроизводственным материалам (переписке немецкого и русского купечества, отчетам послов о переговорах с русскими и т. д.). Эти источники содержат либо законодательные установления о нормах русско-ганзейской торговли, либо упоминания о конфликтах в связи с невыполнением обязательств по кредитным сделкам. При той системе слежки, которую организовало купечество Ливонии за своими представителями в Новгороде и Пскове, от ганзейцев вряд ли могла ускользнуть какая-либо кредитная сделка с русскими купцами. Русские же источники, сохранившиеся значительно хуже, нежели немецкие материалы, в целом содержат случайные данные о кредите.

Кредитные отношения русского и немецкого купечества возникли еще в XIII в. Уже в договоре Смоленска с немецкими городами 1229 г. предусматривалась уплата долгов в первую очередь иностранному гостю и лишь потом русскому.³⁴⁾ Та же практика существовала и в торговле с Новгородом. Договор 1269 г. предписывал судебное разрешение спорного вопроса о долге, запрещал арест должника и применения к нему насилия. Речь в договоре шла и о русском должнике и об иностранце. Подобно [131] смоленскому договору 1229 г., и в 1269 г предусматривалась первоочередная уплата долга иностранному купцу. В случае же злостной неуплаты имущество должника на третий год могло быть задержано.³⁵⁾

Свобода кредита в русско-ганзейской торговле сохранялась до конца XIII в. Запрет ввела вторая редакция скры (устава) Немецкого двора в Новгороде, составленная около 1295 г. Под страхом высокого штрафа отныне запрещалось приобретать у русских купцов товары в долг. На протяжении XIV в. запрет кредита в новгородско-ганзейской торговле повторялся неоднократно — в 1338, 1366 и следующих годах.³⁶⁾

Между тем и на Двине и в Пскове по-прежнему продолжалась кредитная торговля. В Пскове начала XIV в. существовала даже практика поручительства за немцев: «Зде ваша братия и дети ваши торгують и вводять люди добры в поруку». Об одном казусе в связи с поручительством за немцев пишут псковские посадники и сотские с требованием выдать некоего рижанина Нездильца, который торговал с Кумордою и не доплатил значительную сумму денег. Пскович Иван Голова поручился за рижанина, который, уклоняясь от уплаты долга, «побежал» в Ригу.³⁷⁾

Кредитная торговля на Двине в конце XIII — начале XIV в., и в особенности в 80-90-е годы XIII в., по наблюдению Е. И. Муравской, протекала очень интенсивно. Как показывают данные рижской долговой книги, 17% всех кредитных сделок, зафиксированных в ней, было заключено с русскими купцами. Правда, в это время, как отметил еще М. В. Довнар-Запольский, преобладал денежный кредит.³⁸⁾

Несмотря на наличие запрета, позиция Ганзы по отношению к кредиту в XIV в. не была однозначной. Так например, в Новгороде в 1371 г. у некоего Годеке Крампе было конфисковано 11 тысяч беличьих шкурок в качестве наказания за кредитную торговлю в Штральзунде. Но когда за него поручились ганзейцы Альберт Букхорн, Арнд Вастерт и Герд Кусфельд, то съезд в Любеке 1373 г. решил возвратить ему задержанную пушнину и отменить назначенное наказание.³⁹⁾

В конце XIV в., т. е. столетием позже запрещения кредита в ганзейско-новгородской торговле, ливонские города начали борьбу за отмену кредита и в двинской торговле. В марте 1392 г. Любек и ливонские города объявили, что они охотно отменили бы кредит в торговле с Русью.⁴⁰⁾ Объединение под общим названием «Русь» всех восточных контрагентов ливонцев свидетельствует о том, что в это время не делалось принципиального различия между Новгородом и Полоцком в отношении кредитной торговли. Вплоть до 1397 г. кредитная торговля здесь фактически еще не была запрещена. Немецкие купцы, находившиеся в Полоцке и готовившиеся покинуть город по предписанию великого князя литовского Витовта, сообщали городскому совету Риги, что не могут этого сделать, поскольку в городе еще нет «наших должников».⁴¹⁾ Вероятно, [132] эти лица предоставляли кредит не только жителям Полоцка, но и соседних Витебска и Смоленска. Впрочем, возможно, речь шла о полочанах, уехавших торговать в Ригу или другие русские города.

О подробностях торговли в кредит можно судить по письму некоего Хинрика Роне, который в 1400 г. писал «высшим купцам» Полоцка, чтобы они купили 2 ласта^*) воска и при первой возможности отправили ему этот воск, серебро же у него готово. В это же время новгородец Макофей предоставил товарный кредит Гансу Бракелю за проданные ему 7 «тысяч» (14 шиффсфунтов^**)) воска. В обмен он должен был получить 70 бочек меда.⁴²⁾

В 1399—1400 гг. кредит в русской торговле был отменен. Вслед за тем по инициативе ливонских городов был принят трехлетний запрет кредитных сделок во всех ганзейских городах с неганзейскими контрагентами.⁴³⁾

Отмена кредита в полоцко-рижской торговле привела к резкому конфликту с князем Витовтом. Его попытка купить сукна в кредит в Полоцке в 1399 г. у ливонских купцов сорвалась. Главе Литовского княжества было сказано, что ганзейцы должны подчиняться новому запрещению кредитных операций с русскими и литовскими купцами, будь то в России, будь то в Литве. После этого великий князь запретил поездки рижан в Полоцк.⁴⁴⁾

Ливонские города в 1401 г. выступили инициаторами запрещения кредита во Фландрии. Поскольку ганзейцы могли брать сукна в кредит, русский и, в частности, новгородский, рынок оказался переполненным сукнами, взятыми ганзейцами в кредит, и от падения цен ливонцы терпели большие убытки.⁴⁵⁾

Проведение в жизнь этого постановления проходило не без сопротивления самого ливонского купечества. На съезде в Дерпте в 1402 г. представители ливонских городов приняли решение продолжить кредитную торговлю до конца сентября. Однако затем было решено в сфере кредитной торговли все оставить по-старому, с рекомендацией позднее вернуться к обсуждению этого вопроса.

На этом же съезде были приняты более строгие меры наказания нарушителей нового постановления. Если русский торговец будет числиться должником Немецкого двора, то с ним запрещалось вести всякую торговлю до тех пор, пока он не расплатится. Страх перед задолженностью ливонцев и опасения репрессий со стороны новгородцев⁴⁶⁾ против ганзейцев и их имущества толкал, вероятно, к введению строгостей в самой ганзейской торговле.

28 ноября 1402 г. Таллинский (Ревельский) городской совет постановил, что никто — ни гость, ни бюргер, не должен торговать с русскими купцами в кредит, а только в обмен наличного товара на наличный. По-видимому, несмотря на строгость частых в начале XV в. запретов кредитной торговли, ливонские и в особенности таллинские купцы нарушали их. В связи с этим северо-германские города в 1405 г. обвиняли последних в том, что они игнорируют принятое постановление. В 1407 г. на съезде в Вольмаре (Валмиере) купцы Таллина подтвердили готовность на три года прекратить кредитную торговлю с русскими.⁴⁷⁾ На этот раз [133] была установлена более строгая кара за нарушение запрета — потеря имущества.

Однако все эти меры не дали желаемого результата. В 1406 г., например, в Новгороде таллинские купцы Клаус Хюксер и Бернд фан Анклем торговали с русскими купцами в кредит, причем первый из них по поручению двух или трех ганзейцев осуществлял торговые операции с несколькими лицами. Анклем же привез в Новгород сукна, а пушнину должен был получить в Нарве, куда обязался доставить еще партию сукон.⁴⁸⁾ Старосты Немецкого двора в данном случае были на стороне нарушителей запрета. Они уверяли таллинские городские власти, что убытка и нарушения торговли не произойдет, поскольку товар уже частично завезен в Нарву.

В последующее десятилетие товарный кредит своим контрагентам часто предоставляли новгородские купцы. Иногда это приводило к конфликтам. Новгородцы Федор и Есиф не могли получить долга с таллинского купца Ивана Мясо, который скрывался от своих кредиторов. Позднее таллинский городской совет все же сумел задержать должника, однако новгородцы так и не получили обещанного им товара на 80 руб. Сын Труфана (тоже новгородец) не мог получить долга в 50 руб. от Инце Зесембеке и орденского переводчика Артемия.

С другой стороны, новгородцы и сами часто были должниками ливонцев. Долги некоторых из них достигали огромных по тому времени сумм: Павел Кровча задолжал 137 руб., Огофон Симанов и его брат Яков, Моисей и Павлов — 120 руб., Семен Коровин — 30 руб., Лука — 13. За неуплату новгородцами долгов по распоряжению магистра в Нарве были задержаны товары Михаила, Ильи, Омоса, Терентия, Игната — 10 бочек белки и 3 круга воска.⁴⁹⁾

Кредитная торговля оставалась неурегулированной и в дальнейшем. В результате ганзейский съезд 1423 г. запретил всем без исключения ганзейцам приобретать товар в кредит у русских торговцев. К чему на практике привело это решение, видно из того, что вскоре после него подмастерье Ганс Поппешторп взял у русского торговца в Тарту 4 мешка соли и, не расплатившись с ним, скрылся. Новгородец Данила Андреев безуспешно взыскивал свой долг с Ивана Лютки в Риге.⁵⁰⁾

Житель Пскова Павел Пирмошка около 1430 г. продал товар в кредит Иоганну Коппману. Однако последний не спешил поставить обещанные несколько бочек вина. Сделка, видимо, была совершена легально, так как ливонский магистр обращался к ревельскому городскому совету с просьбой помочь псковитянину взыскать долг с Коппмана.⁵¹⁾

Новые общеганзейские постановления о запрете кредитной торговли были приняты в 1433 г. В начале следующего года ливонский съезд в Валмиере распространил их действие и на Ливонию. Для контроля за эффективностью принятых мер было решено в городах, где приобретался товар, выдавать покупателям так называемые «очистительные» грамоты, подтверждающие факт покупки наличного товара.

В 1435 г. ливонские города внесли дополнение к принятому в Валмиере решению: «если случится, что какой-нибудь немец продаст русскому [134] соль, сукно или другой товар в Нарве или на Неве или где-нибудь еще без того, чтобы он был сразу куплен наличными... и пообещает привезти этот товар, то он должен быть судим как нарушитель безо всякого сожаления».⁵²⁾ Тем самым действие запрета кредитных сделок отныне распространялось не только на ганзейские и русские города, но и на те местности, которые не входили ни в Ганзейский союз, ни в состав русских земель.

Поскольку эти постановления крайне отрицательно сказывались на торговых операциях купцов, они, как и прежние, фактически не исполнялись. Русский купец Радион Курилов предоставил немцу Реймару свои товары в кредит, Яков Поппонид — Керкрингу, Зиновий Шортник — Кл. Беенхольту, неизвестный, названный новгородцем, — К. Штипелю, другой новгородец — Хуго, Кузьма Ларионович — Ивану Амбуру и т.д.⁵³⁾

Интенсивность кредитной торговли с новгородцами послужила поводом для обращения ливонских представителей со съезда городов в Валмиере 23 февраля 1440 г. к немецким купцам в Новгород. «Мы хотим, — писали они, — чтобы с русскими торговали только в обмен наличного товара на наличный товар. Никто не должен брать у русских в кредит серебро в этих городах. Никто из немцев не должен брать у русских их товары для перевозки ни сушей, ни водою и делать с ними какие-либо перекупки, за что он деньги и другие товары должен отдать в городах, и наоборот, чтобы он ничего не брал у русских в городах (ливонских. — А. X.) и уплачивал за это в России». По-видимому одной из форм нарушения запрета была передача русским купцам своего товара на сохранение. Однако и эта форма завуалированной кредитной сделки подлежала безусловному запрещению.⁵⁴⁾ Но новгородцы продолжали предоставлять кредит ганзейцам, а последние, в нарушение запрета, прибегали к ним. Кредитом, например, воспользовались Г. Коппман, Г. Берзекамп и его компаньоны, что послужило поводом для подтверждения прежнего постановления на ганзейском съезде в Штральзунде в мае 1442 г.⁵⁵⁾

В следующее за штральзундским постановлением десятилетие сохранившиеся источники не зафиксировали ни одного конфликта в сфере кредитной торговли, что, естественно, не может служить доказательством ее отсутствия. На это, в частности, указывает содержание письма, направленного из Полоцка рижскому городскому совету: «А што пишете до нас про давные должникы, ино ведь ведаете сами, што истьцю истьца знати. А наш осподин, пан Ондрей, воевода полоцкый, вашим купцем даеть децкых, а велит правити». Как можно видеть, в Полоцке продолжалась запрещенная кредитная торговля, причем кредиторами выступали ливонские купцы. Точно так же, видимо, обстояло дело в Новгороде и Пскове, так как съезд ливонских городов в Пярну в феврале 1453 г. вновь подтвердил существовавший запрет на торговлю в кредит в этих городах.⁵⁶⁾ На наличие здесь кредитной торговли указывает и тот факт, что полгода спустя немецкие купцы Новгорода жаловались на некоего Андрея фанме Хале (Холе), должника нескольких русских торговцев, за которого им пришлось расплачиваться. Летом 1454 г. Ганс Кремер, объявив своим соотечественникам, что он не должен ни одному русскому купцу, тайно покинул Новгород, но был схвачен на дороге кредиторами-[135]новгородцами и возвращен в Новгород. Рижанин Хинрик Майе летом 1455 г. в Тарту продал две кипы сукон в кредит псковитянину.⁵⁷⁾

Кредитную торговлю с русскими купцами продолжали вести в 50-е годы XV в. ганзейцы и рижане в Полоцке. В июне 1458 г. они жаловались, например, что их должники из Полоцка еще не приехали в Ригу.⁵⁸⁾ Вплоть до конца 70-х годов XV в. ливонские и ганзейские съезды подтверждали свои прежние запрещения кредитной торговли с русскими купцами — в сентябре 1465 г. в Гамбурге, в январе 1468 г. в Валмиере, в августе 1470 и 1476 гг. в Любеке.⁵⁹⁾ Но все это не давало результатов — кредитную торговлю вели как русские купцы, так и ганзейцы. От 60-х годов XV в. остались многочисленные свидетельства о размахе этой торговли (главным образом на примере Полоцка).

В сохранившейся переписке городских властей Полоцка и Риги за этот период постоянно упоминаются конфликты между полоцкими боярами (Сенкой Григорьевичем, Зеновием Васильевичем, Корсаком, Андреем Селявой) и мещанами (Микитой Сенковичем, Климятой Стрелковичем, Прошкой Дыбиничем, Чюрилой, Андреем Филимоновичем и другими) с рижскими бюргерами (Германом Зундерном, Миной Зесембеком, Гердом Дюстером и другими) в связи с невыплатой последними долгов полочанам. Конфликты рижанина Якова Гинивиловича с Балагуром, Тимофея с Чернятой, Тимофея Гриба и Гануса Шепеля с мещанином Кортенем, Гануса Герковича и Аврама Штевена со смольнянином Иваном Куприяновичем, а также Афанасия Обугина с ганзейцем Хинриком фан Хюрленом нашли отражение в переписке представителей городских властей Риги и Смоленска. Изредка встречаются и материалы о кредитной торговле в это время с купцами ливонского магистра.⁶⁰⁾

Судя по сохранившимся материалам, в 60-е годы XV в. торговля Ливонии с Русью приняла широкий размах. Этому способствовало то, что отношения Ливонии с Новгородом в данный период поддерживались перемириями Новгорода с Ганзой, а Полоцк, в 1447 г. подтвердивший Копысский договор 1407 г., вел торговлю на твердых основаниях прежнего мира. Сложнее складывались политические отношения Пскова с Ливонией и Ганзой вследствие войны с Дерптским епископством, поэтому псковитяне меньше участвовали в кредитной торговле с немецкими купцами.

Случайные и разрозненные сведения о конфликтах на почве невыполнения кредитных обязательств, по нашему мнению, далеко не полно отражающие действительный размах кредитных операций, в целом все же свидетельствуют о широком распространении подобной формы торговли.

Отношения товарного кредита оформлялись «записной грамотой» или просто «записью». В 30-х годах XV в. известный нам Иван Амбур взял в Нарве у Кузьмы Ларионовича товар, взамен которого должен был поставить зерно По прошествии года он отправил своего приказчика в Таллин с «записной грамотой». Рижский ратман Герман Зундерн, не уплативший за лесоматериал, купленный у полоцкого пана Сеньки Григорьевича «у том дал на себе запись пану Сенку». Рижанин Мина Зесембек давал «записы» полочанину Чюриле. Последняя «запись» включала условие о [136] переводе долга на сына Мины в случае отсутствия самого должника: «А в записох у Мининых так есть записано: только не згодится Мины тых часов, ино маеть сын его Чюрилу дати заплату».⁶¹⁾

Одностороннее обязательство — запись о поставке товаров давалась той стороной, которая оставалась должна в результате получения товаров. Наряду с немецкими документами известны и письменные обязательства, выдаваемые русской стороной. Так, полочанин Артемей Демехович в 50-е годы был должен рижанину Индрику берковец воска без 3 пудов. По доставке этого товара кредитору он хотел получить «записи его назад, што ся был ему записал, чим виноват».⁶²⁾ Во время конфликта рижан с полочанами в 1471 г. по требованию польского короля и великого князя литовского Казимира рижанам были отданы их товары. «А што на должникох было, ино виноватые сами к своему истьцю шли и ему платили; а пак ли не было его истьца, ино кому указано, и он тому платил, а свои записи у него брал». Такую же запись дал смольнянин Иван Куприянович Ганусу Герковичу: «естли будеть у Гануса на то запись, и он бы с тою записью сам приехал, а любо приятеля своего прислал». Иногда в рассматриваемое время долговые обязательства погашались другими «векселями» — в полном соответствии с положением К. Маркса о том, что «долговые обязательства за проданные товары, в свою очередь, начинают обращаться, перенося долговые требования с одного лица на другое».⁶³⁾ Когда тому же смольнянину Ивану Куприяновичу предъявил иск рижанин Аврам Штевен (его брат был в Смоленске и «клал... запись свою»), выяснилось, что долг Штевена «вилневцу» Юхно превышает долг смольнянина: «А Юхно вилневець ж тут же был и положил запись на Оврама, и мы о том расмотрели, ино еще на Овраме приходит свыш того. Ино ить перво тая запись у вы — Ивановое пани, што ж Аврам на себе дал».⁶⁴⁾

Ни одной подобной записи не дошло до нашего времени. По завершении сделки стороны должны были «выгладить» — уничтожить, соскоблить записи.⁶⁵⁾ Не представляется возможным восстановить и текст подобной записи. Но можно предположить, что там было указано имя должника и кредитора, количество и качество товара или денег, срок и место поставки товара, свидетели сделки.

В погашение сделки выдавались иные документы, подобные заявлению новгородца Григория Голузина, сделанному им в городском совете г. Нарвы о полном расчете с Клаусом фан дер Ульсеном.⁶⁶⁾

Изредка русские купцы предоставляли кредит без всяких документов. Так, псковитяне, одолжившие в Таллине Ивану Кортавому 20 гривен серебра, ограничились свидетельством судьи.⁶⁷⁾

Делопроизводственная переписка русских и белорусских городов с ливонскими и постановления съездов ганзейских и ливонских городов содержат упоминания о 45 кредитных операциях, приведших к конфликтам сторон или осужденных ганзейцами. Из них только два относятся к [137] XIV в.: в начале столетия произошел конфликт рижанина Нездильца с псковитянином Кумордой из-за денег, а в конце XIV в. купцы Полоцка закупали для X. Роне 2 ласта воска.⁶⁸⁾ Все остальные свидетельства относятся к XV в., из них 18 — к полоцко-рижской торговле, 3 — смоленско-ливонской, 1—литовско-ливонской и 20 — новгородско-ливонской Эти цифры передают роль кредитных операций в торговле отдельных русских и белорусских городов весьма условно, поскольку количество документов, относящихся к упомянутым городам, различно. Так о торговле, вернее, конкретных сделках Смоленска сохранилось лишь три свидетельства, о торговле Пскова — несколько больше десятка. Наибольшее количество материалов характеризует полоцкую и новгородскую торговлю.

Место заключения сделки не всегда указывалось в документе. В четырех случаях первоначальная и окончательная операции, т.е. продажа товара и поставка его эквивалента, должны были состояться в Новгороде, в пяти — в Полоцке, в двух — в Нарве и по одному случаю — в Пскове и Таллине. Как правило, места первоначальной сделки и окончательного расчета не совпадали. Сделка, начатая в Новгороде, могла завершиться в Таллине (2 случая), Нарве (1), на Неве (1); Таллин — Новгород (2), Таллин — Нарва (1), Нарва — Новгород (3), Нарва — Таллин (1), Полоцк—Рига (2), Рига — Полоцк (4). Смольняне для окончательного расчета приезжали в Полоцк и в Ригу, решали конфликты и на месте.

Судя по разнообразию пунктов первоначальной сделки и окончательного расчета, предоставление кредита в торговле не зависело от географического фактора. Сохранившиеся в документах сведения о местах совершения сделок опровергают мнение о том, что кредитная торговля была возможна лишь в городах, не входивших в Ганзейский союз, а именно ближайших Руси Выборге и Нарве.⁶⁹⁾

Отделение мест продажи и расчета свидетельствует о сложности и развитости системы кредита в русско-ганзейских отношениях.

В конфликтных ситуациях, отраженных источниками, кредиторами только семь раз выступают немцы. В первой четверти XV в. рижанин Артемей Толковина требовал возмещения долга полочанином Хварзом, который утверждал, что вернул товар Ерофею, родственнику рижанина. Полочанин же Чернята отдавал долг 1 1/2 берковца воска рижанину Тимофею. Рижанин Якоб Гинивилович продал жителю Полоцка соль и ссудил его деньгами. Воск был должен полочанин Артемей Демехович Индрику в Риге. Полочанин Кортень оставался должен Тимофею Грибу и Ганусу Шепелю.⁷⁰⁾ О смольнянине Иване Куприяновиче уже шла речь выше.

В этом перечне должников обращает на себя внимание, что все они жители Полоцка, за исключением одного смольнянина. По-видимому, в торговле на Двине сильны были традиции XIII в., когда рижане предоставляли широкий кредит приезжавшим в Ригу русским купцам. Вероятно, более мощное новгородское и псковское купечество не было заинтересовано в получении торгового кредита.

В конкретных ситуациях в подавляющем большинстве случаев (37 из 44) кредиторами оказываются русские купцы. И. Э. Клейненберг полагает, что дело только в том, что русские, привозя в Нарву товар для [138] продажи, не могли найти необходимого им самим. В результате якобы и заключалась кредитная сделка с обязательством поставки в определенное место к определенному сроку требуемых товаров в договоренном количестве.

Заинтересованность в кредитной торговле проявляли не только и не столько русские купцы. Закупленный в кредит у русских торговцев товар давал ливонскому или ганзейскому купцу возможность дополнительного приобретения в производящих центрах ремесленных изделий и значительного расширения товарооборота. Русское же купечество ради получения импортных товаров было готово идти на риск кредитной торговли.

Чрезвычайно важен вопрос об имущественном положении кредиторов и должников. Только в Полоцке кредиторы немецкого купечества принадлежали к ведущим боярским родам (Корсаки, Селява, Радковичи) и мещанским родам (Козчичи, Буцковичи). В Новгороде же это были ремесленники (например, Зиновий Шортник) и лица, социальное положение которых не поддается точному определению: Кузьма Кренев, Кузьма Радионович, Радион Курилов, Григорий Голузин, Макофей, Федор и Есиф. Возможно, часть их принадлежала к состоятельным слоям новгородского купечества, судя по тому, что они названы по имени-отчеству или фамилии, но с уверенностью этого утверждать нельзя. В источниках нет сведений о каких-либо формах зависимости новгородского купечества от боярства, тогда как в Полоцке известен институт приказчиков, торговавших товаром бояр. И. Э. Клейненберг к числу заимодавцев немецкого купечества относит и знаменитого новгородского посадника Юрия Онцифоровича (1409—1416 гг.).⁷¹⁾ Однако в письме купцов г. Тарту (Дерпта), возможно, речь шла о долгах двора как целого, как торговой организации и его взаимоотношениях с новгородскими властями, в частности, с посадником.⁷²⁾ Не исключено, что ливонские купцы не уплатили дара (gifte), который взимался в пользу глав городского совета Новгорода. Известны и другие случаи, когда новгородцы требовали дара в пользу великого князя.⁷³⁾ Впрочем, эта тема нуждается в особом рассмотрении.

В качестве должников оказываются ливонские и ганзейские купцы и жители ливонских городов — таллинцы Кл. Хюксер, Кл. Беенхольт, Берн фан Анклем, Г. Коппман, рижане Зесембеки — Мина и Инца, некий Юрий (вероятно, Герд Дюстер), ратман Герман Зундерн, печатник воска Артем, орденский переводчик Артем и ганзейские купцы Кл. фан дер Ульсен, Ганс Берзекамп и его компаньоны, немец из Витербо (Италия) Хинрик Бруггеман и «молодые люди», приезжавшие в качестве подмастерий (Хуго, Реймар Керкринг и Корд Штипель), нарвские купцы — Балтазар и Хинрик фан Хюрлен.

Несмотря на многочисленные запреты ливонских и ганзейских съездов, кредитную торговлю с русскими людьми вели не только представители низших социальных слоев — подмастерья и ученики, изучавшие на Руси русский язык,⁷⁴⁾ но и лица, принадлежавшие к состоятельным слоям ганзейского купечества, в особенности ливонского.

Объектами кредитных сделок в рассматриваемое время были обычные для русско-ганзейской торговли товары. Новгородцы, псковитяне, полочане продавали в кредит пушнину, воск, а полочане с 60-х годов XV в. и лесоматериалы. Большим спросом пользовались дубовые колоды — [139] ванчос (их продавали по преимуществу бояре — пан Сенька Григорьевич Радкович, Капуста, купец пана Селявы и др.). Ливонцы поставляли соль, мед и вино.⁷⁵⁾ Московский купец Филат Тараканов должен был поставить воск Гриде Миневичу Усатому — литовскому купцу.⁷⁶⁾

Предметами кредитных сделок были и другие товары массового потребления — сельдь, зерно. Соль обещал вернуть полочанам рижанин Юрий, три струга соли же — Мина Зесембек полочанину Ивану Варушиничу, 68 берковцев — Чюриле, 40 берковцев — Андрею Филимоновичу и т. д. Немчин Пантелей был должен полочанину Петру сельдь. В двух случаях ливонцы обязывались привезти зерно.⁷⁷⁾ Как видим объектами кредитных сделок являются по преимуществу пищевые продукты: соль, мед, вино, сельдь, зерно. Ряд перечисленных товаров был доступен только состоятельным представителям русского боярства и купечества и, по-видимому, именно они приносили наибольшую прибыль продавцам.

Начиная с 1476 г., в условиях наметившегося упадка Ганзы, немецкое купечество стало продавать в кредит и сукна.

Наряду с товарным кредитом русские торговцы предоставляли ливонцам и денежный кредит. В начале XIV в. рижанин Нездилец не доплатил псковитянину Куморде 22 1/2 гривны серебра. Псковитянин Иван Филимонов и новгородец Кузьма Кренев одолжили 20 гривен серебра таллинскому купцу Ивану Кортавому. Полочанин Яков Серегович в конце XV в. в Риге одолжил 10 руб. Эверту Штейну. Рижанин Иван, убитый в Пскове в 60-е годы XV в., остался должен местным жителям, которые «за свои пенежи» взяли из его наследства 25 бочек пива и 4 бочки меда.⁷⁸⁾

В XV в., как и раньше, существовала практика поручительства русских торговцев за немецких купцов. Якуш, слуга Зеновия Корсака, в конце 70-х годов XV в. «поручен был по Симоне по немчине [...] у двух копах грош без 5 грош».⁷⁹⁾

Развитие как товарного, так и денежного кредита, который предоставляли друг другу русское и белорусское, ливонское и ганзейское купечество, роднит русско-ганзейскую торговлю рассматриваемого времени со всей средневековой торговлей европейских стран. Существование кредита, предоставляемого русским и белорусским купечеством ганзейскому и ливонскому, составляет характерную черту русской и белорусской внешней торговли XIV—XV вв., как и русско-литовской торговли начала XVI в.⁸⁰⁾ Позднее направленность и социальный смысл торгового кредита в Балтийском регионе изменяется. С середины XVI в. белорусские купцы, условия торговли которых ухудшились после вхождения этого района в состав Речи Посполитой, оказались вынужденными прибегать к долгосрочным займам. Увеличение кредитов, приобретавших постоянный характер, приводило к укреплению позиций рижского купечества, привязывало к ним белорусских торговцев, обеспечивало им возможность диктовать цены.⁸¹⁾

С середины XVII в. возникает новая форма кредита — заключение контрактов, согласно которым рижане выдавали аванс для заготовки товара (в первую очередь леса) и его транспортировки. В случае [140] выполнения контракта белорусские купцы и феодалы могли воспользоваться услугами другого контрагента. Но, как правило, они не могли выполнить свои обязательства и, по наблюдениям В. В. Дорошенко большая часть белорусских феодалов вынуждена была передавать право разработки леса рижским купцам.⁸²⁾

Ранняя история кредита в русско-ганзейской торговле отличается от позднейшей. Русское и белорусское купечество в XV в. выступает равноправным партнером ливонского и ганзейского, контрагенты предоставляют друг другу кредит, который в это время лишь обеспечивает более широкие возможности обмена товарами и не приводит к неравноправности партнеров. При этом кредит предоставлял равные возможности и для крупного и для мелкого купечества.

Борьба Ганзы против кредита — это не только борьба за монополию на рынках Северной Европы, но и за монополию торговли крупного купечества против мелкого и среднего.

¹⁾ См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 23, стр. 104-156.

²⁾ М. М. Postan. Credit in Medieval Trade. — M. M. Postan. Medieval Trade and Finance. Cambridge, 1973, pp. 1-27; M. Neumann. Geschichte des Wechsels im Hansagebiet bis zum 17. Jahrhundert. Halle, 1873; J. Schildhauer, K. Fritze, W. Stаrk. Die Hanse. Berlin, 1974.

³⁾ «The Fontana Economic History of Europe. The Middle Ages». London — Glasgo, 1972, p. 323.

⁴⁾ В. В. Святловский. Примитивно-торговое государство как форма быта. СПб., 1914.

⁵⁾ В. А. Удинцев. История займа. Киев, 1908, стр. 13-18; М. В. Довнар-Запольский. История русского народного хозяйства, т. 1. Киев — СПб., 1911, стр. 193-194, 196, 204-206.

⁶⁾ С. Я. Боровой. Кредит и банки России (середина XVII в. — 1861 г.). М., 1958, стр. 8.

⁷⁾ См. П. И. Лященко. История народного хозяйства СССР, т. 1. Докапиталистические формации. М., 1956, стр. 268; «История народного хозяйства СССР», М., 1960, стр. 62.

⁸⁾ С. В. Бахрушин. Научные труды, т. II. М., 1954, стр. 134; т. III, ч. 1. М., 1955, стр. 251, 245-246.

⁹⁾ М. Н. Тихомиров. Средневековая Москва в XIV—XV веках. М., 1957, стр. 149-150.

¹⁰⁾ «Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV—XVI вв.» (далее: ДДГ). М.-Л., 1950, стр. 42, 88, 92, 94, 97, 298, 300, 317, 320, 324, 327.

¹¹⁾ Там же, стр. 63, 65, 67, 77, 83, 86, 286, 289, 331.

¹²⁾ ДДГ, стр. 280, 283, 295, 318, 322, 328, 336, 341, 367, 369, 417, 419.

¹³⁾ Там же, стр. 28, 30, 55, 63, 67, 77, 80, 86, 145, 162, 164, 286, 289, 331.

¹⁴⁾ Там же, стр. 102, 104, 105, 108, 109, 111, 114, 116.

¹⁵⁾ «Памятники русского права» (далее: ПРП), вып. 2. М., 1953, стр. 295, 299, 316, 320-321.

¹⁶⁾ ПРП, вып. 2, стр. 291. М. В. Довнар-3апольский полагал, что «доски» — это документ, составленный кредитором имевший официальный характер. М. В. Довнар-Запольский. Указ. соч., стр.196.

¹⁷⁾ ПРП, вып. 2, стр. 287-288. «Записью» должны были оформляться и займы свыше 1 рубля (ст. 30, 73). Там же, стр.290, 295.

¹⁸⁾ «Судебники XV—XVI веков». М.-Л., 1952, стр. 27, 89-90.

¹⁹⁾ А. Юшков. Акты XIII—XVII вв., представленные в Разрядный приказ представителями служилых фамилий после отмены местничества, ч. 1, 1257—1613. М., 1898, №№ 32, 41, 44, 77, 78, 90, 94 и др

²⁰⁾ А. Юшков. Акты XIII—XVII вв., № 149, стр. 128; Сб. РИО, т. 35. СПб., 1892, № 55, стр. 264.

²¹⁾ И. Э. Клейненберг. Заемный процент в Великом Новгороде в первой четверти XV в. Сб. «Вспомогательные исторические дисциплины», т. VI. Л., 1974, стр. 242-243.

²²⁾ Пользование ссудами по ростовщическим процентам представителей социальных низов зачастую приводило к их закабалению. Неслучайно в некоторых договорных грамотах конца XIV—XV вв. «должник» приравнивался к «холопу». См. ДДГ, стр. 42, 188, 191, 204, 206, 298, 300.

²³⁾ ДДГ, стр. 311.

²⁴⁾ В. Л. Янин. Новгородские посадники. М., 1962, стр. 240-241; И. П. Еремин. Из истории старинной русской повести. «Повесть о посаднике Щиле». «Труды Комиссии по древнерусской литературе». Л., 1932, стр. 123; И. Э. Клейненберг. Указ. соч., стр. 246.

²⁵⁾ См. ДДГ, стр. 77, 80.

²⁶⁾ ДДГ, стр. 351, 406-407.

²⁷⁾ Ф. И. Михалевский. Очерки истории денег и денежного обращения, т. 1. Деньги в феодальном хозяйстве. М., 1948, стр. 118-119.

²⁸⁾ «Послания Иосифа Волоцкого». М.-Л., 1959, стр. 214.

²⁹⁾ А. И. Никитский. История экономического быта Великого Новгорода. М., 1893, стр. 153-155.

³⁰⁾ L. К. Goetz. Deutsch-russische Handelsverkehr des Mittelalters. Lübeck, 1922, S. 529.

³¹⁾ Ph. Dоllinger. Die Hanse. Stuttgart, 1966, S. 269-271.

³²⁾ И. Э. Клейненберг. Оформление договора купли-продажи и мены в ганзейской торговле Новгорода и Пскова. ВИД, т. III. Л., 1970, стр. 133; его же. Заемный процент в Великом Новгороде в первой четверти XV в., стр. 242-243.

³³⁾ См. И. Э. Клейненберг. Оформление договора купли-продажи и мены в ганзейской торговле Новгорода и Пскова, стр. 132.

³⁴⁾ «Смоленские грамоты XIII—XIV веков». М., 1963, стр. 21.

³⁵⁾ «Грамоты Великого Новгорода и Пскова» (далее: ГВНП). М.-Л., 1949, стр. 21. Договор 1269 г. противоречит мнению Л. К. Гетца о запрещении кредита в ганзейско-новгородских отношениях до конца XIV в.

³⁶⁾ W. Schlüter. Die Nowgoroder Schra in sieben Fassungen. Dorpat, 1914, S. 68; «Liv-, Est- und Kurländisches Urkundenbuch» (далее: LEKUB), Bd. VI. Riga, № 3079, § 16, № 3213. Hanserecesse (далее: HR), Abt. I, Bd. 1. Leipzig, № 376, § 26, № 385.

³⁷⁾ ГВНП, № 332, стр. 318.

³⁸⁾ «Das Rigische Schuldbuch», hrsg. von H. Hildebrand. SPb., 1872; E. И. Муравская. Торговля Риги с Полоцком, Витебском и Смоленском в XIII—XV вв. АКД, Рига, 1962; М. В. Довнар-Запольский. История русского народного хозяйства, стр. 163.

³⁹⁾ HR, Abt. I, Bd. 2, № 18, § 9, № 54, S. 30, 68.

⁴⁰⁾ LEKUB, Bd. V, № 2925, S. 285.

⁴¹⁾ LEKUB, Bd. VI, № 2940, S. 304-305.

^*) Ласт = 1,092 т.

^*) 1 шиффсфунт = 160 кг.

⁴²⁾ LEKUB, Bd. VI, № 2940, S. 305; Bd.V, № 2376; Bd. IV, № 1549.

⁴³⁾ HR, Abt. 1, Bd. IV. Leipzig, 1877, № 629, S. 568.

⁴⁴⁾ LEKUB, Bd. VI, № 2948, 2954, S. 316-317, 331.

⁴⁵⁾ HR, Abt. 1, Bd. V. Leipzig, 1880, № 9, S. 7; LEKUB, Bd. VI, № 23, § 2, S. 16.

⁴⁶⁾ LEKUB, Bd. IV, № 1602, S. 394.

⁴⁷⁾ Там же, № 1613, S. 424; HR, Abt. 1, Bd. V, № 238, S. 168.

⁴⁸⁾ HR, Abt. 1, Bd. V, № 370, S. 474.

⁴⁹⁾ ГВНП, № 56, стр. 94-95; А. Л. Хорошкевич. Новые новгородские грамоты XIV—XV вв. «Археографический ежегодник за 1963 год» (далее: АЕ). М., 1964,стр. 274; ГВНП, № 57, стр. 95.

⁵⁰⁾ LEKUB, Bd. VI, № 3007, S. 398; Bd. VII, № 14, §§ 17, 18, 19, S. 8; № 29, S. 14-15; В. Л. Янин. Две неизданные новгородские грамоты XV века. «АЕ за 1959 год». М., 1960, стр. 388.

⁵¹⁾ LEKUB, Bd. VII, № 345, S. 202.

⁵²⁾ Там же, т. VIII, № 753, § 6, стр. 473; № 956, § 4, стр. 578.

⁵³⁾ Там же, т. IX, № 80, §§ 23, 26, стр. 498, 529; ГВНП, № 69.

⁵⁴⁾ Там же, Bd. IX, № 564, S. 415.

⁵⁵⁾ Там же, №№ 582, 737, 864, § 17.

⁵⁶⁾ Там же, Bd. X, № 529, S. 388; HR, Abt. II, Bd. 4, Leipzig, 1883, № 140, S. 97.

⁵⁷⁾ Там же, № 179, 196, § 27; № 369, § 4, 12; № 422, § 3, 15.

⁵⁸⁾ «Handelsbriefe aus Riga und Königsberg von 1458—1461». — «Hansische Geschichtsblätter», Jg. 1898. Leipzig, 1899, S. 104.

⁵⁹⁾ HR, Abt. II, Bd. V, № 712, § 46 (см. И. Э. Клейненберг. Оформление договора купли-продажи и мены в ганзейской торговле Новгорода и Пскова, стр. 134), Вd. VI. Leipzig, 1890, № 62, § 2; № 356, §§ 11, 13; Bd. VII. Leipzig, 1892. № 338, § 209.

⁶⁰⁾ LEKUB, Bd. XII, № 80, S. 38.

⁶¹⁾ ГВНП, № 69, стр. 114. Подробнее см. И. Э. Клейненберг. Оформление договора купли-продажи и мены в ганзейской торговле Новгорода и Пскова, стр. 142-143; А. Л. Хорошкевич. Русские грамоты 60-70-х годов XV в. из бывшего Рижского городского архива. «АЕ за 1965 год». М., 1966, №№ 15, 8, стр. 340, 335.

⁶²⁾ LEKUB, Bd. XI, № 89, S. 66.

⁶³⁾ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 23, стр. 151.

⁶⁴⁾ LEKUB, Bd. XII, № 798, S. 458; А. Л. Хорошкевич. Русские грамоты..., стр. 332.

⁶⁵⁾ LEKUB, Abt. II, Bd. III, № 315-а, S. 232-233; И. И. Срезневский. Материалы для словаря древнерусского языка, т. 1. СПб, 1893, стр. 517.

⁶⁶⁾ См. LEKUB, Bd. VIII, № 602, S. 418-419.

⁶⁷⁾ ГВНП, № 332, стр. 317-318.

⁶⁸⁾ ГВНП, № 332, стр. 318; LEKUB, Bd. VI, № 2940.

⁶⁹⁾ И. Э. Клейненберг. Оформление договора купли-продажи и мены в ганзейской торговле Новгорода и Пскова, стр. 142.

⁷⁰⁾ LEKUB, Bd. VII, № 400; Bd. XI, № 89, 636; Bd. XII, № 83; А. Л. Хорошкевич. Русские грамоты..., № 16, стр. 360.

⁷¹⁾ И. Э. Клейненберг. Заемный процент в Великом Новгороде в первой четверти XV в., стр. 249.

⁷²⁾ «Hansisches Urkundenbuch». Halle а S, 1899, Bd. V, № 1028.

⁷³⁾ LEKUB, Bd. IX, № 80, § 10.

⁷⁴⁾ LEKUB, Bd. VIII, № 658, S. 390.

⁷⁵⁾ LEKUB, Bd. IV, № 1549; Bd. V, № 2376; Bd. VIII, S. 345; Bd. IX, № 80, § 23, № 737; Bd. XII, № 204.

⁷⁶⁾ Сб. РИО, т. 35, № 108, стр. 825.

⁷⁷⁾ LEKUB, Bd. VII, № 401-402; Bd. IX, № 582; Bd. XII, № 232-233, 1351; ГВНП, № 69; А. Л.Хорошкевич. Русские грамоты..., № 6-7, стр. 334.

⁷⁸⁾ ГВНП, № 332, 336; LEKUB, Abt. II, Bd. I, № 856, S. 652.

⁷⁹⁾ А. Л. Xорошкевич. Русские грамоты..., № 12.

⁸⁰⁾ Сб. РИО, т. 35, № 78, стр. 461, № 84, стр. 493.

⁸¹⁾ См. V. Pāvulāne. Rīgas tirdzniecība ar meža materiāliem XVII—XVIII gs. Riga, 1975, с. 172-173.

⁸²⁾ В. В. Дорошенко. Протоколы Рижского торгового суда как источник изучения экономических связей Риги с русскими, белорусскими и литовскими землями в XVII в. «Экономические связи Прибалтики с Россией». Рига, 1968, стр. 138-140.