Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. К разделам: Ганза | Германия

{168}

Прокопьев А.Ю.
Магдебург, "Саксонская треть" и Ганза во второй половине XV — начале XVI в.
(К вопросу о характере и функциях городских объединений позднего средневековья)

Средние века. Вып. 55. М., 1992.
{168} – начало страницы.
OCR OlIva.

Вопрос о характере и структурной эволюции Ганзы в последние годы оказался одним из наиболее дискуссионных среди немецких историков. Благодатной почвой для возникновения полемики стал материал отдельных ганзейских регионов, довольно хорошо разработанный в послевоенной германской историографии. Искрой, воспламенившей научный спор, послужили работы ряда немецких историков, появившиеся на рубеже 50–60-х годов, в которых на основе комплексного анализа локальных данных брался под сомнение "союзный" характер ганзейского объединения. Среди историков ФРГ основоположниками критического направления стали К. Фридланд и А. Брандт. С точки зрения этих исследователей, политико-экономические функции группы городов, образовывавших Ганзу, отнюдь не определяли жесткие, "союзные" формы межгородских отношений. Ошибочным, по мнению историков, выглядит стремление выводить из функциональной однородности городов "союзную" форму их взаимоотношений и искать ее проявления в массе северонемецких городских альянсов XIV—XVI вв. Экономические и политические цели отдельных городских групп настолько определялись местными условиями, что эффективная координация совместной деятельности в рамках всей Ганзы, создание прочной "союзной" структуры сделались невозможными. По мнению К. Фридланда и А. Брандта, Ганза существовала лишь в смысле всемирно-исторического фактора, под которым следует подразумевать только сообщество городов определенных социально-правовых типов с относительно схожими экономическими функциями¹⁾.

Взгляд на Ганзу как объединение, по характеру и структуре отличавшееся от прочих городских союзов, существовавших на территории Империи в XIII—XVI вв., разделяли и некоторые историки ГДР²⁾.

Однако, если критическое направление в историографии ФРГ получило достаточно широкое развитие, то среди восточногерманских историков в целом возобладал традиционный взгляд по данной проблеме. В {169} защиту традиционных воззрений выступили И. Шильдхауэр, В. Мэгдефрау, Э. Лангер и в последнее время особенно сильно ученик И. Шильдхауэра X. Вернике. Эти исследователи стремятся доказать, что во все времена Ганзе был присущ некий "союзный" стержень организации, который эволюционировал вместе со сменой эпох, каждый раз являясь в новом виде. По мнению этих историков, менявшийся экономический и политический климат Германии и Северной Европы мог наложить лишь отпечаток на форму Ганзы, но не на ее "союзное" содержание³⁾.

Подобные тезисы звучат преимущественно со страниц работ обобщающего характера, в которых локальным сюжетам, вопросам взаимоотношений между отдельными группами ганзейских городов, выяснению значения местных экономических и политических условий в развитии всей Ганзы не уделяется должного внимания. Тезис о "союзной" сущности Ганзы, будто бы свойственной ей вплоть до начала XVII в., превращается в мертвую аксиому. Стоило только В. Мэгдефрау и Э. Лангер попытаться доказать наличие у Ганзы "союзного" стержня на примере отношений между городами Тюрингии и другими ганзейскими регионами, как тут же потребовалась серьезная оговорка. Авторы вынуждены были отметить, что структура Ганзы не была скреплена достаточно прочными "союзными" связями между отдельными городскими группами⁴⁾.

Обращает на себя внимание и еще один момент.

Большинство исследователей, отстаивающих традиционную точку зрения, верхним хронологическим пределом в своих работах полагают начало или середину XV в. Например, в таком временном разрезе выполнены работы X. Вернике⁵⁾. За рамками исследования остается вторая половина XV столетия — эпоха, когда с возрастающей силой стали сказываться факторы упадка ганзейской системы и разложения ее политических институтов. В этой связи кажется, что подобный хронологический барьер выбирается весьма не случайно. Он, без сомнения, таит в себе возможность "выигрыша" в аргументации определения Ганзы как образования с относительно четко выраженным "союзным" началом, особенно если учесть, что даже представители критического направления рассматривают начало XV в. как время наивысшего единства среди ганзейских городов. Такой преднамеренный произвол в {170} выборе хронологических рамок вызвал, на наш взгляд, справедливые упреки, в частности, в адрес X. Вернике в связи с выходом в свет в 1983 г. его монографии⁶⁾.

Попытаемся глубже рассмотреть проблему и от исследования характера Ганзы в целом обратимся к анализу структур ее региональных секций. Нашей задачей стало выявление значения составных элементов политической структуры "Саксонской трети" Ганзы, роли одного из крупнейших ее центров — Магдебурга, соотношения "трети" и Ганзы во второй половине XV — начале XVI в. — эпохи, столь мало затрагиваемой в работах по данной проблеме. Вопрос, была ли "Саксонская треть" на рубеже XV—XVI вв. "союзом" в том смысле, каковой в этот термин вкладывают И. Шильдхауэр и X. Вернике, обращаясь ко всей Ганзе как совокупности региональных объединений, поставлен в центр предлагаемой статьи.

Очевидно, прежде всего следует выявить общие критерии термина "союз" применительно к городским объединениям средневековой Европы.

Весьма ясно их формулирует И. Шильдхауэр на страницах "Ганзейских штудий", разворачивая полемику со сторонниками К. Фридланда и А. Брандта. Свою убедительность эти критерии демонстрируют тем, что ни один из них не был поставлен под сомнение представителями обеих спорящих сторон.

Из всех критериев союза, сформулированных И. Шильдхауэром, а затем в более развернутом виде — X. Вернике, можно вычленить три наиважнейших: существование общепризнанного лидера союза, наличие союзного устава, определяющего цель и структуру союза, принципы взаимоотношений его членов, представленных обособленной корпорацией, и существование органов законодательной и исполнительной власти, под которыми имеются в виду всеганзейские и региональные конгрессы⁷⁾. При этом естественно заключить, что все эти институты могут выступать в качестве союзных не в чисто юридическом, нереализованном, но лишь в постоянно функционирующем виде.

По данной проблеме нашими главными источниками стали вышедшая в конце прошлого века под редакцией Д. Шефера третья серия сборников ганзейских рецессов и изданные В. Штайном сборники документов по истории Ганзы⁸⁾. Шеферовская публикация позволяет в рассматриваемую эпоху взглянуть на динамику политических отношений между саксонской секцией Ганзы и остальными ганзейскими {171} регионами, между самими участниками "трети", проследить за функционированием местных и всеганзейских конгрессов, системы "топохезат". Сборники ганзейских документов служат важнейшими дополнениями к рецессам, поскольку содержат в себе тексты межгородских, региональных и всеганзейских соглашений, позволяют выявить структуру саксонской трети и эволюцию региональных "топохезат".

Итак, следуя критериям И. Шильдхауэра и X. Вернике, попытаемся сперва выявить главу "трети", город, который нес бы бремя лидера во второй половине XV в.

В работах, посвященных истории "Саксонской трети" XV в. и ее отдельным городам, нет однозначного ответа по вопросу о лидерстве. В. Боде, не подвергавший сомнению союзный принцип организации "трети" и видевший в саксонском союзе городов органическую часть общеганзейской системы, говорил о лидирующих позициях в "трети" на протяжении XV в. одновременно двух городов — Магдебурга и Брауншвейга⁹⁾. Г. Грингмут-Дальмер, выясняя роль Магдебурга в этом ганзейском регионе, также представлял в функции вождей "трети" Брауншвейг и Магдебург. Однако сам историк склонен был приписать главенствующую роль в этом дуализме вплоть до конца XV в. Магдебургу¹⁰⁾. Из работ последних лет по политической истории "Саксонской трети" и ее структурному анализу наиболее исчерпывающей стала монография М. Пуле. В целом во взгляде на "Саксонскую треть" XV в. мнение М. Пуле мало чем отличается от позиций вышеназванных историков. С его точки зрения, она носила "союзный" характер. Однако решение вопроса о лидерстве выглядит более сложным. По мнению историка, роль главы "союза" чередовалась. До 1416 г. вождем саксонского союза, как считает М. Пуле, был Брауншвейг, с 1415 г. им становится Магдебург, что связано с вовлечением в союзную структуру городов эльбской группы и с особыми, буферными позициями Магдебурга как передаточного звена между региональным альянсом и ведущей вендской третью Ганзы. Во второй половине XV в. с наступлением краха политической системы автономных коммун Поэльбья под ударами территориальных государств Магдебург вновь уступает первенствующую роль Брауншвейгу. Это не мешает М. Пуле говорить о дуализме в лидерстве, что можно считать верным, принимая во внимание весь исторический путь "Саксонской трети" (и выделяя в каждую конкретную эпоху лишь одного вождя региональной группы)¹¹⁾.

Трудность при решении вопроса о лидерстве во многом определяется {172} разноречивыми показаниями источников, не позволяющими дать однозначный ответ даже для второй половины XV в.

Материалы местных съездов за период с 1477 по 1530 г. показывают, что ни один из 47 состоявшихся за это время конгрессов не прошел в Магдебурге и только 6 из них были проведены в городах магдебургского архиепископства. Пять состоялись в Хальберштадте (в 1480, 1483, 1523, 1524, и 1529 гг.) и один в Кведлинбурге (июнь 1523 г.). Магдебургу не удалось стать местом проведения региональных съездов даже в годы наиболее острых столкновений с архиепископом, когда военно-политическая ситуация вокруг города оказывалась в центре внимания всей "трети". Так было в 80-е годы, когда разразившийся конфликт с Эрнстом Саксонским поставил город перед перспективой потери статуса вольной имперской коммуны. Магдебург становится лишь инициатором, но не местом проведения конгрессов. В январе 1483 г. собственные дела Магдебурга пришлось обсуждать в Хальберштадте, тем же летом вторично в Брауншвейге, а в сентябре — в Люнебурге¹²⁾. Между тем регулярное проведение собраний участников "трети" в одном городе, не санкционированное даже юридически, может являться серьезной заявкой этой коммуны на главенствующее положение среди партнеров. На первый взгляд именно таким городом представляется Брауншвейг. В заключительной статье образовавшейся в 1459 г. "топохезаты" саксонских городов указывается, что съезды должны проходить регулярно раз в год в Брауншвейге¹³⁾. Из указанных 47 конгрессов около 30 состоялись в этом городе и в большинстве случаев по его инициативе.

В то же время Брауншвейг вносит на нужды обороны суммы во многих случаях в тех же размерах, что и Магдебург. В письме от 7 марта 1480 г. эмиссары саксонских городов, собравшиеся на съезде в Брауншвейге, извещали своих вендских партнеров, что на снаряжение общего воинского контингента Магдебург и Брауншвейг дают по 1200 гульденов каждый¹⁴⁾. По условиям заключенной 12 сентября 1483 г. "топохезаты" с участием Любека и Гамбурга Брауншвейг обязался выставить 12 экипированных воинов, столько, сколько и его эльбский сосед¹⁵⁾. А в 1506 г. в силу достигнутого тогда вендско-саксонского оборонительного соглашения, город на военные нужды вносил сумму, даже превышающую вклад Магдебурга¹⁶⁾. На всеганзейских съездах Брауншвейг часто выступал как общий выразитель интересов нижнесаксонских участников "трети", так же как и Магдебург — городов эльбского региона. Иногда вендские города, адресуя своим саксонским партнерам приглашения на совместные съезды, обращаются {173} в первую очередь к Брауншвейгу. При этом город, практически как глава "трети", рассылает уведомление всем остальным ее членам¹⁷⁾. В июле 1525 г. Магдебург даже поручил Брауншвейгу представлять на очередном ганзатаге свои интересы¹⁸⁾.

В этой связи, безусловно, трудно считать Магдебург главным городом трети. Однако вышеприведенных фактов вряд ли будет достаточно, чтобы согласиться и с мнением М. Пуле, приписав одному Брауншвейгу роль вождя региональной группы.

В статьях первой региональной "топохезаты", объединившей весной 1459 г. саксонские города, ни один из двух городов не определялся лидером де-юре. Хотя Брауншвейг выбирался местом проведения региональных конгрессов, в остальных пунктах договора, определявших систему военно-оборонительных мер, оба города в одинаковой степени наделяются чрезвычайными полномочиями в вопросах выбора, организации и проведения конкретных военно-политических акций, обязательных для всех участников "топохезаты"¹⁹⁾. Подобное равноправное положение Магдебурга и Брауншвейга закреплялось при возобновлении договора в 1464, 1471, 1476, 1482 гг.

Показательно, что для самих вендских городов было затруднительно определить реальную главу трети. Наглядно это проступает в корреспонденции Любека и саксонских городов, предшествующей созыву всеганзейских конгрессов. В одних случаях приглашения направляются исключительно Брауншвейгу, как указано выше, в других — параллельно и Брауншвейгу, и Магдебургу. Появляется стандартная формулировка: "…пожелали написать Брауншвейгу и Магдебургу, дабы те известили прочие свои города"²⁰⁾. А в некоторые годы, как, например, в мае 1507 и феврале 1511, Любек направлял извещение лишь одному Магдебургу как главному городу трети²¹⁾. На ганзейских конгрессах в 1498, 1507 и особенно летом 1518 г. синдик и советники Магдебурга активно отстаивают свои позиции, выступая в роли защитников интересов всех саксонских городов²²⁾.

В этой связи осторожное замечание В. Боде, видевшего на протяжении всей истории "Саксонской трети" XV в. в качестве местных лидеров одновременно два города, кажется более верным, нежели однозначное определение М. Пуле Брауншвейга реальным и формальным вождем союза на исходе столетия. Политическая ситуация действительно благоприятствовала Брауншвейгу: в начале 90-х годов Магдебург в единственном числе представлял ганзейское сообщество в {174} Поэльбье. Но военно-экономическая мощь и авторитет этого города, традиционный взгляд на него вендских партнеров как на одного из признанных вождей "трети" превращали Магдебург в величину равнозначную Брауншвейгу на рубеже XV—XVI в. Баланс в соотношении значимости этих двух городов менялся временами под воздействием политической конъюнктуры, но в целом дуализм в лидерстве присутствовал в каждую эпоху.

Таким образом, наличие одного общепризнанного лидера, существование которого закреплялось бы в текстах "топохезат", в качестве необходимого элемента "союзной" структуры не может быть выявлено в "Саксонской трети" Ганзы в конце XV в.

Говоря о существовании "союзного" устава, следует отметить, что для второй половины XV в. речь здесь может идти о положениях "топохезат", весьма специфических форм объединений, с одной стороны, предусматривавших защиту политико-экономических интересов городов от всех вероятных противников, а с другой — почти целиком ориентированных на борьбу с местными князьями.

Для городов "трети" такой формой стала "топохезата" 1459 г., объединявшая города эльбского региона во главе с Магдебургом — Халле, Стендаль и Тангермюнде, и Нижней Саксонии во главе с Брауншвейгом — Ганновер, Айнбек, Геттинген, Хамельн и Нортгейм. Договор был заключен на б лет и впоследствии неоднократно продлевался. М. Пуле расценивает этот договор как отражающий обособленное положение саксонских городов в рамках всей Ганзы и указывающий на "союзный" характер этого регионального объединения²³⁾. Между тем на основании всего текста соглашения достаточно трудно предположить, что сами участники "топохезаты" представляли себя некой обособленной корпорацией в рамках Ганзы. Договор обязывал саксонские города к совместным действиям лишь в военном аспекте, в его статьях никак не регулировались принципы взаимоотношений с другими ганзейскими городами. С нашей точки зрения, отсутствие намеков на связь с прочими городами Ганзы в статьях "топохезаты" следует воспринимать лишь как лазейку, позволявшую саксонским коммунам самостоятельно вступать в контакты как с ганзейскими, так и неганзейскими городами. Спустя несколько лет, Магдебург и Брауншвейг воспользовались этой возможностью и осенью 1470 г. вместе с другими городами "трети" подготовили проект "топохезаты" с вендскими коммунами. В нем указывалось, что если участники соглашения "с кем-либо другим имеют дружественную топохезату, то таковая пусть остается нерушимой"²⁴⁾. Иными словами, параллельно могло существовать несколько оборонительных альянсов, участниками которых числились одни и те же города. Вполне логично заключить, что образовывалась органическая взаимосвязанность договора 1459 г. с новым предполагаемым {175} межрегиональным объединением, тем более что в статьях проекта 1470 г. вновь не содержалось намеков на особое положение саксонских городов в ганзейской системе.

Выше уже говорилось, что в договоре 1459 г. не был четко обозначен глава "трети". В то же время эта "топохезата" предоставляла своим участникам самые широкие возможности для самостоятельных действий, не сковывая их жесткими союзными обязательствами. Хотя один из последних пунктов говорил, что "все города обязаны пребывать в дружбе и признавать устав", и вводился особый штраф для его нарушителей — 5 золотых марок, однако подобные положения оставались лишь общей декларацией на фоне прочих, весьма противоречивых постановлений. Так, например, указывалось, что первая помощь пострадавшим от нападений и грабежей купцам, горожанам, крестьянам и паломникам должна оказываться тем городом или теми городами, куда поступила жалоба от потерпевших. Это правило сводилось на нет оговоркой в следующей строке: "Но если город или города не пожелают так поступить, то этот город или города обязаны доложить всю правду в Магдебург или Брауншвейг…"²⁵⁾ В этом случае Магдебург и Брауншвейг обязаны были созвать съезд представителей от всех городов, на котором следовало разобрать инцидент. И вновь оговорка: "Ежели они через дружеское извещение не пожелают прибыть, то они обязаны будут узнать, как можно было бы заставить нанесших ущерб… возместить его потерпевшим"²⁶⁾. При этом не уточнялось, в каких случаях коммуны могут не присылать своих уполномоченных и в каких случаях их отсутствие становилось нарушением устава. Тем самым создавались условия, при которых проведение региональных съездов становилось простой фикцией. В последующие годы это сильно сказалось на посещаемости местных конгрессов.

В то же время весьма расплывчато формулировались и положения, связанные с обороной городов. Участники "топохезаты" могли прибегать, например, к помощи своих партнеров и иноземцев. В каких случаях они могли это делать — специально не оговаривалось, и что следует разуметь под понятием "иноземцы" — патронатство соседнего князя или привлечение на службу наемников — понять невозможно²⁷⁾. Но, очевидно, пользуясь этим, нижнесаксонские коммуны в 1492—1493 гг., когда наступление на города герцогов брауншвейгских и люнебургских достигло наивысшего размаха, поспешили заключить оборонительный союз с некоторыми князьями, в том числе с архиепископом магдебургским Эрнстом, тем самым откровенно пренебрегая интересами Магдебурга, в те годы пребывавшего в страхе за судьбу своего суверенитета²⁸⁾. В свою очередь, Магдебург в 1498 г. заключает {176} союз с герцогом Генрихом Брауншвейгским, ничуть не заботясь о том, что в защитники себе он берет опасного соперника своих нижнесаксонских партнеров²⁹⁾. Кроме того, четко не разъяснялось, в каких случаях следует предоставлять помощь пострадавшему городу людьми и в каких — деньгами, хотя в одном параграфе дается разнарядка для участников "топохезаты" на людей, а в другом речь уже идет о поддержке и солдатами и деньгами³⁰⁾. Не указывалось, как будет организована оборона в случае одновременного нападения нескольких князей с разных направлений³¹⁾. Наконец, сама целесообразность помощи жертве нападения ставилась в зависимость от решения и, что особенно важно, от возможности самих участников "трети": "Ежели пожелают и смогут города другим нашим городам, кои в единение входят и испытывают нужду в помощи, пребывая в тяжелом положении, дать этим пострадавшим и нуждающимся городам отряды вооруженных кнехтов или деньги, надежду и помощь…"³²⁾ Эта оговорка ставила под сомнение не только союзный характер взаимоотношений участников "топохезаты", но и главную цель договора — эффективную защиту коммун от агрессивных поползновений князей. Особенно ясно реальный смысл этой фразы вскрылся в 70–80-е годы, когда восточная группа городов "трети" вынуждена была отражать целый каскад ударов со стороны государства Веттинов, магдебургского архиепископства и Бранденбургской марки. Летом 1477 г., когда войска курфюрста Эрнста Саксонского блокировали и принудили к сдаче Кведлинбург, его "союзники" не удосужились даже провести съезд, на котором бы обсуждались меры по спасению этого города. Лишь задним числом, собравшись в Брауншвейге в августе того же года, представители коммун констатировали трагический исход событий³³⁾. Без реальной военно-финансовой поддержки оказался осенью 1478 г. Халле, руководство которого вынуждено было капитулировать перед мятежными цехами и отрядами архиепископа Эрнста. В 1486 г. не получил в должных размерах помощи Хальберштадт, осажденный почти двенадцатитысячным войском того же князя. Город сдался и потерял статус вольной ганзейской коммуны³⁴⁾. В 1480 и 1482 гг. аналогичная картина наблюдается в истории с Хельмштедтом и Айнбеком, когда мизерная помощь, выделенная этим городам по решению местных съездов, поставила их в критическое положение и вынуждала бороться один на один с местным герцогом³⁵⁾. {177}

После 1459 г. текст договора претерпел лишь незначительные изменения. Они выразились в некотором уточнении размеров военной помощи пострадавшим от княжеской агрессии коммунам и конкретизации мероприятий оборонительного характера³⁶⁾. Сохранилось противоречие между четкой постановкой задач "топохезаты" и механизмом их решения. Пути достижения главной цели — защиты от княжеской агрессии — перекрывались существенными оговорками, которые практически делали эту цель недостижимой. Имея это в виду, характеризовать статьи "топохезаты" саксонских городов 1459 г. как устав, обеспечивавший функционирование прочной союзной структуры, невозможно.

И. Шильдхауэр в своих работах неоднократно подчеркивал, что, опираясь на систему "топохезат", города могли на исходе средневековья с успехом противостоять давлению территориальных государств³⁷⁾. О важности и значении "топохезат" автономных ганзейских коммун с точки зрения их влияния на региональные политические системы в позднее средневековье говорит и X. Вернике³⁸⁾. Ничего подобного мы не видим в примере с "топохезатой" саксонских городов.

Выше уже говорилось о печальной судьбе, постигшей эльбские города. Отметим лишь, что самой тяжелой и неожиданной утратой для саксонских коммун стал выход из числа участников "трети" Халле и Хальберштадта, наиболее значительных после Магдебурга торгово-промышленных центров региона. Механизм "топохезаты" оказался в этих случаях совершенно неприспособленным для быстрого и эффективного реагирования. Дипломатическая поддержка городов также оказалась безрезультатной. Прибывшие в Халле в трагические дни сентября 1478 г. послы Магдебурга и Хальберштадта не сумели должным образом повлиять на урегулирование межобщинных отношений перед лицом внешней опасности. Они оказались лишь свидетелями кровавой борьбы, разгоревшейся на улицах города между сторонниками купеческой олигархии и ремесленных корпораций³⁹⁾. Современники усматривали в судьбах Халле и Хальберштадта результат полной неспособности, даже измены в рядах союза саксонских городов⁴⁰⁾. Реализация "топохезат" со временем становится все менее эффективной и заметной. Перечень городов, расставшихся под давлением князей со своим политическим суверенитетом, можно продолжить. Еще в 1475 г. отдался под покровительство брауншвейгского герцога и вышел из {178} "Саксонской трети" Ашерслебен. В 1486 г. за свою строптивость в отношении государственной политики Гогенцоллернов поплатился потерей политической независимости Стендаль. Наконец, в 1490 г. из рядов нижнесаксонской группы выбыл Хельмштедт, признавший суверенитет брауншвейгского герцога⁴¹⁾. Тем самым оказались нереализованными функции не только "топохезаты" 1459 г., но и вендско-саксонского оборонительного альянса, заключенного в сентябре 1483 г.

Больших усилий стоило самому Магдебургу не подпасть под опеку местного архиепископа. По декабрьскому соглашению 1486 г. городу хотя и удалось сохранить за собой комплекс традиционных привилегий, однако пришлось мириться с расширением юридической власти архиепископа и соборного капитула в зоне, находившейся в пределах городских стен⁴²⁾. В январе 1497 г. после долгих споров был заключен новый договор, по условиям которого архиепископская администрация получала возможность контролировать район городского порта и ряд прилегающих к городским стенам мест, важных с точки зрения военно-экономической. Кроме того, город обязался впредь обращаться к архиепископу по титулатуре, указанной самим князем. В самом тексте соглашения архиепископ Эрнст обращается к Магдебургу как к "нашему верному подданному"⁴³⁾. Тем самым формально признавалась верховная власть архиепископа над городом. Однако, несмотря на то что Магдебург вынужден был оставить притязания на статус имперской коммуны, город оставался членом ганзейского сообщества.

Функционирование третьего института, по мнению И. Шильдхауэра и X. Вернике, указывавшего на "союзную" сущность ганзейских объединений — всеганзейских и региональных съездов в качестве высшего законодательного и исполнительного органа, едва ли можно выявить на примере вендско-саксонских отношений на рубеже XV—XVI вв.

Различные интересы, преследовавшиеся в рамках Ганзы саксонскими и вендскими коммунами, и, как следствие этого, незначительная посещаемость ганзатагов представителями саксонской "трети" превращали всеганзейские конгрессы в своего рода традиционные собрания, не способные координировать политико-экономические интересы городов, принимать значительные решения и тем более добиваться их исполнения от участников сообщества. Так, из восьми ганзатагов, состоявшихся за период с 1491 по 1530 г., представители Магдебурга побывали лишь на одном, в 1518 г., вероятно вследствие того, что разбиравшийся на съезде конфликт саксонских городов с Бременом и Гамбургом имел непосредственное касательство к городу⁴⁴⁾. Единственный совместный съезд представителей саксонских и вендских {179} городов, объединенных в рамках одной "топохезаты", проходил в 1517 г. в Люнебурге, что явилось ярким примером абсолютной незаинтересованности саксонских коммун в делах вендских партнеров. Это побуждало Любек прибегать к угрозам и уговорам. На съездах 1506 и 1507 гг. раздраженные советники вендских городов требовали ввести специальный штраф для коммун, не пожелавших прислать своих уполномоченных⁴⁵⁾. В июне 1511 г. Любек буквально умолял Магдебург и Брауншвейг оказать, наконец, реальную помощь балтийским городам в борьбе с Данией⁴⁶⁾. К 20-м годам XVI в. круг городских представителей, принимавших участие в работах ганзатагов, ограничился почти исключительно советниками вендских коммун.

Во многом лишь формальную роль играли и местные съезды саксонских городов. М. Пуле в разделе своей книги, посвященном анализу структур и функций объединения саксонских коммун, лишь глухо указывает на практику проведения региональных конгрессов как на непременный атрибут "союзной" структуры, не исследуя процесс реализации функций этого учреждения в конкретные эпохи⁴⁷⁾. Выше уже говорилось, какую абсолютно незначительную роль играли местные съезды в судьбе эльбских городов, боровшихся с территориальными князьями. В 80–90-е годы XV в. их проведение становится фикцией, поскольку в условиях постоянных столкновений с князьями далеко не все города могли присылать своих эмиссаров. В мае 1482 г. Магдебург в дни наиболее острой конфронтации с архиепископом не смог послать уполномоченных на съезд в Хильдесгайм⁴⁸⁾. В письме от 30 июня 1496 г., адресованном Брауншвейгу, в момент, когда Магдебург пытался найти мирную альтернативу в конфликте с князем, бургомистры города отказались послать своих представителей на очередной конгресс, сославшись на важные переговоры с Эрнстом⁴⁹⁾. Другим фактором, обусловившим малую степень участия коммун в работе совместных съездов, было отсутствие интересов к проблемам, касавшихся их партнеров. Например, Магдебург не участвовал в работе тех конгрессов, на которых обсуждались проблемы, интересовавшие прежде всего нижнесаксонские города, как это видно из материалов брауншвейгского съезда, состоявшегося в марте 1519 г⁵⁰⁾.

Каковы же были причины, обусловившие невозможность эффективного функционирования политических институтов "Саксонской трети" и предопределившие крах политической независимости почти всех ганзейских городов в бассейне Эльбы? М. Пуле в своей монографии, подробнейшим образом осветив исторический путь саксонского {180} городского сообщества, лишь мельком взглянул на причины "слабости" союзного начала в ганзейских региональных группах. Только применительно ко всей Ганзе он признает фактор постоянно увеличивавшейся разницы торговых интересов прибрежных и внутренних ганзейских коммун. Касаясь же причин упадка непосредственно саксонского союза и гибели суверенитета эльбских городов, М. Пуле называет лишь политический фактор — качественно новую государственную политику Саксонии, магдебургского архиепископства и бранденбургских Гогенцоллернов, которая, с его точки зрения, отражала черты усилившейся территориальной государственности, ее "раннеабсолютистский" характер⁵¹⁾.

Подчеркивая лишь политическую причину гибели восточной секции "трети", можно прийти к выводу о виновности одних князей в деле ликвидации городской независимости и тем самым в известной степени оправдать военно-оборонительную систему "топохезат", которая объективно не располагала такими ресурсами обороны, какие имелись в территориальном государстве. На наш взгляд, объяснение выглядит более сложным. К числу важнейших причин следует отнести прежде всего экономический фактор. Во-первых, процесс экономического районирования в бассейнах Эльбы и Везера, который делал со временем все более трудным достижение единства экономических интересов городов столь большого региона. Кроме того, заслуживает внимания и начало формирования местных экономических рынков в территориальных государствах: прежние экономические функции городов "трети" должны были претерпеть существенные изменения. Вследствие этого наметилась тенденция к сближению и объединению двух различных социально-правовых институтов — автономных коммун и территориального государства в границах локальной государственной системы.

Из тени выступали экономически дееспособные слои горожан, интересы которых в основном связывались с местным производством, а не с традиционными внешнеторговыми функциями ганзейских городов. Нуждаясь во всесторонней поддержке в борьбе с купеческой автократией, ремесленные корпорации все чаще обращались за помощью к местным князьям, игнорируя правовой иммунитет городской общины.

Среди эльбских городов подобное явление ярко отразилось в судьбе Халле. В этом городе цехи, связанные тесными узами с местным рынком, начиная с первой половины XV в. все более активно оспаривали лидерство купечества в городском руководстве. Достигнув максимальной остроты в сентябре 1478 г., межобщинный конфликт разрешился тем, что ремесленные корпорации, окончательно отказавшись от соблюдения принципов коммунальной автономии, заручились поддержкой архиепископской администрации и добровольно принесли в {181} жертву автономные права города⁵²⁾. С другой стороны, состоятельное городское купечество, ранее связывавшее свое благосостояние с ростом внешней торговли, со временем извлекает все большую прибыль из финансовых контактов с местными княжескими дворами, дворянством и духовными общинами. Ссужая деньги на покрытие растущих расходов территориального государства, взамен купечество приобретает различного рода ренты и регалии, получая дополнительные источники дохода. Наглядно это демонстрировалось отношениями между магдебургским патрициатом и архиепископским двором во второй половине XV в. Представители богатейших семейств Магдебурга — Алеманнов, Роде, Келлер, Герике и др. — активно скупали ленные держания местного рыцарства, права архиепископов на взимание пошлин и рент на территории диоцеза, проникали в ленно-фискальные недра архиепископства, особенно сильно в годы епископата Эрнста Саксонского (1476—1513), в некоторых случаях приобретая дворянское достоинство и вливаясь в ряды местного рыцарства⁵³⁾.

На этой почве рождалась система партнерских отношений между князем и городом, в целом лишенная сколь-нибудь заметных признаков конфронтации⁵⁴⁾. Оказывая военно-политическое покровительство коммунам и пытаясь регулировать экономическую жизнь города на основе двусторонней заинтересованности, князья получали возможность пользоваться военно-финансовыми ресурсами городов, как это видно на примере территориальной политики Веттинов⁵⁵⁾. Компромиссный характер носила и система соглашений 1478—1482 гг. между архиепископом и городом Халле. Как видно из текста изданного по указке княжеского двора нового городского вилькюра 1481 г., архиепископ отнюдь не стремился коренным образом изменить внутренний юридический статус и хозяйственный организм города, удовлетворившись лишь юридическим признанием своего сюзеренитета и взамен приняв Халле под военно-политическую опеку⁵⁶⁾. Аналогичный вариант повторился с Магдебургом.

Объясняя отсутствие военной конфронтации между городом и князем в 80–90-е годы, помимо прочих причин, следует, как кажется, учитывать и способность обеих сторон пойти на взаимовыгодные уступки. Испытывая острый финансовый голод, архиепископский двор {182} нуждался в крупных денежных ссудах городского купечества. Со своей стороны купцы едва ли желали открыто порвать со своим постоянным должником и лишиться надежды на приобретение новых источников дохода. Итог — компромисс 1497 г., на основе которого магдебуржцы получали важную торговую привилегию — право на проведение двух ежегодных сезонных ярмарок и комплекс прежних экономических свобод⁵⁷⁾. В условиях стирания острых граней между городом и "территорией" функционирование системы долгосрочный "топохезат" сделалось принципиально невозможным.

В то же время фактор усилившейся территориальной государственности, приводимый М. Пуле как одна из причин гибели политических свобод эльбских городов, нуждается в пояснении. Государство Веттинов никогда не знало законченных абсолютистских форм правления. Во второй половине XV в. государственная система Саксонии оставалась довольно рыхлой, попытки князей укрепить и расширить собственную власть наталкивались на упорное сопротивление сословий и кончалась большей частью безрезультатно⁵⁸⁾. Внешняя экспансия явилась скорее следствием активной династической политики Эрнста и Альбрехта, чем реальной крепости государственного организма. Магдебургское архиепископство было еще более слабой государственной величиной. С середины XV в. его властители, ставленники соседних княжеских домов, попали под полный контроль со стороны местных сословий и соборного капитула⁵⁹⁾. Малолетний Эрнст, сын саксонского курфюрста, вплоть до конца 80-х годов руководствовался решениями саксонского двора⁶⁰⁾. Расширение границ архиепископства в конце XV в. не сопровождалось укреплением государственной системы, позиции сословий, особенно городов, были очень сильны. В этой связи определение М. Пуле политики этих двух государств как "раннеабсолютистской" кажется неверным.

Что же собой представляла "Саксонская треть" в конце средневековья? М. Пуле склонен усматривать в ней органичное продолжение союза нижнесаксонских городов во главе с Брауншвейгом, сформировавшегося в начале XV в.⁶¹⁾ Между тем вступление в Ганзу эльбской группы городов и общий язык, найденный ею с нижнесаксонскими коммунами в 1426 г., подготовили почву не столько для развития старой, сколько для появления новой организационной структуры. В рамках одной политической системы оказались две группы городов, политико-экономические интересы которых в перспективе становились совершенно {183} различными. До того твердые позиции Брауншвейга как лидера нижнесаксонских городов были поколеблены Магдебургом. Возникла биполярность в политическом руководстве, что скорее исключало, чем предполагало твердый союзный принцип организации, поскольку групповой эгоизм отныне узаконивался равноправным положением лидеров городских групп.

М. Пуле подчеркивает политизацию "трети", единство внешнеполитических целей городов на протяжении столетия, что делало ее отличной от всей Ганзы в целом⁶²⁾. Но можно ли говорить о единстве экономических интересов столь различных городских групп? В практике межгородских соглашений нет каких-либо договоров об экономических взаимоотношениях участников "трети", кроме декларативного принципа защиты торговых интересов городов в преамбулах "топохезат". Для Магдебурга торговые интересы связывались преимущественно с саксонско-богемским и балтийским регионами, с монополией на судоходство по средней Эльбе, право на которую город упорно защищал в XV и в первой половине XVI в.⁶³⁾ Для Брауншвейга были важны судоходство по Везеру и Аллеру, связи с бассейном Гарца, западными областями империи и особенно с Фландрией⁶⁴⁾. На протяжении всего XV в. между участниками "трети" неоднократно вспыхивали весьма острые и продолжительные конфликты на почве столкновений экономических интересов, о чем подробно говорит сам М. Пуле⁶⁵⁾. Об общности экономических интересов саксонских городов можно говорить, лишь имея в виду абстрактную однородность торговых функций с совершенно различными вариантами их конкретной реализации у отдельных коммун и городских групп, функций, все более менявшихся под воздействием эпохи.

Говоря о политизации "трети", М. Пуле имеет в виду единство политических задач, стоявших перед городами, на основе которого стала возможной система "топохезат". Этой задачей, по его мнению, было успешное противостояние княжескому давлению. М. Пуле противопоставляет "Саксонскую треть" всей Ганзе в целом, участники которой в своей политике преследовали столь различные цели, что создание единой политической доктрины сделалось невозможным. Однако следует учитывать, что задача эффективной борьбы с территориальным государством сама по себе в рамках "трети" приобретала абстрактный смысл. Саксонские города соседствовали с весьма различными по мощи княжествами. Статьи "топохезат" содержали слишком общие принципы и не были приспособлены к решению конкретных {184} задач. Потребовалась гибель восточной секции "трети", чтобы в конце XV в. в границах прежнего нижнесаксонского союза смогла возникнуть относительная близость внешеполитических курсов городов. Лишь увидев необратимость процесса территориально-государственного развития, саксонские города вновь в системе Шмалькальденской унии попытались обеспечить свой суверенитет в огне гражданских войн XVI в. с опорой на князей-единоверцев.

Трудно подобрать терминологически верное определение такого исторического фактора, как саксонская городская "треть" XV—XVI вв. При всей полноте проблемного и фактического анализа, представленного в книге М. Пуле, его концепция "Саксонской трети" как городского союза кажется спорной. Неубедительной представляется и попытка М. Пуле видеть в "трети" серьезные отличия от общеганзейской системы. Гораздо более убедительной в этой связи кажется точка зрения В. Боде, усматривавшего в "трети" своего рода сколок со всей Ганзы⁶⁶⁾. Но принять это мнение следует с двумя оговорками. "Саксонская треть" не составляла, как думал В. Боде, а скорее дополняла Ганзу, поскольку эльбские и нижнесаксонские коммунальные секции первоначально сложились и развивались вне пределов ганзейского региона и лишь на зрелом этапе существования Ганзы приобщились к ней. Наконец, как у и М. Пуле, спорной является характеристика В. Боде "Саксонской трети" как городского союза. Отсутствие в рамках "трети" единства политических и экономических интересов ее участников, обусловленное сложным комплексом социально-экономических факторов, не привело к появлению прочной союзной структуры.

¹⁾ Friedland К. Kaufleute und Städte als Glieder der Hanse // Hansische Geschichts-Blätter. Köln; Wien, 1958. № 76. (Далее — HGBtt); Brandt A. von. Die Hanse und die nordische Mächte im Mittelalter // Lübeck, Hanse, Nordeuropa. Gedächtnisschrift für Ahasver von Brandt / Hrsg. von K. Friedland und R. Sprandel. Köln; Wien. 1979.

²⁾ Czok K. Zum Charakter der deutschen Städtebünde im 14. und 15. Jh // Heimatkundliche Blätter. Leipzig, 1957. № 2; Olechnowitz K.-F. Handel und Schiffart der späten Hanse // Abhandlungen zur Handels- und Sozialgeschichte. Weimar, 1965. Bd. 4.

³⁾ Schildhauer J. Charakter und Funktion der Städtebünde in der Feudalgesellschaft, vomehmlich auf dem Gebiete des Reiches // Hansische Studien III. Weimar, 1975.

⁴⁾ Mägdefrau W., Langer E. Thüringisch-hansische Wirtschafts- und Bündnisbcziehungen im Mittelalter // Jahrbuch für Wirtschaftsgeschichte. B., 1977. T. 4. S. 171.

⁵⁾ Wernicke H. Die regionalen Bündnisse der hansischen Mitglieder und deren Stellung in der Städtehanse van 1280 bis 1418 // Jahrbuch für Geschichte Feudalismus. B., 1982. Bd. 6; Idem. Städtehanse 1280—1418. Probleme ihrer Entwicklung und Wirkungsweise. Weimar, 1983; Idem. Die Stadt in der Städtehanse — zwischen stadtischer Autonomie und bündischer Pflichterfüllung // Hansische Studien VI. Weimar, 1984.

⁶⁾ Henn V. Die Hanse: Interessengemeinschaft oder Städtebund? // HGBtt. 1984. № 102. S. 121-122.

⁷⁾ Schildhauer J. Charakter und Funktion… S. 156.

⁸⁾ Hanserezesse. 3. Abt / Bearb. von D. Schäfer. Leipzig, 1881—1913. Bd. 1-9. (Далее — HR); Hansisches Urkundenbuch / Bearb. von W. Stein. Leipzig, 1899—1905. Bd. 8-10. (Далее — HUB).

⁹⁾ Bode W. Geschichte des Bundes des Sächsenstädte bis zum Ende des Mittelalters // Forschungen zur deutschen Geschichte. Göttingen, 1862. Bd. 2. S. 248.

¹⁰⁾ Gringmuth-Dallmer H. Magdeburg — Haupthandelsplatz der mittleren Elbe // HGBtt. 1966. № 84. S. 19.

¹¹⁾ Puhle M. Die Politik der Stadl Braunschweig innerhalb des sächsischen Städtebundes und der Hanse im späten Mittelalter. Braunschweig, 1985. S. 199-201.

¹²⁾ HR. Bd. 1. S. 333, 361, 368-370.

¹³⁾ HUB. Bd. 8. S. 495.

¹⁴⁾ HR. Bd. 1. S. 205.

¹⁵⁾ Ibid. S. 369-370.

¹⁶⁾ Ibid. Bd. 5. S. 235.

¹⁷⁾ Ibid. Bd. 3.S. 181.

¹⁸⁾ Ibid. Bd. 9.S. 188.

¹⁹⁾ HUB. Bd. 8. S. 492-494.

²⁰⁾ HR. Bd. 2 S. 22.

²¹⁾ Ibid. Bd. 5. S. 368-369; Bd. 6. S. 89-90.

²²⁾ Ibid. Bd. 7. S. 114.

²³⁾ Puhl M . Op. cit. S. 128.

²⁴⁾ HUB. Bd. 9. S. 679.

²⁵⁾ Ibid. Bd. 8. S. 492.

²⁶⁾ Ibid. S. 493.

²⁷⁾ Ibid. S. 494.

²⁸⁾ Bode W. Op. cit. S. 259.

²⁹⁾ Urkunden buch der Sudt Magdeburg / Hrsg. von G. Hertel. Halle. 1896. Bd. 3. № 1083. (Далее — UBM).

³⁰⁾ HUB. Bd. 8. S. 493-494.

³¹⁾ Ibid. S. 494.

³²⁾ Ibid. S. 493.

³³⁾ HR. Bd. 1. S. 35.

³⁴⁾ Bode W. Op. cit. S. 251.

³⁵⁾ HR. Bd. 1. S. 205, 287.

³⁶⁾ HUB. Bd. 10. S. 18.

³⁷⁾ Schildhauer J. Charakter und Funktion… S. 166; Idem. Die Hanse; Geschichte und Kultur. Leipzig, 1984. S. 82.

³⁸⁾ Wernicke H. Städtehanse und Stände im Norden des deutschen Reiches zum Ausgang des Spätmittelelters // Hansische Studien VII. Weimar, 1986. S. 207.

³⁹⁾ Dreyhaupt J. Chr. Pagus neletici et nudzici. Halle, 1755. T. 1. S. 174.

⁴⁰⁾ Abel C. Sammlungen etlicher noch nicht gedruckten Alten–Chroniken… Braunschweig, 1732. S. 366.

⁴¹⁾ Puhle M. Op. cit. S. 174,183.

⁴²⁾ UBM. Bd 3. S. 351.

⁴³⁾ Ibid. S. 603.

⁴⁴⁾ HR. Bd. 7. S. 143.

⁴⁵⁾ Ibid. Bd. 5. S. 154, 304-305.

⁴⁶⁾ Ibid. Bd. 6. S. 89-90.

⁴⁷⁾ Puhle M. Op. cit. S. 198.

⁴⁸⁾ HR. Bd. 1. S. 318.

⁴⁹⁾ Ibid. Bd. 3. S. 491.

⁵⁰⁾ Ibid. Bd. 7. S. 370.

⁵¹⁾ Puhle M. Op. cit. S. 192.

⁵²⁾ Herzberg G.F. Geschichte der Stadt Halle an der Saale. Halle, 1889. Bd. 1. S. 471-477.

⁵³⁾ Наиболее яркие свидетельства источников: UBM. Bd. 2. № 659, 721-723, 785; Bd. 3. № 85. 175.

⁵⁴⁾ Эти взгляды были обоснованы в ряде работ: Stoob Н. Westfälische Beiträge zum Verhältnis von Landesherrschaft und Städtewesen // Stoob H. Forschungen zum Stadlewesen in Europa. Köln; Wien, 1970. Bd. 1. S. 187, 223-224; Hubatsch W. Ziele und Massnahmen Landesherrlicher Politik im Absolutismus gegenüber den Städten aus der Sicht der Verwaltuggeschichte // Städtewesen und Merkantilismus in Metteleuropa / Hrsg, von V. Press. Köln: Wien, 1983. S. 43; Press V. Merkantilismus und die Städte // Ibid. S. 2-3.

⁵⁵⁾ Helbig H. Der wettinische Ständestaat. Münster, Köln, 1955. S. 409-463.

⁵⁶⁾ Dreyhaupt J. Chr. Op. cit. T. 2. S. 317-319.

⁵⁷⁾ UBM. Bd. 3. S. 614.

⁵⁸⁾ Carsten F.L. Princes and parliaments in Germany from the fifteenth to the eighteenth century Oxford, 1959. P. 195-203, 256, 257.

⁵⁹⁾ Wentz G., Schwineköper B. Das Erzbistum Magdeburg. B.; N.Y., 1972. Bd. 1. S. 92-94, 185-186.

⁶⁰⁾ Devrient E. Die ältem Emesliner. B., 1896. S. 22.

⁶¹⁾ Puhle M. Op. cit. S. 206.

⁶²⁾ Ibid. S. 198.

⁶³⁾ Mäntz J. Geshichte des magdeburgischen Stapelrechts // Geschichts-Blätter für Stadt und Land Magdeburg. 1903. Bd. 38. S. 140-141.

⁶⁴⁾ Pitz E. Die Hertzoge von Braunschweig-Wolfenbüttel und der Tuchhandel Nordwestdeutschlands im 16. Jahrhundert // HGBtt. 1981. № 99. C. 76-81.

⁶⁵⁾ Puhle M. Op. cit. S. 93-100.

⁶⁶⁾ Bode. W. Op. cit. S. 268.