Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

[63]

Некрасов Ю.К.
О роли городов в событиях крестьянской войны в Германии

(по материалам хронистики XVI в.)

Вестник МГУ, история, 1977, № 4.
[63] — начало страницы.
OCR OlIva.

События Великой крестьянской войны в Германии оставили глубокий след в сознании современников. И уже между очевидцами этих событий имела место острая полемика по вопросу о ее сущности, исторических уроках и значении.

Полемика, одним из аспектов которой являлся вопрос о роли городов в социально-политическом движении 1524—1526 гг.¹⁾, убедительно показала классовое содержание не только самих событий, но и подлинный смысл идейно-политической борьбы, развернувшейся во время раннебуржуазной революции XVI в. в германских землях²⁾.

На значение позиции городов в ходе Крестьянской войны указывает хотя бы тот факт, что руководители контрреволюционного лагеря, и особенно его военной организации — Швабского союза, делали все, чтобы не только удержать города от перехода на сторону восставших крестьян, но и использовать их в качестве послушного орудия своей политики. Штаб-квартира союза в начале мая 1525 г., т. е. накануне трагических событий во Франкенхаузене, которые, по словам Ф. Энгельса, были «кульминационным пунктом всей Крестьянской войны»³⁾, созывает в Ульме совещание представителей городов Верхней Швабии. Сообщая властям Аугсбурга о подготовке совещания, представитель магистрата [64] Ульрих Артцт в своем письме заключает, что только города могут сыграть роль миротворцев⁴⁾.

Тот же Артцт еще 14 февраля писал, что повсюду возникающие мятежи появляются не сами по себе, а возбуждаются лицами духовного звания и учеными людьми. Они проповедуют новое учение, по которому ни один человек не должен принадлежать другому⁵⁾. В пропаганде этого «неслыханно дерзкого учения» решающая роль руководителями феодально-католического лагеря отводилась городам. В те же дни баварский канцлер и фактический глава Швабского союза Леонхард фон Экк заявлял, что, по его убеждению, «многие города охотно поддержали бы (восстание крестьян против господ. — Ю. Н.), если бы они не опасались за свои состояния»⁶⁾. Более того, по мнению Экка, которое, впрочем, широко было распространено в кругах господской партии, крестьянские мятежи в большинстве случаев берут свое начало в городах. И, указывая на активное участие в событиях Меммингена и Кемптена, он писал, что именно «в этих двух городах возникли Альгауская война и все несчастья»⁷⁾.

Деятели феодально-католического лагеря отдавали себе отчет в том, насколько опасна перспектива слияния в едином потоке революционного движения деревень и городов. Канцлер Экк 2 марта с тревогой сообщал баварскому герцогу, что «крестьяне усиливаются день ото дня и вступают в переписку с некоторыми городами», требуя их перехода на сторону восставших. Именно по этой причине, как утверждает Экк, в городах произошел большой раскол (ain grosse Spaltung in der steten). Природу этого раскола Экк усматривает в том, что «лютеровцы, которые бедны, считают крестьян правыми. Нелютеровцы и лютеровцы, которые богаты, считают крестьян неправыми»⁸⁾. Экк, следовательно, далек от того, чтобы противоречия в городах связывать только с конфессиональными разногласиями, так как социальная подоплека происходящих событий очевидна и для него. Точку зрения Экка разделяет в своем письме в штаб-квартиру союза и магистрат Аугсбурга, утверждая, что повсюду в городах есть «сильная крестьянская партия», и поэтому нетрудно себе представить, заявляют ратманы, что если крестьяне возобладают, недовольство распространится на всю общину⁹⁾. Артцт в связи с обсуждением этой необычайно щекотливой для властей темы доверительно признавался, что все вместе взятые цехи не возбуждают в нем столько тревоги, сколько один цех ткачей. Он объясняет это тем, что «ткачи, имея обыкновение бродить среди крестьян, установили связь с множеством беспутных людей», которые охотно предпочли бы миру и единению мятеж и анархию, надеясь таким способом взять власть в свои руки¹⁰⁾. И ход событий показал, что эти опасений не были напрасными.

Интимная переписка руководителей Швабского союза и магистрата Аугсбурга отражает исключительно напряженную обстановку, сложившуюся [65] в швабских городах во время Крестьянской войны. Историк-марксист из ГДР К. Чок¹¹⁾, обращаясь к теме революционных движений в городах Средней Германии, подчеркивает, что к началу Крестьянской войны в них произошло окончательное размежевание между умеренно-бюргерской и плебейской оппозициями. В программных требованиях умеренно-бюргерской оппозиции речь шла о политическом освобождении городских общин из-под власти феодальных сеньоров, об отмене пошлин, чиншей, десятин, о свободном пользовании землями альменды, свободе пивоварения, рыночных привилегиях, реформе суда, об уравнении духовенства в правах с бюргерами, в то время как плебейская оппозиция выдвигала требования в духе программы партии народной реформации. К. Чок отмечает также, что гораздо большее сходство обнаруживается в требованиях крестьян и мелких городов, чем в требованиях крестьян и крупных городов, так как первые стояли ближе последних к деревне. Все эти факты установлены К. Чоком на основании данных, относящихся к Тюрингии. Поэтому представляет интерес рассмотрение материалов по Швабскому району Крестьянской войны, где преобладало влияние радикально-бюргерского направления Реформации, а также интерпретация фактов социальных и классовых антагонизмов в данном районе в сознании хронистов, которые были свидетелями и очевидцами событий.

С целью выполнения этой задачи автор привлекает и использует [тексты городских хроник Иоганнеса Кнебеля из Донауверта¹²⁾, Клеменса Зендера из Аугсбурга¹³⁾, Генриха Хуга из Филлингена¹⁴⁾, Генриха Рейхинера¹⁵⁾ и анонима¹⁶⁾ из Базеля, анонима из Иберлингена¹⁷⁾, Иоганнеса Кеслера из Санкт-Галлена¹⁸⁾, Валериуса Ансхельма из Берна¹⁹⁾ и Иоганнеса Штумпфа из Цюриха²⁰⁾, сочинения одного из идейных вождей феодально-католического лагеря Иоганнеса Кохлея²¹⁾, анонимного автора хроники Кемптенского аббатства²²⁾, альгауского рыцаря Георга фон Верденштейна²³⁾ и нотариуса монастыря св. Блазиена в Клеттгау Андреаса Летча²⁴⁾. По социальному положению Кнебель, Зендер, [66] Кохлей, Летч, базельский, кемптенский и иберлингенский анонимные авторы были лицами духовного звания или клириками; Хуг, Рейхинер, Кеслер, Ансхельм и Штумпф — выходцами из средних слоев городского населения — бюргерства; Верденштейн — представителем южнонемецкого дворянства. По религиозным убеждениям Кнебель, Зендер, Хуг, Кохлей, Верденштейн, Летч и все анонимные хронисты были католиками, Ансхельм — протестантом лютеровской ориентации, а Рейхинер, Кеслер и Штумпф — цвинглианской. Оба эти момента — социальный и конфессиональный — имеют важное значение и их необходимо иметь в виду, привлекая данные хроник²⁵⁾ для решения вопроса о роли городов и различных слоев бюргерства в революционных событиях того времени. Исследование хроник, написанных в конце 20-х и в 30-е годы XVI в. и являвшихся первым опытом осмысления уроков Крестьянской войны, позволяет реконструировать картину острой идейной борьбы и рождение двух направлений в историографии — католического и протестантского в его лютеровском и цвинглианском вариантах.

*

Хронисты католического направления в основном заняты поисками тех профилактических мер, которые бы оградили власти и правящую верхушку городов от революционной энергии городских низов и крестьянских масс. Донаувертский хронист Иоганнес Кнебель сообщает, например, что революционные действия крестьянского отряда в Дайнингене вызвали переполох в рядах олигархической верхушки города, так как крестьяне прислали общине письмо с призывом оказать им помощь в защите святого евангелия. Получив это письмо, магистрат созвал общее собрание горожан, на котором было объявлено, что все желающие могут беспрепятственно покинуть город и идти к крестьянам, но при условии, что они заберут с собой жен, детей и не вернутся больше обратно. Как полагает хронист, только эта мера позволила властям удержать общину города в повиновении²⁶⁾. Хроника Кайзхеймского монастыря²⁷⁾ вносит уточнение, отмечая, что совет города изыскал средства на содержание ландскнехтов, «умиротворение бедноты» (zu stillen die armen) и организацию раздачи денег и съестных припасов для нуждающихся, предоставленных [67] магистрату духовенством и местным дворянством.

Социальная атмосфера и классовая направленность политики магистрата города Аугсбурга получили своеобразное отражение в труде бенедиктинского монаха Клеменса Зендера²⁸⁾. По мнению хрониста, магистрат Аугсбурга во время Крестьянской войны «проявил большую мудрость и не жалел средств». Щедрость властей в основном простиралась на финансирование мероприятий, с помощью которых можно было предотвратить волнения. Эти мероприятия предусматривали усиление полицейских акций и увеличение городской стражи из числа ландскнехтов и бюргерской милиции, которые должны были сделать все возможное, «чтобы плебс не совершил предательства и не отдал город и власть в нем в руки мятежников». Такая политика магистрата, по убеждению хрониста, была продиктована необходимостью, так как многие революционные элементы в городе поддерживали связь с мятежными крестьянами и лютеровцами, без достаточных на то оснований отождествляя восставших крестьян с адептами лютеровской веры. Полицейские силы магистрата, откровенно заявляет хронист, в случае необходимости должны были приступить к карательным действиям как против мятежных крестьян, так и против мятежного плебса. Эти предохранительные меры, уверяет Зендер, были приняты весьма своевременно, так как «повсюду за пределами города — ужасы и зверства, в (самом) городе — заботы, страх и бедствия». Но напряженная социальная обстановка делала для властей невозможной политику, которая полагалась бы на одну только силу. Власти вынуждены были организовать широкую благотворительную помощь для бедняков и на время приостановить взимание податей и налогов. «При таких больших трудах и заботах, — пишет хронист, — никто из богачей и бедняков не внес в городскую казну ни одного пфеннинга налогов». Все же эти несчастья и заботы, заключает Зендер, произошли только по одной причине забвения бога и его святой церкви.

Таким образом, оба хрониста-католика (Кнебель и Зендер) дают одностороннюю, хотя и не лишенную верных наблюдений, оценку событий в городах. Эта оценка продиктована неприятием народных движений в любой их форме и стремлением найти такие средства, которые сохранили бы существующий правопорядок в неприкосновенном виде. Правда, в отдельных случаях и хронисты католического направления обнаруживают способность достаточно глубоко раскрыть сущность происходящих событий. В качестве примера можно сослаться на анонимную хронику Кемптенского аббатства.

Аноним, обращаясь к событиям на территории аббатства²⁹⁾, рассказывает, что во время Крестьянской войны в городе Кемптене происходили бурные события. 1 марта 1525 г. «на рыночной площади началось волнение в общине Кемптена», застрельщиками которого выступили ткачи, передавшие свои требования магистрату. На следующий день волнение распространилось и на другие цехи города. Причину волнения хронист видит в том, что аббатом и дворянством отягощены все ремесла и по этой причине «простой человек не может добыть себе достаточное пропитание». В эти же мартовские дни, продолжает хронист, избранный цеховыми ремесленниками комитет должен был задуматься над тем, каким образом избавиться от этих отягощений и не давать впредь аббату чиншей и оброков. Это свидетельствует, с одной стороны, об антифеодальном [68] характере движения, с другой — о близости интересов горожан и крепостных крестьян аббатства. Острые противоречия распространились и на цехи. В эти же дни, продолжает хронист, когда решался вопрос, «как быть с господами и аббатом», в цеховых корпорациях возникли разногласия, так как одни выступали заодно с советом, другие — с общиной; одни поддерживали аббата, другие — крестьян. Аноним по этому поводу пишет, что все же были все основания полагать — совет и община не позволят себе увязнуть во взаимной вражде и благодаря начавшемуся волнению и Крестьянской войне сообща решат дело против Кемптенского аббатства в свою пользу. Повествование хрониста, таким образом, не оставляет сомнения, что существовали объективные условия для совместного выступления против феодального сеньора не только бюргерской и плебейской оппозиции Кемптена, но и заодно с ними крепостных крестьян аббатства.

Представляет интерес и характеристика анонимным хронистом событий в Меммингеме, где, по его словам, также «возникло большое несогласие между советом и общиной». Как и в Кемптене, краеугольным камнем, на котором проверялась политическая ориентация бюргерства, было отношение к крестьянскому восстанию, так как и здесь «одна часть (горожан) была (заодно) с крестьянами, другая — против них». От наблюдательного монаха не ускользает и то обстоятельство, что участники движения в Меммингене (в отличие от Кемптена, где они стремились в первую очередь упразднить феодальные прерогативы сеньора города) намерены были поставить у власти своих кандидатов на должности бургомистра и членов совета³⁰⁾. Несколько неожиданно для правоверного католика анонимный хронист обнаруживает превосходное понимание нужд городского населения и пишет о их борьбе, особенно против личного господина и суверена — аббата Кемптенского, не без сочувствия целям их движения.

Дополнительный свет на события в Кемптене проливает хроника Верденштейна³¹⁾, одна из трех частей которой посвящена переговорам магистрата Кемптена с аббатом Себастьяном фон Брейтенштейном. В этих переговорах в роли посредника принял участие «благочестивый и мудрый Конрад Херброт, бюргер и член совета Аугсбурга». Обе стороны пришли к соглашению, что бюргеры «Кемптена должны дать и начислить аббату и божьей обители Кемптена тридцать тысяч золотых гульденов за те права, которыми обладал упомянутый аббат в городе Кемптене». И далее хронист перечисляет сеньориальные прерогативы, которые до сих пор находились в руках аббата, обладавшего высшей и низшей юрисдикцией, правом назначения на городские должности, получавшего половину доходов от сбора унгельта, все доходы с малых и больших пошлин, «весовые деньги» и назначавшего надсмотрщика за городскими весами, взимавшего в свою пользу чинши с мясников, с владельцев бань на Илере, доходы от должности аммана городской округи, с городской богадельни, получавшего ренты с крестьян округи, и многих домов и садов, устанавливавшего размеры подушной подати со всех жителей и бюргеров города, не считая тех доходов, которые поступали аббатству с многочисленных его земельных владений. Из текста хроники также следует, что горожане выкупали у аббата покосы в Богенрите, баналитетные права на выпечку хлеба, торговлю мясом и пошив обуви. Текст хроники, таким образом, позволяет обнаружить [69] в положении кемптенцев черты, которые уже давно исчезли из социального быта Аугсбурга и Меммингена, максимально сближавшие цели классовой борьбы горожан Кемптена и крепостных крестьян аббатства. Обращает на себя внимание и тот факт, что городская верхушка в соответствии с цвинглианской реформационной доктриной стремилась не к узурпации феодальных прерогатив сеньора, а пыталась войти с последним «в доброе соглашение» и выкупить эти прерогативы. С другой стороны, опираясь на ту же доктрину, она решает проблему на реформационной основе. Для изыскания огромной по тем временам суммы из городских церквей было изъято серебряное и золотое убранство алтарей, дорогие кубки, дароносицы и все это продано с молотка. С этой же целью с ряда церквей были сняты и проданы колокола.

Хронистика католического направления показывает радикально-бюргерскую цвинглианскую партию в действии, руководствуясь конфессиональными соображениями, акцентирует внимание на последовательности проводимых ею антикатолических мероприятий, особенно на тех из них, которые в соответствии с бюргерским требованием «дешевой церкви» имели своей целью реорганизацию церкви. Одновременно католическая хронистика позволяет сделать вывод, что радикально-бюргерская партия в своей деятельности не опиралась на четко разработанную теорию революционного преобразования общества, предпочитая тактике революционных действий тактику компромиссов, которая в условиях начала XVI в. неизбежно должна была в конечном итоге привести ее к поражению.

Протестантская хронистика, хотя это на первый взгляд может показаться парадоксальным, говорит о городских движениях очень глухо или дает их искаженную картину. И это нельзя считать случайным. Цвинглианская доктрина ригорически сформулированными положениями исключала из сферы христианского мира не только католическую церковь, но и всех, чья деятельность не соответствовала ее принципам. Поэтому хронисты цвинглианской ориентации или умалчивали о подобного рода, с их точки зрения, аномалиях, или давали им интерпретацию, которая порождала очевидное несоответствие между образом и его прототипом. Несогласие или противодействие городских низов цвинглианским реформам подрывало авторитет их авторов и наносило ущерб их морально-политическому престижу. Цвинглианская бюргерская группировка отражала и защищала интересы бюргеров-собственников и энергично пресекала опасную в ее глазах перспективу развития плебейского движения.

Весьма показательно в этом отношении повествование базельского хрониста Генриха Рейхинера, который пишет, что во время Крестьянской войны в Базеле находилось немало людей, которые были готовы выступить заодно с крестьянами. Магистрат, озабоченный этим обстоятельством, приказал арестовать многих бюргеров города. Только эти меры, уверяет читателя хронист, позволили избежать открытого неповиновения, установить единение между советом и общиной, восстановить доверие и привести все дела к благополучному исходу³²⁾. Этот факт находит подтверждение и у анонимного хрониста, который сообщает, что в городе возник заговор против властей, участники которого — прежде всего ткачи и затем ремесленники других цехов — были арестованы и подверглись суровым наказаниям³³⁾. Современный буржуазный швейцарский ученый В. Лечер, комментируя эти факты, пишет, что [70] возникшая из членов «младших цехов» (ткачей и виноградарей) организация выступила с требованиями не только радикализации церковной реформы, но и проведения уравнительных мероприятий, рассчитывая при этом на помощь со стороны крестьян. Прибегая к совершенно неоправданной исторической параллели, В. Лечер сравнивает ее деятельность с «пятой колонной»³⁴⁾. Причину откровенно враждебного отношения к движению городских низов со стороны хронистов прошлого и современного буржуазного историографа следует видеть в том, что «плебейская часть общества уже тогда не могла ограничиться одной только борьбой против феодализма и привилегированных горожан; ... она, по крайней мере в мечтах, должна была выйти даже за пределы едва только нарождавшегося тогда современного буржуазного общества...» и, «не имея никакой собственности, должна была уже подвергнуть сомнению учреждения, представляя и взгляды, которые были свойственны всем покоящимся на классовых противоречиях общественным формам»³⁵⁾. Неприятие подобного рода тенденций в развитии народных движений — отличительная черта мировоззрения идеологов всех рангов не только современной буржуазии, но и ее далеких предшественников. Тема городских движений получает развитие и в труде санкт-галленского хрониста Иоганнеса Кеслера, обратившего пристальное внимание на события в Вальдсхуте, который был центром евангелического движения в юго-западных землях Германии и пользовался в известной мере поддержкой цвинглианских кантонов Цюриха и Шаффхаузена. «Вальдсхут, — пишет Кеслер, — долгое (время) по причине принятия евангелической веры, а также из-за перекрещенцев находился в большой немилости у регентов его императорского величества, вынужден был из-за этого перенести много позора, скорби, обмана, забот, расходов и убытков, но всегда благодаря глубокой вере и терпению с честью выходил из трудных положений»³⁶⁾. Следовательно, борьба горожан за свободу евангелической проповеди и реформу церкви находит сочувствие и поддержку у хрониста. Но в другом месте своей хроники Кеслер страшится бюргерской распри, полагая, что в результате будут упразднены все правительства³⁷⁾. При этом хронист видит причинно-следственную связь между гражданскими столкновениями в городах и событиями Крестьянской войны и поэтому выражает удовлетворение по поводу наказания не только крестьян, но и горожан за причиненный обществу ущерб. Это суждение Кеслера дает основание сделать вывод об отрицательном отношении протестантской хронистики к общественному движению городских низов и о неприятии ею тех форм классовой борьбы, которые выходили за рамки очерченных цвинглианской доктриной пределов.

*

Значительное место в трудах хронистов заняла тема об отношении городов к крестьянскому восстанию. Попытаемся проследить за ее освещением, обратившись в первую очередь к анонимным хроникам Кемптенского аббатства и города Иберлингена, составленных хронистами-католиками.

У кемптенского анонима мы узнаем, что предводительствуемые Кнопфом крестьяне альгауского отряда после овладения резиденцией [71] аббата, «призрев страх к богу», захватили съестные припасы, содержимое винных погребов и прислали в дар общине Кемптена две бочки вина. Однако магистрат города наотрез отказался принять этот дар и отдал распоряжение «ради сохранения послушания общины» раздать вино и хлеб в каждом из цехов от своего имени. По словам анонима, крестьяне в те дни вели нехристианский образ жизни, так как их души «целиком оседлал дьявол» (da hett sy der teufel ganz besessen), и в самом городе было множество неразумных людей, принявших участие в иконоборческом движении и бросавших церковные святыни в Илер, что было, по мнению хрониста, «неслыханным делом»³⁸⁾.

Стремление властей отмежеваться от «незаконных и бунтарских» действий народных масс, пожалуй, с еще большей убедительностью передано в хронике города Иберлингена, в которой речь идет о том, что «во время этого страшного волнения и опасного мятежа магистрат и вся община Иберлингена, как, впрочем, и других городов, стремились указать крестьянам и всем подданным, чтобы они пребывали в спокойствии и не прибегали к мятежным действиям с помощью меча» (mit dem schwert)³⁹⁾. Однако эта политика, вынужден признать хронист, не принесла желаемых результатов, так как мятежным отрядам крестьян в Хегау и Альгау удалось перетянуть на свою сторону крестьян, принадлежавших городу. По этой причине, утверждает автор хроники, магистрат снарядил отряд из 1500 человек якобы для оказания помощи и спасения своих бедных людей, хотя на самом деле этот отряд, что следует из текста самой хроники, принял участие в подавлении крестьянского движения.

Итак, оба хрониста-католика в первую очередь обращают внимание на те акции городских властей, которые свидетельствовали о реакционных настроениях бюргерской верхушки и ее враждебном отношении к крестьянскому движению. Такая политика более всего соответствовала образу социального сознания самих историографов. Несколько иную интерпретацию тема отношения городов к событиям Крестьянской войны получает в хронистике протестантского направления.

Рассказывая о восстании крестьян во владениях графов Зульцев в Клеттгау, бернский хронист Валериус Ансхельм пишет, что повстанцы искали защиты и помощи у соседних швейцарских кантонов, и особенно у магистрата Цюриха. Однако кантональные власти, по словам хрониста, готовы были поддержать их в борьбе за свободу проповеди евангелизма, не желая в то же время потворствовать их мятежным действиям⁴⁰⁾. Причем о позиции Цюриха он говорит с явным одобрением. Но образцом для подражания, по мнению Ансхельма, является политика нейтралитета, которую проводил евангелический Берн. В эти трудные времена, заявляет хронист, совет и община города дали клятву устранить все недоразумения, недовольство, гнев и болтовню, никому никого не обвинять в лютеранстве или папизме, в приверженности к новой или старой вере или наносить ущерб гражданскому миру каким-либо иным образом. Поэтому политику невмешательства в грозные события того времени Ансхельм склонен рассматривать как проявление высшей государственной мудрости⁴¹⁾. Позиция хрониста — яркое свидетельство классовой ограниченности вдохновлявшей его реформационной доктрины Лютера, которой Ансхельм руководствуется в оценке происходящих [72] событий — отвергала возможность насильственных методов разрешения социально-политических конфликтов.

Тот же аспект политики городского магистрата затрагивает в своей хронике и базельский хронист Генрих Рейхинер, цвинглианец по религиозным убеждениям и политической ориентации. Он сообщает, что городские власти, узнав «об отягощении крепостничеством и другими повинностями» крестьян округи города и о их мятежных настроениях, попытались прибегнуть к профилактическим мерам во избежание открытого взрыва возмущения. С этой целью была организована бесплатная раздача нуждающимся крестьянам съестных припасов на значительную сумму⁴²⁾. Однако текст хроники, хотя в ней не сказано об этом прямо, позволяет все же, как полагает В. Лечер, сделать вывод, что в отличие от Ансхельма Рейхинер с осуждением относился к миротворческой политике магистрата, которая на самом деле ничего, кроме вреда, не принесла крестьянам⁴³⁾. Эта политика мелких подачек по существу уводила крестьян в сторону от борьбы за уничтожение феодальных институтов (крепостного права, социально-политических привилегий духовенства и дворянства и т. д.), что отвечало настроениям и интересам и радикально-бюргерских элементов.

Санкт-галленский хронист Кеслер в своих взглядах на события Крестьянской войны, по мнению М. Штейнмеца, также придерживается точки зрения Цвингли⁴⁴⁾. В основу концепции Кеслера положен тезис о преходящем характере и неизбежном провале любых попыток создать ту или иную форму правления с помощью мятежных действий⁴⁵⁾. Это высказывание хрониста, очевидно, должно стать отправным моментом и при объяснении интерпретации им конкретных событий.

Поскольку Кеслер убежден в том, что состояние гражданского мира при любых обстоятельствах предпочтительнее гражданской войны, магистрат города Цюриха, по его словам, немало потрудился в целях сохранения гражданского мира и вытерпел нападки со стороны некоторых своих сельских округов, и прежде всего со стороны Грюнингена, который охотно встал бы на путь мятежа. Поэтому ради успокоения общественного мнения, как это следует из повествования хрониста, магистрат упразднил чинши и десятины в пользу монастырей. Этих мер, полагает Кеслер, оказалось достаточно, чтобы умиротворить мятежные элементы⁴⁶⁾. Обращает на себя внимание тот факт, что партия реформы церкви и ее вождь Ульрих Цвингли вопреки неоднократным заявлениям хрониста в данном случае не ограничиваются провозглашением свободы евангелической проповеди и учреждением новой церкви, предпринимая шаги к улучшению экономического положения крестьянских масс.

Иная ситуация сложилась на территории Санкт-Галленского аббатства, где в обстановке необычайного обострения классовой борьбы между крепостными крестьянами и аббатом магистрат города принял постановление, предупреждая бюргеров «со всей серьезностью и под (угрозой) наказания», «чтобы они не были под каким-либо предлогом замешаны в мятеже»⁴⁷⁾. Магистрат Санкт-Галлена, как это следует из хроники Кеслера, хотя и не предпринимал во время волнения крестьян открыто шагов, направленных на защиту интересов аббата, стремясь, [73] однако, во что бы то ни стало отмежеваться от крестьянского восстания, объективно содействовал в конечном счете победе аббата над крепостными крестьянами.

Рассмотрение материалов хронистики показывает, что позиция городских магистратов во время Крестьянской войны могла быть различной: в одних случаях она была откровенно враждебной крестьянам и направлена на подавление восстания, в других — провозглашалась политика невмешательства в конфликт крепостных крестьян с господами, в третьих — магистраты выражали готовность пойти на отмену ряда повинностей крестьян, проистекающих из их крепостного состояния. Но в основе этой политики всегда лежали классовые интересы бюргерской верхушки, которая сама владела землями и крепостными крестьянами и шла на уступки последним только тогда, когда это считала неизбежным или необходимым. Она испытывала давление не только со стороны крестьян городской округи, но и городских низов, которые, как правило, открыто выражали симпатии крестьянам. Требования крепостных крестьян порой находили полное понимание и поддержку и у средних слоев бюргерства. Разногласия по аграрному вопросу в бюргерской среде в соответствии с условиями того времени находили выражение в различных течениях реформационного движения.

*

Современников и очевидцев событий сильно волновал вопрос о связи Крестьянской войны с Реформацией. Дело в том, что радикальные проповедники евангелического учения в обстановке начавшихся революционных волнений обладали большим влиянием на народные массы. Весьма выразителен в этом отношении следующий эпизод. 27 октября 1524 г. в Вальдсхут вернулся из изгнания евангелический проповедник Балтазар Хубмайер. Горожане встретили его восторженно. По словам автора Филлингенской хроники Генриха Хуга, создавалось даже впечатление, «будто бы сам господь сошел к ним с небес». Под непосредственным влиянием этого события горожане направились в церковь, выкинули из нее все иконы, разбили лампады, разорвали ткани, украшавшие алтари, знамена и совершили еще множество других, с точки зрения Хуга, святотатственных действий⁴⁸⁾. И хотя в данном случае эти действия вальдсхутцев не выходят за пределы иконоборческого движения и радикальной церковной реформы, они же красноречиво свидетельствуют о тех революционных настроениях, охвативших большую часть горожан, которые могли перерасти в акции социально-политического порядка. Поэтому представляет интерес освещение событий в Вальдсхуте и их связи с событиями Крестьянской войны нотариусом монастыря св. Блазиена Андреасом Летчем, наблюдавшим за их ходом с достаточно близкого расстояния и хорошо информированным о перипетиях развернувшейся классовой борьбы на юго-западе германских земель.

Обращаясь к вопросу о происхождении Крестьянской войны⁴⁹⁾, Летч пишет, что в то время в Вальдсхуте появился священник по имени доктор Балтазар. Будучи учителем божественного права, он проповедовал против всех духовных и светских властей и заявлял, что теперь никто никому ничего не должен, и подобными проповедями возбудил крестьян против властей, и крестьяне не пожелали иметь больше над собой никаких господ, кроме всемогущего бога. Поэтому, уверяет хронист [74] читателя, если все как следует обдумать, «тот самый доктор Балтазар окажется зачинщиком и возбудителем всей Крестьянской войны» (so ist derselbig Doctor Balthasar ain Anfenger und Ufweger gewest des gantzen beurischen Krieges). И хотя точка зрения Летча дает картину событий в искаженном виде, приписывая Хубмайеру роль, которой он не играл⁵⁰⁾, она же, с другой стороны, свидетельствует о факте слияния радикальной Реформации в городах с революционным движением крестьян.

При рассмотрении подобного рода фактов необходимо иметь в виду, что к началу Крестьянской войны отсутствовала общая идейная основа революционного движения, так как к этому моменту в Южной Германии и в пограничных с нею землях широко были известны не только учения Лютера и Цвингли, но и представителей народной Реформации (Мюнцера и его последователей, анабаптистов). Различия между этими доктринами и полемика между их адептами далеко выходили за рамки религиозных разногласий. Современный буржуазный историк Т. Бергстен указывает в связи с этим на следующее обстоятельство⁵¹⁾. Магистрат Цюриха, который был центром цвинглианского реформационного движения, используя свои номинальные права политического верховенства, соглашался признать отмену ряда повинностей крестьян в пользу монастыря св. Блазиена в Клеттгау, но объявлял законными чинши с крестьян во владениях графов фон Зульц, расположенных в том же Клеттгау. Вальдсхут же под влиянием пропаганды Хубмайера безоговорочно поддерживал отмену всех десятин и чиншей. Эти факты свидетельствуют о том, насколько тесно социальное движение переплеталось с Реформацией. Тесная связь Реформации с крестьянской революцией, пишет швейцарский ученый Э. Вальдер, была очевидна и современникам⁵²⁾. Данное положение в сакраментальной формуле выражено анонимным базельским хронистом, который, имея в виду события Крестьянской войны, утверждал, что «все произошло из-за лютеровских проповедников»⁵³⁾. Однако у истоков этой «историографической идеи» должно быть поставлено имя одного из идеологов феодально-католического лагеря Иоганнеса Кохлея, памфлеты которого, как полагает М. Штейнмец, оказали влияние не только на католическую хронистику Крестьянской войны, но и на авторов протестантского направления⁵⁴⁾.

Кохлей⁵⁵⁾ утверждает, что «лживая свобода Лютера» (falsche fryheit Luthers) была причиной того, что все люди стали считать себя братьями во Христе уже в силу акта крещения и заявили, что все вещи должны стать общими, как это принято среди единоутробных братьев. Безудержная пропаганда идеи свободы всех вещей, продолжает Кохлей, сделала крестьян мятежными. Далее он пишет, что не желает снимать вины и ответственности с крестьян за разграбленные ими церковные [75] имущества, однако «нищие, бедные и навеки пропащие души крестьян» в большинстве случаев побуждались к таким действиям «обольстительным и мятежным учением» Лютера (dein verfurische und auifrurische lere). Правда, делает оговорку Кохлей, сейчас Лютер уже не пишет того, что писал раньше, и призывает крестьян к послушанию (in gutem gehorsam gesessen). Но сейчас это уже запоздалые увещевания, и бедный народ никогда не причинил бы столько зла, если бы не «дьявольское учение» Лютера, так как он, критикуя княжеские разбои, тиранию, злодеев, гонителей евангелия, пробудил в народе дремавшие силы неповиновения властям. Поэтому Кохлей объявляет Лютера «немецким несчастьем» (der Teutsche ungluck) и утверждает, что на нем лежит гораздо большая вина, чем на Мюнцере. По мнению Кохлея, Лютер возбудил в простом народе гораздо больше мятежей и неповиновения, чем Мюнцер, потому как Мюнцер поднял мятеж в одной только Тюрингии, Лютер сделал это во всех землях немецкой нации. К тому же деятельность Мюнцера была недолгой по времени, а имя Лютера уже семь лет на устах всех людей. И, обращаясь к самому Лютеру, Кохлей ставит вопрос так: «Ты уже достаточно накричался за семь лет. Но что знают швабы, франконцы и эльзасцы о Мюнцере?»

Такой ход рассуждений проистекал из убеждения Кохлея, что Лютер был первопричиной всей Крестьянской войны, и образ Мюнцера служил хронисту-католику средством аргументации этого тезиса и предлогом, как замечает М. Штейнмец, нападок на Лютера⁵⁶⁾. Кохлей, указывая на связь Реформации с социальной революцией, прибегает к очевидным преувеличениям и фальсификации фактов. Даже выступление Лютера против крестьян он использует для того, чтобы создать отрицательный образ реформатора и подчеркнуть в духе средневековой католической ортодоксии его связь с нечистыми силами и дьяволом. Идеи, впервые в остром полемическом стиле сформулированные Кохлеем, были подхвачены его последователями и развиты в хронистике католического направления.

Для анонимного автора хроники Кемптенского аббатства также очевидна связь крестьянского восстания с Реформацией. По его мнению, все началось в 1517 г. с выступления Лютера и его приспешников, когда, возникнув, новое учение стало распространяться повсеместно и достигло сознания простых людей⁵⁷⁾. Вину за пропаганду лютеровского учения он возлагает на проповедников и среди них особо выделяет Матиаса Вейбеля, который выступал перед народом на горе св. Лоренца близ Кемптена и говорил, что никто не обязан давать чинши, оброки и десятины, а обычаи католической церкви следует упразднить, так как с их помощью обманывали простой народ в Кемптене и других землях. Созвучна этому выступлению точка зрения иберлингенского анонима, уверяющего читателя, что отпечатанные сочинения Лютера оказали такое влияние на крестьян, что они, используя в своих интересах новшества и всеобщее возбуждение и ложно трактуя евангелие, восстали по всей Германии против установленных богом властей и потребовали освобождения от всех отягощений, чиншей, податей, поборов и особенно личного крепостничества, как это они официально изложили в двенадцати статьях своих жалоб. Всему этому крестьян якобы научили проповедники, и все это вытекает из нового евангелия Мартина Лютера, «мастеров секты» последнего и из учения спиритуалов. Под знаменами их учений мятежные крестьяне выступили против императора, [76] короля, князей, господ и многих городов⁵⁸⁾. На связь революционных событий с Реформацией указывает и аугсбургский хронист Зендер. Он не только подчеркивает единство намерений восставших крестьян и лютеровцев, к числу которых огулом относит всех отвергнувших учение католической церкви, но и утверждает, что и плебейские массы города тоже подстрекались и возбуждались лживыми еретиками-проповедниками к мятежу против законных властей⁵⁹⁾. Общей чертой, свойственной всем трем хроникам, является попытка представить дело таким образом, что Лютер и адепты его учения открыли крестьянским массам глаза на несправедливость существующего порядка вещей и подняли их на восстание против установленного богом правопорядка. При этом хронисты-католики вслед за Кохлеем приписывают Лютеру и его последователям призывы и лозунги, которые могли выдвигаться только вождями радикальных течений Реформации.

Такой же точки зрения придерживается и альгауский рыцарь Георг фон Верденштейн⁶⁰⁾, наблюдения которого о связи Реформации с народным антифеодальным движением отличаются большим реализмом по сравнению с другими хронистами католического направления. Верденштейн усматривает причину радикализации крестьянского движения в деятельности евангелических проповедников, сыгравших значительную роль в событиях. Во время начавшихся волнений, уверяет хронист, появилось множество проповедников из «беглых монахов и отчаянных, опустившихся и злых попов», которые выступали перед крестьянами и были членами лютеровской секты. Они якобы во всех своих проповедях подстрекали крестьян против властей, и под их влиянием крестьяне начали изгонять «старых благочестивых христианских проповедников и отказывались платить властям чинши, ренты, оброки, десятины и выполнять в их пользу барщины». Хронист поэтому выражает убеждение, что под воздействием проповедей адептов евангелизма крестьяне прониклись мятежным духом и стали захватывать замки и монастыри, часть которых была сожжена, жестоко преследовать католическое духовенство и власти. Далее Верденштейн поясняет, почему волнения охватили города и сельскую местность. Лютеровцы, по его словам, стали вводить многие новшества, отвергли мессу, отказались видеть в ней жертву, в результате чего многие прониклись верой, которая до сих пор не имела места, а именно: люди должны быть возвращены к тому состоянию, когда они в прошлые времена жили по-христиански, по-братски и пребывали друг с другом в дружбе. И вот сейчас, когда наступили новые времена, проповедники ходят с евангелием на устах и прикрывают им свою хитрость, много говорят о божьем духе и мало думают о том, что из этого произрастает одна только плоть, которая ущемляет дисциплину, стыд и другие добродетели, утверждая на их месте зависть, срам, пороки, бесчестье, и ведет к упразднению церковных обычаев. Кроме Лютера Верденштейн упоминает таких реформаторов, как Карлштадт в Саксонии, Цвингли в Цюрихе, Эколампад в Базеле и «других еретиков», которые презрели высокочтимое распятие алтаря, увидели в святых дарах обыкновенный хлеб, поэтому все они хотя и имеют различные мнения, с точки зрения хрониста, одинаковы по своей природе, так как выступают против освященных католической церковью обычаев и порядков.

У Верденштейна мы видим, таким образом, огульное отнесение всех евангелических проповедников к «лютеровской секте», с одной [77] стороны, и слабо выраженную попытку наметить течения в реформационном движении — с другой. Однако Верденштейн, как и все хронисты католического направления, считает «лютеровскую ересь» первопричиной крестьянского восстания, и его суждения по этому вопросу, конечно, нельзя назвать оригинальными. Но у него же, пожалуй, впервые в католической хронистике была высказана мысль, возникшая, очевидно, под влиянием протестантской теологии, о перенесении идеи духовной свободы в сферу общественных отношений и о возникновении из соединения субстратов евангелической и плотской свободы восстания народных масс.

Католическая хронистика вообще выдвигает субъективный фактор на передний план и придает исключительное значение деятельности евангелических проповедников, которые в соответствии с духом того времени стремились, в свою очередь, придать самому крестьянскому движению атрибуты святости. Автор «Донаувертской хроники» Иоганнес Кнебель приписывает проповеднику Лейпгеймского отряда Якову Веэ (называя его ошибочно Томаном) слова в адрес восставших крестьян о том, что, поскольку крестьяне сражаются за святое евангелие, они могут быть уверены в полной своей неуязвимости и их никакое копье не может колоть, никакой меч не станет их рубить, никакая стрелка^*) не попадет в них⁶¹⁾. В данном случае представляет интерес не только тот факт, что Кнебель вкладывает в уста Веэ идеи мюнцеровской доктрины⁶²⁾, но и то, что приверженность к реформационному учению Мюнцера евангелическому проповеднику представляется необходимым условием победы крестьянского движения и осуществления божественного предначертания всей деятельности крестьян. Таким образом, уже Кнебель сформулировал положение, что бог избрал в качестве послушного орудия «дьявольского учения Мюнцера» евангелических проповедников. В своеобразной форме это положение выразил глава аугсбургской торгово-ростовщической фирмы Яков Фуггер в письме от 5 октября 1525 г. своему компаньону Георгу Хагелю, возложив ответственность за крестьянское восстание на проповедников новой веры, которые якобы проповедуют то, что недоступно человеческому разуму, и крестьяне будто бы под влиянием этих проповедей не пожелали больше подчиняться своим господам⁶³⁾.

На иных исходных позициях при решении вопроса о связи Реформации с народным восстанием находится протестантская хронистика. В первую очередь обратимся к тексту хроники Ансхельма.

Бернский хронист признает тот факт, что призывами к евангелической свободе были возбуждены «тяжелые мятежи»⁶⁴⁾, но приписывает эти действия «мятежному убийце-дьяволу», который сделал это, воспользовавшись расколом евангелического движения, под прикрытием злого имени христианского объединения, имевшего намерение с помощью христианской свободы и божьего слова поддержать и защитить материальные интересы восставших крестьян⁶⁵⁾, сравнивая последних с «гнусными свиньями». Именно с целью защиты своих плотских интересов крестьяне предъявили властям программу Двенадцати статей, где в соответствии с нормами божественного и естественного права потребовали отмены противобожественных и противоестественных отягощений⁶⁶⁾. В другом месте Ансхельм повторяет ту же аргументацию и [78] снимает с истинной евангелической веры вину за бунтарские действия крестьян⁶⁷⁾ и заявляет, что Лютер составление умеренных по содержанию Двенадцати статей считал делом не благочестивого и разумного человека, а «мятежного пророка»⁶⁸⁾. «Мятежные пророки», однако, по Ансхельму, не были единственным орудием «мерзкого дьявола», так как в развязывании событий Крестьянской войны виновны также «князья и господа, особенно ослепленные (гневом) епископы и бешеные попы и монахи, которые не унимаются по сей день и продолжают неистовствовать против святого евангелия»⁶⁹⁾.

Положение о связи событий Крестьянской войны с радикальным направлением Реформации достаточно четко и определенно сформулировано другим швейцарским хронистом Иоганнесом Штумпфом, который утверждает, что крестьяне, восставшие против своих властей в Шварцвальде, Хегау и Клеттгау, выдвинули требование свободы евангелической проповеди в надежде извлечь для себя выгоду из евангелической свободы, понимая эту свободу таким образом, что ни у кого не следует быть в повиновении и никому не платить чиншей и десятин. На этой основе, уверяет хронист, установилась связь Вальдсхута с крестьянами Клеттгау⁷⁰⁾. Штумпф, следовательно, говорит не только о том, что идея евангелической свободы служила «прикрытием» (deckmantel) подлинных целей движения, но и о сознательном использовании участниками восстания этой идеи в борьбе за ниспровержение феодального правопорядка.

Идея об органической связи реформационного движения с крестьянским восстанием нашла отражение и на страницах «Саббаты» Кеслера. Реформация в строгом смысле слова представляется Кеслеру движением за религиозную и духовную свободу. Но хронист с сожалением вынужден признать, что «бедный угнетенный плебей и особенно бедный непонятливый крестьянин» стали стремиться к тому, чтобы освободить себя от отягощений (seiner beschwerung ledig zu werden), и христианскую свободу ложно истолковали в интересах собственной плоти. По этой причине лица, лживо называющие себя евангелистами, увидели в принципе евангелизма одно только удовольствие и вожделение и решили, полагаясь на этот принцип и собственные силы, добиться уменьшения чиншей, десятин, поборов, платежей за вступление в наследство, свободы пользования текущими водами, лесами, лугами, а также избавиться от иных отягощений. И хронист делает вывод, что, «следовательно, слово божие должно было служить прикрытием их личных нужд»⁷¹⁾. Отсюда становится очевидным, что Кеслер отделяет четкой гранью движение за евангелическую свободу от движения за социальное освобождение, объявляя правомерным требование евангелической свободы и неправомерным попытки связать естественное стремление человека к религиозной и духовной свободе с требованием улучшения своего материального и социального положения.

Когда началась Крестьянская война, пишет санкт-галленский хронист, паписты, которых он называет «придворными сиренами», имея в виду их тесную связь с римской курией и императорским двором, стали ежедневно вопить: «Смотрите, вот плод нового евангелия и лютеровской ереси». Указывая на нелепость подобных обвинений, Кеслер заявляет, что Лютер якобы своевременно, достаточно убедительно и публично [79] предупредил и сурово осудил мятежных крестьян и лживого пророка Томаса Мюнцера⁷²⁾. Трактуя минувшие события в соответствии с интересами и мировоззрением представителей радикально-бюргерской оппозиции, хронист утверждает, что из участников евангелического движения «только Томас Мюнцер с его приспешниками» (namlich Thomas Münzer sampt seinem anhang) содействовали развязыванию Крестьянской войны, и, таким образом, ограничивает связь с ее событиями течением народной Реформации и крестьянско-плебейской оппозиции. И это лишний раз указывает на социальное содержание идейной борьбы, развернувшейся по вопросу об исторических уроках Крестьянской войны.

*

Хроники и высказывания современников красноречиво свидетельствуют о том, что Крестьянская война по своему содержанию и значению далеко выходила за пределы обычных для средних веков народных движений. Такой характер Крестьянской войны в значительной мере определялся ролью в ее событиях городов и различных течений бюргерской Реформации. Событиями 1524—1526 гг. по существу была поставлена альтернатива: или силам «старого порядка» удастся сохранить устои феодального строя, или они будут подорваны и сметены могучей волной революционного движения. Отсюда становится понятной исключительная острота и непримиримость общественных противоречий.

Классовые антагонизмы в необычайно обнаженной и яркой форме проявились в хронистике. Различные точки зрения в оценке революционного движения были не чем иным, как продолжением и развитием идейной борьбы, происходившей еще во время Крестьянской войны, отношение к которой в первую очередь было обусловлено классовыми позициями авторов хроник.

Хронисты католического направления, отражая и защищая интересы господствующего класса, руководствовались идеей незыблемости существующих порядков. Зарождающаяся протестантская историография выдвигала на передний план идею религиозной свободы и реформы церкви. Причем для хронистов этого направления основой теоретических построений служили реформационные доктрины Лютера или Цвингли. Последователи Лютера сообразно программе умеренно-бюргерской Реформации ограничивали цели движения церковными делами. Хронисты цвинглианской ориентации, которые, выдвигая принцип божественного права, полагали, что необходимо устранить те феодальные институты, которые в конечном счете тормозили развитие буржуазных отношений.

Недостаточная зрелость радикально-бюргерской оппозиции, выступавшей в роли предшественницы класса современной буржуазии, выразилась в том, что она ошибочно отвергала народное восстание и насильственные методы классовой борьбы как способ ниспровержения феодализма и ориентировалась на мирные средства этой борьбы. Опасения за свои состояния и страх перед уравнительными тенденциями в плебейско-крестьянском движении толкали бюргерских радикалов на путь политических компромиссов и предательства не только народных, но и своих собственных классовых интересов. В этом следует видеть одну из основных причин поражения не только Крестьянской войны, но и всей раннебуржуазной революции XVI в. в германских землях.

¹⁾ Об участий городов в событиях Крестьянской войны в советской историографии см.: М. М. Смирин. Народная реформация Томаса Мюнцера и Великая крестьянская война, 2-е изд., М, 1955, с. 299-308, 317-327, 306-307, 372-373, 379-380, 445 и др.; его же. К истории раннего капитализма в германских землях (XV—XVI вв.). М., 1969, гл. V; В. В. Стоклицкая-Терешкович. Ротенбергское восстание 1525 г. — «Ист. зап.», 1938, № 2; ее же. О деятельности Томаса Мюнцера как вождя Мюльгаузенского плебейства. — «Историк-марксист», 1938, № 6; ее же. Немецкий город в эпоху Крестьянской войны. — «Вестн. Моск. ун-та. Сер. Обществ. науки», вып. 2, 1950, № 4; В. А. Ермолаев. Франконский город в Крестьянской войне 1525 г. — «Средние века», вып. V. М., 1954; М. Ф. Фадина. Мюльгаузенское движение 1523—1525 гг. — «Уч. зап. Марийского пед. ин-та», 1958, т. 17; Ю. К. Некрасов. Южнонемецкий город в начале Крестьянской войны (май — сентябрь 1524 г.). — Ежегодник германской истории, 1976. М., 1977.

²⁾ К настоящему времени можно считать общепринятой в марксистской историографии точку зрения, трактующую события Реформации и Крестьянской войны (1517—1525 гг.) вслед за Ф. Энгельсом как «первый неудавшийся опыт» раннебуржуазной революции XVI в. (см.: М. М. Смирин. Ф. Энгельс о характере народных движений в Германии в эпоху раннебуржуазной революции XVI в. — В кн.: Энгельс и проблемы истории. (Сб. статей). М., 1970; А. Н. Немилов. Великая крестьянская война 1525 г. в Германии в советской историографии. — В кн.: Проблемы всеобщей истории. Историографический сборник. Изд-во ЛГУ, 1967; Deutsche Geschichte, Bd 1: Von Anfängen bis 1789. Berlin, 1965).

³⁾ K. Mapкс и Ф. Энгельс. Соч., т. 7, с. 356.

⁴⁾ Die Correspondenz des Schwäbischen Bundeshauptmannes Ulrich Artzt von Augsburg aus den Jahren 1524—1526, hrsg. von W. Vogt (далее — Correspondenz). — «Zeitschrift des Historischen Vereins fur Schwaben und Neuburg», 1880, № 363, S. 349.

⁵⁾ Ibid., № 34, S. 306.

⁶⁾ W. Vogt. Die Bayerischen Politik im Bauernkrieg und der Kanzler Dr. Leonhard von Eck, des Haupt des Schwäbischen Bundes. Anhang — Die Briefe des Kanzlers Dr. Leonhard von Eck aus der Zeit des Bauernkrieges (далее — Briefwechsel). Nördlingen, 1883, S. 381.

⁷⁾ Ibid., S. 455.

⁸⁾ Ibid., S. 402.

⁹⁾ Correspondenz, № 121, S. 364.

¹⁰⁾ Ibid., № 123, S. 366; № 152, S. 391.

¹¹⁾ К. Chok. Revolutionäre Volksbewegungen in mitteldeutschen Städten zur Zeit Reformation und Bauernkrieg. — In: 450 Jahre Reformation. Berlin, 1967, S. 131-132, 136, 137.

¹²⁾ Aus Donauwörther Chronik des Johannes Knebel (далее — Knebel). — In: Quellen zur Geschichte des Bauernkrieges in Schwaben, hrsg. von F. L. Baumann (далее — F. L. Baumann. Quellen...). Tübingen, 1876.

¹³⁾ Die Chronik des Clemens Sender von den ältesten Zeiten bis zum Jahre 1536 (далее —Sender). — In: Die Chroniken der deutschen Städte von 14. bis 16. Jahrhundert, Bd 4 (23). Leipzig, 1892.

¹⁴⁾ Heinrich Hugs Villinger Chronik von 1495 bis 1533, hrsg. von Chr. Roder. Tübingen, 1883.

¹⁵⁾ Heinrich Ryhiner Chronik des Bauernkriegs (далее — Ryhiner). — In: Basler Chroniken, Bd VI. Leipzig, 1902.

¹⁶⁾ Anonymus Reformationschronik (далее — Basler Anonymuschronik). — In: Basler Chroniken, Bd VII. Leipzig, 1915.

¹⁷⁾ Aus Jacob Reutlinger Überlinger Collectaneen (далее — Reutlinger). — In: F. L. Baumann. Quellen ...

¹⁸⁾ Johannes Kesslers Sabbata, hrsg. von E. Egli u. R. Schoch. St. Gallen, 1902.

¹⁹⁾ Berner Chronik Valerius Anshelm genannd Rud von Anfäng der Stadt Bern bis 1526 (далее — Anshelm), hrsg. von G. Stierlin. Bern, 1833.

²⁰⁾ Johannes Stumpf Schweizer — und Reformationschronik (далее — Stumpf). — In: Quellen zur Schweizer. Geschichte, Bd 5, T. 1, hrsg. von E. Gagliardi, H. Müller u. F. Busser. Basel, 1952.

²¹⁾ Flugschriften des Bauernkrieges, hrsg. von K. Kaczerowski. Hamburg, 1970.

²²⁾ Aus Fläschutzs Chronik des Stift Kempten (далее — Flaschutz). — In: F. L. Baumann. Quellen ...

²³⁾ Werdensteiner Chronik. — In: F. L. Вaumann. Quellen...

²⁴⁾ Bericht des Noters Andreas Lettsch in St. Blasien. — In: Quellen zur Geschichte des Bauernkrieges, hrsg. von G. Franz (далее — G. Franz. Quellen...). München, 1963.

²⁵⁾ Характеристика хроник как источников по истории Крестьянской войны дана буржуазными учеными А. Штерном, К. Уригом, В. Лечером, Р. Феллером и Э. Бонжуром (А. Stern. Über Zeitgenossischen gedruckte Quellen und Darstellungen der Geschichte des grossen Bauernkrieges. — In: Sitzungberichte der Preussischen Akademie der Wissenschaften. Berlin, 1929; K. Uhrig. Der Bauer in der Publizistik der Reformationszeit bis zum Ausgang des Bauernkriegs. — In: Archiv fur Reformationsgeschichte, Bd 33, 1936; V. Lotscher. Der deutsche Bauernkrieg in der Darstellung und im Urteil der zeitgenossischen Schweizer. Basel, 1943; F. Feller u. E. Bonjour. Geschichtschreibung der Schweiz. Vom Spätmittelalter zur Neuzeit. Basel — Stuttgart, 1962); историками-марксистами из ГДР М. Штейнмецем и Г. Бройером (М. Steinmetz. Das Müntzerbild von Martin Luther bis Friedrich Engels. Berlin, 1971; H. Bräuer. Zur Widerspiegelung des entstehendenbürgerlichen Klassenbewusstseins in der Zwikauer Chroniken des 16. Jh. — «Sächsische Heimatsblätter», 1971, H. 3; ders. Zur frühen bürgerlichen Geschichtsschreibung in Zwickau im 16. Jahrhundert. — «Zeitschrift für Geschichtswissenschaft», 1972, H. 5).

В советской историографии этот сюжет затрагивается в монографии О. Л. Вайнштейна (см.: О. Л. Вайнштейн. Западноевропейская средневековая историография. М.-Л., 1964). О хрониках Кеслера, Кнебеля и Летча см. также: М. М. Смирин. Народная реформация Томаса Мюнцера..., с. 318, 335, 393, 414, 416, 417, 419, 425-427, 434-436, 440, 450.

²⁶⁾ Knebel, S. 260.

²⁷⁾ Ibid. Anm. 1. Извлечение из этой хроники приводит Ф. Л. Бауман в подстрочном примечании к публикации хроники Кнебеля.

²⁸⁾ Sender, S. 154, 162-164.

²⁹⁾ Fläschutz, S. 379-381.

³⁰⁾ Ibid., S. 385-386.

³¹⁾ Werdensteiner Chronik, S. 491.

³²⁾ Ryhiner, S. 479.

³³⁾ Basler Anonymuschronik, S. 289.

³⁴⁾ V. Lotscher. Op. cit, S. 84.

³⁵⁾ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 7, с. 363.

³⁶⁾ Kesslers Sabbata, S. 190.

³⁷⁾ Ibid., S. 192.

³⁸⁾ Fläschutz, S. 382-383.

³⁹⁾ Reutlinger S. 510-511.

⁴⁰⁾ Anshelm, S. 300.

⁴¹⁾ Ibid., S. 302.

⁴²⁾ Ryhiner, S. 475-476.

⁴³⁾ V. Lötseher. Op. cit., S. 82.

⁴⁴⁾ M. Steinmetz. Op. cit., S. 195.

⁴⁵⁾ Kesslers Sabbata, S. 180.

⁴⁶⁾ Ibid., S. 195.

⁴⁷⁾ Ibid., S. 196.

⁴⁸⁾ Hug, S. 103.

⁴⁹⁾ Lettsch, S. 86.

⁵⁰⁾ О Хубмайере и его роли в событиях Крестьянской войны см.: М. М. Смирин. Указ. соч.; J. Lоserth. Doctor Balthasar Hubmaier und die Anfänge der Wiedertäufer in Mähren. Brunn, 1893; ders. Die Wiedertaufe in Niederösterreich von ihren Anfängen bis zum Tode Balthasar Hubmaiers (1525—1528). — In: Blätter des Vereins für Landeskunde von Niederösterreich, Bd 33, 1899; W. Mau. Balthasar Hubmaier. Berlin—Leipzig, 1912; T. Bergsten. Balthasar Hubmaier. Seine Stellung zu Reformation und Täufertum. 1521—1528. Kassel, 1961.

⁵¹⁾ T. Bergsten. Op. cit., S. 235-236.

⁵²⁾ E. Walder. Der politische Gehalt der Zwölf Artikel der deutschen Bauernschaft von 1525. — In: Schweizer Beiträge zur Allgemeine Geschichte, Bd 12. Bern, 1954, S. 8.

⁵³⁾ Basler Anonymuschronik, S. 285.

⁵⁴⁾ M. Steinmerz. Op. cit., S. 104.

⁵⁵⁾ Flugschriften, S. 174-189.

⁵⁶⁾ М. Steinmetz. Op. cit., S. 103.

⁵⁷⁾ Fläschutz, S. 377.

⁵⁸⁾ Reutlinger, S. 509.

⁵⁹⁾ Sender, S. 163.

⁶⁰⁾ Werdensteiner Chronik, S. 479-480.

^*) так. OCR.

⁶¹⁾ Knebel, S. 252.

⁶²⁾ См.: М. М. Смирин. Указ. соч., с. 451.

⁶³⁾ G. Franz. Quellen.., S. 592-593.

⁶⁴⁾ Anshelm, S. 224.

⁶⁵⁾ Ibid., S. 283.

⁶⁶⁾ Ibid., S. 269-270.

⁶⁷⁾ Ibid., S. 274.

⁶⁸⁾ Ibid., S. 278.

⁶⁹⁾ Ibid., S. 271.

⁷⁰⁾ Stumpf, S. 262.

⁷¹⁾ Kesslers Sabbata, S. 171.

⁷²⁾ Ibid., S. 172.