Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Назад К оглавлению Дальше

Глава 3.
Свидетельства археологических памятников¹⁸⁾

Тот, кто знаком хотя бы с одной из многочисленных биографий Генриха Шлимана, ¹⁹⁾ хорошо знает, сколько усилий пришлось приложить этому смелому и полному энтузиазма дилетанту, чтобы убедить ученый мир в том, [21] что древняя Троя находилась на невысоком холме под названием Гиссарлык на расстоянии около 5 км от Эгейского моря. Это выглядело довольно странно, поскольку все современники Шлимана предпочитали помещать Трою на более внушительном, но и значительно более удаленном от моря холме Балидаг у деревни Бурнабаши на десять километров южнее. Хотя около 1200 г. до н. э. гомеровская Троя была разрушена микенскими ахейцами, ее местонахождение оставалось хорошо известным на протяжении всей античности. Еще в древности на этом месте существовало несколько более поздних поселений, оставивших различные хронологические пласты, а выдающиеся полководцы и государственные деятели античного мира охотно посещали это место. Вспомним хотя бы Александра Великого или Юлия Цезаря. Всегда под рукой были и местные гиды, охотно показывавшие, где находились Скейские ворота, а где дворец Приама.

Начало забвения относится к рубежу нашей эры. Уже Деметрий из Скепсиса (II в. до н. э.), а позднее знаменитый греческий географ Страбон (64 г. до н. э. — 19 г. н. э.) неверно указывают местонахождение Трои. Однако истинная Троя не исчезла целиком из людской памяти, поскольку еще турки, появившиеся здесь около XIV в., называли этот холм Гиссарлык, что в переводе означает «крепость». И только в конце XVIII в. французы Шуасоль-Гуффье и Ле Шевалье сочли эту возвышенность длиной около 200 м и высотой около 30 м не слишком достойной столь прославленного города и поместили Трою на Балидаге. Так возник спор, в котором с самого начала скрупулезное исследование гомеровского текста и то обстоятельство, что один из местных источников достаточно теплый, чтобы соответствовать сообщениям Гомера, оказались намного весомее, чем искушение копнуть несколько глубже и дать заговорить тому, что скрывалось под поверхностью земли.

Г. Шлиман в 1871 г. отважился сделать это, и вскоре он смог окончательно ответить на вопрос, где же стояла Троя. Заслуга Шлимана состоит, однако, не только в самих его находках; она прежде всего в том, что он первым доказал, что упомянутые античной мифологией города следует искать там, где их местонахождение указывают античные авторы и где их развалины зачастую оставались хорошо видны на протяжении долгих веков, прежде чем кто-либо решился провести здесь более тщательные исследования. Таким образом, если Гиссарлык был окутан [22] мраком неизвестности, то все хорошо знали, где находятся Микены, а рельефные изображения львов на Львиных воротах Микен, хотя и весьма существенно засыпанные у основания, на протяжении более трех тысяч лет уже издали приветствовали путешественников, приближавшихся к крепости с запада. Недалеко от стен Микен находился целый ряд купольных подземных сооружений, с незапамятных времен называвшихся «сокровищницами», доступных любому смельчаку и разграбленных, очевидно, еще в древности. Столь же хорошо был известен и Тиринф с его «киклопическими» стенами, воздвигнутыми на скале, и купольные «сокровищницы» в Орхомене в Беотии.

Все эти памятники ожидали человека, движимого юношеской мечтой разыскать города древнегреческих героев — Генриха Шлимана.

Генрих Шлиман (1822—1890), сын евангелического пастора из Северной Германии, сначала мелкий торговый служащий, а затем удачливый коммерсант, занимавшийся торговыми операциями в Голландии, США и главным образом в царской России, обладал феноменальными способностями к изучению языков и решительно преодолевал все преграды, стоявшие на пути к осуществлению его мечты.

Первые шаги Шлимана на поприще археологии относятся к 1868 г., когда он в качестве туриста посетил области, некогда находившиеся под владычеством Трои и Микен, и, основываясь на изучении античных авторов, сделал два основополагающих вывода:

а) Троя несомненно находилась на холме, называемом Гиссарлык;

б) гробницы микенских царей, о существовании которых упоминает греческий географ и путешественник II века н. э. Павсаний, должны находиться внутри укреплений Микен, и, следовательно, ими не могут быть упоминавшиеся выше «сокровищницы» — купольные подземные сооружения, расположенные как в непосредственной близости от Микенской крепости, так и чуть далее от нее.

После первых зондажей Трои в 1870 г. здесь в октябре 1871 г. начались настоящие археологические исследования, и в течение двух последующих лет в результате широкомасштабных раскопок на десятиметровой глубине Шлиманом были обнаружены явные следы укрепленного поселения. Среди найденных там богатых изделий эпохи бронзы наиболее знаменито собрание драгоценностей, известных [23] с того времени под названием «клад Приама». Шлиман считал, что они принадлежали последнему троянскому царю Приаму, во время правления которого Троя была захвачена греками-ахейцами. Шлиман увез этот клад в Берлин, и о его нынешней судьбе не известно ничего определенного. Относившаяся к числу предметов этого клада золотая диадема широко известна по фотографии, на которой эта драгоценность украшает лоб греческой красавицы Софии Шлиман, ставшей второй супругой Шлимана и разделившей со своим мужем, который был на тридцать лет старше ее, большую часть тягот археологических поисков.

Эти находки вызвали сенсацию, но, как мы уже упоминали, далеко не сразу получили полное признание у специалистов. Многие критически настроенные ученые скептически относились к открытиям дилетанта-богача, чужака, затесавшегося в ряды титулованных археологов, преуменьшали результаты работ Шлимана и продолжали связывать Трою с холмом у Бурнабаши. Но и те, кто признал открытия Шлимана существенным вкладом в науку, принимали его выводы с оговорками, зачастую вполне справедливыми.

В 1873 г. раскопки были прерваны — турки запретили Шлиману продолжать работу из-за того, что он тайно вывез наиболее ценные находки в Афины. Однако Шлиман не мог оставаться в бездействии, и тогда его внимание обратилось к Микенам. И здесь на его пути снова встали препятствия, чинимые на этот раз со стороны греческого правительства. Тем не менее уже в 1874 г. ему удалось обнаружить внутри крепостных стен Микен то, что он давно предвидел, основываясь на тексте Павсания, — большой круг захоронений диаметром 27,5 м.

Эти находки Шлимана сразу же вызвали большой интерес и восхищение широких кругов образованной общественности, поскольку в те времена греко-римская культура была предметом всеобщего изучения. Таким образом, его имя становится хорошо известным европейцам, которых не отпугивало отрицательное отношение отдельных гиперкритически настроенных специалистов, не желавших примириться с мыслью, что Гомер писал о событиях, которые действительно имели место, а не явились плодом гениальной фантазии сказителя.

С 1879 г. Шлиману удалось благодаря финансовым и некоторым другим уступкам уладить разногласия с турецкими властями, и он снова возвращается к [24] исследованиям Трои. Эти новые раскопки отличаются от прежних уже значительно более высокой археологической техникой. В отличие от предыдущих слишком грубых вторжений в троянскую почву, Шлиман действует теперь более осмотрительно и открывает последующие пласты со значительно большей осторожностью.

С 1882 г. Шлиман привлекает к сотрудничеству своего соотечественника В. Дерпфельда, который приобрел богатый археологический опыт во время раскопок в Олимпии. Именно В. Дерпфельд внес основной вклад в идентификацию семи пластов Трои, как об этом говорится в книге Шлимана «Троя», изданной в 1884 г. (во время своих первых раскопок в 70-х годах Шлиман определил только четыре пласта). Кроме того, Шлиман и Дерпфельд открывают теперь во втором снизу пласте Трои — в том самом, где был найден «клад Приама», — остатки двух прямоугольных сооружений, большее из которых сохраняло следы находившегося некогда в его центре очага. Любопытно, что вскоре аналогичные сооружения были обнаружены и в материковой Греции.

В 1884 г. Шлиман и Дерпфельд отправились в Тиринф, в 15 км к югу от Микен вблизи Арголидского залива, где были известны развалины мощной когда-то крепости. Именно здесь им посчастливилось обнаружить впервые в континентальной Греции фундамент дворца эпохи бронзы с обширным комплексом коридоров, дворов, больших и малых колонных залов и примыкающих к ним комнат. То, на что в проводившихся незадолго перед этим раскопках Трои содержались только намеки, предстало в Тиринфе в четко выраженном и более совершенном виде. Именно здесь было открыто сооружение, названное мегароном и известное по описаниям, содержащимся в гомеровских поэмах. Основу мегарона составлял центральный зал с очагом посредине, окруженный четырьмя несущими колоннами, богато украшенный настенными фресками, с инкрустированным потолком. Мегарон в Тиринфе имел размеры 12,00 * 10,00 м.²⁰⁾ Входная часть мегарона состояла из прихожей и обрамленного колоннами вестибюля, который выходил во двор, окруженный со всех сторон целым комплексом самых разнообразных помещений и комнат.

Тиринфские раскопки явились новым громким успехом археологического предпринимательства Шлимана, увеличив число его почитателей. Вместе с тем стали раздаваться возражения, что с хронологическими выкладками [25] у него далеко не все в порядке. Троя II с ее строениями, отдаленно напоминающими тиринфский мегарон, в свете этих новых открытий оказалась представленной археологическим слоем, в сущности более примитивным и безусловно значительно более древним, чем вновь открытый тиринфский дворец, вполне соответствовавший гомеровским описаниям дворцов древних ахейских царей.

Все это означало, что и найденный в том же втором троянском слое «клад Приама» должен быть значительно более древним и, таким образом, не имеет никакого отношения к троянскому царю Приаму — современнику гомеровских героев. В то же время начали обнаруживаться и существенные расхождения между керамикой, найденной в Тиринфском дворце и в шахтовых гробницах Микен. Анализ этих различий показал, что шахтовые могилы должны быть более древними, чем тиринфские находки, а в этом случае ни одна из золотых масок, найденных среди останков микенских вельмож, не могла принадлежать Агамемнону. Их обладателями могли быть только лица, жившие в Микенской крепости задолго до него.

Специалистам становилось все более ясным, что все три ключевых открытия Шлимана — Троя II, шахтовые гробницы в Микенах и дворцовый комплекс с мегароном в Тиринфе — относятся к совершенно различным эпохам и такие определения, как «клад Приама» и «маска Агамемнона», настолько условны, что могут употребляться только в кавычках.

Но такова уж судьба научных открытий: чем больше выявляется нового, тем больше новых проблем встает перед исследователями. Перед этой истиной вынужден был склониться и Шлиман. В конце своей жизни он безоговорочно признал, что не нашел подлинного клада Приама и «не смотрел в лицо Агамемнону», как некогда с гордостью сообщал королю Греции в телеграмме из Микен.

Однако счастье еще раз улыбнулось ему. Во время возобновленных в 1890 г. раскопок Трои он открыл крепостные стены Трои II, а также еще одно сооружение типа мегарона и на этот раз — с керамикой, уже знакомой ему по Тиринфу, а также по некоторым находкам в Микенах. Но дать ответ на возникшие новые вопросы ему уже было не суждено. В том же году никем не узнанный Шлиман свалился на улице Неаполя от внезапного приступа и вскоре скончался. Поэтому только уже его соратнику Дерпфельду удалось обнаружить мощные крепостные стены Трои VI — поселения значительно более [26] крупного, чем Троя II, — и отождествить ее, хотя и не совсем точно, как это известно сейчас, с Троей царя Приама, за которую в течение десяти лет, согласно Гомеру, сражались ахейские греки. А пласт, в котором найдена Троя II с ее золотым кладом, с тех пор считают на несколько столетий старше, чем предполагаемое время Троянской войны.

В то время как исследования Трои после смерти Шлимана продолжал Дерифельд, к раскопкам в Микенах приступил греческий археолог X. Цундас. Вскоре на Микенском акрополе, к которому вели крутые ступени, были обнаружены остатки дворца. Вследствие неровности местности дворец сохранился значительно хуже, чем тиринфский, но, так же как и тот, в архитектурном плане он представлял собой постройку с мегароном. Цундас обнаружил также ход к подземному колодцу, насчитывавший 96 крутых ступеней, вырубленных в толще скалы. В нижнем городе Микен Цундас открыл 60 камерных гробниц. Эти небольшие камеры были высечены в скале и в плане напоминали купольные «сокровищницы», но при этом были значительно меньше, а по технике исполнения скромнее и примитивнее. Очевидно, они служили местом захоронения нескольким поколениям. Здесь был найден целый ряд предметов повседневного обихода, главным образом глиняные сосуды, в меньшем количестве — оружие, а также зеркала, гребни и различные фигурки, по большей части женские.

Ценность находок в этих гробницах состоит в том, что они представляют собой предметы, помещенные туда с целью оказания почестей усопшему, и поэтому сохранились в очень хорошем состоянии, чего нельзя сказать о различных случайных находках, среди которых зачастую встречаются предметы, изъятые из употребления и выброшенные на свалку.

Найденные Цундасом камерные гробницы не были ни первыми, ни последними в ряду такого рода открытий. Еще в 1868—1871 гг. сэр Альфред Билиотти обнаружил 41 аналогичное захоронение в Ялисе на острове Родос, а к настоящему времени число таких найденных захоронений измеряется сотнями.

Исследования камерных гробниц позволили в то же время прийти к бесспорному выводу, что и так называемые «сокровищницы», т. е. возведенные методом кладки крупные подземные сооружения с неправильным купольным сводом и длинным коридором в толще холма, [27] являются, в сущности, гробницами. Еще Шлиман вместе с женой Софией начали свои первые исследования в Микенах с обследования одной из этих «сокровищниц», которая находилась в непосредственной близости от крепостных стен (так называемая «гробница Клитемнестры»). В 1878 г. грек П. Стаматакис расчистил расположенную южнее знаменитую «сокровищницу Атрея»,²¹⁾ а в 1880—1881 гг. Шлиман раскопал и «сокровищницу миниев» в Орхомене (область Беотия в Средней Греции). Однако ни в одной из этих трех «сокровищниц» не было найдено сколько-нибудь ценных предметов, так как эти сооружения были разграблены, по всей вероятности, еще в древности. Больше удачи выпало только на долю Г. Лоллинга, который также в 1880 г. исследовал подобную гробницу в Мениди к северу от Афин и нашел там рядом с человеческими останками множество предметов (в том числе из слоновой кости), представляющих для нас значительный интерес. По счастливой случайности оказалось, что эта гробница была в древности центром культа местного героя и поэтому избежала полного разграбления.

Сегодня трудно поверить, что в то время, когда был уже известен ряд выдающихся памятников микенской эпохи (Львиные ворота, золотые маски Микен, крепостные стены Тиринфа), о славе и культуре древнего Крита знали только из мифологии.

Ученым, конечно, было известно, где находился Кносс, бывший некогда резиденцией царя Миноса, а критянин Минос Калокеринос обнаружил здесь в 1878 г. — в то самое время, когда Шлиман уже сделал свои первые великие открытия в Микенах, — обломки древних сосудов и одну глиняную табличку, исписанную загадочными письменами.

Известие об этих раскопках сразу же привлекло внимание Шлимана и Дерпфельда, особенно потому, что эти черепки явно напоминали тип керамики из их собственных находок в Микенах, Тиринфе и других местностях Эгейского мира. Поэтому Шлиман вскоре направился на Крит с намерением купить земельные участки, на которых были сделаны эти находки, однако запутанность вопроса о правах собственности и чрезмерная цена, запрошенная владельцами участков, в конце концов заставили его отказаться от покупки. При этом Шлиман по роковой ошибке недооценил значения археологического исследования места, которое собирался приобрести. Так, по крайней мере, явствует из его письма, в котором он пишет: «Мне не стоило [28] тратить столь значительные суммы на раскопки, которые длились бы несколько недель, а в результате дали бы вещи, уже обнаруженные в других местах». Насколько глубоко ошибался Шлиман, ясно уже из того, что раскопки Кносса продолжаются с перерывами фактически до сегодняшнего дня, а их результаты относятся к числу самых замечательных в мировой археологии. В результате открытие легендарного Кносса, которое чуть было не совершил Генрих Шлиман, выпало на долю другого энтузиаста эгейской археологии — младшего на одно поколение англичанина Артура Дж. Эванса (1851—1941).²²⁾

Раскопки Кносса осуществлял под общим руководством Эванса опытный археолог Д. Дж. Хогарт, незадолго до этого раскопавший вместе со своим младшим коллегой Дунканом Маккензи раннеисторическое поселение в Филакопи на острове Мелос. Уже в самом начале своих исследований Кносса британские археологи нашли среди развалин Кносского дворца большое количество письменных документов, и вскоре А. Эванс смог выделить среди этих памятников письменности три различные связанные между собой системы письма: так называемое иероглифическое (пиктографическое, рисуночное) и так называемые линейное письмо А и линейное письмо Б. Линейными они названы потому, что в отличие от иероглифики (знаки которой обычно имели форму пластически выполненных изображений) здесь знаки изображались только посредством контурных линий. Однако дворец, появившийся в ходе раскопок из-под тысячелетних наносов глины, вскоре предстал перед взором А. Эванса в таком великолепии, что изучение критских письмен, которые некогда привлекли ученого на Крит, постепенно отступило для него далеко на задний план. Основное внимание А. Эванса все более сосредоточивается на открытии неизвестной дотоле критской культуры, отчетливые следы которой после трех с половиной тысяч лет молчания свидетельствовали о том, что на поверхность земли возвращается город, принадлежавший высокоразвитой цивилизации Эгеиды.

При этом с самого начала стало очевидным, что Кносский дворец представляет собой архитектурный памятник, качественно совершенно иного характера, чем все то, что было открыто Шлиманом, В. Дерпфельдом и X. Цундасом в Микенах, Тиринфе, Орхомене и других центрах ахейской культуры в континентальной Греции.

Кносский дворец никогда не имел каких-либо оборонительных сооружений. Кроме того, комплекс его строений [29] концентрировался вокруг центрального двора, а не центрального зала типа микенского мегарона, как это имело место на материке. Это был гигантский, с трудом обозримый конгломерат помещений, переходов и следующих за ними помещений — короче говоря, настоящий лабиринт. Так, по-видимому, и называли такие дворцы. Возможно, первоначально слово «лабиринт» было производным от критского слова «лабрис», обозначавшего двойную секиру — символ политического могущества Кносса, с различными изображениями которого археологи встретились во многих помещениях дворца. Приезжим с материка этот «лабиринт» (т. е. «дом двойной секиры») представлялся сооружением столь запутанным, что его название стало в греческом языке словом, обозначающим место блужданий. То же значение слово «лабиринт» имеет и во всех современных языках.

Конечно, и здесь имелись черты несомненного сходства с Микенами, главным образом во внутренней отделке дворца, причем с самого начала было очевидно, что дающей стороной являлся Крит. Это в особенности касается фресковых росписей — как их технического исполнения, так и содержания: и в Кноссе, и в Тиринфе мы встречаемся с одними и теми же любопытными декоративными мотивами — например, с изображениями больших щитов в форме восьмерки.

Общим для обеих цивилизаций был критский мотив быка или же только бычьей головы или рогов, встречающийся как на фресках, так и в пластическом исполнении в различных помещениях дворца и на других памятниках материальной культуры. К их числу относятся, в частности, жертвенные сосуды, называемые ритонами, которые зачастую имели форму полой бычьей головы с позолоченными рогами.

Характер найденной керамики также указывал на то, что значительную часть уже известной к тому времени микенской материковой керамики следует рассматривать в контексте более широких связей с эгейским миром, исходным пунктом которых являлся прежде всего Крит. О культурном приоритете Крита свидетельствует и обширный кносский архив табличек с записями, выполненными линейным письмом Б. В первые годы раскопок Эванс весьма интенсивно занялся характеристикой основных черт этой системы письменности. Прежде всего он установил, что на табличках имеется целый ряд пиктографических изображений людей и бытовых предметов, причем [30] этим изображениям зачастую сопутствуют числовые обозначения десятичной системы. Эванс попытался дать какое-то конкретное толкование ряду табличек, но с течением времени все более убеждался в мнении, что дешифровка письменности невозможна, поскольку язык, на котором были составлены тексты, совершенно неизвестен и его конкретное определение на современном уровне знаний недоступно.

Раскопки Эванса, основная часть которых приходится на 1900—1904 гг., не были, однако, единственными раскопками, проводившимися на Крите. Остров привлекал к себе и других исследователей, как англичан, так и представителей прочих национальностей.²³⁾ Так, итальянцы стали проводить раскопки на юге острова, где открыли обширный дворец в Фесте, а также менее крупный комплекс сооружений неподалеку от церквушки Св. Троицы, от которой эта местность получила название Агиа-Триада. Американцы раскопали в Гурнии, на востоке Крита у залива Мирабелло, целый минойский город с сетью улиц и жилых домов, но без следов дворца, в то время как на крайней восточной окраине острова англичане провели раскопки минойских захоронений у Палекастро и Закро. Интересно отметить, что немцы никогда не вели на Крите продолжительных раскопок (главным объектом их исследований эгейских центров эпохи бронзы были Тиринф и Орхомен на материке). Французские археологи, обосновавшиеся приблизительно в начале нынешнего века на острове Делос, начали изыскания на Крите только в 20-е годы, раскопав дворец в Маллии к востоку от Кносса.

Благодаря всем этим археологическим исследованиям Крита (и прежде всего раскопкам Эванса) в начале нашего века основные черты развития Эгеиды эпохи бронзы начали вырисовываться в совершенно новом свете. Существование микенской культуры в материковой Греции, открытой Шлиманом в 80-х годах прежде всего в Микенах и Тиринфе, было подтверждено последующими находками как на материке, так и на островах Эгейского моря, а частично также и в других местах Средиземноморья. Однако микенская культура сама по себе представлялась Эвансу вовсе не такой уж значимой — он усматривал в ней всего лишь культурное явление, по существу восходящее к новооткрытой критской цивилизации. Охваченный энтузиазмом, Эванс недооценил вместе с тем некоторые чисто микенские особенности, возводя всю общественную, экономическую и культурную жизнь Эгеиды эпохи бронзы к единому, всеобъемлющему [31] комплексу «минойской цивилизации», названной так по имени легендарного царя Миноса. На базе уже разработанной к тому времени хронологии древнего Египта, поставленной Э. Мейером в 1904 г. на надежную основу, Эванс предложил в 1905 г. разделить историю Эгеиды эпохи бронзы на три крупных периода, которые с некоторыми поправками приняты и сегодня, а именно: на раннеминойский (РМ), среднеминойский (СМ) и позднеминойский (ПМ).

Эванс не сомневался, что материковая Греция представляла собой в то время область, зависимую от Крита не только в культурном, но также и в политическом отношении. Эту точку зрения подтверждают и некоторые античные источники, главным образом мифологические. Достаточно вспомнить легенду об афинском царевиче Тесее. Находясь в числе семи афинских юношей и семи девушек, регулярно посылавшихся на Крит в жертву к кносскому чудовищу — полубыку-получеловеку Минотавру, он с помощью кносской царевны Ариадны убил Минотавра и освободил родной город от позорной зависимости от Кносса.

Выше уже отмечалось, что далеко не все, что обнаружено археологами в материковой Греции в слоях микенской эпохи, следует считать созданным под влиянием Крита. Достаточно указать на материковый мегарон, купольные гробницы, золотые маски умерших. Добавим к этому, например, что для микенской керамики характерны и самобытные черты, а не одно только критское влияние. По мере того как расширялись знания об эгейском мире, становилось ясно, что и памятники с Крита, и памятники с материка отличаются от того, что найдено на греческих островах вне Крита, в особенности в той обширной островной области в центральной части Эгейского моря, которая называется Кикладами, т. е. «кругообразно расположенными островами». К числу самых замечательных мест, систематические исследования которых начались в 90-х годах прошлого века, принадлежит Филакопи на острове Мелос. Этот остров вулканического происхождения, известный в ранний период эпохи бронзы вывозом обсидиана — чрезвычайно твердого вулканического материала. Еще раньше англичанин Дж. Т. Бент обнаружил сорок скальных гробниц на острове Антипарос, численность которых вскоре стала возрастать благодаря открытиям на других островах Эгейского моря. Из числа работавших здесь ученых следует отметить прежде всего [32] греческого археолога Цундаса, продолжавшего раскопки Шлимана в Микенах.

Цундас провел работы по консервации на Паросе, Наксосе, Сиросе, Сифносе и Аморгосе, в результате чего ему удалось уберечь от разграбления сотни скальных гробниц эпохи бронзы. Особенно результативными были его раскопки в Халандриани на Сиросе, где Цундас открыл доисторическое поселение, окруженное двойным кольцом крепостных стен. Повсеместно на этих островах (главным образом в слоях раннего периода эпохи бронзы) была открыта специфическая, отличная от критской, культура, о которой вскоре стали говорить как о кикладской культуре. Она характеризуется многочисленными, зачастую довольно разнородными находками — от укрепленных поселений (Халандриани, Филакопи, Агиос-Андреас на Сифносе и др.) до типичных кикладских скальных захоронений с самобытной кикладской керамикой и различных специфически островных мотивов декоративного искусства. Во всяком случае, любителю древностей, посетившему Афинский национальный археологический музей, надолго запомнятся в качестве основной характерной черты ранней кикладской культуры строго схематические мужские и женские каменные фигуры различных размеров. Это знаменитые кикладские «идолы», художественное исполнение которых удивительно близко представлениям современного изобразительного искусства. На Кикладах встречается также множество элементов, свидетельствующих о минойском влиянии, особенно в более поздний период эпохи бронзы (в частности, критские декоративные узоры на керамике или особое пристрастие к настенным фрескам), а в конце этой эпохи — также множество микенских элементов, в основном опять-таки в керамике. Поэтому вполне резонно, что вскоре после разделения истории Эгоиды эпохи бронзы, согласно хронологии Эванса, на раннеминойский, среднеминойский и позднеминойский периоды начала прослеживаться и тенденция к признанию самостоятельных кикладской и элладской культурных областей, развивавшихся одновременно с минойской культурой.

Таким образом, пришедший в восторг от своих великолепных находок Эванс переоценил степень воздействия минойских элементов вне Крита и при построении своей концепции истории Эгейского мира эпохи бронзы отвел некритским областям только подчиненное место. При этом он недооценил возможности того, что островная (кикладская) [33] и особенно материковая (элладская) области могли со временем создать свои собственные культурные традиции.

После окончания первой мировой войны четко определилась тенденция к более объективному подходу к древнему Эгейскому миру. Такой подход, естественно, предполагал более тщательное исследование корней элладской и кикладской культур, начиная с неолита, создание унифицированной классификации их элементов с учетом их возникновения и выделение им соответствующего места на временной шкале. Эта задача не могла быть успешно решена Эвансом по причине его явной предвзятости. С ней смогли справиться только два других человека, на долю которых в период между двумя мировыми войнами выпало счастье сделать чрезвычайно важные открытия в Эгеиде, — англичанин А. Дж. Б. Уэйс и американец К. У. Блеген.

А. Уэйс родился в 1879 г. На протяжении целого ряда лет его деятельность была связана с Британской археологической школой в Афинах, которую он длительное время и возглавлял. К. Блеген, родившийся в 1887 г., был сотрудником Американской школы классических исследований в Афинах, а затем профессором археологии Цинциннатского университета.

Оба исследователя придерживались предложенной Эвансом хронологической периодизации истории Эгеиды эпохи бронзы, основанной на классификации критской керамики, которую они применили к областям материковой Греции. Ими же был окончательно введен в научный обиход и термин «элладский» для материковой цивилизации, а последняя хронологически разделяется, согласно системе Эванса, на три части — раннеэлладскую, среднеэлладскую и позднеэлладскую эпохи (годы до н. э.):*

В настоящее время мы пользуемся тремя культурно-историческими терминами, образованными от классического названия Греции (Эллада) и греков (эллины): термин «элладский» охватывает доисторические культуры эпохи бронзы в материковой Греции (приблизительно около III—II тысячелетий до н. э,); термин «эллинский» связан с греческой цивилизацией в целом и в особенности с греческой культурой так называемых «архаической» и «классической» эпох (около 1000—300 гг. до н. э.); понятие «эллинистический» обозначает послеклассическую греческую цивилизацию, включающую восточные элементы, — синтез, возникший в результате завоевания греческих государств Филиппом Македонским и особенно покорения его сыном Александром Великим стран Ближнего Востока, где после его смерти возникает целый ряд греко-восточных государств (III—I вв. до н. э.).

Изучение постоянно возрастающего археологического материала позволило Уэйсу и Блегену прийти к выводу, что ранние материковая, островная и критская культуры восходят к единому более древнему источнику. В течение некоторого времени они, в сущности, развивались параллельно, с определенной степенью самостоятельности, и только с начала II тысячелетия до н. э. стало ощущаться явное преобладание критской ветви. Это связано с внезапным разрывом в культурном развитии, имевшим место в континентальной Греции примерно в 2000 г. до н. э. В это время здесь появляется новый вид керамики — первая на территории Греции керамика, изготовленная на гончарном круге.

Это была керамика, которую Шлиман во время своих раскопок Орхомена назвал минийской в честь мифического царя Миния, с именем которого в древности [35] связывали купольную орхоменскую гробницу, так называемую «сокровищницу Миния». Эта керамика была обнаружена Шлиманом в Микенах, в особенности в так называемых ящиковых захоронениях вблизи Микенской крепости. В 1920—1923 гг. Уэйс обнаружил здесь же новые образцы ее. Фрагменты подобной керамики Шлиман и Дерпфельд обнаружили также в Трое, а в 1932—1938 гг. ее наличие здесь было окончательно подтверждено раскопками Блегена, во время которых троянский слой VIIa был окончательно идентифицирован с гомеровской Троей.

Принимая во внимание то обстоятельство, что этот тип керамических изделий появляется в поселениях материковой Греции и в Троаде сразу же после явных следов разрушений,²⁴⁾ Уэйс и Блеген пришли к выводу, что вскоре после 2000 г. до н. э. в эти области вторглось с севера новое население, которое, в сущности, принадлежало к одной и той же волне единой археологической культуры и, вероятно, было этнически родственно местному.

Особенно много нового дали раскопки Уэйса в Микенах. Благодаря им было установлено, что обнаруженные Шлиманом шахтовые гробницы, образующие ныне так называемый круг А, первоначально составляли часть более обширного некрополя, расположенного вне территории самой крепости, и оказались в черте ее только после сооружения более поздних, ныне хорошо обозримых крепостных стен, построенных тогда же, когда и знаменитые Львиные ворота (около 1250 г. до н. э.). Шахтовым гробницам в Микенах хронологически соответствуют древнейшие слои дворца, расположенные под остатками более поздних его строений. Но и так называемая «сокровищница Атрея» относится примерно лишь ко времени перестройки и, следовательно, принадлежит к числу самых младших из девяти купольных гробниц, расположенных вблизи Микенской крепости. Некоторые из этих купольных гробниц были сооружены еще в XV в. до н. э., и именно эта значительная временная дистанция, как указывал Уэйс, противоречит гипотезе Эванса. Речь шла не только о специфической строительной технике, прямые аналоги которой на Крите отсутствуют. Уэйс в особенности подчеркивал то, что время наибольшего распространения этих гробниц приходится на период, когда критская культура уже переживала упадок и ее влияние на континентальную Грецию было в прошлом.

С другой стороны, находки в шахтовых гробницах все больше выглядели в свете исследований Уэйса как [36] результат последующего симбиоза элладских и критских элементов. Здесь мы встречаем вперемешку и элладскую керамику минийского типа и чисто критский импорт, и предметы, изготовленные в технике минийской керамики, но уже с явно критскими декоративными элементами. Более выраженный критский характер носят главным образом изделия из драгоценных металлов (речь идет о критском импорте или же о предметах, изготовленных критскими мастерами непосредственно на территории Греции) и богато инкрустированное оружие, в особенности мечи и кинжалы. И наоборот, строительная техника шахтовых гробниц, прежде всего установленные над захоронениями рельефные стелы, по своему художественному исполнению совершенно не критские, равно как и золотые маски на лицах умерших властителей.

На основании этих и других аналогичных наблюдений Уэйс и Блеген еще в тридцатых годах доказали, что микенская цивилизация вовсе не является лишь побочным ответвлением критской культуры, распространившейся на материк, как полагал Эванс, а «плодом культивированного критского черенка, привитого к дикому побегу, материковой Греции».²⁵⁾ Высший расцвет Микенской Греции бесспорно приходится на период упадка критской культуры, и носителем этой расцветшей культуры был народ несомненно иного этнического происхождения.

Среди археологов других стран, занимавшихся исследованиями Эгеиды эпохи бронзы в период между двумя мировыми войнами, выделяются прежде всего шведы. Тогда же в Мальфи (область Мессения на юго-западе Пелопоннеса) они открыли остатки укрепленного поселения среднеэлладского периода (Н. Вальмин). Добавим к этому, что на юго-западе Пелопоннеса шведские исследователи обнаружили в это же самое время и несколько купольных гробниц микенской эпохи. Однако основные раскопки шведских археологов производились в Асине на побережье Арголидского залива вблизи Навплии, где после окончания первой мировой войны О. Фредин, А. Пересов и другие исследователи раскопали поселение, существовавшее непрерывно в течение почти двух тысяч лет — приблизительно с 2600 до 700 г. до н. э., а затем с 300 г. до н. э. Поселение, имевшее всего несколько сотен метров в диаметре, принесло огромный археологический урожай: только фрагментов глиняной посуды было найдено здесь несколько тысяч. Следующая значительная находка была сделана примерно в 15 км к северу у селения [37] Дендра, приблизительно на полпути между Микенами и Тиринфом. Шведский археолог А. Перссон обнаружил здесь в 30-х годах купольную гробницу и целый ряд других захоронений с человеческими останками, микенским оружием и прочими предметами. Все находки датируются последним периодом позднеэлладской эпохи (ПЭ III). Область, называемая Арголидой, вообще оказалась чрезвычайно богатой в отношении находок памятников эгейской культуры эпохи бронзы: к ней относятся Микены, Тиринф, Асина, Дендра, а также расположенная неподалеку от нее Просимна, где в 20-е годы проводил раскопки Блеген, и ряд других мест.

Но наиболее значительное открытие 30-х годов было сделано в самый канун второй мировой войны. Вслед за Микенами Агамемнона и Кносса — царя Миноса летом 1939 г. был найден Пилос — резиденция царя Нестора, участника Троянской войны, изображенного в гомеровских «Илиаде» и «Одиссее» мудрым старцем и наставником.

Отыскать Пилос царя Нестора оставалось на протяжении длительного времени невыполненным долгом эгейской археологии. От древних времен от него остался лишь ничего не говорящий греческий стих: «Есть перед Пилосом Пилос, но есть еще Пилос и третий»,²⁶⁾ служивший в античности своеобразным комментарием к факту существования в Древней Греции нескольких городов с таким названием. Когда вскоре после Троянской войны — где-то около 1200 г. до н. э. — произошло крушение мира микенских ахейцев, город Пилос подвергся столь сильному разрушению, что в I тысячелетии до н. э. честь считаться Пилосом Нестора оспаривали по крайней мере три города: один — на юго-западе Пелопоннеса в Мессении, второй — в Трифилии, области на западном побережье полуострова, и третий — в Элиде, к западу от Олимпии. Тогда-то и возник упомянутый выше стих, говорящий о трех различных Пилосах.

Представляется, однако, что в античные времена все же предпочитали относить древний Пилос к Мессении. Так, по крайней мере в V в. до н. э., назывался город, расположенный на мысе Корифасий в северной части бухты напротив острова Сфактерия. Здесь в 425 г. до н. э. во время Пелопоннесской войны шли ожесточенные сражения между афинянами и спартанцами, завершившиеся временной победой афинян. В 369 г. до н. э. здесь же возник город под названием Пилос, развалины крепостных стен которого можно видеть и сегодня. [38]

И снова много долгих веков пронеслось над Мессенией, прежде чем в VII в. н. э. в этой части Пелопоннеса появились славяне. Поскольку на Балканы они проникли вместе с аварами, их называли аваринами, а город на мысе Корифасий получил от них новое имя — Аварин. Это же название было перенесено и на крепость крестоносцев, построенную здесь в XIII в., которая позднее перешла в руки венецианцев и, наконец, турок. При этих последних город влачил жалкое существование до XVIII в. под переиначенным итальянцами названием Наварино. То же самое название закрепилось и за турецкой крепостью Неокастро, построенной в XVI в. на южном берегу бухты. Она также неоднократно меняла своих хозяев, пока в водах бухты, получившей от нее название Наваринской, 20 октября 1827 г. объединенные морские силы Англии, Франции и России не разгромили мощную турецко-египетскую флотилию. Это событие оказало существенное влияние на исход войны греков за независимость, завершившейся три года спустя провозглашением самостоятельного греческого государства.

Итак, турки ушли, возникла независимая Греция, и области Древней Эллады стали посещать образованные люди, сопоставлявшие сведения древних авторов с тем, что сохранилось от давних времен под тысячелетними наносами глины. В 1907 г. бывший соратник Шлимана немец В. Дерпфельд объявил ученому миру, что обнаружил у деревни Каковатос в Трифилии на западе Пелопоннеса три купольные гробницы, схожие с открытыми в Микенах, и что неподалеку от них на скалистом холме найдено городище, отождествленное им с Пилосом Нестора. Ученый мир поверил, но оставалось несколько скептиков. Один из них, греческий археолог К. Куруниотис, открыл в 1912 и 1926 гг. две микенские купольные гробницы вблизи мыса Корифасий в Мессении и начал подробное исследование ближайших окрестностей. И в 1939 г. он совместно с американцем К. У. Блегеном обнаружил на холме Эпано-Энглианос, расположенном в 12 км к северо-востоку от Неокастро-Наварина, переименованного между тем в Пилос, остатки великолепного дворца, о котором Блеген мог вскоре написать с полным на то основанием: «Наш дворец на холме Энглианос соответствует географическим сведениям, содержащимся в гомеровской „Одиссее", намного более, чем Каковатос Дерпфельда. Поэтому мы без колебаний решились отождествить этот новооткрытый дворец микенской эпохи с резиденцией царя Нестора — с песчаным Пилосом Гомера и гомеровской традиции». [9]

Карта № 1. Окрестности Пилоса

Обнаружению Пилоса с самого начала сопутствовало другое исключительно удачное открытие: уже в первый день раскопок здесь стали попадаться фрагменты глиняных табличек, исписанных знаками той самой письменности, которую А. Эванс обнаружил в 1900—1904 гг. среди развалин критского Кносса и назвал линейным письмом Б. В течение лета 1939 г. в Пилосе было найдено около 600 таких табличек, т. е. намного больше, чем кносских текстов, опубликованных Эвансом в течение 39 лет.

Однако раскопки были вскоре прерваны второй мировой войной, и только по истечении 13 лет в 1952 г. американская археологическая экспедиция во главе с Блегеном возобновила начатые ранее исследования и сразу же нашла еще сотни подобных табличек.

В декабре 1952 г. два молодых англичанина, архитектор М. Вентрис и филолог Дж. Чедуик, опубликовали [40] результаты своей дешифровки письменности. К удивлению той части ученого мира, которая под влиянием Эванса с полной уверенностью продолжала приписывать создание микенской культуры не грекам, а более древнему догреческому населению, в текстах линейного письма Б при использовании предложенного Вентрисом шифровального ключа стал явственно прослеживаться древнегреческий язык. Таким образом, история греческого языка оказалась неожиданно углублена по меньшей мере еще на 600 лет. Древнейшие из известных к тому времени греческих текстов относились к VIII в. до н. э., тогда как таблички из Пилоса были составлены около 1200 г. до н. э., а аналогичные тексты из Кносса — по крайней мере в начале XIV в. до н. э. Таким образом, окончательно был снят старый тезис Эванса о том, что носителем микенской культуры было догреческое население, фактически отождествляемое с древними критянами, и что микенская культура представляла собой всего лишь материковое ответвление критской культуры. Если около 1400 г. до н. э. на Крите велись записи на греческом языке, это означает, что по крайней мере уже в XV в. до н. э. греки должны были являться значительной культурной и политической силой во всей Эгеиде. Таким образом, развивавшаяся в материковой Греции в XVI—XII вв. до н. э. микенская цивилизация должна была быть их созданием, даже если отдельные ее стороны в той или иной степени обнаруживают влияние более древней и более зрелой критской культуры. Вторая мировая война прервала археологические исследования не только в Пилосе. Так, А. Уэйс был вынужден прекратить раскопки в Микенах — после того, как открыл там в 1939 г. вне крепостных стен акрополя несколько новых гробниц с керамикой, относящейся приблизительно к той же эпохе, что и глиняная посуда из шахтовых гробниц. А совсем неподалеку в 1951—1953 гг. греческой археологической экспедиции под руководством И. Пападимитриу и Г. Милонаса из университета Сен-Луи посчастливилось открыть большую группу из более чем 20 захоронений, известную ныне как могильный круг Б, названный так с целью отличия его от открытого Шлиманом могильного круга А со знаменитыми шестью шахтовыми гробницами. Вскоре было установлено, что новооткрытый могильный круг старше шлимановского и представляет из себя эволюцию погребальных сооружений — от среднеэлладских «ямных» и «ящиковых» могил с одним захоронением и одним или двумя погребальными сосудами [41] среднеэлладского минийского типа середины XVII в. до н. э. и до больших шахтовых гробниц от трех до четырех метров в поперечнике и приблизительно такой же глубины, в которых были найдены предметы материальной культуры, во многом напоминающие находки Шлимана (золотые и серебряные кубки, украшения, оружие, керамика и т. п.). При этом здесь была обнаружена всего лишь одна погребальная маска, изготовленная к тому же из сплава золота и серебра. В целом могильный круг Б значительно скромнее в сравнении с захоронениями, раскопанными Шлиманом. Однако его открытие имеет для нас исключительно важное значение: сокровища шлимановских шахтовых гробниц уже не представляются нам сегодня чем-то неожиданно возникшим и необъяснимым с точки зрения собственных элладских истоков, но воспринимаются как итог предшествовавшего культурного развития, имевшего место на греческой почве еще в конце среднеэлладской эпохи. При этом некоторые находки, обнаруженные в последние десятилетия в других местностях (Перистерия в Мессении, Элевсин, Лерна), предоставили ряд иных более или менее четких параллелей к упомянутым могильным кругам в Микенах. Однако полного аналога этому виду захоронений обнаружить пока не удалось.²⁷⁾

Десятилетие спустя в число систематически исследованных микенских центров вошли наконец и Фивы. Если Пилос был открыт с опозданием только из-за того, что оставалось неизвестным его местонахождение, то о Фивах микенской эпохи, наоборот, было хорошо известно, что они находятся под застройкой современных Фив. Но именно из-за этого обстоятельства археологи смогли приступить здесь к исследованиям только после преодоления множества препятствий, да и то главным образом во время работ по канализации предназначенных к сносу кварталов. Среди находок в более ранних раскопках, проводившихся в 1908—1929 гг. греческим археологом А. Керамопулосом,²⁸⁾ особенно интересны фреска с изысканно одетыми женщинами и группа более чем из сотни глиняных пифосов, в том числе целый ряд обломков с краткими записями, составленными знаками линейного письма В. В связи с перестройкой части современного города в 1963 г., здесь возобновил раскопки Н. Платон,²⁹⁾ а затем и ряд других греческих археологов, в частности Ф. Спиропулос. Был открыт комплекс комнат и прочих помещений, который не мог быть ничем иным, как остатками [42] знаменитой Кадмеи — фиванского дворца микенской эпохи, названного так в честь легендарного основателя Фив финикийского царевича Кадма. Хронологическая связь с другими центрами микенской культуры была подтверждена и находкой примерно 45 глиняных табличек со знаками линейного письма Б, что свидетельствует о существовании фиванского дворцового архива, подобного пилосскому или кносскому. Выше мы уже упоминали, что в Фивах было обнаружено значительное количество завезенных вавилонских печатей-цилиндров с клинописными надписями.

За время своего существования Фиванский дворец был разрушен по крайней мере дважды: первый раз — около 1350 г. до н. э., а затем — во второй половине XIII в. до н. э. По мнению большинства исследователей, это произошло в самом конце XIII в. до н. э., так же как и в Пилосе, по мнению других — на несколько десятилетий ранее. Но во всяком случае очевидно, что во второй раз дворец был разрушен окончательно.

Можно было бы вспомнить и о некоторых более новых открытиях в области микенской культуры в других местах. К их числу относятся, например, многообещающие зондажи на месте древнего Иолка,³⁰⁾ откуда Ясон отправился на корабле Арго в свое долгое плавание за золотым руном к берегам Колхиды, лежащей у подножия Кавказа. Это путешествие дало толчок к возникновению легенды об аргонавтах и стало благодарным сюжетом для античной трагедии — Ясона и Медеи, дочери колхидского царя.

Раскопки в Лерне (Арголида), которыми руководил в 1952—1958 гг. американский археолог Дж. Л. Кескей, поставили археологов и историков перед сложной проблемой — дать объяснение разрушениям, произошедшим здесь около 2200 г. до н. э. Сразу же после них в Лерне появляется так называемая серая минийская керамика, наличие которой связывают сегодня с приходом в Элладу греческого населения, причем в большинстве прочих местностей материковой Греции минийская керамика опять находится в связи с разрушениями, имевшими место на 200 лет позже (около 2000 г. до н. э.). Возникает вопрос, не пришли ли индоевропейские предки древних греков в Элладу двумя последовательными миграционными волнами? На этом вопросе мы остановимся подробнее в главе, посвященной появлению индоевропейцев в Эгейском мире.

Следует вспомнить также и о новых раскопках в Микенах, проводившихся в 1968—1969 гг. лордом У. Тейлуром, [43]

Карта № 2. Архипелаг о. Фера

и об исследованиях микенского поселения в Агиа-Ирини на острове Кеос, проводившихся в 1960—1965 гг. американцем Дж. Л. Кескеем. В обоих местах были обнаружены, кроме всего прочего, развалины великолепных микенских дворцовых святилищ.

В настоящей главе нельзя не упомянуть и о самом значительном открытии эгейской археологии послевоенных лет, хотя к микенской культуре оно имеет лишь косвенное отношение. Мы имеем в виду ставшие эпохальными раскопки на острове Фера (Тира, Санторин) близ Акротири, проводившиеся под руководством С. Маринатоса и его продолжателей.

Раскопки на вулканическом острове Фера начались, собственно говоря, уже довольно давно — их история насчитывает более ста лет. Когда в 1859 г. Фердинанд Лессепс начал строительство Суэцкого канала, он обратил внимание на отличную водонепроницаемость здешних [44] вулканических пород. При их добыче на Ферасии, островке, образующем северо-западную часть миниатюрного Ферского архипелага, в 1866 г. были обнаружены следы древней человеческой деятельности, скрытые мощными слоями вулканических извержений. Первые раскопки проводили здесь французы, прежде всего Ф. Фуке. Затем Фера стала вотчиной немцев: Ф. Гиллер фон Гертринген в середине 90-х годов прошлого века начал здесь раскопки греческого города второй половины I тысячелетия до н. э., а Р. Цан обнаружил на юге главного острова под слоем лавы остатки домов середины II тысячелетия до н. э. Но открыть сколько-нибудь значительное поселение той эпохи тогда не удалось.

Мысль, что такое поселение — да и не в одном только месте — должно было существовать на Фере, не давала покоя греческому археологу С. Маринатосу. Еще в 30-х годах нашего века он выдвинул гипотезу, согласно которой извержение вулкана на Фере, фактически определившее нынешний облик острова, связано по времени с периодом великих катастроф, постигших около 1500 г. до н. э. остров Крит, расположенный в 100 км южнее, и явившихся причиной гибели большинства критских поселений. Маринатос был также одним из первых, кто стал усматривать в этих событиях ядро платоновского мифа об Атлантиде.³¹⁾

Но ученый мир не воспринял идеи Маринатоса всерьез. Прошло еще немало лет, прежде чем благоприятные обстоятельства и авторитетное постановление главного инспектора греческих исторических памятников в конце концов предоставили Маринатосу возможность попытаться доказать свою гипотезу конкретными археологическими исследованиями. Местом своих будущих раскопок Маринатос избрал обрыв у ручья возле деревушки Акротири приблизительно в 200 м от морского побережья, где уже ранее проводили раскопки французы. В 1967 г. он начал здесь археологические исследования.³²⁾ Уже первые зондажи дали интересный материал. От обрыва у ручья по туннельным ходам археологи проникли в самые недра ферских «Помпей» — города, погребенного под слоями пород вулканического извержения толщиной в несколько метров. Под ними стали вырисовываться развалины многоэтажных домов, принесшие богатые находки керамики середины II тысячелетия до н. э., а главное — прекрасно сохранившиеся в интерьере фресковые росписи. Впрочем, в одном отношении эти раскопки уступали помпейским — отсутствовали останки жившего здесь населения, а также [45] украшения и другие драгоценные предметы. Вскоре было установлено, что перед последним извержением на Фере должны были произойти по крайней мере еще два более слабых извержения (около 1580—1570 гг. и около 1510 г. до н. э.). После первой катастрофы поселение у Акротири было перестроено, и именно к этому времени относятся сохранившиеся сооружения, после же 1510 г. до н. э. город был окончательно оставлен жителями. Согласно преобладающему среди геологов мнению, самое мощное извержение произошло через короткий промежуток времени после упомянутого, вероятно через несколько месяцев, но сами геологи еще не пришли к полному согласию между собой по этому вопросу. Некоторые из них указывают, что между слоями последних катастроф имеется тонкий слой гумуса, который должен свидетельствовать о существовании последующего вегетационного интервала.

В связи с этими обстоятельствами, а также и по той причине, что при временной дистанции в тридцать пять столетий довольно трудно дать датировку с точностью до отдельных десятилетий, многие историки и археологи и поныне продолжают считать вполне возможным, что последнее извержение произошло только в 1470 г. до н. э. и в таком случае его можно связывать с катастрофическим разрушением ряда критских центров где-то до середины XV в. до н. э.

Картина ферско-критской катастрофы реконструируется при этом следующим образом:³³⁾ население Феры, жившее в постоянном страхе после извержения вулкана около 1510 г. до н. э., взяв с собой все ценное, покинуло остров, очевидно, чтобы обосноваться где-нибудь в другом месте. О правильности предложенной датировки (1470 г. до н. э.) свидетельствует то обстоятельство, что наиболее поздняя критская керамика, найденная на острове в оказавшемся под землей городе Фера (близ Акротири), по тину орнамента относится к так называемому растительному стилю, который имел распространение на Крите до конца XVI в. до н. э.

Только по истечении определенного времени (по всей вероятности, многих лет, а не лишь нескольких месяцев) на Фере произошло последнее вулканическое извержение. Где-то около 1470 г. до н. э. здесь разверзся ад. Остров с возвышавшимся ранее конусом вулкана высотой до 1000 или даже 1500 м над уровнем моря оказался разрушен в результате извержения. Кратер вулкана провалился в глубину моря и был затоплен водой. Когда разбушевавшаяся [46] стихия утихла, остров представлял собой круглую глыбу, выщербленную на западе открытым морем и поднимающуюся до высоты около 570 м над уровнем моря, покрытую при этом лавой и другими продуктами вулканического извержения. Но это было еще не все. Именно в это время на Крите происходит внезапное разрушение почти всех значительных центров минойской культуры. Не существовало ли какой-либо более тесной связи между этими двумя событиями? Не могли ли катастрофические последствия разрушения Феры сказаться каким-либо образом на относительно отдаленном Крите?

В последние годы над этими вопросами работает целый ряд исследователей (сам Маринатос погиб в 1974 г. в результате несчастного случая как раз на месте ферских раскопок), и многие из них сегодня вполне определенно склоняются к мысли о самой тесной и непосредственной связи между этими двумя событиями. При этом полная и окончательная гибель критской цивилизации не была следствием ни землетрясения, вызванного толчками земной коры на Фере, ни гигантской волны, возникшей при изменении давления во время извержения вулкана, ни высокой приливной волны цунами, обрушившейся на города северного Крита. Подобные бедствия не могли уничтожить цивилизацию на всей территории острова, в том числе в его южной части, да и, по всей вероятности, привести к окончательной гибели и север острова. Причина полной гибели была иной: тонны пепла, выброшенного вулканом Феры на громадную высоту, были занесены ветром — вероятно, быстрым августовским «мельтеми» — в основном в центральную и восточную части Крита и сделали там невозможным произрастание растительности в течение целого ряда лет. Проведенные совсем недавно с английских судов возле побережья Крита глубинные зондажи, во время которых на морском дне были обнаружены целые пласты пепла из ферского извержения, убедительно показали, что сразу же после извержения слой пепла должен был составлять в центральной части Крита по меньшей мере 20 см, а на востоке острова — около 1 м.³⁴⁾

Поэтому неудивительно, что после 1470 г. до н. э. критская цивилизация прекращает свое существование как культура туземного, критского населения. Когда в конце XV в. до н. э. Крит вновь переживает культурный подъем, носителями его культуры являются уже пришедшие с материка микенские ахейцы. В пользу этого свидетельствуют тысячи глиняных табличек из главного центра [47] критской культуры Кносса с критским слоговым письмом, но уже в варианте, соответствующем греческому языку. Невольно напрашивается печальная мысль: как мало нужно было в те далекие времена для того, чтобы великая цивилизация (в данном случае первая на территории Европы) мгновенно канула в забвение. Но и дни восстановленного микенского Кносса тоже были уже сочтены: около 1380 г. до н. э. вследствие еще и доныне не вполне выясненных обстоятельств этот древний город критских царей окончательно исчезает с авансцены мировой истории.

Впрочем, с недавнего времени связь между извержением вулкана на острове Фера и разрушением критских городов не представляется столь очевидной. Извержение на Фере все чаще датируют временем около 1500 г. до н. э., в то время как разрушение критских центров относят только к периоду около 1470 г. до н. э. Поэтому это разрушение может объясняться и какими-либо другими, вполне реальными причинами. Таким образом, ферская катастрофа, похоже, могла иметь своим следствием изменение только естественных и экономических условий, что несколько десятилетий спустя сыграло существенную роль во внезапном падении политического могущества минойского Крита.

Фера, на совести которой, возможно, лежит гибель древней критской культуры, сегодня стала первоклассным курортом Эгейского моря, принимающим тысячи туристов. Из городка Фира, расположенного на склоне холма на высоте 350 м над уровнем моря, к которому ведет пешеходная дорога со множеством поворотов и 600 ступенями, открывается захватывающий вид. С обеих сторон широким полукругом возвышаются разноцветные скалы вулканического происхождения, словно и вправду вышедшие из мастерской бога-кузнеца Гефеста. Посреди лагуны встают два островка с дымящимися кратерами, возникшие в результате извержения, а далеко внизу в скалистой бухте стоят на якоре белые парусники.

Палящее солнце, голубое море и чистый, прозрачный воздух — такова картина полного, безмятежного спокойствия, которое нисходит и с красочных ферских фресок, экспонирующихся ныне в Афинском национальном археологическом музее. Пышно одетые женщины, обнаженный рыбак с уловом в обеих руках, человеческая голова с негроидными чертами, два боксирующих мальчика и тут же стадо газелей, стайка бегущих обезьянок, скалы с лилиями [48] и порхающими птицами, фрагмент морской битвы, субтропический пейзаж с рекой и прежде всего фреска-миниатюра шестиметровой длины, изображающая морскую экспедицию, которая возвращается в родной город, приветствуемая мужчинами и женщинами, стоящими у портового мола и на крышах домов, — таковы восхитительные, полные жизни картины, написанные незадолго до того, как вырвавшийся из недр острова вулкан уничтожил все живое. Однако уничтожить творения рук и духа человеческого он не смог.

Сегодня в этом неповторимом островном мире царит покой. Когда путешественник спустится вниз к морю и отправится в дальнейший путь, утесы снизу будут снова казаться грозными и угрюмыми. А на ум приходит страшная мысль: что, если спустя тысячелетия из голубой лагуны посреди островного архипелага нынешней Феры снова вдруг вырастет мощный конус вулканического извержения? Будет ли вулкан опять сеять далеко вокруг себя ужас или человек к тому времени все же сумеет преодолеть страх перед вулканом и заставит служить себе мощь земных недр?

Впрочем, к микенскому миру ферская катастрофа имеет лишь косвенное отношение. Во время расцвета микенской цивилизации остров только начинал оправляться от тяжелого разрушения, а подлинной частью греческого мира в культурном и экономическом отношении он стал лишь и первой половине I тысячелетия до н. э. Однако Фера безусловно принадлежит микенской предыстории как вероятная причина критской катастрофы, имевшей место около 1470 г. до н. э., поскольку, не случись ферского извержения, вряд ли во второй половине XV в. до н. э. дело дошло бы до господства на Крите микенских греков, о чем свидетельствует греческий язык, зафиксированный линейным письмом Б в архиве Кносского дворца.

Однако Крит был вовсе не единственной территорией вне материка, сохранившей следы присутствия микенцев. Микенские сосуды найдены и на многих других островах Эгейского моря, в частности на Родосе, а также на прилегающем западном побережье Малой Азии, где, очевидно, с конца XV в. до н. э. селились повсюду микенские ахейцы, становясь в той или иной степени прямыми наследниками своих предшественников — минойских критян.

Весьма богатые находки микенской керамики были (деланы и в странах северо-восточного региона Средиземного моря. Речь идет прежде всего об острове Кипр, где [49] еще с 60-х годов прошлого века стали находить в значительных количествах микенские сосуды XIV—XII вв. до н. э., в отношении большинства которых неизвестно, являлись ли они предметом ввоза или же были изготовлены на месте. В пользу второго предположения может свидетельствовать тот факт, что на Кипре часто находят микенские сосуды такого типа, который не обнаружен в собственно Греции.

Более систематические раскопки поселений позднего бронзового века производились впоследствии главным образом на северо-востоке Кипра — в Энкоми, около Фамагусты, где еще в 1932 г. начал исследования французский археолог К. Ф. А. Шеффер, открывший здесь остатки крупного города с многочисленными находками предметов микенского производства. Микенские сосуды, в частности керамика, были найдены на юге острова в Китионе (современная Ларнака), а также в других местах. Добавим к этому, что с 1933 г. К. Ф. А. Шеффер проводил раскопки и на противолежащем острову сирийском побережье в древнем Угарите (современная Рас-Шамра), где обнаружил много микенской керамики, свидетельствующей о том, что и здесь некогда существовал микенский торговый центр.

Можно было бы дать перечень прочих археологических раскопок, производившихся за пределами Эгеиды, и в особенности вспомнить о послевоенных исследованиях П. Дикэоса и В. Карагеоргиса на Кипре. Но область влияния эгейской материальной культуры микенского типа вовсе не ограничивается Кипром: на востоке она распространяется за реку Иордан, на западе доходит до Тирренского моря, а на севере захватывает глубинные области Европейского материка. Однако здесь мы подошли уже к вопросу о торговой экспансии микенцев, на котором остановимся в одной из последующих глав.

Назад К оглавлению Дальше

¹⁸⁾ Об истории археологических открытий, касающихся Эгеиды эпохи бронзы, см.: Higgins R., 1973, с. 7 и сл.; Zamarovský V., 1962; Bartoněk А., 1969; Stubbings F. Н., 1972; Demargne Р., 1975, с. 5 и сл.; Warren Р., 1975, с. 9 и сл. (Из работ на русском языке см., например: Пендлбери Дж. Археология Крита. М., 1950; Керам К. Боги, гробницы, ученые. М., 1960 и 1986; Немировский А. И. Нить Ариадны. Воронеж, 1989; Сидорова Н. А. Новые открытия в области античного искусства. М., 1965. — Примеч. пер.).

¹⁹⁾ С биографией Г. Шлимана на русском языке читатель может познакомиться по книгам: Штоль А. Шлиман. М., 1965; Стоун И. Греческое сокровище. М., 1979; Мейерович М. Шлиман. М., 1966. (Примеч. пер.) Из работ Г. Шлимана следует назвать прежде всего: Schliemann H., 1878, 1881, 1884, 1886.

²⁰⁾ Общие размеры комплекса мегарона в Тиринфе, включая продомос и портик «в антах» (см. примеч. 137. — Примеч. пер.), составляют около 23*11,50 м. Такие же размеры имеет и мегарон в Микенах.

²¹⁾ Существует предположение, что часть предметов из «сокровищницы Атрея» увез в Лондон в начале XIX в. лорд Эльджин, печально прославившийся неразборчивостью в средствах при собирании древностей.

²²⁾ О раскопках А. Эванса на русском языке см.: Златковская Т. Д. У истоков европейской культуры. М., 1961; Монгайт А. Л. Археология Западной Европы. Бронзовый и железный века. М., 1974; Амальрик А. С., Монгайт А. Л. В поисках исчезнувших цивилизаций. М., 1959, с. 68-73; Керам К. Боги, гробницы, ученые, с. 71-80. (Примеч. пер.)

²³⁾ Об археологических раскопках на Крите см.: Press L., 1972. (См. также: Молчанов А. А. Таинственные письмена первых европейцев. М., 1980, с. 11-20. — Примеч. пер.)

* В хронологию Эванса внесены изменения в соответствии с современным состоянием научных исследований.

²⁴⁾ В ряде местностей минийская керамика встречается еще в предыдущем слое. О событиях, связанных с появлением такой керамики более ранней датировки, см. с. 233, 236-238.

²⁵⁾ Цит. по: Stubbings F. Н., 1972, с. 56.

²⁶⁾ Страбон, VIII.3.7. Подробный анализ данных античной традиции, касающихся топографии царства Нестора, см.: Лурье С. Я., 1957, с. 189-203. (Примеч. пер.)

²⁷⁾ Ср.: Stubbings F. Н., 1972, с. 70 и сл. Раскопки купольных гробниц в Мессении проводил в 50-60-х годах С. Маринатос (см., например: Antiquity. 1957, № 37, с. 97 и сл.; АА, 1962, с. 903). В 50-х годах Г. Э. Милонас проводил раскопки в Элевсине (см.: Mylonas G. E. Eleusis and the Eleusinian Mysteries. Princeton, 1961), а Дж. Л. Кескей — в Лерне (см. Список литературы).

²⁸⁾ См.: Keramopoulos А. D. — АЕ. 1907, с. 207 и сл.; 1909, с. 57 и сл.; 1930, с. 29 и сл.

²⁹⁾ См.: Touloup Е. — Kadmos. 1964, № 3, с. 25 и сл.

³⁰⁾ Раскопки в Иолке проводил в 50-60-х годах Д. Феохарис (Archaeology, 1958, № 11, с. 13 и сл.; ААА, 1970, № 3, с. 198 и сл.).

³¹⁾ Из вышедших в свет на русском языке книг, в которых проблема Атлантиды рассматривается в связи с вопросами эгейской культуры, см.: Галанопулос А. Г., Бэкон Э. Атлантида: за легендой — истина. М., 1983; Резанов И. А. Атлантида: фантазия или реальность? М., 1975; Жиров Н. Ф. Атлантида. М., 1964; Зайдлер Л. Атлантида. М., 1966; Кондратов А. М. Атлантиды моря Тетис. М., 1986; Немировский А. И. Рождение Клио. Воронеж, 1986, с. 101-119 (автор считает платоновскую легенду об Атлантиде вымыслом, не опирающимся на какие-то древние предания). (Примеч. пер.).

³²⁾ В последнее время вопросы, связанные с извержением вулкана на Фере, привлекают к себе исключительно большое внимание. Кроме публикаций археологических памятников и обобщающих исследований С. Маринатоса, вышедших в свет в 1968—1986 годах, внимания заслуживают прежде всего работы: Page D. L., 1970; Hiller St., 1978, а из книг на чешском языке — Bartoněk А., 1972; 1977; Bouzek J., 1979, с. 48 и сл. (См. также: Ильинская Л. С. Легенды и археология. М., 1988, с. 19-33. — Примеч. пер.).

³³⁾ См. указанные в примеч. 32 работы Д. Пейджа и С. Хиллера.

³⁴⁾ Новейший анализ проблем этого круга см.: Pichler H., Schiering W. — АА. 1980. Авторы указанной работы склоняются к мысли об одном-единственном извержении вулкана, имевшем место около 1500 г. до н. э. Но их выводы опираются главным образом на их же гипотезу, недостаточно обоснованную, согласно которой разрушение прочих центров критской культуры (кроме самого Кносса) около 1470—1450 гг. до н. э. явилось следствием внутренних волнений на Крите. См. об этом с. 288 (сн. 155).

Назад К оглавлению Дальше