Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. К разделам: Греческий мир | Рецензии

Клейн Л.С.
Кипр и Крит в «Археологии мира»

Вестник древней истории. 1973, № 2.
(155/156) – граница страниц.

V. Karageorghis, Zypern, «Archaeologia Mundi», München – Genf – Paris, 1968, 277 стр.

N. Platon, Kreta, «Archaeologia Mundi», München – Genf – Paris, 1968, 247 стр.^*)

Известной английской исследовательнице островных культур Средиземного моря Дж. Д. Эванс принадлежит идея рассматривать «острова как лаборатории для изучения культурного процесса». По ее мысли, на островах образуются замкнутые общества и сами собой элиминируются обычные для материка осложняющие факторы (интенсивные контакты с соседями, иммиграции, соперничество) — здесь культурное развитие можно изучать, так сказать, в чистом виде.¹⁾ Скорее всего в таком представлении изоляция островных культур сильно преувеличена, на островах можно наблюдать и иммиграции (начиная с первого заселения!). Более того, чем меньше остров, тем уже среда, в которой рождаются инновации для данной культуры, и, следовательно, тем меньше возможность местного зарождения новых форм культуры. Застойность культуры изолятов общеизвестна. Следовательно, тем большую долю нововведений, если таковые здесь налицо, логичнее возводить к вкладам извне. В известной мере ото можно относить и к Кипру и Криту, хотя, учитывая величину этих островов (каждый не намного меньше Пелопоннеса), все в развитии их культур сводить к внешним воздействиям было бы столь же неправомерно, как и к самостоятельному развитию. Но несомненно, что все такие явления выступают здесь сравнительно разделенными, в более чистом виде, чем на материке, и могут рассматриваться как модели для проверки археологических критериев опознания.

С другой стороны, в конечном счете островная культура скорее всего должна оказаться более смешанной, чем многие материковые. Ведь при любом новом вторжении старому населению некуда уходить, вытеснение его почти невозможно, и в тех случаях, когда полного уничтожения (а это вещь крайне редкая в истории) не произошло, мы можем ожидать скрещивания культур: на небольшой замкнутой территории маловероятно длительное раздельное существование разных народов. Таким образом, остров — хороший образец модели скрещивания культур, и мы вправе a priori (155/156) постулировать здесь устойчивость древних традиций, длительное их переживание в новых культурах как базу самобытности.

Ценность Кипра и Крита как лабораторий такого рода повышается тем, что оба острова рано вошли в зону, освещенную письменными источниками и преданием, чем облегчается проверка моделей и оценок. Поэтому издательство «Нагель» оказало хорошую услугу теоретической археологии, выпустив в серии «Археология мира» два тома, посвященных важнейшим (в истории культуры) островам Средиземного моря — Кипру и Криту. Особая пригодность этих томов для такого сравнительного анализа обусловлена тем, что эти тома, как и все тома данной серии, построены по единому плану, выдержаны в одном стиле и доведены до одной и той же степени разработки материала. Каждый том состоит из трех глав: 1) Проблемы, 2) Методы, 3) Результаты. Прилагаются хронологические таблицы (в томе по Кипру также хроника важнейших раскопок), библиография, указатель и великолепно выполненные фотоиллюстрации, значительная часть из них в цвете.

Автором тома, посвященного Кипру, является В. Карагеоргис, более всего известный своими раскопками Саламина. Несмотря на обилие археологической литературы по кипрским древностям, рассматриваемый труд Карагеоргиса является по сути первой систематической сводкой, сделанной специалистом на современном уровне.

В главе о методах автор поступил вполне логично, обойдя общие методические принципы и установки современной археологии и остановившись лишь на тех приемах, которые особенно интенсивно применялись и разрабатывались именно на Кипре (послойно-квадратная регистрация керамики, консервация деревянных конструкций in situ, подводные исследования и т.п.). Менее удачным оказалось распределение сведений между первой и третьей главами. Здесь не удалось избежать повторов и даже прямого дублирования: в обеих главах изложение ведется в порядке хронологического обзора памятников и культур, только в первой главе более схематично, с обобщениями, оценками и выводами, а в третьей — более конкретно, с описаниями материала. В описании материалов из новейших раскопок («Результаты») и в систематизации сведений («Проблемы») — основная ценность всей книги. Однако при этом нередко получается, что выводы подаются до подробного описания материала. Приходится давать много ссылок вперед или назад.

Трудность заложена в типовом плане, обязательном для всех томов серии. В отделении «проблем» от «результатов» и предпослании первых вторым большой элемент искусственности. Практика исследований обычно такова, что всякие существенные результаты, разрешая одни проблемы, немедленно ставят другие и, таким образом, выступают как бы в обрамлении проблем — проблемы оказываются и перед нами, и после них. Избежать повторов и логических разрывов можно было бы, видимо, лишь в том случае, если не относить все задачи, вопросы и социально-исторические интерпретации к проблемам и не ограничивать результаты описаниями материалов. В качестве проблем, открывающих том и служащих как бы завязкой, экспозицией всего изложения, стоило бы представить, во-первых, вопросы, которые здесь задает археологии собственно историческая наука (исследование письменных источников о Кипре), во-вторых, задачи, встающие перед современной археологией Кипра как результат и наследство прежнего ее развития, и, в-третьих, надежды, обращаемые к кипрской археологии с позиций мировой археологии в ее конкретном и теоретическом аспектах.

Примерно так и построена соответствующая глава в книге «Крит» Н. Платона, многолетнего директора музея в Гераклионе. Здесь больше вопросов, чем утверждений; ответы, пусть нередко гипотетические, следуют в главе «Результаты», и сообщения не приходится повторять. Книга построена логичнее, выглядит более цельной. Правда, глава о методах получилась здесь менее оригинальной, содержит много общих мест.

Нечеткая экспозиция проблематики в книге о Кипре, возможно, явилась причиной того, что читатель не находит в этой книге развернутого рассмотрения некоторых тем, важных и для археологии самого Кипра и для определения его места в культурной (156/157) истории Европы. В частности, применительно к бронзовому веку оставлены без рассмотрения проблема происхождения и развития основного на Кипре в это время типа могил — камерных (катакомбных), роль Кипра в снабжении Европы медью и формировании европейских типов металлического инвентаря (не упоминаются «кипрские булавки с завязанной головкой» и корабль у мыса Хелидония), нет описания и интерпретации кипрских кернов, не использована такая яркая антропологическая особенность древнего населения Кипра, как деформация черепа. Совершенно отсутствует социологическая интерпретация археологического материала. Историк Ф.Г. Майер определил Кипр как «остров на перекрестке истории»,²⁾ а сам автор тома отмечает, что Кипр «лежит на пересечении двух значительных культурных кругов — Эгейского и древневосточного» (стр. 17). Однако эта сторона осталась нераскрытой в книге Карагеоргиса.

И в этом отношении книга Платона также производит более благоприятное впечатление. Пожалуй, из истории культуры Крита трудно выбрать какую-либо важную тему, которой бы не было уделено место в этой книге, и надо признать, что подробности разработки тех или иных тем в целом соответствует их сравнительной важности. Специальные разделы выделены для реконструкции, хозяйственной, социальной и религиозной жизни древних обитателей Крита. Возможно, сказалось то обстоятельство, что автор книги о Крите в своей собственной исследовательской деятельности занимался более общими проблемами и именно ему принадлежит заслуга введения в науку новой периодизации истории культуры Крита. Периодизация А. Эванса (PM I-III, CM I-III, ПМ I-III) была более формальной в том смысле, что хотя ее цезуры и отражали реальное членение культурного процесса, но эвансова иерархия цезур была искусственной, сугубо условной. В периодизации Платона основные цезуры падают на главнейшие переломы в культурном процессе, и эта периодизация более «естественная», хотя для названия периодов использованы чисто внешние признаки: преддворцовое время, древнедворцовое, новодворцовое, последворцовое и субминойское (Prepalatial-Vorpalatiale Zeit, Paläopalatial, Neopalatial, Poslpalatial, Subminoan-Subminoisch).³⁾ Так, на один из важных переломов в развитии минойской культуры у Эванса граница приходится между второстепенными делениями (от CM I к CM III), хотя сам он признавал революционное значение наступивших преобразований и говорил о начале новой культуры. У Платона здесь наступает новодворцовый период, продолжающийся в позднеминойских ступенях Эванса.

Так или иначе, оба острова разрабатывались археологами долго и тщательно; в обеих книгах обобщены и сведены в систему разработки многолетних интенсивных исследований, включая материалы новейших раскопок. Каким же выступает в общем и целом культурный процесс в этих естественных лабораториях археологического эксперимента по новейшим данным?

Первое население на Кипре и Крите появилось в раннем неолите, еще без керамики. Карагеоргис считает, что и мезолитические памятники еще могут найтись (стр. 38), но это представляется чрезвычайно маловероятным, если исходить из того, что пока нет свидетельств развития дальнего мореплавания у мезолитических собирателей, охотников и рыболовов.

На Кипре эти первые обитатели (культура Хирокития, датируемая по радиоуглеродным данным, VI тыс. до н. э.) были, как свидетельствуют их круглые дома, каменные сосуды и погребения под полом жилища, пришельцами из Палестины, где аналогичная культура Иерихона засвидетельствована по тем же данным для начала VII тыс. до н.э. Автора книги смущает этот разрыв во времени, но антропологические материалы, которыми он пренебрегает, характеризуют население Хирокитии как чрезвычайно однородное, что говорит о длительной изоляции. Возможно, что ко времени (157/158) основания Хирокитии они уже долго обитали на южном побережье Кипра и Хирокития — не первый их поселок там. Малочисленность переселенцев была чревата риском полного их исчезновения в случае серьезного стихийного бедствия — эпидемии, эпизоотии, неурожая. Тот факт, что следующая неолитическая культура Кипра (Сотира) отделена от первой полуторатысячелетним перерывом и не имеет с ней никаких культурных связей, может быть, незачем рассматривать как лакуну в наших знаниях: ведь это могло бы быть также результатом того, что возможность, выступавшая как риск, осуществилась. Вторая волна неолитических пришельцев, с «расчесанной» керамикой, обосновалась также на южном берегу и имеет некоторые аналогии в палестинской культуре Бершеба. Карагеоргис допускает также возможность того, что обнаруженная на северном берегу культура Трули («неолит I В») хронологически попадает в интервал между Хирокитией и Сотирой, однако, судя по весьма развитой расписной керамике, это скорее другая группа неолитических киприотов, другого происхождения, по времени близкая к культуре Сотира.

Смену неолитических поселков халколитическими (культура Эрими) Карагеоргис считает следствием природной катастрофы, а культуру Эрими — результатом местного развития неолитического населения (стр. 40). Значит ли это, что островитяне самостоятельно изобрели металлургию меди, краснолакированную керамику, глиняные остродонные бутылки? Между тем, обратившись к публикации Сотиры, мы заметим, что из четырех горизонтов этого поселения переход от третьего к четвертому сам по себе еще можно было бы объяснить землетрясением, но этот четвертый поселок поспешно укреплен — вряд ли в ожидании следующего землетрясения. Да, жителей этого поселка около 3000 г. постигло бедствие, но оно не было природным. Халколитическое население, поселки которого гораздо более многочисленны и рассыпаны по всему острову, прибыло откуда-то извне (называют финикийское побережье и Фессалию), и пока невозможно уловить в его культуре следы растворившегося редкого неолитического населения.

В свою очередь и культура Эрими через полтысячелетия исчезла сразу, анонимный поселок разрушен, все остальные тоже перестали существовать. И снова находятся желающие отнести это событие на счет природных бедствий.⁴⁾

Между тем от раннего бронзового века это событие отделяют два века (2500—2300). В этот интервал помещают культуру Амбелику («Халколит II»), представленную жалкими следами. Не без основания эту ее особенность связывают с беспокойством и бедствием, которые в этот период постигли все Северо-Восточное Средиземноморье.⁵⁾ Достаточно вспомнить, как отличались от густой сети поселений, связанных с Троей I, опустошенные пространства, окружавшие Трою II.⁶⁾ Похоже, однако, что многочисленное население, жившее в раинехалколитических поселках Кипра, уже никуда не исчезало и не могло полностью раствориться. Его культурные традиции (например, приверженность остродонной посуде), вероятно, продержались в культуре Амбелику, подспудно прошли, подавленные, сквозь ранний бронзовый век, чтобы позже снова ожить, и Карагеоргис, видимо, прав, говоря о том, что традиции этого населения затем надолго определили культурное своеобразие острова.

Обе культуры раннего бронзового века (типа Филия и типа Вунус) Карагеоргис без колебаний характеризует как пришлые. Культура Филия, возможно несколько более ранняя и тяготеющая к северному побережью, аналогична раннебронзовому веку Анатолии (по Меллаарту, раннебронзовый век II в долине Конья) своей плоскодонной керамикой, косо срезанными венчиками кувшинов. Карагеоргис предполагает, что, поскольку эти культуры Кипра схожи, обе они принесены с севера из Анатолии (стр. 62) в результате бегства тамошнего населения от нашествия, разрушившего Трою II. Вполне возможно, что культура Филия, ныне уже обнаруженная и на (158/159) южном побережье, хронологически предшествовала культуре типа Вунус и лишь на севере продержалась некоторое время отдельно, а по всему Кипру вошла в состав культуры типа Вунус важным компонентом. Однако культура типа Вунус (Раннекипрский I-III), распространенная по всей остальной территории острова, по некоторым важным компонентам связана не с Анатолией, а с Левантом. Это прежде всего катакомбный способ погребения, о котором автор книги почти ничего не говорит. В свое время Э. Герстад пытался реконструировать местное превращение типа ямной могилы в тип катакомбной через тип грушевидный на Кипре, но сам же признал, что хронологическое распределение этих форм говорит против его гипотезы.⁷⁾ Корни этого обряда — на восточном побережье Средиземного моря, а ответвления распространились в бронзовом веке (не без посредства кипрских мореходов) широко по Юго-Восточной Европе и добрались вплоть до днепро-донских степей.⁸⁾ Способы распространения были различными: и передачей при контактах, и миграцией. На Кипр он был занесен, по-видимому, миграцией, но сколь велика была эта группа мигрантов, трудно сказать. Во всяком случае плоскодонная керамика, которую они принесли вместе с бронзой и катакомбным способом погребения, постепенно стала приближаться по форме к халколитическим бутылям Эрими: широкое дно стало сужаться, потом его заменило· узкое донышко и, наконец, пуговка. То ли пришельцы не смогли сохранить на острове оборудование дома, пригодное для плоскодонной посуды, как предполагает Кэтлинг, то ли возобладали древние традиции и вкусы аборигенов, влившихся в состав пришлого населения, как считает Карагеоргис (в последнем случае, однако, неясно, в каком виде эти традиции продержались подспудно в течение нескольких веков раннего бронзового века). Неясно также, чей язык возобладал в итоге интеграции к среднему бронзовому веку на Кипре — халколитических аборигенов Эрими, пришедших, возможно, из Фессалии, или беженцев из Западной Анатолии, принесших культуру Филия, или носителей катакомбного способа погребения, вторгшихся из Сирии. Неизвестно и то, сохранялись ли к этому времени наряду с господствующим другие языки, принесенные на остров миграционными волнами, которых к этому времени прибыло минимум шесть (хотя автор книги достоверными считает лишь три).

Между тем это уже то время, с которого на Кипре существует единая культура и Кипр входит в поле зрения письменных источников (сирийских, затем хеттских, египетских и финикийских, в целом охватывая XVIII—XI вв.) как страна Аласия. Единственное серьезное возражение против идентификации Кипра с Аласией — это слабость археологических свидетельств связей Кипра с хеттами. Однако связи с хеттами, документированные письменными источниками, носят чисто политический характер и отнюдь не всегда дружественный. Вероятно, здесь принципиально не совпадают плоскости отражения действительности, как это отмечали по другим поводам Ю. Эггерс и Р. Гахман.⁹⁾ Любопытно, что кипрское слоговое письмо, документированное с XV в., восходит к критскому линейному письму А, тогда как контакты обоих островов в XVI—XV вв. не были тесными (стр. 66). Слоговое письмо дожило вместе со всей культурой бронзового века на Кипре до прихода в XIII—XII вв. ахейцев (седьмого народа на Кипре) и применялось здесь еще в XI в. для записей на старом этеокипрском, негреческом языке. Слоговым письмом здесь позже еще долго пользовались греки для передачи уже греческих слов, то ли потому, что пришли сюда с ахейской письменностью и не утратили ее в «темные века», то ли потому, что приспособили для своих нужд местное слоговое письмо, когда на материке не было никакого, и сохранили его, когда на материке был создан алфавит на базе финикийского.

Во всяком случае заселение острова ахейцами происходило постепенно, в основном мирным путем, а это неминуемо должно было способствовать сохранению ряда (159/160) традиций. И действительно, остров еще долго заметно отличался от остальных мест эллинского мира культурными особенностями и диалектом, а в Амафусе еще и в IV в. до н. э. говорили на этеокипрском языке. На Кипре греки почитали Аполлона Аласийского в виде рогатого божества восточного облика (две фигуры приведены в книге), а Афродита (по преданию, родившаяся на Кипре) многими чертами родственна древневосточной Иштар.

Если в пору бурных контактов и перемешиваний, с постоянным наплывом новых колонистов из огромного и влиятельного эллинского мира, могло уцелеть, сохраняя свой язык в течение 10 веков (с XIII по IV), старое этеокипрское население, то, применив эту меру к случаям известного соседства нескольких народов на острове, мы вправе проникать в тысячелетнюю глубину истории острова в поисках миграций, приведших к этнической пестроте.

Именно такой казус и представлен на Крите. Согласно Гомеру (Одиссея, XIX, 175-178), на рубеже II—I тыс. до н.э.

Если этеокритяне других источников — народ, по самому названию древний, исконный на Крите ко времени прибытия ахейцев, — совпадают с «первоплеменной породой воинственных критян», то получаем пять народов, вторжения которых надо отыскать, вероятно, в истории бронзового века (II тыс. до н.э.) на Крите.

Дорийцы были последними; их продвижение на юг относится к последним векам II тыс., ко времени после Троянской войны. Ахейцы прибыли раньше (в этой войне уже участвовал ахейский царь Крита), и исследователи спорят, было ли началом ахейской эры на Крите вторжение, разрушившее около 1400 г. Кносский дворец и напоминающее некоторыми подробностями миф о Тесее, или ахейские дружины уже за несколько десятилетий до того приобрели значительное влияние на острове. За вычетом этих двух этнических групп остаются три народа: 1) кидоны, уже не являющиеся активной силой и сохранившиеся на западе, видимо, в небольшом очаге с незапамятных времен (как позже этеокиприоты в Амафусе), 2) этеокритяне, которых ахейцы, судя по наименованию, считали традиционными владельцами одноименного острова (возможно, совпадают с «крети» Библии), и 3) пеласги, общий ареал которых указывает на северное происхождение, а проживание в Кноссе, столице,— на важную роль — возможно, господство на острове в какой-то период его истории.

Сравнение с Кипром показывает, что на Крите могли быть и более древние вторжения, результаты которых не сохранились непосредственно в виде отдельных народов ко времени Гомера.

Примечательно, что восточные народы и Египет знали Крит и критян в гораздо более давние времена (засвидетельствовано с, конца III тыс.) под именем Каптара, Каптра, Кафтор, кефтиу. У самих греков память об этом народе и имени не сохранилась, если не считать названия города Катры на Крите, основанного легендарным Катреем, сыном Миноса. На Крите греческая мифология размещает сказочных тельхинов, куретов и дактилов, прообразами которых могли быть божества, а могли быть и этносы. Не раз отмечалось сходство гомеровских сказочных феаков с реальными критянами. Таким образом, в нашем распоряжении есть еще целая серия этнонимов для размещения на Крите в III тыс. и глубже.

Всем этим данным резко противоречит традиционная концепция непрерывною культурного развития одного и того же населения на Крите в течение более полутора тысячелетий медно-бронзового, века. Неолиту Платон почти не уделил места в своем обзоре, но по сводке Г. Мюллера-Карпе¹⁰⁾ можно видеть, что трехтысячелетнее развитие неолитической культуры на Крите долго выглядело однообразным лишь вследствие слабой изученности. Разные слои неолитического Кносса тяготеют к разным (160/161) культурным очагам, преимущественно северным — Анатолии, Балканскому полуострову. Во всяком случае бескерамический неолит нижних слоев, прочерченная керамика с пунктацией из средних слоев, керамика с углубленным пролощенным орнаментом и расписная керамика принесены тремя-четырьмя разными группами населения. То пестрое или смешанное население, которое сложилось на Крите к исходу неолитического периода, вероятно, внесло свой вклад в раннеминойскую культуру преддворцового времени, однако лишь немногие считают возможным трактовать переход к этой новой культуре как результат местного развития. Платон не разделяет это мнение. Как и большинство археологов, он видит в начале бронзового века свидетельства присутствия новых этнических элементов анатолийского и протоливийского происхождения. Если бы, однако, он сопоставил оба ряда нововведений — африканские и азиатские, — то, возможно, нашел бы, что первые, хотя и менее обильны, относятся к интимной сфере культуры (набедренные повязки, щипчики для удаления волос, амулеты, музыкальные инструменты религиозного назначения — систры и т.п.) и несомненно свидетельствуют о приливе нового населения, тогда как вторые (формы и техника керамики, мотивы орнаментации, металлообработка, культовый топор лабриса) при всем их обилии лишь отчасти свидетельствуют о миграции самих людей, а в большей мере могли передаваться при торговых контактах. Рубеж IV—III тыс. — это как раз время резкого подъема и бурных событий в дельте Нила и в соседних землях и сравнительно спокойный период в Анатолии. Возможно, что именно активные мореходы, прибывшие из Африки, сильно интенсифицировали контакты с Малой Азией. Итак, один-два новых народа на Крите.

Наступление дворцового периода (CM I В — CM II) одни связывают с внутренними социальными сдвигами (сложение государств), другие — с вторжением завоевателей. Л. Палмер реконструирует вторжение лувийцев, родственных индоевропейским хеттам и лувийцам, к этому времени заселившим Малую Азию. Основания гипотезы — совпадения топонимики и сходство критских дворцов с дворцом в Бейдже-Султан. Платон не отвергает эту гипотезу, но подчеркивает, что новые явления на Крите — органическое продолжение старой культуры. Комбинация местных традиций и тенденций с вторжением воинственных иноземцев представляется наиболее правдоподобным объяснением фактов. Заметим, что при образовании государств социальные сдвиги часто совпадают с вторжениями иноземцев — как потому, что внутренние столкновения ослабляют сопротивляемость общества вторжениям извне, так и потому, что военные потрясения разрушают ослабевшую старую структуру в обществе, взрывают накопившуюся напряженность, служат катализатором внутренних процессов кристаллизации новых сил. Если тягу к строительству дворцов, введение пиктографического письма (иероглифов), гончарного круга и оловянистой бронзы можно объяснить социальными сдвигами, то резкое изменение костюма и всего облика статуэток, появление новых типов святилищ (теменос на вершине горы, в частности на горе Юкта, к которой впоследствии приурочивался культ Зевса), добавление новых типов погребений (в пифосах) говорят о примеси нового этнического элемента, а переживание таких же старых типов и культовых явлений (оссуарии и ларнаки, тавромахия и т.п.) и общая преемственность всей культуры свидетельствуют о сохранении старой этнической основы.

Следующий исторический рубеж — наступление новодворцового времени (СМ III — ПМ II). Платон решительно встает на сторону тех, кто видит в этом событии (около 1700 г.) результат природной катастрофы — землетрясения (стр. 163). Мною уже были приведены аргументы (разрушение всех поселений, пожары, изменение планов дворца, упадок в технологии керамики и резкое изменение ее форм, смена святилищ, кроме Зевсова на г. Юкта, введение меча-рапиры, шаровар и т.д.) в пользу того, что здесь произошло вторжение иноземцев; прародину их мне представилось возможным усмотреть на Дунае.¹¹⁾ Заметную разделенность новодворцового времени (161/162) на подпериоды Платон объясняет двумя последующими катастрофами — и тоже природными, и тоже землетрясениями: около 1600 г. и около 1450 г. (стр. 164, 168), последнее — в связи со взрывом вулкана у Санторина и гибелью минойской Феры (наиболее вероятный прообраз гибели Атлантиды).

После этого, уже под властью ахейцев, по Платону, из всех дворцов лишь Кносский просуществовал примерно до 1380 г., а по Палмеру дворцы еще в полном блеске дожили примерно до 1200 г. Затем дорийцы вытеснили старое население в глухие горные районы, где негреческая речь продержалась до классического времени.

Чуть ли не каждая перемена в культуре находила у того или иного исследователя объяснение социальными сдвигами, у других — природными катастрофами — всем, что могло бы заменить гипотезу вторжения. Нередко землетрясения густо накапливались в хронологическом ряду у одного и того же исследователя, как у Платона в его истории новодворцового времени: крупное землетрясение каждые несколько веков. Не странно ли, что, как только Крит вступил в зону освещенности письменной историей, подземные божества смилостивились и остров перестало трясти, социальные сдвиги стали носить менее разрушительный характер, и лишь иноземцы все продолжали волна за волной прибывать на остров и селиться на нем вплоть до турок и англичан… Лишь одна из предположительных стихийных катастроф, взрыв вулкана у Феры, подтверждена недвузначными археологическими фактами, имела действительно грандиозный размах и, вероятно, нашла отзвук в предании о гибели Атлантиды. Однако и виновность этой катастрофы в гибели минойской культуры не может быть признана безоговорочно, пока не отведены серьезные аргументы Дж. Пендлбери против землетрясения и в пользу инвазионного объяснения (пожары, сохранность неустойчивых конструкций, разграбление).¹²⁾ Дж. Пендлбери связывал это событие с экспедицией Тесея.¹³⁾ Новейшие исследователи вообще отодвигают дату взрыва на полвека от гибели поселений (не ПМ I В, а ПМ I А).¹⁴⁾

Если попытаться — сугубо предположительно — идентифицировать этнонимы, упомянутые вначале, с реконструируемыми вторжениями на Крит, то непосредственными предшественниками ахейцев должны оказаться пеласги: о них сохранилась наиболее живая память у греков, они еще населяли при ахейцах Кносс — столицу Крита, они обладали высокой культурой (Гомер называет их божественными), почитали Зевса (Зевс Пеласгийский у Гомера) и господствовали над значительной частью Средиземноморья. В таком случае минойцы новодворцового времени, прибывшие около 1700 г. с севера и управляемые Миносом I и Миносом II, — это пеласги. Если верно выведение филистимлян (пуласати), прибывших в XIII—XII вв. в Палестину и давших ей название, с Крита, то предлагавшаяся увязка их с пеласгами (в афинском варианте: пеласти) могла бы подтвердить идентификацию последних с новодворцовым населением Крита. Платон отказывается от того толкования мифа о Тесее, которое стало общепринятым и наиболее ярко изложено у Дж. Пендлбери. Кстати, в мифе нет никаких указаний на разгром: там идет речь лишь об убийстве Минотавра и удачном бегстве ахейцев. Его нужно приурочивать ко временам до 1450 г.

Несмотря на то что пеласги еще жили при ахейцах в столице, «настоящими критянами» (этеокритянами) именовались не они, а, видимо, прежние владельцы острова — крети восточных сведений. Кроме совпадения их имени с названием острова и аттестации их как аборигенов, в эллинской традиции не осталось памяти о периоде их господства — первых веках II тыс., времени первых дворцов, не говоря уже о лувийском происхождении этого народа.

Еще раньше, в течение всего III тыс. до н. э. (преддворцовое время), островом владел и развивал на нем раннеминойскую культуру народ, тесно связанный с Египтом и Левантом, — в это время, вероятно, и проникли к египтянам и народам Азии (162/163) названия «Кафтор», «кефтиу» и т. п. Было бы заманчиво связать этот термин с этнонимом «кидоны» (Κύδωνες), засвидетельствованном в кносских табличках как kudonja.

Для неолитических предшественников остаются лишь какие-то из мифических имен.

Возможно, однако, что название пеласгов перешло к носителям новодворцовой культуры от предшествующего, лувийского (?) населения. Тогда вся колонка имен передвигается на одну ступень в глубь веков, и термины «Кафтор», «кефтиу» можно будет считать восходящими по времени контактов египтян с неолитическими обитателями Крита. Но в этом случае для завоевателей, возведших новые дворцы, не остается отдельного этнонима и придется допустить, что их собственное имя было забыто или удержалось лишь в числе мифических имен, что маловероятно.

Только полностью восстановив последовательный ряд вторжений и оценив каждый раз соотношение принесенного культурного багажа с вкладом аборигенов, можно проследить логику культурного развития острова, выявить закономерности и инвариантные характеристики, синтезировать историю культуры острова как единый процесс.

Во всем мире у археологов ныне миграционные гипотезы непопулярны, к ним проявляют обостренный критицизм и прилагают завышенные методические критерии и требования. Здесь не место разбирать причины этих современных умонастроений. Не избежал этого скептицизма и увлечения природными катастрофами (преимущественно землетрясениями) и Карагеоргис, в гораздо большей мере задет ими Платон. Останавливаясь перед резкими разрывами в культурном потоке и не будучи в силах убедительно объяснить их социальными сдвигами или природными катастрофами, но в то же время избегая по возможности миграционных гипотез, Платон вынужден излагать культурную историю острова несвязанными отрывками, обособленными кусками. Чтобы придать единство описываемому процессу, автор книги неоднократно подчеркивает инвариантные особенности критской культуры: близость людей к природе, чувствительность, живость, миролюбие и т.п. Но в развитии главное — движение. Поэтому развитию придают цельность и единство не столько константы, сколько логика, последовательность и связь изменений. В книге Карагеоргиса эта проблема не поставлена, в книге Платона поставлена, но не решена.

Можно было бы отметить в книге Платона элементы модернизации (он находит черты феодализма в минойском Крите), идеализацию минойских жизненных норм и быта, подмену термина «этнос» термином «раса». Однако не этими недостатками определяется основное содержание книги и ее значение, что мы старались показать выше в нашем разборе.

В целом обе книги дают непрофессиональному читателю яркое представление о важнейших островных культурах Средиземноморья. Археолога же они ставят перед новейшим обзором внушительных итогов работы в двух самых благодатных естественных «экспериментальных лабораториях» археологии и побуждают продумать достигнутые результаты и нерешенные проблемы, важные для всех ее отраслей.

^*) См. также рецензию С.И. Радцига на эту книгу Н. Платона в ВДИ, 1968, № 3.

¹⁾ J.D. Еvans, Islands as Laboratories for the Study of Culture Process, in: «The Explanation of Culture Change: Models in Prehistory. The Papers of the Research Seminar on Archaeology and Related Studies, Sheffield, December 1971», Sheffield, Duckworth, 1972.

²⁾ F.G. Mayer, Cypern. Insel am Kreuzweg der Geschishte, Stuttgart, 1964.

³⁾ Ср. Л.С. Клейн, С.С. Mиняев, Ю.Ю. Пиотровский, О.И. Хейфец, Дискуссия о понятии «археологическая культура» в проблемном археологическом семинаре Ленинградского университета, СА, 1970, № 2, стр. 300.

⁴⁾ Н.W. Catling, Cyprus in the Neolithic and Bronze Age, CAH, Fascicles № 43, Cambr., 1966.

⁵⁾ Там же, стр. 19.

⁶⁾ J. Mellaart, The Chalcolithic and Early Bronze Age in the Near East and Anatolia, Beirut, 1966, карты VIII и IX.

⁷⁾ Е. Gjerstad, Studies on Prehistoric Cyprus, Uppsala, 1926, стр. 71-72.

⁸⁾ Л.С. Клейн, Краткое обоснование миграционной гипотезы о происхождении катакомбной культуры, Вестник ЛГУ, 1962, № 2, стр. 78, рис. 1 на стр. 82.

⁹⁾ J. Eggers, Einführung in die Vorgeschichte, München, 1959; R. Hachmann, Goten und Skandinavien, 1970, стр. 324-327, 473.

¹⁰⁾ Η. Müller-Karpe, Handbuch der Archäologie, Bd II, München, 1969.

¹¹⁾ Л.С. Клейн, Феномен CM III и вопрос о языке линейного письма А, Вестник ЛГУ, 1971, № 8, стр. 110-113.

¹²⁾ Дж. Пендлбери, Археология Крита, М., 1950. стр. 248.

¹³⁾ Там же, стр. 250.

¹⁴⁾ Μ.I. Finley, Early Greece: the Bronze and Archaic Ages, L., 1970, стр. 45, прим. 1: см. также рец.: S. Hood, In: Antiquity, XIV, 1970, стр. 155.