Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Назад К содержанию Дальше

Структурная симметрия «Одиссеи»
и роль божественной воли в композиции поэмы

Выше речь шла о том, какое значение для исследования вопроса об единстве гомеровского эпоса имеет анализ структуры поэмы. Как было показано, вся структура «Илиады», начиная с малых форм и кончая общей композицией поэмы, опирается на четкую симметрию. Со своей стороны, эта симметрия, исходящая из принципов круговой композиции, дает поэту возможность подчинить основанную на определенной логике последовательность взаимоотражающих сцен вполне конкретной идее развития эпического конфликта. На примере «Илиады» мы показали, что симметричным расположением схожих (идентичностью или полярностью) сцен поэт достигает, двух противоположных целей — в первом случае он подводит слушателя к центральным событиям, во втором же — постепенно отдаляет от них. Как было отмечено, все действие в «Илиаде», основные конфликты, движимы единой силой — волей бога. С волей Зевса связаны как зарядка действия в начале поэмы, так и разрядка в конце ее. Следовательно, можно сказать, что принцип поэта «Илиады» — завершение начатого по воле бога конфликта по той же божественной воле, божественным примирением, причем композиционное единство поэмы он строит на симметричном расположении взаимоотражающих сцен. Естественно, если «Одиссея» принадлежит Гомеру, то, по всей вероятности, она должна проявить связь с «Илиадой» в идее развития эпического конфликта и симметричности своей структуры. Это не означает, что композиционные принципы, засвидетельствованные в двух гомеровских поэмах, должны быть совершенно идентичными. Напротив, вполне естественно, что на протяжении лет представления поэта о художественной форме и композиционном единстве могли в некоторой степени измениться — параллельно с развитием нового стиля или в результате деградации старого. И этот процесс не мог не найти отражения в его творчестве. Однако следует заметить, что подобные изменения коснулись бы отдельных закономерностей [102] структурного характера, но не общего принципа формирования эпоса, характерного для одной поэтической концепции. Уйтман, который провел интересный анализ структуры «Илиады», отметил, что в «Одиссее» в целом нарушен принцип четкой симметрии, хотя в отдельных ее частях можно найти симметричное расположение сцен в отношении центра.¹⁾ Согласно С. Бертмену,²⁾ изучавшему «Одиссею» с точки зрения структурной симметрии, композиционные принципы поэмы едины. Анализ Бертмена более или менее убедительно показывает, что большинство взаимно уравновешивающих эпизодов «Одиссеи» расположены в поэме по принципу круговой композиции, отдельные же части непосредственно повторяют последовательность сцен. Исследователь старается представить и схему симметричности целой поэмы. Безусловно, эта схема весьма интересна, но она имеет один существенный недостаток. В ней в ряде случаев сопоставлены сцены, имеющие неодинаковое значение и характер. Например, вся «Феакия» для Бертмена представляет лишь одну сцену — рассказ Одиссея о своих приключениях и противопоставлена краткому рассказу Одиссея о своих странствиях (XXIII.306-341). Упущены в схеме и столь значительные эпизоды, как собрание богов в начале V песни, второе «Царство теней» в XXIV и т. д. Вместе с этим автор, как правило, не объясняет, на основе чего сопоставляет он отдельные сцены. Все это придает схеме Бертмена механический характер и вызывает немало споров. Однако мы все же считаем, что подобный анализ поэмы может дать ответ на основной вопрос, едина ли «Одиссея»? Мы постараемся представить результаты нашего анализа композиционной симметрии «Одиссеи» и показать, в сколь органичной связи находится эта симметрия с гомеровским принципом развития эпического конфликта. В нашей схеме учитываются лишь основные моменты поэмы, имеющие определенное значение в развитии действия. Следует отметить, что наша схема не противоречит схеме Бертмена, только она более полная и в каждом отдельном случае исходит не только из чисто формального анализа текста, но и из идейного. При сопоставлении блоков действия, отдельных сцен мы учитываем, что действие в «Одиссее» многослойное. Здесь мастерски чередуются друг с другом, с одной стороны, рассказ о возвращении Одиссея с Огигии на Итаку (вместе со странствием Телемаха и истреблением женихов) и то, что рассказывают Одиссей, Нестор или Менелай о своих приключениях. Структурную симметрию поэмы мы ищем в ее peaльном действии, которое [103] имеет свое начало — собрание богов и решение о возвращении Одиссея, и свой конец — божественное примирение Одиссея и кефаленийцев. Именно это действие является единым и все его эпизоды взаимно связаны во времени и вытекают один из другого.

1. Центром поэмы, безусловно, можно считать мирное возвращение Одиссея и Телемаха на Итаку. Здесь завершается одна из центральных линий развития действия в поэме, посвященных описанию возвращения Одиссея. Здесь же намечается новая линия развития действия, предусматривающая месть и истребление женихов. Эту центральную часть можно назвать — Мирное возвращение Одиссея и Телемаха на Итаку. Со своей стороны, ее можно представить в совокупности следующих сцен, расположенных симметрично в отношении друг друга:

2. Центральной части поэмы предшествует блок действия — Феакия — который можно представить в совокупности следующих сцен:

За центральной частью следует блок действия, описывающий прибытие Одиссея в свой дворец, и возмездие — блок, проявляющий явную связь с Феакией:

Итак, вся история странствий Одиссея, представленная в Феакии, завершается гибелью его спутников по причине их собственных преступностей (ατασθαλίαι) — не вняв советам Одиссея, они зарезали священных быков Гелиоса. История возмездия в XVII—XXII также кончается гибелью всех женихов по причине их собственных преступностей — не поверив Телемаху, Ментору и Галитерсу, они насильствовали в доме Одиссея. Возможность сопоставления этих двух моментов придает большее значение словам Эвпита (XXIV.425...), в которых явно подчеркивается связь между гибелью спутников Одиссея и женихов. Эвпит винит в этом зле Одиссея. Однако из слов Галитерса, а также из других мест поэмы явствует, что причина гибели женихов в их же собственной преступности:

«которые (женихи) натворили много дел злыми преступностями».

(XXIV.458)

И спутники Одиссея

«Погубили себя собственными преступностями».

 (I.7)

Итак, причина гибели итакийцев как в одном, так и в другом случае — в их преступности (ατασθαλίαι).³⁾

3. Фактическому началу возвращения Одиссея предшествует эпизод у Калипсо, состоящий из следующих сцен:

За истреблением женихов следует блок действия, состоящий из следующих сцен:

В этих блоках схожая последовательность типологически схожих сцен служит двум различным целям. В случае Калипсо уход Одиссея означает перенесение внимания слушателя или читателя на основной конфликт, а в случае Пенелопы, напротив, направление действия к финалу.

4. Этой основной части поэмы предшествует блок действия, который, с одно» стороны, дает импульс всему возвращению Одиссея, с другой же, — является своего рода переходной ступенью от вступительной части поэмы к центральным событиям. Это — эпизод направления Зевсом Гермеса к Калипсо, который можно представить в совокупности двух основных сцен:

В данном случае следует заострить внимание на том, что слово Зевса, являющееся фактически отголоском желания Афины (I.81...), в основном определяет весь дальнейший ход событий. Одиссей должен возвратиться на родину:

«Ибо такова его участь, увидеть друзей и достигнуть дом высококрытый и землю отцов».

(V.41-42)

Что представляет собой остров Калипсо, на котором находится Одиссей? Это фактически обитель вечности, где приостановлено течение времени для Одиссея, ибо Калипсо желает сделать его бессмертным. Следовательно, остров Огигию можно в некотором смысле уподобить царству смерти. В связи с этим интересно отметить, что Гесиод (Теог. 805-806) обозначает потоки Стикса термином ωγύγιον. На этом острове Одиссей отдален от земной жизни, однако душа его [106] тянется к ней. Сравнивая, по просьбе Калипсо, бессмертную нимфу с Пенелопой, Одиссей отмечает, что невозможно сравнить достоинства смертного с достоинствами богини, однако все же предпочитает возвратиться домой:

«Но... я так желаю и думаю каждый день
Об отправлении домой и об узрении дня возвращения».

(V.219-220)

Если учесть, какой путь проделал Одиссей до прибытия на остров Калипсо, включая «Царство теней» и то, что островом Огигией фактически завершаются странствия Лаэртида в ирреальном мире, то весь путь Одиссея от Калипсо к Итаке можно представить дорогой из потустороннего мира к жизни и действию.⁴⁾ Миссия Гермеса в данном случае вполне соответствует его сущности. Он отправляется к нимфе, чтобы возвратить Одиссея из обители вечности в жизнь. Поэтому-то:

«Взял он и жезл свой, по воле его наводящий на бодрых
Сон, отверзающий сном затворенные очи у спящих;
В путь устремился с жезлом многосильный убийца Аргуса».

(V. 47-49)

Здесь Гермес явно предстает с теми своими атрибутами, которые характерны для него как бога, сопровождающего души. Он держит в руках жезл, с помощью которого, по своей воле, одним закрывает глаза, а другим открывает. Следовательно, в его обязанность входит усыпление либо отрезвление людей.⁵⁾ Согласно же «Илиаде» (XIV.231), сон и смерть — братья. В данной части поэмы Гермес отправляется именно для отрезвления Одиссея, для его возвращения в жизнь.

С этой частью, по нашему мнению, можно соотнести тот блок действия «Одиссеи», который следует за основной частью поэмы и представляется нам в совокупности следующих сцен:

Интересно, что Гермес и здесь предстает с теми же атрибутами, что и в соответствующем месте V песни при описании свойств его жезла. Здесь XXIV песнь почти дословно повторяет V (ср. V.47-49 и XXIV.2-4). Это не вызывает удивления, ибо Гермес и здесь выполняет одну из основных своих функций — сопровождающего души. Однако, если в V песни его функцией было возвращение Одиссея в жизнь, здесь — напротив — он сопровождает души женихов в обитель вечности, смерти. Две совершенно противоположные цели его миссии — в одном случае отрезвление усыпленного, а в другом, закрытие глаз мужьям — имеют вполне определенную функцию в композиции поэмы: первая означает направление действия к основному конфликту, вторая же — к логическому финалу, вызванному этим конфликтом.

Собрание душ героев, разговор между душами Амфимедона и Агамемнона мы считаем отражением собрания богов V песни. Если в V Зевс определял весь последующий ход последнего эпизода возвращения героев из-под Трои — возвращение Одиссея, то здесь душа Агамемнона подытоживает все случившееся и ставит события на свои места.⁶⁾ Данный эпизод фактически является переходной ступенью от основного конфликта к финалу. Заслуживает внимания то обстоятельство, что здесь, как и в случае сопоставления блоков со сценами Олимпа «Илиады»,⁷⁾ сцены соотносятся друг с другом не по принципу параллельного деления, а круговой композиции.

5. Этим событиям в начале поэмы предшествует история путешествия Телемаха, которую мы представляем в форме совокупности трех сцен:

Отражением данного блока в конце поэмы мы считаем отправление Одиссея к отцу, в котором также выделяются три сцены:

6. Этим эпизодам, со своей стороны, во II песни предшествует:

Собрание итакийцев.

За ними в XXIV следует также

Собрание итакийцев.

7. Собранию итакийцев в начале поэмы предшествует эпизод, в котором закладывается основа всего действия поэмы. Данный блок нам представляется в совокупности следующих сцен:

Этому блоку соответствует совокупность сцен, следующая за собранием итакийцев в XXIV:

Как видим, в первом случае действие Афины направлено к тому, чтобы все привести в движение, направить ход событий к возмездию. Принятие Телемахом совета богини фактически дает начало действию. Во втором же случае все старания Афины направлены к примирению итакийцев, следовательно, и к приостановлению хода действия. Принятие [109] итакийцами ее призыва фактически означает завершение конфликта.

8. По нашему мнению, завязка всей композиции «Одиссеи» — в начале поэмы слово Зевса: человек, не послушавшийся призыва богов, погибнет, как это случилось с Эгистом, не послушавшимся воли Зевса, переданной ему Гермесом, — и в конце — знамение Зевса. Одиссей прислушивается к воле Зевса, переданной Афиной. Божественное примирение.

Эти два момента, думаем, определяют всю концепцию развития конфликта поэмы.⁸⁾ Слово, которое произносит Зевс в начале поэмы и которое связано с Эгистом, рядом исследователей считается не совсем логичным в данном месте. Однако, как указывают некоторые современные гомерологи, оно является великолепным примером проведения параллели между коварным убийством Агамемнона и возвращением Одиссея. И действительно, через всю поэму красной нитью проходит идея сопоставления судьбы Агамемнона с возвращением Одиссея, измены Клитемнестры — с верностью Пенелопы, мужества Ореста — с доблестью Телемаха, коварства Эгиста — с насилием женихов. Согласно словам Зевса, люди напрасно винят богов в том, якобы все плохое, приключившееся с ними, исходит от бессмертных. Они своими преступностями (ατασθαλίαι) приносят себе многие беды, сверх предначертанных судьбой, хотя боги их предостерегают. Взять хотя бы Эгиста. Он вопреки предопределению судьбы женился на супруге Агамемнона и убил возвратившегося домой Атрида, хотя Зевс предупредил его через Гермеса не делать этого. Не поверил он благожелательному Гермесу и, вот, пришлось расплатиться за все. Следовательно, основной смысл слова Зевса заключается в том, что, если человек совершит что-то сверх судьбы (в результате своей преступности), наперекор воле бога, он за это ответит. И, действительно, вся поэма является иллюстрацией этого довода. Спутники Одиссея погибли, однако

«Они погубили себя своими же преступностями...» (I.7)

Так и женихов

«постигла постыдная судьба из-за преступностей» (XXII.317)

Если с этой точки зрения рассмотреть и другие места поэмы, в которых обобщаются причины гибели спутников [110] Одиссея или женихов, то во всех почти случаях указывается на их собственную преступность. Однако если герой внемлет истинному призыву бога, он не причинит себе несчастья сверх судьбы. Примером этому служит сам Одиссей. В финальной сцене, после того как итакийцы, напуганные призывом Афины, прекращают битву, разбушевавшийся Одиссей вновь атакует противника. Зевс подает знак Афине молнией, а она, в свою очередь, призывает Одиссея остановиться, не гневать Зевса. Одиссей покоряется призыву Афины, за этим следует установление мира.

Следовательно, двоякое отношение людей к воле бога влечет за собой два последствия;

Эгист, которому Зевс устами Гермеса велит отказаться от своих намерений, не покоряется богу и в конце концов гибнет из-за своей преступности.

Одиссей, которому Зевс устами Афины сообщает отказаться от своего намерения, покоряется богу, что предвещает божественное примирение.

Этим и завязывается вся композиция поэмы. Если представить все вышесказанное единой схемой, то структурная симметрия «Одиссеи» приняла бы такую форму (см. таблицу II).

Естественно, симметричность всей композиции поэмы говорит о том, что этот же принцип симметрии частей должен подтверждаться и в более маленьких структурах поэмы. Достаточно ознакомиться с многочисленными схемами Бэртмена, в которых, возможно, немало спорных моментов, чтобы убедиться в универсальности принципа симметрии в поэме, проявляющегося как в построении, так и во взаимоотношении отдельных сцен. В «Одиссее», как и в «Илиаде», довольно высок удельный вес принципа т. н. «парадигматического взаимоотражения», подразумевающего повторение композиционных законов, разных мотивов, использованных в одной сцене, не только в типологически схожей с ней другой сцене, но и в ряде сцен одновременно. Примеров этого много в поэме, их перечисление завело бы нас слишком далеко, тем более, что об этом гомеровском принципе речь шла выше при анализе «Илиады». Здесь же отметим, что в более малых структурах, какими являются композиции речей отдельных героев «Одиссеи», наблюдаются некоторые расхождения с «Илиадой». Этот вопрос более подробно мы рассмотрим ниже, когда коснемся взаимоотношения принципов геометрического искусства и гомеровского эпоса.

Итак, анализ структуры цельной поэмы показал, что типологически схожие блоки действия «Одиссеи» расположены в отношении центра симметрично и образуют т. н. круговую композицию: [111]

АБВГДЕЖЗ Ж'Е'Д'Г'В'Б'А'

Что же касается последовательности сцен внутри блоков, то они соотносятся друг с другом по принципу параллельного деления (абв... абв...). Таким образом, в композиции «Илиады» и «Одиссеи» использованы совершенно идентичные принципы структурной симметрии. Как было отмечено, симметрия в поэме соответствует совершенно определенному принципу развития конфликта. Основной характерной чертой данного принципа можно считать завершение возникшего по воле бога конфликта той же божественной волей..

Нетрудно заметить, что как в «Илиаде», так и в «Одиссее» в начале конфликта стоит бог: в «Илиаде» — Зевс, в «Одиссее» — Афина. Правда, и в «Одиссее» воля Зевса наивысшая, но здесь он стоит дальше от хода событий, чем в «Илиаде». Фактически основной движущей силой в «Одиссее» является Афина. Зевс не сам составляет план возвращения Одиссея, как это было в «Илиаде» в случае обманчивого сна, а лишь соглашается с планом Афины и разрешает реализовать его (в начале V песни слова Зевса лишь развивают план Афины). В данном случае необходима лишь его «истинная воля» (νημερτέα βούλη). Все то, что затем происходит в поэме, фактически является реализацией плана Афины. Следовательно, в ее руках завязка всех центральных конфликтов поэмы. Уже в первой песни она ставит перед Зевсом вопрос о возвращении Одиссея (I.48...) и сама предлагает ему план действия (I.84...), в котором предусмотрено почти все, что затем происходит в поэме. С этого момента Афина появляется всюду, где требуется помощь Одиссею или Телемаху. В данном процессе постепенно вырисовываются две основные необходимые для конфликта противостоящие стороны — Одиссей с Телемахом и женихи Пенелопы. В поэме происходит столкновение между ними. Однако истребление женихов и опознавание Одиссея Пенелопой все еще не является завершением конфликта. Для снятия противоречия с противоборствующих сторон необходимо т. н. божественное примирение. Именно о таком примирении повествуется в конце XXIV песни. Мотив действия кефаленов, идущих мстить Одиссею, довольно четко сформулирован в словах Эвпита, отца одного из женихов — Антиноя: в них обоснована вина Одиссея — он виновен перед соотечественниками, во-первых, в том, что увел за собой в Трою и погубил кефаленских мужей и, во-вторых, возвратившись, сам истребил лучших кефаленов (XXIV.426...). В словах Медона (XXIV.443...) явно подразумевается, что Одиссей был бы виновен, если бы действовал сам, однако [112]

«Все это он совершил не против воли бессмертных богов!»

В предельно критический момент, когда должен разгореться кровопролитный бой, Афина вновь обращается к Зевсу — продолжить или завершить злую войну? (473...); Зевс, настроенный миролюбиво (478...), дает Афине возможность делать так, как она того желает (ερξον οπως εθέλεις 481), но все же высказывает свою волю:

«Да будут богатство и мир (на земле) — вдоволь!» (486)

И Афина немедля призывает настроенных к бою итакийцев: «Приостановите бой» (531), а после того, как Зевс послал «чадную молнию» (539) и Одиссей смирился:

«Скоро потом меж царем и народом союз укрепила
Жертвой и клятвой великой принявшая Менторов образ
Светлая дочь громовержца богиня Афина Паллада».

(546-48)

Это и является логическим финалом, завершением конфликта, ибо, если действия Одиссея и Телемаха во всем произведении фактически направляются божественной волей и если истребление женихов — реализация той же самой воли, то поэт постарался бы показать и то, как та же самая божественная воля примирит Одиссея (и Телемаха) с противоположной силой, имеющей, согласно «Одиссее», до самого финала произведения полное право на возмездие. Если бы не это примирение, в поэме конфликт остался бы незавершенным.⁹⁾

Все наше суждение до сих пор было нацелено на то, чтобы показать, сколь едина композиция «Одиссеи». Естественно, с течением времени поэма должна была претерпеть определенные изменения, однако они, очевидно, коснулись не цельной композиции поэмы, но лишь построения отдельных ее частей и, вместе с тем, настолько поверхностно, что не разрушили их основную структуру, того единства поэтических принципов, которое выявляется в композиции поэмы. [113]

По нашему мнению, анализ поэмы с учетом тех моментов, которые обсуждались выше, свидетельствует о том, что «Телемахия», «Царство теней» и XXIV песнь, к которым аналитики проявляют особое недоверие, являются необходимыми частями «Одиссеи». Несмотря на то, заметны в этих песнях следы интерполяции или нет, они тесно связаны со всей структурой поэмы и их изъятие нарушило бы единство произведения. [114]

Назад К содержанию Дальше

¹⁾ 396, стр. 288.

²⁾ 94; 95.

³⁾ Об этом более подробно см. ниже, стр. 147...

⁴⁾ То, что остров Огигии должен обозначать царство смерти, а Калипсо — богиню смерти, неоднократно отмечалось. В последнее время в связи с этим интересные соображения представил Торнтон (382, стр. 19; особенно см. стр. 27-32, здесь же литература по вопросу).

⁵⁾ О Гермесе, сопровождающем души, см. подробно 226.

⁶⁾ В данном случае интерес представляет то, что рассказ души Амфимедона перекликается, с одной стороны, с жалобой Афины Зевсу в начале V песни о судьбе Одиссея и Телемаха; с другой же, — дает ответ Агамемнону, душа которого призывала Одиссея в XI песни к осторожности в отношении к Пенелопе.

⁷⁾ Ср. выше, стр. 64...

⁸⁾ Ср. также 95, стр. 121.

⁹⁾ Ср. также замечание Стенфорда: «that ethically and morally the Odyssey cannot end at 23, 296 and that the poem makes this clear, consistently and costantly» (373, стр. 16). Следует отметить, что Шадевальдт, придающий моменту божественного примирения в конце «Илиады» особое значение (355а, стр. 10...), почему-то не видит необходимости такого же примирения в финале «Одиссеи».

Назад К содержанию Дальше