Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. К разделам: Греческий мир | Причерноморье | Крым

Скржинская М.В.
Реальные и вымышленные черты Северного Причерноморья
в трагедии Еврипида “Ифигения в Тавриде”

Древнейшие государства на территории СССР. 1986. М., 1988.
[176] — конец страницы.

В двух трагедиях Еврипида “Ифигения в Авлиде” и “Ифигения в Тавриде” сохранилось наиболее полное изложение сказаний о дочери Агамемнона. События разворачивались сначала в Греции, а затем на южном берегу Крыма. Это был самый известный из греческих мифов, действие которого происходило на территории нашей страны.

Отдельные моменты мифа, существовавшего в устном и письменном предании VII—V вв. до н.э., известны по мелким фрагментам из произведений Гесиода (Paus. I, 43, 1) и Стесихора (Philod. р. 24), по пересказу киклической поэмы “Киприи” (Procl. Chrest. 1) и кратким упоминаниям Пиндара (Pyth. XI, 22), Эсхила (Agam. 183), Софокла (Electr. 582) и Геродота (IV, 103). Более поздние писатели обычно излагают версию Еврипида, реже привлекают сведения перечисленных авторов.

Первоначально повествование касалось только того, как Артемида, разгневавшись на Агамемнона, препятствовала отправлению греческого флота из Авлиды в Трою. Умилостивить богиню можно было лишь приношением ей в жертву Ифигении, дочери предводителя греческого войска Агамемнона. В древнейшем варианте мифа Ифигения, по-видимому, погибала на костре. Ведь поклонение Артемиде Таврополе когда-то действительно сопровождалось человеческими жертвами. Об этом свидетельствует описание обряда в храме богини в Аттике: на шее юноши делался надрез так, чтобы капли крови падали на жертвенник (Eur. Iph. Taur. 1460-63). В V в. до н.э. обряд объясняли уже не как замену человеческой жертвы, а как воспоминание о том, что Орест чуть было не погиб на жертвеннике Артемиды Таврической (Eur. Iph. Taur. 1455-56).¹⁾ Несоответствие рассказа о человеческой жертве мировоззрению греков VI—V вв. до н.э. привело к возникновению сюжета о том, что Артемида в последний момент послала на жертвенный костер лань, свое священное животное, а Ифигении даровала [176] жизнь в потустороннем мире в виде божества. В этом варианте миф был известен Гесиоду и существовал еще в середине V в. до н.э. среди греческих колонистов в Северном Причерноморье, когда с их слов его записал Геродот. Как божество Ифигения обитала в стране тавров, т.е. на южном побережье Крыма. Эпиклеза Артемиды “Тавропола”, сходная по звучанию с этнонимом “тавры”, а также широко известный греческим мореходам обычай тавров приносить в жертву своему божеству всех чужестранцев послужили толчком для связи в мифологическом сознании эллинов рассказа о перенесении Ифигении в Тавриду, после того как отец отправил ее на жертвенный костер.

У Еврипида мы впервые встречаемся с Ифигенией в Тавриде не преображенной в божество, а продолжающей свое земное существование в качестве жрицы храма Артемиды в стране тавров.

Сюда по велению оракула Аполлона прибывает брат Ифигении Орест вместе со своим другом Пиладом. Орест уверен, что Ифигении нет в живых, и никак не предполагает встретить ее у храма Артемиды, откуда по указанию Аполлона ему надо похитить священное изображение богини. Схваченные таврами, Орест и Пилад обречены на смерть, и Ифигения должна как жрица освятить новую жертву. Из разговора с пленниками она случайно узнает, что перед ней ее брат Орест, которого она видела в последний раз маленьким ребенком. После этого Ифигения решается похитить из храма кумир богини и бежать на родину вместе с Орестом и Пиладом. Их преследует царь тавров Тоант, и, когда пойманные беглецы уже обречены на жертву таврской богине, появляется Афина и приказывает их освободить. Оресту богиня велит построить в Аттике храм Артемиды, поместить туда кумир, а Ифигении стать жрицей богини, прозванной в память всего произошедшего Таврополой.

“Ифигения в Тавриде” — одна из последних трагедий Еврипида. Она была поставлена в 414—413 г. до н.э.²⁾ Как и в других произведениях этого периода поэт разрабатывает новое драматическое направление — “трагедию интриги”.³⁾ Зритель, хотя и знакомый с сюжетом мифа, находился в неведении, как именно Орест и Пилад спасутся от гибели, и каким образом Ифигения узнает брата. С большим вниманием должен был отнестись зритель и к сложной, не сразу понятной игре слов в оракуле Аполлона. Оресту кажется, что бог посылает его в Тавриду за статуей своей сестры, т.е. за кумиром Артемиды. Но одновременно под словом αύγγονος надо понять не только сестру Аполлона, но и сестру самого Ореста, о существовании которой он еще не подозревает. Кроме того, и слово «αγαλμα» относится не только к кумиру Артемиды, но и к Ифигении как любимице богини. В V в. до н.э. αγαλμα обычно обозначало статую, но Еврипид вложил в него также старинный смысл, известный из поэм Гомера, который обозначал этим словом [177] “то, чему радуются”. Поэтому выражение оракула λαβειν αγαλμα θεας (ст. 87) имеет двойное значение. Первое — “взять статую богини” — было сразу понятно Оресту, а второе открылось ему лишь в Таврике — “взять радость (т.е. любимицу) богини”, т.е. вернуть на родину свою сестру Ифигению.⁴⁾

Внимание Еврипида было сосредоточено отнюдь не на изображении страны тавров. Однако “Ифигения в Тавриде” — единственная сохранившаяся трагедия, действие которой происходит в Северном Причерноморье.⁵⁾ Кроме того, это самое древнее из немногих полностью сохранившихся произведений, где изложен интересующий нас миф, причем более поздние сочинения часто находятся под большим влиянием Еврипида.⁶⁾

В задачу нашего исследования входит рассмотрение трагедии Еврипида с точки зрения отражения в ней реальных и мифических черт северного побережья Черного моря и его обитателей.

Храм Ифигении был одним из объектов настойчивых поисков путешественников и ученых XIX в.⁷⁾ В своих изысканиях они руководствовались в первую очередь трагедией Еврипида, а также сообщением Геродота (IV, 103) о святилище тавров, где они приносили человеческие жертвы Ифигении, строками из “Писем с Понта” Овидия (III, 2, 49-56) с упоминанием храма, где некогда стоял похищенный Орестом и Ифигенией кумир Артемиды, и записью Страбона (VII, 4, 2; с. 308) о храме херсонесского божества Девы на мысе Парфений. Чаще всего с этим мысом отождествляли мыс Феолент, и там на высоком обрыве близ греческого Георгиевского монастыря помещали храм Ифигении.⁸⁾ Известный знаток крымских древностей А.Л. Бертье-Делагард доказал, что немногочисленные археологические находки у Георгиевского монастыря не могут быть отнесены к храму Девы, что античный Парфений не Феолент, а скорее всего Херсонесский мыс.⁹⁾ Советские археологи разделяют это мнение и не связывают никакие античные руины в Крыму ни с храмом Ифигении, ни с загородным храмом херсонесской Девы.¹⁰⁾

В 1910 г. вышло единственное комментированное русское издание “Ифигении в Тавриде”. Его автор В. М. Петр без всяких сомнений поместил храм таврической богини на мысе Феоленте [178] и даже указал там гавань, куда пристал греческий корабль, пещеру, где скрылись Орест и Пилад, и спуск к морю от храма.¹¹⁾ Столь буквальное толкование трагедии не получило дальнейшего развития в отечественной литературе. Однако описание храма у Еврипида и Овидия до сих пор воспринимается как характеристика реальной постройки.¹²⁾ Если это так, то у Еврипида сохранилось древнейшее описание монументального сооружения в Северном Причерноморье. Несмотря на всю привлекательность этой гипотезы, следует определить, какая реальность скрыта за словами античных авторов. Для этого рассмотрим их свидетельства в хронологическом порядке.

Геродот пишет, что тавры приносят в жертву чужеземцев в своем святилище, воздвигнутом на крутизне (IV, 103 — επι γαρ κρεμνου ιδρυται το ιρόν). Употребленное Геродотом слово ιρόν имеет общее значение, лучше всего передаваемое русским “святилище”. В нем не заложен образ того, что оно представляет, а лишь значение: “место, где происходит отправление религиозного культа”. Таким местом не обязательно должен был быть храм.

В труде Геродота есть случаи, когда историк уточнял, каким именно было описываемое им святилище ιρόν. Приведем два примера, где значение этого слова подразумевает разный смысл. Потерпев поражение от персов, карийцы укрылись в святилище Зевса Стратия, которое представляло большую платановую рощу (V, 119). Здесь ιρόν означает священный участок. В другом случае (II, 170) историк пояснил, что ιρόν Афины в городе Саис представлял храм.

В названных главах Геродот специально объяснил, каково было святилище божества. В главе же о таврах он не дал никаких сведений о виде таврского святилища, однако, как можно полагать из его рассказа, ни он сам, ни его информаторы не представляли святилище тавров в виде греческого храма, каким оно изображено в трагедии Еврипида.

Действие трагедии разворачивается перед храмом Артемиды Таврической. В диалоге Ореста и Пилада, подошедших к этому храму, можно различить отдельные черты его внешнего вида. Назовем их в том порядке, в каком они появляются в стихах Еврипида. Перед храмом находится алтарь, обагренный кровью приносимых в жертву эллинов (ст. 72-73), под карнизом алтаря лежат снятые с жертв доспехи (ст. 74); внутри храма стоит упавший с небес кумир Артемиды (ст. 87-88), сделанный из дерева (ст. 111), храм окружен высокими стенами (ст. 96), к нему надо подниматься [179] по ступеням лестницы (ст. 97), двери заперты на медные запоры (ст. 99). Храм имеет триглифы, между которыми есть пространство, куда может залезть человек (ст. 112). В песне хора упоминаются колонны храма и карнизы, отделанные золотом (ст. 127-128).

Перечисленные стихи рисуют храм как чисто греческое сооружение дорического ордера (триглифы характерны лишь для этого ордера). К греческим чертам относится также расположение алтаря перед храмом и помещение статуи божества внутри него¹³⁾.

Строение с триглифами, между которыми остается пустое место, не заполненное метопами, имеет весьма архаические черты. Первоначально греческие храмы строили из дерева, затем из дерева и сырца и только к концу периода архаики из камня. Ордера сложились в первой трети VI в. до н.э. Их формирование связано с переходом к каменному строительству культовых и общественных сооружений. Дорический ордер возник как изображение в камне дерево-сырцового народного зодчества и местных традиционных конструкций материковой Греции.¹⁴⁾ Первоначально триглифы представляли окончания балок деревянного перекрытия. Торцы этих балок украшали тремя продольными насечками, откуда произошло название триглифы (из τρεις — три и γλύφειν — резать). Промежутки между триглифами сначала ничем не заполнялись и, как полагают, служили отверстиями, куда проникал свет в помещение.¹⁵⁾

К архаическим чертам в описании храма у Еврипида относится также сообщение об отделке его золотом. Им украшали обычно акротерии и карнизы на деревянных строениях эпохи архаики. Описанное Еврипидом строение не могли возвести в Крыму ни тавры, которые не обладали эллинскими строительными навыками, ни греки. Ведь последние основали Херсонес близ границ расселения тавров в середине — второй половине V в. до н.э.,¹⁶⁾ когда храмы подобного вида уже давно не строили.

Итак, облик храма в “Ифигении в Тавриде” создан фантазией поэта. Еврипид представил его в виде тех старинных храмов VI в. до н.э., которые он сам видел. Время постройки многих из них [180] забылось; возведенные на местах древних святилищ, они могли считаться более древними, чем были на самом деле.

Таким же вымыслом поэта надо считать и описание статуи таврского божества. Во многих греческих храмах с благоговением хранили архаические кумиры. Примитивно вырезанные из дерева, они назывались ксоанами, т.е. тесанными деревянными изваяниями и, как правило, считались упавшими с неба.¹⁷⁾ Черты такой статуи проступают и в кумире Артемиды, за которым Орест прибыл в Таврику: трагик дважды упоминает, что изваяние упало в таврический храм с небес (ст. 87-88; 977) и отмечает, что оно сделано из дерева (ст. 111).

Греческий облик статуи божества и храма в земле тавров надо сопоставить и с другими греческими чертами, которыми драматург наделил варваров. Еврипид не задумывался над тем, каков был уровень социального развития тавров, а механически приложил к их быту греческий полисный уклад жизни. Поэт неоднократно упоминает государство (πολις) тавров и его граждан (πολίται). В начале трагедии Ифигения сообщает об “обычае полиса” приносить в жертву всякого эллина (ст. 38), затем она называет жителей Таврики “гражданами” (ст. 1226), велит послать гонца “в город”, чтобы тавры не выходили из домов, пока она совершает очищение (ст. 876). Царь тавров хвалит Ифигению за то, что она заботится “о полисе” (ст. 1212) и называет своих подданных “горожанами” (ст. 1422).¹⁸⁾

Рассмотрим стихи Овидия, где он излагает миф об Ифигении и описывает таврический храм. Известно, сколь Овидий был широко литературно образованным человеком. Его “Метаморфозы” свидетельствуют об особом внимании поэта к греческой мифологии. Неудивительно поэтому, что, оказавшись в ссылке на берегах Понта, тяжело перенося свое убогое существование в маленьком городишке Томы, поэт вспомнил легенду об Ифигении и жестоких таврах. Она была для него иллюстрацией дикости и суровости места его ссылки. Недаром Овидий включил этот сюжет в “Письма с Понта” (III, 2) и в “Печальные элегии” (IV, 4).

Он писал об алтаре таврической богини, который “окрапляется жестокими убийствами” и находится недалеко от тех мест, куда его сослали. Оттуда бежали Ифигения, Орест и Пилад, похитив статую богини. А теперь в этой стране почти на краю мира, откуда бежали люди и боги, вынужден жить прославленный римский поэт. Он молит судьбу, чтобы она вернула его на родину, так же как Ореста (Trist. IV, 4, 55-58). Здесь с помощью широко известного в античной литературе сюжета Овидий старается вызвать как можно больше жалости к себе у своих адресатов. [181]

Та же чисто литературная картина и в “Письмах с Понта” (III, 2).¹⁹⁾ Старик, рассказывающий “известную легенду”, родился в земле, некогда называвшейся Таврикой. На его родине чтили родственную Фебу богиню. Речь идет либо об Артемиде, но вернее о верховном божестве Херсонеса Таврического — Деве, в культе которой было много черт, родственных Артемиде. Таким образом, можно полагать, что информатор Овидия был уроженцем Херсонеса. Сюжет изложенного им мифа весьма близок к фабуле трагедии Еврипида. Описание храма имеет мало конкретных черт, создается лишь образ монументального сооружения с огромными колоннами, к которому ведет “сорок ступеней”. “Точное” число ступеней не должно казаться взятым из реальности, ведь сорок — одно из излюбленных фольклорных чисел,²⁰⁾ оно употреблено здесь, чтобы создать впечатление большой высоты, на которой стоял храм.²¹⁾

Зная, что кумир Артемиды был увезен из храма в Грецию, рассказчик говорит о пустом подножии, на котором некогда возвышалось изваяние похищенной богини. В полном соответствии с Еврипидом (ст. 73) описывается алтарь из белого камня, покрасневший от крови.²²⁾ Дополнением к известному сюжету служит лишь то обстоятельство, что место Ифигении стала занимать знатная девушка — скифянка, которая ударом меча приносит в жертву чужеземцев. Здесь в образе мифа предстает факт человеческих жертвоприношений у тавров в I в. до н.э., подтверждаемый записью Тацита о расправе тавров с римлянами (Ann. XII, 17).

Как и Еврипид, Овидий изобразил греческий храм в земле варваров, но назвал их не таврами, а скифами. На наш взгляд, стихи римского поэта могут служить свидетельством того, что в I в. [182] н.э. миф об Ифигении в Тавриде существовал в устных преданиях жителей Северного Причерноморья.²³⁾ Однако изложение Овидия окрашено его собственным чисто литературным знанием мифа, а таврический храм следует считать таким же литературным образом, как и храм у Еврипида.

Остается рассмотреть свидетельство о храме у Страбона, современника Овидия. Описывая Херсонес Таврический, Страбон (VII, 4, 2; с.308) сообщил, что в городе есть “святилище Девы, какого-то божества”. Ее именем назван мыс Парфений, лежащий в ста стадиях перед городом, где, как полагает большинство ученых,²⁴⁾ находится храм божества и его деревянный идол (ξόδνον). Далее Страбон пишет о гавани Симболон Лимен (совр. Балаклава), где обычно собираются тавры для нападения на чужеземцев.

Комбинация данных Страбона о загородном храме Девы невдалеке от гавани, о засаде тавров с упомянутыми выше сообщениями Геродота, Еврипида и Овидия дала основание для предположения, что храм Страбона и есть то легендарное святилище, где Ифигения приносила жертвы Артемиде. Однако ни письменные источники, ни археологические памятники не дают сколько-нибудь надежных оснований не только отождествлять херсонесскую Деву с таврской богиней, но и приписывать верховному херсонесскому божеству черты божества враждебного грекам племени, стоявшего на гораздо более низкой ступени социального развития. Таким образом, храм на мысе Парфений вряд ли имел прямую связь с мифом об Ифигении.

Само существование храма на Парфении весьма проблематично. В.В. Латышев убедительно показал, что текст Страбона при иной расстановке знаков препинания допускает толкование, при котором речь идет лишь об одном храме, находившемся в городе. Ученый отметил также отсутствие археологических доказательств, полное молчание о храме у других авторов, описывающих окрестности Херсонеса, контекст Декрета в честь Диофанта, в котором подразумевается лишь одно святилище Девы, а также текст Страбона при традиционном понимании, почему-то сказавшего о статуе божества в загородном храме и ничего не упомянувшего о кумире городского храма.²⁵⁾ Все это склоняет к мысли, что более сложное, но не противоречащее законам греческого языка толкование, предложенное В.В. Латышевым, наиболее отвечает истине.

Но даже если на Парфении и стоял херсонесский храм, то вряд ли его связывали с мифом об Ифигении. Любопытно сопоставить слова Страбона о реальном храме и стихи его современника Овидия [183] о мифическом храме, который, по уверению старика, излагающего легенду, еще и ныне стоит в Таврике. Страбон пишет о деревянном кумире богини в храме, у Овидия же в храме постамент статуи божества пуст с тех пор, как Ифигения похитила кумир и увезла его в Элладу. Это еще одно доказательство того, что и во времена Овидия не было какого-либо определенного храма, который считался связанным с мифом об Ифигении.

Итак, храм верховного божества Херсонеса не имел ничего общего с храмами, изображенными в произведениях Еврипида и Овидия, и, судя по сохранившимся источникам, храмовые легенды не связывали культ херсонесской Девы с мифом об Ифигении в Тавриде.

Храм таврской богини существовал не только в воображении писателей. Его неоднократно изображали античные художники, для которых мифы всегда служили неисчерпаемым источником сюжетов их произведений. Сцены из мифа об Ифигении в Тавриде встречаются на греческих расписных вазах и резных инталиях, на этрусских урнах и зеркалах, на мраморных римских рельефах и саркофагах, наконец, на стенных росписях Помпеи и Геркуланума. Их принято обычно рассматривать как иллюстрации трагедии [184] Еврипида.²⁶⁾ Думается, однако, что это не совсем так. Конечно, трагедия Еврипида пользовалась широкой известностью во всем греческом мире, и его “Ифигения в Тавриде” способствовала долгой и активной жизни мифа. Однако и другие трагики затрагивали этот сюжет.²⁷⁾ Кроме того, было несколько храмов Артемиды, где ее древний идол считался привезенным из Таврики (Paus. I, 33; III, 6, 16; Serv. ad Aen. VI, 136), о чем повествовали храмовые легенды. Таким образом, античные художники, изображая сцены из мифа об Ифигении, могли иметь в виду не только Еврипида.

Названный сюжет любили разрабатывать мастера расписных ваз IV в. до н.э., особенно в Южной Италии. Они изображали введение пленных Ореста и Пилада, сцену вручения письма Ифигении на родину, момент узнавания Ифигении в одном из пленников своего брата, наконец, похищение кумира богини из храма.

Почти всегда на этих рисунках представлен таврический храм. Однако какого-либо единства в его внешнем виде не наблюдается. Обычно это условно изображенная постройка то с дорическими, но чаще с ионийскими колоннами. Кроме главных действующих лиц Ореста, Пилада, Ифигении и Тоанта, на вазах иногда присутствуют боги, покровительствующие героям мифа (Артемида, Аполлон, Афина), а также гречанки, прислужницы Ифигении (хор трагедии) и тавры. Последние одеты в достаточно условный костюм (остроконечная шапка, короткий кафтан, узкие штаны и небольшие сапожки), в котором изображались на вазах персы и скифы. Ничего специфически таврского в этих фигурах найти нельзя.

Таким образом, на вазах IV в. до н.э., не говоря уже о более поздних геммах, рельефах и стенных росписях, отсутствуют какие-либо реальные черты Таврики. Важно, однако, отметить, что каким бы ни было изображение, зритель знал, что это Таврика. Для него она была далекой почти сказочной страной, где происходит действие мифа. Именно таким образом в Италию проникали первые представления о Крымском полуострове.

Связь мифа с территорией нашей страны побуждала русских коллекционеров приобретать вазы с названным сюжетом. В настоящее время две такие вазы хранятся в Эрмитаже и одна в Музее изобразительных искусств им. А.С. Пушкина.²⁸⁾

Кампанская амфора расписана Иксионом, одним из лучших художников конца IV в. до н.э. (ГЭ инв. № Б 1715).²⁹⁾ Мастера [186] кампанских ваз стремились к красочным эффектам и использовали не только контраст черного фона и красных фигур, но дополняли рисунок другими красками. Эрмитажная амфора — один из наиболее хорошо сохранившихся образцов такой полихромной росписи. На ней можно различить розовую краску, окрашивающую тела Ифигении, Ореста и Пилада, голубоватую и сиреневатую на их одеждах, белую, желтую и пурпурную на храме. По мнению исследователей, этот рисунок дает некоторое представление об утраченной полихромной стенной живописи IV в. до н.э.³⁰⁾

Тулово и шейка амфоры сильно вытянуты, шейка и плечи украшены простым орнаментом. Все внимание живописца было направлено на лицевую сторону амфоры, где он изобразил момент бегства героев мифа из Таврики (рис. 1). Действие происходит на фоне храма с распахнутыми дверями, откуда Ифигения похитила кумир Артемиды. Фасад храма имеет ионийские колонны и дорийский антаблемент, на котором белые триглифы чередуются с черными метопами; на последних пурпуровой краской нарисованы фигуры (рис. 2). Таким образом, в отличие от описания Еврипида, где в промежутках между триглифами отсутствовали метопы, живописец изобразил их украшенными рельефами, как было принято в постройках V—IV вв. до н.э.

На эрмитажном апулийском краснофигурном кратере (инв. № Б 2080) в центре композиции помещена Ифигения, стоящая в храме (рис. 3). Она склонила голову в сторону приближающегося Пилада, слева от которого стоит Орест, облокотившись на чашу с водой. Храм представляет условно изображенную постройку с ионийскими колоннами. Как главная жрица храма и его хранительница Ифигения держит в руке ключ. Это иллюстрирует определение Ифигении у Еврипида как “ключницы” (κληδουχος — ст. 131).

Внутри храма находится постамент со статуей Артемиды, держащей в одной руке копье, в другой — факел. Артемида представлена в движении: голова повернута влево, левая нога отставлена в сторону и опирается лишь на носок. Прототипом этого изображения явно служила какая-то современная живописцу статуя (рис. 4). Древние же деревянные кумиры, каким представлял Еврипид Артемиду Таврополу, имели вид застывших фигур с опущенными вдоль туловища руками.

Вся поверхность амфоры заполнена многими персонажами. Верхний ряд отдан фигурам богов: слева Ирида и Афина, справа Артемида и Гермес. Ниже расположились гречанки, беседующие с варварами. Варвары одеты в условные восточные костюмы. Гречанки (одна из них под изящным зонтиком) ведут галантные беседы с варварами во вкусе мастера IV в. до н.э. Один из варваров кормит лань — священное животное Артемиды. [187]

На кампанском кратере из Музея изобразительных искусств (инв. № П 16504) храм почти идентичен тому, который описан выше на эрмитажном кратере. Однако фигур здесь значительно меньше. В центре внутри храма стоит Ифигения, также с ключом в руке, опираясь на голову кумира Артемиды. Последний имеет черты архаической статуи. Слева к храму приближается Орест, справа сидит сама богиня Артемида, беседующая со своим братом Аполлоном (рис. 5). Боги присутствуют здесь как покровители героев мифа: Артемида — Ифигении, Аполлон — Ореста.

Таким образом, храм Артемиды Таврической в античном изобразительном искусстве так же, как в литературе, не отражает черт какого-либо реального сооружения в древней Таврике.

Все вышеизложенное не означает, что мы подвергаем сомнению уверенность греков в существовании храма в Таврике. Еврипид и его слушатели, так же как и художники, изображавшие Ифигению у храма, конечно, считали, что подобное здание стояло в земле тавров и наделяли его тем обликом, каким подсказывало их воображение.

Рассмотрев вымышленные элементы в изображении Северного Причерноморья, остановимся теперь на его реальных чертах, отразившихся в трагедии Еврипида. В первую очередь это указание на тавров, племя, действительно обитавшее в Северном Причерноморье и хорошо известное греческим мореходам. Некоторые обычаи тавров, изображенные в трагедии, отвечают действительности и соответствуют этнографическому описанию Геродота. Последнее дает основание думать, что Еврипид внимательно прочел труд историка.

Достаточно реально представлена расправа тавров с чужеземцами: принесение их в жертву местному божеству. В обряде, который благословляла Ифигения, жрица грозной местной богини, присутствует такая таврская черта, как сталкивание жертвы в “широкую расщелину” (ст. 39).

Казнь, предлагаемая царем тавров для Ореста и Пилада, также совпадает с описанием Геродота. Тоант говорит: “Схватив их, сбросим с твердой скалы, либо насадим их тела на кол” (ст. 1429-1430). Историк пишет, что тавры убивали свои жертвы ударом дубины по голове, затем отрубали голову, тело сбрасывали в море, а голову на длинном шесте выставляли над дымоходом своих жилищ (IV, 103).

В одной из песен хора описывается путь Ореста и Пилада от “сходящихся скал”, т.е. — от пролива Босфор до Таврики. Курс греческого корабля намечен достаточно точно, насколько это возможно в образной песне хора. Названо несколько важных пунктов на пути каботажного курса корабля от Боспора Фракийского к Таврике вдоль западных и северных берегов моря (ст. 421-438). Сначала — побережье у фракийского города Салмидесса, царем которого был некогда упомянутый хором Финей. Это было весьма опасное место, так как здесь античные корабли часто терпели крушение (Strab. VII, 6, 1. С. 319). Затем остров Змеиный [138] невдалеке от устья Дуная — древняя Левка, названная в трагедии “белым побережьем” с массой птиц (ταν πολυόρνιθον επ’ αιαν ακτάν — ст. 435-436). Не только Еврипид, но и ряд других античных авторов, описывая Левку, где стоял храм Ахилла, отмечали множество птиц на острове. Некоторые даже объясняли название Белого острова от стай белых птиц на нем (Schol. Pind. Nem. IV, 79; Dionys. Perieg. 540 sq.), другие полагали, что на этом безлюдном острове, где не полагалось оставаться на ночь ни одному человеку, птицы ухаживают за храмом (Arrian. Peripl. 32; Philostr. Heroic. XIX, 16).

Наконец, хор упоминает “прекрасное для состязаний ристалище Ахилла”, т.е. Тендровскую косу, где ольвиополиты проводили игры в честь Ахилла.³¹⁾ Весьма вероятно, что Еврипид, назвав Ахиллов Дром καλλιστάδιος, имел в виду ольвийские агоны, куда, по обычаю того времени, должны были приглашать атлетов из всей Греции. Существовала легенда, согласно которой Ахилл после победы над вражеским флотом в водах Понта праздновал победу со своими товарищами и, высадившись на Тендровской косе, устроил состязания в беге. В память об этом коса получила название Ахиллова Дрома (Mela II, 1, 5).

Таким образом, Еврипид указал в Северном Причерноморье лишь пункты, связанные с мифами, герой которых — Ахилл считался женихом Ифигении. В то же время остров Левка благодаря знаменитому храму Ахилла и Ахиллов Дром благодаря агонам должны были быть достаточно известны зрителям, наполнявшим афинский театр.

В трагедии “Ифигения в Тавриде” имеются некоторые хронологические несоответствия. Но, прежде чем их рассматривать, надо ответить на вопрос, насколько греки конца V в. до н.э. были знакомы с исторической хронологией.

Для образованных греков V в. до н.э. герои Троянской войны жили не просто в какую-то отдаленную эпоху, но время их жизни было достаточно точно датировано XIII в. до н.э., переводя на современное летоисчисление. Логографы VI—V вв. до н.э. написали немало сочинений, где в хронологическом порядке излагали историю того или иного города, начиная с легендарных времен. Особым интересом к хронологии среди логографов выделялся современник Еврипида Гелланик³²⁾ — автор множества сочинений по мифологии, этнографии и хронологии.

Таким образом, можно утверждать, что действие мифа об Ифигении в Тавриде датировалось XIII в. до н.э., так как его главные персонажи — дочь и сын Агамемнона — родились еще до Троянской войны. В то же время, конечно, были известны даты вывода колоний на берега Понта. Некоторые из них записаны в [189] “Истории” Фукидида, современника Еврипида, другие сохранились в трудах позднеантичных авторов, но опираются на древние источники. Так, древнейшая колония Борисфен в Северном Причерноморье, согласно хронике Евсевия, основана в 647/6 г. до н.э. (Chron. can. Helm. P. 95).³³⁾ Археологические исследования на Березани не противоречат этой дате и показывают, что знакомство греков с северным побережьем Понта произошло сравнительно незадолго до появления их первой колонии.³⁴⁾

Таким образом, первые приношения греков в жертву таврской богине совершались в VII, максимум в конце VIII в. до н.э., но никак не в XIII в. до н.э. Из трагедии же Еврипида можно понять, что Орест и Пилад были даже не первыми греками, попавшими в страну тавров. Орест, увидев алтарь перед храмом, спрашивает, не здесь ли происходит убийство эллинов, а Пилад отвечает, что это тот самый алтарь и его верх покраснел от крови жертв (ст. 72-73). Персонажи трагедии смотрят на Таврику глазами своих современников, которым были хорошо известны обычаи тавров, а не глазами героев мифа, которые впервые открыли для себя далекую неизвестную страну.

Естественно, что Еврипид не ставил перед собой задачу каких-либо изысканий об истории Северного Причерноморья. Цели его трагедии были совершенно иными. Но нам, обращающимся к “Ифигении в Тавриде” как к источнику о прошлом нашей страны, приходится анализировать трагедию Еврипида именно с этой точки зрения.

Общие выводы нашего исследования таковы: поэт старался придерживаться стиля тех отдаленных времен, которые он изображал. Однако признаки “архаики” в трагедии не простираются глубже VII—VI вв. до н.э., а временами носят и современные автору черты. Наряду с некоторыми достоверными этнографическими обычаями тавры у Еврипида наделены многими чисто греческими чертами. Драматург невольно приписал им полисную организацию общества и наличие городов, а святилище тавров приняло в трагедии облик чисто греческого храма. Такой образ художественного мышления характерен не только для Еврипида и других писателей античности. Даже и теперь, когда автор не ставит перед собой каких-либо исторических задач, сказочное прошлое предстает в костюмах XVII—XVIII вв., максимум в нарядах позднего средневековья, а государственная организация имеет вид монархии. Достаточно вспомнить книжные иллюстрации к сказкам или декорации и костюмы к балетам “Спящая красавица” или “Золушка”. Их авторы, конечно, не думают о том, что [190] события сказки разворачиваются в XVIII в., однако пудреные парики, пышные кринолины, королевские покои в стиле барокко указывают именно на этот период.

Рисунки

¹⁾ Радциг С.И. Романтические мотивы в поэзии Европида {так в книге — OCR}: (Ахилл и Ифигения) // Сб. ст. Ярослав. ун-та. Ярославль. 1920. Вып. 1. С. 199.

²⁾ Откупщиков Ю.В. О датировке трагедии Еврипида “Ифигения в Тавриде” // Язык и стиль античных писателей. Л., 1966. С. 134-144.

³⁾ Тронский И.М. История античной литературы. Л., 1946. С. 147.

⁴⁾ Гаврилов А.К. Знаменья и действие — мантика в “Ифигении Таврической” Еврипида // Традиция и новаторство в античной литературе. Л., 1982. С. 92, 93.

⁵⁾ В древности пьеса Еврипида не была исключением. В Северном Причерноморье разворачивались, например, события в трагедии “Скифы” Софокла.

⁶⁾ Ср. ниже анализ соответствующих стихов из “Писем с Понта” и “Печальных элегий” Овидия.

⁷⁾ История этих поисков изложена в кн.: Домбровский О., Столбунов А., Баранов И. Аю-Даг — “святая” гора. Симферополь, 1974. С. 19-28.

⁸⁾ В работе Ф. Бруна (Черноморье. Одесса, 1879. Т. I. С. 65) приведена литература вопроса.

⁹⁾ Бертье-Делагард А.Л. К истории христианства к Крыму // ЗООИД. 1910. Т. 27. С. 25, 26, 42.

¹⁰⁾ Домбровский О., Столбунов А., Баранов М. Аю-Даг… С. 25-27.

¹¹⁾ Петр В.М. “Ифигения в Тавриде” Еврипида. Нежин, 1910. С. XXI-XXIII.

¹²⁾ Бабинов Ю.А. Местные элементы в религии Херсонеса Таврического // Социально-экономические проблемы истории древнего мира и средних веков. М., 1972. С. 29; Пичикян И.Р. Ордерная архитектура Северного Причерноморья VI—V вв. до н.э. // ВДИ. 1975. № 1. С. 118-119; Trell В. A Numismatic Solution of Two Problems in Euripides // The Numismatic Chronicle. L., 1964. Vol. 4. P. 96.

¹³⁾ Виппер Б.Р. Искусство Древней Греции. М., 1972. С. 84-85.

¹⁴⁾ Маркузон В.Ф. Архитектура архаической эпохи // Всеобщая история архитектуры. М., 1973. Т. 2: Архитектура античного мира. С. 43-48.

¹⁵⁾ Euripide. Iphigenie / Ed. L. Parmentier, H. Gregoire. P., 1925. P. 118. Здесь перечислены работы ученых, в которых обосновывается это предположение. См. также: Зубов В.П., Петровский Ф.А. Архитектура античного мира. М., 1940. С. 287, 288. Сравнительно недавно высказано мнение, что Еврипид имел в виду не пространства между триглифами, а существование у некоторых восточногреческих храмов проемов на тимпане фронтона. Trell В. A Numismatic Solution... P. 93-101.

¹⁶⁾ Общепринятой датой основания Херсонеса считают 422/421 г. до н.э., согласно гипотезе Шнейдервита—Тюменева. См.: Тюменев А.И. Херсонесские этюды I // ВДИ. 1938. № 2. С. 257. Археологические находки последнего времени заставляют думать, что Херсонес возник на несколько десятилетий раньше. См.: Щеглов А.Н. Тавры и греческие колонии в Таврике // Демографическая ситуация в Причерноморье в период великой греческой колонизации. Тбилиси, 1981. С. 217.

¹⁷⁾ Nilsson М.Р. Geschichte der Griechischen Religion: 3 Aufl. Munchen, 1967. Bd. I. S. 80-84.

¹⁸⁾ Тавры находились на стадии разложения родоплеменного строя, и, конечно, никаких городов у них не было. См.: Щеглов А.Н. Тавры... С. 215 и след.

¹⁹⁾ А.В. Подосинов специально анализировал творчество Овидия с точки зрения достоверности сведений поэта о Северном Причерноморье. Исследователь согласен с неоднократно уже высказывавшимся мнением о литературно-фиктивном характере рассказа, вложенного в уста старого скифа в полном соответствии с канонами и вкусами александрийской поэзии. Подосинов А.В. Овидий и Причерноморье: опыт источниковедческого анализа поэтического текста // ДГ. 1983. М., 1984. С. 90. Там же литература вопроса.

²⁰⁾ Aly W. Volksmarchen, Sage und Novelle bei Herodot und semen Zeitgenosaen. Gottingen, 1921. S. 240.

²¹⁾ Исследователи античной литературы обращают внимание на то, как древние авторы, стремясь поразить воображение читателя и не имея точных данных, часто употребляли определенные излюбленные фольклором числа. Ср. названную выше работу В. Али, а также: Dreizehnter A. Die rhetorische Zahl: quellenkritische Untersuchungan anhand der Zahlen 70 und 700. München, 1978 (Zetemata: Monogr. klas. Altertumswissenschaft.; H. 73).

²²⁾ Э.И. Соломоник (Новые эпиграфические памятники Херсонеса. Киев, 1973. С. 85) усматривает в описании Овидия некий реальный алтарь; для этого она привлекает найденный при раскопках Херсонеса алтарь с посвящением Деве из балаклавского мрамора, который при смачивании водой может представиться обагренным кровью. Однако здесь гораздо яснее различим литературный источник Овидия: у Еврипида по кровавым струям на алтаре Орест и Пилад узнают, что они пришли к храму, который искали.

²³⁾ Ср.: Подосинов А.В. Овидий... С. 160.

²⁴⁾ По словам В.В. Латышева, все исследователи и переводчики считали, что Страбон имел в виду одно святилище Девы в Херсонесе и другое на мысе Парфений. См.: Латышев В.В. Ποντικα. СПб., 1909. С. 133. Так же понимают это место и современные переводчики: Страбон. География в 17 книгах / Пер. Г.А. Стратановского. Л., 1964. С. 282; The Geography of Strabo with an Engl. transl. by H.L. Jones. Cambridge, 1967. Vol 3. P. 233.

²⁵⁾ Латышев В.В. Ποντικα... С. 133-137.

²⁶⁾ Phllippart U. Iconographie de l’“Iphigenie en Tauride” d'Euripide / Rev. Beige philol. et hist. Vol. 4. P. 5-33; Sechan L. Etudes sur la tragedic Greque. P., 1967. P. 385.

²⁷⁾ Поллукс пишет, что у Ринтона была трагедия об Ифигении в Тавриде, а Аристотель сообщает о трактате Полиида на эту тему (Poetica. 16. Р. 1455а, b).

²⁸⁾ Рисунки на этих вазах воспроизведены в названных в предыдущем примечании работах X. Филиппарта и Л. Сешана, а также в кн.: История греческой литературы. М.; Л., 1946. Табл. 37, 38.

²⁹⁾ Trendall A.D. The Red-figured Vases of Lucania, Campania and Sicily. Oxford, 1967. Vol. I. P. 337.

³⁰⁾ Анализ рисунка на вазе см.: Вальдгауэр О. Античные расписные вазы в Императорском Эрмитаже // Аполлон. 1914. № 9. С. 21, 22; Блаватский В.Д. История античной расписной керамики. М., 1953. С. 233, 234.

³¹⁾ Кубланов М.М. Легенда о ристалище Ахилла и Ольвийские агонистические празднества // Ежегодник музея истории религии и атеизма. Л., 1957. № 1. С. 222-231.

³²⁾ Pearson L. Early Ionian Historians. Oxford, 1939. P. 155-157.

³³⁾ Об отождествлении Березанского поселения с Борисфеном см.: Виноградов Ю.Г. Полис в Северном Причерноморье // Античная Греция. М., 1983. Т. I. С. 367.

³⁴⁾ Копейкина Л.В. Особенности развития Березанского поселения в связи с ходом колонизационного процесса // Проблемы греческой колонизации Северного и Восточного Причерноморья. Тбилиси, 1981. С. 106-107.