Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

К разделам: Кавказ | Рецензии

Крупнов Е.
[рец. на:] «Известия Северо-Осетинского научно-исследовательского института», т. XII, ГИЗ Сев.-Осетинской АССР, г. Дзауджикау, 1948, стр. 256.

Советская этнография. 1950, № 4.
[212] – начало страницы.
Р а з р я д к а заменена жирным шрифтом.

Северо-Осетинский научно-исследовательский институт является одним из наиболее активно работающих научных учреждений автономных республик, входящих в состав Российской Федерации. Крупнейшим мероприятием, осуществленным Институтом в прошлые годы, является сбор, обработка и частичное издание нартского эпоса — этого ценнейшего памятника истории и культуры осетин и других народов Северного Кавказа. Разнообразная деятельность Института нашла свое отражение в серии изданных им томов «Известий», посвященных вопросам экономики, истории и культуры населения республики. Особенно оживилась издательская деятельность Института за последние годы. В 1947 г. в XI томе «Известий» Институт напечатал обстоятельную работу проф. Б. В. Скитского «Очерки по истории осетинского народа с древнейших времен до 1867 года». В 1948 году вышли в свет еще 3 тома.¹⁾

Перед нами XII том. От предыдущих он отличается разнообразием тематики, освещающей вопросы истории и культуры осетин.

Первые три статьи тома посвящены всесторонней оценке многогранной деятельности великого сына осетинского народа Коста Левановича Хетагурова (К.Д. Кулов, Великий поэт осетинского народа; В.С. Гальцев, Общественно-политическая деятельность Коста Левановича Хетагурова; Б.И. Кандиев, Эстетические взгляды Коста Левановича Хетагурова). Все три статьи ярко рисуют образ передового горца-патриста, человека с огромным поэтическим даром, человека большой культуры и крупного общественного, деятеля. Авторы двух первых статей подводят читателя к мысли, что только идеи русских революционеров-демократов — Чернышевского, Добролюбова и др. — в мрачную эпоху царствования Александра III могли воспитать и выдвинуть на общественную арену такого борца за счастье угнетенного родного народа, каким был Коста Хетагуров.

Выходец из народа, Коста Леванович в тяжелый период истории народов Кавказа, находившихся под двойным гнетом — царского самодержавия и местных феодалов и буржуазии, бесстрашно призывал родней народ к борьбе против угнетателей:

Именно в поэзии, пронизанной идеями народности и патриотизма, в наиболее яркой форме и проявилась подлинная талантливость Коста.

Показав, что Коста Леванович Хетагуров воспитывался на лучших образцах русской классической литературы и развивал великие традиции народности и реализма в осетинской литературе, К.Д. Кулов справедливо называет его «основоположником осетинской литературы и осетинского литературного языка». Отличное знакомство с творчеством русских классиков — Пушкина, Лермонтова, Некрасова и др. — и знание самих истоков осетинского народного творчества помогли Коста стать и подлинным зачинателем осетинской литературы, и «первым воинстину народным поэтом» Осетии.

В этой связи вызывает недоумение одно место в статье Б.И. Кандиева «Эстетические взгляды Коста Левановича Хетагурова», где автор призывает читателя быть осторожным в определении литературных и иных влияний «на формирование творческой личности Коста», учитывая «крупное самобытное дарование» и талантливость [212] «самой натуры поэта» (стр. 35, 38). Но читателю эта осторожность кажется излишней и ничем не оправданной, ибо читатель из предыдущих статей уже знает, что вся жизнь и деятельность Коста Левановича протекали в таких общественных условиях, которые в растущем творчестве Хетагурова и делали наиболее созвучными идеи русских революционеров, демократов-просветителей. Кроме того, читатель знает, что Хетагуров, впитав все лучшее, чего достигла культура великого русского народа (в поэзии, в живописи, в публицистике), сумел все это по-своему и реалистически отразить в своей поистине многогранной деятельности.

В одной из своих статей в юбилейном выпуске, посвященном 80-летию со дня рождения К. Хетагурова, проф. Л.П. Семенов²⁾ с предельной наглядностью показал, насколько мир поэзии первого осетинского поэта близок творчеству Лермонтова, Некрасова и других русских поэтов и просветителей. У них он учился идейности и художественному мастерству, внося иногда в свое творчество близкие образы и даже формы. Мировоззрение Коста, основанное на материалистической философии, его мастерство как поэта, писателя, живописца и общественного деятеля, его взгляды на призвание поэта формировались в прямой зависимости от развития русской революционной общественной мысли, и нет нужды отрывать творчество Хетагурова от передовых течений общественной жизни России 2-й половины XIX в. Величие этого талантливого сына Осетии в том и состоит, что он оказался на высоте задач, всегда стоявших перед лучшими, передовыми людьми нашей Родины.

Судя по первым трем рецензируемым статьям, в Северо-Осетинской республике проделана большая работа по сбору и освоению литературного наследства Хетагурова и его деятельности. Авторы этих статей обрисовали сложную и разнообразную деятельность творца бессмертной «Ирон фандыр» («Осетинской лиры»). Они убедительно показали, что первый классик осетинской литературы был не только поэтом и прозаиком. Он был драматургом, незаурядным художником, блестящим публицистом и общественным деятелем. Но в рецензируемых статьях осталась неосвещенной еще одна сторона творческой деятельности Коста. В нескольких номерах газеты «Северный Кавказ» за 1894 г. был напечатан превосходный этнографический очерк Хетагурова «Быт горных осетин». Ценность приведенного там описания материальной и духовкой культуры осетин и их сословных порядков увеличивается тем, что, по признанию самого автора, очерк «с фактической стороны не подлежит сомнению». Следовательно, эта сторона деятельности Коста как наблюдательного этнографа ждет еще своего изучения и освещения в литературе о Коста.

Очевидно, все богатое и действительно разнообразное наследство, оставленное Коста Хетагуровым (стихи, проза, комедии, публицистика и живопись), потребует еще многих усилий осетинской научной общественности по сбору и обстоятельному изучению всех источников, проливающих свет на жизнь и творчество Коста. Если в одной статье Коста Левановичу приписывается авторство ряда газетных статей, например о И.С. Тургеневе, о русских композиторах, только потому, что Коста был тогда секретарем редакции газеты «Северный Кавказ»,³⁾ а в другой⁴⁾ смело утверждается, что «Коста являлся душой и вдохновителем национально-освободительного движения не только среди осетин, но и среди всех горцев Северного Кавказа», без приведения каких-либо конкретных фактов в пользу именно этого утверждения, то это доказывает, что обстоятельное и подлинно научное изучение наследства классика осетинской литературы далеко еще до своего завершения. Между тем полно и глубоко изученное творчество народного поэта Осетии должно стать достоянием всех народов Советского Союза. Это — прямой долг осетинской научной и литературной общественности.

Работа проф. Л.П. Семенова «Археологические разыскания в Северной Осетии» занимает почти одну треть тома. Она принадлежит первому из советских археологов-кавказоведов, приступившему к обстоятельному изучению памятников материальной культуры позднего средневековья (башни, могильники, святилища), являющихся ценными источниками для воссоздания истории народов Северного Кавказа. Страницы, посвященные этим памятникам, являются одними из самых интересных во всей работе. По признанию самого автора его труд представляет собой подведение предварительных итогов работы автора «по изучению местных памятников древности, продолжающейся более двадцати лет». Дав в вводной части общий очерк истории изучения Северной Осетии в историко-культурном отношении, проф. Л. П. Семенов справедливо подчеркивает выдающийся интерес и богатство местных древностей, свидетельствующих о том, что культура Осетии на всех этапах своей истории «развивалась не изолированно, а в тесном общении со многими цивилизованными странами мира». Одновременно отмечается и неравномерность изучения Республики, в результате чего горные районы оказались лучше исследованными, нежели равнинные. [213]

Самыми ценными в работе являются последующие четыре главы, содержащие подробное описание и анализ всех видов памятников Осетии и их географического размещения. Эти главы выполнены столь скрупулезно (с приведением всех данных о датировке, о размерах, внешнем виде и местоположении подробно описываемых объектов), что приведенный в них материал может служить не только пособием и источниковедческой базой для всех занимающихся историей Осетии, но даже аппробированным материалом для составления сводной археологической карты Республики. Жалко только, что рассматриваемый текст не сопровождается графической документацией (картами, рисунками, планами, чертежами); приведенные же фотографии выполнены в клише явно неудовлетворительно. Здесь же содержится ряд убедительных выводов обобщающего характера. Вместе с тем наиболее важные главы вызывают одно замечание принципиального характера. В них описание всех памятников культуры дано по функциональным признакам (памятники погребальные, оборонительные и религиозные), а распределение — по районам и ущельям; налицо — чисто краеведческий подход. Правда, в такой работе он в какой-то мере может казаться оправданным, хотя целесообразнее было бы освещение материала дать по эпохам, т.е. в основу положить хронологию как основу всякого исторического труда. Исторический подход обеспечил бы более четкую и ясную картину исторического прошлого Республики, которую только в самых общих чертах удается дать автору.

Ряд положений и определений проф. Л.П. Семенова, изложенных в этих главах его труда, требует некоторых уточнений и даже исправлений. Проф. Л.П. Семенов прав, когда говорит об ошибочности устаревшего мнения о памятниках кобанской культуры как о наидревнейших для Осетии. Но в свете всех новых данных наиболее раннюю стадию истории Осетии следует начинать не с памятников II тыс. до н.э., типа могильника «Загли Барзонд» и др., с которых автор начинает свой обзор, а с еще более ранних, также приведенных в работе, но без акцентации на их древность. В этой связи особого внимания заслуживают случайные находки кремневых орудий, обнаруженных в выносах р. Терека в окрестностях г. Дзауджикау, как клиновидный кремневый топор, кремневые наконечники стрел и вкладыши весьма архаического типа и др. А ведь ими и фиксируется наиболее ранняя стадия местной истории, уходящая в III тыс. до н.э. и даже в эпоху энеолита. Следует также уточнить, что историческое освещение древностей района г. Моздока нужно начинать не с известного Моздокского грунтового могильника раннескифского времени, а с курганных погребений эпохи средней бронзы,⁵⁾ из которых основное погребение кургана № 10 (по Б.Б. Пиотровскому),⁶⁾ хронологически сопоставляется даже с Майкопским курганом, знаменующим собой наиболее ранний этап северокавказской бронзы. Совершенно верно датируя эпохой средней бронзы (II тыс. до н.э.) курганы у селений Чикола и Дигора, автор, по явному недоразумению, курганы под г. Дзауджикау, исследованные М.А. Радищевым в 1919 г., считает кобанского типа, в то время, как они также относятся все к тому же докобанскому периоду.⁷⁾

Среди памятников горной полосы Республики заслуженное место уделяется новым, впервые публикуемым объектам, которые автор верно определяет как поздне аланские. Особого внимания справедливо удостаиваются автором могильники с каменными ящиками у селений Дергавс («Саппата»), Джимара и Какадур.

Рассматривая типы погребальных сооружений эпохи средневековья, проф. Л.П. Семенов убедительно прослеживает эволюцию склеповых сооружений от раннего средневековья вплоть до XV—XVII вв. «По нашему мнению, — пишет автор, — архитектура надземных склепов преемственно связана с более давней архитектурой подземных и полуподземных каменных усыпальниц, которые тоже предназначались для коллективных, родовых погребений». Сопровождая эволюционный ряд погребальных сооружений анализом находимого в склепах археологического материала и самого погребального обряда, автор устанавливает время появления в местной среде типично кавказского костюма и даже некоторых элементов национального нартского эпоса (в период раннего средневековья) и приходит к важнейшему историческому выводу о глубочайших истоках (вплоть до кобанской эпохи) материальной и духовной культуры осетинского народа. Заканчивая свой анализ надземных склепов типологически близкими им поздними боевыми башнями, Л.П. Семенов окончательно развенчивает легенду Дирра и других иностранцев о якобы неслучайном сходстве кавказских башен с аналогичными постройками Центральной Азии (индийскими пагодами) и устанавливает, что башни и склепы со ступенчатым перекрытием — эти лучшие образцы горского средневекового зодчества — возникли в местной среде. Весь этот раздел, где проф. Л.П. Семенов так весомо доказывает значимость археологического материала в успешном выполнении ответственнейшей задачи исторической науки, в решении вопросов этногенеза, является самым сильным во всей работе.

Культовые места (храмы, святилища, священные деревья и пр.) в религиозных верованиях осетин некогда занимали большое место, между тем «систематического, [214] даже сжатого обзора этой категории памятников Осетии пока в печати не появлялось»; тем ценнее все новые данные, которые приводятся в работе, например, новый и точный перевод грузинской надписи из Дзивгисского храма, сделанный по просьбе автора академиком А.Г. Шанидзе, и особенно сведения о фресковой живописи в храме «Хозита-Майрам» близ сел. Зарамаг. Значимость для истории культуры Осетии этого нового памятника заключается в том, что он является всего вторым храмом, содержащим грузинскую христианскую фресковую живопись. Дальнейшее же изучение этого объекта имеет и практический интерес. В своде храма вставлено несколько голосников (удлиненных кувшинов), увеличивающих акустические качества помещения, — прослежен прием, применявшийся и в древнерусской церковной архитектуре и могущий быть использованным строителями и в наши дни.

Можно пожалеть только, что автор не дал более подробного описания выдающегося культового памятника Осетии — знаменитого святилища «Реком» и других святилищ, например, «Бахайта».

Рассмотренный раздел работы вызывает и ряд замечаний частного характера:

1. При датировке бытования исследованных памятников эпохи средневековья автор избегает точных определений, ограничиваясь суммарной датировкой в пределах 4-5 столетий.

2. Обычай хоронить умерших в деревянных колодах в подкурганных погребениях, наблюдаемый на территории Осетии, по автору, является «характерной чертой старинного быта осетин». Вряд ли с этим можно согласиться. Ведь не случайно этот обычай массово прослеживается не ранее XIV—XVI вв. и только в равнинных районах центральной полосы Северного Кавказа. И скорее всего распространение этого обычая связано с продвижением адыго-кабардинских этнических элементов с Кабардино-Пятигорья на восток и их связями с осетинами, что хорошо документировано как историческими, так и археологическими материалами. В этой связи особый интерес представляет нартское сказание «Последний балц Урызмага»,⁸⁾ в котором герой оставляет завещание похоронить его в железном гробу и бросить в Черное море. Не указывает ли этот факт на адыгское происхождение некоторых деталей этой легенды и перенос их в осетинский эпос от адыгейских племен, некогда обитавших в Причерноморье. Наличие аналогичного цикла нартских сказаний у кабардинцев позволяет считать эту возможность вполне реальной.

3. Генетическая связь осетин и кавказских алан всегда считалась бесспорной. Но вряд ли закономерно для установления древнеосетинских жилищ привлекать свидетельство Аммиана Марцеллина о кочевом быте алан и их кибитках. Там речь идет о степных аланах. История же осетин, т.е. кавказских сармато-аланских племен, имеет свою линию развития, обусловленную специфичностью местных условий и местных глубоких традиций.

4. В ряде случаев встречаются повторения, например, о Махческом лабиринте (стр. 52, 94, 114) и др.

Все эти замечания нисколько не снижают интереса рецензируемого труда.

Ценность всей работы проф. Л.П. Семенова увеличивается и тем, что автор, будучи прекрасным знатоком местной истории и древностей, изучение последних тесно переплетает с этнографическими наблюдениями. Этой увязке посвящена специальная глава «Памятники древности в быту и фольклоре осетин»; она насыщена интересными сопоставлениями как археологических и этнографических фактов, так и данных фольклора. В заключительной главе проф. Л.П. Семенов намечает ряд неотложных задач, стоящих перед изучающими различные эпохи древней истории Северной Осетии. К работе приложен обширный список литературы, использованной автором, содержащий более 150 названий. С методической стороны рецензируемая работа проф. Л.П Семенова является образцом строго научного труда. Все основные положения автора базируются на прекрасном знании литературы и источников; они строго аргументированы и покоятся на точном анализе широко привлекаемых разнообразных источников из области истории, археологии, этнографии, фольклора и изобразительного искусства.

Следующая статья: «Взаимоотношения горских народов с первыми русскими поселенцами на Северном Кавказе» принадлежит М.С. Тотоеву.

В вводной части автор развивает мысль, что дружба народов нашей страны имеет глубокие исторические корни. Содержанием работы и является пространная иллюстрация этого тезиса на примерах взаимоотношений русского и нерусского населения Северного Кавказа, начиная с XVI в. Работа построена на известных исторических источниках и литературе по Кавказу, иногда с привлечением архивных материалов.

Историю взаимоотношений северокавказских горцев с русскими М.С. Тотоев традиционно начинает с первого переселения русских на Терек и времени основания гребенского казачества, хотя правильнее было бы эту историю начинать с эпохи Тмутараканского княжества. Большинство историков приурочивает первое появление гребенцов на Тереке ко 2-й половине XVI в. Главным основанием для этого всегда служила дата отправления в Москву к царю Ивану Васильевичу Грозному посольства «пятигорских черкес», т.е. кабардинцев, в составе которого были и гребенские казаки. Это — 1655 г. Тов. Тотоев резонно заявляет, что «прежде, чем могла созреть у [215] гребенских казаков мысль об обратной явке к царю «с повинной», должно было пройти значительное время. Кроме того, «кабардинцы и гребенцы должны были быть связанными узами длительной дружбы... и иметь общие коренные интересы». Естественно, все это могло возникнуть не в первый год появления гребенцов на Тереке. Поэтому М.С. Тотоев склонен дату переселения гребенцов на Терек отодвинуть к первым годам 2-й четверти XVI в. Любопытно, что эта же дата появления гребенцов на Северном Кавказе (30-е гг. XVI в.) устанавливается в последних работах и других местных историков⁹⁾ и кажется вполне приемлемой. Не случайных же посланцев принимал Иван Грозный в 1555 г. В гребенских казаках он прозорливо увидел прочно осевшую на Тереке силу, способную охранять рубежи крепнущего русского государства. Поэтому и пожаловал он их, как поют до сих пор гребенцы в своих песнях, — «вольною рекою Тереком со притоками от самых гребней до самого моря, до Каспийского».

Описывая первый этап жизни русских поселенцев на Северном Кавказе, автор рисует сложный этнический состав населения первых поселков и городков, где наряду с русскими людьми, бежавшими на Терек от произвола бояр и дворян, оседали и представители кавказских народов, укрывавшихся от «кровников» и от своих феодалов. Следует согласиться с автором, что подобное сожительство разноязычных элементов, объединенных на первых порах классовыми интересами и общей судьбой, и явилось той базой, на которой первоначально установились мирные и добрососедские взаимоотношения между казаками и горцами Северо-восточного Кавказа. Эти взаимоотношения на протяжении длительного времени выражались в форме куначества, деловых, хозяйственных связей и даже во взаимных браках и в обмене культурными достижениями. Автор прослеживает, что аналогичные добрососедские связи установились и между черкесами и черноморскими казаками, появившимися на Кавказе двумя веками позднее гребенцов. Только мирный характер этих отношений на Северо-западном Кавказе был менее длителен и менее ярок. Но нам кажется, автор несколько преувеличивает длительность существования (в два-три столетия), а главное массовость подобных явлений, рисуя слишком идиллическую картину взаимоотношений казачества и кавказских горцев в целом. Не следует забывать, что как те, так и другие уже с тех же XVI—XVII вв. стали объектом и орудием политики как русского правительства, так и крымско-турецких ханов. Достаточно вспомнить историю построения Сунженского городка и Терков, чтобы убедиться в том, какие народные силы сталкивались на Тереке по воле Москвы, Крыма и местных феодалов.

Тов. Тотоев довольно подробно излагает общеизвестные факты и события, составлявшие собственно историю укрепления русского владычества на Кавказе с XVIII в. (основание городов, крепостей, заложение военных линий и пр.). На этом фоне автор показывает, как постепенно, по мере того как казачество становилось орудием колониальной политики царизма, его взаимоотношения с горскими народами теряли прежний мирный характер и превращались во враждебные. По существу вся работа М.С. Тотсева является как бы развернутой иллюстрацией к известным словам С.М. Кирова о казачестве, которые т. Тотоев взял эпиграфом к своей статье: «Чем больше стонали угнетаемые туземные народы, тем больше казачество попадало в лапы самодержавия и становилось его рабом... И молодые силы казачества, которые когда- то парили в зените свободы, превращались постепенно из граждан в профессиональных воинов».¹⁰⁾ Тов. Тотоев справедливо отмечает положительную роль самого факта присоединения горцев к России, несмотря на трагическое положение горцев в период Кавказской войны. Ибо «...Россия, — писал еще Энгельс, — действительно играет прогрессивную роль по отношению к Востоку... господство России играет цивилизующую роль для Черного и Каспийского морей».¹¹⁾ Только Великая Октябрьская социалистическая революция, освободившая народы нашей страны от всякого рода угнетателей, открыла новый этап в дружественных взаимоотношениях между казаками и горцами Северного Кавказа.

В общем интересная статья М.С. Тотоева страдает лишь некоторой растянутостью, частыми отступлениями от основного стержня темы и разнобоем в подаче научного аппарата (ссылки на источники даны и в тексте и подстрочно).

Рецензируемый том завершается статьей Б. Бигулаева «Из истории осетинского письма». Статья представляет собой очень краткий очерк истории возникновения алфавита осетинского языка и осетинской письменности. Само возникновение осетинского письма автор резонно связывает с колониальной политикой русского царизма и деятельностью миссионеров, начавшейся на Северном Кавказе, с организации в 1745 г. Осетинской духовной комиссии. Тов. Бигулаев последовательно отмечает ряд попыток создать осетинскую азбуку с использованием различных алфавитов, начиная с церковнославянской кириллицы (Гай, 1798), затем грузинских алфавитов «мхедрули» (Ялгузилзе, 1802) и «хуцури» (Ялгузидзе, 1819—1821 гг.), немецкого, готического (Клапрст, 1814), русского гражданского алфавита (Шегрен, 1844) с дополнениями (В.Ф. Миллер, 1870 г.) и с усовершенствованиями Коста Хетагурова (в 1899 г., первое издание «Ирон фандыр»). После 15-летнего (с 1923 г.) существования в осетинской азбуке [216] латинского алфавита в 1938 г. был разработан осетинский алфавит снова на русской основе и принят окончательно с рядом двойных знаков, ибо осетинский язык содержит 36 звуков. Таким образом, автор сам устанавливает зачатки подлинной осетинской письменности не ранее 2-й половины XVIII в. На стр. 246 он прямо говорит: «Вопрос о наличии письменности у осетинского народа до второй половины XVIII века остается открытым». Но это справедливое заключение оказалось в вопиющем противоречии со следующим положением автора о том, что для своего письма «аланы-осетины с древнейших времен пользовались» греческими, арабскими и грузинскими буквами (стр. 247). Еще большее удивление вызывает 1-е примечание (судя по контексту, сделанное, очевидно, редакцией). В примечании с еще большей категоричностью утверждается, что осетины и до XVIII в. писали греческим алфавитом и пользовались всеми грузинскими письменами (возникшими с VII—VIII вв.) или имели с грузинами одинаковое письмо. На чем основаны столь ответственные заявления?

Мы знаем, что известная зеленчукская надгробная плита с греческой (византийской) надписью содержит некоторые осетинские слова дигорского диалекта и является лишь некоторой попыткой использовать осетинами греческое письмо еще в XI— XII вв. Но ведь это — единственный памятник. А известное свидетельство путешественника XIII в. Рубрука о наличии у алан греческих христианских текстов еще не доказывает, что эти тексты были изложены на осетинском языке. Все же приведенные автором памятники, как колокола и стенная церковная роспись с грузинскими надписями (из Рекома, Дзивгиса, Нузала, Хода, Калака и других мест), служат лишь показателями хозяйственно-культурных связей осетин с грузинами, в результате чего они и попали на территорию Осетии, но не больше.

Еще более странным кажется использование автором в том же аспекте древних арабских надписей на могильных камнях, датируемых якобы 457 г. Гиджры (XI в.). Во-первых, неизвестно, правильно ли определены эти надписи как арабские куфические, ибо известно, что в этих районах магометанство получило распространение лишь с XVIII в., а во-вторых, само наличие на осетинской территории арабских письмен еще не доказывает факта использования арабского письма самими осетинами, тем более куфического. Приведенные же надгробные арабские надписи, если только они верно датированы, весьма интересны сами по себе, как столь ранние на центральном Кавказе, и очень жаль, что автор коснулся их только мимоходом.

Первый раздел статьи т. Бигулаева (вводный) менее интересен. Он больше содержит общих мест и не совсем точных выражений. Так, например, автор в качестве первых знаков письма у осетин без всяких оговорок рассматривает «бирки с зарубками, узлы и тамги» (меты). Конечно, перечисленные элементы могут считаться зачатками письма, но лишь очень условно, так как они характеризуют культурные достижения народов наиболее древней стадии общественного развития, присущие целому ряду первобытных племен.

В статье т. Бигулаева обращает на себя внимание недостаточная работа редакции. На стр. 243 приводится устаревший перевод и неправильная дата грузинской надписи на Дзивгисском колоколе — 1673 г. Между тем ранее, на стр. 107, в статье проф. Семенова, даны и новый период и новая дата той же надписи, установленные академиком А.Г. Шанидзе — 1683 г. И эта дата, действительно, верная, ибо в 1673 г. упоминаемый в надписи грузинский царь Георгий XI еще не царствовал.¹²⁾ В статье проф. Семенова неоднократно упоминается селение Дзивгис (стр. 106-108), а в статье Бигулаева то же селение называется Дзвгис (стр. 242). Странно звучат встречающиеся в статье выражения вроде «работавшие в Осетии священники» (стр. 244, 250 и др.).

В целом рецензируемый том производит отрадное впечатление. Он свидетельствует о том, что Северо-Осетинский научно-исследовательский институт является крупным научным центром Северного Кавказа, объединившим солидный творческий коллектив авторов, успешно ведущих серьезную, научную и культурно-просветительную работу в Республике.

¹⁾ Кроме рецензируемого тома, см. еще К.X. Дзокаев, Экономическое развитие осетинского крестьянства, «Известия Сев.-Осет. научно-иссл. института», т. XI, вып. I, ч. 1, и т. XV, вып. II, ч. 2, Дзауджикау, 1948.

²⁾ Проф. Л. П. Семенов, Лермонтов и Коста, «Ученые записки Сев.-Осетинского гос. пед. ин-та им. К. Хетагурова», Юбил. выпуск, Орджоникидзе, 1939, стр, 32, 39.

³⁾ В статье Б.И. Кандиева «Эстетические взгляды Коста Левановича Хетагурова», стр. 38, 41.

⁴⁾ В статье В.С. Гальцева. Общественно-политическая деятельность Коста Левановича Хетагурова», стр. 20.

⁵⁾ Археологические исследования в РСФСР 1934—1936 гг., изд. Института истории материальной культуры АН СССР, 1946, стр. 244.

⁶⁾ Б.Б. Пиотровский, Новые страницы в древнейшей истории Кавказа. «Известия Армянского филиала Академии Наук СССР», в. 1, Ереван, 1943, стр. 60.

⁷⁾ Материалы и исследования по археологии СССР, вып. 3, 1941, стр. 243, рис. 40.

⁸⁾ В. Абаев, Из осетинского эпоса. М.–Л., 1939, стр. 23.

⁹⁾ Н.И. Штанько, Песни гребенских казаков, «Известия Грозненского обл. ин-та и Музея краеведения», вып. 1, 1947, Грозный, стр. 137.

¹⁰⁾ С.М. Киров, Статьи, речи и доклады, 1936, стр. 46.

¹¹⁾ К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXI, стр. 211.

¹²⁾ История Грузии, часть 1, под ред. академика С.Н. Джанашиа, Тбилиси, 1946, генеалогическая таблица.