Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. К разделам: Турция | Крым

Греков И.Б.
К вопросу о характере политического сотрудничества Османской империи
и Крымского ханства в Восточной Европе в XVI—XVII вв.

(По данным Э. Челеби)

Россия, Польша и Причерноморье в XV–XVIII вв. М., 1979.
{299} – конец страницы.
OCR OlIva.

Изучая развитие политических взаимоотношений государств Причерноморья и Восточной Европы в XVI—XVII вв. как тему важную и вполне самостоятельную, историк, естественно, должен иметь в виду прежде всего внутренний «ритм» этих отношений, проявление основных закономерностей этого развития, характер политики каждого из государств, участвовавших в международной жизни указанного региона. Но вместе с тем историк должен учитывать и место данного комплекса политических отношений в исторических процессах более широкого масштаба, его место в развитии всей системы международных отношений того времени.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что при изучении политики Османской империи в Восточной Европе в числе многих проблем возникала и проблема реальной значимости данного направления военно-политической активности султанской Турции в ряду других направлений ее политики, проблема установления общей иерархии этих направлений и выявление места в этой иерархии рассматриваемого нами региона. При этом, естественно, возникал и вопрос о том, была ли такая градация направлений стабильным фактором внешнеполитической деятельности Порты в XV—XVII вв. или же эта градация оказывалась каждый раз новой в зависимости от той или иной конъюнктуры на международной арене, от той или иной ситуации во внутриполитической жизни Османской империи.

В настоящее время историческая наука как бы стоит перед дилеммой: либо она должна допустить существование исторически устойчивой иерархии направлений во внешней политике Стамбула, той иерархии, при которой {299} степень важности военно-политических задач оказывалась раз навсегда установленной и поэтому более «значительный» интерес к Ирану, Средиземноморью и Балканам должен был «гасить» или даже исключать интерес к Восточной Европе, либо наука должна признать существование иного, более эластичного порядка взаимосвязи направлений турецкой военно-политической активности, такого порядка, при котором очередность реализации тех или иных политических целей Турции определялась не заранее принятой их субординацией, а реальным ходом всей международной и внутриполитической жизни Османской империи, возникновением той или иной расстановки сил в рассматриваемом регионе.

При этом исследователи не могут не фиксировать того положения, что сама смена направлений означала не исключение одного направления другим, а лишь перемещение главного острия османской политики с одного направления на другое при сохранении их тесного взаимодействия. Они не могут таким образом не признать, что сама возможность активных действий Порты в одних направлениях предполагала в качестве обязательного условия создание выгодной и вполне надежной конъюнктуры на других направлениях. В связи с этим представляется вполне обоснованной та точка зрения, что в широких стратегических планах Стамбула восточноевропейское направление всегда занимало важное место, хотя и несколько отличное от других направлений. Последнее обстоятельство имело, естественно, свои причины.

И действительно, с одной стороны, Восточная Европа, отделенная от основных турецких владений фактически неприступным Кавказом, а также Черным морем и безводными степями Северного Причерноморья, представляла для Порты наименее удобный из всех возможных театров военных действий, а вместе с тем и наиболее бесперспективный район для приобретения здесь новых обширных территорий; с другой стороны, данная часть Европейского континента являлась ареной интенсивного развития двух мощных государственных систем, в частности ареной развития Московского и Польско-литовского государств, которое происходило, как известно, то в условиях бурного соперничества их друг с другом, допускавшего возможность полного торжества одного из них, то в условиях возникавшего иногда политического сближения {300} между ними, кстати, чаще всего на антитурецкой, на антикрымской основе.

Но если многонациональный, отнюдь не покоренный Кавказ, а также Черное море затрудняли появление больших турецких армий на восточноевропейской территории, то ход политической жизни самой Восточной Европы (с попытками создания антитурецкой коалиции или образования обширного восточноевропейского государства) не позволял Порте занимать позицию «изоляционизма» по отношению к данной части Европейского континента: совершенно очевидно, что излишняя «пассивность» турецкой дипломатии в данном районе означала бы для Порты потерю контроля над выгодным ей соотношением сил между ведущими восточноевропейскими государствами, угрожала бы ей ослаблением позиций сначала в Восточной Европе, а потом соответственно и на остальных направлениях ее военно-политической активности — в Иране, Средиземноморье, на Балканах.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что Османская империя не могла оставаться безучастной к развитию политических событий в Восточной Европе, не могла пускать на самотек происходившие здесь закономерные процессы становления национальных и многонациональных государств.

Но если таким образом становится очевидной необходимость участия Порты в развитии международных отношений Восточной Европы того времени, то не менее очевидной оказывается малая «рентабельность», а следовательно, и малая эффективность непосредственного вооруженного вмешательства Турции в политическую жизнь данного региона.

Подобная ситуация делает понятным существование постоянной заинтересованности Стамбула в восточноевропейском регионе, в сохранении здесь выгодного для него соотношения сил, эта ситуация предопределяет, естественно, и важное значение этой части европейского континента в широких стратегических расчетах Порты, вместе с тем она объясняет и наличие в распоряжении Османской империи определенных политических рычагов, с помощью которых она и добивалась реализации этих своих расчетов. Главным из них оказалось Крымское ханство, которому и суждено было сыграть весьма важную военно-политическую роль в исторических судьбах стран {301} Восточной Европы. И это не случайно: географическое положение Крыма, с одной стороны, его вассальная зависимость от Порты — с другой, действительно создавали весьма благоприятные условия для использования Крымского ханства в качестве надежного инструмента турецкой политики в данной части Европейского континента.

И здесь перед историком возникает новый комплекс проблем, который оказывается связанным с выявлением особой роли Крымского ханства, попавшего под турецкий контроль с конца XV в., с анализом специфики турецко-крымских отношений в XVI—XVII вв., с учетом использования Портой «старого» политического опыта ордынской дипломатии в Восточной Европе. Все эти проблемы заслуживают пристального внимания не только потому, что они сами по себе значительны, но также и потому, что они до сих пор остаются в фокусе научных споров и дискуссий.

Весьма показательной в этом смысле представляется продолжающаяся полемика по вопросу о характере турецко-крымских отношений в XVI—XVII вв. Так, одна группа историков солидарна с взглядами известного русского тюрколога конца XIX начала XX в. В.Д. Смирнова¹⁾, который считал, что Крымское ханство с 70-х годов XV в. оказалось послушным вассалом султанской Турции и, находясь под ее полным контролем, являлось важным орудием политики Стамбула в Восточной Европе. Другие исследователи разделяют мнение А.А. Новосельского, который видел в политике Крыма две тенденции: одну, связанную с выполнением вассальных обязательств перед Портой, другую, вытекавшую из стремления крымских феодалов противопоставить себя Турции, встать на путь самостоятельной политики и даже борьбы с Османской империей²⁾.

В связи с различным осмыслением характера крымско-турецких отношений в историографии наметился и различный подход к проблеме взаимосвязанности политических курсов Стамбула и Бахчисарая в восточной части Европейского континента.

Те историки, которые разделяли и разделяют мнение А.А. Новосельского, склонны четко различать линии поведения Стамбула и Бахчисарая в Восточной и Юго- Восточной Европе. Эти историки исходят из презумпции несовпадения политических целей Порты и Крыма в указанном {302} регионе, утверждают, что Порта, занятая главным образом борьбой против Ирана и Габсбургов, вообще не имела сколько-нибудь серьезных территориально-политических интересов в Восточной Европе, осуществляла здесь чаще всего оборонительную и даже миролюбивую политику.

Что же касалось роли крымской дипломатии в данной части Европейского континента, то названные историки, разумеется, признавали ее весьма значительной; правда, никак не связывая поведение Бахчисарая с политикой Порты, они видели в постоянных и якобы хаотичных набегах крымцев на восточноевропейские страны лишь одно — стремление крымских феодалов решать таким путем не политические, а лишь хозяйственные задачи — задачи регулярного получения «ренты» за счет соседей.

Те же исследователи, которые шли за В.Д. Смирновым^*), естественно, не отделяли политики Крыма от политики Турции в восточной части Европейского континента в этот период, считали, что допускавшаяся иногда «самостоятельность» Крымского ханства в тогдашней международной жизни Восточной Европы на самом деле была лишь хорошо продуманной тактикой Стамбула, обеспечивавшей ему осуществление определенных стратегических задач в данном регионе.

Так, не отрицая важного значения для Порты таких направлений ее военно-политической активности, как Иран, Кавказ, Средиземноморье и Балканы, указанные историки все же считали, что восточноевропейский регион также занимал весьма важное место во внешнеполитических планах и расчетах Османской империи, что Порта не только не была индифферентна к складывающемуся здесь соотношению сил, но и активно боролась за установление выгодного ей баланса сил в данном регионе, правда, боролась не сама, а с помощью фактически зависимого от нее Крымского ханства. И действительно, именно Крымское ханство, находившееся с 1475 г. под полным контролем Стамбула, оказалось тем орудием турецкой дипломатии, которое обеспечивало осуществление таких ее стратегических замыслов в Восточной Европе, как недопущение создания антитурецкой коалиции в данном регионе, как предотвращение чрезмерного усиления одного {303} восточноевропейского государства за счет другого или даже образования одной обширной восточноевропейской державы. В сущности, именно эти задачи последовательно выполнял Крым на протяжении указанных столетий, выполнял не только путем проведения разорительных набегов татар в сторону того из восточноевропейских государств, которое в данный отрезок времени оказывалось сильнее другого, но также путем осуществления в Восточной Европе ряда политических мероприятий, которые были направлены сначала на усиление соперничества восточноевропейских государств друг с другом (с помощью параллельного поощрения великодержавных амбиций обеих сторон), а потом и на прямое провоцирование вооруженных конфликтов между ними, что в конечном счете и обеспечивало достижение главных целей восточноевропейской политики как Крыма, так и Порты.

Только при учете этого сотрудничества Стамбула с Бахчисараем, при учете особой роли Крымского ханства в реализации замыслов турецкой дипломатии в Восточной Европе возникает возможность дать ответ и на вопрос о том, почему в условиях устойчивой заинтересованности крымских феодалов в бесперебойном получении ренты за счет всех своих северных соседей сами набеги татар на московские и польские «украины» совершались не беспорядочно и хаотично сразу во всех направлениях, а в каком-то строго определенном ритме, диктовавшем как конкретные сроки проведения этих набегов, так и четкую смену их направлений.

Таким образом, если рассматривать политику Порты и Крыма в Восточной Европе как единую, внутренне скоординированную и только внешне (по тактическим причинам) разобщенную, то тезис о незаинтересованности Стамбула в восточноевропейском регионе, тезис о якобы традиционном миролюбии Турции по отношению к восточноевропейским государствам, а вместе с тем и сама концепция стабильной субординации направлений турецкой военно-политической активности, концепция их изолированности друг от друга окажутся недостаточно убедительными. Таким образом, становится очевидным, что эффективность всей внешней политики Порты долгое время базировалась на том, что Стамбул, ведя вооруженную борьбу в каком-то одном направлении, тщательно готовил выгодную для себя расстановку сил на остальных {304} направлениях, т.е. опирался на тесное и хорошо cкоординированное взаимодействие всех направлений, не исключая при этом и того направления, которое было связано с восточноевропейским регионом.

Разумеется, в одной статье нельзя проследить даже в самых общих чертах развитие турецко-крымского сотрудничества на восточноевропейской почве в XVI—XVII вв.; точно так же, как нельзя охарактеризовать основные направления внешней политики Порты в рассматриваемое время; в данной статье нам хотелось бы обратить внимание лишь на некоторые сюжеты, так или иначе связанные с указанной темой. Так, если иметь в виду вопрос о характере турецко-крымских отношений в XVI—XVII вв., то по данному вопросу существуют очень интересные и по-своему весьма важные высказывания известного турецкого автора середины XVII в. — Эвлия Челеби³⁾.

Создатель знаменитой «Книги путешествий» Э. Челеби не нуждается в особом представлении. Тем не менее для того, чтобы лучше понять значение его высказываний по поводу характера турецко-крымских отношений XVI—XVII вв., а вместе с тем и по поводу роли турецко-крымской дипломатии в политической жизни Восточной Европы указанного времени, следует все же отметить отдельные факты его биографии, а вместе с тем и некоторые идеологические акценты его сочинений.

Хорошо известно, что Челеби, начав карьеру со службы в турецком войске в качестве воина-спахи, в дальнейшем на протяжении всей своей долгой жизни не порывал связей с военно-политическими инстанциями Османской империи. С начала 40-х и до конца 60-х годов XVII в. Челеби, как известно, участвовал в многочисленных военных кампаниях Турции и Крыма, но участвовал уже не в роли простого воина, а в роли многоопытного военно-политического наблюдателя с весьма широким кругом интересов и обязанностей: от инспекции укрепленных районов и отдельных городов-крепостей до политической разведки и ответственных дипломатических переговоров⁴⁾. В связи с этим есть основания утверждать, что так называемые «географические» сочинения Челеби первоначально создавались отнюдь не ради интереса к экзотике того или иного края, а ради совершенно определенных политических {305} целей — сбора сведений военно-стратегического характера, выявления общей расстановки сил в том или ином регионе, оценки обороноспособности той или иной страны, надежности тех или иных крепостных сооружений. И действительно, уже первое ознакомление с сочинениями Челеби убеждает нас в том, что для него как политика, дипломата, военного разведчика была совершенно очевидна определенная скоординированность и тесная взаимосвязь между всеми направлениями военно-политической активности Османской империи, была очевидна и та простая истина, что сама возможность вооруженного выступления Порты в одном направлении обусловливалась наличием благоприятной политической конъюнктуры на всех остальных направлениях, а следовательно, сопровождалась продуманными мероприятиями Стамбула по обеспечению этой конъюнктуры.

Этот присутствовавший в сочинениях Челеби широкий комплексный подход к внешней политике Османской империи, в сущности, многое предопределял и в его трактовке характера турецко-крымских отношений XVI—XVII вв., в его понимании особой роли Крыма как политического орудия Порты в международной жизни Восточной Европы того времени.

Переходя к анализу взглядов Челеби на характер турецко-крымских отношений в XVI—XVII вв., на роль крымско-турецкой дипломатии в политической жизни Восточной Европы того времени, следует отметить одну важную особенность труда турецкого автора середины XVII в.: его труд характеризовался не только враждебностью к русскому государству, но и наличием продуманной программы ослабления Московской державы. Но, призывая к ослаблению Русского государства, Челеби предлагал не беспрестанное ослабление Москвы, а лишь такое, какое было необходимо для восстановления равновесия сил в Восточной Европе, для предотвращения ее превосходства над Польско-литовским государством.

На каких же конкретных высказываниях Челеби основаны эти выводы? Речь идет о сохранившемся в одном из списков «Книги путешествий» тексте⁵⁾, в котором автор после рассказа об успешной операции крымских татар по окружению армии воеводы Шереметьева в 1660 г. peшил подчеркнуть, что достигнутая таким образом победа была победой не только крымской, но, по существу, {306} и турецкой. Однако Челеби хорошо понимал, что читатель его рукописи, не получивший подтверждения о непосредственном участии турецких войск в Чудновской кампании 1660 г. и знающий о существовании формально мирных отношений Порты с Русским государством в это время, может усомниться в достоверности этого утверждения, может не только поставить под вопрос само существование реального сотрудничества Стамбула и Бахчисарая в сфере восточноевропейской политики, но склониться к мысли о полной непричастности к воинственной политике Крыма якобы «миролюбивой» дипломатии Порты.

Именно поэтому Челеби в своем рассказе по данному поводу не просто намекает на возможность постановки таких вопросов, но четко их формулирует.

«Могут спросить, — пишет Челеби, — что же это за мир такой, когда при отсутствии военных действий между московским королем и падишахом дома Османов, то есть при мире и покое между ними, отдельные группы татарского войска совершают набеги и разоряют страну Московскую?»

Сформулировав таким образом вопрос, явно касавшийся существа крымско-турецких отношений XVI—XVII вв., а вместе с тем и подлинной роли турецко-крымской дипломатии в международной жизни Восточной Европы того времени, Челеби тут же дал понять, что подобный вопрос может возникнуть лишь у людей, политически наивных и исторически безграмотных. Челеби тем не менее счел нужным «просветить» этих неумудренных политическим опытом людей, предложив примерно такую схему ответа: турецко-крымское сотрудничество на восточноевропейской почве реально существует и существует давно, во всяком случае с начала XVI в., однако это сотрудничество происходит и происходило не в сфере официальной, протокольно-показной дипломатии, а в сфере реального взаимодействия ведущих государств данного региона, в сфере реальной борьбы за нужную Порте и Крыму расстановку сил в данной части Европейского континента. Поэтому реальное сотрудничество между Стамбулом и Бахчисараем оказалось замаскированным, с одной стороны, как бы декоративным «нейтралитетом» Порты или даже серией «мирных» договоров Турции с Москвой или с Варшавой, а с другой — предоставлением Крыму иллюзорной {307} «самостоятельности» в вопросах войны и мира с его северными соседями.

Такова схема ответа Челеби, но его развернутый ответ содержал столько интересных и значительных подробностей, что он заслуживает специального рассмотрения.

Так, первое знакомство с данным текстом действительно создает впечатление, что его автор стремился свести все участие турецко-крымской дипломатии в международной жизни Восточной Европы XVI—XVII вв. к антимосковской политике. Но эта явная тенденциозность данного построения Челеби не должна нас удивлять. Создавая текст своего сочинения вскоре после Переяславской рады 1654 г., т.е. в период наметившегося усиления России и ослабления Речи Посполитой, Челеби, видимо, вполне сознательно раскрывал лишь одну сторону турецко-крымского сотрудничества на восточноевропейской почве, именно антимосковскую, актуальную для 1660 г., и столь же сознательно затушевывал при этом другую его сторону, в частности антипольскую, которая была реальностью для ряда этапов международной жизни Восточной Европы в предшествующую эпоху.

Но если причины появления подобной тенденциозности в сочинениях Челеби следует действительно искать в политической конъюнктуре 60-х годов XVII в., то само существо этой тенденциозности раскрывается искусственностью ее исторического обоснования. Так, явно вопреки реальной исторической действительности Челеби писал в этом тексте о том, что главная цель сотрудничества Турции и Крыма в Восточной Европе не только в его эпоху, но и во все предшествующие времена состояла в том, чтобы подрывать экономический и политический потенциал именно Московской державы.

Но, поскольку эта схема не укладывалась в реальную политическую жизнь нашего региона с конца XV до середины XVII в., Челеби оказался вынужденным прибегать к прямой фальсификации исторического процесса. Так, совершенно не случайно, видимо, Челеби в своем рассказе забыл упомянуть о последних десятилетиях XV в., когда Турция, как мы знаем, подчинив себе Крым, осуществляла политику, дружественную Москве и враждебную Польше.

Зато в угоду своей надуманной концепции он предпринял весьма смелую попытку сблизить, по сути {308} «срастить», два важных события тогдашней международной жизни, отдаленных друг от друга в реальной исторической действительности почти 50-летним интервалом. Речь, в частности, должна идти о попытке Челеби совместить во времени факт установления турецко-крымского сотрудничества в Восточной Европе, совершившегося, как известно, в 70-х годах XV в., с фактом вступления Турции и Крыма во втором десятилетии XVI в. на путь открытой вооруженной борьбы против Московского государства. Ничего не было удивительного в том, что эта попытка Челеби увязать начало турецко-крымского сотрудничества на восточноевропейской почве с началом активной политики Турции и Крыма против Москвы привела его не к эпохе султана Махмеда II, когда Порта и Крым были союзниками Москвы, а к эпохе султана Селима, известного противника Москвы, того самого султана, который, хотя и осуществлял, как известно, во втором десятилетии ХVI в. крупномасштабные операции на Ближнем Востоке, тем не менее придавал весьма важное значение созданию выгодной для Порты политической конъюнктуры и в восточной части Европейского континента, в частности путем ослабления усилившейся тогда Москвы. Так, Челеби прямо писал о том, что Селим, «очень дальновидный, рассудительный и умный падишах», изучив внимательно расстановку сил в Восточной Европе, не только установил факт чрезмерного усиления Русского государства, между прочим, и за счет включения в его состав многих нерусских народов, но и пришел к выводу, что именно оно стало представлять главную опасность для интересов Османской империи в этом районе.

«Посоветовавшись, — писал Челеби, — с умными людьми своего времени, Селим-хан понял», что если «московские короли» сумеют мобилизовать все боеспособное население своей страны, в том числе и представителей тех нерусских народов, в адрес которых «правоверный» Челеби позволяет себе самые оскорбительные выражения, то они — «московские короли» — «смогут причинить османскому государству... такой вред, что невозможно и представить»⁶⁾.

Принимая во внимание нежелательность дальнейшего усиления Московского государства, Селим «мудро рассудил о них (неверных московитах) и понял, что их нельзя сравнить по силе ни с какими другими неверными» {309} и что поэтому против них должны быть приняты специальные меры⁷⁾. Челеби совершенно откровенно признавал, что наиболее эффективным средством ослабления окрепшего тогда Московского государства были санкционированные и направленные Портой регулярные набеги крымских татар на «украины» этого государства. По данному поводу Челеби писал следующее: «И для устранения этой опасности (т.е. опасности дальнейшего роста и укрепления Москвы. — И.Г.), и чтобы не усиливалось Московское государство», крымским ханам особым высочайшим указом султана была предоставлена возможность не только совершать набеги в сторону Москвы, но и совершать их даже в те годы, когда сама Порта находилась в мире с Русским государством.

«И сколь ни был бы прочен мир дома Османов с Москвой, — писал Челеби, — крымские ханы в этом не принимали участия. С крымским ханом Москве нужно было иметь особый мирный договор».

Итак, Челеби, с одной стороны, признавал фактическую обязанность крымских ханов организовывать набеги на земли своих северных соседей с санкции «дома Османов» (именно султаны фактически назначали и направляли ханов в те или иные походы), а с другой стороны, говорил о формальной возможности для Крыма совершать эти походы как бы независимо от Порты, вернее, независимо от характера официальных политических отношений Турции с объектами татарских нападений. Челеби утверждал, что этот сложный порядок отношений Порты с Крымом в реализации их совместной восточноевропейской политики, созданный султаном Селимом, сохранял свою обязательную силу на протяжении XVI—XVII вв. и стал с течением времени даже называться «законом Селима».

«Вот таков [был] закон, который установил Крымскому государству Селим-хан, — писал Челеби. — А тех, кто пренебрегал этим законом, Селим-хан предавал проклятию». Но для того, чтобы не было сомнений в том, что «закон Селима» определял характер турецко-крымских отношений на всем протяжении XVI—XVII вв., что он, по сути дела, определял и восточноевропейскую политику турецко-крымской дипломатии в рассматриваемое время, Челеби прямо заметил: «И со времени султана Селима-хана вплоть до эпохи Мехмеда-хана IV, т.е. до нашего {310} времени, до самой последней минуты [т.е. до 60-х годов XVII в.] этот закон не был нарушен»⁸⁾.

На основании всех этих высказываний Челеби о развитии турецко-московских и крымско-московских отношений XVI—XVII вв., действительно может сложиться впечатление, что турецкий автор проявил интерес только к антимосковским выступлениям Порты и Крыма, игнорируя при этом существование широкого подхода турецко-крымской дипломатии к политической жизни Восточной Европы в целом, забывая, в частности, как саму идею поддержания равновесия между ведущими восточноевропейскими государствами, так и практику «регулирования» Портой крымских набегов на территории этих государств.

Такое впечатление, однако, было бы ложным и ошибочным. Хотя Челеби действительно ведет речь в основном о борьбе турецко-крымской дипломатии против Московской державы, говорит главным образом о необходимости ослабления с помощью крымских татар Русского государства, тем не менее для него ослабление Москвы — отнюдь не самоцель, а лишь способ выравнивания сил между Москвой и Варшавой, средство поддержания равновесия между ними.

В сущности, в самой «Книге путешествий» имеются положения, которые подтверждают наличие у Челеби таких настроений, а в правящих кругах Порты таких политических установок и такой практики в осуществлении турецкой политики в восточноевропейском регионе.

Так, явно имея в виду тот период в истории Русского государства начала XVII в., который был, как известно, ознаменован «смутой» и интервенцией и который привел к резкому ослаблению «Московии» и вместе с тем к резкому усилению Речи Посполитой, Челеби не только охарактеризовал его как время «бедственного положения» «московских королей», оказавшихся неспособными «навести порядок в своем государстве», но и отметил наступивший тогда поворот восточноевропейской политики Порты и Крыма, выразившейся в улучшении их отношений с Москвой и вместе с тем и в ухудшении отношений с Польшей. Челеби писал по этому поводу буквально следующее: «Из-за того, что московские короли, оказавшись в бедственном положении, не были в состоянии {311} навести порядок в своем государстве, между державою дома Османов и Москвой не было сражений и распрей и дом Османов был занят священной войной с другими неверными»⁹⁾ (это была война с Польшей, как мы знаем)¹⁰⁾.

Признав таким образом нарушение равновесия между Москвой и Варшавой главной причиной наступившей тогда перемены восточноевропейской политики Порты (а следовательно, и Крыма, поскольку, по утверждению Челеби, вооруженную борьбу в восточноевропейском регионе вели, как правило, не турки, а крымские татары), создатель «Книги путешествий» тем самым не только подтвердил конъюнктурность своей трактовки турецко-крымской политики в Восточной Европе как якобы антимосковской политики, но и зафиксировал существование идеи сохранения равновесия между восточноевропейскими государствами в качестве стержневой идеи внешнеполитической программы Турции в этом регионе.

В сущности, идея поддержания равновесия между восточноевропейскими государствами давала о себе знать и в том высказывании Челеби, в котором он обосновывал «целесообразность» борьбы с Москвой. «Если они [московиты] на пять — десять лет избавятся от набегов татар, — писал Челеби, — если они, пользуясь благополучием, задумают заняться делами по устройству государства, ни одна держава не сможет противостоять им и они займут земли всех казаков и поляков». Таким образом, перед нами еще раз вскрывается внутренняя логика турецко-крымской политики в Восточной Европе: чрезмерное усиление Москвы требовало от Порты, по мнению Челеби, мер по ее ослаблению, а явная деградация Московского государства предполагала прекращение антимосковской активности Турции и в то же время ставила вопрос о проведении мер по ослаблению окрепшей тогда Речи Посполитой. Так выглядела в сфере практической политики идея поддержания выгодного Порте баланса сил в Восточной Европе.

В сущности, о стремлении Челеби сохранить необходимое Турции и Крыму равновесие между восточноевропейскими государствами говорили и те его высказывания, в которых он предусматривал возможность реальной угрозы не только устью Дуная, но и самому Крыму в случае резкого нарушения баланса сил в пользу какого-либо {312} одного из этих государств. А уж если это преуспевающее государство «захочет выйти к побережью Дуная, тогда оно уже ни за что не даст покоя государству дома Османов и — упаси Аллах — может быть даже вторгнуться в Крым»¹¹⁾.

Нарисовав эту «мрачную» для турецкой дипломатии перспективу возможного развития событий в случае нарушения равновесия, Челеби еще раз вспомнил о государственной мудрости хана Селима: «Да пошлет господь милосердие победоносному Селиму-хану: он обдумал все это и принял хорошие меры «предосторожности».

Таким образом, хотя Челеби и говорит о том, что «закон Селима» имел якобы только антимосковскую ориентацию, на самом деле этот закон, регулировавший ритм крымских набегов как на московские, так и на польско-литовские «украины», был законом для всей восточноевропейской политики Турции и Крыма, т.е. такой системой политических мероприятий Стамбула и Бахчисарая в данном регионе, которая обеспечивала необходимое им здесь соотношение сил.

Таким образом, значение труда Челеби и, в частности, указанного раздела этого труда состоит не столько в том, что он, исходя из современной ему политической конъюнктуры, подчеркнул якобы постоянную антимосковскую направленность турецко-крымской политики в данном районе, а сколько в том, что он нарисовал картину налаженного взаимодействия между Стамбулом и Бахчисараем и вместе с тем показал реальную роль турецко-крымской дипломатии в международной жизни всей Восточной Европы XVI—XVII вв.

Автор, таким образом, раскрыл «механизм» крымско-турецкого сотрудничества на восточноевропейской почве, показал, с одной стороны, наличие общих для Порты и Крыма стратегических задач в данном регионе, а с другой стороны, зафиксировал своеобразное «разделение труда» между Портой и Крымом в деле тактического осуществления этих общих стратегических задач, отметил существование традиционного разрыва между формой политических взаимоотношений Порты с восточноевропейскими государствами и реальным содержанием этих отношений, разрыва между внешним «миролюбием» Турции по отношению к Москве и Варшаве и реальной ее воинственностью в этом регионе, воинственностью, осуществлявшейся {313} чаще всего не самой Портой, а ее послушным вассалом — Крымским ханством¹²⁾.

Подчеркивая, таким образом, зависимость Крыма от политического курса Стамбула, Челеби прекрасно сознавал тот факт, что использование Портой Бахчисарая осуществлялось не стихийно и беспорядочно, не путем поощрения татарских набегов вообще, набегов в любых направлениях и в любое, произвольно «выхваченное», время, а путем «программирования» этих набегов как к отношении их адреса и сроков, так и их длительности и масштабов.

¹⁾ Смирнов В.Д. Крымское ханство под верховенством Оттоманской Порты до начала XVIII в. СПб., 1887.

²⁾ Новосельский А.А. Борьба Московского государства с татарами. М.: Изд-во АН СССР, 1948.

^*) К их числу относит себя и автор данной статьи.

³⁾ Челеби Э. Книга путешествия: Перевод и комментарии. М.: Изд-во восточной литературы, 1961. Вып. 1; Наука, 1979, Вып. 2.

⁴⁾ Челеби Э. Книга путешествия, вып. 1, 2. См. вводные статьи А.Д. Желтякова, А.С. Твертиновой, В.В. Мавродина, А.П. Григорьева, а также: Анчабадзе Г.З. «Книга путешествия» Э. Челеби как источник по истории горских народов Кавказа: Автореф. канд. дис. Тбилиси, 1975.

⁵⁾ Челеби Э. Книга путешествия, вып. 1, с. 217-219.

⁶⁾ Там же, с. 218.

⁷⁾ Там же, с. 219.

⁸⁾ Там же, с. 218.

⁹⁾ Там же, с. 218-219.

¹⁰⁾ Horn М. Chronologia i zasięg najazdów tatarskich na ziemie Rrec- zypospolitej polskiej w latach 1600—1647. — In: Studia i materiały do historii Wojskowości. Warszawa, 1962, T. VIII.

¹¹⁾ Там же, с. 219.

¹²⁾ Возможно, что именно эта особая роль Бахчисарая в реальной политике Порты и обусловила повышенный интерес Челеби не только к крымской дипломатии, но и к Крыму вообще, к его историческому прошлому (включая и ордынский период его истории), к его населению, многочисленным городам и крепостным сооружениям, к памятникам архитектуры и т. д. Подробнее об этом см.: Григорьев А.П. «Книга путешествия» Э. Челеби — источник по истории Крыма XIII—XVII вв. — В кн.: Историография и источниковедение стран Азии и Африки. Л.: Изд-во ЛГУ, 1974. Вып. 3; см. также: Челеби Э. Книга путешествия, вып. 1, 2; Księga podróży Ewliji Czelebiego (Wybór). Redakcja naukowa, wybór, Słowo wstępne i komentarze Z. Abrachamowicz. Warszawa, 1969.