Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
|
|
Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. |
|
Ростов-на-Дону
Издательство Ростовского педагогического университета
2002
Тираж 300 экз.
Об электронной версии.
Так [1] обозначен конец страницы бумажной версии.
Сохранена постраничная нумерация сносок в статьях.
Расположение рисунков на соответствующих страницах сохранено
В электронную версию не включены:
1) фотографии к статье "'Золото амазонок' в Париже" в силу их качества
(вернее, отсутствия такового - ни черта не видно).
2) список членов оргкомитета.
OCR Halgar Fenrirsson
Spellchecked Airish
Содержание
А.Л. Пелих, М.Н. Ложкин (Армавир). Материалы позднебронзового времени из Отрадненского музея. стр. 5
В.И. Гуляев (Москва). К вопросу о единой Скифии в VII-IV вв. до н.э. стр. 8
В.П. Копылов (Ростов-на-Дону). Греческие транспортные амфоры из Таганрогского поселения. стр. 12
В.Т. Личели (Тбилиси). К интерпретации Эшерской надписи. стр. 17
Г.Т. Квирквелия (Тбилиси). Обкладка гоплитского щита с изображением орла из Колхиды. стр. 17
М.И. Золотарев (Севастополь). Классическая археология и метеорология. стр. 23
И.С. Каменецкий (Москва). Погребальный обряд в греческих эпитафиях. стр. 26
С.Ю. Монахов (Саратов). Редкие формы фасосских амфор IV-III веков. стр. 31
Е.И. Савченко (Москва). К вопросу о хронологии могильника "Терновое I - Колбино I". стр. 40
Е.Е. Фиалко (Киев). Греческие калафы из скифских могил. стр. 42
С.С. Казаров (Ростов-на-Дону). Сицилийская держава царя Пирра. стр. 45
А.Г. Язовских (Ростов-на-Дону). Терракоты греческого "эмпория" на месте Елизаветовского городища. стр. 46
В.И. Кац (Саратов). Керамические клейма раннеэллинистического времени из Танаиса. стр. 50
Е.А. Хачатурова (Краснодар). Серебряный наплечный седельный фалар из Темрюкского музея. стр. 53
А.П. Беликов (Ставрополь). "Фракийский вопрос" в международных отношениях II в. до н.э. стр. 56
А.В. Симоненко (Киев). Комплекс из Чистенького: дата и этнокультурная принадлежность. стр. 63
В.В. Крапивина (Киев). Взаимоотношения Ольвии и варваров в III-IV веках н.э. стр. 65
Ю.В. Зеленский (Краснодар). Половцы и Тмуторокань, вопросы взаимодействия. стр. 73
Т.Н. Коневская (Ростов-на-Дону). "Золото амазонок" в Париже (заметки с выставки). стр. 77
Список сокращений. стр. 79
Сведения об авторах. стр. 80
Уважаемые коллеги!
Уже в десятый раз на базе Научно-методического центра археологии РГПУ проводится научная конференция, посвященная проблемам международных отношений в бассейне Черного моря в древности и средние века. Нынешняя X конференция посвящена 70-ти летию нашего университета и открывает новый этап в разработке актуальных проблем международных отношений в этом регионе.
Из областной, а затем региональной конференции за эти годы она выросла до международного ранга. В них принимали участие ведущие специалисты России, Украины, Грузии, Молдавии, Англии, Болгарии, Венгрии, Германии, Испании, Польши, Франции, Швейцарии.
Материалы конференций были опубликованы и получили широкий резонанс как у нас в стране, так и за рубежом. Ссылки на них имеются в научных изданиях США, Англии, Германии, Польши, Швейцарии и, конечно же, в изданиях России и стран СНГ.
Интерес ученых объясняется тем, что проблематика нашей конференции позволяет в комплексе рассмотреть тенденции развития связей между народами и государствами обширного Причерноморского региона - центра нескольких цивилизаций на протяжении многих веков. Древние греки недаром назвали Черное Море - морем гостеприимным. Это тем более актуально, так как в 1992 году была создана организация Черноморского экономического сотрудничества, куда вошли страны Причерноморья и многие страны Западной и Восточной Европы. Политики этих стран уже обратили внимание, что, не поняв историю развития международных контактов в бассейне Черного моря в древности и средние века, сложно строить взаимоотношения между государствами [5] на современном этапе. Тем более в условиях кардинальных политических изменений в этом регионе.
В организации этой конференции принял активное участие областной музей краеведения в качестве соучредителя, за что мы выражаем благодарность.
Оргкомитет X конференции получил более сорока заявок от ученых разных стран. Многие коллеги из стран СНГ не смогли принять участие в конференции из-за финансовых проблем, которые имеются в странах бывшего СССР. Поэтому особенно приятно приветствовать ученых, которые все-таки смогли приехать в Ростов-на-Дону, чтобы обсудить назревшие научные проблемы.
Мы приветствуем прибывших на конференцию ученых из Германии, Норвегии, Швейцарии, Грузии, Молдавии, Украины, которые в ходе творческих дискуссий укрепят и разовьют эффективное научное сотрудничество с учеными России.
В период работы конференции все участники смогут ознакомиться с работой нашего университета, выступить перед преподавателями и студентами и, конечно же, посетят археологические памятники и другие достопримечательности нашего Донского края.
Успешной вам работы и плодотворных дискуссий.
Ректор РГПУ академик РАО
А.А. Греков
[6]
Ряд источников свидетельствует, что в середине III тыс. до н.э. в Северо-Западное Причерноморье (СЗП) начинают проникать с востока первые племена ямной культуры (последний анализ курганных материалов позволил выделить здесь 4 обрядово-стратиграфические группы ямного населения: древнеямную, ямную, позднеямную и постъямную) (Яровой, 2000). Основных захоронений, относящихся к этому периоду, немного и среди них отмечено незначительное число детских (11%). Этот факт отражает начало второго, после древнеямного, более массового этапа продвижения данного населения на новые территории. С ямными племенами связаны разрушения подавляющего числа храмовых сооружений медно-каменного века. Об этом свидетельствуют следы сожжения деревянных культовых конструкций, а также тот факт, что большинство энеолитических антропоморфных изваяний оказалось в перекрытиях захоронений именно данной группы (61% - в СЗП и 66% - в Северном Причерноморье) (Яровой, 2000; Довженко, 1989).
Вскоре новое скотоводческое население вступает в контакт с местными позднетрипольскими племенами. Отсутствие достоверных сведений об обратной стратиграфии усатовских и ямных захоронений вовсе не означает какого-либо хронологического разрыва между ними. В материальной и духовной культуре обеих племенных объединений отразилось множество фактов их взаимодействия и взаимообогащения. В результате исторических связей усатовские изделия начинают появляться в ямных комплексах, а степные - в позднетрипольских, четко выделяясь в инокультурной среде (Збенович, 1976). Особенно ярко взаимовлияние прослеживается в погребальном обряде. В частности, у усатовцев грунтовые могильники сменяются курганными, а иногда и сосуществуют с ними, как пережитки древних традиций (Мерперт, 1974). В результате контактов со степным населением состав стада у усатовских племен начинает отличаться от предшествующего - средне-трипольского (Цалкин, 1970).
Взаимосвязь двух различных групп населения нашла отражение и в керамическом комплексе каждой из них (Збенович, 1974). По мнению [7] исследователей, влияние ямной культуры отразилось на мотивах шнуровой орнаментации усатовских кухонных сосудов, в частности, на появлении орнамента в виде треугольников, заштрихованных отпечатками шнура или косой сеткой (Лагодовська и др., 1962). На прямые связи юга и пришлого населения указывает и находка на Усатовском грунтовом могильнике горшка с яйцевидным дном и округлыми боками, не характерного для позднетрипольских памятников (Патокова, 1979; Збенович, 1968).
Как представляется, приведенные факты могли иметь место только при условии длительного и в основном мирного сосуществования ямного и усатовского населения. Сложившуюся в причерноморских степях столь однозначную <стратиграфическую ситуацию> (усатовские погребальные комплексы раньше, ямные - позже) можно объяснить как идеологическими представлениями древнего населения, так и особенностями их исторического развития. Не исключено, что среди прочих причин, основную роль здесь сыграли культовые ограничения, которые могли запрещать местному населению использовать иноплеменные погребальные сооружения. У ямных же племен подобного условия могло не существовать, и они широко практиковали захоронения во всех известных им курганах.
С другой стороны, более вероятным представляется историческое объяснение данного феномена. Освоившись на новых землях, более многочисленные скотоводческие племена начали постепенное <выдавливание> земледельческого населения из Нижнего Поднестровья. В результате многие усатовские территории, и вероятно в первую очередь пастбища с многочисленными курганами, перешли к пришельцам. Последние создавали свои погребальные комплексы, но одновременно использовали и погребальные сооружения своих предшественников. Отсутствие случаев обратной стратиграфии может свидетельствовать о том, что потерянные территории усатовцы уже не вернули. В этом отношении показательно, что впускных ямных захоронений не было обнаружено в курганных могильниках Усатово (Патокова, 1979). Видимо, левобережье Хаджибейского лимана до конца контролировалось жителями этого поселения. В результате в Нижнем Поднестровье и сложилась столь прямолинейная относительная хронология двух соседних народов. Конечно, такое предположение ни в коей степени не отрицает явного хронологического расхождения между усатовскими и постъямными захоронениями. В то же время большинство ямных захоронений, скорее всего, синхронно усатовским.
Следует особо отметить, что межплеменные отношения не всегда были мирными: об их периодических обострениях могут свидетельствовать [8] топография и появление укреплений на позднетрипольских поселениях (Шмаглий, 1960). Однако исчезновение позднетрипольской и других раннеземледельческих культур вряд ли стоит связывать исключительно с появлением первых скотоводов. То обстоятельство, что они постоянно возвращались из отдаленных районов, испытывая влияние целою ряда синхронных культур (Шмаглий, Черняков, 1970), ни в коей степени не означает одновременности их проникновения на указанные территории. Весь источниковедческий материал говорит об обратном: о постепенном и чрезвычайно длительном процессе инфильтрации скотоводов в новые районы и медленном освоении последних. Слишком большой хронологический период, приходящийся на то возможное количество подкурганных захоронений, которое имеется в степях СЗП, не позволяет связывать их только с тремя или четырьмя крупными нашествиями или волнами расселения (Gimbutas, 1977; 1979; 1980; Mallory, 1976; 1977). Кроме того, следов взаимовлияния скотоводческих и земледельческих племен не было бы отмечено, если бы их отношения ограничились только кратковременным периодом уничтожения одной группы населения другой.
Материалы региона подтверждают точку зрения И.Я. Мерперта: одного или нескольких вторжений скотоводов никогда не было, а имело место их постепенное продвижение на запад, длящееся веками (Мерперт, 1965; 1978). В то же время ни в коей степени нельзя отрицать и определенную напряженность, которая всегда существовала в отношениях между скотоводческими и земледельческими племенами в эпоху ранней бронзы.
В фондах Отрадненского муниципального историко-археологического музея хранится ряд металлических предметов, датирующихся эпохой поздней бронзы.
Три серпа относятся к I группе подобных изделий (серпы с перегибом спинки к рукоятке почти под прямым углом) прикубанского очага металлургии и металлообработки (далее ПОММ) по Л.Л. Иессену (Иессен, 1951, с. 110). [9]
Бронзовый серп (инвентарный № ОМ/ОФ 3981, Рис. 1, 1). Сведения об обстоятельствах находки не сохранились. Перегиб спинки расположен близко к рукояти. Лезвие постепенно сужается к носку. Режущая кромка заострена (прокована) с двух сторон. Лезвие - со следами использования.
Бронзовый серп (инвентарный № ОФ/ОМ 1987, Рис. 1, 2), найденный в окрестностях ст. Удобной. Лезвие примерно одинаковой ширины, к носку заужено. Лезвие по краям проковано, на режущей кромке - заусеницы.
Бронзовый серп, переданный в 1978 г. в Отрадненский музей после закрытия музея в СШ № 7 ст. Удобной (инвентарный № ОФ/ОМ 2145, Рис. 1, 4). После перегиба лезвие равномерно изогнуто, примерно одинаковой ширины, носок тупой. Режущая часть без следов использования, не откованная.
Первая группа поздних кубанских серпов распространена как на ахметовской, так и на бекешевской стадиях ПОММ (Бочкарев, 1996, с. 96-97). Поэтому датироваться данные три серпа могут пока лишь в широких рамках XV-X вв. до н.э.
Ко второй группе поздних кубанских серпов (по А.А. Иессену) - изделия с равномерно изогнутой спинкой - относится бронзовый серп (инвентарный № ОФ 1322, Рис. 1, 3), найденный в пос. Маяк. Серп дуговидный, лезвие постепенно сужается к носку, носок тупой. Конец лезвия обломан. Режущая кромка со следами использования. Серп очень схож с изделием из с. Ушгули, Грузия (Чартолани, 1989, рис. XXVIII 3). Серпы данного типа B.C. Бочкарев включает в ахметовскую группу ПОММ XV-XIII вв. до н.э. (Бочкарев, 1996, с. 96-97).
В 1995 г. найден бронзовый серп в пос. Садовом (Рис. 1, 5, без инвентарного номера). Серп дуговидный, лезвие на всем протяжении примерно одинаковой ширины, к концу сужается, образуя острый носок. Лезвие без следов использования. Данный серп по своим параметрам наиболее близок к некоторым предметам из Таманского клада (Сокольский, 1980, с. 145, рис. 1, 18, 19, 32) и к серпу из хут. Вестник Анапского района (Новичихин, 1994, с. 134). Таманский клад обычно датируется сабатиновским временем - XIII-XII вв. до н.э. (Сокольский, 1980, с. 149-150; Бочкарев, Лесков, 1978, с. 25-26; Черных, 1976, с. 194). К этому же времени должен относиться и серп из пос. Садового.
Из ст. Удобной происходит и один обломок бронзового серпа (инвентарный № ОФ/ОМ 2664, Рис. 1, 6). Сохранились стержень рукояти и часть лезвия. Суда по пропорциям, можно предполагать коленчатую форму серпа и датировать его в широких рамках XV-X вв. до н.э. [10]
Эпохой поздней бронзы датируется и бронзовый топор, без инвентарного номера (Рис. 1, 8). Топор массивный, с прямым корпусом, проушина овальная, лезвие острое. Раскованная плоская пятка отделена от обуха узкой шейкой. На боковых гранях обуха - три продольных валика. Топор отлит в двухстворчатой форме, швы соединения ее половинок хорошо выражены, без заусениц. Топор принадлежит, по типологии В.И. Козенковой, к первому отделу, II типу, 3 варианту боевых топоров кобанской КИО, датирующемуся автором XIII (возможно) - XII вв. до н.э. (Козенкова, 1995, с. 69). Наиболее близок рассматриваемый предмет одному из топоров упорненского клада (Аптекарев, Козенкова, 1986, с. 122, рис. 1,6).
Последний из описываемых нами предметов - бронзовое тесло трапециевидной формы, без инвентарного номера (Рис. 1, 7). Край лезвия закруглен. В верхней части тесла пробито округлое отверстие. Изделие схоже с подобными орудиями типа Т-8 (Черных, 1976, с. 106-107, с. 232, табл. XXX, рис. 5-7), но наиболее близкие аналогии находит в материалах Бекешевского (Иессен, 1951, с. 92, рис. 21, 7), Боргустанского (Егоров, 1951, с. 293, рис. 1) и Упорненского (Аптекарев, Козенкова, 1986, с. 122, рис. 1, 4) кладов, а также Змейского поселения (Козенкова, 1996, с. 38, рис. 15, 16). Тесло, по всей вероятности, датируется бекешевским этапом ПОММ, XII-Х вв. до н.э.
Выявленные в фондах Отрадненского музея металлические предметы важны для реконструкции культурной ситуации, сложившейся в эпоху поздней бронзы в Восточном Закубанье, и свидетельствуют о внешних связях населения региона.
Литература:
1. Аптекарев A.3., Козенкова В.И., 1986. Клад эпохи поздней бронзы из станицы Упорной // СА, N 3.
2. Бочкарев B.C., 1996. Новые данные о Прикубанском очаге металлургии и металлообработки эпохи поздней бронзы // Между Азией и Европой. Кавказ в IV-I тыс. до н. э. - С.-П.
3. Бочкарев B.C., Лесков A.M., 1978. О хронологическом соотношении памятников эпохи поздней бронзы Северного Причерноморья с Подоньем, Поволжьем и Северным Кавказом // Древние культуры Поволжья и Приуралья. Научные труды. Том 221. - Куйбышев.
4. Егоров Н.М., 1951. Боргустанский клад 1941 г. // CA-XV, - М.-Л.
5. Иессен А.А., 1951. Прикубанский очаг металлургии и металлообработки в конце медно-бронзового века // МИА 23. - М.-Л. [11]
6. Козенкова В.И., 1995. Оружие, воинское и конское снаряжение племен кобанской культуры (систематизация и хронология). Западный вариант // САИ, Вып. В2-5.
7. Козенкова В.И., 1996. Культурно-исторические процессы на северном Кавказе в эпоху поздней бронзы и в раннем железном веке (узловые проблемы происхождения и развития кобанской культуры) - М.
8 Новичихин А.М., 1994. Новая находка бронзового серпа в Закубанье // Древнейшие общности земледельцев и скотоводов Северного Причерноморья V тыс. до н.э. - V в. н. э. - Тирасполь.
9 Сокольский Н.И., 1980. Таманский клад бронзовых орудий // СА, N2.
10. Чартолани Ш.Г., 1989. К истории нагорья Западной Грузии доклассовой эпохи. - Тбилиси.
11. Черных К.Н., 1976. Древняя металлообработка на Юго-западе СССР. М. [12]
[13]
Богатые материалы могильника Клин-яр III в г. Кисловодске (раскопки B.C. Флерова, Я.Б. Березина, А.Б. Белинского, X. Харке) дают благоприятную возможность для продолжения работы, начатой в 1980-е г.г. В.Б. Ковалевской и С.Л. Дударевым, по выделению социальных рангов у племен знаменитой кобанской культурно-исторической общности (Ковалевская, 1983; Дударев, 1984). Наш анализ базируется на основе материалов около 100 мужских захоронений, как наиболее чутко реагировавших на изменения в обществе, относящихся к предскифской эпохе (Флеров, Дубовская, 1993; Berezin, Dudarev, 1999; Belinsky, Dudarev, Harke, 2001), и учитывает методические подходы в области социальной интерпретации погребальных памятников, выработанные как отечественными, так и зарубежными специалистами (Массон, 1976; Алекшин, 1981; Бунятян, 1985; Prehistoric Graves as a Source of Information; и др.).
Основываясь на вещевом сопровождении умерших (инвентарь погребений является показателем овеществленного труда, трудовых затрат как объективного критерия разделения погребений) нами выделено шесть групп погребений. I группа (11 могил) представлена захоронениями конной родовой "аристократии" (среди артефактов - конская сбруя, 1-3 вида оружия, 1-3 орудия повседневного быта (далее ОПБ), I сосуд, предметы, украшенные золотом, детали доспеха и парадного костюма переднеазиатского (ассирийского) и закавказского происхождения) (погр. 14, 18, 20, 23 раскопок Я.Б. Березина, 26 раскопок B.C. Флерова, 174, 186, 252, 280, 297, 313 раскопок А.Б. Белинского и X. Харке). В могилах II группы (всего их 8) ("пешая знать") встречаются 2 вида вооружения, 1 сосуд, 1-4 ОПБ, 1-2 украшения (погр. 194, 261, 300, 302, 303, 314, 362 раскопок А.Б. Белинского и X. Харке, 58 раскопок B.C. Флерова). Наиболее многочисленна III группа. В нее входили рядовые воины-общинники (47 могил) вооруженные, главным образом копьями (31 могила) (у многих "стандартный" набор - копье, сосуд, 2 ОПБ). Встречены также воины, вооруженные только стрелами или топорами, либо только кинжалами (погр. 87, 143 раскопок B.C. Флерова, 165, 190, 241, 251, 258, 262, 271, 286, 296, 311, 331, 358 раскопок А.Б. Белинского и X. Харке.). [14] К IV группе (25 могил) относятся также рядовые, но невооруженные мужчины, часто сопровождаемые сосудом, 1-3 ОПБ, украшением (погр. 181, 190, 202, 205, 206, 215, 219, 232, 250, 267, 336 и др.). В V группу (6 могил) мы включили наиболее бедные захоронения (с одним сосудом) (погр.167, 193, 197, 207, 221 и др.). Наконец, VI группу составляют всего два погребения неимущих (зависимых?) лиц без вещей (погр. 99 раскопок B.C. Флерова, 176 раскопок А.Б. Белинского).
Количество труда, затраченное на совершение погребальной обрядности, также является важным критерием при выделении социальных рангов. Однако в нашем случае характер погребального обряда и ритуала, как правило, не дает возможности говорить о сколько-нибудь резкой разнице между названными выше группами. Внутри погребального сооружения, которое в 67 % случаев, несмотря на разную степень богатства, представлено небольшой могилой, вырытой в грунте, находился 1 умерший, лежавший скорченно на боку. При этом достаточно единообразно положение погребенного на правом (очень редко - левом) боку, головой на юг, юго-запад, юго-восток.
Приведенные факты указывают, что, несмотря на заметное имущественное расслоение в обществе, сильные родовые традиции не позволяли еще нарождающейся <аристократии> утвердить свой статус в погребальном обряде. Результаты исследования клин-ярских материалов позволяют заявить, что ранжирование внутри родовых коллективов, живших в Кисловодской котловине, было неодинаковым. Если на могильнике Клин-яр III мы выделяем 6 групп (рангов), то могильник № 1 на Мебельной фабрике дает их всего 4 (Дударев, 1984, с.23-25). На Клин-яре впервые четко фиксируется наличие представительной группы простых общинников (IV), общественный статус которых был, по-видимому, приниженным в связи с отсутствием у них оружия.
Дифференциация в "кобанском" обществе была во многом связана с участием военной знати в военных походах киммерийцев в Переднюю (Западную) Азию (Дударев, 1999, с.171-176). Именно они стимулировали выделение в местной среде группы <конной аристократии> (термин этот, разумеется, условен, так как среди могил всадников есть и весьма скромные по вещевому сопровождению захоронения, которые беднее ряда погребений группы II) (ср.: Harke Heinrich. Data Types in Burial Analysis, p.36 // Prehistoric Graves.). Это положение особенно ярко вырисовывается на фоне полного отсутствия захоронений конных воинов в Гержень-Юртовском могильнике в Чечне во второй половине VIII - на рубеже VIII-VII вв. до н.э., в то время как в раннечерногоровское время они представлены здесь впечатляющей серией погребений (Козенкова, 1977, с. 72-84). Вероятно, местные племена стояли в стороне от политических [15] событий позднейшего предскифского времени. Обстановка войны, влиявшей на социальное расслоение, сказалась и в немногочисленном антропологическом материале из Клин-яра. Для этой выборки характерно преобладание рубленых травм. Влияние на исследуемый процесс оказал также и фактор освоения железа, что позволяло приобрести более эффективные и престижные стальные изделия, с помощью которых, опять-таки, велись военные действия и захватывалась добыча, обогащавшая племенную верхушку. В земледелии же (насколько позволяет судить поселенческий материал) орудия из железа и стали использовались еще очень слабо, что не позволяло результативно накапливать богатство путем физического труда. К тому же, это в условиях <военной демократии>, как известно, было непрестижно и осуждалось морально, поэтому мужская часть общества и стремилась к обогащению только с помощью войны (Дударев, 1998, с.33,40-42).
Литература:
1. Ковалевская В.Б., 1983. Воинские погребения раннескифского времени кобанского могильника Уллубаганалы в Карачаево-Черкесии // Проблемы археологии и этнографии Карачаево-Черкесии. Черкесск.
2. Дударев С.Л., 1984. Социальный аспект раннего этапа освоения железа на Центральном Предкавказье и в бассейне р. Терека (IX-VII вв. до н.э.) // Археология и вопросы социальной истории Северного Кавказа. Грозный.
3. Флеров B.C., Дубовская О.Р., 1993. Мужские погребения кобанского могильника Клин-яр III в г. Кисловодске. Вып. 1. М.
4. Berezin J.B., Dudarev S.L, 1999. Neue präskythische Funde aus der Umgebund von Pjatigorsk, Nordkaukasien // Eurasia Antiqua.1999. Band 5
5. Belinsky A., Dudarev S., Harke H., 2001. On The Problem Of Social And Property Differentiation Among The Early Koban Culture Tribes (According To The Klin-Yar III Tomb Finds, Kislovodsk, Northern Caucasus) // Http://www.bilkent.edu.tr/~arkeo/blacksea/session7b.htm.
6. Массон В.М., 1976. Экономика и социальный строй древних обществ. Л.
7. Алекшин В.А., 1981. Традиции и инновации в погребальных обрядах (эпоха первобытнообщинного строя) // Преемственность и инновации в развитии древних культур. Л.
8. Бунятян Е.П., 1985. Методика социальных реконструкций в археологии. На материале скифских могильников IV-III вв. до н.э. Киев.
9. Prehistoric Graves as a Source of Information . Ed. Berta Stjernquist. Kungl. Vitterhets Historic och Antikvitets Akademiens Konferenser 29. [16]
10. Дударев С.Л., 1999. Взаимоотношения племен Северного Кавказа с кочевниками Юго-Восточной Европы в предскифскую эпоху. Армавир.
11. Козенкова В.И., 1977. Вопросы хронологии восточного варианта кобанской культуры в свете новых раскопок в Чечено-Ингушетии // Древние памятники Северо-Восточного Кавказа. Махачкала.
12. Дударев С.Л., 1998. Методические заметки по истории. Вып.I Армавир.
Проблема о времени появления и характере государства у скифов Северного Причерноморья по праву считается одной из наиболее спорных и сложных в отечественной археологии. Одни исследователи полагают, что скифские племена так и не создали подлинного государства, а имевшееся у них объединение ("скифское царство") представляло одну из форм военной демократии (М.И. Артамонов). Другие решительно выступали за то, что могущественное государство существовало у скифов с VII до н.э. - т.е. с момента их первого появления на исторической арене (М.И. Ростовцев, А.И. Тереножкин и др.). Наконец, довольно много сторонников есть и у той точки зрения, что государственного уровня скифы достигли лишь в конце V - начале IV вв. до н.э. (Б.Н. Граков и др.).
Мне представляется, что при решении этой важной, но дискуссионной темы следует учитывать, как некоторые соображения общего порядка, так и все виды доступных нам источников.
Что касается общих моментов, то весьма убедительными выглядят доводы тех ученых, которые считают, что без наличия сильной государственной организации скифы не смогли бы совершить своих успешных переднеазиатских походов через Кавказ в VII в. до н.э., поскольку там им противостояли могущественные и хорошо организованные древневосточные державы - Ассирия, Вавилон, Мидия, Урарту и др. Не могли они без государства завоевать и Северное Причерноморье, включая лесостепь.
Еще в первые десятилетия XX в. выдающийся русский археолог и историк М.И. Ростовцев впервые четко сформулировал общее представление о характере скифского государства: "Скифы же остались на [17] юге России преимущественно кочевниками, и государство их типичным государством конных наездников с сильною конною дружиною под управлением неограниченного державного владыки-царя. Их державу надо представить себе организованной в духе позднейшего Хазарского царства или татарской Золотой Орды... Части скифской державы искони имели оседлое земледельческое население. Такими частями надо считать Прикубанье, может быть, часть Придонья и Приднепровья..." (Ростовцев, 1918). Он же отнес время формирования Скифии как единого государства к VII в. до н.э. и включил ее в состав области степи и лесостепи между Дунаем и Доном.
Поразительно, но факт, что наиболее последовательный критик концепций М.И. Ростовцева относительно скифов - А.Н. Тереножкин - к концу жизни пришел практически к тем же самым выводам и заключениям. "В нашем представлении, - пишет он, - Скифия являлась обширной страной, ограниченной на западе Нижним Дунаем и Карпатами, на востоке - Доном, на юге - побережьем Черного и Азовского морей, а на севере - началом лесной зоны. Ее населяли этически неоднородные племена и народы, различавшиеся также хозяйственным укладом и самим образом жизни..." (Тереножкин, 1977). Выше уже отмечалось, что этот исследователь также относил время появления государства у скифов к VII в. до н.э.
Если говорить о внутренней структуре этого обширного государства, то в античной историографии мы находим, правда, не совсем четкие, указания на тройственное его деление в конце VI в. до н.э. (три царя, один из которых был главным, правившие соответствующими областями), а эти три части, в свою очередь, состояли из более мелких территориально-административных единиц - провинций, или "номов" во главе с <номархами> (Геродот, IV, 66). Эти местные правители ("номархи"), видимо, назначались верховным царем из числа приближенных или, даже, из числа родственников.
Однако для изучения данной проблемы мы можем, помимо античных письменных источников, использовать и другие источники - этноисторические (государства средневековых кочевников Евразии) и археологические (например, категории <престижных вещей> в захоронениях высшей скифской знати).
По мнению двух выдающихся ученых-скифологов - М.И. Ростовцева и А.Н. Тереножкина - хорошей этноисторической параллелью для скифского общества и государства могут служить сведения о татаро-монгольских кочевьях XIII в. в Северном Причерноморье. "Они (татаро-монголы. - В.Г.), - отмечает В. Рубрук, - поделили между собой Скифию, которая тянется от Дуная до восхода солнца; и всякий начальник знает, [18] смотря по тому, имеет ли он под своей властью большее или меньшее количество людей, границы своих пастбищ, а также где он должен пасти свои стада зимою, летом, весною и осенью. Именно зимою, они спускаются к югу в более теплые края, летом поднимаются на север, в более холодные".
Вероятно, и скифы кочевали подобными же крупными родоплеменными объединениями, что было необходимо, прежде всего, для обеспечения охраны стад и имущества на случай военных нападений (Тереножкин, 1977). У них отсутствовала <первичная неограниченность пастбищ>, о чем прямо свидетельствует Лукиан. Все пастбищные угодья были определенным образом поделены между племенными и родовыми труппами. <В прямой зависимости от климата и топографии, ... скифы должны были кочевать преимущественно в меридиональном направлении с соблюдением годового цикла выпаса скота по сезонам: имея зимники на юге, они, очевидно, доходили в период весенних и летних кочевок вплоть до зоны леса, а осенью возвращались назад> (Тереножкин, 1977).
При этом почти все исследователи отмечают наличие у скифов жесткой централизации и дисциплины, военного уклада всей общественной жизни. "Скифское государство могло... просуществовать в течение нескольких веков (с VII до н.э. - В.Г.) лишь при единственном условии, что стоявшие во главе его скифы-царские... представляли собой прочно спаянный дисциплиной кочевой военный лагерь, как бы всегда готовый к ведению наступательных и оборонительных действий... Община, организованная по военному образцу, позволяла скифам господствовать над многими племенами и народностями и собирать с них более или менее регулярную дань" (Тереножкин, 1977).
Для того чтобы сохранить военное могущество, скифы должны были иметь и поддерживать стойкое, хорошо вооруженное, крепко спаянное дисциплиной войско, включающее всех общинников. Родовой строй, во многом утративший первоначальные социальные и производственные функции, сохранялся в качестве готовой формы военной организации общества, необходимой для постоянной и прочной защиты пастбищ, охраны стад и походов против соседей (Ильинская, Тереножкин, 1983).
Весомым, хотя и косвенным, свидетельством в пользу единой (включая степи и лесостепь Северного Причерноморья) Скифии, является тот факт, что наиболее яркие из престижного набора вещей, характерного для курганных погребений высшей скифской знати (золотые пластины горитов со сценами из жизни Ахилла, круглодонные ритуальные серебряные кубки с изображениями и без оных, ритоны из драгоценных [19] металлов, мечи "чертомлыцкого типа" с рукоятями и ножнами, обложенными золотом, спиральные украшения нагаек из толстой золотой фольги и т.д. и т.п.), встречаются по всей указанной территории между Дунаем и Доном, как в степи, так и в лесостепи. Это доказывает существование единой системы ценностей (и централизованного распределения определенного набора престижных вещей - символов высокого социального статуса и власти) по всей Великой Скифии.
Литература:
1. Ильинская В.А., Тереножкин А.И., 1983. Скифия VII-IV вв. до н.э. Киев.
2. Ростовцев М.И., 1918. Эллинство и иранство на юге России. Петроград.
3. Тереножкин А.И., 1977. Общественный строй скифов // Сборник "Скифы и сарматы". Киев.
В конце XX в области изучения восточно-греческой расписной керамики был достигнут очевидный прогресс. Это связано с введением в научный оборот больших серий этой разновидности керамики. Данная работа посвящена анализу имеющихся в нашем распоряжении новейших публикаций западноевропейских специалистов, посвященных изучению расписной восточно-греческой керамики.
Большой интерес представляет работа М. Кершнера, посвященная хронологии и типологии восточно-греческих киликов с фризами, украшенными ромбами и птицами, в которой он выделяет восемь типов этих сосудов и определяет их хронологию (Kerschner, 1995).
В другой работе этого же исследователя, касающейся вопроса хронологии храма Артемиды в Эфесе, в научный оборот были введены двадцать четыре фрагмента киликов с фризами, украшенными ромбами и птицами. Самым ранним экземпляром является фрагмент килика второй половины VIII - первой половины VII в. до н.э., который по типологии [20] М Кершнера может иметь отношение к III-VIII типам этих сосудов. Большинство опубликованных в работе восточно-греческих киликов с фризами, украшенными ромбами и птицами, относятся ко второй-третьей четверти VII в. до н.э. Четыре килика датируются 640-620 г.г. до н.э., а еще два 630-600 г.г. до н.э. Кроме этих киликов, исследователь ввел в научный оборот большую серию восточно-греческих сосудов с тонким ободком, которые датируются второй четвертью VII - началом VI в. до н.э. Проведенный анализ дал М. Кершнеру основание заключить, что весь материал из храма Артемиды укладывается в хронологические рамки ограниченные серединой VII - второй половиной VI в. до н.э. (Kerschner, 1997)
Р. Кук детально проанализировал большой пласт, достаточно надежно датированной, восточно-греческой расписной керамики архаического периода из закрытых комплексов на острове Родос и северо-западного побережья Турции. Он локализует такие восточно-греческие центры керамического производства как Милет, Клазомены, Хиос, Кария, Кос, Лидия и Родос. Р. Кук ввел в научный оборот новые образцы северо-ионийской, милетской, хиосской и самосской расписной керамики VII-VI вв. до н.э. Большой интерес представляют три анализируемых им восточно-греческих килика с фризами, украшенными ромбами и птицами, аналогии которым можно найти в материалах Таганрогского поселения и других раннегреческих колоний Северного Причерноморья. Это килик первой четверти VII в. до н.э., килик середины VII в. до н.э. и килик начала VI в до н.э. с розеткой (Cook, Dupont, 1998).
Анализ стилей восточно-греческой керамики позволил автору заключить, что в некоторых ионийских центрах новый стиль на первом этапе своего развития еще сохранял черты характерные для предшествующего стиля. Проанализировав коринфское влияние на продукцию восточно-греческих центров, Р. Кук пришел к выводу, что на первых порах оно было незначительным, но даже его усиление не привело эти центры к утрате своей самобытности (Cook, Dupont, 1998).
В материалах архаических комплексов Северного Причерноморья широко представлена керамика милетского производства. Поэтому большой интерес представляет работа У. Шлотцхауера, посвященная чашам стиля Фикеллура. Исследователь ввел в научный оборот 34 фрагмента чаш данного стиля, найденных в ходе раскопок, проводившихся на территории Милета с начала 90-х г.г. К сожалению ни один образец не датирован. Наиболее интересны чаши с листьями клевера, аналогии которых можно найти в архаическом некрополе Ольвии, а так же чаши с изображением мужского лица впервые выделенные среди милетской гончарной продукции. Автором были сделаны довольно [21] любопытные наблюдения о формах и характере росписи архаических чаш стиля Фикеллура, обнаруженных в Милете (Schlotzhauer, 1999).
Интересна работа М. Кершнера, где он анализирует керамические находки, обнаруженные в процессе раскопок храма Артемиды в Милете. Среди множества впервые опубликованных экземпляров восточно-греческой керамики наиболее интересен фрагмент килика с изображением ромба и птицы, фрагмент чаши с волнистой линией и фрагмент килика с изображением ромба. Согласно типологии автора первый фрагмент, а также другой с изображением ромба, относятся к VI-VIII типам данных сосудов и, по мнению исследователя, могут быть датированы концом VIII - первой половиной VII в. до н.э. (Kerschner, 1999).
Работа У. Шлотцхауэра посвящена найденным при раскопках в Милете во второй половине 90-х г.г. южно-ионийским архаическим чашам со скошенным краем. Автор вводит в научный оборот 37 образцов этого вида ионийской керамики, и важно отметить, что главным образом это целые экземпляры. Прежде всего, работа У. Шлотцхауэра привлекательна тем, что исследователь анализирует типы южно-ионийских чаш со скошенным краем (Schlotzhauer, 1999).
Большой интерес представляет работа В. Петровича, посвященная ионийской расписной керамике, обнаруженной в ходе археологических исследований в Гераклее. Исследователь вводит в научный оборот надежно датированную серию фрагментов ионийских сосудов. Все экземпляры датированы в пределах VI в. до н.э. Основная масса материалов относится к местному варианту ионийской керамики. Проведенный анализ позволил В. Петровичу выделить пять типов ионийских сосудов А 1, А 2, В 1, В 2 и В 3. Отмечается, что сосуды типа В 3 встречаются в коллекции довольно редкою, а большинство принадлежит к типу В 2 и только один к А 2. Самый ранний экземпляр, датированный 620-600 г.г. до н.э. не имеет отношения ни к одному из выделенных В. Петровичем типов ионийских сосудов. Нельзя не отметить так же и интересные наблюдения автора, касающиеся методологии изучения ионийских сосудов как исторического источника (Petrowicz, 2000).
Учитывая, что в материалах греческих колоний Северного Причерноморья довольно часто встречается клазоменская керамика, заслуживает внимания работа Я. Ирсоя, в которой дается анализ групп восточно-греческой расписной керамики VII-VI вв. до н.э. из последних археологических исследований в Клазоменах. В работе дается анализ групп восточно-греческой расписной керамики VII-VI вв. до н.э. из двух закрытых клазоменских комплексов. Автор попытался решить проблему конечной даты стиля Дикого Козла и начальной даты клазоменской чернофигурной керамики. Проанализировав весь керамический материал, [22] Я. Ирсой выделил несколько видов керамики: килики с фризами, украшенными птицами; килики с горизонтальными полосками; ойнахои местного варианта стиля Дикого Козла; чернофигурные вазы и керамика стиля фикеллура. Важно, что в закрытых комплексах присутствовали фрагменты лепных сосудов и серо-глиняной керамики (Ersoy, 2000).
Приступая к работе, я и не думал о создании объемной картины изучения расписной восточно-греческой керамики VII-VI вв. до н.э. в последние годы XX века, так как сознавал, что в моем распоряжении находятся далеко не все работы западноевропейских исследователей, изданные во второй половине 90-х г.г. прошлого века. Однако даже этот далеко не полный историографический обзор позволяет говорить о прогрессе, достигнутом западноевропейскими исследователями в области изучения расписной восточно-греческой керамики архаического периода.
Литература:
1. Ersoy F., 2000. East Greek pottery groups of the 7th and 6th centuries B. C. from Clazomenae. // Die Argais und der westliche Mittelmieer beziehungen und wechzel wirkowgen. Wien.
2. Cook R. M., Dupont P., 1998. East Greek pottery. London - New-York.
3. Kerschner M., 1995. Ostgriechisch Vogelschalet und Verwandtes. // Studien zu Chronologie und Verbreitung der ostgriechischen keramik. Bochum.
4. Kerschner M., 1997. Ein stratifizierter opferkomplex des 7. jh.vs.v. Chr. aus dem Artemision von Ephesos. Sonderdruck aus den Jahresheften des Österreichischen Archäologischen Instituts Band 66, Beiblatt.
5. Kerschner M., 1999, Das Artemisheiligtum auf der ostterrasse des Kalabaktepe in Milet. // Archäologischer Anzeiger. Berlin - New-York.
6. Petrowicz W., 2000. Ausgewählte Beispiele ionischer schalen aus dem Demeter heiligtum von Herakleia.// Herakleia in Lukanien und das quelliheligtum der Demeter
7. Schlotzhauer U., 1999. Funde aus Milet IV. Beobachtungen zu trinkgeffässen des Fikellurastils. // Archäologischer Anzeiger. Berlin - New-York.
8. Schlotzhauer U., 2000. Die südionischen knickrandschealen: Formen und Entwickliung der sog. ionischen Schalen in archaischer zeit. // Die ägäis udders westliche Mittelmieer.Verlag der Österreischen Akademie der Wissenschaften. Wien. [23]
Прошло уже 29 лет после завершения фундаментальной работы И.Б. Брашинского, открывшей новое направление в исследовании античной торговли массовыми товарами перевозимыми в амфорах.1 Издание этого крупного теоретического и методического исследования послужило мощным толчком для дальнейших разработок в области изучения греческой керамической тары как у нас в стране, так и за рубежом. И.Б. Брашинским было особо отмечено, что для полноценного решения многих вопросов античной торговли на раннем этапе необходимо в первую очередь четко определить хронологию и место производства достаточно больших ранних групп архаических амфор (Брашинский, 1984, с. 22, 50). Не располагая подобными определениями, даже такой видный специалист по греческому импорту в Северном Причерноморье как Н.А. Онайко, рассматривая торговые связи греческой колонии Торик в архаический период, вынуждена была ограничиться лишь указанием, что "основными центрами, продукция которых выявлена в Торике, являются восточно-греческие города Эгейского моря и Малой Азии" (Онайко, 1980, с. 113). Ведущий украинский специалист по керамической таре Н.А. Лейпунская, отмечая преобладание в ранних комплексах этого полиса амфор ионийского происхождения констатировала, что из общей массы таких амфор пока могут быть выделены только амфоры Лесбоса, Хиоса и частично Самоса (Лейпунская, 1981, с. 50). При этом хронология поступления амфор в Ольвию из разных центров показывает, что не были локализованы наиболее ранние типы ионийских амфор (Лейпунская, 1981, табл. 31).
После выхода в свет монографии И.Б. Брашинского стали появляться работы, где авторы предлагали классификации и определения центров производства различных групп архаических транспортных амфор, происходящих из раскопок прежде всего поселений. Предпринимается попытка классифицировать клазоменские и так называемые милетские амфоры из памятников Северного Причерноморья (Рубан, 1991, с. 182, сл.; Копылов, 1992; 1995, с. 112, рис 1), которая стала возможной после их локализации П. Дюпоном (Dupont, 1982, 195, fig. 1), а также [24] архаические транспортные амфоры других центров (Завойкин, 1992, с. 40, сл., Абрамов, 1989, с. 7, сл.; 1992, с. 247, сл., рис. 1-3; Кутайсов, 1990, с. 35, рис. 12-14; Кузнецов, 1992, с. 38, рис 6-8; Келлер, 1992, с. 265, сл., табл. 1, а, б; табл. 3, а).
Чрезвычайно важной для определения хронологии транспортных амфор является опубликованная в 1990 году работа М.-А. Риззо (Rizzo, 1990), в которой был проанализирован обширный керамический материал из архаических погребальных комплексов в Этрурии. Значительный процент, в опубликованных этим автором керамических комплексах архаических погребений, составляют транспортные амфоры, среди которых представлены 11 самосских конца VII - первой половины VI в. до н. э, пять хиосских второй половины VII в., две клазоменских 600-570 г.г., две коринфские 650-630 г.г., одиннадцать амфор типа SOS 670-560 г.г. и восемнадцать этрусских 600-550 г.г. (Rizzo, 1990, 22-24, tab. 1).
Последние разработки в области определения хронологии архаических греческих амфор, как у нас в стране (Монахов, 1996, с. 38-45; 1999, с. 33-60), так и за рубежом (Dupont, 1996, 85-98, fig. 1-15; Cook, Dupont, 1998, 142-191), позволяют уточнить центры производства и датировку этих амфор. Это, в свою очередь, дает возможность не только надежно определить хронологию комплексов, содержащих транспортные амфоры, но и уточнить время установления первых греко-варварских торговых контактов.
К пласту наиболее ранней керамики Таганрогского поселения относится фрагмент горла амфоры (Рис. 1: 1). Морфологические особенности и пропорции рассматриваемого фрагмента, а также сохранившийся рисунок на части горла, позволяет отнести его к типу амфор SOS, которые М.А. Риззо считает аттическими и подобный тип датирует 650 г. до н.э. (Rizzo, 1990, 23, tab. 1, fig. 42, 361). Близкая по размерам и форме венчика амфора SOS происходит из этрусского склепа, в керамическом комплексе которого находился и килик с птицами (Rizzo, 1990, 49-54). Следует отметить, что для амфор SOS второй-третьей четверти VII в. до н.э. характерно наличие под венчиком небольшого выступа (рантика), который на более поздних амфорах SOS уже отсутствует (Rizzo, 1990, 64-67. fig. 79, 364; 80, 365; 68-70, fig. 92, 363). Именно в закрытых этрусских комплексах с амфорами SOS без выступа под венчиком встречаются сосуды первой половины VI в. до н.э. Не исключено, что выступ под венчиком исчезает на амфорах SOS на рубеже VII-VI вв. до н.э. Помимо вышеописанного обломка, в коллекции амфор из Таганрогского поселения имеются еще два мелких фрагмента венчиков, принадлежащих амфорам SOS (Рис.1: 2, 3), которые датируются не позднее третьей четверти VII в. до н.э. (Rizzo, 1990, 43, fig. 26, 360). К [25] этому типу амфор относится, очевидно, и фрагмент ножки из коллекции Таганрогского поселения (Рис. 1: 4). Очень важно, что среди керамических находок раннего пласта из Таганрогского поселения имеются обломки транспортных амфор, которые в отличие от расписной керамики, как правило, дают дату наиболее приближенную ко времени основания колонии (Брашинский, 1980, с. 12, 1984, с. 128). К сожалению, многие фрагменты амфор из материалов Таганрогского поселения настолько малы и сильно повреждены морем, что довольно часто время и место их производства определить крайне сложно. Тем не менее, в коллекции фрагментов профильных частей транспортных амфор можно выделить продукцию таких центров, как о. Лесбос (Рис. 1: 5-8), о. Хиос (Рис. 1: 9, 10), Клазомены (Рис. 2: 1-7), Милет (Рис. 2: 8-17). Особо следует отметить в коллекции Таганрогского поселения наличие большого процента милетских амфор. На основании последних разработок П. Дюпона (Cook, Dupont, 1998, 170-177 fig. 23.7; 23. 8), среди таганрогских материалов можно выделить фрагменты венчиков милетских амфор типа (a) конца VII - первой четверти VI в. до н.э. (Рис. 2: 11, 13), типа (b) второй - третьей четверти VI в. до н.э. (Рис. 2: 8-10, 15-17), типа (c) - третьей четверти VI в. до н.э. (Рис. 2: 14). Важно подчеркнуть, что среди фрагментов милетских амфор из Таганрогского поселения не встречаются типы, которые можно было бы уверенно отнести к последней четверти VI - началу V в. до н.э. Отсутствуют в материалах Таганрогского поселения и фрагменты амфор других центров, которые можно уверенно датировать последней четвертью VI в. до н.э. Преобладание милетских амфор в материалах Таганрогского поселения косвенно подтверждается тем, что из пяти греческих амфор, обнаруженных в погребальных комплексах VI в. до н.э. на Нижнем Дону, две принадлежат милетским (Копылов, 2001, с. 21, рис. 1, 3, 5).
Амфорные материалы из Таганрогского поселения являются ценнейшим источником, позволяющим выявить роль этой греческой колонии в экономической, политической и культурной жизни Северного Причерноморья, которые дают возможность правильно оценить значение этой греческой апойкии в формировании греко-варварских взаимоотношений, а также в определении ее места в системе политического и экономического сотрудничества раннегреческих колоний в Понте Евксинском.
Литература:
1. Абрамов А.П., 1989. К вопросу о локализации центра производства амфор со стаканообразным дном. // Проблемы исследования античных городов. Тезисы докладов. М. [26]
2. Абрамов А.П., 1992. Новые данные о торговых связях Боспора в VI-V вв. // Очерки археологии и истории Боспора. М. С. 247, сл., рис. 1-3.
3. Брашинский И.Б., 1980. Греческий керамический импорт на Нижнем Дону в V-III вв. до н.э. Л.
4 Брашинский И.Б., 1984. Методы исследования античной торговли. Л.
5. Завойкин А.А., 1992. Классификация фрагментов самосских амфор из Фанагории. // РА. № 3.
6. Келлер К., 1992. Общая типология и хронология коринфских транспортных амфор. // Греческие амфоры. Саратов.
7. Копылов В.П., Так называемые милетские амфоры из Таганрогского поселения. Доклад прочитан 24 апреля 1992 г на заседании ИИМК РАН посвященного памяти И.Б. Брашинского.
8 Копылов В.П., 1995. К вопросу о метрополии греческой апойкии в районе Таганрога. // Античные полисы и местное население Причерноморья. Севастополь.
9. Копылов В.П., 2001. Амфоры архаического периода на Нижнем Дону (последняя треть VII - третья четверть VI в. до н.э.). // МОБЧМ. Материалы IX международной научной конференции. Ростов-на-Дону.
10. Кузнецов В.Д., 1992. Раскопки в Кепах в 1984-1989 г.г. // Очерки археологии и истории Боспора, М.
11. Кутайсов В.А., 1990. Античный город Керкинитида. Киев.
12. Лейпунская Н.А., 1981. Керамическая тара из Ольвии. Киев.
13. Монахов С.Ю., 1996. Амфоры Клазомен и "круга Клазомен". // МОБЧМ. Тезисы докладов VIII международной научной конференции. Ростов-на-Дону.
14. Монахов С.Ю., 1999. Греческие амфоры в Причерноморье. Саратов
15. Онайко Н.А., 1980. Архаический Торик. Античный город на северо-востоке Понта. М.
16. Рубан В.В., 1991. Опыт классификации так называемых милетских амфор из Нижнего Побужья. // СА, № 2.
17. Dupont P., 1982. Amphores comtnerciales de la Grece de L' Est. // La Parola Del Passalo. Fasc. CCIV-CCVII. Napoli.
18. Dupont P., 1996. Amphores archaiques de Grece propre en mer Noire. Etat de la question. // IL MAR NERO. II - 1995/96.
19 Cook R.M., Dupont P. 1998. East Greek pottery. London, New York.
20. Rizzo, M.-A., 1990. Complessi tombali dal 1 Etruria Meridionale. Roma. [27]
[28]
[29]
Широкое распространение в первых веках н.э. в степях Подонья, Предкавказья, Северного Кавказа восточного импорта являлось, по мнению одних исследователей, результатом активного товарообмена античного Причерноморья с Ближним Востоком через Кавказ и Северо-Западный Прикаспий, а других - следствием миграции сюда алан с территории Средней Азии. Археологические исследования последних лет позволяют еще раз вернуться к вопросу о месте прикаспийских областей в ближневосточно-причерноморском товарообмене. Уже с эпохи бронзы дорога через Северо-Западный Прикаспий использовалась кочевыми племенами степей Евразии для проникновения в Закавказье и на Ближний Восток, а в последние века I тысячелетия до н.э., в связи с активизацией товарообмена между эллинистическим Востоком и античным Причерноморьем, Прикаспийский путь приобрел и международное торговое значение.
Активное участие в развитии этих торговых отношений принимали сарматские племена Северо-Западного Прикаспия, через который пролегал один из важных и опасных участков Прикаспийского пути. Сарматское проникновение на Северный Кавказ и Предкавказье совпало со временем консолидации военно-племенных союзов на этих территориях, с появлением здесь городов, международных торговых путей и государственных образований.
Сарматы, военную мощь которых составляла прекрасно вооруженная тяжелая конница, довольно легко сумели установить свое господство над разрозненными племенами Предкавказья и значительной части предгорно-плоскостной территории Северного Кавказа, особенно Центрального, но на Северо-Западном Кавказе их экспансивные устремления сдерживались сильными меотскими племенами Прикубанья и Боспорским царством, а на Севоро-Восточном Кавказе - Кавказской Албанией, в состав которой на рубеже н.э. вошли южные районы Дагестана.
Эти два важнейших региона Северного Кавказа, выступавшие в сарматский период (III до н.э. - III н.э.), как и в предшествующие эпохи, [30] зоной активных контактов и взаимодействия местного оседло-земледельческого населения с пришлыми кочевниками - сарматами, в ходе своего исторического развития оказались в сфере экономического и культурного влияния двух крупных очагов цивилизации античного мира: греческих городов-колоний Северного Причерноморья и эллинистического Востока, традиции которого унаследовали Парфия и сасанидский Иран. Торгово-экономические связи и культурные заимствования, сложившиеся между ними, оказали существенное влияние на развитие, как населения этих регионов, так и обитателей Северного Кавказа, особенно его прикаспийских областей.
Боспор на западе и Экботаны (древнемидийский город, современный Хамадан) на востоке выступали крупнейшими центрами международной транзитной торговли, между которыми, судя по археологическим находкам ближневосточного импорта и нумизматическим материалам, уже с III-II вв. до н.э. стали складываться устойчивые экономические связи. Свидетельством столь раннего развития товарообмена через Северо-Западный Прикаспий являются находки в районе известных Дербентских ворот значительного количества египетских и селевкидских монет царей Птолемея III Эвергета (246-222 г.г. до н.э.) и Антиоха IV Эпифана (175-163 г.г. до н.э.), а также бронзовых украшений и сосудов ближневосточного происхождения. С развитием международной прикаспийской торговли, вероятно, связана загадочная таркинская клинописная надпись, выявленная в Дагестане. В эту караванную торговлю оказались, в той или иной степени, втянутыми многие обитатели Кавказа, среди которых особое место принадлежит кочевникам - аорсам.
Аорсы, возглавлявшие один из крупнейших союзов сарматских племен, выступали партнерами и посредниками в товарообмене мидийских и армянских купцов с городами античного Причерноморья. Одной из главных причин столь широкого участия сарматов и аланов в транзитной караванной торговле была необходимость обеспечения ее безопасности на кавказских и прикаспийских коммуникациях, которую пытались монополизировать кочевники Северного Кавказа. Фактор безопасности был особенно актуален для Северного Кавказа, Предкавказья, Прикаспия, на большей части территорий которых, в отличие от Закавказья, не существовало устойчивых государственных образований, одной из важных функций которых была охрана торговых путей. Именно стремлением сарматов контролировать важнейшую из торговых кавказских трасс - Прикаспийский путь, именуемую, порой, в античных источниках <дорогой скифов>, можно объяснить их особый интерес к Северо-Восточному Кавказу и Прикаспию. Страбон писал, что <верхние [31] аорсы, владея почти большей частью побережья Каспийского моря, вели караванную торговлю>.
М.И. Ростовцев, а позднее Ю.Г. Виноградов попытались несколько в ином ракурсе интерпретировать данное сообщение Страбона, предложив, что аорсы <не занимались сами торговлей на верблюдах, но лишь конвоировали прибывшие из Индии и Переднего Востока через Мидию и Армению караваны>. Однако подобные предложения не согласуются ни с общепринятыми переводами текста Страбона (в том числе и самого Виноградова), ни с указаниями Страбона на существование крупных сарматских эмпориев (Танаис, Пантикапей), игравших важную роль в варварской торговле с греческими городами-колониями, ни с материалами археологических раскопок многочисленных памятников сарматского времени этого региона. Хронологически, активизация торговли через Западный Прикаспий совпала со временем усиления парфянского влияния в Закавказье и обострением римско-парфянского соперничества в Азии за контроль над стратегически и экономически важными областями, через которые проходили крупнейшие международные торговые коммуникации, в том числе и <Великий шелковый путь>.
Римско-парфянские войны подняли не только военно-стратегическое, но и экономическое значение кавказских проходов, в первую очередь важнейшего из них - Дербентского, через который аорсы <ввозили на верблюдах индийские товары, принимая их от армян и мидийцев>.
Данные письменных источников дополняются обширными археологическими материалами и находками на территории Восточного и Северного Кавказа, Предкавказья и Подонья аршакидских драхм, ближневосточных металлических и глазурированных сосудов, чаш, кубков, выполненных в полихромном стиле, многочисленных бус и перстней со вставками из египетской пасты, дорогих парчовых золототканых материй и других восточных предметов роскоши.
Свидетельством развития международной караванной торговли выступают и находки при раскопках в известных пунктах трассы (Танаис, Дербент и др.) костей верблюдов - главных вьючных животных, на которых осуществлялась перевозка товаров. Верблюд не входил в число аборигенных северокавказских животных и не играл до середины I тыс. до н.э. заметной роли в хозяйственной деятельности народов Северного Кавказа и Причерноморья. <Появление верблюда на этой территории в эпоху раннего железа связано с торговыми отношениями, существовавшими между Северным Причерноморьем, с одной стороны, и Закаспийской областью и Закавказьем, с другой> (В.И. Цалкин). [32]
Активизация экономической и политической жизни на Северном Кавказе, во многом связанная с интенсивным функционированием Прикаспийского пути, благоприятно отразилась на развитии этого региона, росте его городов и поселений, демографической обстановке на данной территории.
В I-III вв. н.э. отмечены перемещения значительных масс кочевников, принадлежавших к племенам сармато-аланского круга, с территорий Калмыкии, Северного Прикаспия, правобережья Нижнего Поволжья в плоскостные районы Терско-Сулакского междуречья, где выявлено огромное скопление курганов среднесарматского и позднесарматского времени, особенно сконцентрированных в плоскостном левобережье р. Сулак. К этому периоду относится ряд крупных городищ, выявленных на этой территории, возникновение которых связано с активизацией прикаспийской международной торговли, где они выступали как важные транзитные пункты, а в какой-то мере и как рынки сбыта.
Значительное количество сарматских памятников выявлено и к югу от Сулака, на Прикаспийской низменности до районов современных дагестанских селений Тарки и Карабудахкент, где в раскопанных могильниках удалось проследить (К.Ф. Смирнов) тесную связь автохтонного населения с сарматским и значительный симбиоз представленных на них местных и кочевых культур.
Расположение целого ряда сарматских захоронений к югу от р. Сулак, свидетельствуют об определенной инфильтрации кочевников в наиболее южные территории Прикаспийского Дагестана, но исследования в Дербенте (А.А. Кудрявцев) не позволяют говорить об их контроле над важнейшим участком международной торговли - трассы в районе главных ворот Кавказа - Дербентского прохода, который оставался в подчинении царей Албании, ориентировавшихся в новых веках н.э. на Парфию.
При раскопках Эшерского городища были найдены фрагменты греческой надписи, относящиеся к концу IV в. до н.э. (Виноградов Ю. Г.). В этой надписи удается выделить лишь отдельные слова и фразы ("царство", "Гераклеотиды", "сильный морской флот", "гибель", "покорил" и т.д.). [33]
В первую очередь обращает на себя внимание факт упоминания какого-то "царства". Справедливо отмечено, что ни в Иберии, ни в Колхиде в IV-III вв. до н.э. не существовало мощных государственных объединений с "сильным флотом", способным участвовать в какой-нибудь войне. Трудно в этом царстве усматривать и Понтийское царство, так как именно в этот период оно занимает довольно скромное место на исторической арене. При Митридате 1-ом Понтийское царство не имело даже выхода к морю. Это было время, когда Селевкидское царство все еще имело претензии на объединение малоазийских владений, что было одинаково не приемлемо ни только для Понтийского царства, но и для Халкедонии и Византии, которые в этом, как известно, усматривали опасность ограничения своего торгового господства в проливах Пропонтиды.
Однако, в это время в Северо-Восточной части Черного моря Боспорское царство играло довольно активную роль и если какая-нибудь военная акция с "сильным флотом" могла бы быть совершена, то только этим царством.
Что же касается упоминания в надписи "Гераклеи" или "Гераклеотидов", то это тоже может быть легко объяснено. О связях Боспорского царства с Гераклеей в IV в. до н.э., как известно, ясно свидетельствуют надгробные камни тех гераклеотов, которые жили на Боспоре, а так же многочисленная керамическая тара Гераклеи Понтийской.
В это же время гераклейский импорт появляется и в Колхиде (Батуми, Кобулети-Пичвнари, окрестности Поти, Очамчире, Эшера, Вани), что, на мой взгляд, подразумевает единство интересов Колхиды с Боспором и Гераклеей. Дистрибуция гераклейского импорта указывает, что Гераклея должна была быть заинтересована в сохранении обширного традиционного рынка. Поэтому, внешняя политика Боспорского царя Эвмела, можно сказать, полностью соответствовала интересам Гераклеи - на международной арене он играл роль филэллина, помогал Синопе, Византии и т.д. (Шелов-Коведяев Ф. В.). Для обеспечения безопасности коммуникаций и в целях развития торговли он боролся с гениохами, таврами и ахейцами (Diod., 20, 25, 2), живущими пиратством, чем он заслужил благодарность тех купцов, которые входили в Понт.
При этом известно, что Гениохи и Ахейцы соседствовали с Колхидой с Севера, т.е. проживали довольно близко от Эшерского поселения. Можно предположить, что интересы населения Эшеры - как и всего Северо-Восточного Причерноморья - интенсивно включенного в морскую торговлю, не раз оказывались попраны постоянными пиратскими деяниями этих племен. Поэтому не исключено, что Боспорское царство, гераклеоты и Эшерский отряд оказались участниками единой крупной [34] карательной операции, которая одинаково соответствовала интересам всех трех участников. Так как надпись была найдена на Эшерском городище, то следует предполагать особую роль этого города в этом событии.
С момента основания греческих колоний на восточном побережье Черного моря местные общества вступают в разнообразные контакты с греческим миром. В результате этих взаимоотношений в местную среду, преимущественно в руки представителей колхидской элиты, поступают разнообразные изделия греческого производства, в том числе и предметы вооружения.
Наиболее ранним образцом греческого защитного вооружения на территории Колхиды является бронзовая пластинчатая обкладка щита из могильника Красный Маяк в Абхазии (Трапш, 1969, с. 88-89, рис. 29). Она представляет собой изображение орла в состоянии свободного парения, головой влево. Крылья и хвостовые перья распущены, плечи выдвинуты вперед. Крылья делятся на три части, причем перьями покрыты две из них, а одна (плечевая) - гладкая (Рис 1, 1).
М.М. Трапш, исследовавший Красномаяцкий могильник, определил это изображение в качестве пластинчатой части доспехов ассирийского происхождения (Трапш, 1969, с. 183). Также металлической частью льняных или кожаных доспехов посчитал это изделие и Г. А. Лордкипанидзе, причем на том основании, что подобные доспехи не известны на древнем Востоке, и не исключил возможность их изготовления в Колхиде (Лордкипанидзе Г.А, 1978, с. 48-49.). Первым, совершенно верное мнение о функциональном назначении изображения орла высказал Б.Б. Пиотровский, определивший его в качестве обкладки щита, но почему-то посчитавший его скифским изделием (Пиотровский, 1959, с. 245.). По существу его мнение разделили Е.В. Черненко (Черненко, 1967, с. 111.) и Ю.Н. Воронов (Воронов, 1975, с.225-227). Последний автор первоначально несколько колебался в определении места происхождения красномаяцкого орла и считал равно вероятным его связь как с евразийскими степями (т.е. по существу с тем же скифским миром), так и с переднеазиатским регионом, где также были распространены изображения орлов и грифонов с чешуйчатой грудью и многорядовой [35] манерой изображения крыльев (Воронов, 1975, с. 227). Позднее он пришел к выводу, что щит является образцом восточно-греческого импорта и должен быть датирован второй половиной VI в. до н.э. (Воронов, 1981, с. 334-341). К сожалению, это, на наш взгляд, совершенно правильное умозаключение, осталось у него без всякой аргументации
Нам известно лишь очень малое количество подобных изображений орлов из археологических комплексов. Наиболее близким нашему, является фрагментированное изображение орла (в частности, не хватает обоих крыльев) из раскопок Олимпии зимой 1938-1939 г.г., представляющее собой предмет аналогичного функционального назначения.1) Еще одна интересная находка происходит с острова Самос, где в развалинах архаического святилища были найдены два бронзовых диска, определенные в качестве накладок на щиты, один с изображением орла, а второй - горгонейона (Bushor, 1959, p. 215, fig. 29). Стиль изображения орла очень схож с красномаяцким, хотя в данном случае крылья представлены пятью рядами перьев, а хвост - шестью, что же касается чешуйчатых перьев, то они покрывают как шею, так и все остальное туловище. Этот орел датируется VI в. до н.э. (Рис 1, 2).
Значение подобных изображений хорошо известно в специальной литературе - они представляли собой нечто вроде распознавательных знаков или гербов, помещаемых на поверхности щитов. По мнению Э. Снодграса, подобные эмблемы сближаются по своему функциональному назначению со средневековыми геральдическими изображениями и их первоначальным предназначением была идентификация воинов (Snodgrass, 1967, p. 55; Chase, 1902, pp. 20, 28; Ducrey, 1985, p.54ff). Разнообразные образцы подобных изображений хорошо известны из раскопок в Олимпии (Snodgrass, 1967).
В литературных источниках наиболее ранние упоминания о подобных гербах идут еще от Гомера: изображением Горгоны были украшены щиты Афины2) и Агамемнона,3) а щит Ахилла, изготовленный Гефестом, был покрыт многофигурной композицией.4)
Чернофигурные вазы архаического периода дают представление о разнообразии вариантов подобных эмблем, в том числе и об изображениях орлов. В качестве наиболее раннего образца следует упомянуть щит, изображенный на Эретрийской вазе конца VIII в. до н.э. (Cook, 1934, p. 168, note 1), хотя в это время подобные щиты очень редки. В последующее время изображения орлов появляются более регулярно, [36] особенно на Халкидских и Коринфских (в том числе на знаменитой вазе Чиги позднего протокоринфского стиля (табл. 1, 6), а также аттических чернофигурных вазах (Greenhalgh, 1973, figs. 36, 51-53, 56, 61, 75; Arias, Hirmer, 1960, Pl. IV; Payne, 1931, р. 95, figs. 29, 34; Proietti, 1980, Tab. VII, XII, XIII; Charbonneaux, Martin, Villard, 1969, Abb. 86; Pflüg, 1988, S. 81, Abb. 18).
Возвращаясь к нашим орлам, следует отметить, что для всех них характерна единая схема изображения - птицы изображены в положении свободного парения, крылья раскрыты, плечи выдвинуты вперед. Во всех известных случаях крыло делится на три части, т.е. полностью совпадает с принципом изображения красномаяцкого орла. Единственная разница состоит лишь в том, что в нашем случае оперение передано двумя рядами, в то время как у чернофигурных орлов плечевая часть покрыта лаком светлого тона, средняя часть передана фоном, а перьями покрыта лишь нижняя часть. Единственным исключением из этого универсального принципа (вместе с самосским орлом) - это олимпийский статер 490 г.г. до н.э., который по всем деталям весьма похож на Красномаяцкого орла.
Однорядовое изображение перьев на крыльях различных существ является весьма характерным признаком для искусства континентальной Греции (Payne, 1931, figs. 102, 4, 5; 121; 29; 154, 5; 2810; Mingazini, 1971, Pl. CLXVII, = 1/691-69).
Отличаются от вышерассмотренных изображения восточных крылатых фигур. Во-первых, сама схема крыла отличается от греческой, во-вторых, перья здесь изображаются в два, три и более рядов. Плечевая часть пуста или же покрыта чешуей. Таковым является, например, изображение сфинкса с одного из рельефов Каркемиша (Блэк, 1976, рис. 6.), такие же крылья у всех крылатых фигур на пекторали из Зивие (Godard, 1950, pp. 24-29, fig. 10-25), орлиного грифона из дворца Ашурбанипала из Ниневии (Руденко, 1961, рис. 40). На рельефах из Персеполя крылья часто изображаются в четыре ряда, с чешуйчатыми плечами и перьями в три ряда. Так же в три ряда переданы и хвостовые перья (Godard, 1962, p. 112, fig. 43; Porada, 1963, р. 147). Наконец, обязательно следует отметить изображение орла ахеменидской эпохи из Хамадана (Sept roile ans d'art en Iran. Paris, 1962, cat 671, Pl. LXII), помещенное на дне серебряной чаши. Здесь мы имеем типичную греческую схему изображения орла в полете с восточными элементами оформления отдельных деталей.
Несомненна принципиальная близость красномаяцкого орла именно с хамаданским изображением. К этой же группе примыкает и самосский орел. Сочетание греческих и восточных мотивов на предмете греческого [37] происхождения (в данном случае на обкладке щита), было возможно в одном из восточно-ионийских центров. В то же самое время не исключено его изготовление и в одной из ионийских мастерских Северного Причерноморья. О возможности подобного предположения свидетельствует изображение орла на серебряной обкладке горита из второго Семибратнего кургана в Прикубанье второй половины V в. до н.э. (Артамонов, 1966, табл. 113), который по общему хабитусу и элементам оформления похож на орлов из Хамадана, Самоса и Красного Маяка. Таким образом, хотя и нельзя строго конкретизировать место изготовления красномаяцкого орла, влияние восточно-греческой школы проявляется довольно выпукло.
И, наконец, о датировке. Дата, предложенная Ю. Н. Вороновым - третья четверть VI в. до н.э. - не вызывает принципиальных возражений. Единственно сомнительным является столь точная датировка, к тому же ничем конкретно не подкрепленная. Как мы уже имели возможность увидеть выше, единственная прямая аналогия из Олимпии датируется в общих пределах VI в до н.э. Также весьма общая дата предложена и для самосского орла. Что же касается изображений орлов на чернофигурных вазах, то они появляются уже в росписи протокоринфского стиля (650-640 г.г. до н.э.) и продолжают существовать в течение всего VI в. до н.э.
Не дает ключа к решению этой проблемы и инвентарь погребения № 7 Красномаяцкого могильника (два железных наконечника копья и железный нож).
Непосредственно к этому погребению примыкало конское погребение № 8, в состав инвентаря которого входили бронзовые двухчастные удила (Рис 1, 3) и бронзовый колокольчик с изображением двуглавого орла (Рис 1, 4) (Трапш, 1969, с. 80, табл. XXII, 2,5). Но у этих предметов также большой хронологический диапазон бытования. Что касается двухчастных удил этого типа, то они распространены на обширной территории Ирана и Передней Азии (Muscarella, 1988, pp. 213-214; Schmidt, 1957, p. 100, pl. 78, 2, 4; 79, 7, 9) и в основном датируются VII-VI вв. до н.э. (Portratz A., 1966, p. 116). Однако подобные удила обнаружены в погребении из Итхвиси (Колхида) вместе с киликом группы Хаймона второй четверти V в. до н.э. (Рис 1, 5) (Гагошидзе, XXV-B, табл. II, 9). Аналогичные удила найдены также и на афинской агоре, в слое т.н. <персидского мусора> (Куфтин, 1941, с. 61-62, рис. 58 а), т.е. относятся к 480 г. до н.э. К самому началу V в. до н.э. относятся удила из Олинфа, обнаруженные в доперсидском слое южного холма (Robinson, 1941, р. 487, 494, pl. CLXIII). Таким образом, верхняя хронологическая [38] граница подобных удил может быть отодвинута до второй четверти V в. до н.э.
Характерно, что первые импортные изделия, в основном керамика, на могильнике Красный Маяк и на расположенном поблизости могильнике Гуадиху, появляется лишь в середине V в. до н.э. (Квирквелия, 1979, с. 319-320).
Таким образом, мы затрудняемся определить точную дату для красномаяцкого орла и приходиться довольствоваться общими хронологическими рамками 600-450 г.г. до н.э.
ЛИТЕРАТУРА:
1. Транш М. М., 1969. Труды, т. II. Сухуми.
2. Лордкипанидзе Г.А., 1978. Колхида в VI-II вв. до н.э., Тбилиси.
3. Пиотровский Б. Б.,.1959. Ванское царство. М.
4 Черненко Е. В., 1967. Скифский доспех. Киев.
5. Воронов Ю.Н., 1975. Вооружение древнеабхазских племен в VI-V вв. до н.э. - Скифский мир, Киев.
6. Воронов Ю.Н., 1981. Местное население Северо-Западной Колхиды в VIII-V вв. до н.э. - Демографическая ситуация в Причерноморье в период Великой греческой колонизации // Материалы II Всесоюзного симпозиума по древней истории Причерноморья (Цхалтубо 1979 г.), Тбилиси.
7. Bushor E., 1959. Samos 1952-1957. - Neue Deutsche Ausgrabungen in Mittelmeergebiet und im vorderen Orient. Berlin.
8. Snodgrass A. M., 1967. Arms and Armour of the Greeks. London.
9. Chase G. H., 1979. The Shield Devices of the Greeks in Art and Literature. Chicago, (Reprint of the 1902 Edition, Cambridge, Mass.).
10. Ducrey P., 1985. Guerre et guerriers dans la Grèce antique. Paris.
11. Cook J. M., 1934. Protoattic Pottery. - BSA. 35.
12. Greenhalgh P. A. L., 1973. Early Greek Warfare. Cambridge.
13. Arias P.E., Hirmer M., 1960. Tausend Jahre griechische Vasenkunst. München.
14. Payne H., 1931. Necrocorinthia. Oxford.
15. Proietti G. (Ed.), 1980. Il museo nazionalle etrusco di villa Guilia. Roma.
16. Charbonneaux J., Martin R., Villard M., 1969. Das archaische Griechenland. München.
17 Pflüg H., 1988. Korinthische Helme. - Antike Helme. Mainz.
18. Mingazini P., 1971. Catalogo dei vasi della collezione Augusto Castellani, II. Roma. [39]
19 Блэк В.В., 1976. К вопросу об истоках скифо-сарматского зверинного стиля. - Скифо-сибирский звериный стиль в искусстве народов Евразии, М.
20. Godard A., 1950. Le Trésor de Ziwiyé. Paris.
21. Руденко С. И., 1961. Искусство Алтая и Передней Азии. М.
22. Godard A., 1962. L'art de l'Iran. Paris.
23. Porada E., 1963. Iran ancien. Paris.
24. Артамонов М. И., 1966. Сокровища скифских курганов. Ленинград.
25. Muscarella O. S., 1988. Bronze and Iron Ancient Near Eastern Artifacts in the Metropolitan Museum of Art. New-York.
26. Schmidt E. F., 1957. Persepolis. Vol. II. Contents of Treasury and other Discoveries. Chicago.
27. Potratz A., 1966. Die Pferdetrensen des alien Orient, Roma.
28. Куфтин Б. А., 1941. Археологические раскопки в Триалети. I. Тбилиси.
29. Robinson D. M., 1941. Excavations at Olynthus. Part X. Baltomore.
30. Квирквелия Г. Т. 1979. Местное население в р-не Сухумской бухты в период греческой колонизации // ПГКСВП, Тбилиси.
31. Sept mille ans d'art en Iran. 1962, Paris, cat. 671, Pl. LXII.
32. Гагошидзе Ю. Итхвисское погребение. - Вестник ГМГ. [40]
[41]
Специальных исследований на эту тему практически нет, хотя мысль о том, что в Ольвии на определенном этапе ее истории существовал недемократический режим, родилась еще в прошлом веке. Находка ольвийских монет с негреческими именами натолкнула исследователей на мысль о существовании скифского протектората над полисом и в рамках него режима личной власти скифских наместников. Позже появились другие аргументы, и гипотеза недемократического режима получила дальнейшее развитие. Огромный вклад в разработку этой проблематики внес Ю.Г. Виноградов. Однако до сих пор в научной литературе концепция ольвийской тирании так и не получила законченного вида. Непонятно, возникла ли тирания в форме протектората или независимо от него.
В пользу существования скифского протектората приводятся следующие аргументы: 1) частые посещения Ольвии Скилом (по Геродоту); 2) установленный факт выплаты податей скифам, о чем прямо говорится в частном письме конца V в до н.э. из Керкинитиды; 3) наличие в ольвийском ономастиконе V в. большого количества негреческих имен, треть из которых была связана с правящей верхушкой полиса; 4) наличие негреческих же имен на монетах (Ариха, Эминака и Скила), что интерпретируется как прямое указание на скифский протекторат над Ольвией и Никонием; 5) археологически зафиксированная редукция ольвийской хоры (под нажимом скифов?).
В свою очередь, гипотеза об ольвийской тирании базируется на ряде источников - прежде всего, это ольвийский декрет в честь изгнанного синопского тирана Тимеселея, который вроде бы нашел пристанище в Ольвии (третья четверть V в.). Затем почетная надпись на базе статуи начала IV в. до н.э., поставленной в честь политического деятеля, свергнувшего тирана. Кроме того, в лапидарных надписях официального характера и на монетах Ольвии в это время напрочь отсутствует этникон ольвиополитов (он появляется не ранее начала IV в.), что как раз характерно для полисов с автократическим режимом. В русле концепции ольвийской тирании интерпретируется и нумизматический материал. Предполагается, что на монетах с именем Павсания (490-480 г.г.) и надписью ΘΥ помещались имена ольвийских единоличных правителей. [42]
Другим немаловажным аргументом является сообщение Геродота о том, что он почерпнул информацию о скифских царях и, в частности, о Скиле у некоего Тимна. Ряд исследователей считают этого Тимна скифским ставленником в Ольвии, что предполагает отсутствии демократического правления в полисе в период с 480 по 470 г.г. Таким образом, по реконструкции Ю.Г. Виноградова получается, что в полисе с 490 по 400 г.г. существовало недемократическое правление.
Принимая в целом концепцию скифского протектората и в рамках него ольвийской тирании, мы, тем не менее, позволим себе усомниться в некоторых моментах аргументации Ю.Г. Виноградова, который считает декрет в честь Тимеселея неопровержимым свидетельством в пользу существования в Ольвии режима, родственного синопскому тирану. Но из-за достаточно широкой датировки декрета остается неясным, был ли он издан до изгнания Тимеселея из Синопы или после.
К тому же, как уже говорилось, концепция эта опирается и на информацию Геродота, сообщающего о некоем Тимне, у которого он черпает сведения, но контекст, в котором этот Тимн упоминается, не дает нам информации о том, кем же на самом деле он был. Само имя Τύμνης карийское, рано унаследованное греками, поэтому Тимн, скорее всего, был греком, уроженцем Ольвии. Применительно к Тимну Геродот употребляет термин επίροπος, который исследователи трактуют как "управитель", "опекун". В развитие этого некоторые из них допускают, что Тимн мог быть наместником скифского царя в Ольвии, а также "телохранителем или скорее начальником гвардии скифского царя". Ю. Г. Виноградов, а вслед за ним и другие исследователи считают Тимна доверенным лицом Скила.
Однако Геродот не пишет, что Тимна он встретил в Ольвии, некоторые исследователи вообще считают, что Геродот не посещал Ольвию. Так почему же если перевести επίροπος как наместник, то обязательно наместник в Ольвии. Тем более, по реконструкции того же Ю.Г. Виноградова получается, что Тимн был наместником в Ольвии с 480 по 470 г.г. Геродот же родился, как принято считать, в 484 г., и таким образом, вряд ли мог увидеть Тимна живым. Получается: либо Тимн - измышление Геродота, либо реконструкция Ю.Г. Виноградова ошибочна и Тимн был наместником позже лет на тридцать, либо, что, скорее всего, Тимн вообще не был наместником Ольвии.
Если у Геродота επίροπος употребляется в значении "управитель", "правитель", "наместник", то у большинства авторов (Фукидид, Платон и др.), как впрочем, часто и у самого Геродота, этот термин обозначает "опекун", "попечитель". А если воспользоваться другими значениями термина, дающимися в авторитетных изданиях, то επίροπος вполне [43] можно перевести как - "заведующий чем-либо" или "смотритель", исходя из этого, почему бы не предположить, что Тимн мог быть "смотрителем" дома Скила или Ариапифа в Ольвии, своего рода <экономом>.
Таким образом, Ю. Г. Виноградов на основании того, что Тимн устраивал какие-то экономические дела своего патрона в Ольвии, делает вывод об установлении над Ольвией экономического контроля, приведшего, в конечном счете, к свертыванию сельскохозяйственной базы полиса и превращению Ольвии в трансагента по вывозу в Эгеиду продуктов присвоения скифов-номадов. Если же принять другой вариант перевода, то Тимн, если таковой вообще существовал, никакой не наместник и тем более не греческий тиран, а просто доверенное лицо Скила в Ольвии, и не более. Ведь не случайно Геродот обратился за сведениями именно к Тимну, очевидно его было легко найти во дворце Скила.
Но самое слабое звено в концепции ольвийской тирании - это отсутствие упоминаний о ней в нарративных источниках. Геродот ведь ничего не пишет о недемократическом режиме в Ольвии. Можно допустить, что он по каким-то причинам опустил информацию о скифском протекторате, но вряд ли он, проведший много времени в демократических Афинах, не обратил внимание на тираническое правление в Ольвии.
Мы согласны с тем, что контроль над Ольвией осуществлялся в экономической сфере, более того, нам кажется, что такой контроль мог осуществляться только в экономической сфере. Плоды этой зависимости можно найти в переориентации экономики полиса, что выразилось в редукции ольвийской хоры. В подтверждение этого положения можно привести мнение ряда исследователей, в том числе и Ю.Г. Виноградова, который с уверенностью говорит о сохранении гражданской общины и полисных институтов Ольвии в это время.
Если опять вернуться к точке зрения Ю.Г. Виноградова, то на данный момент остается неясным и время установления предполагаемого тиранического режима, - очевидно, в период с 490 по 480 г.г., поскольку именно этим временем датируются литые оболы с ΕΠΙ ΠΑΥΣΑ и ΠΑΥΣ. Но тогда закономерно возникает вопрос, на смену чему приходит тирания - к примеру, на смену аристократическому правлению, или ее установление происходит уже в рамках скифского протектората. На сегодняшний день нет однозначного ответа на этот вопрос. На наш взгляд, тиранический режим в Ольвии возник из-за необходимости консолидации государства перед лицом скифской угрозы, а вовсе не в рамках скифского протектората.
Аналогичная ситуация наблюдается на Боспоре, где главным фактором установления недемократического режима, как считают большинство [44] исследователей, в том числе и Ю.Г. Виноградов, стала скифская угроза. Именно в этот момент возникла необходимость консолидации государства и сильной власти. На Боспоре власть Археанактидов установилась уже после объединения полисов в военно-политическую симмахию. В Северо-Западном Причерноморье подобного объединения не возникло, очевидно, в силу территориальной оторванности полисов друг от друга. Ольвия вынуждена была самостоятельно противостоять скифскому натиску, поэтому, как нам кажется, здесь также сложились благоприятные условия для формирования автократического режима, который впоследствии, видимо, был использован скифами в своих интересах, как это было сделано персами несколько ранее в Ионии.
Активное археологическое изучение северопричерноморских памятников античности в последние годы получило новое весьма перспективное направление. Оно связано с масштабными исследованиями не только полисов, но и их хоры. Степень изученности памятников хоры различна. Однако уже сегодня для всего этого обширного региона можно выделить целый ряд полисов, имеющаяся научная информация о хоре которых позволяет судить о ее организации и рассматривать ее как единую аграрную систему. Прежде всего, это уникальная аграрная система сельскохозяйственных земельных наделов на Гераклейском полуострове вблизи Херсонеса Таврического, его дальняя хора в Северо-Западном Крыму, включающая огромные площади на Тарханкутском полуострове. Аналогичный принцип размежевания земель открыт при исследовании некоторых памятников сельской территории Боспора, выявлены остатки подобных аграрных систем в окрестностях Метапонта в Лукании.
Организация хоры греческих полисов требовала колоссальных затрат, как материальных, так и людских, поэтому проведение аграрных мероприятий было возможно только при мобилизации всех экономических ресурсов полиса, большой роли государства и участии большинства граждан. Превращение земельного фонда Херсонесского государства в размежеванную на виноградники территорию охватило почти 100 км2 на Гераклейском полуострове. В западной части Тарханкутского полуострова размежевкой под виноградники была охвачена территория почти [45] в 200 км2. Аналогичной организации подверглось еще 50-60 км2 размежеванных земель, расположенных в южной части Тарханкута. Таким образом, в различных частях хоры Херсонесского государства была создана невиданная по своим масштабам специализированная аграрная зона виноградарства и на этой основе интенсивно развивается товарное виноделие, ставшее основой благосостояния полиса. Нет сомнения в том, что осуществление столь серьезной программы развития экономики полиса производилось по единому организационному плану с учетом совокупности всех тех условий, которые должны были обеспечить максимально интенсивное развитие земледелия. В этой связи наряду с такими важными для земледелия условиями, как организация почв, учитывались, несомненно, все те экологические факторы, которые должны были обеспечить максимум урожайности.
Среди многообразия факторов, обеспечивающих успех выполнения аграрных задач, важным условием было рациональное использование ветровых режимов, для эффективной эксплуатации всей создаваемой аграрной системы в целом. По мнению С.Ф. Стржелецкого, лишь система посадки виноградных кустов и расположение в северной части каждого надела садового участка должны были защищать виноградники от господствующих ветров. Это, безусловно, так, однако построение всей системы наделов с определенной ориентацией относительно сторон света производилось, по всей видимости, с учетом и такого важного природного условия, как ветровые режимы, действующие в тех районах, где сооружались аграрные системы. На примерах наиболее хорошо сохранившихся систем земельных наделов Гераклейского полуострова, аграрных памятников в Северо-западном Крыму, на Боспоре и Метапонте в Лукании сопоставим - в какой зависимости находились они от действующих ветровых режимов в каждом из этих районов.
Отметим при этом ряд важнейших моментов, необходимых для осуществления таких сопоставлений. Прежде всего, они стали возможны только тогда, когда две, казалось бы, совершенно не связанные между собой области знаний - археология и современная метеорология - достигли каждая такого прогресса в своей области, что стали сопоставимы данные этих наук. Для археологии - это открытие древних аграрных систем, а для метеорологии - построение основанных на многолетних ежедневных натурных научных наблюдениях, детальных ежемесячных графиков повторяемости ветров, действующих в том или ином регионе, создании так называемой "розы ветров". Значительные достижения в археологическом изучении древних аграрных систем, как и успехи в области изучения ветровых режимов, были произведены в последние годы. Это и дало возможность только сейчас эффективно [46] использовать данные метеорологии в археологии. Ниже мы изложим полученные результаты проведенных нами сопоставлений археологических реалий и данных современной метеорологии.
Система наделов Гераклейского полуострова может быть представлена как вытянутый с юго-востока на северо-запад жесткий прямоугольник, обращенный большими сторонами на юго-запад и северо-восток. Такую ориентацию сохранял каждый из наделов, входящий в аграрную систему. Плантажные стены, пересекающие надел, по большей части располагались с юго-запада на северо-восток. Каждый надел был покрыт сплошной сеткой невысоких каменных стен, расположенных в основном в едином направлении. Такое положение сохранилось для всей системы наделов Гераклейского полуострова. Именно такой представляется эта система всем исследователям хоры Херсонеса от XVIII в. вплоть до наших дней.
Обратимся теперь к анализу ветровых характеристик, действующих в районе Гераклейского полуострова, на основании многолетних наблюдений. Для интересующего нас района были составлены розы ветров. Они построены для двух полярных времен года, где выбраны самые характерные месяцы, для лета - июль, а для зимы - декабрь. Наиболее часты по повторяемости для зимнего времени ветры северо-восточного направления, в сочетании с низкими зимними температурами эти ветры очень вредны для выращивания сельскохозяйственных культур, особенно теплолюбивых. Для северо-восточных ветров характерен значительный процент повторяемости, свидетельствующий об их устойчивости (до 32%), и довольно большие скорости, нередко достигающие силы шторма (до 14-20 м в секунду). В летнее время на Гераклейском полуострове действуют в основном бризовые ветры, дующие с моря. Это мягкие, теплые ветры, несущие значительное количество влаги. В условиях дефицита осадков в Крыму и на Гераклейском полуострове бризовые ветры в летнее время исключительно благоприятны для сельскохозяйственных культур, так как умеряют летний зной и увеличивают влажность воздуха. Эти полезные ветры составляют до 57% по повторяемости, причем скорости их незначительны, до 9-10 м в секунду.
Сопоставим теперь, в какой зависимости находилась аграрная система Гераклейского полуострова от здешних ветровых режимов. Вся система наделов, представленная как единое целое, была расположена относительно сторон света таким образом, что максимально учитывался режим действующих здесь ветров. В зимнее время, когда велика повторяемость вредных для возделываемых культур северо-восточных ветров, холодный воздух, приносимый ими, быстро проходит через систему [47] наделов, не задерживаясь на них. Вред, наносимый этими ветрами, минимальный. В летнее время, когда действуют полезные бризовые ветры, они попадают как бы в "частокол" стен надела и плантажных стен. Влажный воздух задерживается этими стенами и оставляет в почве и на растениях влагу, так необходимую сельскохозяйственным культурам.
Аналогична картина расположения аграрной системы наделов у херсонесского городка Калос-Лимен. Хора Калос-Лимена, реконструированная А.Н. Щегловым, во многом напоминает ближайшую хору Херсонеса на Гераклейском полуострове. Ориентация всей аграрной системы у Калос-Лимена полностью совпадает по направлению с ориентацией наделов на Гераклейском полуострове. Продольные и поперечные оси ее повторяют направление осей системы наделов ближней хоры Херсонеса. Как и на этих наделах, аграрная система у Калос-Лимена растянута с юго-востока на северо-запад. Тот же принцип ориентации аграрной системы был характерен для всего Тарханкутского полуострова с его более чем 250 км2 размежеванной на виноградники территории. Розы ветров для района Тарханкутского полуострова практически не отличаются от аналогичных ветровых характеристик Гераклейского полуострова. Это те же по направлениям, что и на Гераклее ветры, характерные как для зимнего, так и для летнего периодов. Разница лишь в том, что летние ветры на Тарханкутском полуострове к западу смещены еще более, чем аналогичные ветры на Гераклейском полуострове, а скорости зимних ветров на Тарханкуте более сильны, чем у Херсонеса. Очевидно, совпадение направлений аграрных систем на ближней хоре Херсонеса и его хоры в Северо-западном Крыму объясняется почти полным совпадением основных ветровых характеристик этих районов. Отметим при этом, что и строительные приемы, применяемые при сооружении аграрных систем, открытых при исследовании в различных частях хоры Херсонеса были практически одинаковыми. Создавались аграрные системы с учетом и максимальным использованием полезных ветров летнего времени и защитой от губительного для земледелия действия холодных зимних ветров.
Сравнительно недавно у Михайловского поселения, расположенного в Восточном Крыму в 19 км к западу от Керчи, аэрофотосъемкой было выявлено более 100 земельных участков - хора этого поселения. Участки представляли собой четырехугольники, ориентированные длинной стороной на северо-восток. Размеры их 300*340 м, площадь каждого - 10,2 га; внутри наделов удается проследить следы размежевки. Эта аграрная система была организована на рубеже IV-III вв. до н.э. одновременно, по единому плану. Вся система была ориентирована, как [48] и аналогичные ей системы хоры Херсонеса на Гераклейском и Тарханкутском полуостровах, большими сторонами по оси юго-запад - северо-восток.
Сравнение основных ветровых режимов, действующих в районе Михайловского городища в зимние и летние месяцы, показывает, что они почти не отличаются по направлениям от ветров с аналогичными показателями на Гераклейском и Тарханкутском полуостровах. Особенно близки по своим характеристикам ветры зимнего времени. Что же касается восточного Крыма, летом здесь преобладают теплые влажные ветры бризового характера. Изучение системы земледельческой округи Михайловского городища явно показывает, что при организации ее, как и на хоре Херсонеса, в двух ее частях также были учтены основные направления зимних и летних ветров, характерные для Керченского полуострова.
Аналогичные результаты дает сопоставление зависимости ориентации аграрной системы от направления ветров для Метапонта в Лукании. Здесь, как и для перечисленных выше аграрных систем Северного Причерноморья, характерно расположение системы в увязке с действующими ветрами. Холодные зимние северо-западные ветры проходят через меньшие стороны наделов, а летние юго-восточные проходят через вытянутую вдоль берега линию размежевки сельскохозяйственной территории, вместе с теплым воздухом приносят влагу. Следовательно, принцип расположения аграрной территории Метапонта и в Северном Причерноморье один и тот же.
Итак, на основании приведенных данных можно предположить, что сооружаемые по единому плану системы хоры полисов Северного Причерноморья и Средиземноморья строились с учетом всего многообразия факторов, призванных обеспечить наиболее оптимальные условия для развития земледелия. При этом учитывались физико-географические и климатические условия, характерные для данной местности. И в первую очередь, такое важное условие, как режим преобладающих ветров. Надо полагать, что умелое сооружение земледельческих систем предопределялось длительными наблюдениями природных условий каждого из вновь осваиваемых районов. В первую очередь учитывался, несомненно, ветровой режим. И лишь после детального изучения совокупности местных природных особенностей начиналось освоение новых районов и подготовка угодий к землепользованию.
Особенности климата Гераклейского полуострова не могли оставаться незамеченными греческими первопоселенцами. Выбрав нынешнюю Севастопольскую бухту в качестве места основания города и порта, первопоселенцы, несомненно, обратили внимание на исключительно [49] благоприятные климатические особенности этого района Крыма.
В районе нынешнего Севастополя преобладающими по повторяемости являются северо-восточные и восточные ветры, за исключением нескольких летних месяцев, когда здесь характерны бризовые ветры, ночью тихие восточные, днем северо-западные. Все же остальное время года господствуют ветры восточной половины горизонта. Но Крымский полуостров горист и это создает специфические условия ветрового режима в районе Гераклейского полуострова, расположенного к западу от Главной гряды Крымских гор.
При преобладающих для этого района северо-восточных и восточных ветрах, горы как бы "экранируют" районы побережья от реки Бельбек до Балаклавской бухты, то есть всего Гераклейского полуострова. И когда по общей ветровой ситуации повсюду на крымском побережье дуют сильные ветры (например: у г. Евпатория - 20 м/сек, у мыса Сарыч - 25 м/сек, у мыса Ай-Тодор - 15 м/сек и т.д.), в районе Севастополя отмечается штиль или слабый юго-западный ветер до 4 м/сек. При общей облачности и дождях над Крымом в районе Севастополя стоит ясная тихая погода. В море этот эффект распространяется на расстояние до 20 км. Нет сомнения в том, что эта особенность Севастопольской бухты была хорошо известна греческим первопоселенцам и успешно использовалась при основании на берегу Карантинной бухты своей апойкии Херсонеса Таврического в 526 г. до н.э.
В завершении специально подчеркнем, что материалы современных метеорологических исследований в области изучения ветровых режимов вполне сопоставимы с археологическими источниками, во всяком случае, для античного периода. Формирование ветровых режимов зависит, прежде всего, от ландшафта местности, который к началу античного периода уже давно сложился и не изменился по сей день. Горные массивы и речные долины, существовавшие в античные времена те же, что и сегодня окружают нас. Мало чем отличались в это время и очертания черноморских берегов, которые сформировались в современных очертаниях (судя по недавним исследованиям палеогеографов) при стремительном превращении Черного озера в Черное море около 7150 лет тому назад. А это значит, что ветровые показатели в бассейне Черного моря сохранились с античных времен без изменений и современные метеорологические исследования ветровых режимов вполне репрезентативны для реконструкции процессов освоения новых территорий и создания античных аграрных систем землепользования. Метеорология должна стать новым и достаточно надежным источником для объективного моделирования происходящих в древности процессов. [50]
Среди греческих эпиграмм (надписей) VII-I вв. до н э. имеется ряд эпитафий, которые дают представление о некоторых, не совсем обычных, чертах погребального обряда. Кроме действительных эпитафий примерно с IV в. до н э. у греков возникает интерес к надписям, как к произведениям художественного творчества, как к определенному жанру. Появляются сборники надписей и ученые трактаты о них. В результате часть эпитафий оказывается написанной спустя века после смерти человека или вообще не имеет конкретного адресата. Отметим и появление автоэпитафий (Эсхил, Мелеагр).
Прах умершего на чужбине грека должен был быть доставлен на родину, где и похоронен. При этом труп часто кремировали. Однако имеется ряд исключений, когда хоронили на чужбине.
Чаще всего это переселенцы, похороны которых на новом месте жительства закономерны (Эсхил, Еврепид,0 Эратосфен и др.). То, что они именуются "чужеземцами" - особенность структуры греческого общества.
Особую группу составляют эпитафии погибшим морякам. Их могли хоронить на месте обнаружения трупа, если погибший был неизвестен или не было возможности доставить их прах на родину. Остатки Фарсия (III в до н.э.) похоронили у места гибели, чтобы не отделять от второй половины тела, оставшейся в море. Возможно, что существовал обычай похорон утонувших на месте обнаружения.
На чужбине иногда хоронили и павших воинов. Это судьба побежденных, которых не было возможности доставить на родину в условиях бедствия поражения (Полиник и Менис). Также хоронили и умерших в плену (эретрийцы, Филострат).
Возможно, что так поступали и с другими зависимыми людьми (Инах - слуга Кринагора).
Две эпитафии посвящены путникам, погибших от рук разбойников. Имя, место жительства и цель путешествия одного известны (Дерксий сын Лампона из Фамвакии), но он похоронен на месте убийства. Второй неизвестен, тоже похоронен на месте гибели, но предположительно.
Некоторых хоронили на чужбине, так как, по-видимому, не было возможности доставить прах на родину или по другим, не названным, [51] причинам (Селевк, "автоэпитафия" Леонида, Критий сын Гиппака, Ортон). Как видим, причины погребения вне родины очень разные. Возможно, что похороны на чужбине определялись обстоятельствами, хотя просматриваются и какие-то закономерности. Отметим, что ни в одной эпитафии такого рода не упоминается о сожжении, хотя это и не исключено.
Сожжение предполагалось, когда человек умирал на чужбине. В редких случаях везли труп, в большинстве же случаев пепел. В ряде эпитафий о кремации говорится и фиксируется ряд ситуаций.
Сжигали воинов, павших в битвах. В двух случаях трупы доставили на родину и сожгли (Агафон, Фрасибул). В одном случае сожгли на месте гибели, и домой доставили прах (6 сыновей Ификратида).
Утопленник был сожжен на месте обнаружения и пепел доставлен на родину.
В 7 случаях сожжены умершие дома. Среди них 5 детей.
Невеста, доставленная в дом жениха, умерла до свадьбы, сожжена и похоронена на родине жениха.
Преданы сожжению уже обгоревшие в пожаре. Из приведенного видно, что <классическая> ситуация представлена только двумя случаями: 6 сыновей Ификратида и утопленник. Большинство сожжены по месту жительства и среди них большинство составляют две категории - воины и дети.
Широко распространены коллективные единовременные погребения. Обычно выделяют погребения знатных лиц, которых сопровождают подневольные, специально умерщвленные. Но есть много рядовых - парных и более многочисленных. Если не считать экзотической попытки интерпретации Л.С. Клейном парных погребений эпохи бронзы, то обычно говорят о похоронах матерей с детьми, жены с мужем, подразумевая часто насильственную смерть одного из погребенных. Менее популярно, хотя во многих случаях подразумевается, предположение об одновременной смерти погребенных. Греческие эпитафии фиксируют четыре варианта.
Воины, погибшие в одной битве.
Вместе погибшие родственники.
Совместно покончившие жизнь самоубийством (девицы из Милета, Демо и Мефимна).
Особый случай, когда погибших в пожаре нельзя было опознать, и их похоронили всех вместе - свободных и рабов.
Таким образом, из всех перечисленных в начале вариантов интерпретации, греческие эпитафии дают только один вариант - одновременную гибель. [52]
Кенотафы распространены очень широко географически и хронологически. В отношении их интерпретации существует некий шаблон - это могилы людей, погибших (пропавших) на чужбине. Однако, здесь возможны варианты.
Подавляющее большинство кенотафов сооружено по <классическому> варианту - человек погиб вне родины, труп не обнаружен, на родине сооружен кенотаф. Чаще всего это мореплаватели (Фок, Лик, Сопол, Полемид и др.).
Кенотаф сооружен на месте гибели человека, точнее около места гибели. Это опять утонувшие (Евипп, неизвестный у <злой горы Геронеи>).
Кенотаф сооружен на родине человека, погребенного в другом месте. Обычно это знаменитые люди (Еврипид, коринфяне павшие при Саламине).
Могила сооружена для еще не умерших людей, впрок (Андротион).
Известны случаи погребения неполных трупов. Нижняя часть рыбака Фарсия была откушена рыбой. Другой рыбак подцепил череп на крючок и похоронил его.
Известны эпитафии по поводу похорон собак, лошадей петуха, ручного зайца, кузнечиков (акрид) и цикад.
Выбор места для погребения мог определяться обстоятельствами смерти или профессией умершего. Варианты:
1. Почетное погребение воинов на поле битвы (Еврип, Марафон, Фермопилы, Саламин).
2 Неизвестные утопленники хоронились на месте обнаружения трупа.
3. Рыбаков и моряков могли хоронить на берегу моря (Филлий, Эвмар, Никет, Пармис).
4 Случаи похорон по месту работы: лесорубов в лесу (Евсират и Мактиад), пастуха на пастбище (Клитогор).
5. Пьяница похоронена рядом с давильней (Силенида).
Предметы на краю могилы или в ее засыпи могут указывать на профессию погребенного или на его особые пристрастия: верша и весло на могиле рыбака, топоры на могиле лесорубов, игральная кость на могиле игрока, цветы и разбитый тимпан на могиле актера, бокал на могиле пьяницы.
Вышесказанное не является попыткой исследовать греческий погребальный обряд. Приведенные данные призваны дать в руки археолога реально существовавшие варианты объяснения некоторых черт погребального обряда, существовавших не только в греческой практике. [53]
(работа выполнена в рамках проекта ФЦП "Интеграция" М0022)
Анализ материалов из Елизаветовского могильника, в последнее время, приобрел дополнительную актуальность в связи с предложением В.И. Гуляева "вернуться к старой концепции М.И. Ростовцева о единой Скифии, включавшей в свои пределы, как степную, так и лесостепную зоны Северного Причерноморья, от Дона до Дуная" (Гуляев, 2000, с. 148-149). Ее подтверждение, в первую очередь, основано на тождестве скифских памятников Левобережной Украинской лесостепи, среднедонских памятников и памятников Нижнего Дона (Копылов, Янгулов, 1992, с. 41-42; Копылов 2000, с. 161-165).
Среди последних "наиболее изученным археологическим комплексом, бесспорно, является сейчас Елизаветовское городище и его курганный могильник (дельта Дона)" (Гуляев, 2000, с. 147).
Подтверждение этого мнения зависит, прежде всего, от анализа археологических источников. В отличие от материалов Елизаветовского городища (Марченко, Житников, Копылов, 2000) данные погребальных комплексов его курганного могильника еще полностью не введены научный оборот.
Именно поэтому предметом анализа настоящей работы являются все известные двулезвийные мечи из погребений Елизаветовского могильника.
Как известно, мечи составляют один из основных элементов арсенала скифов и их материальной культуры, они представляют собой важнейшую категорию скифского погребального инвентаря, являясь существенным признаком этнической принадлежности погребенного.
Отдельные категории мечей из Елизаветовского могильника уже рассматривались исследователями. А.И. Мелюкова в своем фундаментальном исследовании, посвященном скифскому оружию, проанализировала известные ей елизаветовские экземпляры (Мелюкова, 1964). В. Копылов рассмотрел двулезвийные мечи V в. до н.э. (Копылов, 1980), однолезвийные мечи также подвергались подробному анализу (Копылов, Янгулов, 1987). Неоднократно исследователи обращались и к парадным мечам из елизаветовских курганов (Мелюкова, 1964; Манцевич, 1987; Shcheglov, Katz, 1991; Гуляев, 2000). Но полного анализа двулезвийных [54] мечей из погребений Елизаветовского могильника до сих пор, не проводилось.
Прежде чем обратиться к этому анализу, необходимо отметить, что большинство елизаветовских мечей происходит из комплексов, надежно датированных греческой импортной керамикой: из 49 известных на сегодняшний день мечей из погребений Елизаветовского могильника 32 имеют достаточно четкую датировку, что составляет около 65%. Из этих 32 мечей - 27 двулезвийные и 5 однолезвийных. Из 27 двулезвийных мечей 18 экземпляров относятся в V в. до н.э. и лишь 9 датируются IV веком до н.э.
Из 18 двулезвийных мечей V в. до н.э., в соответствии с типологией, предложенной А.И. Мелюковой 6 экземпляров относятся ко 2-му типу 1 отдела - это мечи с брусковидным навершием и бабочковидным перекрестием (Мелюкова, 1964, с. 47) (к. 3.0, п. 2; к. 49, п. 3; к. 39; к. 53, п. 4; к. 64, п. 4; к. 17, п. 1) (рис 1, 1).
Еще 6 мечей имеют простое антенное навершие и бабочковидное перекрестие, т.е. относятся А.И. Мелюковой ко 2-му типу I подотдела II отдела (Мелюкова, 1964, с. 53-55) (к. 15; к. 28, п. 2; к. 40; к. 51, п. 2; к. 58, п. 1; к. 58, п. 2) (рис. 1, 2).
Очевидно, к I подотделу II отдела относится и меч из кургана 41, имеющий, судя по всему, антенное навершие и сердцевидное перекрестие, что позволило В.П. Копылову выделить его в новый тип мечей, независимо от подотдела (Копылов, 1980, с. 26) (рис. 1, 3).
3 экземпляра V в. до н.э. представляют 1-вый тип II подотдела II отдела, к которому относятся мечи с когтевидным навершием и бабочковидным перекрестием (Мелюкова, 1964, с. 53) (к. 36; к. 45; к. 51, п. 2 "южный погребенный") (рис. 1, 4). Возможно, к этому типу принадлежит и меч из кургана 6 (рис. 1, 5).
По уточненным данным к V в. до н.э. относится и меч из кургана 5 (из раскопок 1910 г.) (рис. 1, 6), имеющий брусковидное навершие и бабочковидное перекрестие - 2-ой тип I отдела (Мелюкова, 1964, с. 60).
А.И. Мелюкова каждый тип скифского меча ограничила конкретными хронологическими рамками, в пределах которых использовался данный вид. Благодаря четкой датировке Елизаветовских курганных памятников, проделанной, как известно, И.Б. Брашинским (Брашинский, 1980) мы можем дополнить и уточнить хронологию, предложенную А.И. Мелюковой.
Все рассмотренные виды мечей А.И. Мелюкова ограничила первой половиной V в. до н.э. (Мелюкова, 1964, с. 47-60). Датировка таких курганных памятников, как курганы 5, 39, 17 (п. 1), 53 (п. 4), 64 (п. 4) позволяет утверждать, что мечи с прямым брусковидным навершием и [55] бабочковидным перекрестием использовались скифами и во второй половине V в. до н.э., и даже в начале IV в. до н.э. на что указывает меч из погребения 4 кургана 64 (рис 1, 7).
Мечи с простым антенным навершием и бабочковидным перекрестием также находились на вооружении скифов во второй половине V в. до н.э. Это подтверждает меч из погребения 3 кургана 28.
Анализ мечей из курганов 36, 45 указывает на то, что в этот период на вооружении находились и мечи с когтевидным навершием и бабочковидным перекрестием.
Все 6 двулезвийных мечей из Елизаветовского могильника, относящихся к IV в. до н.э. имеют антенное навершие. Такие мечи отнесены А.И. Мелюковой ко II отделу (Мелюкова, 1964, с. 53-60). Три меча имеют когтевидное навершие, трактованное в зверином стиле и бабочковидное перекрестие. Они классифицируются как мечи 1-го типа II подотдела II отдела (к. 10; к. 4; к. 34 - все из раскопок 1910 г.) (рис. 1, 8). К данной группе, очевидно, относится и меч из погребения 1 кургана 78 (рис. 1, 9).
Время использования таких мечей А.И. Мелюкова ограничила началом V в. до н.э. (Мелюкова, 1964, с. 53-60). Как видим, они были распространены более длительное время.
Большинство клинков, рассмотренных мечей IV в. до н.э. имеет удлиненную треугольную форму, что отличает их от формы клинков мечей V в. до н.э. из Елизаветовского могильника <большинство из которых, - как отмечает В.П. Копылов, - имеет широкий у основания клинок в форме вытянутого треугольника> (Копылов, 1980, с. 27). Это подтверждает вывод А.И. Мелюковой о том, что с течением времени происходили изменения в форме клинков, что способствовало использованию мечей, в первую очередь, в качестве колющего, а не рубящего оружия (Мелюкова, 1964, с. 60).
Анализ скифских мечей IV в. до н.э. из Елизаветовского могильника позволяет отметить еще одну особенность. Из датированных елизаветовских комплексов - 43 относятся к V в. до н.э., 102 - к IV в. до н.э. В 43 погребениях, датируемых V в. до н.э. обнаружено 18 двулезвийных мечей, а в 102 погребениях всего 9 таких экземпляров. Таким образом, к IV в. до н.э. количество погребений в Елизаветовском могильнике возрастает, а число мечей в них резко сокращается, что противоречит наблюдению А.И. Мелюковой об увеличении к IV-III в. до н.э. количества погребений с мечами и кинжалами, это в свою очередь позволило сделать предположение о возрастании роли мечей "в скифском военном обиходе" (Мелюкова, 1964, с. 46). Исследуя погребения Елизаветовского могильника, мы сталкиваемся с совершенно противоположной ситуацией, [56] связанной, вероятно, с какими-то изменениями в жизни нижнедонских скифов в IV в до н.э., либо с изменением традиций их погребальной обрядности.
Особую категорию рассматриваемого вида оружия представляют парадные мечи, которые, как уже отмечалось выше, неоднократно подвергались анализу.
Несомненный интерес представляет меч из раскопок А. А. Миллера 1910 г. курган 1. (рис. 2)1, который до сих пор не публиковался.
Исходя из фотографии и рукописного текста отчета А.А. Миллера, мы видим, что этот железный меч имел антенное навершие, возможно когтевидное. Меч находился в ножнах с золотой облицовкой. Ножны имели длинную боковую лопасть. Клинок входил в ножны вместе с перекрестием, поэтому о его форме судить сложно. Судя по форме ножен, клинок имел параллельные лезвия. К сожалению, качество фотографии не дает возможности полностью реконструировать рисунок на золотых обкладках. На лопасти, которая очевидно была изготовлена отдельно, изображена голова оленя со стилизованными рогами. В районе перекрестия ножны украшены пальметкой. Композиция, изображенная на ножнах, состоит из 3 неравномерных частей, разделенных полосами. В верхней и нижней части рисунок либо не читается, либо вообще отсутствовал. В средней части изображен грифон, терзающий змею.
А.И. Мелюкова, рассматривая этот меч, продатировала его V в. до н.э. (Мелюкова, 1964, с. 63). Эта датировка основана, очевидно, на типе меча, поскольку других оснований для установления даты нет. Данный меч не единственный из Елизаветовского могильника, ножны которого украшены композицией в зверином стиле. На боковой лопасти ножен да кургана 10 изображен олень, на самих ножнах, рельеф которых сохранился не полностью, очевидно изображено какое-то животное (Миллер, 1910, с. 104, табл. 5). Изображение на рукояти и ножнах этого меча но сюжету аналогичны мечу из кургана Солоха (Манцевич, 1987, с. 69-71).
ЛИТЕРАТУРА:
1. Брашинский И.Н., 1980. Греческий керамический импорт на Нижнем Дону. Л.
2. Гуляев В.И., 2000. Об этнокультурной принадлежности населения Среднего Дона в V-IV вв. до н.э. // Скифы и сарматы в VII-II вв. до н.э. Сб. стат. М. [57]
3. Копылов В.П., 1980. Мечи из погребений V в. до н.э. Елизаветовского курганного могильника // КСИА. Вып. 162.
4. Копылов В.П., Янгулов С.Ю., 1987. О времени появления скифских однолезвийных мечей. // Киммерийцы и скифы. Тез. докл. конференции. Ч. I. Кировоград.
5. Копылов В.П., Янгулов С.Ю., 1992. Этнополитическая ситуация в низовьях Дона (вторая половина VI - первая половина V вв. до н.э.). // МОБЧМ. Тез. докл. VI конференции. Ростов-на-Дону.
6. Копылов В.П., 2000. Население дельты Дона в V-IV вв. до н.э. // Скифы и сарматы в VII-III вв. до н.э. Сб. стат. М.
7. Манцевич А.П., 1987. Курган Солоха. Л.
8. Марченко К.К, Житников В.Г., Копылов В.П., 2000. Елизаветовское городище на Дону. Pontus Septentrionalis II. Tanais 2. М.
9. Мелюкова А.И., 1964. Вооружение скифов. САИ. Вып. Д1-4.
10. Миллер А.А., 1910. Раскопки в районе древнего Танаиса // ИАК. Вып. 35. С-Пб.
11. Shcheglov H.N., Katz V.I., 1991. A Fourth-Century B.C. Royal Kurgan in the Crimea // The Metropolitan Museum of Art. Metropolitan Museum Journal 26. [58]
[59]
Особая значимость виноделия для экономики Фасоса уже на рубеже архаики и классики нашла отражение в целом ряде нарративных и эпиграфических источников, в том числе в появлении около 480 года до н.э. первого закона о вине и уксусе (Pouilloux., 1967; Grace, 1979; Salviat, [59] 1986, p. 147; Gatian, 1988, p. 5). Эти источники вполне определенно свидетельствуют о широкой известности фасосских вин но всему Средиземноморью с рубежа VI-V веков, что заставляет предполагать наличие масштабной торговли этим товаром уже с этого времени (Brunei, 1993, р. 201 ff.).1 Относительно недавно были локализованы и некоторые серии фасосской керамической тары V века, в частности, <николери>, <джонсон>, <ворота Силена> и др. (Монахов, 1996; Монахов, 1999; Garlan, 1999, р. 58; Garlan, 2000).
Значительно лучше изучено амфорное производства Фасоса IV-III столетий, которое сопровождалось практикой систематического магистратского клеймения (Зеест, 1960; Garlan, 1999; Garlan, 2000), однако, как правило, исследователи знакомы с биконическими амфорами первых трех четвертей IV столетия и позднеконическими сосудами конца IV-III вв. до н.э.
В настоящей работе речь пойдет исключительно о двух редких сериях ("порфмийской" и "топраисара") фасосской керамической тары, которые производились синхронно с биконическими амфорами IV века.
"Эпонимная" находка неклейменой амфоры "порфмийской" серии сделана в Порфмии в комплексе ямы № 8 1968 года (Крашинский, 1984, с. 111. Табл. XVIII - 5; XIX - 1; Монахов, 1999, с. 297. Табл. 124),2 где вместе с ней (рис. 1, 1) встречены 2 фасосские биконические и одна коническая амфоры. По клейму магистрата Клеофона на ручке биконического сосуда комплекс датируется серединой 60-х годов IV века. Судя по всему, стандартная мера емкости этой очень крупной амфоры соответствовала 9 аттическим хоям (29, 55 л). Видимо к тому же стандарту относятся 3 фрагментированные клейменые амфоры из каталога Бон (Bon, 1957, р. 23. Fig. 7, 2; 8, 2), из раскопок на Фасосе в районе ворот Силена (Grandjean, 1992, р. 557. Fig. 7) и в саду французской школы (рис. 1, 2) (Garlan, 1985, р. 742. Fig. 6), которые датируются по именам магистратов началом (первые две) и 60-ми годами IV века.
Впрочем, в это же время существовали и фракционные сосуды "порфмийской" серии объемом чуть более 20 л (вероятная мера в 6 аттических хоев). Целая неклейменая амфора (рис. 1, 3) обнаружена в свалке мастерской на Фасосе первой трети IV в. до н.э. (Garlan, 1988, р. 14. Fig. 13; Garlan, 1999, p. 62. Р 1.1),3 а горло такого же сосуда зафиксировано в херсонесском комплексе (Монахов, 1999, с. 217 сл. Табл. 91). [60]
Особый (увеличенный) стандарт в 16 аттических хоев (52,53 л) "порфмийской" серии представлен уникальной трехручной амфорой из Толстой могилы (Мозолевский, 1979, с. 237. Рис. 51) третьей четверти IV века (рис.1, 4).1
Таким образом, амфоры "порфмийской" серии производились на Фасосе на протяжении первых трех четвертей IV столетия синхронно с широко известными биконическими в виде фракций, соответствующих аттическим мерам в 6, 9 и 16 хоев (соответственно около 20, 29 и 52 литров).
Серия "топраисара" также относится к IV веку и получила название по находке в комплексе кургана Топраисара (рис. 2-1). Эти сосуды по сравнению с "порфмийскими" более грацильны и соответственно меньше по объему. Для них характерна обычная для биконических амфор IV века острореберная ножка. Помимо кургана Топраисара такие амфоры встречены в никонийском подвале № 1 и порфмийской яме 1968 года (рис.2 - 2, 3) первой половины IV века (Монахов, 1999, с. 227, 297, 308. Табл. 94, 124, 131). Еще одна амфора серии "топраисара" найдена в кургане № 10 у с. Бугор (рис. 2, 4) (Серова, 1989, с. 153. рис. 1-7). Все приведенные сосуды имеют примерно одинаковые параметры, а стандартная мера, скорее всего, равна 3 аттическим хоям (9, 81 л). Однако, если судить по фрагментированному сосуду из строительного комплекса № 2 поселения "Госпиталь" возле Керчи (рис. 2, 5),2 существовала и увеличенная стандартная мера в 5 или 6 хоев.
Выпуск амфор серии "топраисара" после середины IV века пока не фиксируется, хотя не исключено, что они, как "порфмийские", производились параллельно с биконическими до конца третьей четверти столетия. Мне представляется, что такое предположение имеет право на существование, поскольку только в этом случае можно понять очевидную преемственность между тарой серии "топраисара" и следующей "позднеконической" серией амфор, производство которой началось в последней четверти IV века.
Последняя фактически является увеличенной (средняя емкость 17-19 л) и несколько модифицированной в деталях копией серии "топраисара", от которой отличается иной профилировкой деталей: венец не привычной трапециевидной, а валикообразной формы; на ножке обычно [61] присутствует желобок или "перехват". В настоящее время можно уверенно говорить о том, что "позднеконические" амфоры явно замещают в фасосском амфорном производстве как господствовавшие до конца 20-х годов IV века биконические сосуды, так и конические амфоры серии "топраисара".
"Позднеконических" амфор довольно много, в том числе и клейменых. Так, клейма Клеофона II (20-е годы IV века), известные на биконических амфорах, встречены и на "позднеконических". Одна из них обнаружена в цистерне на Афинской Агоре (Bon, 1957, р. 46, 262. Fig. 4-3), другая - на поселении у с. Пивденное (рис. 3-1) (Сальников, 1962, с. 64. Рис. 3-2; Гансова, 1963, с. 93). К той же II хронологической группе М. Дебидура (325-315 г.) относится клеймо магистрата Пулиса на амфоре из кургана № 3 группы "Пять братьев" Елизаветовского могильника (рис. 3-2) (Шилов, 1961, с. 23. Рис. 1-5; Зеест, 1960, с. 87. Рис. 4; Брашинский, 1980, № 37). Самым концом IV века датируются клейма III хронологической группы, из магистратов которой на амфорах "позднеконической" серии зафиксированы: Деалк на беспаспортной амфоре из Эрмитажа (рис. 3-3) (Зеест, 1960, Табл. 9-216) и Полиник на сосуде из поселения Панское (Монахов, 1999, с. 509. Табл. 215-221). На аналогичных амфорах из раскопок на Фасосе встречены еще клейма магистратов Криномена и Эвалкида (Grandjean, 1992, р. 560. № 64, 98). Еще несколько амфор несут клейма IV группы (по М. Дебидуру) и датируются первым десятилетием III века до н. э. Среди них амфора из Никония с клеймом магистрата Скимна (табл. 3-1), а также две амфоры с клеймами магистрата Пифиона, одна из которых происходит из елизаветовского кургана № 4/1908 (рис. 4-1), а вторая - из комплекса кораблекрушения в Серке Лимане (рис. 4-2) (Монахов, 1999, с. 470. Табл. 202). Клейма оттиснуты разными штампами. При одинаковых размерах и конфигурации корпуса, эти выпущенные в один год амфоры имеют различную профилировку ножки, что, безусловно, объясняется их изготовлением в разных мастерских.
Помимо названных, известны отдельные находки <позднеконических> амфор, для которых можно установить лишь приблизительную хронологию. К их числу относятся сосуд из погребения в Варне с анэпиграфным клеймом "лира" (рис. 4-3) (Лазарев, 1973, с. 29. № 145. Табл. XIV, XXIV) и неоднократно издававшаяся амфора из некрополя Халк с клеймом в виде пентаграммы (Bon, 1957, № 2145. Fig. 6-4; Grace, 1986, р. 562. Fig. 3. № 10, 13). Также широко, в пределах первой половины 111 века, датируются фрагментированные сосуды из раскопок на Фасосе с клеймами магистратов Гегеситела, Полиона и Амфиклида (Grandjean, 1992, р. 560. № 99, 100, 101. Fig. 15, 16). Самой поздней в рамках "позднеконической" серии (около середины III [62] века) является фрагментированная амфора с клеймом магистрата Демалка из раскопок ольвийского некрополя (рис. 4-1). К ней, скорее всего, близки по времени неклейменые амфоры из раскопок на Фасосе, в Варне и других местах (Лазарев. 1973. С. 29. № 145. Табл. XIV-146; Bon, 1957, № 2145. Fig. 4-1; Museteanu, Conovici, Anastasiu. 1978, р. 179. Р.179).
Вскоре после обозначенного рубежа, судя по всему, на Фасосе исчезает практика магистратского клеймения, а наряду с этим и выпуск амфор конического варианта.
Таким образом, можно констатировать, что на протяжении первых трех четвертей IV века на Фасосе одновременно производились сосуды нескольких (не менее трех) типов или серий и множества фракций. Наряду с широко известными биконическими выпускались амфоры конической профилировки (серии "топраисара") и пифоидной профилировки ("порфмийской" серии).
Параллельный выпуск биконических и конических амфор предполагала еще В. Грейс, причем она не исключала, что конические амфоры были более распространены, чем биконические (Grace, 1956, р. 124). Сейчас нет сомнений, что на самом деле все было наоборот, о чем свидетельствуют материалы из фасосских амфорных мастерских. В свалке бракованной продукции мастерской в Калонеро по подсчетам И. Гарлана 75% амфорных ножек принадлежали биконическим сосудам и лишь 25% - коническим, в мастерской Керамиди соответственно 93,5% против 6,5%. В колодце Вальма (выборка 1187 экз.) соотношение "длинных" и "коротких" ножек примерно того же порядка - 86,35 и 13,65% (Гарлан, 1999, с. 63 сл.). В отношении амфор "порфмийской" серии никаких статистических подсчетов не существует, однако очевидно, что они производились также в небольшом количестве.
Причины этого дисбаланса коренятся не в недостаточности археологических источников, а, видимо, в назначении разных серий тары. Очевидно, что наибольшим спросом пользовалось вино, вывозившееся в биконических амфорах - именно этот вид фасосской керамической тары в изобилии встречается как в культурных отложениях античных городов, так и в грунтовых и курганных варварских погребениях Причерноморья. В амфорах "топраисара" также вывозилось, скорее всего, вино, однако, не столь популярных сортов. Ничего нельзя сказать о продукте, экспортировавшемся с Фасоса в более крупных амфорах "порфмийской" серии. Это могло быть также вино, но не исключено, что и какие-то иные продукты: орехи, соленые оливки и т.п.
Оценивая в самом общем виде содержание стандартных мер рассматриваемых серий фасосских амфор, отметим, что вместимость тары [63] серии "топраисара" примерно соответствовала стандартам синхронных биконических сосудов (в разное время таковыми были меры в 3 и 4 аттических хоя). Скорее всего, это были <полуамфоры> или <стамносы>, если за полные стандартные меры принять объемы в 6 и 9 хоев, реконструируемые для более крупных амфор <порфмийской> серии. В конце IV - первой половине III вв. ситуация в корне изменяется, поскольку единственным видом фасосской тары на какое-то время становится "позднеконическая" серия. Стандарт опять увеличился до 5 и даже 6 аттических хоев, хотя при этом выпускались и такие же фракционные сосуды половинного объема.
ЛИТЕРАТУРА:
1. Брашинский И. Б.,.1980. Греческий керамический импорт на Нижнем Дону. Л.
2. Брашинский И. Б.,.1984. Методы исследования античной торговли. Л,
3. Галанина А. К., 1980. Курджипский курган. Л
4. Гансова Э. А., 1963. Керамическая тара из городища у с. Пивденное // КСОГАМ за 1961. Одесса.
5. Зеест И. В., 1960. Керамическая тара Боспора, М.
6. Ильинская В. А., Тереножкин А. И., 1983. Скифия VII-IV вв. до н.э. Киев.
7. Мозолевский Б. М..1979. Товста Могила. Киев.
8. Монахов С. Ю., 1996. О фасосском импорте первой половины V века в Северное Причерноморье // Древнее Причерноморье. Одесса.
9. Монахов С. Ю., 1999. Греческие амфоры в Причерноморье: комплексы керамической тары VII-II вв. до н.э. Саратов.
10. Онайко Н. А., 1970. Античный импорт в Приднепровье и Побужье в IV-II вв. до н.э. М.,
11. Сальников А. Г., 1962. Торговые связи поселений на побережье Днестровского лимана // М АСП. Вып. 4.
12. Серова Н.Л., 1989. Греческая керамическая тара из скифских курганов Молдавии // Археологические исследования в Молдавии. Кишинев.
13. Шилов В. П., 1961. Раскопки Елизаветовского могильника в 1959 году // СА №1.
14. Bon A.-M., Bon A., 1957. Les timbres amphoriques de Thasos. Paris
15. Brunei M, 1993. Vin lokal et vin de cru les examples de Delos et Thasos. // BCH. Suppl. XXVI.
16. Garlan Y., 1985. Un remblai Thasien: Amphores et timbres amphoriques // BCH., Vol. 109. [64]
17. Garlan Y.,.1988. Vin et amphores de Thasos. Athenes; Paris.
18. Garlan Y., 1999. Les timbres amphoriques de Thasos. Vol. I. Timbres Protothasiens et Thasiens anciens. Paris.
19. Garlan Y., 2000. Amphores et timbres amphoriques grecs: entre erudition et ideologic // Memoires de l'Academic des inscriptions et belles-lettres. NS. T. XXI. Paris
20. Grace V., 1949. Standard Pottery Containers of the Ancient Greek World // Hesperia., Suppl. VIII.
21. Grace V., 1956. Stamped Wine Jar Fragments. Pnyx // Hesperia., Suppl. X. P. 124.
22. Grace V., 1979. Amphoras and the ancient Wine Trade: Athens; Princeton (N. J).
23. Grace V., 1986. Some Amphoras from a Hellenistic Wreck // BCH. Suppl. XIII.
24. Grandjean Y., 1992. Contribution a l'etablissement d'une typologie des amphores thasiennes. Le materiel amphorique du quartier de la porte du Silene // BCH. Vol. 116.
25. Museteanu C., Comma N., Anastasiu A., 1978. Contribution au probleme de l'importation des amphores greques dans le sud-est de la Muntenie// Dacia. Vol. XXII.
26. Pouilloux J., 1967. Etudes thasiennes I. Recherches sur l'histoire et les cultes de Thasos. Paris, № 7.
27. Salviat F. 1986. Le vin de Thasos. Amphores, vin et sources écrites // BCH., Suppl. XIII.
[65]
Амфоры "порфмийской" серии: 1 - из Порфмия; 2 - из раскопок на Фасосе. [66]
Амфоры серии "топраисара": 1 - из кургана Топраисара; 2 - из подвала №1 в Никонии; 3 - из порфмийской ямы № 8; 4 - из кургана у с. Бутор; 5 - из пос. "Госпиталь". [67]
Амфоры "позднеконической" серии: 1 - из пос. у с. Пивденное; 2 - из Елизаветовского могильника; 3 - из Эрмитажа; 4 - из Никония. [68]
Амфоры "позднеконической" серии: 1 - из кургана № 4 Елизаветовского могильника; 2 - из кораблекрушения в Серке Лимане; 3 - из Варны; 4 - из Ольвии. [69]
Боспорское государство - крупнейшее греческое образование на территории Северного Причерноморья, располагалось по обоим берегам Боспора Киммерийского. Данное государственное образование является исключительным явлением в истории греческих городов, для которых была характерна полисная система. Кроме того, интерес к Боспору объясняется уникальностью объединения, которое в своем составе заключало два в определенном смысле разнородных компонента - эллинский и варварский. Греко-варварские контакты, которые прослеживаются в Северном Причерноморье, на Боспоре находят выражение в едином государственном образовании. Естественно интересно рассмотреть проблему взаимоотношений между эллинами и местными племенами и связанный с этой проблемой вопрос о статусе варварских племен в составе Боспора. Попытаемся раскрыть данные проблемы, проанализировав историю Боспора времени правления династии Спартокидов. Нами выбран этот исторический этап по нескольким причинам. Во-первых, о первых правителях - Археанактидах, нет достаточно полной и достоверной информации, во-вторых, вопрос о самом происхождении Спартокидов созвучен нашей проблеме и, наконец, правители второй династии Боспора вели довольно активную внешнюю политику, что нашло отражение в источниках. Но начнем с момента появления Спартокидов у власти. Согласно Диодору династия Археанактидов находилась у власти 42 года и была сменена новой: "... в Азии цари Киммерийского Боспора, называвшиеся Археанактидами правили 42 года... власть получил Спарток..." (Диодор, XII, 31). В отечественной историографии нет единого мнения по вопросу о том, каким образом новая династия приходит к власти. Существует гипотеза о "перевороте". (Шелов-Коведяев, 1985). Одним из доказательств этой гипотезы являются ссылки на свидетельства источников о "боспорских изгнанниках", в которых предлагается видеть Археанактидов и их сторонников. Кроме того, есть еще один аргумент, а именно фракийское происхождение самого имени - Спарток. Варвар-фракиец по мнению некоторых авторов мог опираться на поддержку местных племен, которые с его правлением связывали определенные экономические и политические интересы (Шелов-Коведяев, 1985). Однако, если речь действительно шла о заговоре, то [70] почему Диодор ничего не упомянул об этом событии. Говоря же о фракийском происхождении правителя, можно отметить, что в V в. до н.э. многие эллины заимствовали варварские имена (Блаватская, 1955). В качестве примера можно привести тот факт, что отец греческого историка Фукидида носил фракийское имя Олор, причем античная традиция называет род Фукидида весьма старинным и славным. Много варварских имен можно встретить, если обратиться к ономастике Милета. Местная аристократия заимствовала имена у соседних народов. Т.В. Блаватская предполагает, что появление фракийского имени могло быть следствием брака отца или деда Спартока с представительницей местной знати. Наконец, еще один аргумент - сохранение типологии чекана на Боспоре, связанного с культом Аполлона (Демьянчук, 2001). Действительно, скорее всего, если бы к власти пришла династия варварского происхождения, то появился бы новый тип чекана - тип всадника, характерный для фракийских монет. Возможно предположить родство Археанактидов и Спартокидов или то, что последние вышли из окружения умершего правителя, что имело место в истории эллинской тирании. Так или иначе, оставив данный вопрос, мы можем с достаточной убежденностью говорить о том, что в состав Боспорского государства входили как греки, так и варвары. Это подтверждается данными эпиграфических источников, содержащих титулатуру правителей. Эпиграфические источники (КБН 6, 6а, 7, 8, и т.д.) указывают на двойственный титул правителей Боспора - "архонт" и "царь" (довольно условное название). Чем можно объяснить подобное сочетание? Титул "архонт" - отражение эллинской государственности. Правда на Боспоре должность архонта приобрела наследственный характер династической власти (Шелов, 1956). Наибольшее количество споров возникает по вопросу появления второго титула - 'царь". Все исследователи единодушно отмечают, что данный титул применяется по отношению к варварским племенам, входящим в состав объединения, но видят различные причины его появления (Масленников, 2001). М.И. Артамонов был убежден, что данный титул появился еще со времен Спартока, который, по мнению исследователя, сам был варваром и привнес традиции местной государственности в титул боспорских правителей, отразив тем самым греко-варварский характер власти (Артамонов, 1949). Однако, данная гипотеза основана на довольно спорной основе, какой является проблема происхождения Спартокидов. На наш взгляд, более убедительно выглядит другое предположение. Первоначально существовало объединение греческих городов, которое сохранило эллинистические политические традиции, что и отразилось в появлении титула "архонт". С присоединением территории варварских племен в титулатуру вводится [71] понятие "царь", более понятное для этих народов. Следует отметить, что среди современных исследователей Боспора нет единодушия по вопросу о взаимоотношениях между греками и местными племенами, однако, установление контроля над варварскими территориями было важнейшим направлением внешней политики Спартокидов (Масленников, 2001). В титулатуре Левкона I мы находим перечисление народов, которые в начале 4 в. до н.э. входили в состав Боспорского объединения, синды, тореты, псессы и т.д. Интересно отметить, что при перечислении племен синды всегда стоят на первом месте. Более того, известна надпись времен Левона I, которая содержит следующую информацию: "... при Левконе - архонте Боспора, Феодосии и синдов и царе торетов...". (КБН 6а.). Нет однозначной трактовки данной фразы. С.А. Жебелев считает факт появления Синдики в одном ряду с греческими городами простой ошибкой резчика (Жебелев, 1953). Противоположной точки зрения придерживается Ф.В. Шелов-Коведяев, который склонен считать, что выделение Синдики было сделано умышленно (Шелов-Коведяев, 1985). В любом случае синды действительно выделены среди других племен. Попробуем предположить, почему. Одной из причин была географическая. Через территорию Синдики проходили важнейшие торговые пути в Прикубанье - богатый зерновой район, а известно, что Боспор не мог без ресурсов извне удовлетворить потребности Афин в хлебе. Обладать Синдикой - значит контролировать рынок зерна (Масленников, 2001). Возможно, что выделение Синдики - чисто исторический фактор и эта территория просто первой вошла в состав Боспора. Ряд исследователей предполагают, что сами Спартокиды могли принадлежать к племени синдов.
Изменения в титулатуре позволяют проследить характер влияния правителей Боспорского государства на подвластные территории. В некоторых случаях в титулатуре вместо полного перечисления племен появляется собирательное выражение - "маиты" (меоты). Данный факт, скорее всего, говорит о жестком контроле со стороны греков и, наоборот, в случае осложнения внешнеполитической обстановки вновь появляется подробное упоминание всех племен и народов. Так, во время конфликта со скифами при правлении Перисада, о чем упоминает Демосфен (XXXIX), дается полная титулатура. Более того, из нее исчезает племя псессов. Возможно, что они на какое-то время выходят из-под контроля греческих правителей. Однако, через определенное время вновь появляются в титуле и, более того восстанавливается формула: "царь синдов и всех маитов", что позволяет нам предположить, что ситуация стабилизировалась и греки вновь получили контроль над варварскими территориями. При Перисаде к Боспору присоединяются новые [72] территории - земли фатеев и досхов (КБН 9), возможно потому, что правители объединения имели для этого достаточную силу.
Таким образом, скорее всего, взаимоотношения между греками и варварами строились на основе определенного договора, который зависел от внешнеполитической ситуации в регионе.
ЛИТЕРАТУРА:
1. Артамонов М.И., 1949. К вопросу о происхождении боспорских Спартокидов. ВДИ, 1.
2. Блаватская Т.В., 1955. Очерки политической истории Боспора. Античные города Северного Причерноморья. Очерки истории и культуры. М., Л.
3. Демьянчук С.Г., 2001. Возрастание культа Аполлона в государствах Северного Понта в III в. до н.э. (по материалам нумизматики) // МОБЧМ. Материалы IX международной научной конференции Ростов-на-Дону.
4 Жебелев С.А., 1953. Северное Причерноморье. Исследования и статьи по истории Северного Причерноморья античной эпохи. М.
5. Масленников А.А., 2001. "Царская" хора на Боспоре на рубеже V-IV вв. до н.э. ВДИ, 1.
6. Шелов-Коведяев Ф.В., 1985. История Боспора в VI-IV вв. до н.э. // Древнейшие государства на территории СССР. М.
(работа выполнена в рамках проекта ФЦП "Интеграция" М0022)
Нижний Дон и Северо-Восточное Приазовье - одна из древнейших юн греко-варварских контактов в Северном Причерноморье. Вторая половина IV - первая треть III в. до н.э. - время наиболее активных демографических процессов в этом регионе. Исключительно важную роль для понимания процессов, протекавших в это время на Нижнем Дону и в Северо-Восточном Приазовье, играет Елизаветовское городище в дельте Дона, которое, находясь в контактной зоне, на пересечении древних путей, связывавших скифский мир с востоком и Кавказом, [73] являлось пунктом, где сталкивались культурные влияния и традиции различных варварских групп и представителей греческого мира (Брашинский, 1980, с. 5). Елизаветовское городище, по сути, включает в себя три разноплановых памятника, одним из которых было скифское городище, население которого оставило обширный могильник в дельте Дона (Марченко, Житников, Копылов, 2000, с. 68-70). Вторым является небольшой греческий торговый квартал, инкорпорированный во второй половине IV в. до н.э. в состав скифского поселения (Марченко, 1992, с 176). В последнем десятилетии IV в. до н.э. как скифы, так и жившие здесь греки покидают городище, а на место скифского городища выводится большая греческая колония - "эмпорий", функционирующая всю первую треть III в. до н.э. (Копылов, Васильев, 1991, с. 34). Существование на территории городища сначала греческого квартала, а затем "эмпория" говорит о повышенном интересе боспорских греков к Нижнедонскому региону.
О том, что население, проживавшее во второй половине IV - начале III вв. до н.э. на Нижнем Дону не было однородным по своему составу, свидетельствуют существенные отличия в погребальном обряде памятников этого времени. Так, наиболее распространенным видом подкурганных погребальных сооружений скифов Елизаветовского городища, являются простые прямоугольные грунтовые ямы со скругленными углами (Марченко, Житников, Копылов, 2000, с. 218). Особенностями обряда захоронений, обнаруженных при раскопках курганно-грунтового могильника на Беглицкой косе, является катакомбная конструкция могильного сооружения под индивидуальной насыпью, а также прерывистый или сплошной ровик (Прохорова, 1993, с. 32, 39). На левом берегу Дона выделена группа скифских погребений, обряд которых ближайшие аналогии находит среди погребений Беглицкой косы, и которые четко датируются греческой импортной керамикой (Головкова, Лукьяшко, 1980, с. 30). Это погребения у с. Ново-Александровка (гр. I и II), Высочино I, Высочино V, Красногоровка и другие (Лукьяшко, 2000, с. 167-180). Дата этих погребений определяется последними десятилетиями IV в. до н.э. (Лукьяшко, 2000, с. 178), либо началом III в. до н.э.
Кроме погребений елизаветовского типа и погребений с ровиками и катакомбами, на Нижнем Дону выделяется еще одна группа комплексов, форма погребального сооружения которых отличается и от погребений Елизаветовского могильника и от скифских комплексов типа Ново-Александровки и Беглицкой косы. Это погребения в прямоугольных ямах с дромосами и с южной ориентировкой костяков, которые некоторые исследователи (Максименко, 1998, с. 74) относят к кругу савроматских (Шолоховский; Кащеевка, к. 1; Сладковский, к. 4). Аналогии таким [74] погребениям можно найти в лесостепном Подонье (Медведев, 1999). Наличие на Нижнем Дону и в Северо-Восточном Приазовье трех групп памятников по погребальному обряду отличающихся друг от друга, свидетельствует о присутствии в этом регионе трех различных групп скифского населения.
В конце IV в. до н.э., видимо перед лицом общей опасности греки, проживавшие на территории квартала, и скифы покидают Елизаветовское городище. Еще раньше затухает жизнь на окружающих его неукрепленных поселениях донской дельты. В конце IV в. до н.э., прекращаются захоронения в Елизаветовском могильнике (Копылов, Васильев, 1991, с. 32). Видимо, к концу IV либо началу III в. до н.э. относится и уход других групп скифского населения.
Среди причин, вынудивших уйти жителей Елизаветовского городища, и приведших к упадку Великой Скифии, некоторые исследователи называют сарматскую экспансию (Марченко, Виноградов, Рогов, 1997, с. 14), но до настоящего времени на территории Северо-Восточного Приазовья не выделено четко датированных сарматских памятников IV - первой трети III вв. до н.э., что не позволяет уверенно говорить о присутствии сарматов в этом регионе в указанный промежуток времени.
Необходимо отметить, что греческий импорт на Нижний Дон с уходом скифов не прекратился. В первой трети III в. до н.э. идет активная торговля с вновь выведенной колонией - "эмпорием". Обращает на себя внимание, что с выводом колонии отмечается резкое возрастание импорта синопской продукции, поступающей в амфорной таре, а Синопа являлась в большей степени поставщиком оливкового масла, чем вина (Брашинский, 1963, с. 136, 138). Видимо, переселенцы принесли с собой устойчивую традицию употребления продукции этого центра.
Одним из важных показателей этнической принадлежности населения является лепная керамика, которая занимает одно из заметных мест в керамическом комплексе Елизаветовского городища. Хотя история изучения лепной керамики этого памятника насчитывает не одно десятилетие, в настоящее время назрела необходимость вновь обратиться к анализу этой категории находок. В свое время К.К. Марченко и В.П. Копыловым была разработана типология лепной керамики Елизаветовского городища и его могильника (Марченко, 1972, с. 122; Копылов, Марченко, 1980, с. 155-160). Было отмечено, что некоторых форм, встречающихся на городище нет в могильнике и наоборот.
За последние годы накоплено значительное количество нового материала, относящегося к греческой колонии конца IV - первой трети III в. до н.э., вывод которой сопровождался сменой этнического состава [75] населения. С появлением греческой колонии лепная керамика не исчезает, а продолжает составлять значительную часть керамического комплекса этого памятника. Так при исследовании культурных напластований, относящихся ко времени функционирования "эмпория", существенно пополнилась коллекция находок целых форм лепной посуды, происходящих из закрытых комплексов. Следует отметить, что некоторые формы лепной керамики, найденной в разные годы на территории Елизаветовского городища, сегодня можно уверенно относить к материалам греческого "эмпория". Обращает на себя внимание также значительная дифференциация размерных показателей форм лепной керамики. С выведением "эмпория" происходят изменения и в технологии изготовления лепной керамики (ракушка в тесте), и функциональном назначении различных типов сосудов. Поэтому в настоящее время требуется проведение тщательного и детального изучения лепной керамики этого периода жизни Елизаветовского городища, разработка для него самостоятельной дробной типологии, выяснения роли различных типов и форм в бытовой жизни поселенцев. Анализ этой категории находок может существенно помочь в определении этнического состава населения <эмпория>, выяснить были ли варвары в составе жителей этой колонии, а, возможно, и прояснить вопрос о ее метрополии - проблема, которая является дискуссионной в настоящее время. При проведении комплексного анализа, необходимо сравнение комплексов лепной керамики скифского поселения, греческого <квартала>, греческого <эмпория> и Танаиса эллинистического периода.
ЛИТЕРАТУРА:
1. Брашинский И.К., 1980. Греческий керамический импорт на Нижнем Дону. Л.
2. Брашинский И.В., 1963. Экономические связи Синопы в IV-II веках до н.э. // Античный город. М.
3. Виноградов Ю.А., Марченко К.К., Рогов Е.Я., 1997. Сарматы и гибель "Великой Скифии" // Донские древности. Вып. 5. Азов.
4. Головкова Н.Н., Лукьяшко С.И., 1980. Новые данные о херсонесском импорте на Нижнем Дону // Очерки древней этнической и экономической истории Нижнего Дона. Ростов-на-Дону.
5. Копылов В.П., Васильев А.Д., 1992. Боспор и скифы дельты Дона (вторая половина IV - начало III в. до н.э.) // Вопросы истории и археологии Боспора. Воронеж-Белгород.
6. Копылов В.П., Марченко К.К., 1980. Лепная керамика Елизаветовского могильника на Дону // СА №2. [76]
7. Лукьяшко С.И., 2000. К реконструкции событий конца IV - начала III в. до н.э. на Нижнем Дону // Скифы и сарматы в VII-III вв. до н.э. М.
8. Максименко В.Е., 1998. Сарматы на Дону // Донские древности. Вып. 6. Азов.
9. Марченко К.К., 1992. Боспорское поселение на Елизаветовском городище // Очерки археологии и истории Боспора. М.
10. Марченко К.К., 1972. Лепная керамика V-III в. до н.э. с городища у станицы Елисаветовской на Нижнем Дону // СА №1.
11. Марченко К.К, Житников В.Г., Копылов В.П. 2000. Елизаветовское городище на Дону. Pontus Septentrionalis II. Tanais 2. М.
12. Медведев А.П., 1999. Ранний железный век лесостепного Подонья (археология и этнокультурная история). М.
13. Прохорова Т.А., 1993. Раскопки некрополя на Беглицкой косе в 1990-1991 г.г. // Историко-археологические исследования в Азове и на Нижнем Дону в 1991 г. Вып. 11. Азов.
В IV в. до н.э. возникающие греческие фактории в низовьях Кубани становятся центрами обменной торговли и для населения более удаленных районов Среднего Прикубанья и Ставропольской возвышенности.
В памятниках Ставрополья фиксируется значительное количество изделий античного и меотского производства IV-III вв. до н.э.
Среди импортов наиболее массовой категорией является керамика амфорная тара и столовая посуда.
В результате исследований Грушевского городища (к юго-западу от Ставрополя) было выявлено значительное число фрагментов и целых амфор с клеймами эпонимов и эргастериархов о. Родос, составляющие две группы. В первую входит комплекс амфор с клеймами: Филина, Павсания, Эпихархма, Агесиса, Аксия, Аристарха, Клеонима, Перотела, Тимокла и др. (датируются концом IV - первой четвертью III вв. до н.э. (Гадло, Найденко, 1988). Ко второй группе относятся клейма: Гиеротела, [77] Мосха, Аполлонида (датируются второй половиной III - началом II в. до н.э.) (Прокопенко, Найденко, 1997).
Фрагменты родосских амфор III-II вв. до н.э. встречены в слоях Татарского городища - к югу от Ставрополя (Малашев, 1994; Прокопенко, 1999), в склепе 2 Татарского 1 могильника (Кудрявцев, Прокопенко, Рудницкий, 1999). При исследовании южной полы каменной насыпи склепа 1 Татарского 2 могильника обнаружены две ручки с клеймами (Кудрявцев А.А., Кудрявцев Е.А., Прокопенко, 2000). На одной ручке клеймо читается плохо и нуждается в дальнейшей проработке. Второе клеймо, прямоугольное, с именем Аристарха, имеет в верхних углах две "звездочки" (датируется около 220-180 г.г. до н.э.) (Бадальянц, 1980).
Кроме родосских амфор ввозились и амфоры, производства других древнегреческих центров. На Грушевском городище обнаружено днище, характерное для амфор Книда (Гадло, Найденко, 1988). В материалах сарматского времени Татарского городища фиксируются фрагменты колхидской амфоры III-II вв. до н.э. (Прокопенко, 1999). При изучении южной полы кургана 1 Татарского 2 могильника была найдена нижняя часть амфоры с пачкающейся поверхностью на изломе (Гераклея?).
Ко второй группе импортной керамики - столовой посуде относятся чернолаковые краснофигурные канфары и килики (склепы 1, 2 Татарского 1 могильника - фрагменты; курган 1 Татарского 2 могильника - фрагменты) (Прокопенко, 1999; Кудрявцев, Прокопенко, Рудницкий, 1999), кувшины (погребение знатной дамы Ипатовского кургана) (Кореневский, 1999), а также чернолаковые канфары без росписи (гробница 3 Вербовского могильника) (Kudryavtsev, Kudryavtsev, Okhonko, 1999).
Фрагменты чернолаковых сосудов IV-III вв. до н.э. обнаружены в поздних слоях Грушевского городища, Татарского городища, а также при исследовании поселения - Варваринское кладбище (г. Ставрополь) (Прокопенко, 1999).
Здесь же следует отметить значительное количество изделий производства прикубанских центров. Импортная прикубанская керамика - гончарная, столовая, лощенная, охристых и серых тонов. Тесто тонко отмученное, без видимых примесей. В числе привозных сосудов фиксируется значительное количество мисок (с поддонами и без (склеп № 2 Татарского 1 могильника, Татарское городище, Грушевское городище) (Кудрявцев, Прокопенко, Рудницкий, 1999; Прокопенко, 1999; Найденко, Прокопенко, Деопик, 1998).
Сероглиняная тонкостенная столовая керамика античного облика представлена тремя видами кувшинов: с отогнутым венчиком и сливом, с венчиками, имеющими опрокинутый край (Грушевское городище), с [78] отогнутым венчиком, донье на поддоне (южная пола кургана 1 Татарского 2 могильника) (Найденко, Прокопенко, Деопик, 1998; Прокопенко, 2000).
Также встречены сероглиняные "кастрюли" двух видов: с сильно отогнутым и слабо отогнутым венчиком. Сероглиняные донья указанной технологии бывают двух типов - с поддонами и без (Грушевское городище) (Найденко, Прокопенко, Деопик, 1998).
Кроме отмеченных форм фиксируются серолощенные канфары (Татарское городище, склеп 2 Татарского 1 могильника) (Прокопенко, 1999; Кудрявцев, Прокопенко, Рудницкий, 1999), а также чернолощенные и охристые сосудики, имеющие сильнопрофилированную горловую часть (на поверхности одного сосуда - охристо-коричневый ангоб), узкогорлые тонкостенные горшочки и др. (склеп 2 Татарского 1 могильника) (Кудрявцев, Прокопенко, Рудницкий, 1999).
Поступление на Ставропольскую возвышенность меотской керамики привело к тому, что керамический комплекс Татарского городища формируется под влиянием Прикубанья (Малашев, 1994). В керамике Грушевского городища, также, выделяются формы, представляющие инновационные тенденции, видимо, связанные с влиянием меотской технологии (Найденко, Прокопенко, Деопик, 1998).
В 1971 г. П.Д. Либеровым был раскопан курган скифского времени в могильнике "Терновое I - Колбино I" на Среднем Дону. За восьмилетний период работ (1993-2000 г.г.) Потуданской экспедиции ИА РАН под руководством В. И. Гуляева в этой группе исследовано 28 курганов. В публикациях и сообщениях об итогах раскопок некрополя время захоронений определялось как конец V-IV вв. до н.э., более узкие датировки не обосновывались и не предлагались. На основании комплекса продатированных вещей попытаемся выяснить дату каждого погребения и определить хронологические рамки раскопанной части могильника.
Курган Терн. 1-2 - святилище. Найдены угольки, фрагменты стенок и донца лепного и кругового сосудов, относящихся к скифскому времени. Учитывая, что курган находился вблизи кургана Терн. 1-1, [79] сооруженного в эпоху средней бронзы, логично предположить, что строительство скифского могильника началось именно с этого кургана.
Курган Терн. 1-3. Погребение № 2 - основное. Опорой для датировки служит амфора из Синопы - середина IV в. до н.э. Вероятно, близким по времени является впускное погребение № 1, начисто ограбленное.
Курган Терн. 1-4. Дата захоронения - середина V - рубеж V - IV вв. до н. э. (лавролистный наконечник копья - 1 отдел, 3-й тип, третий вариант - первая половина V вв. до н.э.; роговые двухдырчатые зооморфные псалии - конец VI - первая половина V в. до н.э.; бронзовый поясной крючок с фигуркой стоящего медведя с одной стороны и головкой ушастого орлиноголового грифона с другой - конец V - середина III в. до н.э.).
Курган Терн. 1-5. Датируется началом IV в. до н.э. Опорными материалами являются: обломки тулова и ручки гераклейской амфоры - начало IV в. до н.э.; бронзовые наконечники стрел - III отдел, 7 тип - рубеж V-IV вв. до н.э.; блюдо-жертвенник из серого крупнозернистого песчаника - начало IV в. до н.э.
Курган Терн. 1-6. Погребение № 1 (основное). Время погребения - рубеж V-IV вв. до н.э. Датирующий материал представлен: золотыми калачиковидными серьгами (9 тип, четвертый вариант) - конец V - начало IV вв. до н.э.; бронзовое зеркало (тип 6) - V-IV вв. до н.э.; бронзовые трехгранные наконечники стрел (III отдел, 7 тип) - рубеж V-IV вв. до н.э.; бусина в виде головки барана из черного стекла (прямые аналогии бусине неизвестны, но подвески в виде головы барана с ушком в верхней части встречены в хозяйственной яме и в культурном слое Ольвии, где датируются концом VI-V вв. до н.э.).
Курган Терн. 1-7. Дата - середина - третья четверть IV в. до н.э. (бронзовые трехгранные наконечники стрел со скрытой втулкой - отдел III, третий вариант типа 4).
Курган Терн. 1-8. Дата захоронения основывается на находках: ионического оранжевоглиняного расписного кругового сосуда с ручкой - начало V в. до н.э., прикубанского сероглиняного кругового сосуда на кольцевом поддоне с плоской ручкой - V-IV вв. до н.э. и одностороннего рогового гребня, верхняя часть которого украшена фигурой гепарда - V-IV вв. до н.э. Вероятная дата погребения - рубеж V-IV вв. до н.э.
Курган Терн. 1-9 датируется серединой IV в. до н.э. Хронологическими индикаторами в данном случае являются: нижняя часть амфоры с ножкой, принадлежащая к кругу амфор Менды - первая половина IV в. до н.э. и бронзовый трехгранный наконечник стрелы со скрытой втулкой [80] - отдел III, тип 4, третий вариант - середина - третья четверть IV в. до н.э.
Курган Терн. 1-10. Время сооружения кургана рубеж V-IV вв. до н.э. Опорой для датировки служат: прикубанский сероглиняный круговой сосуд с ручкой, относящийся к среднемеотскому I периоду - V-IV вв. до н. э. и лепная миска I типа - V-IV вв. до н.э.
Курган Терн. 1-11. В заполнении гробницы встречены: обломок стержня железных удил, четыре железных ворворки, фрагмент железного шила, железный втульчатый трехлопастной наконечник стрелы. Учитывая наличие подобных наконечников стрел в колчанных наборах курганов Терн. 1-4 и Терн. 1-5, отнесенных к рубежу V - началу IV в. до н.э., можно допустить подобную дату и для рассматриваемого кургана.
Курган Терн. 1-12 - первая половина IV в. до н.э. Дату определяет наконечник копья с широким листовидным пером - первый вариант 2-го типа II отдела.
Курган Колб. 1-1 может быть отнесен к середине - третьей четверти IV в. до н.э. (две амфоры типа Пепарет II и бронзовый трехгранный наконечник стрелы со скрытой втулкой - отдел III, третий вариант типа 4).
Курган Колб. 1-2 сооружен в начале IV в. до н.э. Опорными материалами для датировки служат: бронзовый наконечник стрелы (отдел III, тип 7) - рубеж V-IV вв. до н.э.; зооморфная роговая рукоять железного ножа, относящаяся к концу V - началу IV в. до н.э.; серебряные нащечники от конской узды фракийского типа - начало IV в. до н.э.
Курган Колб. 1-3. Дата - вторая четверть IV в. до н.э., определяется гераклейской амфорой и бронзовыми наконечниками стрел (отдел III, тип 3, пятый вариант).
Курган Колб. 1-4 датируется началом - серединой IV в. до н.э. Опорой для датировки является бронзовая 4-х лепестковая бляха из 5-ти полусфер, рюмковидный вток дротика и железные наконечники стрел с трехлопастными и плоскими перьями.
Курган Колб. 1-5 - первая половина IV в. до н.э. Хронологические маркеры: железный наконечник копья с узким листовидным пером и сходящимися к острию гранями - второй вариант 2-го типа II отдела; бронзовые зооморфные налобник и бляшки; бронзовое зеркало типа 4; железные панцири.
Курган Колб. 1-6 относится к первой половине IV в. до н.э. Дату кургана определяют: железный наконечник копья с узким листовидным пером и вытянутыми пропорциями пера и втулки - второй вариант 2-го типа II отдела; колчанный набор с железными втульчатыми трехлопастными и плоскими наконечниками стрел; железные конские налобники. [81]
Курган Колб. 1-7. Время сооружения кургана - первая половина третьей четверти IV в. до н.э. Основанием для подобной датировки являются: железный меч с рукоятью обложенной тонким золотым листом - 1 отдел, тип 3; железные наконечники копий - II отдел, 2-й тип, второй вариант; золотая спиралевидная оплетка плети.
Курган Колб. 1-9, раскопанный П.Д.Либеровым в 1971 г., датируется серединой IV в. до н.э. (бронзовые трехгранные наконечники стрел - III отдел тип 3 пятый вариант, тип 7 второй и седьмой варианты; серебряный поясной набор: бляшки и зооморфный крючок).
Курган Колб. 1-12 - середина IV в. до н.э. (верхняя часть чернолакового канфара).
Курган Колб. 1-13. Дата - вторая четверть IV в. до н.э., определяется синопской амфорой и чернолаковым канфаром.
Курган Колб. 1-14 может быть отнесен к середине IV в. до н.э. Опорными материалами служат бронзовые трехгранные наконечники стрел - III отдел тип 3 и 7 и бронзовый котел, бронзовые бляхи и нащечник от конской узды.
Курган Колб. 1-18. Погребение № 2 (основное) - датируется серединой - третьей четвертью IV в. до н.э. по амфоре Пепарет II.
Погребение № 1 (впускное) - единственное не разграбленное захоронение могильника, относящееся к концу третьей четверти IV в. до н.э. Основой для датировки служат: колхидская амфора, серебряные зеркало и кубок, золотые серьги с фигурой кошачьего хищника, сидящего на пьедестале.
Курган Колб. 1-19 - середина - третья четверть IV в. до н. э. (железный втульчатый наконечник стрелы с плоским пером, железные пластины панциря).
Курган Колб. 1-20 - святилище. Под насыпью зафиксированы пять пятен прокаленного грунта с золой и древесными угольками. Учитывая близость расположения курганов Колб. 1-19 и 18 к святилищу, логично предположить, что и последнее датируется этим временем, т.е. серединой - третьей четвертью IV в. до н.э.
Курган Колб. 1-22 - относится к середине - третьей четверти IV в. до н.э. (железный втульчатый трехлопастной наконечник стрелы).
Курган Колб. 1-23 - дата сооружения кургана середина - третья четверть IV в. до н.э. (железный втульчатый трехлопастной наконечник стрелы).
Курган Колб. 1-24 - середина - третья четверть IV в. до н.э. Основанием для датировки являются детали конской узды: зооморфный бронзовый налобник, бронзовый нащечник и серебряные полусферические бляхи. [82]
Курган Колб. 1-27. Полностью ограблен. В заполнении найдены фрагменты стенок тулова лепного сосуда и бронзовые окислы. По погребальному обряду (форма и ориентировка могилы, столбовые ямки, желобки вдоль стен, остатки деревянной гробницы) датируется серединой - третьей четвертью IV в. до н.э.
Таким образом, погребение в кургане Терн. 1-4 является наиболее ранним, а впускное погребение № 1 в кургане Колб 1-18 - наиболее поздним. Этими погребениями определяются хронологические рамки раскопанной части могильника: середина V - рубеж V-IV вв. до н.э. - конец третьей четверти IV в. до н.э.
Парадный костюм является одной из наиболее ярких составляющих материальной культуры скифов. Самая эффектная и информативная его часть - головной убор.
Свидетельством присутствия в погребении головного убора могут служить только детали его золотого декора. Лишь благодаря разнообразным, зачастую уникальным, металлическим пластинам и лентам можно говорить о форме и размерах украшенного ими убора. Золотые аппликации головных уборов встречаются крайне редко в скифских погребальных памятниках. Поэтому каждая новая находка, особенно в неограбленном погребении, чрезвычайно интересна и важна.
На сегодняшний день известно несколько типов головных уборов, бытовавших у скифов. Это башлыки, конусовидные шапочки, тиары и калафы. Среди последних различаются скифские калафы, высотой 9-16 см (Мирошина, 1980, с. 42) и так называемые греческие калафы, высотой 6-10 см.
Греческие калафы имели форму усеченного конуса, перевернутого широким основанием вверх, при этом вогнутость с боков его весьма незначительна. Большинство исследователей, занимавшихся изучением скифских головных уборов, вслед за Л. Стефани, полагают, что греческие калафы происходят от круглых плетеных из ивовых ветвей корзин, связанных с культом элевсинских мистерий. По поводу этой формы убора уместно вспомнить замечание Т.В. Мирошиной о том, что украшенные золотом греческие калафы известны только в Северном Причерноморье, в то время как в Греции их нет (Мирошина, 1980, с.32). В то же время они хорошо известны по изображениям на различных изделиях [83] античных торевтов. В таких уборах представлены змееногая богиня на ажурной бляшке из Куль-Обы и бляшке из Большой Близницы, нереиды на височных подвесках и менады на золотых бляшках из Куль-Обы, возможно, и крылатая богиня на навершии из Александропольского кургана (Артамонов, 1966. Табл. 230, 267, 296, 189).
Греческие калафы составляют небольшую группу головных уборов, которая, в зависимости от характера декоративных элементов, в свою очередь распадается на два типа. К первому мы относим калафы, декор которых составляют "сплошные" пластины. Ко второму типу отнесены уборы, орнаментированные разнообразными ажурными и сплошными лентами и пластинами.
Первый тип представляют два калафа - из Большой Близницы и кургана 2 у с. Сахновка (Черкасской обл.).
Думается, именно калаф из Большой Близницы следует рассматривать в качестве эталона для уборов рассматриваемой группы. Форма этого калафа точно определяется благодаря тому, что покрывавший всю его боковую поверхность декор был "сплошным", а не ажурным (хотя и включал 13 точно подогнанных частей, составлявших единую пластину). Высота пластины 10 см, длина нижнего основания - 62 см, верхнего основания - 82 см.
Убор из Сахновки украшала тоже "сплошная" пластина, но меньших размеров. Она представляла собой широкую ленту со слегка скругленными углами, высотой 9,8 см, длиной 36,5 см. В этом случае пластина покрывала 3/4 поверхности тульи, поэтому убор, должно быть, дополняла накидка.
Обе пластины украшали многофигурные композиции на мифологические сюжеты. Основная композиция в обоих случаях отделялась в нижней части пояском из параллельных линий от узкого орнаментального фриза, имитирующего метопиду (в одном случае его украшала свастика, в другом овы).
Второй тип представляют три калафа - из к. 21 у с. Каменка (Николаевской обл.), п. 2 Татьяниной Могилы и центральной могилы Рыжановского кургана.
Все три убора отнесены к калафам, но реконструированы в форме, близкой грибовидной, с цилиндрической чуть расширяющейся кверху тульей и широким донышком (Клочко, Гребенников, 1982, рис. 8; Клочко, Мурзiн, Ролле, 1991, рис. 3; Chochorowski, Skoryj, 1999, с. 311, рис. 3). На наш взгляд, форма и этих трех калафов соответствовала форме калафа из Большой Близницы.
Этот тип уборов отличает оригинальность декора. Каменский калаф украшали крупные прямоугольные ажурные пластины с изображениями [84] грифонов и растительным орнаментом на тулье и тесьмой с подвесками по верхнему краю. Калаф из Татьяниной Могилы декорирован широкой составной ажурной лентой с растительным орнаментом на тулье и круглыми выпуклыми бляшками по верхнему краю. Рыжановский калаф украшали две узкие ажурные ленты с фигурками зайцев и растительным орнаментом на тулье и тесьмой с подвесками по верхнему краю. Характерными особенностями этого типа греческих калафов являются: декор из различных штампованных бляшек на донышке и обязательное наличие метопиды. Кроме того, рыжановский убор дополняло покрывало, орнаментированное по внешнему краю круглыми золотыми бляшками.
Золотой декор греческих калафов нес двойную нагрузку: эстетическую (зрелищную) и семантическую (смысловую). В целом сюжеты декоративных элементов калафов, с одной стороны, связаны с их апотропеической (обереговой) функцией, а с другой, являются символами Великой богини, олицетворяющей идею производительных сил природы.
О степени популярности греческих калафов в скифской среде судить пока сложно ввиду значительной ограбленности скифских погребальных комплексов. При этом следует отметить, что мы не знаем двух одинаковых головных уборов этого типа.
Калафы греческого типа появляются в обиходе скифов со второй половины IV в. до н.э. и существуют, по меньшей мере, до конца первой четверти III в. до н.э.
За последние 30 лет (1971-2000 г.г.) на территории Днестро-Дунайского междуречья и левобережного Поднестровья было обнаружено 20 скифских погребений с ритуальными каменными плитами (Кетрару, Серова, 1987; Серова, Яровой, 1987; Мелюкова, 1973; Суничук, Фокеев, 1984; Андрух, Суничук, 1987; Кетрару, Серова, 1990; Агульников, Антипенко, 1989; Субботин и др., 1992; Редина, 1995; Chetverikov, Fidelski, 2000). [85]
В 17 курганах захоронения были основными (Кубей, 13/1; Дивизия, 20/2; Бутор, 12/2, 13/4; Котловина; Плавни I, 27/1; Глиное, 11/1, 13/1, 19/1, 19/2, 23/1, 31/1,32/1, 35/1,38/1, 51/1) и только в трех - впускными (Дубоссары, 18/1, 21/1; Никольское, 2/2). Следует особо отметить курган 11 у могильника Плавни I, где были открыты как основное, так и впускное погребения с плитами (Андрух, Суничук, 1987).
Типы указанных погребальных сооружений различны. В девяти случаях они представлены прямоугольными и овальными ямами (Дивизия, Бутор, Дубоссары, 18/1, Котловина, Плавни 1, курганы у с. Плавни), а в тринадцати - катакомбами (Кубей, Дубоссары, 21/1, Котловина, Глиное).
В представленной выборке отмечено 16 одиночных захоронений и 6 парных: три случая в катакомбах с двумя входами (Глиное, 19/2, 35/1, 38/1) и три случая сопровождения основных погребенных зависимыми лицами (Буторы, 13/4; Дубоссары, 18/1, 21/1).
Погребальный инвентарь комплексов достаточно разнообразен и наиболее ярко представлен в не ограбленных погребениях (Бутор, 12/2; Дубоссары, 18/1, 21/1, у с. Плавни, 11/3; Никольское, 2/2; Глиное, 19/1, 23/1, 31/1, 35/1, 38/1). Керамический комплекс включает чернолаковые канфары, лекифы, лекану, миску, сероглиняные кувшины, амфоры. Украшения представлены серьгами, бусами из стеклянной пасты, бронзовыми и серебряным перстнем, золотыми нашивными бляшками и др. Нередкой находкой являются и бронзовые зеркала (Глиное, 23/1, 31/1; Дубоссары, 18/1, 21/1; основное погребение кургана 5 могильника Котловина). Из предметов быта и орудий труда встречаются бронзовые и железные шилья, иглы, костяные части веретен, глиняные и свинцовые пряслица. Среди находок предметов вооружения - наконечники стрел, копий, дротиков, железный топор, булава. Они нередко находятся в погребениях с типично женским инвентарем (Бутор, 13/4; Никольское, 2/2; Глиное 19/1, 23/1, 31/1).
Плиты, обнаруженные в погребениях, выполнены в большинстве случаев из известняка местного происхождения. Их размеры колеблются от 25 х 20 см (Дивизия, 20/2) до 50 * 36 см (Кубей, 13/1). Преобладает их овальная форма (Дубоссары, 21/1; Глиное, 31/1), хотя известны и подтрапециевидная (Никольское, 2/2; Бутор, 13/4; Дубоссары, 18/1), и подпрямоугольная (Глиное, 23/1, 35/1) формы. Положение плит в захоронениях неустойчиво: у торцевой стенки (Кубей, 13/1), в гробу с погребенной (Дубоссары, 21/1), у головы (Никольское, 2/2), под головой (Дивизия, 20/2), у таза (Глиное, 31/1), а также в ногах (Глиное, 38/1).
Практически во всех захоронениях возле плит находились гальки или так называемые "пращевые камни". Зачастую плиты и гальки носят [86] следы огня и копоти (Никольское, 2/2; Дубоссары, 21/1; Бугор, 12/2) Интересны два захоронения могильника Котловина, где возле плит находились "боласы", также со следами прогара. Красная краска отмечена в трех захоронениях (Котловина; Плавни I, 27/1; Глиное, 13/1), причем в одном случае она фиксировалась на лбу и переносице погребенного. Есть сведения о захоронениях могильника Кугурлуй, где плиты исполняли роль ритуальных столиков, на которых находились курильницы с обгоревшими гальками и фрагментами амфор внутри (Андрух, Суничук, 1987). Необходимо также выделить захоронение 20/2 могильника Дивизия, где на плите находились бронзовое кольцо и уздечная бляшка.
Обряд помещения в погребальную камеру каменных плит известен в скифских захоронениях правобережья Среднего Приднепровья (Петренко, 1967; Ковпаненко и др., 1989), Среднего Подонья (Гуляев, Савченко, 1995), раннесарматском погребении на Кубани (Чернопицкий, 1985), а также в савроматских погребениях Приуралья (Смирнов, 1964). В большинстве своем они происходят из женских погребений с богатым погребальным инвентарем. Некоторыми исследователями такие плиты рассматриваются как переносные алтари в захоронениях жриц, выполняющих определенные сакральные функции (Кетрару, Серова, 1990, Редина, 1995).
Учитывая, что самые ранние захоронения с плитами датируются концом V в. до н. э. (Плавни 1, 11/3), а наиболее поздние концом III - началом II вв. до н. э. (Глиное, 19/1, 23/1, 31/1), можно с достаточной уверенностью отнести их к устойчивым и значимым элементам скифо-сарматской погребальной обрядности, встречающимся исключительно в женских захоронениях.
Из всей западной кампании царя Пирра наибольший интерес представляет его сицилийская экспедиция. Именно Сицилия, хотел того эпирский царь или нет, стала наиболее удобным объектом для его экспериментов по созданию территориальной монархии эллинистического типа. Как сообщает Полибий, Пирр, прибыв на остров, был титулован его жителями как "гегемон и царь" (Polyb. VII 4,5). В свою очередь Юстин также сообщает о том, что после своего прибытия на Сицилию Пирр был признан "царем Сицилии и Эпира" (Just. XXIII 8,2) На положение Пирра, как на военного вождя, но никак не басилевса или тирана [87] греков Сицилии указывает Дионисий (XX 8), Юстин же (XXIII 3,10) и Диодор (XXII 10,1) именуют сицилийцев соответственно socii и συμμαχοι. Подобное положение - вождя-гегемона - Пирр уже занимал в эпиротской симмахии. Это был просто главнокомандующий союзными силами на время военных действий.
Нужно отметить, что на Сицилии Пирр занимал совсем иное положение, чем в Италии, где его союзники - тарентинцы и италики - хотя и передали ему военную власть, но о признании его царем никогда не вели и речи.
Обстановка на острове коренным образом отличалась и от той, что существовала в Эпире. Поэтому племенное царство иноземного царя здесь кажется нонсенсом. Существовавшее же здесь ранее царство Агафокла может рассматриваться как эллинистическая монархия. Абсолютно все исследователи, так или иначе касающиеся сицилийской экспедиции Пирра, указывают на то, что последний, будучи в свое время женат на дочери Агафокла Ланассе, рассматривал себя наследником Агафокла, а в будущем предназначал остров своему сыну от Ланассы Александру.
Античная традиция не позволяет нам ни в коей мере усомниться относительно планов Пирра. Кроме известной беседы Пирра с Кинеем (Plut. Pyrrh. 22-23), у Диодора приводится отрывок, в котором Сицилия прямо называется владением (επαρχια) Пирра (XXII 10,6), а Зонара (VIII, 5) прямо говорит о стремлении царя захватить Сицилию.
Таким образом, Сицилия была той территорией, на которой Пирр попытался трансформировать свою власть племенного басилевса, которой он обладал в Эпире, в типичную эллинистическую монархию.
Решающим моментом для решения нашей проблемы является то, как Пирр был принят сицилийцами и как он вел себя по отношению к ним.
Единодушная поддержка сицилийских греков, помноженная на полководческий талант эпирота, привели к тому, что уже через некоторое время карфагенская эпикратия, за исключением Лилибея, оказалась под контролем союзников. Идя навстречу требованиям сицилийцев и советам своих друзей, Пирр отверг карфагенские условия о мире. Результатом срыва переговоров стало продолжение войны и неудачная двухмесячная осада Лилибея.
Многие современные исследователи, анализируя причины крушения государства Пирра на Сицилии, вслед за античными историками, в качестве таковых единодушно называют внешние факторы, как, например, разочарование греков неудачами под Лилибеем, нежелание участвовать в экспедиции в Африку, при этом попутно указывая на жесткость [88] Пирра при наборе экипажей на корабли. При этом, как нам кажется, в тени остаются главные, внутренние причины неудачи Пирра на Сицилии. Как известно, Пирр пробыл на Сицилии около двух с половиной лет. За это время он получил возможность не только справиться с внешней опасностью, но и приступить к формированию здесь собственной государственности. Главная сложность заключалась в том, что в состав этой территориальной монархии должны были войти суверенные полисы, управляющиеся своими тиранами.
История знает ряд примеров успешного сосуществования полиса и монархии. Для этого необходима гибкая политика по отношению к полисам, основанная на уважении к демократии и учете полисных традиций. Однако Пирр действовал иначе. Рассматривая Сицилию как свое владение, Пирр начал вмешиваться в конституционное устройство городов. Он передал городскую власть своим командирам (Plut. Pyrrh. 23), не заботясь о соблюдении законов, что приводило, в свою очередь, к всевозможным злоупотреблениям. По примеру эллинистических монархов Пирр наложил на сицилийские города дань, органы полисной демократии были заменены особыми трибуналами. Военную силу для подавления недовольства он проявлял еще и в Таренте, но тогда он не посягал на внутреннюю автономию города. Как справедливо заметили Т.Моммзен, а затем и У. фон Хассел, Пирр, брал пример с Птолемея, чьи автократические методы управления были возможны в Египте, но никак не в демократических полисах греков. Еще одно важное обстоятельство, свидетельствующее о суверенности Пирра как типично эллинистического правителя - это чеканка им на Сицилии собственной монеты. Монеты содержали изображения Афины, Артемиды, Зевса и Ахилла с надписью ΒΑΣΙΛΕΩΣ ΠΥΡΡΟΥ. Они чеканились как символ объединения Сицилии под властью Пирра.
Прямым следствием усиления автократических тенденций Пирра был рост оппозиции. Прежде всего, она должна была исходить от тиранов, которые теперь уже просто не вписывались в то государственное устройство, которое создавал Пирр. К тому же западногреческие режимы оказались невосприимчивы к тем методам, которые исповедовал эпирот, создавая свое государство. Пирр со своими несравненно малыми силами был полностью зависим от воли греческих городов. Неудачная осада Лилибея и излишняя жесткость при наборе экипажей для отправки в Африку были лишь внешним выражением того глубокого внутреннего недовольства, которое накопилось у сицилийцев за время пребывания Пирра на острове. Нестабильные государственные структуры, которые успел создать Пирр, не смогли ему обеспечить полного суверенитета над Сицилией. Покинув остров, Пирр так и не испытал [89] горечи поражения от внешнего врага. Но внутренний враг - нежелание сицилийских греков подчиняться автократической власти Пирра - оказался непобедимым, что в конечном итоге и предопределило крушение государства Пирра на Сицилии и крах всей его сицилийской экспедиции.
(работа выполнена при поддержке ФЦП "Интеграция", проект М0022)
Елизаветовское городище на Дону является уникальным памятником степной зоны Северного Причерноморья для изучения многих вопросов, связанных с греко-варварским миром скифо-античного времени. После открытия в 1982 г. в верхних культурных напластованиях Елизаветовского поселения греческой "апойкии", накоплен богатый, надежно датированный материал, позволяющий по-новому оценить развитие греко-варварских взаимоотношений в конце IV - первой трети III вв. до н.э. в Северо-Восточном Приазовье (Марченко, Житников, Копылов, 2000, с.248, 252-260). Материалы 19 полевых сезонов свидетельствуют о том, что это поселение было крупнейшим торговым центром, который вел обширную "международную" торговлю.
Находки предметов коропластики на Елизаветовском городище в различные периоды его существования представляют собой важный информационный источник для решения многих вопросов истории и культуры, как самого поселения, так и всего Северо-Восточного Приазовья в целом. Прежде всего, вырисовывается сложная система экономических, культурных, религиозных и этнополитических контактов различных центров античного мира с Подоньем-Приазовьем в конце IV - первой трети III вв. до н.э. Благодаря изучению изделий коропластики подтверждаются и дополняются сведения по хронологии, торговым связям, религиозным культам и многим другим аспектам. Отдельные вопросы, связанные с изучением коропластики Елизаветовского городища уже рассматривались в отдельных работах (Марченко, 1974, с. 5-7; Язовских, 1999, с. 90-92; 2001, с. 67-71). Был дан общий обзор терракот, однако не были выделены терракоты, которые можно уверенно связать с греческим "эмпорием". Именно этому и посвящена данная работа. [90]
На сегодняшний день в коллекции Ростовского областного музея краеведения и Научно-методического центра археологии РГПУ насчитывается 41 изделие коропластики, относящиеся к "эмпорию", 20 из них представляют собой объемную скульптуру и 21 протома. Следует отметить, что в коллекции имеются 6 терракот, которые происходят из греческого квартала инкорпорированного в состав скифского городища второй половины IV в. до н.э., однако, в данной работе они не рассматриваются.
Одной из значительных находок среди скульптур мелкой пластики следует отметить фигурку богини сидящей на троне из помещения 52 Дома 13 (отчет Марченко, 1987, л. 12-13, рис.14). Высота скульптуры 0,18 см, глина розовая с белыми включениями. В изломе глина трехслойная, имеющая серый цвет. Терракота покрыта ангобом со следами росписи (?) (рис. 1, 1). Богиня сидит на троне с крестообразными выступами, ноги покоятся на подставке. На голове - калаф, расширяющийся кверху. Пышные волосы разделены по центру на две части, локоны ниспадают на плечи. В правой руке находится фиала, в левой руке - конусообразный предмет. Гиматий, спускаясь вниз по спине, проходит под правой рукой и складками лежит на коленях. Аналогий подобным изображениям много в различных памятниках Северного и Северо-Западного Причерноморья, но ни одна из терракот не повторяет другую (Сокольский, 1964, рис. 6, 57, 1-3; Русяева, 1982, с. 81-90, рис. 33; Николаева, 1974, табл. 9,1; Кобылина, 1970, табл. 16, 5-6, табл. 18, 1, 2, 4, табл. 36, 6, табл. 42; Крутикова, 1962, рис. 1; Денисова, 1981, рис XIVа). Существует много различий в трактовке трона, головного убора, прически, лица, одежды, атрибутов, но на многих из них богиня одета соответственно эллинистической моде, как и в нашем варианте: хитон и гиматий. Хитон с глубоким вырезом с длинными рукавами и застежками вдоль рук (Мерцаева, 1972, с. 13, рис. 8). Ряд исследователей сопоставляют подобные изображения богини с образом Кибелы (Русяева, 1982, 81-91; Денисова, 1981, с. 52). Несколько фрагментов терракот, найденных в пределах площади Дома 10 (прирезки 16, 18) и в развалах камней и сырца во дворе Дома 5, на наш взгляд, также можно отнести к изображениям Кибелы (отчет Марченко, Житников, 1986, с. 24, рис. 24, 9, 10; отчет Марченко, Житников, 1984).
Фрагмент терракотовой фигурки - женская голова в высоком головном уборе, расширяющемся кверху. Высота - 5,5 см, глина розово-коричневая с белыми включениями. В изломе - трехслойная, имеет серый цвет (рис. 1, 2). Это образ молодой женщины с мягкими чертами лица и легкой улыбкой на губах, небольшим прямым носом, овальным подбородком, большими глазами. Лоб обрамляют пышные волосы. [91] Аналогии имеются среди находок в Ольвии и Кепах (Русяева, 1982, рис. 34; Николаева, 1974, табл. 10, 1).
Еще несколько фрагментов терракот, найденных в слоях "эмпория", можно также интерпретировать как образ богини Кибелы: женская головка высотой 4,5 см (рис. 1, 3), обломок средней части терракоты - фрагмент плеча женской фигурки с верхней частью трона (рис. 1, 4) и нижняя часть женской фигурки - нога, задрапированная складками хитона с кистью руки, лежащей на ноге. Глина этих фрагментов аналогична вышеописанной.
Значительный интерес представляет группа статуэток, явно отличающихся от терракот, связанных с областью культа. Почти все они относятся к категории объемных скульптур, состоящих из двух половинок, передающих образ свободно стоящих женских фигур. Как правило, сохранившиеся тыльные части терракот проработаны грубо, некоторые из них имеют технологические овальные отверстия. По своим стилистическим особенностям , по характеру глины они могут принадлежать боспорским мастерским, которые часто создавали свои работы в подражание "танагрским" статуэткам. Как известно, они получили широкое распространение по всему античному миру. Их изготавливали во многих центрах, но ни в одном из них производство не достигло столь высокого художественного уровня как статуэтки беотийского города Танагры. Появление фигурок "танагрского" стиля относится к 330 г. до н.э.
Фрагмент женской статуэтки, найденной при расчистке цокольных стен помещения 15 (рис. 1, 5). Ее левая, согнутая в локте, рука положена на находящийся рядом четырехгранный столб, на который наброшена драпировка. Правая свободно опущена. Высота фигурки - 10 см, глина коричневато-розовая (отчет Марченко, Житников, 1985). Обращает на себя внимание анатомически неправильная трактовка рук. Правая рука одинакова по всей длине, тогда как левая, завернутая в гиматий, имеет шарообразное очертание. Трудно предположить, что мастер, сумевший передать грациозность женской фигурки, не в состоянии был правильно соблюсти все остальные пропорции тела. Вероятнее всего, терракота была выполнена путем неумелого снятия слепка с уже готовой статуэтки. Подобные терракоты были найдены в зольнике Мирмекия и в погребении Пантикапея (Денисова, 1981, табл. X, а, б, с. 49, сноска 39). Еще одна аналогичная фигурка была найдена на Елизаветовском "эмпории" в помещении 52 дома 13. Ее высота - 10,7 см, глина коричневая с белыми включениями, сильно слоится (отчет Марченко, Житников, 1987 г., с. 12-13). [92]
Следующая терракота представляет собой односторонний рельеф с изображением нижней части женской фигурки (рис.1, 6). Высота - 6,5 см, глина коричневато-розовая. Вертикальные складки хитона ниспадают вниз, окутывая ноги. По характеру передачи ног и складок одежды, можно предположить, что сама фигурка находится в стремительном движении с сильным наклоном тела вперед (отчет Марченко, 1988, с. 7, рис. 4, 6). Близкая аналогия находится среди терракот Мирмекия (Наливкина, 1952, рис. 13, 1). Кобылина М.М. идентифицирует изображение подобного типа с Корой, преследуемой Аидом или же Гекубой, подобно той, которая известна на килике Брига в росписи "Гибель Трои". Многочисленные изображения вакханок на античной керамике передают подобную динамику движения (Кобылина, 1953, с. 5-7; Кун, 1955, с. 78, 172, 227, 247; Сидорова, Тугушева, Забелина, 1985, кат. № 26, 27, 40, 46, 47, 61; Eberhard Paul, 1982, р. 45, 46).
Одной из неординарных жанровых скульптур из серии мелкой пластики, найденных на "эмпории", является терракотовая статуэтка спящей менады с тимпаном в руке (рис. 1, 7). Она обнаружена в пределах двора Дома 22 (отчет Головачевой, 1991, рис. 6, 5, с. 7). Относится к типу круглой скульптуры. Ее высота - 15-16 см. Глина - оранжево-коричневая, в изломе - трехслойная, с черно-серой прослойкой. Полуобнаженная фигурка спящей менады покоится на скале. Шкурка животного с копытцем лишь слегка прикрывает верхнюю часть тела. Голова склонена к правому плечу. Изящные локоны ниспадают на плечи. Правая рука с тимпаном опущена вниз, левая рука отсутствует, но, судя по сколу, она была поднята и находилась над головой. Нижняя часть фигурки задрапирована складками одежды (?). По технике и манере исполнения ее можно отнести к изделиям боспорских мастерских. Известен аналог рассматриваемой терракоте в коллекции коропластики Пантикапея (Силантьева, 1974, табл. 16, 3 № 77). П.Ф. Силантьева относит пантикапейскую находку к кругу малоазийских мастерских. Елизаветовская терракота является одной из немногих терракот имеющей четкую датировку с верхней границей не позднее 70-х г. III в. до н.э. (Язовских, 1999, с. 90-92, фото I, Прищепа, 1999, с. 104-106, рис. 1-3).
Впервые на Елизаветовском "эмпории" найден фрагмент терракоты, имеющий сложную композицию (рис. 1, 8). От терракоты сохранилась лишь нижняя часть высотой 8 см (отчет Марченко, Житников, 1986, рис. 24, 8, с. 24). Глина коричнево-розовая, в изломе - трехслойная, с черно-серой прослойкой. Сохранился фрагмент ноги женской фигурки, задрапированный складками одежды (?). Фигурка или скульптурная группа располагалась на круглом постаменте открытом снизу. Качество исполнения высокое. Терракоты с круглыми постаментами [93] известны в коллекциях коропластики, но близкие аналогии пока не найдены. Предположительно, елизаветовский фрагмент терракоты может принадлежать части изображения скульптуры спящей Ариадны. По манере исполнения, трактовке одежды, изяществу передачи тела они весьма сопоставимы (Кун, 1955, с. 189).
Следует отметить, что среди находок <эмпория> есть традиционные изображения богини Деметры-Коры-Персефоны. Это протомы-полуфигуры с односторонним рельефом, но встречены они в меньшем количестве, чем на скифском и греческом поселениях предшествующих периодов. На данный момент известны фрагменты от 13 протом (рис. 1, 9). Их высота 12-13 см, ширина основания до 10 см. Глина рыже-коричневая без видимых включений, в изломе черепка - трехслойная, с черно-серым цветом. Протомы передают образ женского божества. Волосы высоко подобраны и пышным валиком обрамляют лицо. На голове - стефана, поверх которой наброшен гиматий. Он спускается вниз, окутывая плечи и спину. Правая грудь обнажена. Левое плечо и грудь закрыты гиматием, левая рука придерживает его край. Правая рука поднята к груди и ее пальцы сложены так, словно они держат какой-то очень тонкий предмет. На изображении Коры на росписи закладной плиты из II кургана Большая Близница в ее правой руке находятся цветы - желтые лилии, левая рука таким же движением поддерживает гиматий, спадающий с головы (Ростовцев, 1913, с. 15, табл. VIII).
Для многих протом-полуфигур <эмпория> характерны большие размеры, высотой до 20-24 см, ширина основания - 20-23 см. Глина разнообразная: от красновато-коричневой до темно-коричневой. Некоторые из них покрыты ангобом. В технологическом исполнении они более совершенны, нет небрежной, суммарной передачи изображений, видимо, формы для их отминки были высокого качества. На некоторых протомах в правой руке божества находится плод: яблоко или гранат (отчет Головачевой, 1991, с. 7, рис. 6, 6-11). Одна из протом имеет с тыльной стороны козырек для подвешивания или крепления (Копылов, 1995, рис. 30, 31). Впервые на Елизаветовском "эмпории" была найдена протома Деметры типа sans buste (рис 1, 10). Высота - 9,5 см (отчет Копылова, 2000, рис. 53). Близкие аналогии можно найти среди изделий местной мастерской Горгиппи (Цветаева, 1968, рис. 8).
Анализируя коллекцию терракот "эмпория", существовавшего в конце IV - первой трети III вв. до н.э., можно выделить по типологическому признаку:
- круглая, объемная скульптура (стоящие и лежащие фигуры);
- протомы-полуфигуры;
- протомы sans buste. [94]
По сюжетно-морфологическому признаку терракоты "эмпория" делятся на две группы: мифологические персонажи и жанровые статуэтки. Поиск аналогий изделиям коропластики рассматриваемого греческого поселения позволяет выделить несколько больших зон культурно-экономических связей: 1 - города Европейского Боспора (Пантикапей, Мирмекий, Тиритака, Порфмий); 2 - города Азиатской части Боспора (Кепы, Горгиппия, Гермонасса). Анализ рассматриваемых в работе терракот позволяет выделить изображения Кибелы, Деметры, Коры-Персефоны. Находка фигурки менады позволяет, на наш взгляд, говорить о культе, относящегося к Дионису.
Практически все терракоты этого греческого поселения могут быть отнесены к категории импортных, принадлежащих к продукции мастерских греческих городов, как Европейского, так и Азиатского Боспора. Их изучение показало, что они различаются по своим технологическим и стилистическим особенностям.
В заключение, следует отметить, что предметы коропластики, найденные на <эмпории>, позволяют включить их в широкий круг аспектов по изучению религиозных представлений населения этого греческого поселения на Елизаветовском городище, а также некоторых проблем торговых и культурных контактов.
Особо следует подчеркнуть, что именно Елизаветовский <эмпории> дает большую серию изделий коропластики, происходящей из закрытых и надежно датированных комплексов, что позволит в дальнейшем уточнить датировку многих терракот из памятников Северного Причерноморья.
ЛИТЕРАТУРА:
1. Денисова В.И., 1981. Коропластика Боспора. Л.
2. Кобылина М.М., 1953. Аттическая скульптура VI-V вв. до н.э. М.
3. Кобылина М.М., 1970. Терракоты Северного Причерноморья. // САИ, вып. Г1-11, Ч.3, М.
4. Кругликова И. Т., 1962. О гончарной мастерской Горгиппи. // СА, №2
5. Кун Н.А., 1955 Легенды и мифы Древней Греции. М.
6. Марченко К.К., 1974. Терракоты Елизаветовского городища. // САИ, вып. Г1-11, ч. 4, М.
7. Марченко К.К., Житников В.Г., Копылов В.П., 2000. Елизаветовское городище на Дону. Pontus Septentrionalis II. Tanais 2. М.
8. Мерцалова М.Н., 1972. История костюма. М.
9. Наливкина М.А., 1952. Терракоты Мирмекия и Тиритаки. МИА № 25. [95]
10. Николаева Э.Я., 1974. Терракоты города Кепы. // САИ, вып. Г1-11, ч. 4, М.
11. Прищепа А.А., 1999. Репликация терракотовой скульптуры менады из фондов РОМК. // Донская археология, №1.
12. Ростовцев М.И., 1913. Античная декоративная живопись на юге Росси., С-Пб.
13. Русяева А.С., 1982. Античные терракоты Северо-Западного Причерноморья. Киев.
14. Сидорова Н.А., Тугушева О.В., Забелина В.С., 1985. Античная расписная керамика. // Из собрания ГМИИ им. А.А. Пушкина. М.
15. Силантьева П.Ф., 1974. Терракотовые статуэтки Пантикапея. // САИ, вып. Г1-11, ч. 3, М.
16. Сокольский Н.И., 1964. Святилище Афродиты в Кепах. // СА №4.
17. Сокольский Н.И., 1976. Таманский голос и резиденция Хрисаписка. М.
18. Цветаева Г.А., 1968. Новые данные об античном святилище в Горгиппии. // ВДИ № 1.
19. Язовских А.Г., 2001. Терракоты Елизаветовского городища. // МОБЧМ. Материалы IX международной конференции. Ростов-на-Дону.
20. Язовских А.Г., 1999. Терракотовая статуэтка менады из раскопок Елизаветовского городища. // Донская археология № 1.
21. Eberhard Paul, 1982. Antike keramik, Leipzig.
ОТЧЕТЫ И АРХИВНЫЕ МАТЕРИАЛЫ:
1. Головачева Н.В. , 1991. Отчет о работе Южно-Донской экспедиции ЛОИА АН СССР в 1990 г. // архив РОМК
2. Копылов В. П., 1995. Отчет об исследовании Елизаветовского городища на Дону в 1994 г. // архив НМЦА РГПУ.
3. Копылов В.П., 1997. Отчет об исследовании в дельте Дона археологической экспедиции НМЦА РГПУ в 1996 г. // архив НМЦА РГПУ.
4. Копылов В.П., 2001. Отчет об археологических исследованиях НМЦА РГПУ в 2000 г. // архив НМЦА РГПУ.
5. Марченко К. К., Житников В. Г., 1985. Отчет о работе Южно-Донской экспедиции в 1984 г. // архив РОМК.
6. Марченко К.К., Житников В.Г., 1986. Отчет о работе Южно-Донской экспедиции в 1985 г. // архив РОМК.
7. Марченко К.К., Житников В.Г., 1987. Отчет о работе Южно-Донской экспедиции в 1986 г. // архив РОМК.
8. Марченко К.К., Житников В.Г., 1988. Отчет о работе Южно-Донской экспедиции в 1987 г. // архив РОМК.
9. Марченко К.К., 1994. Отчет о работе Южно-Донской экспедиции в 1993 г. // архив ЛОИА АН РФ. [96]
[97]
Керамические клейма раннеэллинистического времени, обнаруженные на городище Танаиса, неоднократно привлекались для решения ряда вопросов ранней истории этого поселения: времени и условий его возникновения, сосуществования и преемственности Елизаветовского городища и Танаиса.
Предварительный анализ этого материала позволил Д.Б. Шелову установить время появления Танаиса в широких хронологических границах первой четверти III в. до н.э. и считать, что на протяжении значительного периода это поселение сосуществовало с Елизаветовским городищем (Шелов, 1970, с. 17, 21-23; 1975, с. 7-9). Н.Ф. Федосеев, располагавший практически тем же материалом, пришел к выводу, что "начало жизнедеятельности Танаиса, возможно, лежит в конце первой четверти III в.", а период сосуществования определяется узким временным промежутком конца 270-х г.г. до н.э. (Федосеев, 1990, с. 159-160).
Однако в случае принятия этой гипотезы возникают новые вопросы: как объяснить присутствие на Недвиговском городище значительной примеси материала более раннего, чем предложенная дата возникновения здесь колонии, почему в условиях сарматских набегов, в результате которых погибает Елизаветовское поселение, уцелел неукрепленный Танаис (Житников, 1993, с. 195).
Новая версия хронологии Танаиса, предложенная недавно Н.Ф. Федосеевым, видимо, должна была ликвидировать эти противоречия. Согласно ей поселение на берегу Мертвого Донца было основано в конце IV в. до н. э. практически одновременно с появлением <боспорского эмпория> на Елизаветовском городище. Правда, это не был еще Танаис. Последний здесь лишь после гибели около середины 70-х г.г. III в. до н.э. греческого "эмпория" на Елизаветовском городище (Федосеев, 1999, с. 16). Весьма вероятно, как полагает Н.Ф. Федосеев, что и раннее поселение на Недвиговском городище не избежало этой участи. Однако жизнь на этом месте не исчезает, сюда же, возможно, переселились с Елизаветовского городища уцелевшие жители (Федосеев, 1999, с. 22).
Однако считать бесспорной и эту хронологическую схему нет оснований, так как Н.Ф. Федосеевым не был учтен ряд факторов, [98] заставляющих вновь обратиться к анализу керамических клейм раннеэллинистического времени из Танаиса.1
Клейма Гераклеи Понтийской. Н.Ф. Федосеевым учтено два поздних гераклейских оттиска первой четверти III в. до н. э. (Федосеев, 1990, с. 157). Однако ни ему, ни Д.Б. Шелову оказались неизвестными еще три, но уже относительно ранних (середина IV в.), клейма. Первое из них содержит имена магистрата Менойтия и фабриканта Миса (1974, Р-VI, № 1709). Второй круглый оттиск с именами эпонима Дионисия II и владельца мастерской Павсона выполнен на целом амфорном горле. Наконец, третье прямоугольное клеймо стоит на горле археологически целой амфоре, выпущенной в мастерской Агатона при магистрате Андронике. Две последние находки хранятся в фондах Танаисского музея среди беспаспортного материала. Вряд ли они обнаружены на Недвиговском городище, так как все ранние сосуды, встреченные здесь, сильно фрагментированы. Более вероятным выглядит их происхождение с территории некрополя.
Клейма Фасоса. Опубликовано два фасосских клейма из Танаиса (Шелов, 1994, №№ 39-40). Легенда в раннем из них, обнаруженном на территории некрополя и относящемся еще к середине IV в., Д.Б. Шеловым не была полностью восстановлена. Между тем аналогичные оттиски, содержащие имена магистрата Нимфона и "фабриканта" Левкона хорошо представлены среди находок на Елизаветовском городище (Брашинский, 1980, с. 148, № 54-60). Второе клеймо магистрата Сатира датируется в широких пределах первой половины III в. до н.э. (Debidour, 1986, р. 316)
Клейма Херсонеса. Опубликовано семь херсонесских клейм из Танаиса (Шелов, 1975, №№ 531, 589-593; 1994 № 262), еще три обнаружены в последние годы (1999, Р-VI, № 228; 2000, Р-VI, №№ 51, 110) Наиболее ранними являются пять оттисков астиномов Героксена (2 экз.), Матрия (1 экз.) и Сириска (2 экз.) конца IV в. (подгруппа Б I хронологической группы); началом III в. датируется клеймо Агасикла (подгруппа В I группы) и концом 80 - началом 70-х г.г. - оттиск Атанодора, сына Никея (подгруппа А II группы) (Кац, 1994. с. 51, 58, 76). Видимо концом IV - первыми двумя десятилетиями III в. датируются и два желобчатых двустрочных клейма, легенды в которых не удалось восстановить. Самым поздним, относящимися к концу 60-х г.г. III в., является оттиск астинома Истрона, сына Аполлонида (подгруппа Б II хронологической группы) (Кац, 1994, с. 63-64), ошибочно помещенный Д.Б. Шеловым [99] в разделе клейм Книда (Шелов, 1975, № 531).
Клейма Синопы четко распадаются на два временных блока. К первому раннему относятся два клейма астинома конца III хронологической группы Питокла (Шелов, 1975, № 575; фонды ТМЗ - без шифра) и начала следующей - Деметрия I (фонды ТМЗ - 1999, Р-VI, № 362). Значительно более представительным оказался второй временной блок. Его открывают клейма шести магистратов самого конца IV группы: Эсхина, сына Ифия; Гекатея, сына Ламаха; Гикесия, сына Гестиея - 3 экз.; Ифия, сына Зопира; Кратистарха, сына Менона и Леона, сына Леонтиска - 3 экз. (Шелов, 1975, №№ 558, 564, 567, 569; 1994, № 253; фонды ТМЗ - 1981, Р-XIV, № 2050; 1984, сл. нах., №№ 1879; 1999, Р-VI, №№ 261, 311; 2000, Р-VI, №105). Продолжают этот временной блок 16 оттисков десяти первых астиномов следующей V хронологической группы (Шелов, 1975, №№ 563, 570, 573, 574, 576, 580; Шелов, 1994, № 253, 256, 258; фонды ТМЗ - 1975, Р-XIV, № 397; 1994, Р-ХХ, № 484; 1998, Р-VI, № 396; 1999, Р-VI, № 263; 2000, Р-VI, №№ 94,150; Р-XIX, № 2746). Н.Ф. Федосеев, с учетом выработанной им "единой хронологической системой" синопских керамических клейм, отнес астинома Нитокла к самому началу III в., Деметрия I - к началу 80-х г.г., а клейма магистратов конца IV группы, представленные в Танаисе, датировал концом 80-х - первой половиной 70-х г.г. этого столетия (Федосеев, 1999, табл. I).
Между тем, с момента появления этой системы, возникли сомнения в правомерности предложенных в ней абсолютных датировок и высказано обоснованное предложение повысить их на 15-20 лет (Туровский, 1997, с. 220; Canovici, 1997, р. 153). В последнее время появились новые материалы, подтверждающие правомерность такой модификации. Анализ самых поздних родосских клейм, обнаруженных на Елизаветовском городище, показал, что они синхронны по времени опискам с полуострова Корони и должны датироваться временем Хремонидовой войны (265-261 г.г.). В связи с этим, имеются основания определить конечную дату существования греческой колонии на Елизаветовском городище серединой 60-х г.г. III в., и тремя-четырьмя годами позже верхнюю границу синопских клейм IV хронологической группы (Кац, 2001).
Клейма Родоса. К раннеэллинистическому времени относятся клейма I хронологической группы. В Танаисе они представлены 11 магистратскими и 14 фабрикантскими оттисками. Д.Б. Шелов, а вслед за ним и Н.Ф. Федосеев, в соответствии с традиционной хронологией родосских клейм, разработанной в 50-е г.г. В. Грейс, датировали эти клейма концом IV - первой половиной III вв. Между тем, после публикации оттисков из Корони, В. Грейс провела существенную ревизию хронологии ранних родосских клейм, предложив повысить их абсолютные даты [100] на 30-35 лет (Grace, 1974). С учетом этой новой системы среди клейм, представленных в Танаисе, лишь оттиск эпонима АРТЕ(-) (Шелов, 1975, № 72) может относиться к концу группы "Корони" и датироваться концом 60-х г.г. III в. Клейма шести эпонимов: Агесия, Эпихарма, Евфранорида. Калликратида I, Никона и Стенела (Шелов, 1975, №№ 2, 102, 128-130, 157; 1994, №№ 45, 46; фонды ТМЗ - 1999, Р-VI, № 164; 2000, Р-VI, № 89) принадлежат к позднему этапу I хронологической группы (50-40-е г.г. III в.). Этим же периодом и частично началом II хронологической группы датируются фабрикантские оттиски с именами эргастериархов Даэмона, Дионисий I, Дромона, Калликратида I, Менодора I, Микиты I, Мосха I, Онасима и Тимокла (Шелов, 1975, №№ 324, 406, 412, 464, 496, 597, 598: 1994, № 161; фонды ТМЗ - 1994, Р-XIX, №2773; 1998. Р-VI, №№ 86, 115; 2000, Р-VI, № 121, 125, 853).
Таким образом, раннеэллинистические клейма Недвиговского городища четко группируются по трем изолированным временным блокам.
Первый из них, связан либо с поселением, либо могильником, существовавшим здесь в середине IV в. до н.э. Именно к этому блоку относятся три ранние клейменые гераклейские амфоры фасосское клеймо эпонима Нимфона.
Клейменый материал второго блока, связанный с поселением, возникшим в конце IV в., более представителен и разнообразен: два гераклейских клейма, фасосский оттиск магистрата Сатира, три синопских клейма магистратов конца III - начала IV групп и девять херсонесских штемпелей. Среди последних оказалось и самое поздние клеймо этого блока, принадлежащее Дтанодору {так - HF}, сыну Никея, деятельность которого датируется самым началом 70-х г.г. III в. Не исключено, что прекращение жизни на этом поселении по времени совпадает с уходом скифов из Елизаветовского городища и появлением здесь боспорского "эмпория" (Кац, 2001).
Большинство синопских, все родосские клейма раннеэллинистического времени и херсонесский оттиск Истрона, сына Аполлонида, связаны с жизнью третьего по счету поселения - собственно города Танаиса. Не вызывает сомнения установленный Н.Ф. Федосеевым факт, что оно появилось всего за несколько лет до гибели греческого "эмпория" на Елизаветовском городище. Однако абсолютная датировка этого события должна быть понижена лет на 15, по сравнению с той, которую предложил Н.Ф. Федосеев, и определена концом 60-х г.г. III в. до н.э.
Практически непрерывный хронологический ряд клейм синопских астиномов конца IV - V хронологических групп, представленных в Танаисе, опровергает предположение Н.Ф. Федосеева о том, что поселение [101] было разрушено вскоре после гибели Елизаветовского городища и лишь в дальнейшем было возобновлено.
Вместе с тем, подтверждается его замечание о том, что нет никаких оснований говорить о коренных различиях в направлении торговых связей позднего поселения на Елизаветовском городище и раннего Танаиса и на этом основании предполагать, что последний был основан какой-то группой переселенцев из Азиатского Боспора (Шелов, 1975, с. 9; Житников, 1993, с. 193). Напротив, наблюдается несомненная преемственность между этими двумя поселениями в экспортной торговле: преимущественная роль Синопа и относительно небольшое место Родоса и Херсонеса. Вряд ли этот факт случаен. Видимо, жители боспорского "эмпория" не только приняли активное участие в создании Танаиса, но и значительно пополнили его население после гибели Елизаветовского городища.
ЛИТЕРАТУРА:
1. Брашинский И.Б., 1980. Греческий керамический импорт на Нижнем Дону. Л.
2. Житников В.Г., 1993. Боспорские колонии в низовьях Дона в. первой четверти III в до н.э. // Вестник Танаиса. Вып. I. Ростов-на-Дону.
3. Кац В.И., 1994. Керамические клейма Херсонеса Таврического, Саратов.
4. Кац В.И., 2001. К вопросу о времени существования боспорской колонии на Елизаветовском городище // Боспорский феномен. Часть 1.
5. Туровский Е.Я., 1997. К вопросу об абсолютных датах синопских клейм // Никоний и античный мир. Одесса.
6. Федосеев Н.Ф., 1990. О времени сосуществования Елизаветовского городища и Танаиса // АМА. N 7. 1990.
7. Федосеев Н.Ф., 1999. Елизаветовское городище - Псоя - Танаис // Донская археология. № 3-4.
8. Шелов Д.Б., 1970. Танаис и Нижний Дон в III-I вв. до н.э. М.
9. Шелов Д.Б., 1975. Керамические клейма из Танаиса III-I вв. до н.э. М.
10. Шелов Д.Б., 1994. Новая коллекция эллинистических керамических клейм из Танаиса // Вестник Танаиса. Вып. I. Ростов-на-Дону.
11. Debidour M.,.1986. En classanfc les timbres thasiens // BCH. Suppi. XIII.
12. Canovici N., 1997. Problemes de la chronologic des timbres sinopeens // Ponfcica. V. XXX.
13. Grace V., 1974. Revisions in Early Hellenistic chronology // [102] Vitteilungen des Deutschen Archaiologischen Instituts. (Athenische Abteilung). Band 89.
Серебряный фалар поступил в фонды Темрюкского краеведческого музея в довоенные годы, сведений о месте его находки и времени его поступления в музей не сохранилось.
О его существовании было известно некоторым археологам, работавшим на территории Краснодарского края (Ю. Десятчикову и др.). Автор ознакомился с фаларом в сентябре 2000 года.
Фалар представляет собой круглую слабовыпуклую декорированную пластину, на обратной стороне которой имелись бронзовые скобы для крепления. Петли или скобы укреплены на пластине с помощью заклепок. Диаметр пластины 13,7 см, высота 0,7 см. На фаларе есть утрата - неровный надлом с одного края. Изображение выполнено в невысоком рельефе, отдельные детали исполнялись с помощью гравировки и набивного пунктира. Ободок фалара украшен фризом из треугольников, заполненных набивным пунктиром - по внутреннему ряду и по внешнему - в центре каждого треугольника - небольшие кружочки. Центральную часть фалара занимает многофигурная композиция. В центре женская фигура изображение, вероятно, Афродиты в 3/4 повороте и влево сидит на коне, слева стоящий перед ней Гермес - также в 3/4 повороте вправо. Сверху над фигурами слева и справа две небольшие обнаженные крылатые фигурки "добрых гениев". У "гения" слева в руках венок. Снизу композиции два бегущих козленка в профиль влево. Между ними помещена лежащая под углом лестница. Фон сверху и снизу заполнен астральными символами изображениями звезд в виде семи и восьми лепестковых розеток (четыре сверху и две внизу), солнца в виде небольшого круглого диска и серпа месяца, обращенного рожками вниз - над головой Афродиты (Урании, Пандемос III).
Богиня одета в хитон с вертикальными складками, подвязанный широким поясом. На голове своеобразный головной убор в виде шапочки. Край прически, пряди волос, головной убор обозначены косыми гравированными линиями. Левой рукой богиня поддерживает край гиматия, покрывающий затылок и окутывающий всю фигуру до кончиков ног. [103] Гиматий уложен в широкие складки. В правой приподнятой руке Афродиты - блюдо с фруктами.
Шерсть козла и козлят показана рядами набивного пунктира. Гермес изображен в 3/4 повороте, голова в профиль вправо. На голове - потас, в правой полусогнутой руке - кадуцей; левая, обернутая плащом, опирается о бедро. На ногах сандалии, ремни которых выполнены с помощью гравировки.
Глаза всех фигур - людей и животных, кроме крылатых фигур "добрых гениев" выполнены одинаково - в виде овала с верхним и нижним веком и зрачком. Глаза "добрых гениев" крупные, круглые, в центре в центре которых точка зрачка.
Иконография образа Афродиты на фаларе достаточно сложна. Платон в "Пире" противопоставляет Афродиту Уранию (небесная) Афродите Пандемос ("всенародная"). Древняя Афродита переосмыслена Платоном как небесная в связи с ее происхождением от неба - Урана. Афродита Пандемос для Платона - пошлая, доступная и понятная всем, не столь древняя и не связанная с небом.
Урания, по Геродоту, почиталась в Сирии, в Персии, у арабов и скифов. Ксенофонт и Павсаний упоминают храм Афродиты Урании в Афинах. Афродите Урании поклонялись и на Боспоре. Афродита Пандемос также имела свой храм на Афинском акрополе. Павсаний сообщает, что поклонение ей было введено Тесеем, "когда он свел всех афинян из сельских домов в один город".
Остановимся на датировке вышеописанного фалара.
Сарматским фаларам, украшениям конской упряжи, служившим для крепления между собой сбруйных ремней посвящены работы многих авторов и др. (Ростовцев, 1993; Скрипкин, 1989; Смирнов, 1984; Спицын, 1909; Тревер, 1940; Мордвинцева, 1996 и др.).
При определении типа мною использована классификация В.И. Мордвинцевой, которая относит фалары данного типа к типу I варианту "а", датирующиеся III в до н.э. - I в н.э. (Мордвинцева, 1998, с. 51). Правда, наиболее ранние фалары - очень крупные - из Прохоровки, Федулова, Успенской, Ахтанизовской датируются концом III в до н.э. - первой половиной II в. до н.э. Наш фалар по размерам ближе Северскому и Воронежским, из Кривой Луки в Нижнем Поволжье, которые датируются концом II-I вв. до н.э., скорее I в. до н.э.
Фриз из треугольников появляется во II в до н.э. (ст. Ахтанизовская, Таганрогский клад) и бытует в I в до н.э. - Ново-Джерелиевская, Янчокракский клад.
Фалары I типа варианта <а> использовались по В.И. Мордвинцевой в упряжи I типа, куда входили пара нащечных блях и оголовные бляхи [104] или в упряжи III типа, куда входили только натечные фалары III-II типа.
ЛИТЕРАТУРА:
1. Мифологический словарь, 1991. М.
2. Мордвинцева В.И., 1996. Классификация фаларов конской упряжи III в до н.э. - II в н.э. и типы парадного конского снаряжения у сарматов // Античная цивилизация и варварский мир. Краснодар.
3. Ростовцев М.И., 1993. Сарматы - Скифика. Избранные труды академика М.И. Ростовцева // ПАВ. № 5. С-Пб.
4. Скрипкин А.С., 1989. Погребальный комплекс с уздечным набором из Котлубани и некоторые вопросы этнической истории сарматов // СА № 4.
5. Смирнов К.Ф., 1984. Сарматы и утверждение их политического господства в Скифии. М.
6. Спицын А.А., 1909. Фалары южной России // ИАК. Вып. 29.
7. Тревер К.В., 1940. Памятники греко-бактрийского искусства. М.- Л.
Рисунок 1. Серебряный фалар из фондов Темрюкского музея. [105]
Древняя Фракия была плодородной и густонаселенной страной, по ее южному побережью располагались богатые греческие колонии. Занимая подступ к сухопутному мосту из Европы в Азию, она являлась ключом к проливам, плацдармом для тех, кто планировал бы военный переход через проливы, т.е. - стратегически важной территорией. Поэтому Фракия издревле была вовлечена в международные отношения, но не столько в качестве самостоятельной силы, сколько объекта территориальных притязаний со стороны амбициозных соседей.
У Македонии были традиционно сложные отношения с Фракией. После поражения Филиппа V во 2 Македонской войне его царство выглядело ослабленным, и этим решил воспользоваться Антиох III, вторгшийся в сферу жизненных интересов Македонии с целью установить свое господство над Фракией. Продвижение Антиоха в Европу стало одной из причин заключения Римом относительно мягких условий мира с Филиппом (Polyb. XVIII, 39; Liv. XXXIII, 13). Несомненна также связь между появлением Антиоха во Фракии и "освобождением" Греции римлянами в 196 г. до н.э. (Журавлев, 1982, С. 12).
Предвидя возможность войны с Селевкидским царством, римляне не хотели оставлять у себя в тылу враждебно настроенную по отношению к ним Грецию. С той же целью (обезопасить тылы), сенат вынудил Филиппа заключить союз с Римом, чтобы не казалось, будто он ждет Антиоха, желая примкнуть к нему (Polyb. XVIII, 48, 4). Аппиан полагает, что Филипп мог бы очень навредить Риму, если бы присоединился к Селевкиду (Mac. IX, 6). Как отмечают Юстин (XXXIII, 44) и Ливий (XXXI, 1, 6), Фламинин начал войну против спартанского тирана Набиса по прямому приказу сената, опасавшегося, что Спарта станет союзником Антиоха.
Таким образом, притязания Антиоха III на Фракию существенно повлияли на политику Рима на Балканах. И не только Рима - Филипп теперь был вынужден учитывать новую ситуацию, когда он уже не мог выступать как самостоятельная сила, и ему оставалось только присоединиться к одной из двух противоборствующих сил.
И здесь римский сенат сделал очень тонкий ход. Филиппу вернули сына, находившегося в заложниках в Риме, обещали простить недоплаченную контрибуцию и признать за ним все территории, которые он [106] сумеет отнять у Этолии и ее союзников во время ожидаемой войны с Селевкидским царством (Liv. XXXVI, 10; Арр. Syr. 16). И царь, ставший, по меткому определению Г. Вебера <вынужденным союзником>, помог Риму не из любви к нему, а из ненависти к Антиоху (Вебер, 1892, с 538). С последним утверждением мы позволим себе не согласиться. Филипп, конечно же, ненавидел Рим несравненно сильнее, чем Антиоха, но у него просто не было другого выбора. Сыграли свою роль и мелкие частные мотивы: желание мести этолийцам, стремление прибрать к рукам хоть что-нибудь, желание мелких сиюминутных выгод.
Как справедливо отмечает С. Уст, Филиппа возмутило, что Селевкид на всякий случай держал при себе своего собственного претендента на трон Македонии - это действительно было большой ошибкой Антиоха (S.I. Oost, 1957, р. 9). Отсутствие единства эллинистических царей позволило столкнуть Антиоха с Филиппом.
Но самым главным для Филиппа было желание <мирного сосуществования> с могучим Римом. Он прекрасно понимал, что новая война с Римом окончится полным крахом Македонии, а, оказав помощь римлянам, мог надеяться на их благодарность. Притом, заключив foedus с Римом, царь не мог остаться даже нейтральным. Союзный договор предусматривал общих врагов. Соглашения такого типа регулировали отношения Рима с побежденным, но еще не покоренным противником (Мишулин, 1944, с. 106).
Можно согласиться с оценкой М. Ростовцева - Филипп стал фактически зависимым монархом (Rostovtzeff, 1941, р. 53). Не осмеливаясь думать об уничтожении зависимости, он думал лишь о том, как смягчить ее суровость (Монтескье, 1955, с.71). Сохранился любопытный фрагмент Полибия - "Важнее всего было отвращать войну от Македонии..." (fr. 108). Кто, кроме царя, мог это делать. Эта фраза служит явным подтверждением тому, что Филипп не собирался затевать новой войны с Римом. Как известно, текст Полибия о Сирийской войне дошел до нас не полностью и приведенный фрагмент, вероятно, и есть сохранившийся ее осколок.
Еще до начала войны, послы Антигонида в Риме обещают дать вспомогательные войска, хлеб и деньги (Liv. XXXVI, 4). Невозможно, однако, верить утверждениям Ливия (XXXV1, 8) и Аппиана (Syr. 16), что на это Рим толкнуло захоронение Антиохом костей павших при Киноскефалах македонян, оставленных своим царем без погребения; а до того Филипп, якобы, хотел соотнести свое решение с военным счастьем сторон. На самом же деле у царя просто не было другого выхода, кроме как помогать Риму и тем самым избежать уничтожения Македонии. [107]
Суммируя, можно признать, что во Фракии тесно переплелись интересы Селевкидов, Рима и Македонии. При этом, если смотреть на вещи реально, у Антиоха не было никаких шансов завоевать Фракию. 1) Теперь она входила в сферу интересов Рима, не потерпевшего бы конкурента на Балканах. 2) В противостоянии Антиоху римляне опирались почти на всю Грецию, Эгеиду, Македонию и Пергам, опасавшийся чрезмерного усиления Селевкидов и готовый сражаться против них на стороне Рима. 3) Встретив упорное сопротивление фракийцев и явно враждебную позицию Рима, Антиох мог рассчитывать лишь на помощи Этолии, как позже выяснилось - ничтожную; и Вифинии, однако римляне угрозами и давлением добились ее нейтралитета (См.: Polyb. XXV.10-11; App. Syr. 23).
Осознавая свою силу, Рим, тем не менее, не форсировал события и затягивал переговоры с Антиохом. Царь настаивал на том, что он появился в Европе с целью овладеть землями своих предков. Римляне упрекали его в том, что он пользуется плодами их побед. Как полагает Аппиан, стороны обменивались посольствами больше для того, чтобы выяснить намерения друг друга (Syr. 6, 9). Антиох не исключал войну с Римом, но сначала предложил дружбу и равный союз без взаимных требований и условий. Однако это противоречило самим принципам римской внешней политики. Как отмечал М. Таубе, foedera aequa была для римлян только неприятной вынужденной остановкой перед foedera non aequa (Таубе, 1894, С. 44).
По удачному определению Э. Бэдиана переговорный процесс превратился в состояние "холодной войны" (Badian, 1964, Р. 112). Стороны делали вид, что предпринимают усилия для мирного разрешения конфликта (Бокщанин, 1960, С.216), но в принципе война была предрешена, и внутренне они были к ней готовы (См.: App. Syr. 2, 5; 15).
В 192 г. до н.э. Антиох, поняв, что переговоры ни к чему не приведут, вторгся в Грецию. Однако был стремительно разбит, а позже битва при Магнезии в 190 г. до н.э. и Апамейский мир 188 г. до н.э. низвели Селевкидское царство до положения второстепенного государства и знаменовали собой установление римской гегемонии во всем Средиземноморье.
Так фракийский конфликт с Римом стал отправной точкой падения Селевкидской державы.
Характерно, что по пути в Азию римское войско только благодаря помощи Филиппа V прошло Фракию без потерь. На обратном пути, когда царь уже не обеспечивал безопасность дороги, фракийцы отбили у победоносной римской армии даже часть трофеев, а консул с потрепанным войском спасся, только уйдя на территорию Македонии (App. Syr. 13). [108] Это показало римлянам, что завоевание Фракии непростая задача, и они отложили ее на потом. Ведь главная цель: устранить возможных претендентов на обладание ею уже была достигнута.
Митридатовы войны являются крупнейшим вооруженным конфликтом на Востоке со времени похода Александра Великого, а сам понтийский царь довольно часто изображается в литературе как защитник эллинства от гнета римлян, чей приход в Азию, а затем и появление его армий в материковой Греции, вызвали у местного греческого населения взрыв ликования и энтузиазма. Изменение этого настроения и появление недовольства понтийским царем приписывают обычно усилению гнета, связанному с военными действиями, а также тому, что римляне сумели одержать убедительные победы в битвах при Херонее и Орхомене.
Однако уже достаточно давно было высказано сомнение в достоверности этой картины. Еще X. Ормрод сделал принципиально важную оговорку: вполне вероятно, что сопротивление Митридату было значительнее, чем представляется на основании литературных источников. Некоторый скепсис в отношении рисуемой античной традицией картины <триумфального шествия> Митридата проявил и М.И. Ростовцев, подчеркнувший, что не следует переоценивать энтузиазм греков. В общем виде, подтверждение этому мнению можно найти в сочинении Мемнона, который сообщает о том, что одни города Азии сами перешли на сторону царя, а другие он захватил (Memn. 31.3). Данные других авторов и эпиграфики позволяют установить, хотя бы частично, список тех и других полисов.
Известно, что на сторону Митридата перешли Магнесия на Меандре, Эфес, Митилена, Канн, Адрамиттий, Пергам (App. Mithr. 23: в рассказе об избиениях), а также остров Кос (App. Mithr. 24f.; Tac. Ann. 4.14; Jos. Ant. Jud. 14.7.2). С другой стороны, сопротивление Митридату оказали магнеты (App. Mithr. 21; 61.) Под магнетами здесь имеются в виду жители Магнесии на Сипиле, следовательно, о том же сопротивлении упоминает и Павсаний (Paus. 1.20.5 - ранение Архелая в борьбе с магнетами, жившими по Сипилу), а также Ливий и Плутарх (Liv. Ep. 81; [109] Plut. Mor. 809с), ликийцы (App. Mithr. 21; Oros. 6.2.2; Eutr. 5.5). Сильное сопротивление оказали Табы (OGIS 442 = Sherk RDGE №17) и Стратоникея (App. Mithr. 21; OGIS 441 = Sherk RDGE №18); сопротивлялись Нагары в Ликии (App. Mithr. 27). Таким образом, очагов сопротивления было довольно много, тем более, что ряд городов проявлял нерешительность - так, например, первоначально сопротивление оказывали жители Лаодикеи на Лике, которую охранял Кв. Оппий; город сдался только после того, как Митридат обещал ему неприкосновенность в обмен на выдачу Оппия (App. Mithr. 20; Strab. 12.8.16; Liv. Ep. 78.). Среди островов Эгеиды успех был также не столь полным, как хотелось бы Митридату. Правда, Кос сдался без сопротивления, но зато стойкое сопротивление оказал Родос (App. Mithr. 24f.; Vell. 2.18.3); силой пришлось подчинять Эвбею (App. Mithr. 29f.; Plut. Sulla 11.5; Memn. 32.1) и Делос (App. Mithr. 28; Flor. 1.40.8; Strab. 10.5.4; Paus. 3.23.3); какие-то неприятности были у царя с Хиосом - во всяком случае, Аппиан упоминает об инциденте с хиосским кораблем, который заставил царя почувствовать к хиосцам недоверие (App. Mithr. 25), и о том, что хиосцы были награждены Суллой после победы (App. Mithr. 61).
Приведенного материала достаточно, чтобы признать тот факт, что триумфального шествия по Азии и островам Эгеиды у Митридата не получилось, и если он стал все-таки хозяином значительной части этого региона, то это потребовало от него довольно значительных военных усилий. X. Ормрод считал, что типичным поведением для городов Азии в это время было сохранение лояльности римлянам, предоставление им убежища после поражения и переход на сторону Митридата при приближении понтийской армии с показной демонстрацией преданности новому господину. Последующие более тщательные исследования, позволяют говорить не об одном, а о четырех типах поведения греческих городов провинции Азия перед лицом Митридата, начиная от полного и всецелого перехода на сторону Митридата (число таких городов было невелико), и до тех, которые любой ценой отстаивали интересы римского дела и не боялись вооруженной конфронтации с Митридатом (их тоже было относительно немного). Очевидно, что большая часть городов попадала между двумя крайностями и действовала в зависимости от местных условий: не имея силы сопротивляться Митридату, они, тем не менее, не проявляли самостоятельной антиримской инициативы.
К сожалению, состояние источников не позволяет тщательно проследить, какие социальные силы определяли поведение того или иного города. Во всяком случае, как отмечает Р. Бернард, полисы, безусловно вставшие на сторону Митридата, были по своему положению привилегированными - Пергам и Афины были civitatis foederate, а Митилена и [110] Самос - civitatis liberae, т.е. говорить об особой интенсивности эксплуатации их римлянами не приходится. В то же время, среди городов, оказавших Митридату сопротивление, были как привилегированные, так и непривилегированные. К числу последних (civitatis stipendiariae) Р. Кернард относит, например, Аполлонию, Магнесию на Сипиле, фокийскую Элатею. В целом можно согласиться с его мнением, что, если у Ликийского союза или Родоса шансы на успешное сопротивление были реальными и их связывали с Римом собственные интересы, то большинство небольших городов, оказывая сопротивление, подвергалось значительному риску. Возможно, этот факт объясняется позицией членов ведущих фамилий этих полисов, которые придерживались проримской ориентации и были связаны дружественными или семейными узами с италийцами, проживавшими в Азии.
Таким образом, анализ конкретною материала о событиях в эллинских полисах Малой Азии и материковой Греции в начале Первой митридатовой войны показывает, что картина полного и в значительной степени добровольного перехода эллинских полисов под власть Митридата является в значительной степени искажающей действительность. В реальности позиции каждою полиса были различны, и число тех полисов, которые добровольно приняли сторону понтийцев, было относительно невелико. Наиболее типичным был переход на сторону Митридата при приближении его войск и измена ему при первом удобном случае. Источниками зафиксирован только один случай, когда город продолжал сопротивление римлянам даже после завершения войны с Митридатом - Митилена, но митиленцам терять было нечего, поскольку за выдачу Мания Аквилия их ждало жестокое наказание. Возможно, что именно такое сдержанное отношение эллинов к его господству побудило Митридата к поискам более эффективного способа обеспечить их лояльность попытке повязать их общим преступлением в ходе беспрецедентной резни римлян и италиков в 88 г. до н.э.
Знаменательно, что возвращение под римский контроль территорий, в начале войны вставших на сторону Митридата, обошлось без особых эксцессов и осуществилось в краткие сроки. Все усилия, затраченные Митридатом на пропаганду, оказались бесплодными: эллины не пошли за "Новым Дионисом" и, пожалуй, можно сказать, что в политическом смысле свою борьбу, длившуюся еще более 20-ти лет, Митридат проиграл уже в 87-86 г.г. [111]
В 2000 г. Археологическая экспедиция РОО Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры проводила спасательные раскопки некрополя Кобякова городища в городе Ростове-на-Дону. Было раскопано 377 погребений, относящихся к могильникам поселения эпохи поздней бронзы и первых веков н.э., а также несколько подкурганных захоронений эпохи средней бронзы.
Особый интерес представляют, на наш взгляд, некоторые черты погребального обряда некрополя I-III вв. н.э. Общей чертой всех погребальных сооружений являлась СЗ-С ориентировка. Это было, видимо, определяющим признаком для погребальной конструкции, вне зависимости от положения и ориентировки погребенного. Существовало три основных типа погребальных сооружений: ямы с заплечиками вдоль длинных сторон, подбои и катакомбы. Тип конструкции, по всей вероятности, определялся временными границами. Самыми ранними для могильника были, видимо, погребения с заплечиками, что подтверждается находками в них фибул типа "Avcussa" и краснолаковых блюд с клеймом в виде стопы. А одним из новых обрядов, появившимся на могильнике городища ко II в. н.э., были захоронения в катакомбах, совершавшиеся по особым правилам.
Для примера остановимся на одном из таких захоронений - погребении № 73, которое представляло собой катакомбу Т-образной формы. Колодец трапециевидной формы, длинной осью ориентирован по линии СЗ-ЮВ. Размеры: длина - 1,60 м, ширина ЮВ стенки - 0,75 м, СЗ - 1,30 м. Южная часть колодца прорезала хозяйственную яму 14. На дне колодца наклонно к СЗ лежал суглинистый выкид из камеры. На выкид были уложены кости домашних животных: лошади старше 5 лет, лежавшей черепом к СЗ у входа в камеру. Скелет лошади как бы "сполз" по выкиду к входу в камеру. Под костями лошади у ЮВ стенки найден череп быка домашнего, позвонок и фаланга от особи старше 4 лет. Под костями черепа быка найдено бронзовое массивное литое кольцо. Под всеми костями прослежен коричневый тлен - остатки кожи (?).
Камера располагалась к СЗ от колодца, имела прямоугольную в плане форму. Размеры: длина - 2,10 м, ширина - 0,6 и 0,8 м. Длинная [112] ось камеры ориентирована по оси ССВ-ЮЮЗ. Вход и свод камеры просели в древности. Сохранившаяся высота свода камеры - около 0,25 м. Дно камеры повышалось к стенкам.
На дне камеры лежал костяк мужчины 40-45 лет вытянуто на спине черепом к ЮЮЗ, лицевой частью вверх. Череп со следами искусственной деформации и вмятиной травматического происхождения над правым лобным буфом. Кости рук вытянуты вдоль корпуса, кисти - у тазобедренных суставов. Ноги были вытянуты, левые берцовые уложены поверх правых берцовых (связаны стопы?). Под костяком прослежен коричневый тлен подстилки мощностью до 1 см.
Погребальный инвентарь представлен следующими предметами:
Длинный двуручный обоюдоострый меч с перекрестием, лежавший с ССЗ вдоль костяка. Рукоять заканчивается дисковидным халцедоновым навершием, надетым на бронзовый штифт. Навершие крепилось к штифту смолой. Длина клинка - 99 см., рукояти - 0,20 см., диаметр навершия - 4,6 см.
В ССВ углу камеры находилась столовая посуда: серо-лощеные одноручный кувшин, лутерий с зооморфными ручками, ваза на высокой конусовидной ножке, миска с профилированным бортиком, высокая кружка с маленькой петельчатой ручкой. Под посудой прослежен коричневый тлен со следами красной краски.
От плечевой лошади к СЗ и на берцовых костях лежал большой железный предмет - канделябр? Длина - около 0,60 см.
К С от берцовых костей под миской - нож железный однолезвийный черешковый.
Здесь же лежала крупная черная стеклянная бусина около 2 см в диаметре, которая распалась при расчистке. Под миской найдено 4 кусочка мела.
На костяке найден конский уздечный набор. На костях таза лежат удила, а далее на костяке вдоль правых и левых костей рук располагались детали уздечного набора симметрично от удил. Под удилами сохранились остатки ткани - от одежды (?).
Конструкцию удил восстановить затруднительно, т.к. железные детали сохранились плохо. Видимо, удила были кольчатые. По обе стороны грызла украшали большие бронзовые фалары - дисковидные полусферические с фигурной сегментовидной прорезью и двумя маленькими округлыми отверстиями рядом с большой прорезью. К фаларам крепились по два длинных зажима удлиненно-трапециевидной формы для крепления ремней повода и оголовья. Зажимы в верхней части имеют кольцо, через которое с помощью железной заклепки крепились к [113] удилам. С тыльной стороны каждого - прижимная пластинка, крепившая зажимы к ремню с помощью заклепки.
На ремне оголовья в центре находилась бронзовая полая бусина, спаянная из двух половинок с симметричными прямоугольными отверстиями. К ней крепился удлиненно-трапециевидный зажим, свисавший на лоб лошади. По бокам от налобной бусины крепились еще по одной бусине меньшего размера. Здесь же между бусинами были расположены секировидные бляхи-подвески с прямоугольным щитком, прикрепленным к диску с помощью железной заклепки. Ниже на соединении ремней подпруги, идущих вокруг головы к удилам находились по одной шаровидной бусине. Внутри бусин проходил ремень с прорезью, т.е. в этом месте находилось пересечение ремней. Ниже шаров расположены пронизи в виде цилиндра, свернутого из бронзовой пластины, к которому припаяно шаровидное окончание, состоящее из двух полусфер. Сквозь пронизь продет ремень. Далее на ремнях, идущих от оголовья к удилам, расположено по одной бусине. На щеках лошади ромбические пластинчатые бляхи. У края - по одному отверстию для крепления к ремню.
Кроме того, найдены еще два наконечника ремня с прижимной пластиной с тыльной стороны. На один из зажимов была надета маленькая пряжка с рамкой овальной формы и дисковидным щитком. Среди вещей набора найдено еще 4 таких же зажима. К уздечному набору относилось и несколько маленьких бронзовых пряжек, лежавших под черепом лошади: небольшая пряжка с прямоугольной рамкой и подвижным язычком, четыре овальные пряжки с подвижным язычком и щитком прямоугольной формы.
Погребальный комплекс погребения-73 интересен, прежде всего, тем, что представляет собой типичное для Кобяковского некрополя катакомбное захоронение с присущими ему чертами:
1. Захоронение в катакомбе.
2. Жертвенное погребение в колодце коня и быка.
3. Захоронение мужчины с удлиненным деформированным черепом и следами травмы на нем.
4. Наличие среди погребального инвентаря конской упряжи, причем уложенной определенным образом не рядом с конем, а прямо на костяке человека.
5. Наличие в погребении предметов вооружения и специального "мужского" набора посуды.
Нужно подчеркнуть, что погребение по такому типу обряда требовало определенных материальных затрат. Это говорит о существовании определенной социальной прослойки среди жителей поселения. [114]
Все описанные детали погребального обряда присущи воинским погребениям степных кочевников позднесарматского периода второй половины II - первой половины III (Безуглов, 1997). Такого рода погребения характерны для подкурганных захоронений, кобяковское же погребение относится к грунтовому некрополю меотского поселения. Следует отметить, что такие погребения были типичны для Кобяковского некрополя этого времени. Правда, большинство их ограблено в древности, и потому сохранились отдельные детали обряда: кости жертвенных животных в колодцах, отдельные предметы вооружения или детали конской упряжи.
Черты кочевнического обряда ярко прослеживаются на одном из самых поздних участков некрополя - северо-западном. Здесь найдено несколько погребений, окруженных ровиками. Одно из них (№ 21) подбойной конструкции, парное, ограблено. По краснолаковой керамике датируется II в. н.э.
Нужно подчеркнуть, что расширение могильника городища шло с юга, от берега Дона на север, поэтому самые ранние погребения (в том числе и могильника эпохи поздней бронзы) утрачены в процессе естественного разрушения речного берега. К северу от могильника были расположены пахотные поля, которые постепенно сокращались по мере продвижения могильника на север. По периметру поле окружали зерновые ямы-хранилища. В одной из ям (№ 26) был найден каменный жернов. Так, например, погребение № 73 прорезало северную часть большой хозяйственной зерновой ямы колоколовидой формы (№ 14), на дне которой лежали большой плитчатый камень-известняк и ребро быка.
Таким образом, вероятно, можно говорить об определенном смешивании кочевого степного населения с жителями меотского поселения и о выделении социальной прослойки, основным занятием которой было военное дело.
На рубеже н.э., в условиях расширения военно-политических и культурных контактов с кочевниками, в вооружении и снаряжении боспорской конницы происходят существенные изменения, связанные с влиянием соседних сарматских племен. В частности, возрастает значение [115] тяжелой панцирной кавалерии - катафрактариев. Отдельные элементы вооружения таких воинов (тяжелая пика, длинный рубящий меч, лук "гуннского" типа) сформировались в поволжско-среднеазиатском регионе. Начало распространения их на Боспоре можно связать с аспургианами, поселившимися на землях между Фанагорией и Горгиппией, скорее всего, в правление Асандра.
Для тяжеловооруженного всадника, прежде всего, важно было удержаться на коне при столкновении с противником. Видимо, выходом в данной ситуации стало совершенствование конструкции седла, которое должно было обеспечить устойчивую <глубокую> посадку. Памятники боспорского изобразительного искусства демонстрируют различные типы седел такого рода, относящихся к римскому времени. Самый ранний из них наглядно представлен в рельефе стелы Матиана, сына Заидара, поставленной от имени царицы Динамии в конце I в. до н.э. (Яйленко, 1995). Здесь изображен всадник, облаченный в короткий панцирь с разрезом. Он держит в левой руке конский повод, а правой придерживает длинное копье с опорой на передний выступ седла с четко показанным горизонтальным отростком. Для изготовления подобных седел, можно предполагать использование деревянных деталей. Другой тип седла присутствует на нижнем рельефе мраморной стелы сыновей Панталеонта из Горгиппии начала I в. н.э. (Горончаровский, 1999), где представлены кони с седлами, имеющими вертикальные передний и задний выступы и слегка выпуклую поверхность подушки. При этом у первого коня из-под седла свешивается попона со схематично переданными складками. На верхнем рельефе той же стелы, вероятно, показано аналогичное седло, поскольку здесь перед всадником изображен почти вертикальный, слегка загнутый внутрь передний выступ с выделенным рельефным валиком краем. Ближайшие аналогии для них известны по изображениям коней в парфянской коропластике и на рельефе рубежа н.э. из храма Баалшамина в Сиа (Ghirshman, 1973).
Сходный тип седла с т.н. <роговидными> выступами, использовавшийся в римской кавалерии, вероятно, был заимствован у кельтов (Connoly, 1981). Он давал хорошую поддержку для основания спины и бедер всадника. Предпринятая П. Коннолли реконструкция кожаного римского седла из Валькенбурга (Голландия) продемонстрировала удивительно высокую эффективность "рогов", позволявших не испытывать неудобства в применении копья, длинного меча или лука (Connoly, 1987). Все это, соответственно, повышало возможности воина в условиях конного боя. Даже при отсутствии стремян он мог чувствовать себя в седле достаточно уверенно и, в случае необходимости, значительно дальше, чем раньше, отклонять в сторону корпус и руки, держащие [116] оружие. Интересно отметить, что в упомянутой реконструкции практически полностью соответствуют седла, изображенные на постаменте найденного около пятнадцати лет назад мраморном надгробии II в. н.э. из некрополя Горгиппии (Вайнштейн, 1991). Как показывают находки в Ньюстиде (Шотландия), для придания таким седлам большей жесткости "рога", при наличии деревянной основы, могли быть дополнительно укреплены повторяющими их форму бронзовыми пластинами (Connoly, 1990).
Впрочем, большинство боспорских рельефов с изображениями всадников, начиная со второй половины I в. н.э., демонстрируют своеобразный тип "глубокого" седла с довольно массивной передней частью, завершавшейся ярко выраженными округлыми выступами, загнутыми внутрь по форме бедра и защищавшими нижнюю часть туловища воина. Сзади седло снабжено вертикальными выступами или задней лукой. Наиболее детально, последняя показана на фрагменте надгробия I-II вв. н.э. из собрания Темрюкского музея. Судя по всему, здесь представлено оригинальное седло с элементами деревянного каркаса, появление которого на Боспоре можно связать с восточными влияниями. В этом отношении показательно наличие в Ноин-Улинском могильнике (Северная Монголия) таких деталей седел I в н.э., как деревянные дуговидные накладки и палочки, соединявшие заднюю и переднюю луки (Руденко, 1962). В то же время на некоторых боспорских фресках (Стасовский склеп 1872 г.) и надгробных стелах засвидетельствованы и более простые седла в виде вогнутой подушки с округлыми выступами по краям, как на гравированном рисунке серебряного сосуда из Косики (Трейстер, 1994) и граффито из Старой Нисы (Пилипко, 1996). Для снаряжения более многочисленной легкой конницы характерны низкие мягкие седла, удобные для маневренной стрельбы из лука. Для крепления седел различных типов применялись нагрудный и подхвостный ремни, иногда декорированные фаларами, и подпруга.
Таким образом, имеющиеся данные о конструкции седел, использовавшихся на Боспоре с рубежа н.э., позволяют говорить об их известном своеобразии. Развитие этого элемента снаряжения верхового коня протекало здесь на стыке различных культурных влияний, но, прежде всего, под влиянием контактов с кочевым миром, в тесной связи с развитием форм седла в степной зоне Евразии.
ЛИТЕРАТУРА:
1. Connolly P,. 1981. Greece and Rome at War. L.
2. Connolly P., 1987. The Roman Saddle // Roman Military Equipment BAR International Series 336. [117]
3. Connolly P., 1990. The saddle horns from Newstead // Journal of Roman Military Studies. Vol. 1.
4. Ghirshman R., 1973. La selle en Iran // Iranica Antiqua. Vol. X.
5. Вайнштейн С.И., 1991. Мир кочевников центра Азии. М.
6. Горончаровский В.А., 1999. Мраморная стела сыновей Панталеонта из Горгиппии // Боспорский феномен: греческая культура на периферии античного мира. С-Пб.
7. Пилипко В.Н., 1996. Старая Ниса. Здание с квадратным залом. М.
8. Руденко С.И., 1962. Культура хуннов и ноинулинские курганы. М.-Л.
9. Трейстер М.Ю., 1994. Сарматская школа художественной торевтики // ВДИ. № 1.
10. Яйленко В.П., 1995. Женщины. Афродита и жрица Спартокидов в новых боспорских надписях // Женщина в античном мире. М.
Недавно достоянием науки стал интереснейший курганный комплекс из степного Крыма (Колтухов, Тощев, 1998, с. 42-46). В кургане №1 эпохи бронзы у с. Чистенькое Симферопольского района было исследовано впускное погребение №2 в катакомбе. В овальной входной яме была уложена туша коня. На черепе найден уздечный набор, состоящий из удил, нащечников, налобника и бусины. В прямоугольной камере, в деревянном гробовище, вытянуто на спине головой на ЮЮЗ, лежал погребенный в сопровождении двух дротиков и копья, 13 стрел с железными и бронзовым втульчатыми наконечниками, меча длиной 70 см, оселка и огнива. У рукояти меча найдены золотое кольцо и бусина, у таза - бронзовая ворворка, обломок железного кольца и стеклянные бусы. Среди инвентаря глиняный веретенообразный унгвентарий, буролаковая миска, пряжка с крючком и железный нож рядом с костями овцы - остатками напутственной пищи.
С.Г. Колтухов и Г.Н. Тощев, не датировав комплекс, сочли его сарматским. Ю.П. Зайцев полагает, что он датируется временем Скилура и оставлен сатархами (Зайцев, 1999, с. 144). Между тем, его культурно-этническая и хронологическая атрибуция не так просты. Признаки погребального обряда не относятся к числу сарматских. Помещение взнузданных и оседланных коней во входную яму катакомбы или в [118] отдельную могилу было в обычае у скифов VI-IV вв. до н.э. С другой стороны, этот обряд не практиковался ни сарматами Северного Причерноморья, ни их соплеменниками из Азиатской Сарматии. Таким образом, погребение коня противоречит определению комплекса как сарматского. Не сарматское и погребальное сооружение. Подобные конструкции типичны для поздних скифов Нижнего Днепра и Крыма, где являются ведущими и, стало быть, должны служить этноопределяющим признаком. Еще одна деталь обряда - помещение вдоль тела древкового оружия - также не сарматская. Положение наконечников копий в большинстве сарматских могил говорит о том, что укладывать целое копье параллельно покойному, как это было принято у скифов, у сарматов не было в обычае.
Вместе с тем в погребении присутствует такой типичный для сарматов признак, как южная ориентация покойника. Показательно в этнокультурном отношении наличие в могиле остатков напутственной пищи - этот обряд характерен для сарматов и меотов.
Итак, в погребении у с. Чистенькое сочетаются позднескифские, меотские и восточно-сарматские черты обряда, причем конструкция погребального сооружения скорее позднескифская.
Весьма специфичен и комплекс вооружения. Меч с кольцевым навершием и прямым перекрестьем является обычным сарматским оружием. Своеобразны дротики - с наконечниками и втоками, характерными для скифского древкового оружия VI-IV вв. до н.э. В рассматриваемое время подобное оружие встречается только у меотов. Железные втульчатые трехгранные наконечники стрел, исчезнув у сарматов как массовое оружие на рубеже II-I вв. до н.э., продолжали бытовать у поздних скифов Крыма, а также меотов и сираков Прикубанья вплоть до I в. н.э. (Симоненко, 1986, с. 132; Марченко, 1996, с. 63-67). Показательно, что в этом регионе бронзовые втульчатые наконечники в последние века до н.э. неизвестны, а в крымских позднескифских комплексах они еще встречаются. Таким образом, в погребении из Чистенького найдено сарматское, позднескифское и меотское оружие.
Очень необычно для Северного Причерноморья конское снаряжение из комплекса. Удила с крестовидными псалиями являются этнографическим индикатором меото-сиракских древностей последней четверти III - начала I в. до н.э. (Марченко, 1966, с. 74). В Северном Причерноморье такие удила найдены только в <кладах> конца II - начала I в. до н.э. (Симоненко, 1993, с. 89). Большие бронзовые налобники с топоровидной лопастью - специфический вид меотской и сиракской сбруи второй половины IV в. до н.э. (Марченко, 1996, с. 77). Судя по дате погребения, налобник из Чистенького попал в могилу спустя более 250 лет [119] со времени его изготовления. Наконец, крайне интересны бронзовые нащечники. По форме и орнаментации единственной и весьма близкой аналогией им являются пластины из "клада" конца II - начала I в. до н.э. у с. Бобуечь в Молдове. Их иконография справедливо определена как кельтская либо германская (Нефедова, 1993, с 18; Щукин, 1994, с. 98).
Весьма важны для уточнения хронологии комплекса бусы.1 Узду украшала пронизь из глухого синего стекла типа Алексеева 356, датирующегося II-I в. до н.э. (Алексеева, 1978, с. 54). Крупная пронизь с темляка меча близка (различен лишь цвет стекла) типу Алексеева 386 (без даты). Ребристая бочковидная бусина из египетского фаянса - типа Алексеева 19. Такие бусины появляются в III в. до н.э. и бытуют до II в.н.э. (Алексеева, 1975, с. 35). Неплохим хронологическим индикатором является унгвентарий из погребения. По пропорциям он относится к изделиям II-I вв. до н.э. (Марченко, 1996, с. 41).
Таким образом, широкая дата погребения из Чистенького может быть определена как II-I вв. до н.э. Здесь впервые в погребальном комплексе встречены неизменные компоненты "кладов" этого времени (Симоненко, 1993). Они концентрируются в географически противоположных регионах: бассейнах Южного Буга, Днестра и Прута и на востоке Европейской Сарматии - в Приазовье-Донбассе, на Дону и в Прикубанье. Стабильный набор предметов, связанный с воинским обиходом, отсутствие останков человека и нахождение в кургане либо естественной возвышенности заставляют предположить их культовое (поминальное либо жертвенное) назначение. По мнению М.Б. Щукина, Е.С. Нефедовой, Б.А. Раева, А.В. Симоненко основные этнокультурные индикаторы "кладов" указывают на их сарматскую (я бы уточнил - сиракскую) принадлежность.
В определении исторического контекста появления этих памятников мнения разделились. М.Ю. Трейстер считает марьевский комплекс захоронением воина-кельта и не исключает его отношения к галатам декрета в честь Протогена (Трейстер, 1992, с. 44, 45). С сайями царя Сайтафарна этого же документа склонен связывать эти комплексы М.Б. Щукин (Щукин, 1994, с. 97). Обе гипотезы при всей их привлекательности имеют уязвимое место - декрет в честь Протогена на 100 лет старше "кладов". И.И. Марченко считает, что один из их основных компонентов - шлемы Монтефортино - связаны с участием сарматов в войне Фарнака I и в Митридатовых войнах (Марченко, 1994, с. 57). Мы с Б.А. [120] Раевым и М.Ю. Трейстером, а также С.В. Полин полагаем, что эти своеобразные находки являются свидетельством краткого пребывания в Северном Причерноморье сарматов, меотов и галатов в составе войск союзников Митридата VI Евпатора в начале I в. до н.э.1 (Раев, Симоненко, Трейстер, 1990. - с. 124; Полин, 1992, с. 65). Столь широкий ареал "кладов" подсказывает весьма интересный, хотя, может быть, и слишком смелый вывод - не является ли их западная группа следами несостоявшегося рейда конницы варваров - союзников Митридата на Рим через Северное Причерноморье и Фракию? Во всяком случае, почти полное тождество обеих групп, наличие в западной кубанских этноиндикаторов и отсутствие в Северо-Западном Причерноморье сарматских погребальных памятников этого времени не оставляют места для иного объяснения.
Что касается мнения Ю.П. Зайцева, отмечу, что загадочные сатархи далеко не всеми "признаны весьма воинственным кочевым племенем", а определение "пиратствующие" источниками того времени употреблялось применительно к таврам. Оставив в стороне вряд ли вообще возможную идентификацию сатархов, обратим внимание на комплекс вооружения и конского снаряжения из Чистенького. Удила и налобник характерны для меотских и сарматских памятников Прикубанья. Дротики с подтоками бытуют во II-I вв. до н.э. только у меотов того же региона. Меч с кольцевым навершием - характерное сарматское оружие. Нащечники из Чистенького - кельтские, хотя подобные и найдены в сарматском комплексе (Бобуечь). Наконечники стрел, бусы и керамика, а также конструкция погребального сооружения обычны для позднескифских памятников этого времени.
Представляется, что комплекс из Чистенького синхронен "кладам" - совпадения некоторых вещей (нащечники типа Бобуечи, удила с крестовидными псалиями, дротики) несомненны. Относительно его этнокультурной принадлежности мне кажется, что это позднескифский воин (катакомбный обряд) из состава союзных Митридату Евпатору варварских контингентов Северного Причерноморья. У своих товарищей по оружию меото-сираков и галатов он мог получить (купить? обменять? в подарок? - археология не в силах установить это) сарматский меч с кольцевым навершием, меотские дротики и узду с налобником кубанского типа и кельтскими нащечниками. Позднелатенское и сарматское вооружение и снаряжение хорошо представлено в синхронных [121] Чистенькому или чуть более ранних погребениях мавзолея Неаполя Скифского. Впрочем, я сознаю, что такая конкретная интерпретация стопроцентно не доказуема и предлагаю ее как одну из возможных версий.
ЛИТЕРАТУРА:
1. Алексеева Е.М., 1975. Античные бусы Северного Причерноморья // САИ. Г1-12. М.
2. Алексеева Е.М., 1978. Античные бусы Северного Причерноморья // САИ. Г1-12. М.
3. Зайцев Ю.П., 1999. Скилур и его царство (Новые открытия и новые проблемы) // ВДИ. №2.
4. Колтухов С.Г., Тощев Г.Н., 1998. Курганные древности Крыма. - Вып.2. Запорожье.
5. Марченко И.И., 1994. Царь Гатал и Прикубанье // Археологические и этнографические исследования Северного Кавказа. - Краснодар.
6. Марченко И.И., 1996. Сираки Кубани. Краснодар.
7. Нефедова Е.С., 1993 Бубуечьский комплекс (история находки и изучения, задачи интерпретации) // Античная цивилизация и варварский мир. Ч.2. Новочеркасск.
8. Полин С.В., 1992. От Скифии к Сарматии. К.
9. Раев Б.А., Симоненко А.В., Трейстер М.Ю., 1990. Этрусско-италийские и кельтские шлемы в Восточной Европе // Древние памятники Кубани. Краснодар.
10. Симоненко А.В., 1986. Военное дело населения степного Причерноморья в III в. до н.э. - III в.н.э. - Дисс. канд. ист. наук. Киев
11. Симоненко А.В., 1993. "Клады" снаряжения всадника II-I вв. до н.э.: опыт классификации и этнической интерпретации. // Вторая Кубанская археологическая конференция. Тезисы докладов. Краснодар.
12. Трейстер М.Ю., 1992. Кельти в Пiвiчному Причорномор'ï // Археологiя. № 2.
13. Щукин М. В., 1994. На рубеже эр С-Пб.
После снятия осады тавро-скифов войсками, присланными Антонином Пием (138-161 г.г.), в Ольвии размещается римский гарнизон, а в [122] конце 197 - первой половине 198 г.г. она была включена в состав римской провинции Нижняя Мезия. Таким образом была стабилизирована военно-политическая обстановка вокруг Ольвии, что способствовало развитию ее экономики. Практически по всей территории города развернулось строительство, в южной оконечности Верхнего города возводятся оборонительные стены цитадели с казармой римских легионеров, преторием, арсеналом.
Возрождается сельскохозяйственная округа. В III в. н.э. - это укрепленные городища, которые продолжают занимать самые возвышенные и благоприятные для обороны точки, на мысах или на гребне водоразделов. Наибольшая плотность заселения характеризует правый берег Бугского лимана, наименьшая - верховья лиманов. Городища располагаются на расстоянии визуальной видимости друг от друга и охватывают все основные районы хоры (Буйских, 1991). Таким образом, создается система защиты территории Ольвийского государства, и обеспечиваются благоприятные условия для занятий сельским хозяйством.
Основу экономики традиционно составляло сельское хозяйство, прежде всего зерновое, затем животноводство, а также виноградарство и виноделие. Выращивались голозерные сорта пшеницы, ячмень пленчатый и голозерный, просо обыкновенное, рожь. Голозерные пшеницы обеспечивали больший выход муки, однако, требовали более глубокой вспашки. Расположение Ольвии и поселений ее хоры на высоких мысах, характеризующихся тяжелыми темно-каштановыми черноземами, вполне соответствует типу их зернового хозяйства. Животноводство характеризуется наличием мелкого и крупного рогатого скота, который разводился в приблизительно равных количествах (Журавлев, 1993). Были развиты ремесла, промыслы, торговля. Большинство надписей, характеризующих торговые связи Ольвии в первые века нашей эры, относится к концу II - первой половине III вв.
Процветание города и его округи прекращается с 30-х г.г. III в. н.э. Это в значительной степени было связано с общей ситуацией в Римской империи, характеризующейся крайней нестабильностью и массовыми вторжениями варварских племен со второго десятилетия III в. н.э. В 214 г. ряд городов Мезии затронуло нашествие карпов, зафиксированное также и в Тире (Карышковский, 1980, Сон, 1986). Судя по эпиграфическим, нумизматическим и археологическим данным, Ольвия в это время не пострадала. Вторая - третья четверти III в.н.э. ознаменовались так называемыми "скифскими" или "готскими" войнами, охватившими также и Северное Причерноморье. В них приняли участие различные этнические группы, известные древним авторам под общим названием "скифы", "сарматы" или "готы". [123]
Первые вторжения задунайских племен в пределы Римской империи, а именно на правобережье Дуная, относятся к 232-238 г.г. (Ременников, 1954, Буданова, 1990). Главными объектами нападений в период 30-40-х г.г. III в н.э. были Дакия, Верхняя и Нижняя Мезия, Фракия и Паннония. В 50-60-х г.г. III в. н.э. варвары совершали в основном морские походы, опустошая Восточное, Южное и Западное Причерноморье. Кампания 269-270 г.г. отличалась от всех предыдущих тем, что это была попытка готов и соседних с ними племен поселиться на землях Римской империи (Ременников, 1954, Буданова, 1982, 1990).
Вследствие этих варварских вторжений в различное время были захвачены и сожжены Тира, Ольвия, города Боспорского царства. Ни в письменных, ни в эпиграфических источниках не содержится никаких упоминаний о времени разгрома ими Ольвии. Долгое время считалось, что она была разрушена либо во время первого похода северопричерноморских племен против Римской империи в 232-235 г.г. (Латышев, 1887, Гайдукевич, 1955 и др.), либо во время последнего их похода в 269-270 г.г. (Карышковский, 1969). Археологическими исследованиями в юго-восточной части Верхнего города Ольвии (участок Р-25) было установлено наличие двух слоев разрушения города в III в. н.э., что позволило согласовать обе точки зрения о времени его разгрома "готами" и уточнить характер этих разгромов (Крапивина, 1991, 1993, 1994). Еще раз подчеркнем, что термин "готы" в данном случае достаточно условен (см. выше), так как северогерманские племена - готы - зафиксированы в районе Ольвии не ранее середины - третьей четверти III в.н.э. (Магомедов, 1987).
Мощный слой пожарища, выявленный по всей площади Ольвии первых веков н.э., следует связывать с первым "готским" разгромом 232-235 г.г. Насыщенность этого слоя вещевым материалом и последовавшее сравнительно быстрое восстановление города позволили сделать вывод о кратковременности катастрофы (Крапивина, 1991; 1993). Косвенным подтверждением происшедшего могут служить эпиграфические памятники из Ольвии времени правления Александра Севера (222-235 г.г.). Во-первых, это строительные надписи - IPE, I(2), №№ 184,185, НО, № 52, последняя из которых содержала сведения о восстановлении оборонительной стены архонтами. Во-вторых, это посвятительные надписи коллегии стратегов - IPE, I(2), №№ 94,107, IPE, I(2), 97 + НО, № 83. В двух из них стратеги делают посвящение за спасение города и свое собственное, а в двух - совет и народ почтили стратегов золотым венком, вероятно, за особые заслуги перед городом.
Предположение В.М. Зубаря (1997) о том, что этот слой разгрома Ольвии может быть связан с нашествием карпов в 214 г., опровергается, [124] на наш взгляд, как находкой серебряного денария Александра Севера в одном из помещений, погибших в результате пожара, так и вышеперечисленными эпиграфическими памятниками.
Наличие слоя разрушения и запустения, перекрывшего строительные остатки восстановленной после первого <готского> разгрома Ольвии, может быть связано с наиболее массовым походом северопричерноморских племен 269-270 г.г., когда они, решив поселиться на римской территории, выступили в поход вместе с семьями (SHA, Claud, 6, 2), Ольвия была полностью разрушена, жители покинули ее. Одновременно погибают последние городища ольвийской периферии (Гороховский и др., 1985), а также нижнеднепровские городища (Погребова, 1958).
Последнее в истории Ольвии восстановление жизни здесь состоялось не ранее 80-х годов III в. н.э., римские монеты тут появляются только при Диоклетиане (284-305 г.г.) (Карышковский, 1968). Территория Ольвии сократилась в целом незначительно, производственно-хозяйственное предместье продолжает существовать в северной и центральной части Нижнего города, в террасной части. Оборонительные сооружения, вероятно, отсутствовали, во всяком случае, в юго-восточной части, над лиманом. В целом облик Ольвии и характер ее материальной культуры остаются античными.
Однако резко сокращается хора Ольвии, она существует теперь только в радиусе 5-10 км. По-прежнему основой экономики является сельское хозяйство традиционных направлений с тем же набором сельскохозяйственных культур. Из-за сокращения хоры возрастает роль животноводства, ремесел и промыслов. Достаточно важную роль играет торговля, однако в целом относительно предшествующего этапа количество торговых связей и поступавших товаров значительно сокращается.
На основной территории бывшей ольвийской хоры в конце III - первой четверти V вв. н.э. существуют поселения черняховской культуры Их количество более чем вдвое превышает число приольвийских городищ III в. н.э. (Крыжицкий и др., 1989). Они появляются здесь, вероятно, немного позднее возрождения жизни на месте Ольвии, как отображение процесса возвращения части северопричерноморских племен (в состав которых входили и готы) после разгрома их войсками Римской империи. Плотность расположения памятников черняховской культуры уменьшается с запада на восток. В районе Ольвии, скорее всего, появляются грейтунги, постепенное продвижение которых к Днестру зафиксировал в середине IV в. н.э. Аммиан Марцеллин (Amm. Marc, XXXI.3.1-5). [125]
Черняховские поселения в Нижнем Побужье, как и во всем ареале культуры, обычно располагались на пологих склонах балок и долин небольших рек, иногда - на обрывистых берегах лиманов, обычно в стороне от античных памятников. Следует отметить в целом большую плотность заселения Березано-Сосицкого лимана, включая его верховья, и верховья Бугского и Днепровского лиманов. Поселения обычно однослойные, не укреплены, имеют вытянутую конфигурацию со свободной планировкой, улицы не прослеживаются (Магомедов, 1987).
Основой экономики Черняховского населения также являлось сельское хозяйство, прежде всего зерновое, и животноводство. Основными культурами были пшеница двузернянка, ячмень пленчатый, просо обыкновенное, реже встречаются голозерные пшеницы, иногда рожь (Пашкевич, 1991). Несколько иной, чем у ольвиополитов, набор злаков определяет и более простой характер обработки почвы - менее глубокую вспашку, что вполне соответствует мягким аллювиальным почвам надпойменных террас и тонкому слою черноземов на склонах балок. Для животноводства черняховских племен характерно преобладание крупного рогатого скота, меньший, чем в Ольвии, процент мелкого рогатого скота и больший - лошадей (Магомедов, 1987), что обеспечивалось наличием хороших пастбищ.
Характер взаимоотношений Ольвии и племен Черняховской культуры в Нижнебугском регионе в это время достаточно дискуссионный. На наш взгляд, отсутствие оборонительных сооружений у черняховских поселений и в Ольвии (хотя бы частичное) свидетельствует о мирных взаимоотношениях между ними. Существуют торговые контакты, хотя вряд ли Ольвия была единственным торговым контрагентом для окружающих черняховских племен. Вероятно, ольвийские ремесленники работают в русле их потребностей. Однако при этом, каждое из этих обществ сохраняет свою специфическую структуру и тип хозяйственной деятельности. Ольвия не стала политическим, экономическим или культурным центром черняховских поселений региона. Во всяком случае, данные, позволяющие считать иначе, пока отсутствуют. Жизнь на территории Ольвии прекращается не позднее третьей четверти IV века, а на черняховских поселениях - гораздо позже, в V веке. [126]
Первые погребения в Северо-Восточном Причерноморье, совершенные по обряду трупосожжения, стали известны уже во второй половине XIX века, когда В.И. Сизов раскопал курганы с урновыми кремациями в районе Геленджикской бухты и на бывшем хуторе Кобзы у ст. Раевской (Сизов, 1889, с. 65-67, 100-102). В начале XX века В.В. Саханевым был открыт первый грунтовый могильник с трупосожжениями в каменных ящиках и грунтовых ямах (Саханев, 1914, с. 75-206). В советскую эпоху количество открытых могильников с кремационными погребениями значительно увеличилось. В сводке средневековых памятников адыгов-черкесов Северо-Западного Кавказа, составленной Е.П. Алексеевой в 1962 году, учтены все известные к тому времени погребения с кремациями (Алексеева, 1964, с. 195-214). Позднее, дважды публиковалась отдельная сводка средневековых трупосожжений (Алексеева, 1970, с. 318-321; 1971, с. 192-194). К концу XX века в Кубано-Черноморском регионе выявлено около сотни средневековых могильников с кремациями, большая часть которых не опубликована.
Относительно этнической атрибуции кремационного обряда у исследователей не сложилось единого мнения. Так В.В. Саханев отнес погребения из Борисовского могильника и более поздние подкурганные кремации к предкам адыгов (Саханев, 1914, с. 175, 206). В последствии, возобладало мнение, что, кремационный обряд занесен в регион извне, поскольку этот обряд не был знаком местному населению Кубано-Черноморского региона в раннем железном веке (Алексеева. 1970, с. 328, 329; Дмитриев, 1978, с. 48, 49; Дитлер, 1985, с. 134; Пьянков, 1990, с. 163, 164; Тарабанов, 1994, с. 58, 59).
Существуют два принципиально разных подхода к проблеме происхождения кремационного обряда. Часть исследователей разделяет кубано-черноморские кремации на две группы, не связанные между собой общим происхождением (Дмитриев, 1978, с. 48, 49; Пьянков, Тарабанов, 1998, с. 18-24). По гипотезе Е.П. Алексеевой кремационный обряд оставлен предками абазин (Алексеева, 1964, с. 169; 1970, с. 314-329; 1971, с. 196-198; 1980, с. 49). Некоторые исследователи без критики приняли идеи Е.П. Алексеевой (Шамба, 1965, с. 265; Ловпаче, 1997, с. 110, 111, 113, 114). Поскольку последняя гипотеза не получила в [127] научной литературе объективной оценки, обратимся к ее основным положениям (Алексеева, 1970, с. 299-335; 1980, таб. 1-3).
На территории Абхазии с X в. до н.э. до VI в. н.э. бытовал погребальный обряд кремирования умерших на стороне, с последующим захоронением праха в урнах или без них в грунтовых ямах. Этот обряд аналогичен кремациям Северо-Западного Кавказа V-XIV вв. Предки абазин (Е.П. Алексеева связывает с абазинами цебельдинскую археологическую культуру) с V в. н.э. проникали небольшими группами в среду зихов Причерноморья, а с VII-VIII вв. и в Закубанье.
В качестве доказательства абазинского происхождения кубано-черноморских кремаций приведены следующие аргументы: во-первых, сходен сам погребальный обряд двух регионов; во-вторых, отдельные категории погребального инвентаря из цебельдинских некрополей находят аналогии в инвентаре кремационных погребений Северо-Западного Кавказа V-VII вв. (мечи и крестовидные фибулы, умбоны для щитов), в погребениях VIII-IX вв. (наконечники копий), в погребениях X-XIV вв. (умбоны от щитов, керамические урны, ножницы, вилки для извлечения мяса из котлов) (Алексеева, 1970, с. 325, 326; 1980, с. 51, таб. 1-3).
Приведенные Е.П. Алексеевой параллели в инвентаре - следствие невнимательности, ошибок или не корректного подхода к археологическим материалам.
Мечи и крестовидные фибулы могли попасть в Кубано-Черноморский регион не только вместе с переселенцами, но и как предметы торговли. Борисовский наконечник копья не имеет аналогий в цебельдинских могильниках. Это узколезвийная пика с ромбическим сечением пера, которая ритуально испорчена, втулка сплющена, перо искривлено и на фотографии дано с боку. Сопоставление других цебельдинских вещей с предметами из могильников X-XIV вв. является не корректным, поскольку их разделяют 3-7 столетий.
В могильниках III-VII вв. Кубано-Черноморского региона известно чуть больше 20 кремационных погребений, в которых решительно преобладают безурновые кремации (95%). А в цебельдинских могильниках кремации в урнах составляют около 18% от всех погребений. Безурновая кремация там встречена лишь однажды (Трапш, 1971, с. 123). Кремирование умерших у цебельдинцев прекращается в конце VI или в начале VII вв. (Трапш, 1971, с. 124; Воронов, 1975, с. 106). Таким образом, массовое распространение кремаций во второй половине VIII - XIII вв. не связано с цебельдинской археологической культурой.
Вопреки мнению Е.П. Алексеевой, кремации Кубано-Черноморского региона оставлены разными племенами. Кремационный обряд [128] второй половины VIII - XIII веков резко отличается от предшествующего. Ему присущи такие детали, как сожжение инвентаря вместе с покойниками, обязательная ритуальная порча части вещей, помещение инвентаря в тайнички в отдельных ямках, устройство небольших и неглубоких могильных ям, присутствие в погребениях большого количества оружия и деталей снаряжения боевого коня. Заметим, что кремации составляют в могильниках второй половины VIII-IX вв. Кубано-Черноморья от 50 до 100% погребений.
Кремации второй половины III-VII вв. представляют собой ограниченную инфильтрацию отдельных семей и групп в местную среду из какого-то сопредельного региона (Пьянков, 1998, с. 103-105). Нельзя полностью исключить их цебельдинское происхождение, как и предполагала Е.П. Алексеева. Кремации второй половины VIII века по материальному облику принадлежат к салтово-маяцкой археологической культуре, и находят аналогии погребальному обряду и инвентарю в материалах синхронных им могильников бассейна Северского Донца (тип Новопокровки) (Пьянков, Тарабанов, 1998. с. 18-32). Носители кремаций этого типа, как на Кубани, так и на Северском Донце имеют тюркское или угорское происхождение (Дмитриев, 1978, с. 49; Тарабанов, 1994, с.58, 59). Имеются серьезные основания отождествлять этот народ с касогами/касахами/кашаками письменных источников (Пьянков, 2001, с. 117-120).
ЛИТЕРАТУРА
1. Алексеева Е.П., 1964. Материальная культура черкесов в средние века (по данным археологии) // Труды Карачаево-Черкесского научно-исследовательского института Вып. IV. Ставрополь.
2. Алексеева Е.П., 1970. К вопросу о происхождении абазин по данным археологии // Труды Карачаево-Черкесского научно-исследовательского института. Вып. VI. Ставрополь.
3. Алексеева К.П., 1971. Древняя и средневековая история Карачаево-Черкессии. М.
4. Алексеева Е.П., 1980. О происхождении абазин и расселении их в средние века // Проблемы этнической истории народов Карачаево-Черкессии. Черкесск.
5. Воронов Ю.Н., 1975. Тайна Цебельдинской долины. М.
6. Дитлер П.А., 1985. Могильник Колосовка № 1 // Вопросы археологии Адыгеи. Майкоп.
7. Дмитриев А.В., 1978. К вопросу об этнической принадлежности трупосожжений конца VIII-IX века в районе Новороссийска - Геленджика. // VIII "Крупновские чтения". Нальчик. [129]
8. Ловпаче Н.Г., 1997. Этническая история Западной Черкессии. Майкоп.
9. Пьянков А.В., 1990. Новый средневековый могильник у аула Казазово. // Древние памятники Кубани. Краснодар
10. Пьянков А.В., 1998. Новые материалы из могильника Бжид I и проблема появления ранних кремаций на Кубани и Черноморье. // XX "Крупновские чтения" по археологии Северного Кавказа. Железноводск
11. Пьянков А.В., 2001. Касоги/касахи/кашаки письменных источников и археологические реалии Северо-Западного Кавказа // Северный Кавказ и кочевой мир степей Евразии: V "Минаевские чтения" по археологии, этнографии и краеведению Северного Кавказа. Тезисы докладов. Ставрополь, 2001.
12. Пьянков А.В., Тарабанов В.А., 1998. Кремационные погребения Кубани и Подонья салтовского времени: единство происхождения или случайное сходство. // Древности Кубани. Вып. 13. Краснодар.
13. Саханев В.В., 1914. Раскопки на Северном Кавказе в 1911-1912 г.г. // ИАК, вып. 56. С-Пб.
14. Сизов В.И., 1889. Восточное побережье Черного моря. Археологические экскурсии. // МАК. М., II.
15. Тарабанов А.В., 1994. Кремационные погребения VIII-X вв. на территории Краснодарского края и их этническая принадлежность. // XVIII "Крупновские чтения" по археологии Северного Кавказа. Кисловодск.
16. Транш М.М., 1971. Культура цебельдинских некрополей. Труды в четырех томах. Том 3. Тбилиси.
17. Шамба Г.К., 1965. Позднеантичные погребения нагорной Абхазии. СА № 2.
Исследование на территории степей Нижнего Подонья, Волго-Донского междуречья и Нижнего Поволжья значительной серии (не менее 120 комплексов) кочевнических памятников хазарского времени, [130] известных как "курганы с квадратными ровиками", позволяет внести определенные коррективы в существующие на сегодняшний день схемы этнической истории данного региона в хазарскую эпоху.
Погребения из курганов с ровиками характеризуются единым погребальным обрядом, что позволяет говорить об их однокультурности. Среди наиболее значимых деталей обряда отметим подбойную конструкцию могильных ям; обязательное наличие в погребении сопровождающего захоронения коня; устойчивую западную ориентировку погребенного и коня; присутствие среди погребального инвентаря грубых лепных горшков; сооружение площадки окруженной ровиком подквадратных очертаний; обязательное сооружение индивидуальной курганной насыпи. Данные признаки отличают эти захоронения от памятников, оставленных кочевниками предшествующего или более позднего периода.
Хронологический анализ материалов позволяет отнести наиболее ранние погребальные комплексы из курганов с квадратными ровиками ко времени не ранее второй половины VII века, по всей вероятности к последней четверти VII в., а наиболее поздние к началу IX века. Картографирование хорошо датированных комплексов показывает, что подавляющее большинство ранних погребений, датируемых второй половиной VII - первой четвертью VIII века, концентрируется на сравнительно небольшой территории в междуречье Дона и Сала, в районе верхнего и среднего течений Сала, один комплекс раннего периода известен и на территории Нижней Волги. В более поздний период, курганы с квадратными ровиками распространяются по всей территории Нижнего Подонья, Волго-Донского междуречья и Нижней Волги. На донском левобережье, в степях междуречья Дона и Сала, Сала и Маныча известны курганные могильники, в составе которых кочевнические курганы хазарского времени составляют небольшие самостоятельные группы. Таким образом, в отношении территории левобережья Нижнего Дона, существующие данные, свидетельствуют о начинавшемся процессе формирования самостоятельных курганных могильников, оставленных этой группой кочевого населения. Все это дает возможность говорить о постепенном освоении степей Нижнего Дона, Нижней Волги и Волго-Донского междуречья населением, оставившим курганы с ровиками. Центром осваиваемой ими территории, очевидно, было междуречье Дона и Сала и степи, прилегающие к Цимлянской низменности. По всей вероятности, в хазарскую эпоху эта территория для кочевников имела важное стратегическое значение. М.И. Артамоновым было отмечено, что территория Прицимлянья в Саркельский период являлась перекрестком степных коммуникаций, подходивших к переправе через [131] Дон. (Артамонов, 1956). Очевидно, что такое положение вещей имело место и в VII-VIII веках.
Все погребения в курганах с ровиками, в том числе и самые ранние, совершены под индивидуальными курганными насыпями, впускные до сих пор неизвестны. Все, даже самые ранние комплексы обладают полным набором культурнозначимых признаков. Создается впечатление, что эта группа кочевого населения начала осваивать степи Подонья и Волго-Донского междуречья, имея уже сложившийся культурный облик.
Также, необходимо отметить различия захоронений в курганах с ровиками и кочевнических памятников предшествующего периода. Они прослеживаются как в погребальном обряде, так и в материальной культуре, например, в поясной гарнитуре, в конструкции сложносоставных луков, в снаряжении коня и керамике. Имеющиеся в нашем распоряжении материалы позволяют говорить о смене кочевого населения в степях Подонья и Волго-Донского междуречья во второй половине VII века и о появлении более многочисленной группы кочевников, совершавшей захоронения в курганах с квадратными ровиками. Выявленная на археологическом материале смена этнического состава степи достаточно хорошо согласуется с данными письменных источников, прежде всего, с сообщениями византийских авторов Феофана Исповедника и Патриарха Никифора. Оба автора сообщают о развале "Великой Болгарии" хана Кубрата и о приходе в степи нового народа хазар, подчинившего болгар. Это сообщение относится к 70-м годам VII века (Чичуров, 1983).
Материалы из курганов с квадратными ровиками свидетельствуют о высоком социальном статусе значительной части погребений. Об этом свидетельствует богатый набор погребального инвентаря, включавший вооружение, поясные наборы, украшения. Особо следует обратить внимание на наличие в ряде комплексов импортных вещей и престижных предметов роскоши.
В 16 % погребений имеются находки нумизматического материала. Весьма информативной является серия из 24 византийских солидов. Поступление солидов в погребения, находившихся в курганах с ровиками фиксируется, начиная с монет Фоки и Ираклия, и заканчивается ранними солидами Константина V. Среди имеющегося материала выделяется два хронологических периода, когда поступление солидов данной группе кочевого населения, очевидно, было особенно интенсивным. Первый относится к рубежу VII-VIII веков, и представлен монетами императоров: Юстиниана II, первого и второго периодов его правления, Леонтия II, Тиберия III Апсимара. Другая группа византийских солидов относится к периоду правления императора Льва III Исавра (717-741) и [132] его сына Константина V Копронима. По мнению А.И. Семенова находки византийских солидов указывают на политические или военные контакты этой группы населения с Византией (Семенов, 1978; 1993). Естественно, что осуществлять такие контакты могли лишь представители группы населения, занимающей лидирующее положение в степи. На основе археологического материала из курганов с ровиками, выделяются периоды наиболее близких контактов этой группы кочевого населения с Византией. Они совпадают с известными письменным источникам периодами активных хазаро-византийских отношений: 1) на рубеже VII-VIII веков, в период политической нестабильности после свержения Юстиниана II в 695 году; 2) во время правления Льва III Исавра (717-743).
Наиболее поздние комплексы из курганов с ровиками относятся ко времени не позднее первых десятилетий или первой половины IX века. К середине IX в. этнический состав степей Подонья - Поволжья значительно изменился и, начиная с этого времени, на территории Нижнего Дона и Волго-Донского междуречья, кочевое население, оставившее курганы с квадратными ровиками, судя по имеющимся на сегодняшний день материалам, археологически не фиксируется. Причинами, послужившими изменению этнического состава степи, вероятно, явились внутриполитическая нестабильность и междоусобицы в хазарском каганате в начале IX в, а также миграции кочевых племен, например венгров. Начало их миграции в степях Юго-Восточной Европы относится к 30-м годам IX в. (Цукерман, 1998).
В заключение отметим, что материалы из кочевнических подкурганных захоронений хазарского времени Нижнего Дона и Волго-Донского междуречья, позволяют более подробно рассмотреть наиболее ранний период истории Хазарского каганата и реконструировать этнические процессы, происходившие на внутренней территории каганата, недостаточно освещенные письменными источниками. Археологические материалы, позволяют проследить процесс освоения степей Поволжья - Подонья группой кочевого населения, оставившего курганы с ровиками. Представляется, что наиболее вероятна хазарская версия этнической интерпретации данных памятников, которые по нашему мнению, необходимо рассматривать как еще один элемент сложной этнической структуры Хазарского каганата.
ЛИТЕРАТУРА:
1. Артамонов М.И., 1958. Саркел-Белая Вежа. // Труды Волго-Донской археологической экспедиции. МИА № 62. М. Наука. [133]
2. Чичуров И.С., 1980. Византийские исторические сочинения "Хронография Феофана Исповедника" и "Бревиарий Патриарха Никифора" (см. здесь) М., Наука.
(ссылки - на другие переводы. OCR)3 Семенов А.И., 1978. Византийские монеты из погребений хазарского времени на Дону. // Проблемы археологии. Л. Изд-во ЛГУ.
4. Семенов А.И., 1993. О датирующих способностях византийских солидов. // Тезисы докладов II-ой Кубанской археологической конференции. Краснодар.
5. Цукерман К., 1998. Венгры в стране Леведии: новая держава на границах Византии и Хазарии ок. 836-889 г. // Материалы по археологии, истории и этнографии Таврии. Вып. VI. Симферополь.
В VII-IX вв. на всей территории Днестровско-Прутского междуречья, вплоть до Днестровского лимана и Нижнего Подунавья, распространяется восточнославянская культура типа Луки-Райковецкой, которую по летописным данным можно увязать с союзом племен тиверцев.
В южной части региона в это же время известны алано-болгарские поселения, которые сосуществуют со славянскими поселениями. После длительных контактов, различных взаимоотношений и взаимовлияний славянского и алано-болгарского населения к концу IX - началу X в. в южной степной части междуречья складывается так называемая балкано-дунайская культура или культура Первого Болгарского царства, которую большинство исследователей считают южнославянской культурой.
Некоторые исследователи полагают, что балкано-дунайская культура распространилась сюда в сложившемся виде с территории Первого Болгарского царства в период его наибольшего расцвета и могущества.
Скорее всего, она проходила изначально свое становление и развитие и в указанном регионе, но нельзя исключить и увеличение населения за счет появления новых поселений в момент расширения границ Первого Болгарского царства.
Для балкано-дунайской культуры характерны неукрепленные селища с полуземляночными жилищами с печами-каменками и реже подбойными печами или очагами. Наиболее характерные особенности имеет [134] керамика. Она представлена: 75-85 % - гончарной кухонной посудой славянского облика и гончарной столовой салтоидной керамикой, составляющей на поселениях от 15 до 25% от общего числа посуды. Датируется культура концом IX началом XI в.
В северной части Днестровско-Прутского междуречья культура типа Луки-Райковецкой перерастает в древнерусскую культуру, характерную для всей территории Киевской Руси. Она представлена в регионе, как неукрепленными поселениями так и городищами, полуземляночными жилищами с печами-каменками, различными хозяйственными и производственными сооружениями, типичной для этого времени древнерусской керамикой.
В центральной части Молдавии, на границе лесостепи со степью, с момента сложения балкано-дунайской и древнерусской культур, довольно ощутимо прослеживается между ними контактная зона. Здесь, на стыке восточнославянского и южнославянского ареалов, расположены памятники, содержащие определенные элементы материальной культуры обеих групп населения. Это особенно заметно в жилищном строительстве и керамическом материале.
На неоднородность обитавшего здесь оседлого населения указывают и грунтовые могильники с трупоположениями. Так краниологическая серия черепов из могильника Лимбарь представляет собой смешанную группу, в сложении которой участвовало два основных компонента. В женских черепах преобладает долихокрания, т.е. этот компонент является основным, в то время как брахикранный был привнесен, по-видимому, главным образом мужчинами. Женские черепа по краниологическому типу близки к славянским. Мужские черепа имеют наиболее близкие аналогии среди болгарских черепов салтово-маяцкой культуры. Сопоставление краниологической серии из могильника Лимбарь с сериями из могильников Румынии (Добруджа) и Болгарии выявляет существенные различия в антропологических типах мужских черепов, которые исключают родственные связи лимбарской группы населения с коренным населением балкано-карпатского региона. Женские черепа меньше отличаются от балкано-карпатских серий.
Таким образом, если балкано-дунайскую культуру представить как южнославянскую, население которой уже в антропологическом плане, стало более или менее однородным, хотя бы для основной ее территории в Болгарии, то материалы контактной зоны Днестровско-Прутского междуречья, в частности из могильника Лимбарь, говорят о довольно сложных процессах происходивших здесь.
Это в определенной степени может указывать на то, что с одной стороны, балкано-дунайская культура в рассматриваемом регионе, [135] очевидно, была еще не однородной в этническом плане. С другой стороны, можно предположить, что в данный регион могло произойти переселение болгарского населения в довольно позднее время. А произойти это могло после разгрома печенегами в Подонье салтово-маяцкой культуры.
К началу второго тысячелетия н.э. развитие балкано-дунайской и древнерусской культур было осложнено кочевническими вторжениями, которые, в конечном счете, и явились причиной вытеснения из южных регионов оседлого населения. В самом конце X или начале XI в. <классическая> балкано-дунайская культура в регионе исчезает. К этому же времени относится и заметное вытеснение на север древнерусского населения. Но в регионе остались поселения контактной зоны, получившие импульс развития от обеих этих культур. Как ни странно, но немаловажную роль в развитии материальной культуры на этих поселениях сыграли кочевники степных районов, часть которых оседала на землю и активно участвовала в сложении местной культуры. На это указывают юртообразные жилища, определенные группы посуды, характерные для кочевого населения, к примеру, глиняные котлы, ряд украшений и вещей, бытовавших у кочевников, а также специфичный обряд погребения в могильниках.
Будучи в своей основе оседлой, славянской, материальная культура группы поселений контактной этнокультурной зоны отражает сложные исторические и этнические процессы, происходившие в южной части Днестровско-Прутского междуречья в X-XII вв. и накануне монголо-татарского нашествия.
В середине XI в. в южнорусские степи проникают кипчаки (половцы). Раньше всего они проникают в Приазовье.
По мнению А.В. Гадло кипчаки появляются в Прикубанье в середине или в 70-х г.г. XI в (Гадло, 1994). Об этом свидетельствуют письменные источники.
В то же время половецких погребений XI в. в Прикубанье пока не обнаружено и этот вопрос остается открытым.
В 1078 г. князья-изгои Борис Вячеславич, Роман и Олег Святославич вступают в борьбу за киевский престол с Ярославичами - Изяславом и Всеволодом. В этой борьбе они использовали половцев. В Повести [136] временных лет сообщалось, что половцев они приводили из Тмуторокани. В 1094 г. Олег Святославич с помощью половцев сделал еще одну попытку захватить Чернигов. И вновь летописец писал, что половцев Олег приводил из Тмуторокани.
Между тем на Таманском полуострове не зафиксировано ни одного половецкого погребения XI - начала XII вв. Одно время я полагал, что Олег Святославич двигался к Чернигову через Восточное Приазовье и нанял местных половцев (Зеленский, 1998, с. 22). Но те погребения, которые я ранее датировал концом XI в. при дальнейшем рассмотрении оказались более позднего времени. Таким образом, вопрос о том, где князья-изгои нанимали половцев, остается пока открытым.
В начале XII в. в Прикубанье проникают половцы переселившиеся сюда из донецких степей. Считается, что они перерезают торговые пути между Киевом и Тмутороканью. Русское население покидает Тмуторокань (Гадло, 1994) и происходит это примерно в 1117 г. Но так как половецких погребений на Тамани пока не обнаружено, трудно сказать связано ли это переселение с половецким давлением.
Кочевники не очень охотно селились в приморских районах. Они контролировали торговлю приморских городов (например, Судака) и могли брать с них дань. Говорить же о наличии в Тмуторокани половецкого гарнизона у нас нет оснований. Не согласен я и с предположением А.И. Еременко о значительных кочевнических пластах в Тмуторокани. Данными раскопок это не подтверждается.
В середине XII в арабский картограф ал-Идриси помещал в Прикубанье Черную и Белую Куманию. Упоминает он и о князьях Белой Кумании, но кто они, касоги или половцы, неизвестно. Весьма спорным остается вопрос об упоминании Тмуторокани среди других половецких земель в Слове о полку Игореве. А.В. Гадло отождествляет город Сунджу где скрывался князь Юрий Андреевич, сын Андрея Боголюбского, с Тмутороканью (Гадло, 1996). Но, скорее всего этот князь должен был жить поближе к Грузии, так как он терял надежду туда вернуться.
На мой взгляд, говорить о появлении половцев в Северо-Восточном Причерноморье можно только с середины XIII в., после монгольского вторжения. Возможно, в это же время они появляются и на Тамани.
ЛИТЕРАТУРА:
1. Гадло А.В., 1994. Этническая история Северного Кавказа. С-Пб.
2. Гадло А. В. 1996. К истории отношений Руси и Грузии второй половины XII в. (Тмутороканские этюды VIII). Вестник Санкт-Петербургского университета. Вып. 3. [137]
3. Зеленский Ю.В., 1998. Исторический портрет Тмутороканского князя. // Древности Кубани. Вып. 8. Краснодар.
Данное исследование посвящено анализу костного материала из раскопок на территории Семеновской крепости (СК), расположенной на окраине с. Беглицкая коса (устье Миусса), слой 40-60 х г.г. 13 века и поселения Казачий Ерик (КЕ) в дельте Дона на берегу одноименного ерика, где слой датируется второй половиной 12 века. Кости являются типичными <кухонными отходами>, раздроблены. Видовой состав животных представлен в таблице 1.
Таблица 1. Видовой состав животных из поселений Семеновская крепость и Казачий ерик
|
Видовой состав |
Семеновская крепость |
Казачий ерик |
||||||
|
Кол-во костей |
Кол-во особей |
Кол-во костей |
Кол-во особей |
|||||
|
абс. |
в % |
абс |
в % |
абс. |
в % |
абс. |
в % |
|
|
Моллюски |
18 |
52 |
||||||
|
Рыбы |
15258 |
704 |
||||||
|
Черепаха болотная |
- |
15 |
||||||
|
Птицы |
226 |
27 |
||||||
|
Млекопитающие: |
||||||||
|
Бык домашний |
464 |
48.6 |
11 |
19.6 |
454 |
53.1 |
14 |
28 |
|
Овца домашняя |
74 |
7.7 |
22 |
39.3 |
98 |
11.5 |
14 |
28 |
|
Коза домашняя |
6 |
0.6 |
3 |
5.3 |
20 |
2.4 |
2 |
. |
|
Овца или коза |
114 |
11.9 |
- |
. |
159 |
18.6 |
- |
. |
|
Свинья домашняя |
201 |
21.0 |
8 |
14.3 |
29 |
3.4 |
6 |
12 |
|
Лошадь домашняя |
62 |
6.5 |
4 |
7.1 |
49 |
5.7 |
5 |
10 [138] |
|
Верблюд домашний |
1 |
0.1 |
1 |
1.8 |
- |
- |
- |
|
|
Собака |
13 |
1.5 |
2 |
3.6 |
40 |
4.7 |
5 |
10 |
|
Кошка |
- |
. |
- |
. |
1 |
0.1 |
1 |
. |
|
Волк |
- |
. |
- |
. |
3 |
0.4 |
2 |
. |
|
Лиса |
2 |
0.2 |
1 |
1.8 |
1 |
0.1 |
1 |
. |
|
Заяц |
1 |
0.1 |
1 |
1.8 |
- |
. |
- |
. |
|
Сайга |
1 |
0.1 |
1 |
1.8 |
- |
. |
- |
. |
|
Мышь |
4 |
0.4 |
1 |
1.8 |
- |
. |
- |
. |
|
Суслик |
12 |
1.3 |
1 |
1.8 |
- |
. |
- |
|
|
Всего млекопитающих |
955 |
100 |
56 |
100 |
854 |
100 |
50 |
100 |
|
Не определено костей млекопитающих |
1347 |
1622 |
||||||
Оба эти поселения относятся примерно ко времени прекращения существования Тмутороканского княжества. Вероятно, основная часть населения была представлена славянами, хотя видимо здесь присутствовали и другие этносы (Гадло, 1964; Рязанов, 1990; Волков, 1996а, 1996б.). При анализе костного материала, прежде всего, обращает на себя внимание большое количество рыбьих костей в СК, которые здесь составляли 86% от общего количества костей. В КЕ - лишь 28%.
Соотношение диких и домашних млекопитающих типично для большинства поселений средневековья. Дикие млекопитающие не имели существенного значения в жизни человека, особенно в смысле использования их как мясных продуктов питания. Видовой состав диких млекопитающих обычен для поселений и достаточно типичен для степи.
Сельскохозяйственные животные представлены также обычными видами: бык домашний, козы, овцы, лошади, свиньи. Только в СК обнаружена одна первая фаланга верблюда. Соотношение особей домашних животных в целом близко. Стадо примерно наполовину состояло из мелкого рогатого скота: СК - 51% и КЕ - 39%. В обоих поселениях преобладали овцы. Молодые особи мелкого рогатого скота составляли около 45%. На втором месте по количеству особей находился крупный рогатый скот, который составлял 22.4% в СК и 34% - в КЕ. Молодняк в СК составлял 50%, в КЕ - 40%. Причем отмечены особи в возрасте около года. В целом такое соотношение возрастных групп обычно свидетельствует, прежде всего, о мясном направлении крупного рогатого скота и недостаточной устойчивости хозяйств. Но в данном случае делать такие выводы несколько преждевременно в связи с явно недостаточным количеством материала. Кости лошадей немногочисленны. Учитывая [139] также то, что среди лошадей преобладали взрослые особи (около 70%), то вероятно можно предположить, что лошади использовались, прежде всего, как тягловый скот и специально не выращивались для употребления в пищу, что типично для славянских поселений. Кости свиней отмечены в умеренных количествах (СК - 16.3% и КЕ - 14.6% особей сельскохозяйственных животных). Преобладали кости молодых животных (около 80%). Очевидно, в этих поселениях свиньи регулярно использовались в пищу. Не очень высокое их количество могло быть связано с недостатком кормов для них в степной зоне.
Для более точной оценки значимости животных с точки зрения использования их в пищу можно сделать примерный пересчет с учетом предполагаемого веса животных и понятия <убойный вес животных>. В результате можно прийти к заключению, что в обоих хозяйствах чаще всего ели говядину (СК - 58%, КЕ - 66% от общего количества мяса сельскохозяйственных животных). В СК мясо остальных видов животных использовалось примерно в равной степени (баранина - 16%, свинина - 10%, конина - 16%). А в КЕ несколько чаще ели конину (18%) и реже - свинину (7%) и баранину (9%). Следует также отметить, что кости собак были перемешаны с костями других животных и также изрублены, что наводит на мысль об относительно частом использовании собак в пищу. В целом можно прийти к заключению, что хозяйства в обоих поселениях развивались по одному типу, что свидетельствует с одной сторону о сходных экологических условиях, а с другой стороны о сходном этническом составе населения и сходных традициях в хозяйствовании.
ЛИТЕРАТУРА:
1. Волков И.В., 1996. Предпосылки возникновения золотоордынских городов. // 12-ое Уральское археологическое совещание. Тезисы докладов. Уфа, ч.2.
2. Колков И.В., 1996. Раскопки на территории Семеновской крепости. АО 1995г. М.
3. Гадло А.В., 1968. Проблема приазовской Руси и современные археологические данные. Вестник ЛГУ. История, языкознание, литература, вып.3. № 14.
4. Рязанов С.В., 1991. Славянское городище близ г. Таганрога. Историко-археологические исследования в Азове и на Нижнем Дону в 1990 г. Азов. [140]
В фондах государственного музея истории Александровского района (Кировоградская область, Украина) хранятся фрагменты печных изразцов. Фрагменты в фонды музея поступали на протяжении ряда лет из села Бирки Александровского района. Местонахождение изразцов соответствует местоположению существовавшего в прошлом казачьего городка середины XVII в.
Администрация музея обратилась с предложением произвести реставрацию изразцов.
Исследования фрагментов печных изразцов включало: визуальный осмотр, классификацию по группам, семантику сюжетов и орнаментов. Исследовалась стилистика изображений, композиционное решение орнаментов, качество глинистого теста, толщина и конфигурация скола, а также цветового слоя зеркала изразца.
Все фрагменты были разделены на сюжетные и орнаментальные. Орнаменты в свою очередь были классифицированы на следующие подгруппы: с растительным, геометрическим и смешанным декором. Таким образом, в каждой отдельной подгруппе оказались фрагменты одного или нескольких однотипных изразцов.
Реставрация потребовала проведения следующих работ: описания изразцов, фотофиксации, зарисовки, удаления грязе-пылевых наслоений, расчистки, склейки, восполнения ранее утраченных элементов. Из перечисленных работ особенную важность для методики реставрации составляют прорисовка всего изразца с учетом предполагаемого рисунка, что в процессе реставрации эффективно способствовало нахождению фрагментов.
Удаление нестойких пыле-грязевых наслоений производилось мягкой щетиной кисти с использованием дистиллированной воды, а также применением поверхностно-очистных активных веществ (ПАВ). В результате были удалены общие почвенные загрязнения, наслоения сажи, копоти, образовавшиеся при пожаре.
Слой белого налета, образовавшегося вследствие многочисленных процессов побелки, проводимых в период эксплуатации печных изразцов, получил вторичный обжиг в период пожаров, что затруднило очистку и выявление оригинального изображения. Данные наслоения снимались [141] деревянными стеками с предварительным замачиванием и промывкой щетинной кистью в водном растворе ПАВ. Что потребовало производить естественную сушку на протяжении нескольких дней при температуре 18-20°С.
Соединение фрагментов производилось клеем 15% ПБМА с применением ацетона и с периодической просушкой феном при температуре 55°С. Фиксация деталей выполнялась с помощью клейкой монтажной ленты на бумажной основе. Поэтапность выполнения, предусматривала соединение крупных элементов, с последующей привязкой к ним более мелких фрагментов румпы. Выполнение утрат производилось с помощью гипсополимера, состоящего из клея ПВА, эмульсии марки РТУЕПЗ 5-66, формовочного гипса, с использованием дистиллированной воды. При восполнении утрат к тыльной стороне пластины изразца прикрепляли тонкораскатанный пласт скульптурного пластилина, покрытого тальком, а затем гипсополимером заполняли места утраты, с учетом высоты рельефа. Удаление лишнего гипсополимера производилось специальными резцами, медицинским скальпелем и на завершающем этапе зачищалась наждачной бумагой мелкой фракции. Мелкие сколы, швы и трещины заполнялись при помощи мастики, состоящей из темперы, ПВА, талька и дистиллированной воды стоматологическим шпателем и ватными тампонами, смоченными в спирте.
Тонировка восполненных фрагментов производилась поливинил-ацетатной темперой.
По степени завершенности работ производилась консервация изразцов акриловой пропиткой, которая позволяет избежать негативных влияний среды.
В результате произведенных реставрационных мероприятий удалось полностью восстановить три лицевых изразца и один карнизный, а также частично восстановить изразец-решетку в графическом исполнении. Для восстановления некоторых фрагментов изразцов потребовалось изучение фондов музея НМИА и школьного музея с. Бирки, т.к. фрагменты одного изразца находились в разных музеях.
Проведенное исследование позволило выявить общие черты и различия отреставрированных изразцов. Общими параметрами для изразцов является наличие красножгущихся глин с примесью крупного кварцевого песка, а также способом изготовления зеркала изразца методом отминки керамического пласта толщиной 0,8-1 см в деревянных формах, что подтверждает изображение на изразцах, которым свойственны черты народной традиционной резьбы по дереву.
Выполнение румпы производилось на гончарном круге, со скошенными внутрь углами, которой придавалась форма изразца. [142]
Особенностью каждого изразца является размер и форма.
В результате проведения исследовательской работы по выявлению датировки изразцов определено существование подобных изразцовых рельефов, обнаруженных археологами в других казачьих городках в долине р. Тясмин.
Подобные изразцы были выявлены Славянской археологической экспедицией (1970-1973 г.г.), Чигиринской археологической экспедицией (1989-1993 г.г.), а также на территории Матронинского монастыря (1997-2000 г.г.) и датируются XVII в. Данные изразцы экспонируются в музеях г. Чигирин и с. Медведовка.
[143]
[144]
15 марта в Париже, в музее Чернусски открылась выставка "Золото амазонок", представляющая уникальные археологические коллекции музеев Юга России. Золотые, серебряные изделия, предметы из бронзы, керамики и стекла свидетельствуют о жизни, быте племен и народов, населявших в древности бескрайние степи Подонья, Приазовья.
Просьба о создании выставки "Золото амазонок" поступила от Мэрии Парижа и Ассоциации Парижских музеев "Пари-Мюзе", возглавляемой Эме Фонтен. Научное руководство проектом осуществляла Вероника Шильц - искусствовед, занимающаяся проблемами культуры и искусства кочевых племен. С российской стороны работы возглавил кандидат исторических наук С.И. Лукьяшко.
Для размещения выставки французской стороной был выбран музей Чернусски, один из 15 музеев, входящих в ассоциацию музеев Парижа, представляющий искусство Востока.
Музей расположен в центре Парижа в прекрасном особняке, выстроенном в стиле неоклассицизма в конце XIX века, у входа в парк Монсо.
Музей носит имя его основателя и первого собирателя коллекций Генриха Чернусски - участника революции в Италии, сподвижника Джузеппе Гарибальди, впоследствии принявшего участие в установлении Парижской коммуны. В 1871 г. он покидает Францию, скрываясь от преследований. Долгое время живет в Японии и Китае, там увлекшись восточным искусством, приобретает 5 тысяч древних восточных предметов искусства.
Впервые Париж увидел его коллекцию в 1873 г. и был поражен. Выставка имела успех, и Генрих строит специальный особняк для размещения коллекций. В соответствии с его решением, после смерти в 1896г. коллекция и особняк были подарены Парижу, где 12 октября 1898 г. был открыт Музей восточного искусства.
Сегодня музей располагает серьезной коллекцией, представляющей искусство Китая. Ежегодно проводятся вернисажи, представляющие разнообразные направления восточного искусства из музеев мира и частных коллекций.
2001г. стал годом представления коллекций кочевых народов IV в. до н.э. - VI в. н.э., хранящихся в музеях Юга России. [145]
Цель, которую поставили перед собой сотрудники музеев, рассказать об амазонках, представить свидетельства их образа жизни - одежду, оружие, украшения, предметы быта и другие предметы материальной культуры скифов, савроматов и сарматов.
Миф об амазонках - один из красивейших и таинственных. <Это исконное поколение божеской крови, их родоначальник бог>, - так писал о них Валерий Флакк, древнегреческий* поэт. Амазонки, по легенде, дочери Афродиты и Ареса - воинственные, смелые, красивые, прекрасно владеющие луком и копьем, идеальные наездницы.
Выставки подобного плана "Золото кочевников", "Золото скифов", составленные из предметов, хранящихся в музеях Ростовской области и Краснодарского края (в Ростовском областном музее краеведения. Азовском краеведческом музее. Краснодарском историко-археологическом музее-заповеднике, археологическом музее-заповеднике "Танаис") уже показывались в Японии, Швейцарии, Шотландии, Франции (в провинции Бретань).
Но выставка 2001 года имеет свои особенности. Во-первых, впервые провинциальные музеи смогли самостоятельно стать экспонентами выставки, без кураторства крупнейших музеев России. Во-вторых, количество представленных предметов не имеет себе равных. Более 12 тыс. предметов составили выставку. Эта выставка стала крупной проверкой возможностей провинциальных музеев, их коллекций, уровня научного потенциала сотрудников, возможностей работы музеев в соответствии с европейскими требованиями.
Надо сказать, что интерес ученых Запада к древней истории Дона достаточно велик, и возрос особенно в последние годы. Международные археологические конференции, проводимые Научно-методическим центром археологии РГПУ совместно с Ростовским областным музеем краеведения, совместные исследования на территории Ростовской области стали постоянными. Ученые из Франции, Швейцарии. Германии, Польши принимают участие в проведении археологических раскопок совместно с экспедициями Ростовского государственного педагогического университета, музеев Танаиса и Азова.
В 2000 году Ростовскую область посетил известный норвежский ученый Тур Хейердал. Его поразило богатство музеев Дона, возможности археологических исследований на Дону для развития его идеи происхождения прародителей норвежцев, взаимоотношения древних цивилизаций. Для подтверждения своих идей Тур Хейердал в мае 2001 г. начал вместе с донскими учеными археологические исследования на территории г. Азова.
Но вернемся в Париж ... [146]
15 марта в 15 ч. 30 мин. в музее Чернусски была проведена пресс-конференция для представителей СМИ Франции. Ее вели директор музея Чернусски Жиль Беген и автор проекта Вероника Шильц. На открытие были приглашены директора, музеев Ростова, Азова, Краснодара.
В открытии выставки принял участие Тур Хейердал вместе с супругой Жаклин.
Первый день работы выставки 15 марта стал приятной неожиданностью не только для любителей древнего искусства, но и дирекции Ассоциации музеев Парижа. За 4,5 часа работы выставки ее посетило 1320 человек, что привело к появлению очереди у входа в музей. Такого дирекция музея не видела даже на выставке "Традиционные чайные церемонии", которую представляли музеи Японии.
Вся верхняя галерея музея (2 этаж) отдана для размещения выставки. Открывается выставка краснофигурной пеликой с изображением сцены боя амазонки с греком, происходящей из Елизаветовского могильника в дельте Дона и, хранящаяся в собраниях Ростовского областного музея краеведения.
Вызывают восхищение и удивление работы древних мастеров, изготовивших предметы из кургана № 8 группы "Пять братьев", близ станицы Елизаветинской; калаф (головной убор богатой скифской женщины), мужской костюм, расшитый многочисленными бляшками, обивка горита с изображением мифа о греческом герое Ахилле (собрание Ростовского областного музея краеведения).
Бронзовая фигурка Гермеса и светильники, фибулы с эмалями из могильника Танаиса подолгу задерживают взгляды посетителей своим безукоризненным исполнением. Но следующий зал вообще поражает посетителей единством решений дизайнеров и специалистов-музейщиков.
Огромная фотография с изображением бескрайней степи, специально изготовленные витрины, дающие возможность представить весь комплекс погребения. Чепрак, выложенный из более десяти тысяч золотых бляшек, напоминающий золотую летящую птицу, вообще впервые был представлен на суд зрителей (собрание Азовского краеведческого музея). Сокровища кургана, представляющего богатое захоронение сарматской женщины: золотая гривна, браслеты, сотни бляшек, надолго задерживают взгляды посетителей (собрание Ростовского областного музея краеведения, Таганрогского историко-архитектурного и литературного музея-заповедника). Удивительные по красоте и своей уникальности предметы из Краснодарского музея-заповедника (ритуальная посуда, оружие).
Очевидно громадное впечатление, какое производит выставка - [147] восхищенные глаза, удивление на лицах, улыбки, второй и третий подход к витринам, слова благодарности участникам и организаторам.
Высокие отзывы заслужил и каталог выставки, подготовленный специалистами из музеев Юга России, Вероникой Шильц, фотографом Владимиром Теребениным.
Интерес представляет и специальный выпуск журнала "Beaux Arts", приуроченный к открытию выставки, в котором журналистом, историком искусств Вероникой Гофрой-Шнейтер выражено первое впечатление о предметах древнего искусства, представлен иногда неожиданный взгляд из Европы на историю и культуру народов, населявших нынешний Юг России.
Об изображении на гривне из Кургана № 10 Кобяково (из собрания Ростовского областного музея краеведения) впечатление французов таково:
"...Это бог, вождь или король? Без сомнения он может быть всем, об этом говорит чаша, и меч которые покоятся на его коленях" (перевод автора).
Об успехе говорят и интерес, проявленный к выставке со стороны французской прессы, и достаточно высокая посещаемость в течение 3-х месяцев работы выставки.
Этот успех - итог серьезной кропотливой работы сотрудников российских музеев, руководителей проектов, участников, наших французских коллег.
Слова благодарности всем, кто содействовал подготовке и оформлению выставки - Министру культуры России, Министерству культуры Ростовской области, Департаменту культуры Краснодарского края, Ростовской таможне. Донской государственной пробирной инспекции, а с другой стороны - Мэрии Парижа, Ассоциации музеев Парижа.
По возвращении в Россию выставка в полном составе должна быть показана в музеях Ростова, Азова, Краснодара.
<Золото амазонок> покорило Париж и это неудивительно. Этому способствовали высокий профессионализм музейных работников Ростовской области и Краснодарского края, и, конечно, устроителей выставки с французской стороны, но главное - это уникальность культурного наследия Юга России. Именно на этой территории в древности соприкасались и взаимодействовали различные цивилизации. [148]
ГМГ - Государственный музей Грузии. Тбилиси.
ИАК - Известия Императорской Археологической комиссии.
МИА - Материалы и исследования по археологии СССР.
МАСП - Материалы по археологии Северного Причерноморья. Одесса.
МОБЧМ - Международные отношения в бассейне Черного моря в древности и средние века. Ростов-на-Дону.
НМЦА РГПУ - Научно-методический центр археологии Ростовского государственного педагогического университета.
РА - Российская археология. М.
РОМК - Ростовский областной музей краеведения.
СА - Советская археология. М.
САИ - Свод археологических источников. М.
Андрианов В.В. (Ростов-на-Дону) - аспирант РПГУ.
Бенавкина М.В. (Ростов-на-Дону) - ассистент кафедры ФВ РГПУ.
Беликов А.И. (Ставрополь) - к.и.н., доцент кафедры истории древнего мира и средних веков Ставропольского государственного университета.
Белинский А.Б. (Ставрополь) - директор государственного унитарного предприятия <Наследие>.
Горончаровский В. А. (Санкт-Петербург) - ст. научный сотрудник Античного отдела ИИМК РАИ.
Гуляев В.Л. (Москва) - д.и.н., профессор, зам. директора Института археологии РАН.
Дударев С.Л. (Армавир) д.и.н., профессор, зав. кафедрой всеобщей истории АГПИ.
Иванов А.А. (Ростов-на-Дону) - к.и.н., зав. Учебным музеем археологии НМЦА РГПУ, ст. преподаватель кафедры регионоведения РГПУ.
Земенский Ю.В. (Краснодар) - научный сотрудник Краснодарского краеведческою музея.
Золотарев М.И. (Севастополь) - к.и.н., ст. научный сотрудник Херсонесского музея-заповедника
Казаров С.С. (Ростов-на-Дону) - к.и.н., доцент кафедры Всеобщей истории РГПУ. [151]
Каменецкий И.С. (Москва) - к.и.н., зав. Отделом теории и методики археологии Института археологии РАН.
Кац И.М. (Саратов) - к.и.н., доцент кафедры истории древнего мира Саратовского государственного университета.
Квирквелия Г.Т. (Тбилиси) - д.и.и., зав. отделом Центра археологических исследований АН Грузии.
Кирман В.Г. (Ростов-на-Дону) - ст. преподаватель художественно-графического факультета РГПУ.
Коваленко А.Л. (Ростов-на-Дону) - научный сотрудник НМЦА РГПУ, аспирант РГПУ.
Коневская Т.М. (Ростов-на-Дону) - директор Ростовского областного музея краеведения.
Копылов В.Д. (Ростов-на-Дону) - к.и.н., профессор кафедры Всеобщей истории РГПУ, директор НМЦА РГПУ.
Крапивина В.В. (Киев) - к.и.н., ст. научный сотрудник Античного отдела Института археологии НАНУ.
Кудрявцев А.А. (Ставрополь) - д.и.н., профессор, зав. кафедрой археологии и региональной истории Ставропольского государственного университета, заслуженный деятель культуры РФ.
Ларенок В.А. (Ростов-на-Дону) - научный сотрудник археологической экспедиции Ростовского регионального отделения Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры.
Ларенок П.А. (Ростов-на-Дону) - начальник археологической экспедиции Ростовского регионального отделения Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры.
Личели В.Т. (Тбилиси) - д.и.н., зам. директора Центра археологических исследований АН Грузии.
Ложкин М.Н. (Армавир) - научный сотрудник Отрадненского муниципального историко-археологического музея.
Монахов С.Ю. (Саратов) д.и.н., профессор кафедры истории древнего мира Саратовского государственного университета.
Мягкова Ю.Л. (Ростов-на-Дону) - к.б.н., доцент кафедры общей биологии РИГУ.
Пелих А.Л. (Армавир) - преподаватель кафедры регионоведения и специальных дисциплин АГПИ, аспирант АГПИ.
Прищепа А.А. (Ростов-на-Дону) к.и.н., доцент кафедры ДНИ и проектной графики РГПУ.
Прокопенко Ю.А. (Ставрополь) к.и.н., доцент кафедры археологии и региональной истории Ставропольского государственного университета. [152]
Пьянков А.В. (Краснодар) - ст.научный сотрудник Краснодарского краеведческого музея.
Савченко Е.И. (Москва) - к.и.н., старший научный сотрудник Отдела охранных раскопок Института археологии РАН.
Симоненко А.В. (Киев) д.и.н., ст. научный сотрудник отдела скифо-античной археологии Института археологии НАНУ.
Синика В.С. (Тирасполь) - лаборант лаборатории <Археологии> Приднестровского государственного университета им. Т.Г. Шевченко.
Смыков Е.В. (Саратов) - к.и.н., доцент кафедры Истории древнего мира СГУ.
Тельнов Н.П. (Кишинев) - зав. Отделом античной и средневековой археологии АН Республики Молдова.
Чурекова Н.Б. (Саратов) - аспирантка Саратовского государственного университета.
Фиалко Е.Е. (Киев) - к.и.н., научный сотрудник Отдела скифо-античной археологии Института археологии НАНУ.
Харке X. (Ридинг) - доктор философии, доцент департамента археологии университета г. Ридинга (Великобритания).
Хачатурова Е.А. (Краснодар) - ст. научный сотрудник Краснодарского краеведческого музея.
Язовских А.Г. (Ростов-на-Дону) - ст. научный сотрудник РОМК, зав. отделом археологии РОМК.
Янгулов С.Ю. (Ростов-на-Дону) - ст. преподаватель кафедры Всеобщей истории РГПУ.
Яровой Е.В. (Тирасполь) - д.и н., профессор, зав. лабораторией <Археология> Приднестровского государственного университета им. Т.Г. Шевченко.
1 Докторская диссертация И.Б. Брашинского была представлена к защите в начале 1982 года.
1) Ol. Ber. III, рр. 84-85, Pl. 27.
2) Il., 5, 739-742.
3) Il., 11, 34-37.
4) Il., 18, 478-608.
0 так - HF.
1 Архив ИИМК № 40 лист 121. Выражаю глубокую признательность В.Н. Копылову за предоставленную информацию.
1 Наибольшей популярностью пользовалось крепкое светло-красное ликерное вино, получаемое с лозы, вьющейся по деревьям.
2 Термин "порфмийский" тип введен в обиход И. Б. Брашинским.
3 И. Гарлан считает эту амфору единственным экземпляром фасосской тары II типа.
1 Хранится в музее исторических драгоценностей Украины. Амфора может быть и несколько более ранней (середины столетия). Мне известно еще две находки трехручных амфор: в кургане Курджипс (Галанина, 1980, с. 32. Прил. 2. № 140) и в кургане № 66 у с. Бобрица (Онайко, 1970, № 662; Ильинская, Тереножкин 1983, с.274).
2 Раскопки 1990 года. Чертеж предоставлен Н. Ф. Федосеевым.
1 Помимо клейм, опубликованных Д.Б. Шиловым (1975; 1994), учтены и пропущенные им по разным причинам оттиски, а также клейма, зафиксированные в Танаисе в последнее десятилетие.
1 Благодарю В.В.Кропотова за подробное описание бусин, отсутствующее в публикации.
1 Исключение составляют более поздние (I в.н.э.) комплексы из Серегинской и Кисловодска, свидетельствующие о продолжении бытования этого обряда у сарматов.
* Древнеримский. Даже по имени понятно. - HF.