Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
|
|
Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. |
|
Очередная Всесоюзная научная сессия по итогам полевых археологических и этнографических исследований 1972 г. состоялась 10-14 апреля 1973 г. в Самарканде.[1] Она была организована Отделением истории и институтами археологии и этнографии АН СССР, а также Отделением истории, языкознания и литературоведения и институтом истории и археологии АН Узбекской ССР. В работе сессии приняло участие более 600 человек, и было прослушано свыше 250 докладов и сообщений. Выступления по итогам археологических исследований, которым посвящен этот обзор, заслушивались как на пленарных заседаниях, так и в ряде секций: палеолита, неолита и бронзы, раннего железного века, античной, средневековой среднеазиатской археологии, нумизматики, теории и методики археологии. Основная цель самаркандской сессии — осветить проблемы среднеазиатской археологии, поэтому естественно, что большая часть докладов и выступлений по ним была посвящена раскопкам памятников Средней Азии всех эпох — от палеолита до позднего средневековья. Соответствующим образом наиболее крупной и активной по аудитории и числу докладов была секция археологии Средней Азии, тематика которой и отражена главным образом в данном обзоре.[2]
И. Т. Кругликова (Москва) и З. А. Хакимов (Ташкент) доложили о результатах работы советской археологической экспедиции в Северном Афганистане. Проведенные разведки позволили выявить свыше 200 новых памятников различного времени и приступить к составлению археологической карты Северного Афганистана. Выяснены основные типы поселений эпохи бронзы и античности. Обнаружены три группы поселений бронзового века. Раскопки на городищах Дашлы I и III обнаружили мощные оборонительные стены и «круглый храм» диаметром свыше 130 м. Комплекс Алтын X, относящийся к раннежелезному веку, состоит из многоколонного сооружения дворцового типа, окруженного рядом построек, в том числе зданием из 27 помещений с центральным двором и обводным коридором, которое было украшено разнообразии архитектурным декором. На севере Балхского оазиса обнаружены три больших города кушанского времени — Дальверзин, Комзар, Топраккала, которые состояли из цитадели, шахристана, окруженного стенами, и обширного рабата. Раскопками на цитадели Дальверзинского городища раскрыты слои позднекушанского времени, когда город [222] был в упадке. В числе других открыт комплекс помещений с росписями, стены одной из комнат покрыты портретными изображениями с надписями. Интересны также раскопки храма, существовавшего на протяжении ряда веков и пережившего несколько строительных периодов. Первоначальный храм с колоннадой был сооружен в греко-бактрийское время и, возможно, посвящен греческим богам. В кушанское время он также претерпел перестройки. На стенах храма обнаружены росписи греко-бактрийского времени с фигурами Диоскуров, а также сцена с двумя фигурами, восседающими на быке, относящаяся к кушанской эпохе. За пределами города раскапывалось буддийское святилище.
А. Д. Грач (Ленинград) выступил с докладом «Проблемы археологии и древней истории Центральной Азии в свете исследований Саяно-Тувинской экспедиции Института археологии АН СССР», в котором говорилось о том, что экспедиция исследовала в пропорциональных масштабах памятники различного времени — палеолитические, неолитические, бронзы, скифские, гунно-сарматские, древнетюркские II тыс. до н. э., расположенные в зоне затопления водохранилищем Саяно-Шушенской ГЭС в Туве и Саянском каньоне Енисея. Памятники каменного века на исследуемой территории включают мустьерские, верхнепалеолитические и неолитические объекты. Всего зафиксировано 168 пунктов находок. Исследование ряда памятников эпохи бронзы показало, что погребения монгун-тайгинского типа в значительной степени принадлежат к этому времени. На могильнике Куйлуг-Хом I погребальные сооружения этого типа (МТ-IIа) перекрывались курганами VII—VI вв. до н. э. Ареал распространения этих памятников охватывает территорию Тувы, а также Центральной и Северо-Западной Монголии. Памятники раннескифского времени, VII—VI вв., вставлены алды-бельской культурой, близкой майэмирским памятникам Алтая и тасмолинским Казахстана. Генетически с нею не связана последующая саглынская культура V—III вв. до н. э. Раскопками кургана Улуг-Хорум в Саглынской долине открыт храм, связанный с солярным культом. В числе объектов гунно-сарматского времени исследовались памятники улуг-хемской культуры послескифского времени. Найдены памятники енисейской письменности, относящиеся к древнетюркскому времени. Изучается также хронология, погребальный обряд и другие вопросы археологии этого периода. В числе петроглифов и памятников наскальной живописи выделены изображения эпохи бронзы, скифского и позднейших периодов.
Тематика докладов по раннежелезному веку в основном касалась раскопок могильников. Доклад Б. И. Вайнберг, В. А. Шнирельман (Москва) «Могильник Тумак-Кичиджик в Северной Туркмении» был посвящен раскопкам этого могильника, расположенного на одноименной возвышенности в западной части Присарыкамышской дельты Амударьи, при которых были обнаружены захоронения различных эпох — энеолитической, раннего железного века и сарматского времени. Энеолитический грунтовый могильник насчитывает 11 могил, как правило, длинных, узких и глубоких. Костяки лежат на спине в вытянутом положении, головой ориентированы на северо-восток или восток. Инвентарь небогат — в основном кремневые орудия, а также немногочисленные фрагменты керамики и изделий из кости. Во всех могилах встречается красная охра. Могильный комплекс раннего железного века включает 17 могил. Погребения производились как в ямах, так и на поверхности и сопровождались небогатым инвентарем. Костяки лежали на спине в вытянутом положении, головой на запад. Несколько могил относятся к сарматскому времени и датируются последними веками до н. э. — первыми веками н. э.
Е. Д. Салтовская (Душанбе) в докладе «Могильники эпохи раннего железа в Северо-Западной Фергане» сообщила о раскопках на Аштском могильнике в Северо-Западной Фергане, где было вскрыто около 60 курганов с каменной насыпью диаметром от 4-5 до 11-12 м. Могилы — грунтовые, неглубокие, овальной формы, преобладали обряд захоронения — трупоположение; костяки вытянутые, лежат на спине, головой ориентированы на запад и юго-запад. Под головой обычна каменная выстилка. Своеобразная черта погребального обряда состоит в последовательном захоронении в одну могилу нескольких покойников, вне зависимости от пола и возраста. Найденный [223] керамический материал имеет аналогии в могильниках Центральной Ферганы раннежелезного века. Весь комплекс инвентаря указывает на VI—IV вв. до н. э.; он чрезвычайно близок материалам центральноферганского Актамского могильника. Таким образом, ранние курганы с каменной насыпью оставлены в Западной Фергане племенами, близкими населению Центральной Ферганы, что свидетельствует о более широком распространении культуры эйлатано-актамского типа.
В докладе В. Н. Ягодина (Нукус) «Курганы кочевников Восточного чинка Устюрта» говорилось о впервые проведенной в 1972 г. разведке северной части плато Устюрт в пределах Каракалпакской АССР. Обнаружены памятники различных эпох, в том числе курганы ранних кочевников, которые расположены сплошной полосой в меридиональном направлении вдоль Восточного чинка Устюрта. Курганы отстоят друг о друга на большом расстоянии, но имеется несколько групп в 5-10 курганов и один большой могильник примерно с сотней курганов. Выборочные раскопки показали, что эти курганы относятся к эпохе ранних кочевников. Трупоположения совершались в простых ямах, ямах с подбоем, ямах с каменным ящиком. Можно полагать, что большинство этих курганов расположено вдоль меридиональной трассы кочевья какой-то локальной группы племен, доходя на юге до границ земледельческих оазисов Хорезма, где цепь курганов обрывается и где следует искать следы зимовок этих племен.
К. Ф. Смирнов (Москва) в докладе «О коллективных (семейных) захоронениях у ранних кочевников Южного Приуралья» сообщил об относящемся к савроматской (VI—V вв. до н. э.) и прохоровской (IV—II вв. до н. э.) культурам погребальном обряде. Семейные могилы-склепы у кочевников VI—IV вв. до н. э. до последнего времени почти не были известны. Однако в 1972 г. в Новокуманском курганном могильнике был найден ряд могил V—VI вв. до н. э. с коллективными захоронениями до 10 мужчин, женщин, детей. Это были, вероятно, последовательно совершенные семейные захоронения с единым инвентарем и погребальным обрядом. Погребальные вооружения, обычно представлявшие прямоугольные могилы с деревянным перекрытием, с рубежа VI—V вв. до н. э. у кочевников Южного Приуралья снабжаются дромосом, через который совершались последовательные захоронения членов одного семейства. На Новокуманском могильнике в большом кургане № 1 обнаружена такая дромосная могила IV в. до н. э. с шестью захоронениями. Могилы такого типа были склепами состоятельных савромато-сарматских семей.
В докладе А. И. Милюковой (Москва) «Новые данные о скифской культуре на Нижнем Днестре» говорилось о раскопках курганов на левом берегу Нижнего Поднестровья, в результате которых получены новые данные о погребальном обряде местных скифских племен в IV—III вв. до н. э. В курганах у с. Буторы открыты большие могильные ямы, перекрытые бревенчатым накатом, не имеющие аналогий в степной Скифии, и катакомбы обычного типа, известные на Нижнем Днепре и в Побужье. В насыпи одного кургана обнаружено первое в Западной Скифии изваяние скифа-воина.
Большое число докладов было посвящено одной из центральных тем археологической сессии — город Средней Азии. Проблемный доклад по этой теме «Процесс урбанизации в древней истории Средней Азии» был прочитан В. М. Массоном (Ленинград). Докладчик отметил, что в процессе урбанизации Средней Азии выделяются две эпохи: древневосточная (конец III тыс. до н. э. — середина I тыс. до н. э.) и античная (III в. до н. э. — IV—V вв. н. э.). Образование ранних городов в Южном Туркменистане в конце III — первой половине II тыс. до н. э. было связано с концентрацией в них земледельческого населения и развитием ремесленного производства. Города стали крупными производственными центрами. Интересно, что Алтын-депе и Намазга-депе не имеют в своей округе мелких сельских поселений. Сосредоточивание производства в городах сопровождалось их соответствующим социальным и идеологическим развитием. Социальная стратификация не имеет еще резко выраженного характера, но уже воздействует на типологию городской застройки. В идеологическом плане концентрация населения в городе привела к возникновению обширного культового [224] комплекса (Алтын-депе). Бесформенная планировка городов следует традиции энеолитических поселков, на остатках которых возникли Алтын-депе и Намазга-депе. Уровень городской культуры в целом достаточно высок. В середине и во второй половине II тыс. до н. э. происходит экспансия древневосточной городской культуры в Маргиану (Аучин, Тахирбай 3), в Северную (Сапалли, Миршаде) и Южную Бактрию (памятники в Давлетабаде и у Акча). Экспансия породила здесь тип укрепленного городского поселения в виде квадратных крепостей с башнями. Поселки располагались группами по оазисам, что создавало предпосылки для выделения единого крупного центра. В первой трети I тыс. до н. э. процесс урбанизации еще более усиливается на юге Средней Азии. В оазисах возникают крупные городские поселения с цитаделями и другими фортификационными сооружениями. Планировка городов аморфна. Мелкие поселения округи менее укреплены, нежели в эпоху бронзы. Городская культура подвергается некоторой варваризации, что объясняется происходившими в это время сложными этническими процессами. Такая оазисная хозяйственно-политическая структура близка месопотамской, где, как явствует из письменных и археологических источников, в III—II тыс. до н. э. основной единицей организации населения была группа поселений, тяготевших к одному, двум или трем взаимосвязанным центрам, а также к одному магистральному каналу или к строго ограниченному участку реки. В номенклатуре Авесты такой системе соответствует понятие «страна» — дахью. Эта система организации характерна и для середины I тыс. до н. э., когда отмечается возникновение городов также в Согде и Хорезме. Всеобщий характер урбанизации различных обществ Средней Азии привел к их культурной интеграции, ярко выраженной в единообразном облике керамики и строительства. В это время территориальная экстенсивность урбанизационного процесса в основном завершается. Для второй урбанистической эпохи Средней Азии, приходящейся на античный период, характерна интенсификация урбанистического процесса, что выразилось в осознанно вводимой политике градостроительства; подобное явление обнаруживалось почти всех областях распространения оседлых культур древней Азии этого времени. Интенсивность урбанистического процесса породила систему фортификационных, планировочных и строительных канонов, в сложении которых большую роль сыграла эллинистическая городская цивилизация. В Бактрии сознательный градостроительный процесс нашел выражение в создании городов с ядром четкой квадратной планировки, что восходит к местным традициям эпохи бронзы (Сапалли, Дашлы) и представлено в поселениях VII—IV вв. до н. э. (Тамоша-тепе, Кызыл-тепе). Раскопками на Дальверзине в Северной Бактрии выявлены производственный центр и монументальные жилища знати; социальная стратификация общества выражена в характере застройки намного резче, нежели в Алтын-депе, на начальной этапе процесса урбанизации, сохраняется и развивается система хозяйственно-политических оазисов-номов, состоявших из крупного города и сети небольших укрепленных поселков обычно квадратной формы. В V в. н. э., с концом кушанской эпохи, происходит упадок городской цивилизации; территория городов сокращается и сосредоточивается в цитаделях, в расположенных в них замках землевладельческой аристократии.
В. И. Сарианиди (Москва) в докладе «Становление городской жизни Южной Бактрии» отметил, что наличие оборонительных стен в Иерихоне, Хаджиляре и поселках Теоксюрского оазиса было вызвано необходимостью оградиться от угрозы нападения. В то же время синхронные памятники прилегающих к Копетдагу районов не имеют оборонительных укреплений, так что наличие оборонительных сооружений отнюдь не обязательный признак города. В эпоху бронзы ряд крупных поселений — Намазга-депе, Алтын-депе, Улуг-депе — имели не сплошное кольцо оборонительных стен, а отдельные особо укрепленные участки, что, по мнению докладчика, обнаруживает качественно новое назначение таких сооружений, «призванных не только оградить от внешней опасности, но и от массы рядовых жителей поселения, что свидетельствует о социальной дифференциации общества в эпоху бронзы». Показательны в этом отношении поселения Акчинского оазиса в Северном Афганистане, представляющие собой два градостроительных типа: крепость с прилегающим неукрепленным поселением [225] (Дашлы I) и просто неукрепленное поселение, без цитадели. Такая же в целом картина наблюдается и в других оазисах эпохи бронзы — Давлятабадском и Фарукабадском. По мнению В. И. Сарианиди, в этом проявляется «выделение особой прослойки местного общества, принимающее характер закономерности». Аналогичная картина наблюдается и на типичном памятнике восточнохорасанской культуры расписной керамики Тилля-тепе, неукрепленном поселении, располагающемся вокруг укрепленного ядра-цитадели, в которой находилась резиденция местного правителя. В смысле социальной значимости крепость типа Дашлы I и цитадель типа Тилля-тепе — памятники одного порядка. Отмеченные две градостроительные традиции соединяются в планировке памятников Южной Бактрии второй четверти и середины I тыс. до н. э. (Алтын I, Диляр-тепе в Фарукабадском оазисе). Необходимые предпосылки становления городской жизни — наличие ремесел, широкое развитие торговли, далеко зашедшая социальная дифференциация. Памятники эпохи бронзы Акчинского оазиса свидетельствуют о глубине процесса социального расслоения и выделения ремесла при превалирующей роли сельскохозяйственного производства. Аналогичная картина наблюдается и на памятниках Южной Бактрии ахеменидского времени, представляющих собой крепость с цитаделью и неукрепленным пригородом, где концентрируются ремесло и торговля.
В докладе Э. В. Ртвеладзе (Ташкент), «Новые материалы к археологической карте Сурхандарьинской области», сообщалось об обнаруженных в Сурхандарьинской области примерно 80 памятниках античного периода, что в сочетании с уже известным материалом позволяет наметить подробную классификацию поселений в целом и выделить из их числа поселения городского типа. Последние выделялись на основе таких признаков, как размер, форма, наличие трехчастной композиции — цитадели, шахристана и рабада, а также оборонительных сооружений. В соответствии с этими признаками выделяются следующие типы городских поселений: 1. Город крупных размеров многоугольной формы, с мощной сетью фортификационных сооружений и развитым рабадом (Термезское городище площадью 500 га). 2. Город крупных размеров со свободной планировкой, включающей дворцовые, усадебные и прочие сооружения, с цитаделью, но без оборонительных стен (Халчаян, Бай-тепе). 3. Город крупных размеров с трехчастным делением, четкой квадратно-прямоугольной планировкой и кольцом оборонительных сооружений, усиленных рвом (Дальверзин-тепе — 28 га, Зар-тепе — 16 га). 4. Город средних размеров с трехчастной композицией, прямоугольной, квадратной или многоугольной в плане, с цитаделью и кольцом оборонительных сооружений, усиленных рвом (Хайрабад-тепе, Джандавлят-тепе и др., площадью от 6 до 10 га). 5. Малый город площадью 1,5-3 га с трехчастной композицией, квадратной или прямоугольной в плане, с цитаделью в одном из углов, окруженный стенами с угловыми башнями и рвом, за которыми расположена свободная пригородная застройка (Карвантушту, Исмаил-тепе, Баба-тепе и др.). Этот тип в кушанское время наиболее распространен. Города второго и третьего типов немногочисленны, они расположены на значительном расстоянии друг от друга; окруженные более мелкими поселениями, они, по-видимому были административными центрами отдельных областей. Количество поселений городского типа в соотношении с числом поселений других типов указывает на то, что город играл важную роль в жизни Северной Бактрии кушанского времени.
Г. А. Пугаченкова (Ташкент) в докладе «Исследования и открытия Узбекистанской искусствоведческой экспедиции в 1972 г.» изложила результаты работы экспедиции, которая вела разведку в Сурхандарьинской области, где было открыто около 20 новых памятников от второй половины II тыс. до н. э. до начала XIII в. н. э., и раскопки городов ахеменидского времени — Кызыл-тепе в Миршаде и Талышкан I, в которых использованы два типичных для древнебактрийского зодчества градостроительных приема — прямоугольная и круглая планировка. Продолжались работы, по Дальверзин-тепе. Выяснена планировка крупных жилых комплексов, включающая большие залы с четырехколонной композицией, систему коридорообразных обводов; главный фасад выделяется колонным портиком-айваном. Большое значение имеет находка в одном из домов клада золотых изделий кушанского времени. [226]
В докладе Ю. А. Заднепровского (Ленинград) «Типология и динамика развития городских поселений древней Ферганы» говорилось о том, что на рубеже II—I тыс. до н. э. в Фергане распространяются поселения чустской культуры, подразделяющиеся го размерам на малые (до 0,5 га), средние (Чуст — 4 га) и крупные (Ашкал-тепе — 13 га, Дальверзин — 25 га); первый вид поселений преобладает. Самое крупное поселение Дальверзин относится к числу «формирующихся городских центров» раннежелезного века и обладает развитой фортификационной системой. Крупные поселения были центром ремесленного производства, в особенности металлургического. От середины I тыс. до н. э. известно пока одно Эйлатанское городище общей площадью 200 га и внутренней частью в 20 га. Для него характерна геометрически правильная планировка укреплений, отсутствие цитадели. Резкий скачок в процессе урбанизации Ферганы приходится на мархаматский период (III—II вв. до н. э. — III—IV вв. н. э.), когда земледельческое население осваивает почти всю долину и во многих оазисах возникают крупные поселения (известно около 200 городищ). Большинство населения обитало в сельской местности. Динамика урбанизационного проса в раннесредневековой и средневековой Фергане устанавливается в основном по данным письменных источников. Так, в VII в. по Таншу, в Фергане было «6 больших и около 100 малых городов». По сравнению с предшествующим периодом население сосредоточивалось в небольшом числе городов. По данным арабоязычных источников IX—XII вв. здесь было около 40 городов и селений с соборной мечетью; по данным, относящимся к XV в., число городов сокращается. Исследование динамики развития городских поселений Ферганы показывает медленное (более количественное, нежели качественное) изменение типов, причем характерно отсутствие четкого разграничения между городом и деревней, а также тесная связь городов, особенно малых, с сельским хозяйством.
Тема доклада Н. Г. Горбуновой (Ленинград) — «Поселения Ферганы кушанского времени». Из более чем 300 известных поселений кушанского времени Ферганы исследованы в той или иной степени 10. Первую группу составляют укрепленные дома-замки; вторую — замки с прилегающей территорией площадью до 2 га, огражденной валом с башнями. Памятники третьей группы аналогичны второй, но площадь их огражденной территории больше — от 2 до 4 га. Наконец, четвертую группу, видимо, городские поселения, составляют памятники с мощными укреплениями и внутренней застройкой площадью от 6 до 15 га. Отдельную группу составляют крепости и укрепления на скалах. Имеющиеся данные позволяют заключить, что в кушанское время Ферганская долина была широко заселена, особенно в восточной части, где сконцентрирована большая часть поселений четвертой группы.
В докладе З. И. Усмановой и Г. Я. Дресванской (Ташкент) «Новые данные к истории памятников среднего течения Кашкадарьи» говорилось, что в последние годы на территории Кашкадарьинской области обследовано свыше 50 памятников, в том числе первые в районе среднего течения Кашкадарьи объекты середины I тыс. до н. э. Открыто много памятников античной поры, большинство из которых существовало и в раннем средневековье. В числе раннесредневековых архитектурных объектов имеются замки, сельские поселения, городища с цитаделью. В эпоху развитого средневековья уменьшается число городов и поселений, но сами они укрупняются.
М. И. Филанович (Самарканд) в докладе «Динамика развития античного и средневекового Мерва» рассказал о возникшем в раннеантичное время на основе древнемаргианской крепости (Гяуркала) Мерве, имеющем регулярную планировку: квадрат стен с воротами на каждой стороне разбит на четыре сектора идущими от них улицами. Город состоял из цитадели и шахристана, был тесно застроен и включал ремесленные и, возможно, купеческие кварталы, а также культовый центр. Расцвет античного Мерва, выгодно расположенного на торговом пути и выросшего вследствие притока населения из северных оазисов Маргианы, приходится на II в. до н. э. — II в. н. э. Со II в. н. э. наблюдается сокращение городской территории, прерванное кратковременным подъемом в первой половине III в. н. э. С конца этого века Мерв попадает в полосу кризиса: сильно уменьшается его территория, приходят в запустение культовые сооружения [227] (при относительном росте незороастрийского сакрального строительства — буддийского и христианского). Многие ремесленные мастерские перестают функционировать, однако полностью Мерв не потерял своего значения в качестве торгово-ремесленного центра. Кризис продолжался в IV — первой половине V в. Со второй половины V в. Мерв снова вступил в полосу подъема: увеличилась площадь городской застройки, впрочем, не достигшая размеров античного времени, стены были капитально отреставрированы, а незороастрийские культовые сооружения перенесены за их пределы. В это время сильно возрос удельный вес ремесла: старогородские территории в конце VIII в. превратились в ремесленный рабад нового Мерва, возникшего на Султанкале.
Несколько докладов было посвящено археологическим исследованиям античного и средневекового Самарканда, проводимым в основном на Афрасиабе самаркандскими учеными. В докладе Г. В. Шишкиной «Город на Афрасиабе VI в. до н. э. — IV в. н. э.» говорилось о том, что возникновение первого поселения на Афрасиабе хронологически может быть связано с экспансией Ахеменидов во второй половине VI в. до н. э.; корни его материальной культуры следует искать на юге. Это поселение становится центром обширной земледельческой округи. На первых порах оно обходится естественными укреплениями и включает большие разбросанные ремесленные «кварталы». К середине I тыс. до н. э. эти массивы вошли в границы города, окруженного стеной; не позднее IV в. до н. э. здесь возводится цитадель античной Мараканды. Во второй период (Афрасиаб II) город вышел за пределы естественной возвышенности, на которой сложилась устойчивая композиция планировки. Северные ворота с середины IV в. до н. э. и восточные со времени возникновения поселка, как и ориентированные на них главные улицы, а также направление трех магистральных каналов, сопутствуемых улицами, сохраняют свое местоположение в течение всего периода жизни на Афрасиабе. Северный район города сохраняет свой производственный облик: здесь, как и ранее, функционируют кузнечные и гончарные мастерские. В период после похода Александра Македонского город вступает в полосу расцвета; застройка вытесняет некрополь на северо-западе Афрасиаба I. С первых веков нашей эры город вступает в полосу кризиса, и жизнь на его периферии прекращается. В V в. н. э. возводится двойное кольцо стен со рвами, оградившее треть былой территории города. В раннесредневековое время вновь наблюдается рост территории города, в VII в. достигшего своих былых границ.
Доклад Ш. С. Ташходжаева «Археологические работы на Афрасиабе в 1972 г.» был посвящен раскопкам античного, дворцового, керамического и культово-мемориального комплексов. Исследование квартала античного времени позволило определить местонахождение древних городских ворот, найденные незначительные остатки жилищ располагались по обеим сторонам улиц. Раскопками дворцового комплекса самаркандского правителя Вархумана (656—696 гг.) уточнена планировка дворца, выявлена его связь с городской площадью и крепостной стеной. Дворец пережил несколько строительных периодов, последний из которых датируется большим кладом монет Тархуна (700—710 гг.). Окончательно дворец разрушен в 70-х годах VIII в. Восточнее дворца доследовался участок с крупным жилым комплексом саманидского времени. В здании VI в. был полностью вскрыт парадный зал со стенной росписью. На культово-мемориальном комплексе, включающем соборную мечеть, мавзолеи и мазары, исследовались слои хорезмшахского и караханидского времени. Раскопки в северной части Афрасиаба вновь показали, что уже в IX в. основная масса производственной и жилой застройки перемещается в центральную и западную части городища, в то время как здесь возникает культово-мемориальный комплекс.
В своем докладе «Результаты археологических исследований квартала гончаров в центре Афрасиаба» Ш. Шарахимов сообщил о том, что в результате исследований последних лет установлено месторасположение квартала гончаров в различные периоды существования Самарканда. В античное время — это северная часть городища, в раннесредневековое — северо-восточная часть, в IX—X вв.— центр городища. Кроме того, в окрестностях Афрасиаба раскрыто еще несколько гончарных мастерских XI—XIII вв. Археологическое изучение квартала гончаров в центре городища показало, [228] что в числе выделенных 14 хозяйств были не только гончарные, но и хлебопекарные. Выяснена планировка как всего квартала, так и отдельных его хозяйств, состоявших из жилых, производственных и подсобных помещений. Каждое из рабочих помещений носило специализированный характер: в одном из них заготавливалась глина и болванки, в другом производилась формовка сосудов, в третьем — роспись сосудов и т.д.
Ряд докладов был посвящен археологическим исследованиям Ташкента и его округи. В. И. Спришевский (Ташкент) в докладе «Киндыктепа — один из культурных центров древности» изложил результаты разведочных работ на Ташкентском море, где было выявлено большое размытое водой городище с цитаделью Киндыктепа, расположенное на мысу естественного происхождения и протянувшееся на 1,5 км. В 1971—1972 гг. были осуществлены раскопки на городище и цитадели, а также разведочные работы по прилегающей округе. Высота сохранившейся части цитадели от 4 до 10 м, диаметр 40-45 м. Один из заложенных на шахристане раскопов дал материалы VII—VIII вв., в другом были вскрыты слои IV—V вв. Сборы на шахристане и прилегающей округе дали огромный материал палеолитического, неолитического времени и эпохи бронзы; керамические находки относятся ко времени от первых веков эры {так — HF} до XIII—XIV вв. В процессе разведок было обнаружено городище длиной в 238, шириной 137 м с многочисленными углублениями — остатками жилищ, которое по подъемному материалу может быть датировано VI—III вв. до н. э. В заключение докладчик призвал коллег уделять большее внимание археологическим памятникам, находящимся под угрозой уничтожения, чтобы избежать таких потерь, как затопление чрезвычайно интересного комплекса Киндыктепа.
Ю. Ф. Буряков (Самарканд), выступивший с докладом «К топографии городов древнего Шаша», рассказал об археологических раскопках на территории древней области Шаш, которые, как он считает, позволяют провести локализацию упоминаемых в письменных источниках городов. Существенную помощь при этом оказывает такой фактор, как древние караванные пути. Известно, что существовало два пути, ведшие из Согда в Шаш, — южный и северный. Южный путь по Шашу начинался с переправы через Сырдарью к югу от Бенакета (городище Шахрухия) и далее через Харашкет (городище Канка), Худайнкет (городище Аккурган) шел в долину Чирчика — к Чиначкету пли Шутуркету. Ранние монеты с городища Шахрухия, изучение Кавки и Аккургана позволяют заключить, что этот путь сформировался еще в античную эпоху и интенсивно существовал в раннем средневековье. Интересные данные представили раскопки городища Киндыктепа, расположенного на стратегически выгодном мысу между р. Ахангараном и его притоком Бургулюксаем. Были вскрыты слои от I до XVI вв.; основные наслоения относятся ко II—V вв. — кварталы жилых и производственных помещений на шахристане, укрепления. В саманидскую эпоху возросло значение северного пути из Согда в Шаш. Открыта крепость, квадратная в плане, площадью 24 га, прикрывавшая переправу через р. Чирчик к Чиначкету. Руины последнего города лежат на берегу Чирчика в с. Чиназ. Возникновение укрепленного города здесь относится к VI—VII вв., а расцвет его приходится на XI—XII вв., когда город перешагнул через более ранние оборонительные стены и раскинулся на площади в 40 га. Поэтому источники X в. и именуют его лишенным фортификационных сооружений. От Чиначкета путь в столицу Шаша шел через Шутуркет (Искиташкент), Данфеганкет (городище Юган-тепе) и Зилтикент (Зангиата). Далее через Банункет (городище Кугаит-тепе в Ногайкургане) путь пролегал к Бинкету, локализуемому на месте Ташкента.
В докладе Д. Г. Зильпер (Ташкент) «Стратиграфия городища Минг-урюк в Ташкенте» говорилось о завершении работ на этом городище и о введении стратиграфической шкалы, позволившей наметить четыре этапа его существования. На первом этапе — IV—V вв. — возникло поселение с плотной застройкой, окруженное мощной оборонительной стеной. Ко второму этапу относится сложение города в VI — начале VII в., когда часть укрепления была превращена в цитадель, а вокруг вырос шахристан. На третьем этапе — в VII—VIII вв. — город достиг расцвета. В это время прослеживается [229] интенсификация жизни на шахристане, на котором возник большой дворцовый комплекс. В конце этого этапа город погибает в пожарах. В XI—XII вв. на месте города возникает поселение, тяготеющее к Бинкету; восточная часть бывшего шахристана превращена в некрополь. Стратиграфия городища Минг-урюк в целом показательна для восточной группы памятников Большого Ташкента — Олтын-тепе, Чильдухтарон-тепе, Таукат-тепе и др.
М. И. Филанович (Самарканд) в докладе «Раскопки Ак-тепе у абразивного завода в Ташкенте» сообщил, что прежними раскопками на Ак-тепе было обнаружено замковое укрепление с донжоном и помещениями различного назначения. Раскопки 1972 г. позволили установить, что укрепление претерпело два строительных периода. На первом — сооружение имело четыре этажа, внешняя стена его была сложена из прямоугольной формы сырцового кирпича, чередующегося с пахсой. Здание было обведено двухъярусной галереей. Ко второму строительному периоду относятся стены и несколько уровней полов на восточном участке террасы. Это интересное по своей архитектуре сооружение существовало в V—VIII вв.
Большое внимание на сессии было уделено также вопросам изучения культов античной Средней Азии. Л. А. Лелеков (Москва) в докладе «К оценке исторических судеб зороастризма в Средней Азии в I тыс. до н. э.» указал, что появление зороастризма в Средней Азии трудно связывать с сако-массагетскими племенами, как это принято в литературе. Ощутимое влияние зороастризма в Средней Азии прослеживается лишь с парфянской эпохи, причем его распространение в Приаралье обязано идеологической экспансии с юга. Всякие же сако-массагетские погребальные ритуалы предшествующего времени следует рассматривать в качестве возможного результата эволюции протоарийской погребальной обрядности, независимо от зороастризма.
X. Ю. Мухитдинов (Душанбе) в докладе «Терракоты Саксанохура» сообщил, что на городище античного времени Саксанохур, расположенном на самом юге Таджикистана, почти полностью вскрыт дворцово-храмовый комплекс, причем алтари храмовых сооружений удивительно близки алтарям Геоксюрского энеолитического святилища в Южной Туркмении. Раскопками гончарного квартала добыт разнообразный керамический материал, в том числе большое число терракотовых статуэток. В соответствии с четырьмя периодами существования античного городища (греко-бактрийский и три кушанских) общая масса терракот делится на четыре группы. Первую, раннюю группу составляют изображения женщины в платье, придерживающей двумя руками у груди зеркало с ручкой или женщины в платье типа хитона с сосудом в правой руке и венком или инвеститурным кольцом в опущенной левой руке. По мнению докладчика, это изображения женского божества, атрибут которого — зеркало, символизирующее солнце, а также счастье. Атрибуты второго типа — венок и кольцо — указывают на категорию власти. X. Ю. Мухитдинов считает эти терракоты изображениями богини любви, плодородия и войны Анахиты. В конце II — начале I в. до н. э. тип терракот изменяется: женские изображения передают предыдущий огрубевший образ божества с зеркалом, мужские — образ всадника-сака в остроконечной шапке, что связано с набегами кочевых племен на Бактрию. В конце кушанской эпохи терракоты становятся более схематичными и среди мужских статуэток появляется еще один тип — изображение всадника в подпоясанном кафтане, иногда с булавой. По мнению докладчика, мужские статуэтки изображают божество или местного героя-предка, а всадник с остроконечным клобуком — тот же образ, но в интерпретации, характерной для кочевников. В обоих типах докладчик видит изображение Ахурамазды. Таким образом, данные коропластики указывают, что в Северной Бактрии уже в III в. до н. э. распространился зороастризм.
Доклад Ш. Р. Пидаева (Самарканд) «Раскопки святилища „ахеменидского" времени на холме Джандавлат-тепе в Северной Бактрии» был посвящен городищу Джандавлат-тепе, самому крупному в Шерабадском оазисе, существовавшему с середины I тыс. до н. э. и, вероятно, одному из провинциальных центров Северной Бактрии. Неподалеку от него расположен небольшой холм, раскопки которого выявили остатки монументального сооружения, возведенного на пахсовой платформе с двумя [230] заглубленными в нее пахсовыми же стенами. На полу сооружения найдены сосуды различной формы, относящиеся к середине I тыс. до н. э. Докладчик трактовал это сооружение как храм огня.
В докладе Г. А. Брыкиной (Москва) «Некоторые вопросы верований древних ферганцев» говорилось, что в ферганской усадьбе Кайрагач раскрыт сакральный комплекс античного времени, где были найдены ритуальные статуэтки и курильницы. Антропоморфные изображения схематичны, стилистически нестандартны и связаны с анимистическими верованиями древнего населения Ферганы. По назначению они делятся на две группы, одна из которых связана с погребальным обрядом, а другая — с заупокойным культом предков, что можно заключить на основании портретного характера ряда скульптур.
Б. Я. Ставиский (Москва) выступил с докладом «Место буддийских институтов в системе древнего города Средней Азии», в котором сообщил, что в соответствии с данными письменных источников о распространении в Средней Азии буддизма археологическими исследованиями открыто множество буддийских памятников, относящихся к кушанскому (I—IV вв.) и раннесредневековому (IV—VIII вв.) времени. Хотя буддизм не был в Средней Азии государственной религией, он играл заметную роль как в древности, так и в раннем средневековье. Раскопки па Кара-тепе, Зурмале и Ваяз-тепе в Термезе дают представление о месте буддийских памятников в жизни среднеазиатского города. Входящие в систему буддийских центров храмы, святилища, ступы, культовая скульптура и росписи предназначались и для монахов, и для горожан — поклонников буддизма. Большие размеры всех трех буддийских центров указывают на значительное число прихожан. В буддийских монастырях Термеза, возможно, велось обучение населения грамоте и светским наукам, как это имело место в Индии и Китае. Экономическое и правовое положение буддийских монастырей в Средней Азии пока неясно, однако наличие изображения в святилище близ Дальверзин-тепе местного владыки с семьей в числе донаторов может указывать на поддержку их городскими верхами.
Л. И. Альбаум (Самарканд) в докладе «Буддийский храмово-монастырский комплекс Фаяз-тепе» указал, что объединение различных областей Средней Азии в рамках кубанского государства способствовало сближению и взаимообогащению ряда культур, торговому и культурному обмену, что вызвало значительный рост городов. В государстве кушанов, отличавшихся большой веротерпимостью, самой распространенной религией был буддизм. Поэтому изучение культовых центров способствует углублению наших представлений об идеологии кушанского общества. Одним из буддийских центров Термеза был храмово-монастырский комплекс па Фаяз-тепе, состоящий из трех частей: основного храмового комплекса со ступа* и святилищем, монастыря и хозяйственных зданий. Раскопками в святилище обнаружены росписи и скульптура. Особенно интересен горельеф с изображением Будды, сидящего под священным деревом Бодхи, с маленькими фигурками стоящих по обе стороны монахов. Это одна из самых ранних триад, широко распространенных позднее в Китае и Японии. Предварительная датировка комплекса — I—III вв.
Ряд сообщений касался различных сторон археологии Средней Азии античного времени. Доклад Б. Уракова (Самарканд) «Керамические комплексы Кызылкыра и Сеталака» был посвящен памятникам античного времени Сеталак I, II и Кызылкыр, расположенным в 45 км к северо-западу от Бухары и представляющим собой укрепления, возведенные на границе Бухарского оазиса, с выросшими вокруг них поселениями. В процессе раскопок был найден большой керамический материал, основные типы которого составляют плоскодонные хумы с отогнутым венчиком, широкие открытые чаши с загнутыми вовнутрь краями, шаровидные фляги, кувшины и разных форм горшки. На Кызылкыре найдены также сосуды с изображениями бараньей головы, а также украшенные аналогичным образом ручки сосудов. Керамика, связанная с первым строительным периодом, относится ко II в. до н. э. — II в. н. э. (ранняя дата подтверждается монетой Гиркода от 188 г. до н. э.), керамика второго строительного периода — к II—V вв. [231]
Б. А. Тургунов (Ташкент) выступил с докладом «Древние шахматы в Средней Азии». В литературе распространено мнение о том, что шахматы появились в VI в. до н. э. в Индии, откуда проникли в Иран, затем в Среднюю Азию, арабские страны и Европу. В Средней Азии на Афрасиабе, Мунчак-тепе близ Термеза и в Хульбуке были найдены шахматные фигурки, относящиеся к VI—VIII и XVI вв. Однако в 1972 г. при раскопках городища Дальверзин-тепе в Сурхандарьинской области на полу одного из помещений были найдены шахматные фигурки из слоновой кости, а в засыпке над фигурками — монета II в. н. э. В свете этих находок несколько терракот, обнаруженных в 1965 г. на Айртаме и датируемых I—II вв. н. э., могут быть определены как шахматные фигуры.
В заключение данного обзора остановимся на работе секции античной археологии. Т. М. Арсеньева (Москва) в докладе «Работы Нижнедонской экспедиции в 1971—1972 гг.» сообщила об исследованиях, проводившихся на ряде участков четырехугольника Недвиговского городища и на городском некрополе. На юго-западном участке городища вскрыты два продольных помещения, функционировавшие соответственно до середины III и рубежа IV—V вв. н. э., с большим количеством разнообразных находок. На западном участке вскрыты остатки домов конца IV — начала V в. н. э., часть стен имеет закругляющуюся конфигурацию. В центре городища вскрыты слои последнего периода существования Танаиса. Здесь найдены жернова, зерновые ямы, огромное количество черепицы в слое II—III вв., на других раскопах встречавшейся редко. На некрополе случайно обнаружен богатый погребальный инвентарь II в. н. э.
В докладе Н. Л. Грач (Ленинград) «Работы Нимфейской экспедиции в 1972 г.» говорилось о раскопках на шести объектах в южной и юго-западной частях городища, где предположительно находилась древняя гавань, затопленная морем. На самом берегу под водой были обнаружены два помещения эллинистического времени и заполнение из керамики. К югу от городища, в плавнях, гавани не было, как предполагали ранее, поскольку тут найдено много материала различного характера, т. е. в древности здесь была суша. Раскопки участка у подножия плато дали обильный керамический материал IV в. до н. э., в том числе более 300 фасосских, синопских, гераклейских и других клейм. Раскопки во впадине у плато обнаружили мощный культурный слой. На глубине 6 м здесь были найдены остатки монументального сооружения VI—V вв. до н. э. В центре городища вскрыты остатки большого сооружения второй половины V в. до н. э., перекрытые кладками эллинистического и римского времени. Найдены также две винодельни IV в. до н. э.
М. М. Кубланов (Ленинград) в докладе «Новые памятники некрополя Илурата» рассказал о раскопках на илуратском некрополе. В итоге выделено четыре типа погребальных сооружений: 1) каменные вырубные склепы; 2) камерные склепы; 3) вырубные сводчатые склепы; 4) склепы из массивных (до тонны весом) блоков с полуцилиндрическим сводом. Раскопками 1972 г. в южной оконечности некрополя, относящегося ко II—III вв. н. э., были вскрыты памятники всех групп. Обнаружены детское погребение первой половины III в. в каменном ящике, камера с лежанкой; на козырьке свода камеры находится медальонное изображение бородатого мужчины, возможно хтонического божества. Раскрыта площадка с двумя огромными кострищами, насыщенными большим числом предметов. Открыт каменный склеп из больших квадров, на стенах которого вырублены кресты. По найденному материалу склеп датируется III — началом IV в. н. э. Склеп использовался дважды, черты христианского культа относятся к началу IV в. В Илурате христианский комплекс, причем столь ранний, встречен впервые. Среди вещей в склепе найден золотой перстень с греческой надписью.
В докладе О. Д. Лордкипанидзе (Тбилиси) «Раскопки Вани в 1972 г.» сообщалось, что в 1972 г. на центральной и нижней террасах Вани открыты ямы неизвестного назначения, вырубленные в скалистом массиве. Найдены различные керамические материалы. В числе раскрытых кладок есть стена из хорошо обтесанных каменных блоков. Раскопанные участки относятся к IV—III вв. до н. э.
В докладе Ф. Л. Останова и Ф. А. Ибрагимова (Баку) «Результаты археологических работ Нюзинского отряда в 1972 г.» говорилось, что до 1972 г. на исследуемом [232] памятнике было обнаружено четыре групповых захоронения. В 1972 г. раскрыто 11 групповых захоронений с обширным, очень оригинальным материалом конца II в. до н. э. — I в. н. э. Обнаружен клад из 36 серебряных монет при скорченном погребении+ 36 керамических сосудов и ряд различных украшений. Монеты представляют собой подражание монетам Александра Македонского местной чеканки. Оригинальной формы сосуды характерны для местной албанской культуры античного времени. Интересно проявляющееся в материальной культуре эллинистическое влияние на местные традиционные типы.
Б. Г. Петерс (Москва) в докладе «Исследование античного поселения в Восточном Крыму у с. Михайловка» рассказал, что в данном районе проводилось изучение как самого поселения, так и его округи. Открыты следы древних клеров, нарезка которых проводилась дважды. Участки площадью 10,2 га связываются докладчиком с переселением каллатийцев на Боспор. На поселении открыто пять слоев. Первый относится к эллинистическому времени, второй — к I в. до н. э., к третьему слою принадлежит вскрытая сельскохозяйственная усадьба клера, представляющая собой в плане фигуру, близкую к квадрату со стороной примерно в 30 м, с мощной фортификационной системой, хозяйственными и жилыми помещениями внутри; усадьба существовала в I — начале II в. н. э. Четвертый слой с различными помещениями хозяйственного и жилого назначения относится ко II—III вв. н. э., пятый слой — средневековый.
Доклад Ф. И. Тер-Мартиросова (Ереван) «Терракоты из Арташата и Армавира» был посвящен раскопкам столичных городов Армении античного времени — Арташата и Армавира, где найдено несколько терракотовых статуэток позднеэллинистического времени. Одна из них изображает женщину с ребенком. В античной коропластике статуэтки такого типа изображали Кибелу-Деметру; в Армении такое изображение, вероятно, персонифицировалось в качестве богини Анаит, культ которой близок культу Кибелы. Второе изображение — лютнистка — имеет аналогии в Передней Азии, где подобные статуэтки бытовали до средневековья. В третьей терракоте предположительно (вследствие плохой сохранности) докладчик видит изображение богини с факелом Гекаты. Еще две статуэтки из Армавира изображают коленопреклоненного мужчину, одна из них сработана в местной манере, другая — в эллинистической; предположительно они могут быть связаны с солнечным культом. Формально-стилистические и типологические особенности данных терракот предполагают их местное изготовление и наличие в столице Армении двух коропластических мастерских, одна из которых развивала местные традиции, другая восприняла эллинистические влияния.
И. Г. Шургая (Ленинград) выступил с докладом «Исследования Илурата в 1972 г.». Основной задачей работ 1972 г. было исследование градостроительной системы этого позднеантичного города-крепости. С этой целью на пересечении основных продольной и поперечной улиц был заложен новый участок. Открыта площадь небольших размеров с хорошим обзором в четырех направлениях. Продольная улица имеет в ширину 5 м, поперечная — до 4,5 м. Раскопаны два из четырех выходящих на площадь углов кварталов. Один из этих углов принадлежал к хозяйственному помещению, другой — возможно, культовому, так как в нем не было найдено никаких хозяйственных объектов, 4 в загородке, присыпанной золой, были найдены две фигурки богини и сосуд на четырех ножках.
В докладе А. Н. Щеглова (Ленинград) «Работы Тарханкутской экспедиции в 1972 г.» сообщалось, что в окрестностях Ярылгачской бухты в силу благоприятных природно-географических факторов в IV—III вв. до н. э. образовался своеобразный земледельческий «микрорайон», входивший в херсонесскую хору. Исследование этого объекта носило комплексный характер и велось пятью группами — разведочной, усадебной, курганной, геофизической и палеогеографической. Разведками обнаружена еще одна сельскохозяйственная усадьба Панское III и остатки поселения того же времени. На поселении Панское I производились раскопки сельскохозяйственной усадьбы IV—III вв. до н. э. Раскрыты 30 помещений, въездные ворота, частично расчищен внутренний двор. Выяснены общая планировка усадьбы, история строительства, назначение помещений. Исследован также курганный некрополь второй половины IV — [233] начала III в. до н. э. Геофизические работы позволят в будущем составить карту строительных остатков без производства раскопок, что сделает археологическое исследование более эффективным. Палеогеографические исследования позволят реконструировать растительный покров местности и ее естественную историю. Можно полагать, что в древности уровень моря был ниже, бухта имела иные очертания, ландшафт местности включал развитую систему балок с затопленными устьями, на склонах которых, видимо, и были расположены античные сельскохозяйственные поселения.
И. В. Яценко (Москва) в докладе «Раскопки на городище Чайка в 1972 г.» говорила о раскопках поселения, расположенного у санатория «Чайка», и могильника у деревни Заозерское, возникшего на месте каменоломен, снабжавших поселение камнем. На поселении открыто 12 жилых и хозяйственных помещений, мощенные камнем дворики. Находки включают в основном лепную и гончарную керамику I в. до н. э. — I в. н. э. На могильнике вскрыты два кургана. Центральное погребение одного из них оказалось разграбленным; захоронения датируются IV—III вв. до н. э. и синхронны греческому поселению. Под полой другого кургана найден выстроенный в каменоломне склеп с материалом I в. до н. э.— I в. н. э.; найденные захоронения — первые из числа синхронных скифскому поселению. Использование склепа скифами — вторично, построен он был в предшествующее время греками.
Работа сессии прошла на высоком научном уровне. Одной из самых интересных секций была теоретическая, в которой был заслушан ряд докладов о теории и методике археологических исследований. Сессия показала, что в наши дни ведется широкое изучение Средней Азии. Значительную роль в исследовании памятников Средней Азии играют местные кадры, и с каждым годом роль их возрастает.
Для участников сессии был организован ряд экскурсий. Поездки в Бухару, Шахрисябз, Пенджикент, к памятникам античного и средневекового Самарканда — все это позволило участникам сессии воочию познакомиться с богатейшим культурным наследием Средней Азии.
Вестник древней истории, № 3, 1974 г.
[1] См. заметку об этой сессии: Л. Р. Розенфельд, З. П. Соколова, Археологические и этнографические исследования 1972 г., «Вестник АН СССР». 1973, вып. 8, стр. 87-95.
[2] При составлении рефератов по ряду освещенных в данном обзоре докладов, хронологически ограниченных I тыс. до н.э. — первой половиной I тыс. н.э., были использованы авторские тезисы из сб. «Тезисы докладов сессии, посвященной итогам полевых археологических исследований 1972 года в СССР», Ташкент, 1973.
* так — HF.
+ Вероятно, здесь выпала строка — HF.
С 10 по 14 апреля 1973 г. в Самарканде проходила сессия, посвященная итогам полевых археологических и этнографических исследований 1972 г. Сессия была организована Отделением истории АН СССР, Отделением истории, языкознания и литературоведения АН УзССР, Институтом археологии АН СССР, Институтом археологии АН УзССР, Институтом этнографии АН СССР и Институтом истории АН УзССР.
С приветственным словом к собравшимся обратились академик-секретарь Отделения истории, языкознания и литературоведения АН УзССР М. К. Нурмухамедов, секретарь Самаркандского обкома КПСС М. У. Тагаев и академик Б. А. Рыбаков.
На заседании объединенной сессии Отделения истории АН СССР и Отделения истории, языкознания и литературоведения АН УзССР были заслушаны доклады Ю. В. Бромлея и С. И. Вайнштейна «Этнос и культура», Т. А. Жданко «К проблеме традиций и инноваций в быту народов СССР», В. М. Массона «Процесс урбанизации в древней истории Средней Азии», Г. А. Пугаченковой «Исследования и открытия Узбекской искусствоведческой экспедиции в 1972 г.», С. А. Плетневой «Половецкие каменные изваяния».1
В докладе Ю. В. Бромлея и С. И. Вайнштейна (Москва) были рассмотрены вопросы соотношения этноса и культуры, этноинтегрирующие и этноразграничительные функции культуры на разных этапах развития этносов, закономерности формирования этнической специфики культуры. Разные компоненты культуры, по мнению авторов доклада, несут далеко не одинаковую этническую нагрузку, причем последняя различается у отдельных народов и меняется на разных этапах развития этноса, подчиняясь определенным закономерностям. Этническая специфика наименее связана с утилитарно-производственными функциями материальной культуры и наиболее — с ее эстетическими свойствами. В культуре отдельных этносов авторы выделяют историко-генетические слои, образование которых идет двумя путями: спонтанным (эндогенным), обусловленным развитием производительных сил в определенной природной среде, и диффузным, имеющим несколько различных форм, каждая из которых была подробно охарактеризована. Наряду с историко-генетическим был рассмотрен пространственный аспект данной проблемы, проанализирован характер взаимодействия хозяйственно-культурных типов и историко-этнографических общностей различного уровня в процессе формирования этнической специфики культуры. Кроме историко-этнографических провинций и областей, авторы выделили также более мелкие историко-этнографические районы и показали их основные особенности. Для выделения этнических общностей прошлого на основании изучения опредмеченных форм культуры, по мнению докладчиков, наиболее существенны те специфические черты культуры, которые наименьшим образом поддаются межэтнической диффузии, причем особенно важно разграничение передачи культуры на основе зрительной и устной традиции. Теоретические положения доклада были проиллюстрированы конкретными примерами из этнографии народов мира.
Т. А. Жданко (Москва) в своем докладе подчеркнула, что этнические традиции (в том числе национальные) изучаются этнографами в связи с этническими процессами консолидации, ассимиляции и сближения социалистических наций и народностей. Советские этнографы, в соответствии с разработанной В. И. Лениным проблемой неоднозначности социально-классового содержания традиций и их идейной направленности, различают две основные группы этнических традиций — консервативные и прогрессивные. Если первые, противоречащие основным условиям советского образа жизни, неизбежно обречены на исчезновение, то последние, представляющие лучшие [142] стороны культурного наследия народов СССР, вошли в фонд современной социалистической культуры. После Октябрьской революции возникают, кроме того, новые традиции, порожденные социалистическим строем, им принадлежит большая роль в развитии общесоветских черт культуры и быта народов СССР. Доклад был построен на этнографическом материале, охватывающем многие народы Средней Азии, Кавказа, Крайнего Севера, Сибири.
Далее археологи и этнографы работали раздельно. Заседание Ученого совета Института этнографии АН СССР и Института истории АН УзССР началось с доклада С. А. Арутюнова и Н. Н. Чебоксарова (Москва) о специфике этнических процессов в странах, освободившихся от колониальной зависимости. Авторы отметили, что в большинстве стран Азии и Африки процессы национальной консолидации усложнены пестротой этнического состава, многоукладностью хозяйства, своеобразием классовой структуры. Одна из важнейших проблем консолидации — проблема языка. Авторы отметили, что существуют несколько путей ее решения: либо развитие соответствующего литературного языка до уровня общенационального и общегосударственного, либо параллельное развитие как нескольких местных языков, так и временное использование европейского, унаследованного от колониального прошлого. Важное значение имеют государственно-политические и экономические факторы этнической консолидации.
Т. А. Трофимова (Москва) изложила предварительные выводы обследования краниологических материалов из могильника Тумек-Кичиджик (Северная Туркмения). Обнаруженный в могильнике палеоантропологический материал хронологически неоднороден. По мнению автора, неолитическое население имеет явно местное происхождение в отличие от пришлого населения Куюсайской культуры (VII—VI вв. до н. э.). Черепа эпохи античности (I в. до н. э. — I в. н. э.), имевшие незначительную монголоидную примесь, характеризуют другую этническую общность. Эти черепа близки к черепам из могильника Туз-Гыр, предположительно определяемым как аланские.
В докладе Ф. А. Арипова (Ташкент) освещались вопросы этнографического изучения быта и культуры рабочих-узбеков. Подчеркнув большие успехи узбекских ученых в этом направлении, автор призвал этнографов уделять больше внимания этой важной проблеме.
Доклад А. В. Оськина (Москва) был посвящен наскальным изображениям, обнаруженным и изученным отрядом Хорезмской археолого-этнографической экспедиции Института этнографии АН СССР в 1972 г. в горном массиве Букантау (внутренние Кызылкумы). Докладчик, сопровождая текст показом диапозитивов, охарактеризовал технику исполнения, техническую стилистику, характер рисунков, а также сюжеты петроглифов, отметив их хронологическую взаимозависимость. Основную массу изображений, особенно богато представленных в долине колодца Кырбукан, докладчик датировал второй половиной I тыс. до н. э. — началом (до середины) в. н. э.
Р. Ф. Итс (Ленинград) выступил с докладом «Роль полевых исследований в университетской подготовке этнографических кадров». Он поставил вопрос о необходимости тесного сотрудничества кафедр этнографии с научно-исследовательскими учреждениями АН СССР и академий наук союзных республик для оказания материальной (прием студентов-практикантов в свои экспедиции) и научной (руководство практикой) помощи в подготовке студентов-этнографов.
Второе заседание Ученого совета открылось докладом О. А. Ганцкой и Л. Н. Терентьевой (Москва) «Проблемы исследования семьи в СССР». Отметив большой вклад, внесенный этнографами в изучение этой проблематики, авторы подчеркнули, что в условиях советского многонационального государства семья выступает одновременно объектом и субъектом этнических процессов: с одной стороны, как носитель своеобразных этнических определителей, а с другой, — как один из решающих факторов формирования личности.
С. И. Мирхасилов (Ташкент) сделал обзор основных направлений этнографических исследований в Узбекистане. Автор отметил, что за годы Советской власти было написано немало работ, посвященных этнографии Узбекистана, подготовлены высококвалифицированные национальные кадры этнографов. В 1973 г. сектор этнографии Института истории АН УзССР разделился на два сектора — исторической этнографии (досоветского периода) и этнографии Узбекистана советского периода. Это позволит, по мнению докладчика, расширить масштабы исследований как по этнической истории и традиционной культуре, так и по проблемам социалистического переустройства быта и культуры рабочего класса и колхозного крестьянства и по современным этническим процессам.
X. Т. Ташев (Ташкент) в своем сообщении дал характеристику земледелия в низовьях Зеравшана в конце XIX — начале XX в. (этот район в то время входил в состав Бухарского ханства). Отметив ведущую роль зерновых культур, автор подчеркнул также большое значение хлопководства, садоводства, виноградарства и бахчеводства.
Л. И. Лавров (Ленинград) посвятил свой доклад исследованию этнических и культурных связей Кавказа со Средней Азией и Казахстаном. Он отметил, что в производственных навыках, материальной культуре, социальных институтах, фольклоре, народном искусстве и верованиях народов Кавказа прослеживается влияние Средней [143] Азии и Казахстана; без учета этих материалов нельзя заниматься этнографией многих народов Кавказа, в частности, тюркоязычных, а также осетин.
Во время сессии работали пять этнографических секций: «Проблемы этнографии народов Средней Азии», «Современные этнические процессы у народов СССР», «Этногенез и этническая история народов СССР», «Традиции и инновации в развитии материальной культуры и быта народов СССР», «Этнографические аспекты изучения духовной культуры народов СССР».
На трех заседаниях секции «Проблемы этнографии народов Средней Азии» было заслушано 23 доклада. Кроме того, одно заседание было отведено обсуждению работы над историко-этнографическим атласом Средней Азии и Казахстана, информация о котором содержалась в докладе Т. А. Жданко.
М. Г. Рабинович (Москва) посвятил свой доклад рассмотрению некоторых вопросов методики ареальных исследований в связи с работой над историко-этнографическими атласами. Автор подчеркнул особую эффективность введения методов количественных показателей, наложения ареалов, сопоставления ареалов во времени, метода динамических ареалов для выявления причин возникновения, развития и взаимодействия явлений материальной и духовной культуры.
К. Ниязклычев и А. Джикиев (Ашхабад) в докладе «К этнографии ранних туркмен Ахальского оазиса» привели сведения о сложении этнического состава Южного Туркменистана, в частности, о двух этнографических группах туркмен — анаули и мехинди.
Доклад Н. О. Турсунова (Ленинабад) был посвящен характеристике этнического состава населения городов Северного Таджикистана в конце XIX — начале XX вв.
Анализ хозяйственно-культурных традиций населения восточной Бухары в конце XIX — начале XX вв. был дан в докладе Б. X. Кармышевой (Москва), которая подчеркнула, что причины многообразия хозяйственных типов следует искать не только в разнообразии природных условий и традиций населения, но и в глубоком хозяйственно-культурном взаимовлиянии разных этнических групп.
В докладе Б. 3. Гамбурга (Ленинград) на основании изучения литературного материала и коллекций центральных и местных музеев была дана классификация узбекских земледельческих орудий. Докладчик выделил два комплекса орудий — северо-восточный (ташкентско-ферганский) и северо-западный (хорезмский). Кроме того, автор выделяет «южную» контактную зону, для которой характерно бытование орудий обоих комплексов. Докладчик предположил, что в названных комплексах проявляются традиции земледельческих культур древних этнических общностей, сложившиеся в определенной экологической среде.
В. П. Курылев (Ленинград) изложил опыт типологической классификации скотоводческого хозяйства у казахов в конце XIX — начале. XX в., предпринятой в связи с подготовкой атласа народов Средней Азии и Казахстана. Отметив, что в исследуемый период у казахов сложились три основных типа скотоводства — кочевое, полукочевое и оседлое — докладчик выявил зависимость между типом скотоводства и такими факторами, как состав стада, тип жилища, характер пищи, распространение земледелия.
Результаты совместной работы сотрудников Института этнографии АН СССР и Института археологии АН УзССР по исследованию традиционных навыков орошения в бассейнах реки Кашкадарьи и среднего течения р. Заравшан были доложены Б. В. Андриановым (Москва). Автор отметил большое разнообразие приемов орошения и гидротехнических сооружений. Проведенные аэровизуальные рекогносцировочные наблюдения существенно дополнили наземные исследования по ирригация этого района. И. Мухиддинов (Душанбе) в своем докладе отметил, что для поливного земледелия западного Памира было характерно сочетание крайне простых гидротехнических сооружений с высокоразвитой техникой полива, отражающей специфические этнографические особенности земледельческой культуры каждой из народностей Западного Памира.
В докладе Б. А. Калоева (Москва) прослежены некоторые параллели в горном земледелии у народов Северного Кавказа и Средней Азии. По мнению докладчика, сходные черты в горном земледелии исследуемых регионов (проявляющиеся в сельскохозяйственных процессах, орудиях, возделываемых культурах и т. д.) обусловлены не только сходством географических и социальных условий, но и древними культурными связями.
А. Оразов (Ашхабад) в докладе «Обработка молочных продуктов у туркмен в XIX в.» рассказал о традиционных способах производства, хранения и употребления молочных продуктов и коснулся обычаев и обрядов, связанных с ними. Докладчик отметил, что в XIX — начале XX в. у разных этнических групп туркмен не было существенных различий в приемах приготовления молочных продуктов.
В докладе Т. Ташбаевой (Ташкент) «Из истории аренды (ижора) и товарищества (ширкат) в сельском хозяйстве дореволюционного Узбекистана» разбирались вопросы денежной и натуральной аренды. Докладчица отметила, что зачастую ширкат являлся скрытой формой байской эксплуатации дехкан.
А. Н. Жилина (Москва) подтвердила существование в недавнем прошлом древних архаических черт в жилище оседлого населения Средней Азии. Автор сделала вывод о том, что широкое распространение архаического типа жилого дома свидетельствует [144] об общности этнических и хозяйственных процессов, происходивших среди земледельческого населения Средней Азии в течение длительного времени.
Одежде сельского населения Узбекистана (на примере Кашкадарьинской области) был посвящен доклад X. Исмаилова (Ташкент). Подробно охарактеризовав традиционный костюм населения, докладчик остановился на новых явлениях: распространении унифицированных форм национальной одежды, одежды фабричного производства т. д.
В сообщении М. В. Сазоновой (Ленинград) была прослежена связь между древними социальными институтами и некоторыми элементами мужской одежды узбеков Хорезма. Деление на возрастные группы, сохранявшееся до недавнего времени, нашло отражение в одежде, в частности в ношении пояса, форме и материале головного убора.
Л. М. Варданян (Ереван) в докладе «Сопоставительный анализ армянских и среднеазиатских мужских объединений» показала сходство между армянскими (и шире — кавказскими) мужскими союзами и их среднеазиатскими аналогами, а также различия между ними, вызванные конкретными историческими условиями.
Ф. А. Арипов (Ташкент) в своем докладе изложил результаты первого анкетного исследования структуры и численности семей рабочих-узбеков в Бухаре, Фергане и Бекбаде. Собранные данные позволили сделать выводы об интенсивном процессе раздела больших семей, преобладании малых семей, росте числа межнациональных браков.
Новый материал по свадьбе и свадебным обрядам узбеков-карамутов приведен в докладе К. Тайжанова и X. Исмаилова (Ташкент). Авторы выявили ряд специфических особенностей, характерных именно для этой этнографической группы узбеков, а также отметили формирование новых, советских свадебных обрядов.
М. Хамиджанова (Душанбе) посвятила свой доклад исследованию архаических форм погребальных обрядов таджиков верховьев Заравшана и Нурека. В погребальном обряде таджиков выявлены элементы древней, домусульманской обрядности.
Р. О. Варданян (Ереван) в докладе «Батман (ман) как основная единица веса (по материалам Закавказья и Средней Азии)» рассказал о своих исследованиях, в результате которых ему удалось установить, что «батман» был не только мерой веса, но и мерой объема сыпучих тел и единицей измерения поверхности земли. Автор явил локальные различия в величине батмана, а также ареалы его распространения.
В докладе Н. С. Королевой (Москва) освещались основные направления современного развития народных художественных промыслов в республиках Средней и Казахстана. Производству узорных войлоков, занимавшему значительное место в хозяйстве туркмен, посвятила свое сообщение Г. П. Васильева (Москва). Докладчица отметила глубоко национальный характер орнаментики, бытование локальных орнаментальных мотивов. Н. Н. Ершов (Душанбе) в своем докладе «Гиссарская алача» остановился на характеристике ныне угасшего ткацкого промысла таджикского селения Каратаг — изготовления шелковой ткани «алача». В докладе И. Мезурновой (Душанбе) «Набойка Ура-Тюбе» характеризовалась технология одного из самобытнейших промыслов Северного Таджикистана — производства набивных хлопчатобумажных тканей.
На заседании секции «Современные этнические процессы у народов СССР» были заслушаны семь докладов. М. Н. Губогло (Москва) в докладе «Язык в коммуникациях многонационального общества» подчеркнул, что этнолингвистические процессы — составная часть этнических процессов. Докладчик выделил три направления в области дальнейших этнолингвистических исследований: синтаксическое, семантическое и прагматическое.
Т. В. Станюкович (Ленинград) рассказала, как на основе изменений в области экономики и культуры в советский период происходили изменения в расселении материальной культуре (жилище, одежда, пища) у народов Средней Азии и Казахстана, каковы были их темпы и направленность, связь с урбанизацией населения, этническими процессами. Т. В. Станюкович сделала интересный вывод о перерастании национальных особенностей в зональные.
Л. Ф. Моногарова (Москва) на конкретном материале показала, что у припамирских народностей межэтнические браки не играют существенной роли в процессах сближения их с таджиками и возникновения у них национального самосознания как «памирских таджиков». В данном случае определяющим фактором в консолидационных процессах являются социально-экономические условия.
В докладе А. М. Решетова (Ленинград) были показаны основные тенденции в направления этнических процессов у дунган — новой, сложившейся в советское время социалистической народности. Э. А. Керимов (Баку) нарисовал общую картину этнических процессов в Азербайджане по статистическим данным и полевым материалам. Он отметил сложный этнический состав народов, населяющих Азербайджан, и остановился на особенностях их этнического развития, уделив особое внимание этнолингвистическим проблемам. В докладе Э. Р. Соболенке (Минск) «Влияние миграционных процессов на сельскую семью (по материалам Белоруссии)» были обобщены материалы анкетного обследования. Методике изучения современных этнических процессов у малых народов Крайнего Севера был посвящен доклад З. П. Соколовой (Москва). Отметив важность дальнейшего совершенствования методологии в области [145] изучения этнических процессов у народов этого региона, докладчица подчеркнула необходимость учитывать особенности расселения, численности, культуры и быта народов Севера.
Члены секции «Этногенез и этническая история народов СССР» прослушали 12 докладов. А. М. Хазанов (Москва) в докладе «Принципы периодизации история кочевых обществ евразийских степей» остановился на различных точках зрения на эту проблему и предложил свою периодизацию, основанную на установленном этнографами (С. П. Толстов, Т. А. Жданко, Б. X. Кармышева) факте постоянно существовавших тесных связей между кочевниками и земледельцами.
В докладе В. А. Никонова (Москва) «Этногенез народов Средней Азии и ономастика» на широком фактическом материале было показано, что собственные имена могут служить ценным источником для решения проблемы этногенеза народов Средней Азии.
О древних этнокультурных связях Западного Кавказа и Малой Азии рассказал Ш. Д. Инал-Ипа (Сухуми). Он привлек широкий сравнительный материал по лингвистике, этнонимии, топонимии, антропологии, археологии и этнографии.
Доклад А. А. Лебедевой (Москва) был посвящен этническим связям русского населения южных районов Западной Сибири с соседствующими народами.
Л. С. Толстова (Москва) в докладе «Исторический фольклор узбеков и каракалпаков Хорезма как источник для изучения ранних этапов этногенеза этих народов» проанализировала данные фольклорных записей, сделанные ею в 1960-х — начале 1970-х гг. у узбеков-митаков Самаркандской обл. УзССР, узбеков Хорезмской обл. УзССР и каракалпаков отдельных районов Каракалпакской АССР. Она показала, как в фольклоре этих народов отражаются их исторические судьбы.
Т. К. Ходжайов (Самарканд) и В. Н. Ягодин (Нукус) рассказали о начале палеодемографических исследований на территории Средней Азии. На примере археологического комплекса Миздахкан, расположенного близ Ходжейли, докладчики проследили палеодемографические изменения с III по XIV вв. н. э.
Ю. С. Гаглойти (Цхинвали) прочел доклад «Скифско-осетинские этнографические параллели». Он отметил, что в культуре осетин прослеживаются пережитки и отголоски скифских обычаев, верований и обрядов, сохранившиеся главным образом в нартском эпосе.
На материалах Всесоюзной переписи 1970 г. и этнографической экспедиции 1972 г. был построен доклад Н. В. Бикбулатова и С. Н. Шитовой (Уфа) «Особенности этнической истории, культуры и быта башкир Зауралья». Докладчики дали демографическую, социальную и этнокультурную характеристику своеобразной группы зауральских башкир, территориально обособившихся от основного массива этого народа еще в XVIII в. в связи со строительством горных заводов.
X. А. Аллаяров (Ташкент) сделал доклад «Узбекская народная фониатрия». Докладчик продемонстрировал материалы, связанные с исследованиями среди узбекских народных врачевателей, в том числе фониатров, занимавшихся как пением и игрой на одном из народных музыкальных инструментов, так и профилактикой заболеваний голосового аппарата певцов.
В докладе О. Исмагулова (Алма-Ата) были подведены итоги антропологических исследований среди родоплеменных групп Среднего Жуза. Эти данные позволяют заключить, что по основным расоводиагностическим признакам между родоплеменными группами выявлено больше сходства, чем различий. В целом же казахи Среднего Жуза относятся к южносибирскому расовому типу.
На основании сравнения новых палеоантропологических материалов из могильника Кобыстан с данными из других памятников этой территории Р. М. Касимова (Баку) сделала некоторые предварительные выводы, касающиеся этногенеза азербайджанского народа.
В докладе Т. П. Кияткиной (Душанбе) «Черепа эпохи бронзы Таджикистана» были приведены новые материалы, полученные во время полевых исследований.
На отчетно-экспедиционной сессии работала секция «Традиции и инновации в развитии материальной культуры и быта народов СССР». На ней были заслушаны 10 докладов, в которых затрагивались как теоретические, так и практические вопросы (о возрождении забытых промыслов, использовании традиционных производственных навыков и т.д.)
И. С. Гурвич (Москва) на материалах, собранных Северной экспедицией Института этнографии АН СССР, показал роль исконных и заимствованных элементов, а также соотношение новых и традиционных форм в современной культуре народов Крайнего Северо-Востока Сибири — чукчей, азиатских эскимосов и коряков.
В. П. Дарбакова (Элиста) посвятила свое выступление формированию социалистических традиций у калмыков. Докладчица отметила, что, наряду с изживанием отсталых обычаев и обрядов, происходит развитие наиболее прогрессивных национальных традиций, а также зарождение новой социалистической обрядности.
Об изменении быта современного армянского села говорил Ю. И. Мкртумян (Ереван). Его сообщение было основано на материалах, собранных этнографической экспедицией Ереванского университета в северо-восточной Армении. Б. Ж. Баялиева (Фрунзе) в своем сообщении подчеркнула активную роль новых социалистически традиций и обрядов киргизов в изживании пережитков прошлого. [146]
О. И. Макарова (Ташкент) говорила о необходимости возрождения традициях народных промыслов, в частности узбекского производства изделий из тыквы-горлянки.
С. А. Гаджиева (Махачкала) остановилась на характеристике разных форм калыма и приданого у ногайцев в конце XIX — начале XX в. и изживании архаических элементов в их свадебной обрядности. Д. А. Рухадзе (Тбилиси) охарактеризовала системы земледельческих орудий, традиционной агротехники, ассортимента сельскохозяйственных культур Западной Грузии (Колхида).
А. И. Робакидзе (Тбилиси) прочел доклад «Элементы военно-аристократического уклада в общественном быту народов горного Кавказа в прошлом». В докладе содержится интересный материал о постепенном изживании и переосмыслении в прошлом архаических элементов в социальной организации горских народов Кавказа.
Интересный сравнительный материал содержался в докладе Н. Л. Жуковской (Москва) «Взаимодействие кочевнических традиций и урбанистических инноваций в современном быту монголов (по материалам советско-монгольской историко-культурной экспедиции)».
Юбилейной экспозиции Государственного музея этнографии народов СССР был посвящен доклад Д. А. Сергеева (Ленинград). Докладчик подчеркнул, что юбилейная экспозиция отразила расцвет национальных культур народов СССР. Основные положения доклада были богато иллюстрированы.
На двух заседаниях секции «Этнографические аспекты изучения духовной культуры народов СССР» было прочитано 20 докладов.
В докладе «Об историко-этнографическом значении народной поэтической обрядности» В. К. Соколова (Москва) остановилась на вопросах, связанных с характером и особенностями происхождения наиболее древнего пласта народной поэтической обрядности, прежде всего символики. Она отметила, что традиционные устно-поэтические символы непосредственно связаны с обычаями, обрядами, первобытными социальными институтами.
О задачах изучения русского фольклора в национальных республиках говорила З. Померанцева (Москва). Она отметила большую роль взаимодействия устно-поэтического этического творчества разных народов в условиях национальной консолидации, этнической ассимиляции и сближения наций Советского Союза, особенно в регионах со смешанным населением.
Н. И. Савушкина (Москва) прочитала доклад «Значение повторных экспедиций для изучения фольклорно-этнографических особенностей местности». Материалы экспедиций МГУ 1970-1972 гг. на Пинеге и сопоставление их результатов с данными комплексной экспедиции П. С. Ефименко 1927 г. позволили автору проследить изменения в жанрах, выявить их взаимосвязь, местную специфику и традиции.
В докладе И. И. Шангиной (Ленинград) «Мотивы финноугорского фольклора в русской крестьянской вышивке XIX в.» были показаны тесные связи ряда мотивов русской вышивки архаического типа с мотивами русского фольклора, в частности, волшебной сказки (крылатые кони, люди, летящие на птицах, превращение коня в птицу и т. п.), а также с мотивами мифологии саамов, вепсов, карел.
Изучению музыкального народного искусства были посвящены два доклада. Б. Н. Путилов (Ленинград) охарактеризовал творчество черногорских гусляров — хранителей и исполнителей эпоса. Л. С. Христолюбова (Ижевск) построила доклад «Национальное музыкальное искусство в духовной культуре удмуртов» на материалах обследования (более двух тыс. человек городского и сельского населения), проведенного Институтом этнографии АН СССР совместно с Удмуртским научно-исследовательским институтом.
О традиционном хореографическом искусстве коренного населения Северо-Востока Сибири (по материалам экспедиции 1972 г.) рассказала М. Я. Жорницкая (Москва), проиллюстрировавшая доклад интересными диапозитивами. Докладчица рассматривала корякские, чукотские и эскимосские танцы и разделила их на два типа — игровые и обрядовые. М. Я. Жорницкая считает, что в целом хореография коренных народов Северо-Востока Сибири занимает четко очерченный регион (Чукотка, Камчатка, Северо-Восток Якутии), резко отличающийся от якутского региона, в котором господствуют круговые хороводные традиционные танцы.
Э. Е. Фрадкин (Ленинград) рассказал об изображениях на ручках бронзовых кувшинов с территории Средней Азии и Ирана, которые хранятся в отделе Востока Государственного Эрмитажа. Докладчик показал, какими техническими приемами достигается двойное изображение на ручках кувшинов XVIII—XIX вв. (головы льва и человека, слона и человека). Он показал, что это был определенный стилистический прием, свойственный искусству многих народов и отражавший пережитки первобытного мышления в области изобразительного искусства.
Доклад Р. К. Уразмановой (Казань) был посвящен весенне-летнему календарному циклу обрядов и праздников татар. Она доложила результаты работ, проводимых по программе «Этнографического атласа татар». Собранные за последние два года материалы показывают наличие общих черт в весенне-летних обрядах и праздниках различных групп татар.
М. А. Меретуков (Майкоп) в докладе «Брачное помещение у адыгов» остановился на обычае выделять особые брачные помещения для молодоженов и некоторых [147] лиц, находящихся при невесте. Докладчик связывает эти обычаи с определенными социальными институтами. Т. А. Очиаури (Тбилиси) прочитал доклад «Элементы культа воды в свадебном обряде у горцев Восточной Грузии».
П. В. Денисов (Чебоксары) прочел доклад «Культ священного дерева — древо жизни в религии чувашского народа». Рассматривая вопрос о формировании культа священного дерева в религии чувашей, характерного для финно-угорских народов и пришлого тюркоязычного населения, докладчик показал, что большинство обрядов, связанных со священным деревом, восходит к культу растительного тотема, к эпохе материнского рода. В докладе В. Е. Владыкина (Ижевск) «Культ семейно-родовых святынь в дохристианских религиозных верованиях удмуртов» был дан анализ культа «воршуда» у удмуртов, выявлены его истоки, место и роль в общем дохристианское комплексе верований. Докладчик показал также связь института воршуда с материнской родовой организацией.
Доклад Т. X. Мамбетова (Нальчик) «Танец в честь великого бога (об одном языческом обряде адыгов)» содержал описание всенародного праздника с жертвоприношениями, обильным пиршеством, песнями, танцами и состязаниями, существовавшего в VI—XVIII вв. (а в пережиточной форме и в XIX в.),
В докладе А. С. Давыдова (Душанбе) «Некоторые представления, связанные с кабаном, у таджиков» отмечалось двойственное отношение таджиков к этому животному. В докладе О. Муродова (Душанбе) «Духи "пэри" и обряд "пэриталбон" (приглашение пэри) у таджиков средней части долины Заравшана» было дано описание некоторых представлений таджиков, связанных с верой в добрых и злых духов, а также пережитков шаманизма и знахарства. Вере в духов был посвящен и доклад X. Е. Есбергенова (Нукус) «Реликты демонологических представлений у каракалпаков», в котором утверждалась генетическая связь культа пэри (злого духа) в образе женщины с культом богини-матери и культом змеи.
На данных археологии и этнографии был основан доклад О. В. Обельченко (Москва) «Проявления культа огня в курганных погребениях античного Согда», в котором сопоставлялись материалы курганных захоронений античного Согда, связанные с культом огня у народов Средней Азии и Казахстана.
Доклад И. А. Кремлевой (Москва) «Старообрядчество в Заволжской деревне в наши дни (на примере дер. Климово Уренского р-на Горьковской области)» был посвящен важной проблеме изучения современных религиозных верований. Этнографические сведения, собранные в Горьковском Заволжье, дали докладчице возможность показать наиболее характерные черты процесса разложения старообрядчества в одном из районов его традиционного распространения.
Доклад В. А. Маланчук (Киев) был посвящен изучению современного быта украинских колхозников.
Участники Сессии отметили большую ценность новых полевых материалов, собранных докладчиками, подчеркнули возросший теоретический уровень исследований, рекомендовали к скорейшей публикации заслушанные сообщения и доклады.
Для этнографов члены Узбекского Оргкомитета сессии организовали интересную поездку в колхоз «Узбекистан» Пост-Даргомского района. Участники конференции смогли ознакомиться с производственной деятельностью района и колхоза, бытом и культурой колхозников. С обстоятельными докладами о жизни района и деятельности колхоза выступили секретарь райкома А. Т. Кубаева и председатель колхоза С. Ибрагимов. В честь присутствующих был дан концерт узбекской народной музыки и танца, а вечером все были гостями на комсомольской свадьбе.
1 В настоящем сообщении мы остановимся на докладах по этнографии, фольклору и антропологии. См. также тезисы докладов: «Всесоюзное археолого-этнографическое совещание по итогам полевых исследований 1972 г. Тезисы докладов и сообщений по этнографии», Ташкент, 1973; «Тезисы докладов сессии, посвященной итогам полевых археологических исследований 1972 года в СССР», Ташкент, 1973.