Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Археографический ежегодник за 1969 год.
[205] – начало страницы.
OCR Bewerr.

[205]

Дорошенко В.В.
Вспомогательные исторические дисциплины на новом этапе

Успехи вспомогательных исторических дисциплин, примыкающих к археологии, громадны; что же касается трудностей, то это трудности роста. В каждой из упомянутых дисциплин есть свои, специфические проблемы технико-методического характера, сводящиеся к совершенствованию приемов исследования тех или иных памятников. Но есть и проблема общая, вызывающая живой интерес не только специалистов, но и всего коллектива историков. Суть дела, как указал уже В. Л. Янин, состоит «в очевидном и неизбежном переосмыслении целей этих дисциплин». Чем больше успехи, например нумизматики и сфрагистики, тем более становится очевидным, что они не могут и не хотят ограничиться служебными («вспомогательными») функциями, как это было в совсем недалеком прошлом. Сегодня эти науки претендуют на нечто большее — на непосредственное участие в обобщении изучаемого материала и демонстрируют обоснованность этих претензий все чаще и убедительнее. Способность вносить самостоятельный вклад в решение общих проблем гражданской истории, причем в самых разных ее аспектах (экономическом, социальном и политическом), обнаруживают эпиграфика, особенно «берестология», нумизматика (работы И. Г. Спасского), дипломатика (работы С. М. Каштанова) и ряд других источниковедческих дисциплин.

Все это происходит на наших глазах, является новой приметой нашей науки и, как все новое, требует осмысления. Принципиальная важность доклада В. Л. Янина, думается, и состоит как раз в том, что указанное явление не просто фиксируется как «данность» и раскрывается на весьма впечатляющем материале достижений отечественной науки, но обсуждается на методологическом уровне. Дело в конечном счете идет о тесной взаимосвязи двух внешне противоречивых процессов,— с одной стороны, дифференциации отдельных наук об источниках, а с другой,— их интеграции. Самой отрадной чертой происходящей дискуссии о перспективах развития вспомогательных исторических дисциплин мне представляется четкое ощущение этой взаимосвязи.

Надежду и оптимизм вселяет именно то обстоятельство, что сами специалисты указанных дисциплин стремятся к прямому участию в историческом синтезе.

Специализация неизбежна. Но это отнюдь не «неизбежное зло», если специалист в данной, хотя бы и узкой, отрасли знания ориентируется на обобщение. Ценность любого обобщающего исследования определяется не в последнюю очередь источниковедческими моментами — широтой круга источников и, главное, степенью освоения заложенной в них информации. И в этом смысле каждый историк — источниковед. Мастер на все руки? Перспектива столь же унылая, сколь и немыслимая. Вводится в оборот [206] масса новых источников, требующих специальных методов изучения, особых приемов как предварительной обработки, так и собственно исторического анализа и обобщения. В современных условиях формула как бы переворачивается: специалист «от источниковедения» делается ответственным и за исторический вывод, больше того, должен на него покушаться!

Нельзя (и не нужно пытаться) заставить сфрагиста ограничиваться вопросом, кому принадлежит печать. К примеру, печати новгородских посадников мог вставить в контекст истории политических учреждений средневековой Руси только специалист, в данном случае — сам В. Л. Янин. Точно так же о денежном обращении на Руси в XIV—XVI вв. смогут сказать новое слово прежде всего нумизматы. И если эта проблема пока только поставлена (вдруг оказалось, что мы о ней знаем, в сущности, мало), то залог ее разрешения — именно в специальном подходе со стороны самой нумизматики, формулирующей свою задачу шире, чем раньше: изучение монеты как продукта ремесла и как средства денежного обращения, «восстановление полной картины развития монетных систем средневековой Руси».

Представители так называемых вспомогательных исторических дисциплин на наших глазах превращаются из производителей «полуфабрикатов» в историков, в самом полном значении этого слова. И этот процесс, конечно, заслуживает поддержки. Всех нас, независимо от «цеховой» принадлежности, объединяют проблемы, в конечном счете, истории общества. Именно социальный аспект любого явления, отраженного в памятнике (каких бы специфических средств, «техники и процедур» ни требовало его изучение), интересует нас прежде всего, с начала и до конца.

Позволю себе привести ряд «прибалтийских» примеров, симптоматичных в том смысле, что изучение многих проблем гражданской истории (в первую очередь социально-экономической) требует, что ни на есть прямого участия вспомогательных исторических дисциплин. Имею в виду не просто помощь с их стороны (и даже не роль «отдела технического контроля», как выразилась на этот предмет А. Д. Люблинская), но именно непосредственное участие в разработке вопросов истории, включая и исторические выводы. Некоторые из этих примеров действительно обнадеживающие.

В статьях Г. А. Енша о водяных знаках на латвийской бумаге заметно стремление изучать столь специальный вопрос не только с позиций традиционного филиграноведения (облегчение датировки исторических документов), но и в тесной связи с развитием бумажного производства на территории Латвии в XVII—XIX вв. (история фирм). Работы А. Н. Молвыгина и Р. Цеплите по нумизматике ставят изучаемый материал (монеты XIII— XVII вв.) в связь с ростом товарно-денежных отношений в хозяйстве страны, с усилением роли денежного обращения.

Принципиально новой — в смысле подхода к исследованию проблем метрологии феодальной эпохи — представляется и попытка Я. К. Земзариса выявить значение «мер» и «сверхмер» как средства для усиления эксплуатации крепостного крестьянства в XIII—XVI вв. Ломая в своих интересах традиционные меры объема, веса, длины и т.д., требуя от крестьян внесения феодальных повинностей в мерах повышенной емкости (например, в «сельских» пурах, существенно больших, чем «рижские» пуры) и вводя всякого рода «надбавки», помещики навязывали крестьянам свою «метрологию», явно рассматривая ее как орудие классового господства. Собственную метрологическую систему отстаивал практически каждый из городов Прибалтики. Поскольку на рынке встречались помещики и крестьяне, купцы и ремесленники, в борьбу вокруг мер включались все названные сословия и, кроме того, органы государственной власти. Разница в содержании, например, такой единицы, как ласт (мера зерна) в Риге или Ревеле, отражала конфликты между поставщиками товарной продукции (дворянство) и ее покупателями (горожане), также как и соперничество местных [207] купцов с иностранными фиксировалось в неодинаковом объеме, с одной стороны, рижского, а с другой, — амстердамского ласта.

Каким образом разница в покупных и продажных мерах могла маскировать неэквивалентный объем и торговую прибыль купцов, показывается на ливонском материале в статьях И. Э. Клейненберга. Но другие подробности этой борьбы пока ждут изучения. Подчеркнем: изучения специального, средствами исторической метрологии, видящей свои функции не только в содействии собственно историческому исследованию, но проводящей такое исследование на вверенном ей участке общего дела!

Возможности для обобщающих построений имеет, пожалуй, каждая из вспомогательных исторических дисциплин. Разумеется, каждая в рамках собственной компетенции, но с непременным вторжением в социальный аспект изучаемого явления. Скажем, в генеалогии это родовая преемственность не только «благородных» сословий, но также купеческих и даже крестьянских «династий», особенно в сфере предпринимательства. (В фондах рижского городского архива — дела о крестьянской торговле XVII— XVIII вв., отражающие хозяйственную активность отдельных семей на протяжении нескольких поколений.) В области хронологии это не только приемы отсчета годов, праздников и т.п., но также и сельскохозяйственный календарь, его обусловленность производственным циклом и даже вопрос о восприятии самого времени в той или иной социальной среде, в разной культурно-исторической обстановке.

Хотелось бы упомянуть, наконец, и столь сложное историческое явление, как земельные меры (соха, гак, гуфа и т.п.). Эволюция гака в Восточной Прибалтике феодальной эпохи, сущность указанного понятия и его типология ждут специального изучения. Попытки многих исследователей определить его площадь встретили, как известно, огромные трудности: оказалось, что содержание гака попросту невозможно выразить сколько-нибудь адекватно в метрических единицах. Ставить такую задачу — это значит пытаться определить «квадратуру круга»: старые и современные меры попросту несовместимы в силу их разной природы. Но это отнюдь не снимает самой проблемы. Напротив, накопленный в этой области опыт позволяет ее формулировать шире и глубже. Вопрос о «поверхности» тех или иных сошных наделов (бытовавших в различных районах Латвии и изменявших свое содержание с течением времени) — это лишь часть проблемы, притом не самая существенная.

Гак — это не просто та или иная мера земли, но целый общественно-экономический институт, сложнейший из феноменов средневековой эпохи. При нынешнем уровне наших знаний мы можем представить себе этапы его развития лишь в общих чертах: земельный надел свободных крестьян в рамках соседской общины при раннем феодализме, с победой же феодального строя надел (как бы «заработная плата») зависимого и крепостного крестьянина, включавший в себя такие многообразные компоненты, как комплекс используемых угодий (с учетом не только их площади, но и качества, расположения и т.д.), совокупность лежавших на нем повинностей (сперва натурально-денежных, а потом в первую очередь барщины), а в более позднее время — также доходность гака или его долей, выраженную в деньгах (талерах). Изучение этих явлений ведется пока лишь в общих трудах по аграрной истории, изучающих систему крестьянских держаний и движение феодальной ренты. Думается, однако, что проблема гака заслуживает и специальных исследований, как проблема собственно метрологии, которая не ограничивает свои задачи техникой исчисления, но включает в крут своих наблюдений также и социальные функции гака как орудия феодальной эксплуатации.

В современных условиях все больше стирается грань между добычей и обобщением информации, содержащейся в первоисточниках. Это, конечно, закономерный процесс. И дело отнюдь не в формальном «престиже» [208] источниковедческих дисциплин. Степень самостоятельности любой науки — вещь относительная, чем успешнее они «вспомогают» друг другу — тем лучше. «Raison d'être» каждой из вспомогательных исторических дисциплин состоит как раз в том, что только она — с помощью свойственных ей специфических средств и приемов — в состоянии «справиться» с данным типом источника, вскрыть и использовать до предела заложенный в нем потенциал информации. Специализация разных наук об источниках, понимаемая таким именно образом, т.е. с прицелом на обобщение, по-видимому, определяет и меру самостоятельности каждой из них. Этот процесс как и всякий другой, нуждается в управлении. В данном случае хорошее управление — это поощрение хорошей тенденции, возникающей, так сказать, снизу, спонтанно, из самой практики. Поэтому ее можно только приветствовать.