выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
|
выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. |
|
Харьков, 1999.
Сканы предоставила Юлли.
[5] — конец страницы.
Неолит - бронза
Бритюк А.А. Неолитический комплекс с накольчатой керамикой из Подонцовья
Иванова С.В., Цимиданов В. В. Воинство в ямном обществе северо-западного Причерноморья
Клименко В. Ф., Цымбал В. И. Поселение эпохи бронзы у с. Рай-Стародубовка
Кудлай Ю. В. Розкопки зрубного кургану біля с. Нововасилівки у Донецькій області
Курбан О. В. Нові дати катакомбної культури північного Приазов'я
Литвиненко Р. А. К оценке культуры многоваликовой керамики левобережной украинской лесостепи
Лысенко С. С. К вопросу о браслетах и гривнах поздней бронзы на территории Украины
Михайлов Б. Д. Некоторые мифологемные связи петроглифов Каменной Могилы с Троей II в Малой Азии
Плешивенко А. Г. К вопросу о формировании катакомбной культуры
Попандопуло З. X. Нижнехортицкий клад бронзовых изделий
Разумов С. Н. К изучению кремнеобработки КМК Подонцовья
Усачук А. Н. Коллекция костяных изделий покровского времени из Подонцовья
Фомичев Н. М. Две булавки эпохи ранней бронзы как символы
Супрун А. В. Донецкая катакомбная керамика на поселениях Подонцовья
Черных Е. А. К вопросу о «вытянутых» энеолитических погребениях на Северском Донце
Ранний железный век
Андриенко В. П. О находках изображений рогатых птиц на поселениях Ворсклы (хронология и семантика)
Бойко Ю. Н. «Золотая плеть» в скифской культуре
Гаврилюк Н. А. Этнодром скифской народности
Глебов В. П., Парусимов И. Н. Находка зеркала скифского времени на среднем Маныче
Дараган М. Н. К проблеме жаботинского этапа
Полідович Ю. Б. Скіфські хрестоподібні бляхи
Храпунов И. Н. О миграциях предков средневековых алан
Шепко Л. Г. Скифские памятники северо-восточного Приазовья
Шрамко Б. А. Некоторые вопросы изучения металлообработки в Скифии
Античный мир
Болгов Н. Н., Кравченко В. Л. Позднеантичный Китей: быт и повседневная жизнь
Бутягин А. М. Архаический некрополь Мирмекия
Зубарь В. М. Некоторые особенности распространения христианства на Боспоре
Ильина О. М. Культ Асклепия в античных городах западного Понта в римский период
Кучеревская Н. А. Классические образы и местное влияние в скульптуре Боспора
Крупа Т. Н. «Сонник» Артемидора и античный костюм
Латышева В. А. Иисус Христос — миф или реальность?
Мартемьянов А. П. Ремесло и торговля в сельских районах Нижней Мезии и Фракии в первых веках н. э.
Молев Е. А. Диодор о сарматском завоевании Скифии
Нефедов К. Ю. Аполлон в политической пропаганде Селевка Никатора
Ручинская О. А. Патриархальные представления в мировоззрении жителей античного Херсонеса
Семичева Е. А. Истоки хтонических верований боспорян
Тітков О. В. Збірка класичних старожитностей П. П. Бобровського
Туровский Е. Я., Демьянчук С. Г. «Автограф» Херсонесита Агасикла, сына Ктесия?
Славяне и Киевская Русь
Акимов Д. В. Постройки второй четверти - середины I тыс. н. э. лесостепного Подонья
Башкатов Ю. Ю. Сравнительный анализ АЗК и УЗК локальных вариантов Киевской культуры
Горбаненко С. А. К вопросу о земледелии пеньковской культуры
Дудко Д. М. Раннеславянские культовые фигурки из Фессалии и их мифологическая семантика
Климовский С. И. Водолей из Киевского клада
Любичев М. В. Изучение черняховских памятников в бассейне р. Мжа
Мироненко К. М. Керамічний комплекс XIII—XV ст. з посаду літописної Лтави (питання хронології)
Михайлов Н. С. Древнерусская диадема из Сахновки — конструктивный и технологически анализ
Сергеева М. С. К изучению северо-западной окраины древнекиевского Подола: предварительные результаты
Супруненко О. Б. До локалізації давньоруських центрів Нижнього Поворскля
Тимощук В. Н. Хронология киевской керамики (теоретические аспекты процедуры исследования)
Щеглова О. А. Мастер Трубчевского клада и его фибулы
Византия, Хазария и кочевники
Алексеенко Н. А. Херсон и города Малой Азии по данным сфрагистики
Бардола К. Ю. Политика протекционизма византийского государства в IV—VI вв.
Горайко А. В. Життя провінції Арменія II за листами святителя Іоана Златоуста із заслання
Иванов А. А. О поясных наборах из курганов хазарского времени Нижнего Дона и нижнего Поволжья
Ивченко А. В. Кочевнические погребения второй половины VI-VII веков в Северном Приазовье
Катунин В. А. Торговля в Хазарском каганате: современное состояние проблемы
Ковалевская В. Б. Связи Кавказа и Восточной Европы в VI-VII веках н. э.
Колода В. В. Раннесредневековые жилища Верхнего Салтова
Крыганов А. В. Крупнейший город Хазарии
Литовченко В. В. Патриарх Николай Мистик как противник усиления императорской власти
Прынь А. В. Праболгарский могильник Черниково Озеро 1 на Северском Донце
Семенов А. И. К археологическим основам таволжаного мотива украинских дум
Смычков К. Д. Новые находки печатей представителей военно-административных округов из Херсонеса
Сорочан С. Б. О самых ранних керамических подсвечниках из Херсонеса / Херсона
Яшаева Т. Ю. Христианский храм в округе Херсонеса на мысе Безымянном
История и краеведение Украины
Гусев О. А. К вопросу о времени основания с. Новотроицкое Донецкой области
Кравченко Э. Е., Духин А. И. Нагрудные кресты с поселений юга слободской Украины (XVII—XVIII вв.)
Куделко С. М. Краеведение на страницах «Малой советской энциклопедии»
Наумов С. О. Політична діяльність М. Ю. Шаповала на Харківщині (1901—1907 pp.)
Проценко А. М. Німецькі колонії Харківщини у 20-ті роки XX ст.
Ханко О. В. Орнаментація гончарського посуду XVI—XIX ст. з Полтави
Среди материалов нео-энеолитического слоя многослойного поселения Черниково Озеро-1 было найдено 135 фрагментов керамики, представляющих собой остатки как минимум от 12 сосудов с накольчатой орнаментацией. Кроме керамики накольчатой группы в данном слое присутствует также посуда среднестоговской и репинской культур. Ввиду того, что грунт песчаный, дифференцировать выделенные культурные горизонты стратиграфически не представилось возможным. По той же причине, к сожалению, весьма затруднительно синхронизировать керамические находки с кремневыми и костяными артефактами. Несмотря на это, думается, что комплекс представляет определенный интерес.
Поселение находится на песчаной дюне левого берега Северского Донца вблизи озера Черниково (старицы реки). Раскопки были проведены в 1997 году экспедицией археологической лаборатории «Спадщина» ВУГУ под руководством С.Н.Санжарова. Вскрытая площадь составила 800 кв.м.
Находки концентрировались в центральной части раскопа.
Стратиграфия памятника следующая: 20 см дерновый слой, около 45 см черная супесь, 30 см серая супесь, примерно с 60 см залегал желтый материковый песок. Описываемые находки концентрировались в серой супеси — нижней части культурного слоя, на глубине 0,6-0,7 м.
Керамика легкая, тонкостенная, серого и коричневого цвета. В тесте значительная примесь травы. Удалось графически реконструировать форму четырех сосудов полностью и одного — верхней части. Посуда стройная, шейка высокая, слегка отогнутая наружу, плечики покатые, тулово яйцевидное, дно приостренное. Практически вся наружная поверхность сосудов покрыта накольчатым орнаментом в виде горизонтальных заполненных зон. В двух случаях это наколы двузубчатым штампом, по одному — ромбические ямки, треугольные оггиски, гребенка чередующаяся с оттисками треугольного штампа. На срез венчика у всех пяти сосудов нанесены заходящие на внутреннюю поверхность оттиски перевитого шнура. Для трех сосудов характерно чередование в зонах вертикального и горизонтально расположения одного и того же штампа. У одного сосуда срез венчика слегка утолщен в верхней части.
Из опубликованных комплексов с накольчатой керамикой, происходящих из бассейна р. Северский Донец, стоит отметить следующие. Комсомольское (Неприна, 1976) — здесь были найдены фрагменты керамики с ромбоямочным, треугольным и гребенчатым орнаментом; Волчанские хутора (Неприна, 1976) —ромбо-ямочная керамика; Новодоновка (Неприна, 1976) — ромбоямочная керамика; Огурцово-2 (Неприна. 1976) — ромбоямочные и треугольные наколы, двузубчатый штамп, «гусеничка» по срезу венчика; Петровское-3 и 10 (Неприна и др., 1977) — ромбоямочный, треугольный и двузубчатый орнамент; Теплое (Неприна и др., 1977) — треугольный накол.
Подобную керамику с накольчатой, и в особенности с ромбоямочной орнаментацией, принято ассоциировать с деснинской культурой (Смирнов, 1991). Для нее характерен также орнамент из треугольных наколов, горизонтальная зональность орнамента. Однако, формы деснинских сосудов довольно сильно отличны от представленных в Подонцовье — на Десне преобладают непрофилированные открытые банки и шлемовидные горшки. Хотя, на позднем этапе начинают появляться сосуды с «8»-видным профилем и цилиндрической шейкой (Смирнов, 1991). А. С. Смирнов высказал по этому поводу мнение, что подобные формы могли появиться в результате контакта носителей лесных неолитических культур со среднестоговским населением.
В. И. Неприна относит указанные памятники к раннему — первому этапу (за исключением одного позднего — Огурцово-2) культуры ямочно-гребенчатой керамики. Датирована она автором в пределах первой половины IV тыс. до н.э. для первого этапа; первой половины III тыс. до н. э. для второго этапа (Неприна, 1976). Однако, как можно увидеть, в приведенную данным автором классификацию культур ЯГК на Украине (Неприна, 1990) комплекс из Черниково Озеро-1 не укладывается, хотя использование оттисков перевитого шнура может говорить об относительно позднем [5] характере памятника. В то же время А. С. Смирнов считает, что ромбоямочная керамика на территории Украины и Подонья — явление распространившееся лишь в позднем неолите (Смирнов, 1991). Хронологические рамки позднего этапа деснинского неолита А. С. Смирнов определяет как рубеж IV-III — начало III тыс. до н. э. О позднем характере керамики с ромбоямочным орнаментом могут говорить и найденные на поселении Сосновая Роща в Подонцовье (Бритюк, 1997) фрагменты сосуда с оттисками перевитого шнура, между которыми нанесены ромбические ямки. Для сопредельной территории А. Т. Синюк доводит верхнюю границу существования памятников пережиточного лесного неолита деснинского типа до рубежа III и II тысячелетий (нижней границы донецкой катакомбной культуры (Синюк, 1996).
Очень интересно в этом аспекте сравнить найденный комплекс с материалом поселения льяловской культуры Маслово Болото-7 на Мещере (Сидоров, 1986). Сходство керамики прослеживается в накольчатой орнаментации всей поверхности сосудов, горизонтальной зональности нанесения орнамента, гофрированных венчиках с оттисками гусенички по срезу. Здесь можно вспомнить, что Н. Н. Турина относит территорию среднего течения р. Северский Донец к зоне контактов племен льяловской и днепро-донецкой культур (Гурина, 1970), датируя рамки ее существования достаточно широко — начало - конец III тыс до н. э.
Таким образом, к настоящему времени на территории Подонцовья обнаружена серия памятников, свидетельствующая о том, что данный регион являлся южной границей распространения культур, несших традиции северного неолита, известных в литературе как «область культур ямочно-гребенчатой керамики», ойкумена которой в развитом неолите простиралась от Вислы до Заволжья, и от Кольского полуострова до современной Северной Украины (Гурина, 1970). Указанные культуры, были, вероятнее всего близкими к льяловской, деснинской и белевской археологическим культурам. Причем, в процессе контактов с местным поздним днепро-донецким и ранним среднестоговским населением, сформировались синкретические группы, оставившие определенный тип керамики, представленный материалом поселения Черниково Озеро-1. Время существования таких памятников можно определить как начало III тыс. до н.э.
Ямных погребений с оружием в рассматриваемом регионе немного. В 29 комплексах были кремневые стрелы, но лишь в 6 они являлись инвентарем. В захоронении из Алкалии, 33/3, стрелы помещались в деревянном колчане, будучи дополненными луком и кремневым топором. В 17 случаях стрелы найдены в костях погребенного, т. е. являлись причиной ранения или смерти, в 6 положение стрелы неизвестно. Костяные стрелы в 4 комплексах были инвентарем (в погребении из Рошкан, 1/13, стрела дополнена кремневым топором), в 1 стрела выявлена в костях. Кремневые топоры, помимо упомянутых комплексов, были еще в 7. Их иногда трактуют как тесла, но ни разу в комплексах, учтенных нами, кремневый топор не сочетался с орудиями деревообработки, зато дважды — со стрелами, и потому мы склонны трактовать эти топоры как оружие.
В 3 погребениях были кремневые копья. В 2 выявлены проушные молоты. В отличие от каменных проушных топоров и булав, трактуемых нами как инсигнии власти, оба молота происходят из ординарных погребений. Добавим, что в регионе имеются погребения эпохи ранней бронзы со следами травм, нанесенных тупыми предметами, каковыми и могли быть молоты Отсюда мы считаем возможным рассматривать молоты как предметы вооружения.
Итак, оружие было в 22 комплексах (1,0 % учтенных ямных захоронений региона). Отметим, что 9 погребений с оружием демонстрируют наличие таких важных социально значимых признаков, как курган или досыпка над могилой, большая яма. Но 7 захоронений отличались от модели рядового комплекса лишь присутствием предметов вооружения. Только дважды оружие сочеталось с инсигниями власти (булава в погребении из Алкалии, 33 3, и проушной каменный топор в погребении из Пуркар, 1/38). Ни разу оружие не встречено в комплексах с такой инсигнией власти, как повозка. По степени выраженности социально значимых признаков массив погребений с оружием уступает массивам погребений с проушными топорами и повозками. То есть, люди, погребавшиеся с предметами вооружения, занимали более низкое положение, чем властители.
Судя по данным этнографии, у скотоводов воинство может быть представлено несколькими типами «народ-войско», мужские союзы (в обоих случаях воинами были все боеспособные мужчины), воинство в виде возрастной группы, военной знати, дружины, этносоциальной группы. В нашем случае конкретизировать ситуацию помогают данные антропологии. Среди умерших, в костях которых находились стрелы, были мужчины от 25 до 60 лет (5 определений). Как инвентарь оружие выявлено в могилах старцев 50-60 лет (4 случая), мужчины 35-45 лет, подростка. Итак, допускать существование в ямном обществе региона возрастной группы воинов неправомерно, т. к. при данном типе воинства носителями военной функции были молодые люди. Вряд ли воинство являлось и особой социальной группой, тем более сословием, ибо в таком случае нужно бы ожидать [6] наличие оружия в могилах детей и существование могильников с несколькими неординарными воинскими захоронениями, как это, например, имело место в срубной культуре Среднего и севера Нижнего Поволжья.
Таким образом, более вероятным будет допускать, что носителями военной функции в ямном обществе Северо-Западного Причерноморья были все мужчины. Но принадлежность к этой функции маркировалась, видимо, при погребении тех, кто имел определенные военные заслуги, накопленные в течение жизни (отсюда старческий возраст некоторых лиц, погребенных с оружием). Материалы региона не свидетельствуют в пользу существования трифункциональной социальной структуры со специализированной группой военной знати. Нет и оснований говорить о военном пути политогенеза, ибо оружие содержали лишь 2 из 28 учтенных нами в Северо-Западном Причерноморье захоронений властителей.
Енакиевской экспедицией «Эврика» открыто и исследовано поселение эпохи бронзы на площади 260 кв. м у северной окраины с. Рай-Стародубовка Славянского района Донецкой области, расположенное на краю второй надпойменной террасы правого берега Северского Донца в 50м от современного русла. Культурные остатки встречаются от поверхности до глубины 1,2 м в черной супеси.
Основную массу находок составляют кости животных и керамика. В нижнем горизонте культурного слоя выявлены фрагменты сосудов культуры многоваликовой керамики с гладкими и расчлененными валиками.
Наибольшее количество материалов относится к срубной культуре. Они представлены керамикой, глиняными, костяными, каменными и кремневыми изделиями. Керамика состоит из чернолощеного баночного сосуда с округлыми боками и чуть отогнутым венчиком, развалов двух горшков и двух больших тарных сосудов, 318 фрагментов сосудов. Среди фрагментов банки с горизонтально срезанным краем венчика с прочерченным орнаментом в верхней части, горшки с высоко расположенным реберчатым плечиком и округлотелые. Горшки украшены по срезу и по наружному краю венчика косыми насечками и оттисками ногтя, ниже венчика — орнаментом из прочерченных сетки и зигзага, косыми рядами гусенички, оттисками шнура в виде зигзага и свисающих заштрихованных треугольников, защипами и расчлененными защипами, оттисками ногтя и косыми насечками валиком. Всего орнаментировано 69 сосудов. Обжиг неравномерный. Поверхность от черного до красного цвета. Тесто с примесью песка.
Костяные орудия представлены проколкой, лощилом и штапелем. К керамическим изделиям относятся культовый хлебец и лощило из фрагмента стенки сосуда. Найдены часть молота с частично просверленным отверстием и фрагмент молота с проушиной из камня, зернотерка и фрагменты трех зернотерок, растиральник из песчаника, кремневые нуклеусы, отбойники, скребки, заготовка дротика, пластинки.
По всей площади раскопа найдены 70 фрагментов сосудов бондарихинской культуры. Часть сосудов тюльпановидной формы с выраженной шейкой, плавно переходящей в подострореберный бок. Сосуды тонкостенные, не орнаментированы. Поверхность их покрыта слабым коричневым лощением. Большинство фрагментов принадлежат горшкам со слабо выраженными покатыми плечиками и незначительно отогнутым венчиком. Часть венчиков украшены по срезу косыми насечками, ниже — гладким валиком. Стенки сосудов украшены одним-двумя рядами защипов, вдавлений пальца, оттисков ногтя, косых насечек, вдавлений щепочки, округлой, овальной и треугольной палочки. На двух фрагментах орнамент в виде «виноградной грозди», нанесенный вдавленнями концам овальной и треугольной палочки. Один фрагмент украшен выпуклинами, сделанными наколами с внутренней стороны.
Найдены 10 кремневых вкладышей для серпов дуговидной формы с ровным, прямым лезвием.
Срубная и бондарихинская керамика стратиграфически не разделяются. Встречаемость срубной керамики в бондарихинском слое позволяет судить если не об их сосуществовании, то о близости их по времени.
Восемь фрагментов лощеных сосудов серо-черного цвета относятся к керамике чернолесского облика. Два из них украшены прочерченным сложным геометрическим орнаментом и мелкими овальными углублениями, один — оттисками мелкого зубчатого штампа.
На поселении исследованы два срубных погребения. В погребении №1 умерший лежал в скорченном положении на правам боку, головой на восток. У головы лежало костяное биконическое пряслице. В погребении №2 — на левам боку, головой на север. Оба погребенных сопровождались жертвенными костями животного.
Улику 1998 р. експедицією Донецького краєзнавчого музею було досліджено курган, який розташовувався на пологому схилі лівого берега р. Соленої поміж селами Нововасилівка і Новотроїцьке Красноармшського району Донецької обл. Курган входив до комплексу пам'яток, пов'язаних із зрубною культурою (поселення, [7] кілька курганів). Його насип було повністю зруйновано інтенсивними сільгоспроботами.
В кургані було знайдено 13 поховань зрубного часу. Враховуючи планіграфію поховань і рівень впуску у фунт, можна виділити 3 їх групи. Перша — центральні поховання № 3, 9, 10 і подвійне поховання 6-7. Всі вони здійснені у мілких кам'яних ящиках, складених із тонких невисоких плит пісковику, які при встановленні наполовину були вкопані у грунт. Рівень впуску — до 0,36 м від Р, що визначало у даній ситуації рівень пе-редматерика. Можливо, у первинній ситуації рівень перекриття поховань знаходився на рівні давньої поверхні, або дуже близько від неї. Планіграфічно поховання першої групи утворювали квадрат.
Друга група — поховання № 2,4 і 5. Їх було здійснено у кам'яних ящиках, складених із масивних плит пісковику, на глибині 0,56-1,06 м від Р, тобто повністю у материку. У первинній ситуації поховання знаходилися по відношенню до давньої поверхні в ямах. Третя група — поховання № 1, 8, 11, 12, 13. їх було здійснено у ґрунтових ямах, перекритих плитами пісковику, які, ймовірно, знаходилися на рівні давньої поверхні.
В кожному похованні знаходилася керамічна посудина, а в пох. 5 і, можливо 6-2. Крім того, горщик було знайдено на перекритті пох. 11. Більшість з них неорнаментовані. Серед орнаментів переважає рядок пальцьових вдавлен по перегину.
З поміж інших значно виділявся орнамент горщика з пох. 4. За траеологічним визначенням А. М. Усачука, він виконувався у три етапи. На першому з них по ребру горщика пальцем був видавлений рядок з 22 ямок з відбитками нігтя в кожній. На другому етапі майстер креслить гострою паличкою замкнений зигзаг, який поділяс верхню третину горщика між ямковим рядком та вінцем посудини на два яруси — верхній та нижній — з восьми трикутних ділянок кожен. Потім тією ж паличкою кресляться символи різної будови над та під зигзагом. На третьому етапі іншим, гострішим предметом, зріз вінця мережиться системою тоненьких рисок, нанесених нерівномірно. Уявляється, що вся система орнаменту має глибоку символічну значущість й може бути інтерпретована як багаторівнева астрономічна піктограма. Про можливість такої інтерпретації говорить орієнтованість певних зон орнаменту горщика до напрямків світу, схожість деяких знаків верхнього ярусу піктограми до обрисів кількох сузір'їв зодіакальної смуги, збіг послідовності знаків з послідовністю відповідних сузір'їв, а також певні числові закономірності і відповідності. Зигзаг можна співставити із сонцем (сонячна корона — полярна проекція орнаменту; річний рух сонця — зигзаг); зображення верхньої зони — із сузір'ями (у тому числі Плеядами); ямки - з Місяцем; тощо. У цілому композиція, за такою інтерпретацією, являє складну календарну систему, в якій враховуються різноманітні астральні співрозмірності. Певні астральні закономірності простежуються і в системі розташування поховань.
Окрім того, в п'яти похованнях було знайдено астрагали. З них: у пох. 1 (дорослого) — 1 астрагал, у пох. 2 (дорослого) — 2, у пох. 3 (біля 12 р.) — 13, у пох. 9 (підліток) — 3, у пох. 12 (підліток) — 7.
З пох. 1 пов'язані залишки жертвоприношення, про що свідчать знахідки кісток тварин на окремо встановленому біля поховання камені.
Не дивлячись на відсутність стратиграфічних даних, можна припустити, що всі поховання були здійснені на протязі відносно короткого часу. Комплекс загалом можна датувати XIV-XIII ст. до н. е.
Встановлення абсолютних дат є одним з найважливіших завдань в археології і в той же час одним з найскладніших. Таке датування вимагає від дослідника використання методик природничо-наукових аналізів, таких як термолюмінесцентний, калій-аргоновий, дендрохронологічний та радіовуглеродний. Для вивчення пам'яток доби середньої бронзи здебільшого використовуються останні два, при цьому маємо зазначити, що до дендрохронології дослідники археологи звернулись не так давно. При цьому особливої уваги заслуговує спроба В.А.Трифонова використати здобутки «дендрохронологізації» західноєвропейської науки, щодо системи хронології культур Кавказу (1996 р.).
В контексті нашої теми маємо відзначити, що корективи кавказької хронологічної шкали позначилися і на загальній системі хронології пам'яток катакомбної культури Північного Приазов'я, яка традиційно орієнтувалася на Кавказ.
Головна роль в справі наведення паралелей з Кавказом відводиться, як правило, речам поховальних комплексів раннього та пізнього етапів досліджуваної культури. Для ранньокатакомбних комплексів паралелі простежуються на прикладі порівнянь типів молоточкоиодібних шпильок (з Північним Передкавказзям), пронизей з гвинтоподібною нарізкою, металевих ножів (з Передкавказзям та північнокавказькою культурою), металевих прикрас — скроневих кільцеподібних та спіральних підвісок, стрижнеподібних підвісок та дрібних обойм (північнокавказька культура, дольменна культура Західного Кавказу), керамічних ливарних форм і сопл. Для пізньокатакомбних комплексів найбільш важливі паралелі простежуються на таких речах як кам'яні сокири (з матеріалами дольменів нар.Аше), металеві ножи (з північнокавказькою культурою), пастові намистини (з Північним Кавказом та Закавказзям). [8]
Спираючись на наведені вище паралелі спробуємо подати нову схему абсолютного датування пам'яток катакомбної культури Північного Приазов'я (за розробками В.А.Трифонова).
2900-2500 рр. до н. е. В цей період з'являються передкатакомбні і дещо пізніш ранньокатакомбні пам'ятки в Прикубанні, ранні північнокавказькі в Закубанні. На теренах центрального Кавказу мешкають посткуроаракські племена, в Дагестані — пам'ятки раннього Велікенту, на заході Кавказького регіону — дольменна культура. В Північному Приазов'ї в цей час в ямному середовищі з'являються та поширюються ранньокатакомбні традиції.
2500-2100 рр. до н. е. В цей час в Передкавказзі мешкають пізньокатакомбні племена. Центральний Кавказ репрезентують пам'ятки типу Гатин-Кале. На швденно-східних теренах цього регіону існує велікентська культура, а на західних — дольменна. В Закавказзі розвиваються традиції баденської та триалетської культур. Для Північного Приазов'я — характерні пам'ятки пізнього етапу.
2100-1800 рр. до н. е. Для цього часу фіксуються пам'ятки фінального етапу катакомбної культури.
На Північно-східному Кавказі існує каякенто-хорочоевська культура, в Закавказзі — пізня триалетська. На досліджуваних теренах Північного Приазов'я відбувається трансформація катакомбних традицій, що з часом призводить до появи пам'яток багатої пружкової культури.
Таким чином враховуючи співставлення речових комплексів різних етапів катакомбної культури Північного Приазов'я з зазначеними вище культурними групами можемо окреслити приблизно таку схему абсолютного датування, ранній етап може бути датований приблизно 2700-2500 рр. до н. е. Для пізнього етапу найбільш ймовірними можуть бути межи 2500-2100 рр. до н. е. І для фінального етапу вочевидь датування може складати 2100-1800 рр. до н. е.
Природно подана схема має досить умовний характер і потребує подальшого уточнення і доопрацювання, що має відбуватися на широкому застосуванні матеріалів відповідних теренів Північного Приазов'я, а також деяких сусідніх таких як Криму, Орільсько-Самарського межиріччя та безперечно Північно-Західно-го Причорномор'я.
Очерченный в заглавии регион охватывает бассейны Левобережного Поднепровья и Верхнего Подонцовья, ограниченные с севера Десной и Сеймом, с юга — Орелью и Берекой, с востока — Осколом, с запада — Днепром. В отношении памятников КМК указанная область исследована сравнительно слабо и неравномерно. Источниковая база по не самым полным подсчетам оценивается в 175 поселений и нескольким более 80 погребений, раскопанных в 45 курганных и фунтовых могильниках. По бассейнам рек поселения распределяются таким образом: Десна — 7, Сула — 8, Псел — 10, Ворскла — 36, Орель — 21, левый берег Днепра — 26, Уды — 17, Берека — 2, Сев. Донец — 21, Оскол — 18. Учитывая, что подавляющее большинство из них известны по материалам разведок (находки керамики с многоваликовой орнаментацией), следует предполагать, что какая-то часть этих пунктов, особенно в бассейне Сев. Донца, может относиться к позднему этапу среднедонской катакомбной культуры. В отношении курганных могильников также лучше исследована южная лесостепь, а Черниговская, Сумская, север Полтавской и Харьковской областей остаются «белыми пятнами».
Вместе с тем, картографирование памятников КМК региона не позволяет согласиться с выводом С. И. Берестнева (1997) об их тяготении к степной зоне и малочисленности в лесостепи. Такая картина, скорее, отражает степень археологической изученности, а не заселенности территорий. Напротив, в сравнительно полно обследованных микрорайонах глубинной лесостепи (Киевское Поднепровье, Поворсклье) фиксируются значительные скопления как бытовых, так и погребальных памятников, что свидетельствует об освоенности этих областей племенами КМК.
Анализ источников позволяет говорить о том, что памятники с многоваликовой керамикой Левобережной лесостепи не представляют собой единого в культурно-хронологическом аспекте образования. Здесь можно наметить, по крайней мере, две локально-хронологические группы памятников: восточную и западную. Восточная группа может быть отнесена к выделенному С. С. Березанской одноименному локальному варианту, условную западную границу которого следует проводить не по Ворскле, а по Пслу. Внутри нее обозначаются, как минимум, два хронологических горизонта. Ранний, и более многочисленный, представлен «классическими» памятниками КМК, показательными для которых являются захоронения, часто основные или впускные с досыпками, в широких прямоугольных ямах, нередко с рамами-срубами, «шкурами» животных, слабо среднескорченными костяками, сравнительно разнообразным инвентарем. Среди них четко выделяются подгруппы мужских и женских захоронений, первые из которых характеризуются левобочной позой с западной ориентацией костяка и инвентарем в виде кольцевых пряжек, выемчатых кремневых наконечников стрел, «выпрямителей древков»; а вторые — правобочной позой с восточной ориентацией, украшениями [9] из двухрожковых и сегментированных пастовых бус, часто керамическими сосудами. Явно прослеживаемые в ранних памятниках КМК пережитки катакомбного обряда и инвентаря мы, в отличие от С. И. Берестнева, не стали бы интерпретировать как показатель синхронности этих культур, чему нет и стратиграфических свидетельств. Последние же указывают на хронологическую последовательность катакомбных и КМК древностей в этом регионе, в свете чего упомянутые параллели могут быть расценены как генетическая преемственность.
Слабо насыщенный поздний горизонт представлен в основном впускными левобочными захоронениями, ориентированными чаще в восточный сектор, иногда сопровождаемыми костяными пряжками с бортиком и разновеликими отверстиями. Малочисленность поздних памятников, на наш взгляд, объясняется вытеснением племен КМК из северо-восточных областей Днепро-Донской лесостепи носителями покровской срубной культуры, продвигавшимися со Среднего Подонья. Крайние западные памятники последней сейчас известны в Среднем Поворсклье и Попселье. Не случайным, в этой связи, пре дстааляется присутствие в Левобережной лесостепи серии погребений КМК с северной ориентацией, присущей Покровским захоронениям: Червоно Знамено 1/10, Михайлики п. 14, Карпуси к.1, Пелеховщина 1/4, Петрашовка 7/1. Тимашовка 2/2.
Вероятно, оттоком населения КМК с востока можно объяснить большое количество ее поздних памятников в намеченной к западу от Пела локально-хронологической группе. С учетом некоторых корректировок, последнюю можно сопоставить с левобережной группой выделенного С. С. Березанской среднеднепровского варианта КМК. Особенностью ее погребальных памятников являются захоронения, основные или впускные строго к Ю и ЮЗ*) от центра насыпи, в узких (длинных) прямоугольных ямах, нередко с деревянными конструкциями в виде колод, преобладающим левобочным положением умерших, ориентацией к В и ЮВ. Редкий инвентарь состоит из костяных пряжек круглой и овальной формы, с бортиком и разновеликими отверстиями. Дефицит стратиграфических данных затрудняет хронологическое деление комплексов, что, с другой стороны, может свидетельствовать об их близости во времени, подтверждающейся также обрядовым единством подавляющей массы захоронений, в том числе разделенных стратиграфически.
В целом памятники КМК западной лесостепной группы представляются более поздними, по отношению к восточным, которые по сути своей входят в зону выделенного нами первичного очага формирования КМК, занимавшего область между Северским Донцом, Днепром и Азовским морем.
Целью настоящей работы является рассмотрение диаметров многоспиральных браслетов, браслетов и гривен со спиральными щитками эпохи поздней бронзы на территории Украины, а также сопоставление этих параметров и характера их вероятного использования.
В связи с тем, что в текстах отчетов и публикаций не всегда присутствуют размеры браслетов, в некоторых случаях диаметр был измерен нами по иллюстрациям.
В настоящей работе были использованы 33 предмета.
В ходе исследования мы поделили браслеты по диаметрам на три условных группы. Первую группу составили изделия, диаметры которых не превышают 7 см (самый маленький из них — 3,95 см). Почти вся группа состоит из многоспиральных браслетов. Показательно то, что ни один многоспиральный браслет не вошел в другую группу. Браслет со спиральными щитками из Васильева, п. 1 (Свешников, отчет 1967/52, с. 1) имеет в основной части плоское сечение, что характерно скорее для многоспиральных, чем для браслетов со спиральными щитками. Группа насчитывает 18 браслетов.
Браслеты, составившие вторую группу имеют диаметры от 8 до 10 см. Все они имеют спиральные щитки. В этой группе 8 предметов.
Третья группа состоит из 7 изделий с диаметром 11,5 и более см (самый большой из них — 13 см).
Очевидно, что диаметры браслетов первой группы соответствуют запястьям рук человека, что подтверждается археологически — некоторые из них были найдены на запястьях погребенных (Гордеевка к. 6 и к. 16 (S. S. Berezanskaja, V. І. Klocko, 1998); Войцеховка к. 5, п. 2-4 (О. Лагодовська, 1948, с. 68).
Диаметры браслетов второй группы соответствуют, скорее всего, предплечью или голени (на голени были найдены браслеты из Войцеховки к. 9, п. 2 (О. Ф Лагодовська, Ю. М. Захарук, 1956, с. 71).
Третью группу составили изделия, которые называют большими браслетами или гривнами. Их диаметры соответствуют как обхвату ноги у колена; так и обхвату шеи. В районе ног ниже коленей (кости этой части ног не сохранились) были найдены браслеты в Гордеевке к. 16, а при шейных позвонках — в Войцеховке к. 2, п. 3. Но здесь необходимо отметить, что браслеты из Гордеевки, вошедшие в эту группу, являются многоспиральными со щитками, а значит [10] использовать их как шейную гривну было бы, по меньшей мере, затруднительно. Браслеты такого типа представлены также и в двух первых группах.
Таким образом, можно утверждать, что диаметры и форма браслетов указывают на их место в погребальном убранстве. Можно также предположить, что диаметр браслетов первой группы косвенно указывает на мощность скелета или возраст погребенного. Так, браслет из Войцеховки к. 5, п. 2-4, игравший самый малый диаметр, был найден на локтевой кости детского скелета. Вероятно, изделия меньшего диаметра при взрослых погребениях не следует считать браслетами.
Памятки сейминско-турбинского типа расположены широкой полосой преимущественно в лесной и лесостепной зоне от Восточной Прибалтики и Нижнего Подунавья на западе до Алтая и Северной Монголии на востоке. Сейминско-турбинские мастера одними из первых в северной половине Евразии стали использовать тальковые литейные формы; сейминско-турбинские кельты — древнейшие орудия этого вида в Сибири и Европе (Бочкарев. 1986, с. 78-111).
На территории современной Украины также представлен ряд пунктов, содержащих изделия сейминско-турбинских типов. В первую очередь следует назвать Бородинский клад (совр. Одесская обл.), рассматриваемый Е.Н.Черныхом и С. В. Кузьминых в качестве условно реконструируемого могильника (1989, с. 15, рис 1). Среди прочего, клад содержал 5 вещей из билона, в том числе наконечники копий типа КД-34 (с ромбическим стержнем и манжетом по краю втулки) и КД-20 (с вильчатым стержнем и ушком). По набору примесей к серебру последний довольно четко увязывается с билсновыми вешами из Турбинского могильника (Черных, 1976, с. 45).
Путь проникновения металлических изделий сейминско-турбииских типов в Поднепровье скорее всего проходил по Оке, а далее двумя путями — по Десне и Сейму. На Сейме, в Курске, найден наконечник копья типа КД-30 (с ромбическим стержнем, ушком и манжетой на устье втулки) (Черных, Кузьминых, 1989, рис. 2. 44, Л.) Из могильника Кветунь под Трубчевском в Подесенье происходит наконечник копья типа КД-28 (с ромбическим стержнем и ушком) и кинжал с прорезной рукоятью типа. КЖ-6 (Падин, 1963, с. 289-293, Черных, Кузьминых, 1989, с. 114).
Из Головуровской мастерской, расположенной в Бориспольском районе Киевской области происходят тальковые литейные формы для производства копий типа КД-28/30 (Шарафутдинова. 1973, с. 61-70). А. М. Лесков отнес Головуровскую мастерскую к Головурово-Лобойковскому очагу металлообработки срубной культуры. В.И.Клочко предложил закрепить за очагом название «Лобойковский» (Клочко, 1998, с. 217). В Киевском Поднепровье кроме Головурово расположено еще 4 местонахождения литейных форм Лобойковской традиции: Мазепинцы (Заречье), Иванковичи, Деревянное, Зазимье. Из Среднего Поднепровья происходит также ряд двуушковых кельтов (Каменка Черкасской обл.; б. Киевская губ.), орнаментированных вдоль втулки сейминской «лесенкой». А. М. Тальгрен выводил эти кельты, равно как и вырезанные на лобойковских литейных формах из Мазепинцев и Деревянного, из сейминских. Этого мнения придерживался и А. И. Тереножкин (Тереножкин А.И., 1961, с. 120-121). В погребении в ур. Бабина Гора у с. Селище Каневского р-на, отнесенном С. С. Березанской к КМК (Березанская, 1986, с. 18-19, рис. 5:4) был найден бронзовый топорик, находящий аналоги среди материалов Канинской Пещеры на Урале (Черных, Кузьминых. 1089, с. 99, рис. 56: 18-20).
В.И.Клочко Лобойковский очаг металлообработки датирует 16-13 вв.дон. э. По его мнению развитие лобойковской металлургической традиции началось на Киевщине, где расположено большинство древнейших мастерских, и постепенно распространилось вниз по Днепру и далее на восток (Клочко, 1998, с. 217, 236). Картографирование В. И. Клочко находок лобойковских кладов и литейных форм (Клочко, 1998, с. 218, карта) показывает, что кроме Киевщины находки концентрируются в степном Поднепровье, преимущественно на Днепропетровщине, в большой излучине Днепра. Здесь же обнаружены и изделия сейминско-турбинских типов: кинжал с литой рукоятью типа КЖ-6, найденный у с. Вознесенка Днепропетровской обл., и наконечник копья типа КД-34 из Ивановки Херсонской обл. (Черных, Кузьминых, 1989, с. 80, 114). Именно здесь, в Криворожье, добывали в эпоху бронзы тальковый сланец (Давня Історія України, т. 1, 1997, с. 464). На территории СССР ближайшие крупные месторождения талька находятся в Зауралье, в районе Свердловска и Миасса (БСЭ, изд. 2, т. 41, 1956, с. 565).
Проанализировав химический состав металла лобойковского очага, Е.Н.Черных пришел к выводу, что доминирующей здесь была левобережная группа химически перемешанного металла (Лб), занимающая по своим показателям как бы промежуточное положение между Уральской и Балкано-Карпатской ГМО (Черных. 1976, с. 83-85,190-195). В Поднепровье представлены также изделия из металла Волго-Камской (ВК) и Волго-Уральской (ВУ) групп.
Из Среднего Поднепровья происходит значительная серия «случайных находок» кельтов, кинжалов и наконечников копий эпохи поздней бронзы. Данные категории изделий доминируют в погребениях [11] сейминсо-турбинских могильников. В подавляющем большинстве случаев человеческие останки в сейминско-турбинских погребениях отсутствуют (Черных, Кузьминых. 1987, с. 84). В результате этого нами было высказано предположение о наличии в Среднем Поднепровье погребений-кенотафов сейминско-турбинского типа (Лысенко, Лысенко, 1998, с. 20-23). Свидетельством существования кенотафов с оружием в Среднем Поднепровье является подкурганное погребение, исследованное Самоквасовым у с. Седнив Черниговского района на р. Снов. Здесь в юго-западном углу просторной ямы лежал нож-кинжал с плоским ромбическим перекрестием. Производство таких ножей связывается с Лобойковским очагом металлообработки (Куріленко, Отрощенко, 1998, с. 247).
Про связи Днепропетровщины и Киевщины в эпоху поздней бронзы свидетельствуют материалы Малополовецкого могильника, расположенного в Фастовском районе Киевской области. Здесь в комплексах, датированных 1600-1500 саl ВС вместе с керамикой малополовецкого типа (КМТ) тшинецкого культурного круга была найдена серия сосудов маевского типа, а также три ритуальных кубка, изготовленных из талькового сланца (Лысенко, 1998, с. 95-117). Обломок подобного сосуда найден вместе с КМТ и на поселении Липовское-1 на Черкащине (Куштан, отчет 1996, табл. 11:2). При картографировании памятников с КМТ и пунктов находок литейных форм лобойковской традиции в Среднем Поднепровье, видно, что последние как бы вписываются в круг, очерченный памятниками с КМТ (Лысенко, 1998, с. 91-97).
Вышеперечисленные факты дают возможность предположить, что непосредственной целью проникновения сейминце-турбинцев на Украину был импорт талькового сланца для производства литейных форм. В результате в Поднепровье, вместе с торговцами-воинами, проникает идея изготовления кельтов, копий с ушком и ряда других изделий. Эта идея была по-своему реализована местным населением в Киевском Поднепровье, где формируется Лобойковский очаг металлообработки, на основании использования талька из Днепропетровщины и металлического сырья Карпатского и Уральского регионов, а затем и собственно на Днепропетровщине, в непосредственной близости от тальковых месторождений.
1. В процессе изучения петроглифов Каменной Могилы, находящейся близ Мелитополя в южной Украине, выявлено более 60 местонахождений с рисунками, в содержании которых можно уловить некоторые связи как с памятниками Переднего Востока (Михайлов, 1994), так и с широкоизвестным произведением Гомера — «Илиадой».
2. Особую группу источников, имеющих отношение к теме, составляют священные камни, расположенные на вершине холма, антропоморфные стелы из степных курганов, изображения человеческих ступней и «упряжки быков» Каменной Могилы, датируемые второй половиной III тыс. до н.э. Они примерно синхронны Трое II (2600—2200 гг. до н. э.).
3. Во-первых, речь идет о пяти плитах различных размеров, расположенных на вершине холма Каменной Могилы, из которых три лежат по дугообразной линии (№ 1-3), одна в центре (№ 4) и одна с восточной стороны. Кроме того, на центральной плите (№ 4) имеется округлое углубление искусственного происхождения. Вблизи плит, в вертикальной стене, имеется отверстие, явно служившее для привязи жертвенных животных.
4. Эти данные свидетельствуют, что названный комплекс принадлежит культовой сфере, с которой связаны, вероятно, не только религиозные действа, но и такие феномены, как собрания старейшин. Красноречивым подтверждением гипотезы может служить сообщение Гомера (Ил. XVIII, 505-508):
старцы градские |
5. Во-вторых, важно наличие в Северном Причерноморье, а именно, в бассейне р. Молочная, древнейших антропоморфных стел, которые были изготовлены из песчаника Каменной Могилы. Так, они найдены в курганах эпохи бронзы близ сел Новофилипповка, Сосновка, Константиновка, Надеждино и датируются серединой III тыс. до н. э., что также синхронно Трое II.
6. В этой связи обращает на себя внимание сообщение Гомера о существовании в Троаде памятников-стел-столпов на степных курганах. В частности, он пишет (Ил. XVII,1) 434-435):
Словно как столп неподвижен, который стоит на кургане |
7. В-третьих, особое место принадлежит изображениям человеческих стоп на плитах Каменной Могилы. Их можно разделить на следующие группы: 1) единичные стопы с символами (плиты №№ 22, 28, 44, 49 и 55); 2) парные стопы, в соседстве с символическими знаками (плита № 53); 3) многочисленные стопы среди многочисленных линейно-геометрических рисунков-письмен (плита № 34а-б).
8. Гомер в «Илиаде» связывает стопы с божественным шагом. Так, он пишет о Посейдоне, наблюдавшем с о. Самофракия за битвой троянцев и греков, в которой [12] греки, которым он покровительствовал, терпели поражение (Ил. XIII,2) 17-20):
Вдруг, негодуя, восстал и с утесной горы устремился, |
Аналогичные сообщения имеются на глиняных табличках Шумера (III тыс. до н. э.), в «Ригведе» (II тыс. до н. э.), наконец, у Геродота, упоминавшего стопу Геракла на р.Тирас. Этот символ-знак был распространен на огромной территории Евразии (от Бретани во Франции до Чукотки в России), в Северной и Южной Америке (Канада, Бразилия), в Океании.
Следовательно, речь может идти о существовании монокульта бога-героя, символом которого была стопа (отпечаток ноги).
9. В-четвертых, мифологемную связь с Троей Гомера можно усмотреть в рисунках «упряжек быков» на Каменной Могиле. Среди изображений, достаточно стилизованных, наиболее интересен рисунок с плугом на плите №46-а.
10. Гомер в «Илиаде» упоминает упряжки быков (Ил. XIII. 704-707).
Так плуговые волы по глубокому пару степному |
11. Таким образом, можно полагать, что жречество ямной культуры в своих религиозных действах на Каменной Могиле использовало ритуал землепашества, облекая его в мифо-фигуративную форму
12. В заключение отметим, что III тыс. до н. э., как известно, было связано с разного рода экологическими, демографическими и социально-политическими (распад родо-племеннных отношений) катаклизмами. Происходила перегруппировка этно-исторических объединений, заимствовавших друг у друга не только основы производящего хозяйства, но и формы культуры и религии (Даниленко, 1974).
13. Каменная Могила («мировая гора» природного происхождения), несомненно, была ведущим религиозным центром северо-восточной части т.н. «циркумпонтийской зоны». Она играла главенствующую роль в идеологическом воздействии на народы древнего Востока и Запада и, конечно, имела определенные связи с Малой Азией (Троя II).
Происхождение и формирование катакомбной культуры до сих пор остаются дискуссионными в археологической науке. В связи с этим публикация новых источников является особо актуальной.
Комплекс ямно-катакомбных памятников получен при исследовании двух курганов, входящих в большие могильники, расположенные на левобережном плато р. Белозерки к югу от с. Б. Знаменка Каменско-Днепровского района Запорожской области (Архив ЗКМ, д. 2771).
В первом из них (к. 1) с первоначальной насыпи ямного времени четко прослежен впуск двух ямных (пп. 21, 32) и одного раннекатомбного (п. 20) погребений. С первой досыпки, перекрывшей эти и, возможно, еще 4 ямных погребения (уровень впуска не фиксировался), впущены вытянутые пп. 28, 29, 30, 31. Они совершены в ямах подбойного типа, подобных энеолитическим (Рассамакин, 1987, с. 42).
Узкая входная яма, переходящая в подпрямоугольную со скругленными углами камеру. Их перекрывает вторая досыпка. Этот стратиграфический срез дает картину среднего этапа формирования катакомбного могильника. На завершающем этапе устроено 8 позднекатакомбных захоронений.
Ситуация на втором кургане (к. 10) близка рассмотренной. Однако, имеются несколько интересных моментов. Прежде всего, это три основных погребения (пп. 16, 17, 18), вытянутых в ряд с Ю на С. Наличие вокруг ям ритуальной площадки, выложенной камышом, тщательное оформление могильных ям, западная ориентация погребенных, уложенных скорченно на спине с вытянутыми руками — этот набор признаков позволяет отнести их к так называемому старосельскому типу (Рассамакин, 1991, с. 47-50; Шилов, 1982, с. 105-115). На следующем этапе формирования кургана совершено 2 катакомбных погребения (пп. 4, 7), выкиды из которых фиксировались на склоне первой насыпи. Одно из них (п. 4) — коллективное, два первых — скелеты без черепов лежали на спине в вытянутом положении; третий — подзахоронение уложен ничком в скорченном положение на останки одного из предыдущих погребений. Погребения ничком представляет большую редкость (Санжаров, 1991, с. 248; Попандопуло, 1993, с. 86; Салий, 1997, с. 34-46). Д. Я. Телегин видит в них «определенный анахронизм» местных традиций (Телегин, 1976, с. 12-21). По мнению Н. Г. Салий, погребения ничком разных эпох отражают «моменты проявления пришлого иноэтнического населения» (Салий, 1997, с. 46). Рассмотренную группу (46 катакомбных погребений) исследователь относит к раннему этапу культуры в Украине. Такую датировку подтверждает и другое погребение (п. 14), совершенное после досыпки кургана и уложенное вытянуто на правом боку, т.е. с разворотом на живот. Эту же позицию в стратиграфической колонке занимают три погребения (пп. 5, 10, 11) с ямным обрядом (на спине в скорченном положении с разворотом на правый бок) и одно вытянутое в овальной камере (п. 6). [13]
Скудность инвентаря погребений ранней бронзы компенсируется разнообразием находок из катакомб: изделия из кости (к. 1, пп. 15, 28; к. 10, п. 10), каменный обушково-ромбический топор и растиральник (к. 10, п. 4), бронзовый листовидный нож (к. 1, п. 28), бронзовое четырехгранное шило (к. 1, п. 29). В керамическом комплексе сосуды из глины и талька имеют ярко выраженные катакомбные формы, а стиль и техника орнаментации более консервативны: сохраняются линейный шнур, насечки «елочкой» (к. 1, п. 4). Реповидный горшок из к. 1 п. 31 имеет ребро-уступ на месте перехода шейки в тулово.
Таким образом параллельное существование ямных и катакомбных памятников подтверждается стратиграфически (Плешивенко, 1996, с. 96), причем отдельные черты погребальных традиций «ямников» доживают до финальной фазы катакомбной культуры. В то же время в материалах курганов находит подтверждение тезис о сложном процессе формирования катакомбной культуры, в основе которого лежат различные местные традиции, идущие от энеолитических культур, ямного населения и обогащенные контактами с иноэтническими племенами.
В 1975 году в Запорожский областной краеведческий музей поступила группа бронзовых изделий, обнаруженных на правом берегу р.Днепр у с. Нижняя Хортица Запорожского района. Комплекс находок состоит из двух целых и одного обломка серпов и двух кельтов. По свидетельству очевидцев среди них были еще кусочки металла, утерянные до передачи клада в музей.
Все три серпа однотипны: массивные с откованными крюками, фигурными пятками и максимальные расширением лезвия ближе к краю. Между собой они разнятся лишь степенью изогнутости почти прямого лезвия и шириной режущей части. Верхняя приспиночная часть одного из серпов покрыта косыми параллельными насечками, а на обломке серпа имеются круглые вдавления.
Кельты двухутковые с глухими втулками относятся к двум типам. Один из них, больший по размерам, шестигранный в сечении с овальной втулкой опоясанной массивным ободком. Фаска прямоугольная, ровная, лезвие слабо изогнуто. Под ободком орнамент в виде «сейминской» лесенки. На боковых гранях листовидный рельеф. Второй кельт овальный в сечении с овальной же втулкой опоясанной двумя ободками.
Фаска прямоугольная, выпуклая. Лезвие дуговидно изогнуто, в углах его слегка намечены дополнительные грани. От нижнего ободка отходят ручки, а под ним расположен рельефный орнамент в виде коротких вертикальных линий.
Серпы Нижнехортицкого клада типологически ближе всего к серпам-секачам Кабаковского круга, однако в отличие от последних они уже имеют более изящные пропорции. Длина их колеблется от 21,8 см до 24,3 см, наибольшая ширина 5,5-6,5 см Кельты тоже находят убедительные аналогии в Кабаковском и Лобойковском кладах. Матрицы для отливки подобных кельтов, украшенных лесенками и треугольниками известны в мастерских литейщиков из Головурова, Деревянного. Зона распространения орудий аналогичных нашему кладу охватывает прежде всего Среднее и Нижнее Поднепровье. Одиночные находки кельтов типа Лобойковка — Головуров концентрируются также в лесостепном Сиретско-Днестровском междуречье, в памятниках культуры Ноуа (Дергачев В., 1997).
Нижнехортицкий клад может быть датирован сабатиновским временем.
К настоящему времени кремнеобрабатывающее производство племен-носителей культуры многоваликовой керамики (КМК) исследовано слабо. Вместе с тем, без его изучения нельзя составить полного представления о хозяйственной деятельности этих племен. Нет четких типологических характеристик для большинства видов кремневых изделий, что связано с особенностями источниковедческой базы и состоянием ее изучения. В погребениях кремневый инвентарь сравнительно редок, к тому же носит специфический характер. На большинстве изученных поселений из-за их многослойности нельзя достоверно выделить кремневый материал КМК.
Такая возможность появилась в ходе исследования поселения Казачья Пристань в Славянском районе Донецкой области летом 1998 г. под руководством Э. Е. Кравченко. Памятник находится палевом берегу р.Казенный Торец в 500 м от ее впадения в Северский Донец и является многослойным. Однако планиграфически и стратиграфически участок со слоем КМК обособлен от слоев неолита — энеолита — катакомбной культуры. Поэтому можно утверждать, что изученная выборка кремневых изделий является культурно однородной, что позволяет на ее основе дать характеристику кремнеобработки КМК. Датировать памятник позволяют находки заготовок костяных пряжек самого [14] позднего типа, который встречается в погребениях IV этапа, по периодизации О. Р. Дубовской.
Всего найдено 290 кремней, из которых 104 (36%) обожжены. Набор изделий делится на два почти полностью автономных блока. С первым связаны бифасиальные изделия, выполненные на достаточно высоком техническом уровне. Второй образуют орудия труда, сформированные незначительной подправкой непосредственно на продуктах первичного расщепления или сформировавшиеся на них же в процессе использования (ретушь утилизации). Своеобразные технологические черты кремневому комплексу придают характерные поперечные сколы с желваков (47 экз. 16,2%). Другие продукты расщепления представлены продольными сколами (7 - 2,4%), отщепами (34 - 11,7%), обломками (133 - 45,9%), грубыми ядрищами (12 - 4,1 %).
Первый блок представлен заготовками бифасов (17 - 5,9%), обработанными по периметру сколами. Выделяется заготовка наконечника копья, аналогичная найденной в заполнении котлована КМК на Бабино-III. Возможно, она относится и к более раннему времени.
Орудия труда (второй блок) представлены 40 экземплярами (13,8%). Самые многочисленные — режущие орудия (24 - 60%) пяти подтипов: с вогнутым, выпуклым, вогнуто-выпуклым (зубчатым), прямым рабочим краем и с вогнутой спинкой. Они, вероятно, использовались в качестве разделочных ножей. Скребла (6 - 15%) — «угловатые», трех типов: на тупом ребре «с карнизом»; широколезвийные с ретушью утилизации; узколезвийные ретушированные. Скобели (4 - 10%) — двух подтипов: на массивной заготовке и на отщепе с ретушью утилизации. Предположительно, ими работали по кости или дереву. Комбинированные орудия таковы: скобели-резчики (2 - 5%) и скребок-скобель-резчик (1 - 2,5%). Провертка (1 - 2,5%) — с небольшой вторичной обработкой по бокам. Отбойники (2 - 5%) на небольших оббитых желваках. Возможно, они применялись для обработки камня, дробления костей.
Таким образом, представленная характеристика кремневых изделий КМК позволяет сделать вывод о сохранении значения кремня в хозяйственной деятельности ее носителей. Самобытная технологическая традиция кремнеобрабатывающего производства позволяла избирать формы изделий, наиболее оптимальные в условиях скотоводческого хозяйства. В пользу этого свидетельствует специфический набор орудий труда, необходимых для обработки продуктов животноводства — мяса, шкур, кости. Представляется перспективной дальнейшая разработка типологии кремневых изделий эпохи бронзы с применением методов микротрассологии.
Длительное время трипольские памятники конца этапа В II — этапа С I Пруто-Днестровского региона рассматривались исследователями единым массивом и поселения или объединялись в один локально-хронологический вариант, или разделялись на ступени и типы (Е. К. Черныш, Т. Г. Мовша, В. И. Маркович, В. Я. Сорокин). Предлагалось выделить отдельную петренскую культуру, в ареале которой поселения локализуются по четырем территориальным зонам (Мовша, 1984). Сейчас среди памятников, ранее отнесенных к петренскому варианту, следует вычленять две локальные группы, (Рижов, 1993, 1995) — шипенецкую (Попрутье, частично правобережье Днестра) и петренскую (Среднее Поднестровье, частично междуречье Днестра и Юж. Буга). Отличия между группами наблюдаются в керамике, особенно в стилистике расписной орнаментации. Прежде всего различия фиксируются в традициях оформления красочного фона и в бихромном декоре.
Обе локальные группы развивались на смежных территориях параллельно и постоянно взаимодействовали между собой. В эволюции памятников групп выделяется три хронологические фазы. К ранней фазе шипенецкой группы относятся поселения Сокол, Коновка-Пуцита, Ст. Каракушаны, а поселения Кудринцы (монохром, керамика), Каменец-Подольский-Татариска, Котово V составляют раннюю фазу петренской группы. Уже на этой фазе в орнаментации шипенецкой посуды доминируют волютные, метопные, фестонные схемы и тангентные композиции в сочетании с волютами и метопами, тогда как для петренской росписи характерны меандровые, лицевые схемы и композиция «тангентенкрайсбанд». В среднюю фазу входят поселения Магала, Залесье, Шипенцы Б, Крещатик (шииенецкая группа) и Ходаки, Ялтушков 1, Петрены, Главан І, II, Бернашовка 2, Стена 1, 4 (петренская группа). В росписи петренской посуды преобладают стили εIа и εIв, почти исчезает стиль δ2, чаще встречается стиль ζ1a. В орнаменте реже фиксируется меандр, но возрастает доля метопных композиций и схемы «совиный лик». В шипенецком декоре продолжают доминировать волютные и метопные схемы, широко представлена бихромия, однако стиль ζ1a не зафиксирован. В орнаментации керамики позднепетренских поселений (Липчаны, Варваровка VIII, Рашков XI, Городище) получает дальнейшее развитие стиль ζ1a, а в росписи позднешипенецкой посуды (Кунисовцы, Балинцы) сокращается ряд употребляемых орнаментальных схем, а их исполнение значительно упрощается.
Непосредственной генетической подосновой для петренской группы выступают памятники типа Мерешовка-Четэцуе III, а для шипенецкой группы памятники [15] типа Незвиско III. Более глубокие корни обеих групп исследователи видят в памятниках этапа ВI/ВII (Черныш, 1977; Мовша, 1984). Картографирование поселений показывает, что петренские памятники занимают зону расселения солонченской локальной группы, тогда как шипенецкие поселения сконцентрированы на территории, которую раньше заселяли общины залещицкой локальной группы. Петренское население принимало участие в сложении побужских памятников немцовского типа и чечельницкой локальной группы. Шипенецкие племена оказали влияние на формирование памятников верхнеднестровского варианта, тесно контактировали с населением северо-восточных кукутенских поселений (Румыния), а также опосредствованно воздействовали на развитие стилей росписи сосудов небелевской и томашовской локальных групп в Буго-Днепровском регионе (Рижов, 1999). В дальнейшем (конец этапа СI), петренская группа явилась основой для формирования памятников Типа Варваровка XV, а шипенецкая выступила одним из компонентов коши-ловецкой локальной группы и памятников типа Бильче Золотое-Сад II.
Важнейшими памятниками при изучении археологических культур поздней бронзы Донетчины являются поселения. Их исследование открывает возможности для целого ряда проблем связанных с экономикой, социальной организацией и духовной культурой донецких племен эпохи поздней бронзы.
Работы на многослойном поселении, «Лиманское озеро» расположенного у с. Дроновка Артемовского р-на проводились с 1974 по 1988 гг.
К культовым предметам срубной культуры найденным на поселении можно отнести миниатюрные сосуды, сосуды со знаками и их фрагменты, остатки металлообработки (литейные формы, инструментарий), а также мы хотели бы отметить и ритуальные захоронения животных, связанных с закладкой жилищ на поселении.
Два вотивных сосудика было найдено в культурном слое эпохи бронзы. По технологическим признакам эти сосуды ничем не отличаются от остальной керамики срубной культуры найденной на поселении. Они изготовлены из глины того же качества и содержат одинаковую с ними примесь. По форме — это банки с несколько утолщенным дном. Изготовлены небрежно, орнаментация пальцевые вдавлення у края венчика. На близлежащих поселениях (Ильичевка, Пустынка, Во-лынцево) такие же сосудики были обнаружены под очагами, что дает основание связывать их с определенными культовыми церемониями. Среди обычной керамики срубной культуры на поселении встречены сосуды и фрагменты керамики со знаками. Среди изображений встречаются: прочерченные волнистые линии, солярные знаки в виде крестов, треугольники с внутренним заполнением и т. д. Такие сосуды связывают с календарной — сельскохозяйственной символикой, природной стихией и изображением животных.
К предметам культового назначения можно отнести остатки металлообрабатывающего производства, найденные на Лиманском озере. Отмечая сакральное значение литейных форм, Е. Н. Черных указывал, что «находки здесь фактически рассеяны на значительном пространстве и скорее напоминают ритуальные захоронения или своеобразные кладбища литейных аксессуаров». Следы металлообработки на Лиманском озере не сконцентрированы в одном локальном месте, а разбросаны по всей площади раскопок, при этом литейные формы всегда разломаны. Е. Н. Черных объясняет это страхом, который внушали своим сородичам люди «огненной профессии». Кузнеца боялись потому, что он тесно общался с таинственными духами огня и земли и умел превращать камни в металл. Он мог причинить ужасные страдания. Не меньшую силу воздействия на людей имели и орудия труда кузнеца, поэтому они и встречаются в разбросанном виде. Кузнец почти никогда после поломки не выбрасывал свои инструменты, чтобы они не могли отомстить ему за непочтительность, не лишили бы его силы, не наслали на него болезни.
Обычай захоронения в жилищах и на поселениях жертвенных животных своими корнями уходит в палеолит и продолжает существовать в последующие эпохи. На Лиманском озере обнаружены два захоронения конских черепов. Первое находилось у западной стенки жилища. Череп лежал основанием вверх, передней частью на юго-запад. Второй найден между жилищем и хозяйственной постройкой, ориентирован передней частью на юг. Оба перекрыты наслоениями срубной культуры. По всей видимости эти культовые захоронения связаны с церемониалом закладки первых жилищ на поселении. О. А. Кривцова-Гракова, в частности, связывает черепа из жилищ Алексеевского поселения с жертвоприношениями, совершенными при закладке землянок.
В целом материал, полученный при раскопках поселения Лиманское озеро, позволяет говорить о существовании в эпоху поздней бронзы у племен Лесостепной Украины некоторых культов. Образ жизни и тип хозяйства способствовали развитию культа огня, домашнего очага, а также тесно переплетающегося с ним культа предков. Достаточно отчетливо прослеживается культ солнца и культ животных (солярная символика на керамике, украшениях, ритуальные погребения животных). Культовые постройки на поселениях эпохи поздней бронзы в бассейне Северского Донца не известны. И есть все основания считать, что в это время специальные храмы не сооружались, а культовые обряды совершались в жилищах и за их пределами. [16]
В 1996 г. археологическая экспедиция Восточноукраинского государственного университета (рук. Санжаров С. Н.) провела охранные раскопки многослойного поселения Черниково озеро-1 (Кременской р-н, Луганская обл., пойма левого берега Северского Донца). Исследована площадь 800 кв. м. Найдена керамика неолитического облика, катакомбная, покровская и салтовская. В культурный слой поселения впущены погребения салтово-маяцкого времени. В центральной части раскопа зафиксировано большое, очевидно слабо углубленное, жилище Покровского времени. В жилище выявлены шесть хозяйственных ям, вокруг которых концентрируются десять развалов покровских сосудов.
С поселения происходит небольшая, но выразительная коллекция изделий из кости и рога. Проведен их трассологический анализ (лупы различных увеличений, микроскопы МБС-2 и «Микко»).
Всего изучено 34 предмета. Один фрагмент ребра крупного копытного оказался не орудием, но несет на себе поперечный след резки металлическим лезвием (разделка туши). Два изделия по данным стратиграфии и морфологии относятся скорее всего к неолиту. Основная коллекция (31 экз.) планиграфически и стратиграфически связана с покровским слоем.
Среди костяных орудий выделяются три спицы — орудия прядения, долото по дереву, рукоятка из рога и шесть упоров рукояток из проксимальных фаланг крупного рогатого скота (КРС), заготовка пряжки, два шпателя (орудия гончарства) на фрагментах ребер крупных копытных.
Отметим уникальность одного из шпателей: на поверхности ребра очень тонкой иглой нанесено изображение змееподобного существа. В качестве аналогии вспомним о таком же шпателе из Ильичевки, на поверхности которого процарапаны изображения двух птиц.
Как и на подавляющем большинстве поселений эпохи поздней бронзы, среди костяного инвентаря преобладают орудия кожевенного производства — 15 экз. (48,4 %). Это четыре проколки из фрагментов компактного слоя трубчатых костей копытных и одиннадцать тупиков из нижних челюстей КРС.
Отметим, что из левых половин нижней челюсти КРС изготовлено девять тупиков. Использование преимущественно левых половин нижней челюсти КРС в качестве сырья для тупиков — характерная черта практически всех поселений эпохи поздней бронзы. Интересен факт изготовления одного тупика из правой половины нижней челюсти КРС. Как правило, очень небольшой процент тупиков из правых половин нижней челюсти встречается на каждом поселении. Однако, даже среди малочисленных «правых» тупиков редко фиксируются случаи своеобразного «зеркального» изготовления этих орудий. Обычно при изготовлении тупиков вырубается внутренняя стенка тела челюсти. В случае же «зеркального» изготовления, у правой половины нижней челюсти КРС вырубается внешняя стенка, то есть «правое» сырье пытаются превратить в «левое» орудие. Именно такой тупик найден на Черниковом озере-1.
На внешней стороне челюстной ветви одного из тупиков зафиксирована группа тонких параллельных друг другу поперечных следов резки и след удара ножом наотмашь. Кухонная разделка туши животного подразумевает в большинстве случаев рубку нижних челюстей копытных поперек челюстной ветви. Следы резки фиксируют более аккуратное отделение нижних челюстей КРС, очевидно, в качестве сырья для изготовления тупиков.
На всех тупиках Черникова озера-1 есть следы подрезки челюстного угла, рубки челюстных отростков, утончения рабочего края. Внутренняя стенка челюсти вырубалась почти вся. Подобная деталь оформления тупиков характерна для орудий и других позднебронзовых поселений бассейна Северского Донца (Капитаново-1 и II).
Сильная заполировка рабочего края, «мягкие» короткие поперечные следы свидетельствуют о том, что тупики использовались для мездрения. Только одно орудие, судя по более грубым следам, применялось и для волососгонки.
Изготовление и использование тупикоз из коллекции костяных орудий поселения Черниково озеро находят многочисленные аналогии среди таких же орудий других северскодонецких поселений эпохи поздней бронзы. В свою очередь, детали оформления тупиков из Подонцовья (в том числе и поселения Черниково озеро-1) отличаются от процесса изготовления таких же орудий приморских поселений Северо-Восточного Приазовья.
Благодарю С. Н. Санжарова за разрешение воспользоваться материалами его раскопок и за помощь в организации трассологической обработки коллекции
В 1974 г. в погребении №8 из кургана №1, могильника «Баранчук-1», располагавшемся у села «Красная Поляна», Песчанокопского района. Ростовской области были обнаружены две бронзовые молоточковидные булавки, форма и орнаментация которых имели важное символическое значение. Существуют различные трактовки предназначения молоточковидных булавок, предложенные Б. А. Латыниным, [17] Л. С. Клейном, В. Я. Кияшко и др. Однозначного решения этого вопроса пока нет.
Булавки представляют собой сложные компилятивные образы языческой религии, имевшей развитую систему представлений о мироздании. Сложная форма обеих булавок дает возможность предположить, что каждый отдельный элемент этих булавок имел свое сакральное значение. Основной частью булавок является вертикальный стержень, несущий в символике значение «мировой оси», помещаемый в Мистический Центр космоса, он мог иметь предназначение моста или лестницы, при помощи которых Душа могла достигать Бога. Т-видная форма одной из булавок олицетворяет соединение и равновесие противоположностей, двойственность, сбалансированную симметрию и активное равновесие противоположных сил. Также как и у креста основным значением Т-видной булавки было соединение противоположностей типа высшее и низшее, черное и белое, жизнь и смерть, мужское и женское начало. Образ божества в виде булавки должен был иметь двойную сущность, т.е. обладать качествами гермафродита, которые как правило, считались присущими лишь поколению древнейших богов. Гермафродит прежде всего был богом воспроизведения. Отверстие для подвешивания, имевшее значение излучающего центра, как отверстие, видимо, несло и символику женского начала.
В эпоху бронзы в Халдее, Египте и Индии были весьма распространены идеи духовного Возрождения, которые на протяжении многих веков были заветной целью мистиков всех времен и народов. Очевидно, что манипуляции с булавками играли первостепенную роль в погребальном обряде и их смысловое предназначение следует рассматривать в контексте диалеммы жизнь-смерть, в которой смерть являлась основой для возрождения к новой жизни. В тайных обществах средневековой Европы, перенявших духовный потенциал язычества символом возрождения Духа была змея, обвившаяся вокруг Т-видного креста. По-видимому, то же значение возрождения Духа в новом теле несли в себе двойная спираль на верхней части Т-видной булавки, а две спирали могли символизировать мужской и женский пол рептилий.
С той же идеей реинкарнации или Возрождения Души, видимо, связан и символизм бронзовой рогатковидной булавки с четырьмя фалловидными отростками. В таком случае фаллос, дарующий жизнь рассматривался в качестве волшебной палочки, а усиление стержней булавок двумя, четырьмя или шестью фалловидными отростками должны были увеличить производящую силу такой волшебной палочки в процессе оживления души усопшего. Подтверждением символики возрождения Духа являются и змейки, ползущие к головкам фалловидных отростков на булавках из Нальчикского могильника.
Атрибут всех магов, шаманов и целителей — волшебная палочка являлась проводником сверхъестественной силы, и видимо, одновременно божеством. Ж. Дешелет в «Учебнике доисторической археологии» утверждал, что все знаки с дуальной симметрией и излучающим центром, начиная с эпохи бронзы и до наших дней использовались как символы солнца. Дух в символике всегда представлялся в образе Большого Света. Можно предположить, что этимологическая основа названия Т-видных булавок также как и крестов означала «Свет Великого Огня». Очевидно, булавка олицетворяла собой солнечное божество, Бога Великого Света, Света Мира, Великого источника Света, посредника между Богом и людьми, воскресителя людей из мергвых. Ее эпитетами могли быть Бог Света, Творец Света, Свет Мира, Властелин Света, Властелин Жизни и Смерти, Победитель Дракона, Победитель сил Тьмы и т.п. Не исключено, что булавка была символом Возрождаемой Души, а набор булавок в одном погребении — свидетельство разных стадий ее возрождения, отсюда и проявляемые в формах булавок черты гермафродитизма.
Большое количество совершенно однотипных булавок на огромной территории отражает существование какой-то господствующей идеологии. Наши булавки существуют ограниченный временной период как раз в эпоху расцвета различных солярных культов Их существование прекращается с появлением и развитием другого сложного артефакта — священных жертвенников курильниц, в которых также каждый отдельный элемент формы имел свое сакральное значение. Смена одного важнейшего артефакта другим не менее важным и сложным означала существенное изменение идеологии, по-видимому, связанное с появлением новых этносов.
К настоящему времени на территории Нижнего Подонья и прилегающего бассейна Северского Донца раскопан значительный массив погребений донецкой катакомбной культуры. Накопленный материал позволил создать схемы периодизации (Братченко, 1976; Смирнов, 1996). Вместе с тем обращает внимание тот факт, что данные работы были выполнены почти исключительно по материалам погребений.
Это связано в первую очередь с малочисленностью и слабой археологической исследованностью известных поселений. В сложившейся ситуации любые новые поселенческие остатки донецкой катакомбной культуры особенно важны.
К 1999 году луганскими археологами исследовано значительное количество поселений в среднем течении Северского Донца. Большей частью раскопки велись [18] в Кременском районе Луганской области. В ходе исследований обнаружена и донецкая катакомбная керамика. Характерной особенностью всех выявленных памятников являются малочисленность и сильная фрагментированность керамических коллекций.
Поселение Озеро Клешня Вторая (раскопки С. А. Телиженко). Поселение многослойное, при раскопках найден единичный фрагментированный донецкий кубок (отдел III группы А по классификации Братченко, 1976). Из обломков восстанавливается нижняя половина. Сосуд тонкостенный, внешняя поверхность светлая с серыми пятнами, имеет ярко выраженный высокий поддон и нависающие бока. Поддон орнаментирован ромбами, выполненными оттисками плоского штампа, по боковинам спускаются лопасти, выполненные тесьмой. В пространство между лопастями также нанесены ромбы.
Поселение Алешин Ручей (этот и последующие памятники раскопаны экспедицией археологической лаборатории «Спадщина» Восточноукраинского госуниверситета под руководством С. Н. Санжарова). Поселение многослойное, основной слой относится к харьковско-воронежской катакомбной культуре. В слое найдены фрагменты от трех сосудов с элементами донецкого декора. Сосуды сильно разрушены, форма не восстанавливается. Два из них украшены тонким двухрядным шнуром и спиралевидным штампом (ракушкой). Третий покрыт поясками круглых пальцевых вдавлений и жемчужинами у основания шейки. Этот сосуд, возможно даже относится к позднеямному или раннекатакомбному времени.
Поселение Черниково Озеро. Поселение многослойное, при раскопках выявлен слой с катакомбными культурными остатками, сильно разрушенный поздними напластованиями. Катакомбный материал неоднороден, часть керамики, покрытой валиковыми и врезными композициями, явно относится к позднекатакомбному времени. Отдельно выделяется группа сосудов донецкого облика. С уверенностью к этой группе можно отнести пять сосудов. Два из них стройные высокошейные сосуды. Первый украшен насечками по срезу венчика и пятью поясками трехрядной тесьмы по шейке. Второй по всей поверхности покрыт зубчатым штампом в елочку, под срезом венчика ногтевые вдавлення, у основания шейки поясок оттисков прямоугольного штампа. Третий сосуд имеет средневысокую прямую шейку, плавно переходящую в плечики. Шейка и плечики украшены поясками ногтевых защипов и спиралевидного штампа (ракушки). У четвертого сосуда не удалось восстановить шейку. Сосуд небольших размеров, тонкостенный. Плечики и тулово орнаментированы поясками трехрядной тесьмы, пространство между которыми заполнено прочерками, мелким круглым и прямоугольным штампом в елочку. Пятый сосуд — миска. Ее поверхность украшена пышным узором из поясков трехрядной тесьмы, коротких вертикальных оттисков гусенички и крестообразных прочерков. Представленная посуда имеет широкий круг аналогий с посудой из погребений донецкой катакомбной культуры.
Поселение Черниково Озеро-2. Поселение многослойное, при раскопках попадалась единичная поздне-катакомбная керамика, украшенная валиками и прочерками. Там же встречены обломки от двух сосудов с донецкими чертами. Один украшен поясками трехрядного шнура, второй — поясками и спиралевидными завитками из перевитого шнура.
Поселение Серебрянское. Поселение многослойное, основной слой — харьковско-воронежской катакомбной культуры. Выявлена серия сосудов (18 экземпляров) с яркими элементами формы и орнамента поздней донецкой катакомбной культуры. Девять сосудов реконструируются графически. Реконструируемые сосуды типологически можно разделить на две группы.
Первая группа (2 экз.) — сосуды высотой более 20 см, с сильно раздутыми высоко поднятыми боками, максимальная ширина примерно равна высоте. Шейка сосуда в одном случае высокая прямая, в другом — короткая резко отогнутая. По классификации донецкой керамики А. М. Смирнова (Смирнов, 1996) данные сосуды относятся к типу 2, подтипам А и Б. Один сосуд орнаментирован двухрядным шнуром, треугольниками вершинами вверх по шейке и полукруглыми опущенными фестонами по плечикам. У основания шейки пущен валик, украшенный серпиками («овами»), выполненными перевитым шнуром. Второй сосуд украшен поясками двухрядного шнура по шейке с короткими горизонтальными оттисками «гусенички» между ними Плечики и тулово покрыты зубчатым штампом в елочку и поясками ногтевых вдавлений.
Вторая группа — 7 экземпляров: приземистые короткошейные горшки с раздутыми боками. Шейки как прямые, так и отогнутые, переход на плечики плавный В одном случае на плечиках имеется уступчик Эту группу можно отнести к третьему типу донецкой керамики Подонцовья (Смирнов, 1996). В орнаментации сосудов использовались тесьма, простой и спаренный шнур, штампы из перевитого шнура, оттиски гребенки, «гусенички» и наколы. среди мотивов орнамента — спускающиеся лопасти, горизонтальная елочка, треугольники вершинами вверх и вниз. Орнамент обычно покрывает всю поверхность. В трех случаях орнаментирован и срез венчика: в одном случае ногтевыми вдавленнями, в двух других — зубчатым штампом и «овами» из перевитого шнура.
Переконструируемая посуда украшена фестонами из трехрядного шнура, треугольниками вершинами вниз из двух- и однорядного шнура, поясками из «овов», оттисками спиралевидного штампа и налепными шишечками, украшенными спиралевидным штампом.
По наблюдениям А. М. Смирнова, именно в позднедонецких погребениях преобладает посуда второго и третьего типов. В позднедонецкое же время появляется тенденция к упрощению орнаментации на шейках, а именно: исчезают елочные композиции из оттисков плоского штампа и перевитого шнура, заполняющие свободное пространство между поясками [19] и тесьмой. Вместо них появляются горизонтальные и вертикальные оттиски гладкого штампа, перевитого шнура, а также оттиски спирали и торца полого стебля. В ряде случаев шейка вообще не орнаментирована. Отмечено также исчезновение четырех- шестирядной тесьмы. Вместо этого получают широкое распространение трехрядная тесьма, перевитый шнур, двух- и однорядный шнур. Отмечено также более частое, в сравнении с раннедонецким временем, распространение зубчатого штампа. Появляется небрежность в нанесении орнамента, в частности, оттиски шнура «съезжают» на плечики, в орнаментальных композициях нарушен ритм и т. д. (Смирнов, 1996). Представленной группе керамики пос. Серебрянское присущ ряд вышеперечисленных признаков. Это отсутствие четырех- шестирядной тесьмы и елочных композиций на шейках, вместе с тем наличие трехрядной тесьмы, перевитого, двух- и однорядного шнура, горизонтальных оттисков «гусенички» по шейке, валиков и перевернутых композиций. Примечательно также, что представленная керамика относится к типам 2 и 3 по классификации А. М. Смирнова. Изложенные признаки позволяют отнести эти сосуды ко времени поздней донецкой катакомбной культуры.
К настоящему времени, несмотря на обширные новостроечные раскопки курганных могильников, энеолитические памятники Северского Донца еще недостаточно изучены. В частности это относится и к особой группе энеолитических «вытянутых» погребений.
В 1986 г. у г. Шахтерска С. Н. Санжаровым был исследован курган №2, в котором центральным и основным являлось энеолитическое погребение №9 с необычной конструкцией могильной ямы. Над погребением была возведена насыпь высотой 2 м и диаметром около 20 м, сложенная из кусков дерна светло-коричневого цвета.
К прямоугольной в плане яме размером 2,22*1.67 м и глубиной 1,6 м от ДГ, ориентированной по линии ЮЮЗ — ССВ, с севера примыкал уступ длиной 0,65 м, шириной 1,86 м и глубиной 1,4 м от ДГ. На его стене и в заполнении обнаружены фрагменты обгоревших плах перекрытия. На дне ямы находились 2 костяка взрослых в вытянутом положении на спине, ориентированные на ССВ. Руки вытянуты вдоль туловища, но левая кисть у одного погребенного лежит на тазобедренном суставе. На костяках прослежен белый волокнистый тлен и окраска охрой, под ними на дне ямы — коричневый тлен.
У изголовья и перед костью правого плеча одного из погребенных найдены фрагменты изделия из кости неясного назначения. Под кистью правой руки и под левой стопой другого обнаружены два кремневых наконечника стрел (длиной 2 и 2,5 см) подтреугольной формы с выемками в основании, а также створка речной раковины перед коленом левой ноги. Использование плах перекрытия, охры, подстилок, присутствие раковин и изделий из кости в «вытянутых» погребениях неоднократно огмечалось исследователями. Кремневые наконечники стрел, подобные шахтерским, найдены на Северском Донце в Родионовке и Ковалевке (Городцов, 1907) и на Самаре в Вербках (Ковалева, 1984).
Впервые на Северском Донце В. А. Городцов исследовал ряд погребений, произведенных по вытянутому обряду (Городцов, 1907). Систематические раскопки курганов в 60-80-х гг. на территории от Волги до Дуная способствовали накоплению новых материалов, которые поставили вопрос о культурной принадлежности «вытянутых» погребений.
Основываясь на изучении гомогенной группы памятников в Орельско-Самарском междуречье, И. Ф. Ковалева выделила «вытянутые» погребения в «постмариупольскую» культуру и датировала ее концом IV — первой пол. III тыс. до н. э. (Ковалева, 1984). А. Т. Синюк отнес вытянутые подкурганные погребения Иванобугорского могильника на среднем Дону к репинской культуре позднего этапа (вторая пол. III тыс. до н.э.) и указал на культурную неоднозначность «вытянутых» погребений под курганами Поволжья, Подонья и Поднепровья (Синюк, 1984). В процессе изучения данной проблемы Д. Я. Телегин пришел к выводу о том, что погребения степного Поднепровья относятся к различным культурам — среднестоговской, ямной, нижнемихайловской и существуют с сер. IV до к. III тыс. до н. э (Телегин, 1987). В своих работах Ю. Я. Рассамакин предложил называть «постмариупольскую» культуру «квитянской», т. к. предыдущий термин не корректен (Rassamakin 1994, 1996).
Вышеизложенное отражает пестроту взглядов и подходов относительно культурной и хронологической оценки «вытянутых» погребений, однако исследователи сходятся в некоторых положениях, подчеркивая существование локальных различий, связанных с географическим положением памятников и их историческим окружением (Синюк, 1984; Николова, Рассамакин, 1985).
Энеолитическое погребение у г. Шахтерска расширяет представления о погребальном обряде «вытянутых» захоронений, отражает новую специфическую особенность (уступ — ступенька), т. к. до этого основной погребальной конструкцией «вытянутых» погребений являлись ямы овальной, «грибовидной», прямоугольной формы с закругленными углами и др. [20]
В настоящее время хронологическая шкала энеолитических памятников Украины пересматривается, поэтому в плане временных позиций погребение у г. Шахтерска можно синхронизировать с погребениями близ с. Вербки (Ковалева, 1984), Родионовки, Ковалевки (Городцов, 1907) и др. В ряде нерешенных вопросов (один из них — периодизация «вытянутых» захоронений на Северском Донце) помогут разобраться дальнейшие полевые работы.
Курганный могильник Гордиевка Винницкой области относится к позднебронзовому периоду и датируется XIV—ІХ вв. до н.э. В его функционировании авторы выделяют четыре хронологических этапа — Гордиевка І-IV (С. С. Березанская, В. И. Клочко, 1995, 1998 гг.) Обращает на себя внимание элитарность и идентичность погребального ритуального набора находок. Особенно выразителен комплекс янтарных украшений из 48 исследованных погребений разных периодов существования. Из всех известных европейских коллекций археологического янтаря, происходящих из одного пункта, данная коллекция наиболее многочисленна, насчитывает более тысячи отдельных ювелирных изделий в виде бусин и подвесок различных по форме и размерам — от 0,5 до 5,0 см.
Рассматривая геологию янтаря, как ископаемое сырье, следует отметить, что химический состав его изменчив и сложен, представляет собой большое количество органических молекул и главным образом состоит из атомов углерода, водорода и кислорода, находящихся в различных пространственных соединениях. Однако, когда речь идет о археологическом янтаре, необходимо учитывать обстоятельства, при которых химические изменения проходят настолько интенсивно, что большинство физических анализов либо просто не возможны, либо в силу форсированно активного окислительного процесса дают сильные отклонения Для диагностики всех находок из европейских янтароносных месторождений (особенно балтийского сукцинита), по мнению гемологов, наиболее целесообразен анализ инфрокрасной спектроскопии и при интерпретации анализов археологического янтаря следует учитывать, что ни один из методов в изучении этого материала не является универсальным, а методы гомологической диагностики представляют собой лишь вступление к этой сложной теме (Е. Я. Киевленко, Н. Н. Синкевич, 1983).
Границы ареала янтароносной провинции с учетом его разноса древними ледниками и морскими течениями охватывают на севере всю Прибалтику, простираясь на юг по Приднепровью.
При экспертном исследовании гордиевского янтаря выявлены все признаки интенсивного окисления, т. е. естественный процесс «умирания» сырья, от полного исчезновения («инклюзы») остатков флоры и фауны, до его полного распада на молекулярном уровне. Состояние янтарной массы разделено на три группы. Около 50% изделий имеет массу с тенденцией распада на аморфные кристаллы (незначительная часть изделий этой группы сберегает более-менее плотную структуру). Все предметы имеют глубокую хаотичную мелкую сквозную трещиноватость. Более 30% материала имеет еще более тяжелое состояние. Процесс распада сырьевой массы почти полностью завершен, однако изделия еще сберегают свою форму; при слабом нажатии бусины рассыпаются тонкоструктурным песком. Всего 20% материала, структурная основа которого относительна прочна. Изделия имеют эластичную оксидатную пленку, которая поддается химической и механической очистке. Масса имеет сквозную мелкую трещиноватость, однако химически и механически устойчива. Это состояние массы указывает на присутствие в сырье определенного количества янтарной кислоты, с которой связаны вяжущие свойства янтаря, а известно, что в сукцините ее наибольшее количество. Этим объясняется длительность распада сукцинита (балтийского янтаря).
В целом весь гордиевский янтарь в нынешнем состоянии сохраняет свою прозрачность, естественно с поправкой на состояние структуры отдельно каждого изделия. Цвет имеет вишнево-красный. Опираясь на проведенные опыты можно думать, что ископаемая смола из которой изготовлены древние изделия имеет этот цвет не в результате катагенеза («метаморфизованный янтарь»), что случается с переотложенным сырьем, (В. С. Трофимов, 1974), а цвет этот археологический янтарь приобретает в финальной стадии существования сукцинитного сырья (Е. Фракей, 1990).
Проведенные исследования янтаря из Гордиевки указывают на его происхождение из Балтийско-Днепровской янтароносной провинции.
Используя опыт реставрации янтаря Англии, Дании, Германии и Прибалтики 50% изделий этой уникальной коллекции уже возвращен не только экспозиционный вид, но надежно защищен от дальнейшего разрушения. [21]
Находки произведений скифского звериного стиля на поселениях — это всегда событие. Тем более, если речь идет о находке изображения загадочного фантастического существа в виде головы хищной птицы с рогом. Этот образ скифологи называют по разному — грифон, скифский грифон, орлиный грифон, рогатый грифон, барано-птица, грифо-баран, рогатая птица. Из всех названий последнее нам представляется наиболее приемлемым в виду его описательного, а не интерпретационного характера. Хотя наиболее популярными среди скифологов названиями являются грифо-баран и в меньшей степени барано-птица. Это очень редкие находки в Скифии, а на ранних поселениях Лесостепи, в том числе и в бассейне Ворсклы они до недавнего времени вообще не были известны. Сейчас в нашем распоряжении имеется две находки, о которых и пойдет речь ниже.
Первая находка была сделана археологической экспедицией Донецкого университета в культурном слое раскопа 11 пос. Пожарная Балка. Она представляет собой типичную роговую пряжку — пронизь с четырьмя перекрещивающимися отверстиями. Ее верхняя часть украшена скульптурным изображением головы хищной птицы с U-образными рогами, которые вверху заканчиваются небольшими цилиндрическими утолщениями, слегка выступающими над головой. Ниже основания рогов с обеих сторон почти симметрично изображены маленькие уши. Изображения глаз отсутствуют. На слегка загнутом вниз клюве вырезаны две дуговидные линии. Короткая поперечная линия отделяет надклювье от восковицы. Культурный слой, в котором обнаружена пронизь, синхронен раннекелермесскому этапу скифского времени.
Вторая находка была сделана А. А. Моруженко в 1977 году в ходе раскопок на поселении у с. Лихачевка. Она представляет собой почти половину рогового трехдырчатого псалия со следами вторичного использования. На сохранившемся верхнем конце псалия изображена голова хищной птицы с U-образным рогом. Ее клюв загнут под углом 90. Он украшен характерной для раннескифского времени геометрической фигурой, которую скифологи называют по-разному — «запятая», «огурец», «лепестковидная фигура». Между головой существа и почти серединой сохранившегося отверстия псалия, т.е., вдоль «шеи» существа нанесена тонкая дуговидная линия, от которой отходят вниз шесть резных клиновидных фигур, расположенных почти на одинаковом расстоянии друг от друга. Обнаружена эта находка в раскопе 1, материалы которого в целом синхронны тем, которые найдены в раскопе 11 пос. Пожарная Балка.
Таким образом, обе находки принадлежат одному пласту и наряду с другими аналогичными вещами, обнаруженными как в Скифии, так и за её пределами (Келермес, Нивра, Хайкаберд) являются надежными индикаторами этапа расцвета «скифской» культуры раннеархаической фазы.
Рассматриваемые находки имеют принципиальную важность и в следующем плане. Они показывают, что уже на ранней стадии существования скифского звериного стиля он получает «прописку» не только у кочевой скифской аристократии, как полагают некоторые исследователи, но и у рядовых земледельцев Лесостепи.
По поводу семантики рогатых птиц («грифо-баранов») исследователи высказывали различные предположения. Наиболее убедительным считается вывод В.А.Ильинской о том, что грифо-баран — это синкретический образ, соединивший в себе два наиболее важных для ранних скифов мотива: хищной птицы (орла) и барана. Интересные мысли в этом плане высказывались и другими исследователями (Б. Н. Граков, М. И. Артамонов, М. Н. Погребова, Д. С. Раевский, А. И. Шкурко). Тем не менее, семантика этого фантастического образа продолжает оставаться загадочной. Нам представляется более убедительным и верным следующее предположение. В основе данного мотива — тут исследователи правы, лежит образ хищной птицы, изображения которой, известны в Скифии и за её пределами в значительном количестве. Скорее всего, это хищная птица (орел), которой приданы стилизованные рога, более всего похожие на бараньи. Но это не барано-птица, не грифо-баран, и тем более не грифон. Это, скорее всего, «священная» птица. Рог в данном случае играл роль нимба, указывая на то, что перед нами не просто орел — «царственная» птица, а существо более [22] высокого ранга — «божественная» («священная») птица. В древности знаки сакральности были весьма разнообразны, но к числу наиболее престижных относились изображения рогов, прежде всего, быка и барана. Поэтому не случайно в качестве одного из важнейших знаков отличия божества в Передней Азии, в том числе в Ассирии и Урарту IX-VII вв. до н.э., выступают именно рога. Причину такого явления можно объяснить тем, что рога являлись традиционным для многих древних народов символом мощи, мужества, плодородия, изобилия («рог изобилия»), луны, солнца и многих других, важных для людей того времени свойств и объектов природы. Это один из древнейших полисемических символов, корни которого уходят в глубокую древность.
Следует полагать, не случайным является и то обстоятельство, что для изготовления вещей с изображениями «священной» птицы использовали рог: учитывались не только природная твердость этого материала, но и его «магические» свойства, что, по представлениям того времени должно было придавать изделию дополнительную силу. Ту же функцию выполнял и орнамент, хотя семантика его, конечно, была совершенно иной. В частности, фигура в виде запятой, которая украшает «священную» птицу из Лихачевки, являлась, предположительно, символом лотоса. Если это так, то мы имеем еще один аргумент в пользу связей (возможно, опосредованных) Лесостепной Скифии с Закавказьем и Передней Азией.
В августе 1999 г. Мерчанская археологическая экспедиция ИА НАН Украины и отряд Харьковского госуниверситета провели раскопки курганного могильника расположенного в 3 км к ЮВ от с. Старый Мерчик Валковского р-на Харьковской обл. Исследованный памятник состоял из 11 курганов, ограниченных с восточной и западной сторон двумя майданами.
Исследования показали, что курганные насыпи диаметром от 16 до 32 м при высоте от 0,5 до 2,4 м были сооружены в один прием над одиночными погребениями. Только в к. № 9 отмечено впускное захоронение. Все раскопанные погребения датируются скифским периодом и представлены деревянными склепами с 6, 9 и 17 столбами, закрепляющими деревянную облицовку стен и поддерживающими перекрытие могильных ям. В большинстве случаев склепы сооружены из горизонтально положенных досок, закрепленных в пазах опорных столбов с засыпкой образовавшегося промежутка между стенами гробниц и могильных ям частью материкового выкида. В к. № 3 зафиксирован двойной слой облицовки стен могильной ямы — вертикальный из горбылей, концы которых были вставлены в канавки, и горизонтальный из досок толщиной до 5 см.
Погребальные ямы в плане имели в основном прямоугольную форму, значительно реже — трапециевидную. Погребальная яма в к. №11 имела дромос. Отличительной особенностью к. №2 является покрытие материкового выкида и площадки вокруг могильной ямы радиально уложенными горбылями и плахами, сожженными в момент захоронения. Размеры ям колеблются от 2,0*2,5 м до 3,9*3,3 м при глубине от уровня погребенной почвы от 1,4 до 2,45 м. По линии длинной оси они были ориентированы следующим образом: С—Ю (5), СВ—ЮЗ (5), ССВ—ЮЮЗ (2).
Антропологические данные и состав погребального инвентаря указывают, что в этом могильнике были одиночные подкурганные захоронения женщин, парные (мужчина-воин и богатая женщина; мужчина-воин со слугой) и коллективные (мужчина-воин, богатая женщина и слуга). Тела знатных лиц были ориентированы головой на Ю, ЮЮЗ и ЮЗ, а слуг — на В, ЮВ и ЮЗ. Практически в каждом погребении находились остатки заупокойной жертвенной пищи (кости мелкого рогатого скота, быков и железные ножи), размещенной у стен рядом со слугами или в бронзовом котле (к. № 3).
Несмотря на сравнительно малые размеры курганных насыпей и ограбление могил в древности, по наличию захоронений социально зависимых людей(слуг, рабов?) и составу погребального инвентаря удается определить и социальный ранг основных лиц. Думается, что большинство из них принадлежало к местной военной аристократии. Почти во всех мужских захоронениях были найдены остатки железных чешуйчатых панцирей, бронзовые поножи, предметы наступательного оружия (мечи с рукоятями обтянутими золотым листом, наконечники копий, дротиков и целые колчанные наборы). В женских захоронениях встречаются золотые (лента от головного убора — метапида, височные кольца, перстни, нашивные бляшки), серебряные (перстень, браслет, височные кольца) украшения, ожерелья из пастовых, стеклянных и фаянсовых бус. К представителям всаднического сословия следует отнести погребение в к. № 3 с захоронением коня с уздечкой в отдельной яме. Еще один уздечный набор находился в могиле самого воина с богатым набором оружия. Статус племенного вождя, наделенного жреческими функциями, мог иметь погребенный в к. № 11, в могилу которого были положены два меча с золочеными рукоятями, наконечники копий, 2 колчана со стрелами, поножи, нагайка с золотой оплеткой, серебряный кубок с изображениями голов быков и цветков лотоса в виде колокольчика соединенных ожерельями из бус с треугольными подвесками, культовый сосудик [23] соединенный с бронзовой подвижной рукоятью и античные сосуды.
Местная аристократия имела достаточно средств для приобретения различных античных импортных изделий. Во многих погребениях найдены клейменые амфоры гераклейского производства, амфоры типа Солохи I и Солохи II, аттические чернолаковые леканы, канфар, сероглиняный кувшинчик типа арибаллического лекифа. Античная керамика датирует могильник втор. пол. IV в. до н. э. Изображения грифонов, оленей, ланей на золотой обкладке рукоятки меча, Владычицы зверей с пантерами на нашивной бляшке, метопида с растительным орнаментом, многие бусы и сам серебряный округлотелый кубок с цилиндрическим горлом находят многочисленные аналогии и даже полное совпадение с предметами из погребений в курганах Чертомлык, Куль-Оба, Огуз, Мелитопольский и I Мордвиновский, что позволяет сузить датировку большинства старомерчанских курганов до 340—320 гг. до н. э.
В настоящее время у нас нет оснований сомневаться в принадлежности исследованного курганного могильника к северско-донецкой локальной группе лесостепных скифообразных культур, на что указывает встречающаяся в погребениях местная лепная керамика, сам погребальный обряд и близость памятника к месту расположения Люботинского, Караванского, Протопоповского и Закозаровского городищ (удаление всего на 6-15 км). Вместе с тем следует обратить внимание на большое сходство его погребальных сооружений со склепами других групп памятников Левобережной Лесостепной Украины и особенно воронежской группы в Среднем Подонье. Выяснение причин, обусловивших это явление — задача специального исследования.
Одной из характерных черт погребального обряда племен северскодонецкого региона в скифское время, по мнению ряда исследователей было отсутствие в могилах как погребений взнузданных лошадей, так и предметов конского снаряжения (Шрамко Б. А., 1962; Либеров П. Д., 1962; Щегленко А. В., 1983). Подобное утверждение не выдержало проверки временем. Полевые исследования последних десятилетий зафиксировали ряд подобных погребений V—IV вв. до н. э., среди которых предварительно можно выделить следующие типы:
а) погребение взнузданного коня (к. 2, с. Малая Рогозянка (Буйнов Ю. В., 1990) или его части с некоторым снаряжением (к. 7, п. Песочин (Бородулин В. Г., 1978) в отдельной могиле рядом с основной. В кургане у с. Малая Рогозянка рядом с конским зафиксировано погребение «конюха».
б) погребение взнузданного коня (к. 1 у с. Коротич (Бородулин В. Г., 1982); скелет коня зафиксирован вдоль восточной стенки головой на юг) или его части (к. 9, п. Песочин — погребение в нише-тайнике взнузданного конского черепа со следами обжига) в общей с покойником могиле.
в) присутствие предметов конского снаряжения в общей могиле среди инвентаря (к. 2, п. Песочин, к. 2, с. Малая Рогозянка) или в специальных нишах-тайниках (к. 3, 5, с. Протопоповка (Бородулин В. Г., 1976). Число последних могло быть большим, но из-за ограбленности могил часть тайников сказались пустыми.
Невозможно однозначно определить характер находки (символическое погребение или остатки тризны) в грабительском ходе к. 22 у п. Песочин трех конских черепов.
Предметы конского снаряжения, найденные в погребении, разнообразны:
а) удила — целые экземпляры или фрагменты известны в пяти случаях (к. 5, с. Протопоповка, к. 2,9, п. Песочин, к. 1, с.Коротич, к. 2, с. Малая Рогозянка). Все однотипные — двусоставные, железные, с петлями на концах;
б) псалии — восьмеркообразные, разные по материалу и форме: бронзовые Г-образные с раструбовидными окончаниями, один псалий надломлен) — к. 3, с. Протопоповка; железные, 8-образные — к. 2, п. Песочин; бронзовые, 8-образные, концы которых оформлены в виде стилизованных зооморфных изображений — голов грифона — к. 2, с. Песочин, голов барана — к. 9, п. Песочин;
в) наносники и налобники, бронзовые оформлены в виде ромбовидных пластин (к. 3, с. Протопоповка, к. 1., с.Коротич), ушастого животного (к. 9, п. Песочин) головы или клюва хищной птицы (к. 7, п. Песочин, к. 2, с. Малая Рогозянка);
г) нащечники — бронзовые, изготовлены в зверином стиле в виде шестипалой лапы (к. 3, с. Протопоповка), свернутого в кольцо хищника (к. 5, с. Протопоповка, стилизованного изображения бедра или лап животных (к. 7, п. Песочин, к.2, с. Малая Рогозянка);
д) бронзовые уздечные бляшки разнообразной формы — известны в четырех случаях (к. 3, 5, с. Протопоповка, к. 1, с. Коротич, к. 2, с. Малая Рогозянка).
Известны также находки в двух случаях бронзовых уздечных (к. 2,9, п. Песочин) в пяти — железных или бронзовых подпружных пряжек (к. 5, с. Протопоповка, к. 7, 9, п. Песочин, к. 1, с. Коротич, к. 2, с. Малая Рогозянка). Почти во всех случаях предметы конского снаряжения сопровождались бронзовыми и железными ворворками. Следует отметить также находку нагрудного конского украшения — бронзовой лунницы в к. 5 у с. Протопоповка. [24]
В большинстве случаев конские погребения или находки конского снаряжения сопровождали одиночные погребения мужчин-воинов, но известны и исключения — к. 2 у п. Песочин и к. 1 у с. Коротич содержали парные погребения, причем в песочинском кургане одним из погребенных была женщина. Особым образом следует отметить погребения в к. 2 у с. Малая Рогозянка, которое сопровождалось не только отдельными погребениями конюха, и взнузданного коня, но и запасным комплектом конской сбруи в общей могиле.
Вместе с тем наличие в кургане конского погребения или предметов конского снаряжения едва ли было признаком принадлежности погребенного к определенному социальному слою общества. Значительная часть погребений воинов-мужчин (в том числе и неограбленное погребение в к. 6 у п. Песочин) дружинника высокого ранга — среди инвентаря — пластинчатый панцирь и золотая гривна) не содержали ни одного предмета конского снаряжения.
Скорее всего подобные погребения у местного населения появляются под влиянием внешних факторов и одновременно свидетельствуют об отсутствии однообразной этнической среды у племен северскодонецкого региона в конце V — IV вв. до н. э.
В некоторых погребениях скифского времени обнаружены золотые спиральные ленты, золотые и серебряные оковки, украшавшие рукоятки каких-то предметов, возможно плетей-нагаек, по мнению ряда исследователей. Таких комплексов 12. Наиболее ранним является погребение в к. 1 Келермесского могильника (раскопки Н. И: Веселовского), датируемое этапом РСК-2. Остальные относятся к IV в. до н. э. Территориально они распределяются следующим образом: Прикубанье — Келермес, к. 1;НижнийДон — Елизаветовский мог., к. 1, VIII Пятибратный к-н; Керченский п-в — Куль-Оба; Поингулье — Пески, к. 9, п. 1; Степное Приднепровье — Чергомлык, центр. гробн., кам. 3, Толстая Могила, осн. погреб., Первомаевка, гр. П, к. 1, п. 1: Поворехлье — Купьеваха, к-ны 8 и 13; Посулье — Аксютинцы, к. 5 (1905 г.), сев. гробн.; Средний Дон — Масгюгино, к. 2. В трех случаях погребения совершены в катакомбах (Пески, Толстая Могила, Чертомлык), а в остальных — в грунтовой яме, ямах со столбами, каменных, каменно-деревянных, деревянных склепах. Среди захоронений были одиночные мужские, одиночное женское, парные мужские, парные разнополые, иногда в сопровождении слуги. Лишь в одном случае погребенные достоверно были положены головами на 3 (VIII Пятибпратный к-н), в двух — на СЗ (Первомаевка, Пески), в одном — на ЮЗ (Чертомлык), в одном — на С (Купьеваха, к. 8), в четырех — на Ю, ЮЮВ (Аксютинцы, к. 5, Купьеваха, к. 13, Куль-Оба, Толстая Могила). Погребальный инвентарь указывает на высокое социальное положение умерших: золотые и серебряные украшения, в т. ч. гривны, серебряные сосуды для питья, бронзовые котлы, защитное и наступательное вооружение. Для погребений Степи характерно наличие конской сбруи, конских захоронений. В лесостепных комплексах нет деталей конской узды, а в сев. гробнице к. 5 у с. Аксютинцы не было и оружия, но зато отмечены кости свиньи от жертвенной пищи.
Изображения плети в скифском искусстве редки и видны лишь на ряде архаических стел от Дуная до Предкавказья. На серебряном боспорском сосуде из к. 3 гр. Частые Курганы (Средний Дон) плеть является атрибутом одного из бородатых персонажей. По мнению Д. С. Раевского, на этом сосуде и электроном кубке из Куль-Обы приведены сцены, иллюстрирующие скифскую генеалогическую легенду в её эллинском варианте [Негой., IV, 8-10].
Изложенное выше позволяет сделать ряд наблюдений и выводов:
1. Время распространения рассматриваемых предметов совпадает с периодом максимальной унификации знаковой системы субкультуры аристократии географической Скифии;
2. Ареал распространения этих вещей в точности совпадает с территорией исконного расселения иранских и индоарийских племен Восточной Европы;
3. Большинство находок происходит из комплексов, принадлежавших нескифским народам — синдо-меотам и гелоно-будинам. Примечательно, что на сосуде из Частых Курганов плеть находится в руках кого-то из старших братьев Скифа — Гелона или Агафирса;
4. Украшенные золотом и серебром предметы могли иметь форму плети, но могли быть и жезлами, особенно там, где нет конской сбруи или конских захоронений;
5. Связь «золотой плети» с культурой скифов-кочевников не очевидна. Более того, похоже, что этот атрибут вместе с соответствующим семантическим рядом был заимствован скифской знатью у других иранских и индоарийских народов, у которых золотой жезл или золотая плеть выступают инсигниями идентичных мифологических персонажей — ведийского Ямы и авестийского Йимы, — первых людей, первых царей, первых умерших, царствующих в загробном мире.
В целом, распространение таких предметов, как жезл или плеть с золоченой рукояткой, в сравнительно узкой среде высшей синдо-меотской, гелоно-будинской и скифской аристократии могло быть вызвано несколькими причинами. Среди них в качестве главных можно выделить:
а) стремление к посмертной героизации умершего в образе Ямы (его сестры Ями) или Йимы;
б) рост популярности ведийских и зороастрийских представлений в среде местной знати позднескифского времени. [25]
Работа основывается на результатах изучения лепной керамики (далее — ЛК) полностью исследованного могильника позднеримского времени Дружное, расположенного в 20 км к юго-востоку от г. Симферополя. При его раскопках открыто 83 погребальных сооружения: 25 склепов, 31 подбойная могила, 13 грунтовых могил с погребениями людей и 14 — с конскими захоронениями. Обнаруженный в погребениях инвентарь датирует памятник второй четвертью III — IV вв. н. э., а в IV в. до н. э. на его месте существовало кизил-кобинское (таврское) поселение Шпиль.
Среди всех керамических изделий Дружного, ЛК, представленная исключительно посудой, составляет 432 экземпляра (75 %). Далее следуют краснолаковые сосуды (23,25 %), амфоры (1,25 %) и гончарная сероглиняная посуда Черняховского облика (0,5 %). Анализ ЛК произведен на основе выработанной автором типологической классификации, базирующейся на сходстве и различии морфологических признаков сосудов. Дружненская ЛК репрезентована мисками (137 экз. / 13 осн. типов), блюдами (2 экз. / 1 тип), тарелками (6 экз. / 3 типа), блюдцами (2 экз. / 1 тип), солонками (4 экз. / 2 типа), чашей на низкой полой ножке-подставке (1 экз. / 1 тип), горшками (77 экз. / 16 осн. типов), кувшинами (94 экз. / 11 осн. типов), кружками (88 экз. / 12 типов), кубками (11 экз. / 7 осн. типов) и ковшами (10 экз. / 6 типов). Значительная часть сосудов украшена разнообразными рельефными налепами, реже использовался врезной и вдавленный орнамент. От концов ручек многих изделий отходят рельефные отростки, а на верхнем изгибе ручек отдельных экземпляров расположены рельефные выступы, а также орнито- и зооморфные скульптурные изображения.
Сопоставление керамического комплекса могильника Дружное с ЛК из памятников Северного Причерноморья, Крыма и прилегающих к ним территорий, позволяет выделить в,его составе несколько разнородных по происхождению групп ЛК: 1) этнически нейтральная ЛК, включающая широко распространенные формы, характерные для различных в культурном отношении регионов от эпохи бронзы до раннего средневековья (90 экз. / 20,8%); 2) ЛК, не обнаруживающая нигде аналогий или представленная в некоторых других крымских некрополях III—IV вв. н. э. (90 экз. / 20,8%); 3) ЛК северокавказского происхождения (49 экз. / 11,3%); 4) ЛК, сформировавшаяся на территории европейского Боспора (37 экз. / 8,6%); 5) ЛК, соотносимая с носителями позднескифской археологической культуры (28 экз. / 6,52%). Внутри данной группы наибольший удельный вес имеет позднескифская крымская посуда (15 экз. / 3,5%), за ней следуют сосуды появившиеся у скифов в конце V — IV вв. до н.э. (7 экз. / 1,62%), немногим меньше изделий, практика изготовления которых была привнесена в Крым поздними скифами Нижнего Приднепровья (6 экз. / 1,4%). К группе позднескифской ЛК теснейшим образом примыкает наименее представительная группа ЛК, сформировавшейся в Нижнем Побужье (4 экз. / 0,93%); 6) ЛК, обнаруживающая тесную связь с районами Нижнего Дона и Прикубанья, где проживало смешанное, но в основе своей меотское население (25 экз. / 5,8%); 7) сарматская ЛК (20 экз. / 4,65%); 8) ЛК, имеющая параллели в пшеворской, вельбаркской и черняховской культурах (13 экз. / 3%); 9) ЛК, воспроизводящая формы античной краснолаковой посуды (14 экз. / 3,25%); 10) ЛК смешанного характера, в той или иной степени объединяющая в себе черты морфологии и орнаментации многих рассмотренных выше групп ЛК (48 экз. / 11,1%); 11) ЛК, генезис которой однозначно определить затруднительно (14 экз. / 3,25%).
Анализ дружненской ЛК свидетельствует об этнокультурной неоднородности ее изготовителей, а выделенные группы гетерогенной ЛК позволяют констатировать, что основу полиэтничного коллектива, оставившего некрополь Дружное составляли северокавказские аланы, вместе с которыми жили выходцы из других сарматских племен, а также поздние скифы, боспоряне, меоты и германцы. Учитывая, наряду с прочими данными, находки очень похожих сосудов в таких, близких Дружному по времени и материальной культуре могильниках, как Нейзац, Перевальное, Озерное III, Суворове, Мангуш, Инкерман, Черная речка и Совхоз 10 (особенно полно они представлены в некрополе Нейзац), можно предположить, что сходное по составу население проживало и в других районах Центрального и Юго-Западного Крыма.
Изучение ЛК позволило выяснить состав населения, погребенного в Дружном во второй половине III — IV вв. н. э., однако начальный этап функционирования некрополя относится ко второй четверти III в. н. э. В ранних комплексах памятника ЛК отсутствует, но зафиксированный в них вещевой материал и погребальный обряд дают основания связывать первые захоронения Дружного с сарматами.
Харьковская область в археологическом, отношении изучена далеко еще не полностью. Особенно плохо исследованы здесь памятники бронзового века и раннего средневековья. Это вызвано не только тем, что их [26] мало обнаружено, а большей частью тем, что культурная принадлежность многих из них плохо поддается определению из-за малого количества керамического материала, его фрагментированности и часто плохой сохранности памятников.
В данной работе авторы попытались частично восполнить этот пробел. В сообщении нашли отражение данные о 151 памятнике Харьковской области, занимающих хронологический период от палеолита до средневековья.
С палеолитическим временем связано 2 памятника. Один из них располагается в черте г. Харькова (ул. Героев Труда), второй — в Циркунах (р. Харьков).
Неолитические памятники в количестве 8 открыты в бассейнах рек Харьков, Лопань, Сев. Донец. Они располагаются на дюнных возвышенностях в поймах этих рек.
К эпохе бронзы относятся 74 памятника, которые связаны с различными археологическими культурами: КМК — 8 памятников; срубной — 7 памятников; бондарихинской — 19 памятников, из которых 11 относится к малобудковскому времени. Они располагаются, в основном, на дюнных возвышенностях, склонах первых надпойменных террас или их мысах, в непосредственной близости от таких рек как Сев. Донец, Уды, Лопань, Мжа, Берестовая и их притоков рек Коломак, Роганка, Ольховатка.
Следует также отметить интересную закономерность в расположении малобудковских памятников. Они располагаются «гнездами», что, очевидно, связано с хозяйственной деятельностью, жившего на них населения.
Скифская культура представлена 53 памятниками (49 поселениями и 4 курганными могильниками). Они располагаются в поймах рек Сев. Донец, Уды, Лопань, Харьков, Берестовая, Коломак, Ольховатка и других. Топорафия их связана с хозяйственной деятельностью этих племен. Чаще всего это поселения на мысах первой и второй террас или на высоком коренном берегу. В таких же топофафических условиях располагаются и могильники.
Большая группа памятников относится к Черняховской культуре. Их насчитывается 26. Они располагаются на дюнах, мысах первой надпойменной террасы или ее склонах и высоком коренном берегу в поймах рек Уды, Коломак, Роганка, Мжа, Ольховатка, Берестовая и других.
Памятники пеньковской культуры выявлены в количестве 13. Они известны на дюнах, склонах и мысах первой надпойменной террасы и высоком коренном берегу в бассейнах рек Сев. Донец, Мжа, Харьков, Уды, Лопань, Коломак, Берека и других.
С салтовскои культурой связано 5 памятников. Они располагаются на реках Уды, Сев. Донец, Харьков, Гнилица, их притоках и занимают дюнные возвышенности и склоны первой надпойменной террасы.
К средневековью относится 3 памятника в бассейнах рек Харьков, Уды и Роганка.
Наиболее интересными в археологическом плане из вышеописанных памятников являются следующие:
Марьино — р. Коломак (правый берег). Коренной берег. Поздняя бронза, скифы.
Мысовое-Источное — р. Коломак (правый берег). Коренной берег (мыс). Поздняя бронза.
Феськи V, VI — р. Уды (левый берег). 1-я надпойменная терраса. Черняховская культура.
Феськи VII — р. Уды (левый берег). 1-я надпойменная терраса (мыс). Черняховская культура.
Борщевая II — р. Харьков (левый берег). 1-я надпойменная терраса (мыс). Поздняя бронза.
Пересечное II — р. Уды (левый берег). Дюна. Бон-дарихинская культура, салтовская культура.
Луговое — р. Уды (левый берег). 1-я надпойменная терраса (мыс). КМК, малобудковское.
Ямное I — р. Уды (правый берег). Коренной берег (мыс). Малобудковское.
Ямное II — р. Уды (правый берег). Коренной берег (мыс). КМК, малобудковское.
Терновое 2 — р. Роганка (левый берег) 1-я надпойменная терраса. Бондарихинская культура, позднее средневековье.
Жадановка II — р. Ольховатка (левый берег) 1-я надпойменная терраса. КМКЖ, срубная культура, малобудковское, бондарихинская и Черняховская культуры.
Тарановка — р. Ольховатка (правый берег) Коренной берег Скифской культура
Сердюково — р. Уды (правый берег). Коренной берег. Скифской культура.
К сожалению объем данных тезисов не позволяет дать полного описания вновь открытых памятников. Для этого необходимо издание брошюры.
Археология и этнология (особенно, историческая этнография), сопряженные с социологией, являются смежными научными дисциплинами, у которых не только объект (бесписьменные этнические общности), но и цели, задачи, предметы (культура, механизмы, интенсивность этнических процессов) исследования близки и изучаются зачастую одинаковым образом. Поэтому целесообразно динамику развития скифского этноса рассмотреть через призму этнологического знания.
1. За методологическую основу изучения палеоэтнологии Скифии мы выбрали теоретические разработки и подходы российской (Ю. В. Бромлей, Ю. И. Семенов, Б. В. Андрианов, А. И. Першиц, С. А. Арутюнов, Г. Е. Марков, А. М. Хазанов и др.) и киевской (А. И. Тереножкина, В. Ф. Генинга, Ю. В. Павленко, С. Ж. Пустовалова [27] и др.) школ. Выбор терминологической базы и унифицированных дефиниций, имеющих этнологическое содержание, произведен по обобщающим трудам.
2. Сведения Геродота о современной ему Скифии и ближней ее истории положены в начало относительной системы координат, в которой рассматривается траектория, по большей части этноэволюционного, развития скифской культуры. Т.е. скифская история условно разделена на периоды «до» и «после» момента освидетельствования Геродотом Северного Причерноморья (СП). Таким образом Геродотова Скифия выступает как хорошо описанное промежуточное звено скифской истории. Тогда, имея в виду аксиологическое понимание тенденций развития и не выходя за рамки археологических источников, можно предположить, что сложность социального организма Геродотовой Скифии, ее историко-формационное состояние являются промежуточными в скифской истории. Другими словами степень развития социального устройства Скифии этапа архаики, например, во время походов в Переднюю Азию (VII в. до н. э.), могла только уступать и не превосходить таковую в период V в. до н.э. Также очевидно усложнение модели скифского мира IV в. до н. э. по отношению к Геродотовой Скифии, подтверждаемое экономической историей Скифии (Гаврилюк, 1999).
3. По данным письменных источников европейско-азиатские кочевники на Кавказе и в лесостепной зоне СП в VII в. до н. э. представляют моноэтнические (с «национальностью» — «кочевник с севера») военные группировки высокой степени консолидации. Но на языке этнологии — это всего лишь военные отряды военно-потестарных объединений типа семей или союзов племен, имевших, по А.Ю.Алексееву, не «протоскифскую», а, скорее, киммеро-скифскую этническую природу. В результате быстрого, в течение 1-2 поколений, этнотрансформационного процесса в период архаики времени переднеазиатских походов создается новый вариант кочевой культуры. Дальнейшая судьба возникшего на Северном Кавказе и Прикубанье (СКП) этноса, носила этноэволюционный и затухающий до исчезновения характер. В этносоциальном плане европейские скифы архаики более близки к поздним кочевникам Центральной Азии и Южной Сибири, не сформировавшим народностей, чем к скифам СП в IV в. до н. э. «Родина» на СКП ими так и не «обрелась».
4. Ввиду непрерывности линии скифской культуры кажется, что логика исторического развития нарушена: Геродотова Скифия представляется менее «державной», чем «царства» скифов в период походов в Переднюю Азию. Апория разрешается, если предположить, что скифский этногенетический процесс имел второй участок этнотрансформационного развития, интенсивность политических событий в начальной фазе этноэволюционного продолжения которого значительно уступала переднеазиатским «подвигам» скифов. Из этнологической интерпретации описанных Геродотом событий двух-трех поколенной давности — войны с Дарием, следует, что скифское объединение, несмотря на то, что оно обладало отчетливо выраженной культурной общностью и осознавало свое единство, носило характер полиэтничного позднеплеменного союза племен, имевшего еще преимущественно военно-потестарный характер. По данным письменных источников в период борьбы с Дарием, скифские племена представляются относительно целостными и достаточно автономными по отношению друг к другу потестарными макроэтническими единицами. Их же метаэтнические образования представляли межплеменные совокупности типа союзов племен, уступая в целостности входящим в их состав племенам. Только в условиях сильной военной угрозы эти объединения выбрали верховного басилевса Иданфирса. Т.е. племена, а не их ассоциации, являлись этносоциальными организмами (ЭСО).
5. Успех скифов в войне с Дарием фиксирует этнообъединительное направление их развития, возникновение в конце VI в. до н.э. скифского ЭСО, преобладание общеэтнического самосознания этноса над племенным. В глазах этнолога и в рамках археологических источников Скифия середины V в. до н. э. представляется уже моноэтничным раннеклассовым политическим (династийным по А.Ю. Алексееву — Ариапиф → Скил → Октамасад → Орик?), а не военно-потестарным, объединением основных кочевых ираноязычных племен степной зоны СП при гегемонии одного из них.
6. Этнотрансформационный участок среднескифского периода связан с появлением и закреплением в степной зоне Северного Причерноморья вначале небольшого числа собственно скифов. Эта территориально обособившаяся часть выходцев из СКП не только сохраняла, но и развивала этноэволюционным путем скифское самосознание. Подтверждением возникновения в IV в. до н. э. скифской народности мы видим в единстве материальной культуры, религии, в существовании единого экономического ядра, обеспечившего в Нижнем Поднепровье развитие ЭСО более высокого таксономического уровня. Катализатором этнообъединительных процессов в степном Северном Причерноморье в этот период выступало соседство скифов с греческими полисами, фракийским миром.
7. Таким образом, в массиве населения СП одновременно могли идти два типа этнопроцессов.
7.1. В близкородственной среде кочевого населения степной зоны СП процессы внутриэтнической и межэтнической консолидации характеризуются большими скоростями. В итоге можно ожидать образования скифской народности — ЭСО. Этому способствовал характер расселения консолидирующихся групп (отсутствие географических барьеров, иноэтничного населения в степи), а также высокие: уровень социально-экономического развития населения и интенсивности хозяйственных связей между его частями; политический статус страны (скифы были ключевым фактором в геополитической ситуации СП); степень близости языка, культуры, религии и невысокий уровень гетерогенности этнической структуры. Отдельно [28] выделим аномально высокий для кочевников уровень эндогамности, действующий как мощный стабилизирующий фактор этногенетического процесса. Нельзя не указать на необходимость исследования переходных состояний скифских этнических общностей, связанных с изменением их этнических свойств.
7.2. При совместном проживании существенно различающихся по языку и культуре этносов — кочевников, населения Лесостепи и античных центров, у них могут возникнуть процессы межэтнической интеграции. В силу их малой скорости формирование нового этноса является продолжительным процессом и теоретически нельзя ожидать ни межэтнической интеграции, ни этногенетической миксации варваров Степи и Лесостепи, Степи и, например, ольвиополитов.
Таким образом, Северное Причерноморье явилось этнодромом для образования скифской народности — исключительного этнического явления для раннего железного века. Скифская народность — ЭСО (соответственно, скифский этникос) складываются в ходе ≈ 400-летнего процесса, начавшегося еще в условиях семей племен. Начальный этап этого процесса протекал в рамках неустойчивых политических образований, сменившимся периодом поступательной интеграции племенных подразделений в достаточно стабильных социально-экономических и политических условиях СП.
Гончарне ремесло, як й інші ремесла, має чітко визначені, взаємопов'язані одне з одним послідовні етапи, без яких воно не може існувати: 1) відбір і підготовка сировини; 2) формування; 3) обробка поверхні; 4) сушіння; 5) випалювання.
Виробництво кераміки у лісостепових племен скіфського часу базувалось на місцевих запасах сировини. До неї належать: глини, збіднюючі домішки (пісок, жорства). У скіфську епоху використовували озалізнені, слабоозалізнені та неозалізнені глини. Перева'га віддавалась першим, які були більш пластичними, легкоспікаємими та легкодоступними. Інші глини використовувалися лише як доповнення.
У Дніпровському Лівобережжі, а саме у Полтавській, Київській, Сумській, Чернігівській, Харківській областях, поширені глини так званого полтавського ярусу — строкаті і бурі, які є єдиною сировиною на цій території. Саме з них виготовлявся керамічний посуд у VII—ІІІ ст. до н. е. Тогочасні гончарі добре розумілися на місцевих глинах, у їх перевагах і недоліках, тому брали не перше-ліпше, що було під рукою — лес і лесоподібдні суглинки, які неглибоко залягали під землею. Вони мають значну пористість і водопроникність, часто високий рівень засміченості вапняковими конкреціями, що вело до браку виробів. Ця сировина йшла лише для обмазування стін та долівки приміщень, або ж для спорудження жертовників.
Поки що на поселеннях VII—ІІІ ст. до н. е. добування глини не зафіксоване. Базуючись на етнографічних і археологічних дослідженнях різночасових пам'яток, можна говорити, що остання видобувалась неподалік від поселень чи, можливо, на їх території. Глини, очевидно, видобувалися відкритим способом у кар'єрах, у відслоненнях берегів річок, балок чи ярів.
Після видобування глина не має високих технологічних властивостей, малоиластична. Щоб зробити сировину придатною до використання, її шматки розбивали, розминали, вибирали сторонні домішки.
Вона ставала більш розпушеною, дрібноструктур-ною, перемішувалась, що покращувало її властивості, зокрема пластичність. Іноді навіть сировину погано просіювали, саме таку неозалізнену глину виявлено у формувальній масі на Свиридівському городищі. З підготовлених глин легше формувати вироби, у них краще проходили усадка, сушіння і випалювання, а посуд ставав міцнішим.
Потім готувалася формувальна маса. Вона складалась із самої глини чи суміші декількох глин і доповнень. Вони змішувалися між собою та із доповненнями у сухому стані. Лише, в одному випадку, на Свиридівскому городищі зафіксовано, що глина була вологою. Чиста глина дуже масна, тому має велику усадку. Цьому запобігали введенням доповнень, їх завданням було регулювання пластичності, сушіння, усадки, випалювання, покращення техніко-експлуатаційних характеристик посуду. Такими домішками були: пісок, жорства, шамот та екскременти травоїдних тварин. Вони вводилися у концентрації від 1:2 до 1:4-1:5. Екскременти птахів зафіксовані у формувальній масі горщика із Свиридівського городища.
У даному регіоні зафіксовані такі традиції приготування формувальної маси: глина + шамот + органіка, глина + шамот + пісок + органіка, глина + шамот + жорства + органіка, глина + органіка. В останньому, одиничному рецепті формувальної маси (велике блюдо із Книшівського городища) — глини: озалізнена і неозалізнена введені у пропорціях 1:1. Сюди внесена і велика кількість органіки, у вигляді гною та соломи.
Панівною традицією під час приготування формувальної маси у гончарів землеробсько-скотарського населення регіону було використання у якості доповнень шамоту і органіки. Тому, можна не погодитися із думкою В.А.Іллінської про різку відмінність кераміки із Посулля та Поворскля. [29]
Спираючись на отримані дані, можна твердити, ' що у Дніпровському лісостеповому Лівобережжі у скіфський час існувала історико-культурна спільність людей, які виготовляли керамічний посуд за єдиними технологічними традиціями. Деякі особливості виготовлення посуду пов'язані із характером сировини окремих мікрорегіонів, що знайшло вираження у відмінностях відсоткового складу формувальних мас та етнокультурною неоднорідністю населення у VII—VI ст. до н. е.
1. Бронзовые зеркала скифского времени не являются массовым материалом, поэтому каждая новая находка их в погребальных комплексах или отдельно от них представляет значительный интерес.
2. В 1999 г. экспедиция Археологического научно-исследовательского бюро раскапывала курганы на правом берегу р. Маныч в 18 км к юго-востоку от г. Пролетарска Ростовской области (Глебов, 1999). Одновременно были собраны разнообразные древности из разрушенных береговой эрозией памятников. Так, по-видимому, из кургана происходит бронзовое зеркало.
3. Бронзовое зеркало представлено фрагментом 9*15 см, со старыми сломами и трещинами. Диск круглый выпукло-вогнутый, без бортика. Толщина 0,1 см, диаметр 15 см. На выпуклой лицевой стороне по краю нанесен циркульный орнамент.
4. Подобных зеркал в бассейне Нижнего Дона нам известно три. Они найдены в курганных погребальных комплексах: Шолоховский, Северный I и Холодный III (Максименко, 1983). Все зеркала относятся к типу зеркал с боковой ручкой. В верхней части ручки была прорезь для насаживания диска зеркала. Ручка крепилась к диску двумя заклепками. Только у шолоховского зеркала сохранилась деревянная ручка. Для придания диску выпукло-вогнутой формы, одна из сторон проковывалась. Особенностью, объединяющей эти зеркала, является циркульный орнамент на лицевой стороне. Орнамент был выполнен следующим образом: каждый круг пересекался с двумя кругами и еще с двумя соприкасался. Места соприкосновений, они же и места опоры циркуля, были накернены. В комплексах Северный I и Холодный III на дисках зеркал прослеживаются следы утраченных ручек, благодаря чему видно, что орнамент заходил под ручку, но не соединялся. Древний мастер, насаживая ручку, прятал концы орнамента. Диаметр зеркал 15-13,2 см.
5. Более точная датировка новой находки затруднительна из-за отсутствия части диска, где располагалась ручка. Шолоховское зеркало относится к группе зеркал, имеющих ручки, изготовленные из дерева. По форме ручка, слегка граненая и с валиком в верхней ее части, объединяет I и II типы V группы скифских зеркал, датирующиеся IV—Ш вв. до н. э. (Кузнецова, 1982). Сам комплекс авторы раскопок относят к концу V — IV вв. до н. э., при наличии в погребении вещей IV в. до н. э. (Максименко, Смирнов и др., 1984). Захоронение из могильника Северный I датируется IV в. до н.э. (Максименко, 1983). Горшку из комплекса Холодный III близок по форме и орнаментации горшок найденный в погребении у пос. Никифорово Донецкой обл., которое датируется набором стрел концом V — началом IV вв. до н. э. (Смирнов, 1984). Зеркала с боковыми деревянными ручками известны в скифо-савроматском мире в V — III в. до н. э., а с IV в. до н. э. широко распространены в Скифии (Кузнецова, 1982, 1987). Зеркала с циркульным орнаментом встречены в грунтовом меотском могильнике Лебеди III 80-70 гг. IV в. до н. э. (Гей, Каменецкий, 1986).
6. Новая находка бронзового зеркала дополняет материалы скифского времени и расширяет регион их распространения. Возможно, дальнейшее более тщательное рассмотрение известных комплексов с зеркалами этого типа, а также новые находки, позволят уточнить их время бытования и место производства.
Одной из наиболее дискуссионных и нерешенных проблем археологии предскифского и раннескифского времени Северного Причерноморья является проблема жаботинского этапа. Введение этого понятия в значительной степени отразилось на понимании исследователями предскифской и раннескифской истории Северного Причерноморья. Появившись в результате возникшей хронологической лакуны, связанной с имеющимися представлениями о начале появления скифов в лесостепи и действительной материально-культурной ситуацией, ставившей под сомнение имеющиеся представления, жаботинский этап становился достоянием постоянных хронологических рокировок. И был введен как промежуточный (переходной) период, по ведущим памятникам, вошедшим в него названный раннескифским, но впоследствии оказалось, заходящий далеко в предскифское — чернолесское время. В тоже время, учитывая нараставшую источниковедческую базу, появился целый ряд памятников, материальная культура которых не вписывалась ни в привычные чернолесские, [30] ни в скифские рамки. И дабы не искушать себя чересчур категоричными определениями предскифские или раннескифские, исследователи эти памятники стали называть жаботинскими, ориентируясь преимущественно на форму и орнаментацию столовой посуды, которая также называлась жаботинской.
При определении памятников как жаботинских ориентируются либо на Жаботинское поселение и тогда главным атрибутирующим признаком является керамика, либо на инвентарь жаботинских курганов, раннескифская принадлежность которых ни у кого не вызывает сомнений. При этом забывается, что изначально этап Е.Ф.Покровской выделялся по материалам Жаботинского поселения, но впоследствии, «с привлечением в круг памятников жаботинского этапа эпонимных Жаботинских курганов», авангардом раннескифских памятников в Днепровской лесостепи и началась вся путаница с этапом, поскольку не последовало точного его определения. Большинством исследователей раннескифский фон жаботина был принят как незыблемая истина, но как отмечала и В. А. Ильинская, жаботинские курганы это всего лишь завершение этапа, начало которого уходит глубоко в чернолесье. Верхняя дата чернолесья всегда выводилась из более чем абстрактных жаботинских дат, а собственно жаботинское время корректировалось в зависимости от имеющихся хронологических схем по скифской архаике. В тоже время, бесспорное западное влияние на культуру жаботина поставило его в хронологическом и культурном отношении в зависимость от южнофракийских культур типа Сахарна-Солончены, Инсула Банулуй. Бабадаг II, и в большей степени от культуры Бессараби.
Часть памятников, находящихся в лесостепи в «переходной» период стали причислять к памятникам оставленных историческими киммерийцами. И получилось, что жаботинский этап стал достоянием отнюдь не единых не только культурно, но и во времени четырех культурно-исторических массивов — чернолесского, фракийского, киммерийского и скифского. Датировка этапа стала сводится к датировке отдельно взятых памятников, датируемых различными исследователями в очень широком хронологическом диапазоне, в зависимости от той культуры, к которой они их причисляли. Жаботинский этап в первую очередь характеризуется специфической богато орнаментированной керамикой, демонстрируя взаимодействие с культурами фракийского гальштата. В это же время на этой территории функционируют вещи из ареала кобанской культуры, за которыми закрепилось название памятников культуры Новочеркасского клада, культурно отождествляемой с киммерийцами или скифами. Характер погребальных сооружений и обряда, в которых они представлены, демонстрирует отсутствие здесь каких бы то ни было ярко выраженных особенностей, который исследователи связывают с киммерийцами или скифами. В комплексе это показывает не только доскифский характер этих памятников, но и демонстрирует значительное многообразие культуры этого времени, в которой как в фокусе отразились основные веяния гальштатского, кобанского и лужицко-высоцкого миров.
В целом же в жаботинское время в Днепровской Правобережной лесостепи имеется комплекс памятников, материальная культура которых, характеризуется определенными чертами, совокупность которых не известна за пределами региона, тем самым, определяя ее целостный характер.
Хрестоподібні бляхи уявляють собою одну з найяскравіших груп художніх виробів скіфського часу. I з них знайдена у Волго-Камському регіоні, 8 — на півдні Східної Європи (від Нижнього Поволжя до Подніпров'я) і не менше 18 — у Карпато-Дунайському регіоні.
Майже всі хрестоподібні бляхи унікальні за художнім рішенням, але їх об'єднує чітка структурна будова. В основі її знаходиться коло, в яке найчастіше поміщено хижака, що згорнувся. Угору від кола відходить трапецієподібна планка, заповнена зображеннями, вниз і по сторонам — виступи, які утворені ажурними або колоподібними зображеннями. Саме на підставі різниці останніх, на нашу думку, можна поділити всі хрестоподібні бляхи на 4 основних варіанти, при цьому бокові і нижній виступи утворені: І) голівками копитної тварини; 2) голівками хижого птаха; 3) сценою «нападу», вписаною у коло; 4) солярними символами,вписаними у коло.
Розташування голівок копитної тварини нагадує свастику, в центрі якої — хижак, що згорнувся (Єнківці, Угорщина, Трансильванія). У цьому плані бляхи 1-го варіанту цілком співставимі з бляхою з Ананьїнського могильника (4 варіант). Подібні свастики, утворені голівками або цілими фігурами тварин, знаходять численні аналогії серед скіфських старожитностей. Близьким до них є і розташування голівок хижих птахів на бляхах 2-го варіанту, але вони не однонаиравлені, як голівки копитних тварин, а різнонаправлені (це стосується бокових голівок). Солярне трактування хижака, що згорнувся, у такому контексті, є цілком припустимим і підтверджується іншими прикладами.
З огляду на відзначену морфологію блях 1, 2 і 4 варіантів, можливо збудувати такий ряд аналогій: хрестоподібна бляха — чотирипелюсткові розетки типу Луки-Поповки — дзеркала (як з центральною ручкою, [31] так і боковою). Можливе співставленім і з ромбоподібним предметом з Келермесу.
Бляхи 3-го варіанту інші. Хоча чотириразове дублювання одного сюжету (на східноєвропейських знахідках) до певної міри нагадує ананьїнську бляху. Незвичайна заміна солярного (?) символу сценою нападу, що у скіфській культурі мало протилежний, хто-нічний аспект. Проте, можливо не випадково, сцена нападу «вписана» до кругової композиції, що окрім морфологічного могло мати і семантичне значення. Самі сцени нападу різні як композиційно, так і сюжетно. Об'єкт нападу майже на кожній блясі свій. Найчастіше це копитна тварина (цап). На блясі з Вовківців вгадується якийсь хижак (?), а на блясі з Угорщини — заєць.. Остання сцена — напад хижака на зайця — унікальна для скіфського мистецтва. Але ж у даному випадку ми маємо справу вже не з власне скіфською традицією, а її самостійним відгалуженням.
Бляхи 1-3 варіантів зустрінуті як у Східній Європі, так і в Карпато-Дунайському регіоні. Єдина бляха 4-го варіанту — в Волго-Камському регіоні, але до неї можна долучити і деякі карпато-дунайські. Загалом східноєвропейські бляхи, на нашу думку, являють собою первинний варіант. Карпато-дунайські — вторинні, що носять явні ознаки деградації і руйнації початкової композиції (аналогічна ситуація описана О. Переводчиковою щодо розповсюдження бутеролей). Частина східноєвропейських блях (Опішлянка, Гусарка, Ольвія, Гирло Дону, Нижнє Поволжя) близькі між собою за стилістичними прийомами зображення хижаків. Інші, скоріш за все, є більш пізніми варіантами цієї ж стилістичної групи, особливо вовківецька.
Осторонь стоїть лише бляха з Єнківців. Стилістичні аналогії зображених на них хижаків і копитних тварин нам не відомі. Композиційно хижак, що згорнувся, відповідає серії блях типу Старшого Ахмилово — Уй-гараку, тобто східній архаїчній традиції. Морфологічні ж аналогії бляхи з Єнківців відомі лише у Трансильванії і Угорщині. Отже, з огляду на сьогоднішній стан джерельної бази ця бляха залишається повною загадкою. А з точки зору загальної композиційної побудови бляхи, вона відзначається надзвичайною пропорційною виваженістю і чіткістю, що, найчастіше, властиво для найбільш ранніх екземплярів.
В середине III в. н. э. в предгорном Крыму появились, а в IV в. широко распространились склепы новой для Крыма конструкции. Каждый из них состоял из прямоугольной входной ямы, короткого дромоса и прямоугольной или трапециевидной погребальной камеры. Склепы предназначались для многократных одноярусных захоронений, сопровождаемых разнообразным инвентарем. Они открыты при раскопках могильников Дружное, Перевальное, Озерное III, Суворово, Инкерманский и др. Предшествующие им в Крыму позднескифские склепы отличались короткой прямоугольной или округлой в плане входной ямой, почти всегда забитой камнями и овальной, округлой или подпрямоугольной камерой, содержавшей многократные погребения, расположенные в несколько ярусов. В одной из коротких стен входной ямы находилось отверстие — вход в погребальную камеру.
Узкие (ширина 0.6-0,9 м) дромосы создавали довольно значительные технические фудности при выкапывании погребальной камеры и внесении туда умерших, для их создания требовалось серьезное идеологическое обоснование.
Наиболее ранние склепы с узкими короткими дромосами открыты в центральном Предкавказье. Трансформируясь, но не утрачивая этой важной конструктивной детали, они существуют на Северном Кавказе вплоть до средневековья, становлясь неотъемлемым элементом аланской культуры. Крымские и кавказские, особенно расположенные в Затеречье, склепы позднеримского времени практически аналогичны консфукгивно. Отличаясь лишь сводами погребальных камер, которые на Кавказе чаще всего имеют стрельчатую форму. На сходство северокавказских и крымских склепов уже довольно давно обратили внимание исследователи, предполагая на этом основании переселение алан с Северного Кавказа в Крым.
Склепы с дромосами в Крыму нигде не образуют самостоятельных могильников. Везде они соседствуют с подбойными могилами. Причем подбойные могилы появились раньше склепов — в конце II - первой половине III в. н. э. Они содержали инвентарь типичный для позднесарматской археологической культуры, ничем существенным не отличающийся от инвентаря степных подкурганных сарматских захоронений. В IV в. н. э. большинство погребений совершалось в склепах, но продолжали сооружать и подбойные могилы, изредка хоронили в простых грунтовых, плитовых и в могилах «с заплечиками».
Нет оснований сомневаться в общепринятой точке зрения о том, что подбойные могилы появились в Крыму в первые века нашей эры вместе с сарматами. Разнообразие типов погребальных сооружений объясняется, очевидно, тем, что аланы селились вместе с сарматами и составляли с ними единые коллективы.
Признавая появление в Крыму северокавказских мигрантов, следует обратить внимание на отсутствие в Предкавказье подбойных могил. Пожалуй, можно сказать, что это была единственная из заселенных сарматами или испыгывающих их заметное влияние территорий, где подбойные могилы не получили распространения. [32]
Кроме Крыма, есть еще только один регион, где во второй половине III — IV вв. н. э. хоронили и в склепах, и в подбойных могилах — это Нижнее Подонье. Причем, в некоторых случаях, входные ямы и погребальные камеры склепов соединялись короткими дромосами, также как в крымских могильниках и также как в центральном Предкавказье. Именно переселением людей из Предкавказья объясняют исследователи появление компактной нижнедонской группы склепов с вещами, в первую очередь керамикой, кавказских типов. Таким образом, основываясь на конструктивных особенностях погребальных сооружений и их датировках, можно представить единовременную миграцию населения из предгорных районов Северного Кавказа в двух направлениях — в Крым и на Дон. В обоих регионах переселенцы интегрировались в местную сарматскую среду. В результате, в районах, примыкающих к Танаису склепы трансформировались, по сравнению с кавказскими прототипами, приобретая некоторые «степные черты» (Безуглов, Копылов), сохраняется и местный обычай хоронить в подбойных могилах. Это гетерогенное население, вероятно, стало известно Аммиану Марцеллину под именем «алан-танаитов».
Обсуждаемые крымские и донские могильники, судя по археологическим датировкам, перестали использоваться практически одновременно — в самом конце IV или в самом начале V в. н.э., что синхронизируется с появлением в Северном Причерноморье гуннов. «Аланы-танаиты», вероятно, были частью уничтожены, частью увлечены гуннами на запад. Во всяком случае, крайне редкие нижнедонские памятники гуннского времени никакой преемственности с предшествующей эпохой не обнаруживают. В Крыму аланы под воздействием гуннов переместились в горы, где позднее стали известны авторам многих средневековых письменных источников.
Проблема обитания скифов и северопричерноморских степях, времени их появления, определение границы и характера контактов с сарматским миром в ряде аспектов остается дискуссионной.
На настоящий момент установлено, что в степи скифы оставили достаточно многочисленные памятники в Нижнем Поднепровье (Северо-Западное Приазовье) в Нижнем Подонье, Поднестровье, где раскопаны могильники V—IV и IV—III вв. до н. э.
В научной литературе область Северо-Восточного Приазовья продолжает оставаться наименее изученной и наименее представленной скифскими памятниками. Регион северо-восточного Приазовья, ограниченный на западе р.Берда. а на востоке — правыми притоками р.Миус. имеет сравнительно немного скифских памятников. В научной литературе чаще всего упоминаются Мариупольские курганы, Бердянский курган, Двугорбая могила, Передериева Могила, статуя из Ольховчика.
Вместе с тем находки последних 10-15 лет и публикации более ранних позволяют заполнить белое пятно Северо-Восточного Приазовья новыми пунктами. Введение скифских памятников, обнаруженных в очерченных географических границах, в активный научный оборот имеет определенный интерес. Оно поможет прояснить некоторые вопросы, связанные с расселением скифов, характером взаимоотношений с ранними сарматами.
Нами рассматривается территория в пределах от р. Берда на западе и до р. Миус на востоке. Северной границей является правый берег р. Северский. Донец, южной северное побережье Азовского моря. На настоящий момент известно около 70 местонахождений и погребений скифского времени.
Характер находок их распределение по хронологическим этапам отражает общую картину расселения скифов в степном Причерноморье.
Так, случайные находки включают такие категории как оружие (наконечники стрел и мечи), котлы и каменные статуи. Наиболее ранними в этой группе являются наконечники стрел, мечи, или кинжалы (7 экз.). которые датируются главным образом VI—V вв. до н. э: Каменные стеллы (5) — VI—V вв. до н.э.
Почти все погребения раннего времени являются впускными в курганы эпохи бронзы. С трудом поддаются определению ранние рядовые скифские погребения вследствие невыразительности инвентаря и плохой сохранности. К ранним скифским погребениям в Донецкой области относятся погребения с грибовидными столбиками и гвоздиками, время бытования которых сер. VII — 2 пол. VI вв. до н. э. (Дубовская, 1997).
Более выразительными являются памятники V—IV вв. до н. э. Это воинские погребения, захоронения знати (Двугорбая Могила. Мариуполь, Шевченко, Хомуш-оба и др.). К этому хронологическому отрезку относятся и два грунтовых захоронения. Вместе с тем каждый атрибутированный скифский памятник неординарен.
К рубежу IV—III вв. до н.э. можно отнести два комплекса. Одно погребение у с.Белояровка (Зарайская, 1984), которое отличает присутствие сарматских элементов. Другой памятник — это культовый комплекс у с.Кременевка, датируемый на основании керамики IV—I до н. э.
Для наглядности можно привести небольшую таблицу, в которой суммированы известные сегодня скифские памятники (см. стр. 34).
Наличие примерно одинакового числа погребальных памятников по векам в пределах VI—III вв. н.э. [33] говорит скорее о постоянном присутствии групп скифского населения. Вместе с тем обращает на себя внимание малочисленность памятников сравнительно с соседними регионами, даже после учета известных комплексов. Картографирование находок скифского времени демонстрирует тот факт, что территория наименее насыщена скифскими памятниками. Так, скифских погребении рубежа V—IV—IV—III вв. до н. э. в Поднепровье известно около 640, а на Нижнем Дону 115 (Ольховский, 1991).
|
|
VIII—VII |
VII—VI вв. до н. э. |
V—IV вв. до н. э. |
IV—III вв. до н. э. |
Скифские |
Всего |
|
Случайные находки |
21 |
3 |
8 |
4 |
2 |
38 |
|
Погребения |
1 |
8 |
7 |
6 |
8 |
30 |
|
Культовые комплексы |
|
|
|
1 |
|
|
Особенности обработки различных металлов в Скифии VII—III вв. до н. э. изучены еще недостаточно хорошо. В оценках деятельности местных ремесленников различного профиля наблюдаются существенные разногласия. Подчас даже в работах одного и того же исследователя можно встретить диаметрально противоположные характеристики уровня развития ремесел, связанных с обработкой металлов. Далеко не всегда это связано с неполнотой или недостаточным количеством источников.
Автор делает попытку выяснить основные причины появления и длительного существования противоречивых оценок. Представляется, что одной из главных причин разнобоя в оценках являются недостатки источниковедческого анализа исходных данных. Наблюдается недостаточно критическое отношение к вопросам происхождения и достоверности источников. Сильно затрудняет исследования недостаточная информативность публикаций археологических источников. Публикации иногда не позволяют не только определить достоверность вводимого в научный оборот материала, но даже точно определить назначение предмета, который в разных работах фигурирует под различными названиями. Нехватку источников нередко пытаются восполнить этнографическими примерами из жизни других обществ без учета их специфики. При этом не учитывается то обстоятельство, что этнографические параллели могут помочь лучше понять источник, но не могут заменить отсутствующие источники.
В настоящее время еще недостаточное количество изделий, сырья и отходов производства подвергается всестороннему изучению с использованием методов естественных наук: химического, спектрального, петрографического, металлографического и других анализов. При изучении истории техники использование таких методов должно стать правилом.
В некоторых случаях наблюдается своеобразный «исследовательский патриотизм», когда изучаемой общности приписываться достижения, которых на самом деле не было, источники, которые могли бы подтвердить эти достижения отсутствуют. Отсутствие доказательств заменяется предположением, что они должны быть. В дальнейшем предположение рассматривается как реальный факт, на основе которого делаются важные выводы. [34]
В III—VI вв. на юго-востоке европейского Боспора был лишь один непрерывно существовавший город и важный региональный центр — Китей. Многолетние исследования городища и некрополя позволяют представить в самых общих чертах быт и повседневную жизнь китейцев данного времени.
Жители города занимались земледелием и скотоводством за пределами города и некрополя, преимущественно к северу и северо-западу от городища. Китейцы предпочитали надолго не покидать городские стены и, скорее всего, не имели выдвинутых в степь постоянных поселков. Стены периодически надстраивались и имели узкие ворота. Удобного порта Китей не имел, а гавань служила в основном для выхода в море рыбаков
Жилище, как и прежде, строили из обработанных камней с кладкой насухо и киловой обмазкой. Балки и перекрытия — деревянные, крыша — с черепицей, как правило, разнородной и лишенной клейм. Двор был окружен хозяйственными постройками с врытыми в грунт амфорами местного производства для хранения продуктов. Обстановка жилища была скромной, зачастую постелью служили шкуры. Посуда, особенно привозная, была представлена краснолаковыми блюдами, часто с христианской символикой. Присутствуют и стеклянные изделия, в основном — предметы христианского культа. Зимняя одежда и обувь были кожаными и напоминали варварские — штаны, колпаки. Летняя одежда более напоминала греческую.
В религиозной жизни китейцев, как и всех боспорян, происходит постепенный переворот: на смену синкретическому культу Бога Высочайшего приходит христианство. Общий уровень духовной культуры был невысок. Грамоту, однако, на элементарном уровне должны были знать хотя бы мужчины.
Общественная жизнь была сосредоточена в основном вокруг религиозных празднеств и важнейших событий в частной жизни граждан.
На городище и некрополе часто встречаются украшения, типичные для позднеантичной материальной культуры — перстни, серьги, бусы.
Оборона города и окружающей микрозоны носила локальный очаговый характер и осуществлялась своими силами без помощи центральных властей.
Показателем социальной и имущественной дифференциации служит тот факт, что на некрополе кроме простых грунтовых могил строили склепы. Наиболее «престижным» был район у цепочки холмов на северной окраине некрополя. Грунтовые склепы имеют аналогии на европейском Боспоре лишь в Керчи и Крымском Приазовье.
В VI в. Китей стал провинциально-византийским городком, и с прекращением здесь первого периода власти империи (576 г.) его жизнь как самостоятельного городского центра заканчивается.
Планомерные раскопки на городище Мирмекий произведенные в 80-90-х гг. Ю. А. Виноградовым дали массу нового материала о начальном этапе формирования этого поселения. Однако о некрополе поселения архаической эпохи наши представления еще очень скудны.
Мирмекийский некрополь начал исследоваться еще в прошлом веке, причем он привлекал большее внимание исследователей, чем само поселение. В 1863 году А. Е. Люценко раскопал несколько погребений на прилежащей к городищу территории. В 1883 года Ф. И. Гросс исследовал здесь же «сплошную могильную насыпь». В 1885-89-х гг. исследовались магилы возле городища и некрополь в 1,5 км от памятника на возвышенности возле дороги в Ени-кале. В 1888 г. в раскопках принимал участие А. А. Бобринский, оставивший весьма подробное описание нескольких могил. В 1899 г. К. Е. Думберг проводил раскопки «на участке Брянского металлургического завода», но есть определенные [35] сомнения в том, что этот некрополь принадлежал именно Мирмекию. Последние дореволюционные раскопки в 1903 и 1906 гг. проводил В. В. Шкорпил. Экспедицией В. Ф. Гайдукевича на раскопе «Б» были открыты две позднеархаические могилы, перекрытые поздней стеной, а также еще одна могила середины V в. до н. э. была открыта близ поселения. В 1953 г. отряд С. И. Капошиной раскопал некрополь конца V — середины III вв. до н. э. в районе поселка им.Войкова. Последние раскопки могил IV в. до н. э. — II в. н. э. были произведены в 70-х гг. в ходе охранных работ.
В результате дореволюционных раскопок было найдено множество любопытных предметов, присланных в Петербург, могилы, как правило, не зарисовывались, о некоторых из них сохранились только краткие замечания. На этом фоне очень полезна обстоятельная записка А. А. Бобринского. В коллекции Эрмитажа есть 13 предметов из некрополя Мирмекия, которые можно отнести к VI — началу V вв. до н. э. Это стеклянные сосуды, чернофигурные лекифы, обломок краснофигурного килика и коринфский «кофон». Е. Г. Кастанаян считала, что к V в. до н. э. относится 66 могил из некрополя Мирмекия, но представляется, что позднеархаических из них не более трети.
В целом, судя по имеющимся данным, об устройстве могил можно сказать следующее: это были вырубленные в материке ямы, перекрытые одной или несколькими плитами известняка; костяк располагался на спине, в качестве инвентаря присутствуют лекифы или стеклянные сосуды, а также одна или две простые амфоры, располагавшиеся в ногах умершего. Где-то во второй четверти-середине V в. до н. э. обряд несколько изменяется. К этому времени относится захоронение, сделанное в виде каменного ящика, в котором погребенный был захоронен с оружием. Из раскопок В. В. Шкорпила происходит еще одна аналогичная могила, правда, без оружия. Расположена она была примерно в том же районе, что и предыдущая — к северо-востоку от городища. Возможно, изменение обряда связано с изменением внешнеполитической ситуации на Босиоре.
В позднеархаический период некрополь располагался непосредственно у северной границы городища, а где-то во второй четверти V в. до н. э. осваивается участок к северо-востоку от поселения. Эти участки продолжают использоваться и позднее, когда некрополь распространяется как на запад, где смыкается с некрополем Пантикапея, так и на восток и северо-восток.
Під системою органів законодавчої влади античних держав звичайно розуміється поєднання Народних Зборів, як органу влади, на засіданнях якого затверджуються постанови, та Ради, де проекти цих постанов розробляються На нашу думку, в Північному Причорномор'ї одним з проявів процесу елітаризації структури органів управління в римський період с домінування в складі Ради міст особливих установ, які фактично виконують властиві Раді пробулевтичні функції. Такими установами є синедри в Ольвії, проедри у Херсонесі, та, можливо, ейсегет у Тірі.
Відповідно до ззичної для грецького полісу процедури подання та затвердження декретів, спочатку ейсегети, тобто автори проекту, вводили його до Ради, яка після попереднього обговорення виносила цей проект на екклесію. На Народних Зборах проект декрету доповідали вже не ейсегети, а посадові особи або інші громадяни, які могли входити до складу Ради.
У джерелах північно-західних припонтійських держав містяться різні відомості щодо пробулев-тичної процедури. В Ольвії зустрічається формула ΕΙΣΗΓΗΣΑΜΕΝΩΝ ΤΩΝ ΣΥΝΕΔΡΩΝ. Затаюю формулою декрети пропонуються, крім синедрів, лише іромадянами особисто. В декретах римського періоду ейсегети (ΟΙ ΕΙΣΗΓΗΣΑΜΕΝΟΙ) згадуються разом з ΕΚΚΛΗΣΙΑ ΠΑΝΔΗΜΟΥ. Термін ΠΑΝΔΗΜΟΣ, на нашу думку, свідчить про особливий загальнополісний урочистий характер вшанування, коли безпосередньо на народних зборах проект урочисто вноситься, потім, також урочисто, пропонується на затвердження вищими посадовими особами або найбільш шанованими громадянами. Вірогідно, що урочистістю процедури вшанування було передбачено внесення пропозиції синедрами як найбільш шанованими членами Ради Таким чином, в Ольвії, пробулевтична функція, тобто попередній розгляд законопроектів і винесення їх на засідання Народних Зборів, фактично виконується не Радою, а її спеціальною комісією — синедрами.
У Херсонесі в римський період зафіксоване існування інституту проедрів. За формулою ΠΡΟΕΔΡΟΙ ΧΕΡΣΟΝΕΣΙΤΑΝ ΤΩΝ ПОТІ ΤΑΙ ΤΑΥΡΙΚΑ1 ΕΙΠΑΝ пропонується більшість херсонеських декретів У декреті на честь Демократа Аристогенова зустрічається подібна до декретів зі згадками ольвійських синедрів формула зі вказівкою на ейсегета. Термін Ε1ΣΗΓΗΣΑΜΕΝΟΣ зустрічається у херсонеських декретах тільки у зв'язку з проедрією. Демократ, виконуючи обов'язки проедра, був одночасно і ейсеге-том декретів. Виходячи з того, що проекти декретів виносяться на екклесію всіма нроедрами, то свою доповідь Демократ робив саме на засіданні проедрів. Залишається лише зробити висновок про поєднання проедрами функцій ΟΙ ΕΙΣΗΓΗΣΑΜΕΝΟΙ та ΟΙ ΕIΠΟΝΤΕΣ.
Джерела Тіри значно менш інформативні у порвівнянні з Ольвією та Херсонесом. Проте, тут серед [36] осіб у списку ΤΩΝ ΣΦΡΑΓΙΣΑΜΕΝΩΝ разом з архонтами та секретарем згадується ейсегет (ΕΙΣΗΓΗΤΗΣ), що дало деяким дослідникам привід вважати його посадовою особою з функціями вносити пропозиції по декретах, роблячи надалі висновок про концентрацію пробулевтичних функцій в руках одної особи. Не відкидаючи таке твердження, зазначимо, що базується воно лише на підставі одного джерела.
Елітаризація державного управління тісно пов'язана з формуванням в соціальній структурі полісів прошарку елітних фамілій, представники яких займають ключові посади. Відповідно до цього відбуваються зміни і у характері буле. Аналіз джерел дозволив виявити подібність функцій установ, що формуються в її складі. Вони полягали у попередньому обговоренні проектів декретів і винесенні їх на затвердження Народних Зборів. Процедура затвердження декретів у Херсонесі та, можливо, у Тірі, відрізняється більшою складністю ніж в Ольвії, концентрація пробулевтичних функцій у проедрів (та ейсегета) сильніша порівняно з синедрами. Переймаючи на себе пробулевтичні функції Ради, синедри в Ольвії, проедри у Херсонесі та ейсегет у Тірі фактично стають верхівкою буле.
Если особое место в распространении христианства в Северном Причерноморье, которое занимал Херсонес или Херсон, общепризнано, то относительно других территорий региона данных очень мало и они отрывочны. Поэтому особое место для реконструкции сложных вопросов идеологической жизни в позднеантичный период приобретают данные археологии. Это в полной мере касается территории Боспорского царства, где уже давно известны самые ранние в Северном Причерноморье христианские надгробия.
Сейчас можно констатировать, что христианство, как новое религиозное течение, проникает на Боспор не ранее начала IV в. К этому времени относится наиболее раннее христианское надгробие Евтропия 304 г. Но в IV в. христиан на Боспоре было немного, о чем говорит не только незначительное количество христианских надгробий, но и отсутствие следов христианских культовых сооружений. Не исключено, что ранние христиане в IV в. отправляли культ в Царском кургане и на некрополе Илурата. Их удаленность от крупных городских центров, где была сосредоточена общественная жизнь того времени, наиболее ярко свидетельствует об отсутствии еще на Боспоре значительной в количественном отношении христианской общины.
Во второй половине V в. положение меняется. В некрополе Пантикапея появляются грунтовые склепы, стены которых украшаются крестами и текстами псалмов, а в официальных эпиграфических документах царя Тиберия Юлия Дуптуна присутствует изображение креста. К этому же времени относятся и другие памятники с христианской символикой. Христианство на Боспоре принимали в первую очередь представители правящих слоев общества, в то время как основная масса населения оставалась языческой. Надгробие Евсевия 436/437 г., названного в эпитафии диаконом, свидетельствует о наличии в Пантикапее церковной организации, епископ которой Евдоксий, возглавлял кафедру и участвовал в нескольких церковных соборах. Укрепление церковной организации и расширение круга адептов новой религии привело к унификации христианских эпитафий, а на надгробии Арсака прямо сказано, что он был христианином. Упоминание в эпитафии вероисповедания свидетельствует о желании подчеркнуть этот факт, так как, судя по пантикапейскому некрополю, здесь в своем большинстве захоронения совершались по языческому обряду погребения.
Дальнейшему распространению христианства способствовала провизантийская ориентация боспорских правителей в конце V в. и активизация политики Византии в регионе. В 519 г. в Фанагории уже существовала епископская кафедра, глава которой Иоанн поставил подпись под документами Константинопольского собора. Но до полной победы христианства было еще далеко. Ведь политика христианизации, которую в начале VI в. проводил царевич Горд или Грод, натолкнулась на ожесточенное сопротивление. В начале VI в. христианство еще не было абсолютно доминирующей религией, а в среде населения были еще сильны языческие верования. Только вмешательство византийской администрации в боспорские дела при Юстиниане I, когда Боспор вошел в состав Византии, привело к началу храмового строительства в Пантикапее, Тиритаке и на территории Ильичевского городища, без которого широкая христианизация широких слоев населения была невозможна. К этому времени относится и подавляющее большинство христианских надгробий, вещи с христианской символикой и сведения о епископских кафедрах на азиатской стороне Боспора.
Процесс христианизации населения Боспора, как впрочем Херсонеса и Юго-Западного Крыма, и упрочение новой религии был тесно связан с целенаправленной церковной политикой Византии в VI в. Но, в отличие от Херсонеса и Боспора, населением Юго-Западного Крыма только в первой половине VI в. начали использоваться вещи с христианской символикой, а надгробия с крестами появляются над могилами только со второй половины VII в. Следовательно, христианская идеология проникала в первую очередь в крупные позднеантичные городские центры, а уж затем к гетерогенному населению Таврики, тесно связанному с ними и включенному в орбиту византийской политики. [37]
Религиозные верования населения греческих городов Западного Понта-Аполлонии, Истрии, Одессоса, Томи, Круны-Дионисополя, Каллатии и Месембрии в римский период изучены сравнительно мало, хотя представляют важную часть исторического наследия античного общества в Причерноморье.
Большое распространение в западнопонтийских полисах получил культ Асклепия. В этих колониях широко представлены его храмы, скульптура, посвятительные надписи, которые подтверждают, что Асклепий, как и близкий ему функционально культ Аполлона-Врача, почитался в греческих колониях Западного Понта еще с эллинистического времени. В римский период культ Асклепия продолжает играть значительную роль в пантеоне божеств рассматриваемых полисов, что нашло отражение в эпиграфических, иконографических и нумизматических исгочниках. Имеющиеся в нашем распоряжении исторические источники, подтверждают официальный характер божества, почитавшегося не только в качестве врачевателя, но, вероятно, и как покровителя гражданских общин, о чем свидетельствуют ипостаси почитания бога, его изображения на монетах полиса.
Чтобы полнее представить характер и особенности почитания Асклепия в изучаемый период, следует рассмотреть культы божеств сопутствующих ему, — Гигии, Телесфора.
В результате тесных, длительных связей между античными полисами на побережье Западного Понта с местными фракийскими племенами, в рассматриваемую эпоху усиливается процесс религиозного синкретизма, в ходе которого божества, в том числе и Асклепий, стали приобретать функции и свойства, присущие фракийским культам. Параллельно происходил процесс эллинизации фракийских божеств.
Синтез греческих и местных религиозных культур в западнопонтийских полисах особенно ярко виден на примере культа Фракийского всадника, который стал приобретать функции и свойства, ранее ему не присущие, а прежде характерные для других богов, особое место среди которых занимает Асклепий. Среди почитателей культа — лица различной этнической принадлежности: греки, римляне, фракийцы, египтяне, а также представители различных социальных слоев: ремесленники, крестьяне, чиновники, торговцы, жрецы, легионеры, которые выбирали для себя ипостаси божества, функционально отвечающие за те области жизни, которые были важны для посвятителей. Среди эпиклез рассматриваемого культа, встречаются как греческие, так и фракийские. Западнопонтийские полисы явились очагами синтеза и центрами распространения синкретизированної о культа, о чем свидетельствует его почитание не только в греческих, но и в ряде фракийских поселений.
В древнегреческом искусстве особенно важное место занимает скульптура. В искусстве Северного Причерноморья ее значение также велико, хотя она и дошла до нас в гораздо меньшем количестве, чем в Греции.
Главной темой греческих скульпторов является человек как гражданин полиса, герой или мифологический образ.
Боспорская скульптура представлена, главным образом, портретными изображениями и многочисленными надгробиями. Она получает свое развитие сравнительно поздно, с III в. до н. э. по II в. н. э. и, преимущественно, в рельефе.
Ранние скульптурные изображения были привозные в VI в. — первой половине V в. до н. э. из городов Ионии, в основном из Милета и Самоса — их отличает характерная для ионийской школы мягкость исполнения, тонкость светотени, декоративная проработка деталей; с конца VI в. до н. э. — из Аттики.
Характерные особенности рельефных скульптурных изображений Ионии и Аттики свойственны и местной боспорской скульптуре этого периода: сглаженные стилистические черты с четким контуром ионийской и сильная лепка пластической анатомии аттической школ.
С IV в. до н. э. прослеживаются связи с Малой Азией и позже с Александрией.
Боспорские мастера владели сложной техникой резьбы по камню, в том числе ажурной. Стремление греков выразить свои эстетические идеалы через скульптуру из-за отсутствия мрамора вынуждало их творить из местного материала. Обработка местного известняка достигла высокого качества исполнения, а она гораздо более сложная из-за его структурной неоднородности и хрупкости, чем обработка мрамора, столь любимого греками, который чуть не «плывет» под резцом. Изделия скульптурных мастерских Пантикапея, столицы Боспора, пользовались широким спросом у различных слоев населения. Наибольшее распространение получили надгробные стелы
Сюжеты, изображаемые на них, весьма разнообразны. Наиболее распространенными являются различные сцены, как мифологические, так и бытовые: изображения сидящей в кресле женщины, выезда всадника, опирающегося на надгробие мужчины, сцены «заупокойной трапезы» и т. д. [38]
Передавая мифологическую канву, боспоряне стремились внести в изображение какие-то конкретные предметы, существующие в реальной жизни.
Местные черты в скульптуре Боспорского государства проявились более, чем в других городах Северного Причерноморья. Наряду с греческими и малоазийскими богами и героями (в Керченском лапидарии есть изображения Сабазия, Гермеса, Гекаты, Кибелы, Геракла, сатиров и селен) изображаются божества местных племен; в портретной скульптуре ярко выражены местные этнические черты. Это может быть «портрет боспорянина», «скульптура Макарии» и т. д. Есть и прямые восточные божества, текие как «статуя Астара и Санегра», «змееногая богиня», «рельеф Трехбратнего кургана», многочисленные изображения грифонов в рельефе. Расширяют тему изображения в терракоте, нумизматике, фресковой живописи. В технике исполнения рельефы отходят от объемного реалистичного изображения в сторону плоскостности и упрощения.
Произведения боспорских скульпторов вошли во многие коллекции и собрания: Эрмитажа, музеев Москвы, Одессы, Лондона, Херсона, Кишинева и других городов. Они представляют значительный научный интерес, давая нам сведения об античной пластике, ее глубоком проникновении в искусство Боспора и преобразовании в результате сложившихся условий; представляют богатый эпиграфический материал; передают наблюдения повседневной жизни греческого населения Северного Причерноморья.
Одним из интереснейших античных памятников, дошедших до настоящею времени, является «Сонник» Артемидора Далдианского (II в. н. э.). Артемидор выделяет два вида сновидений: обычные сновидения — символ настоящего, и вещие сны, которые указывают будущее. Среди вещих снов различаются прямосозерцательные и аллегорические. Такой подход к сновидениям не противоречит современным взглядам. В настоящее время сны рассматриваются как некий символ, значение которого выходит за рамки прямого и не поддается точному определению или объяснению; как архетипы человеческой психики. Исходя из такого подхода Артемидор и определяет трактовку снов, связанных с толкованием приснившихся отдельных элементов костюма.
Опираясь на «Сонник», можно выделить прямые сведения о понятии красоты и гармонии в античном костюме. Например, автор сообщает, что длинные волосы — принадлежность женщин: ради красоты женщины иногда даже пользуются накладными волосами, диадема и багряница — царей. Всевозможные украшения допускались как часть женского костюма. Автор сообщает и особенности специализированных костюмов. Так, для одежды покойника был характерен черный цвет, для флейтистов и актеров — пестрая или пурпурная одежда. Такая же одежда была атрибутом гетер. Нормы общественной морали того времени допускали обнажение гетерами тела до пояса. Длинные волосы были на благо мудрецу, жрецу, предсказателю, царю, архонту и актерам, а стриженные волосы — к добру жрецам египетских богов, шутам, т. к. носить такую прическу им велит род занятий. Но особенно много содержится трактовок аллегорических образов, касающихся костюма. Здесь и человеческие волосы, которые выступают как символ Судьбы или как показатель его материального и морального положения; и цветовой символизм одежды. Хорошо видна социальная и культовая значимость античного костюма. Думаем, что это своего рода перверсия таких же трудностей достижения значительного материального достатка, как и при переходе простого смертного к божественному положению.
В последнее время усиливается интерес к социальной психологии древнего мира. А. А. Прохоров связывает мифологическое сознание, как попытку человека осознать мир и придать ему связную законченную форму, с религиозным сознанием, как стремлением воздействовать на мир с помощью иррациональных методов. Исследователь рассматривает религиозные ритуалы как своеобразную систему стрессовых «тренировок», направленных на примирение реальной окружающей действительности и эмоционального восприятия человеком этой действительности. Думаем, что не только сакральные тексты или ритуалы выполняли роль антистрессора — для обычного человека, стремящегося примирить себя с непонятным ему миром создать для себя ситуацию «усвоенной защищенности». Такую роль могли выполнять и обычные сновидения, в которых отражалось его мировосприятие.
Таким образом, сновидения являются формой выражения бытовой морали и бытового мировоззрения античного общества как символа античной культуры в целом. Они являются еще и своеобразными атрибутами античной социальной психологии, предрассудками, спасающими человека от непонятного в окружающем его мире. Костюм, как одно из наиболее распространенных составляющих культуры, как одно из наиболее понят -ных бытовых и психологических понятий для античного человека, занимал не последнее место в хитром сплетении его символических образов, что и нашло свое непосредственное отражение в «Соннике» Артемидора — уникальном памятнике античной мысли. [39]
1. Ответ на поставленный в заглавии вопрос разделил исследователей на две основное школы — мифологическую и историческую. Представители мифологической школы — Шарль Дюпюи (1742—1807 гг.), Бруно Бауэр (1809—1882 гг.), Дж.Робертсон (1856—1933 гг.), Артур Древе (1865—1936 гг.) и др., — акцентируя свое внимание на критике евангельского предания и выявлении в нем противоречий, отрицают историчность Иисуса Христа. Они полагают, что Иисус Христос никогда не существовал как реальная личность, это образ бога, восходящий к религиозным представлениям о солнечном божестве или культам умирающих и воскресающих богов.
2. Историческая школа сформировалась как реакция на представления мифологической школы. Ее представители — Гегель (1770—1831 гг.), Э. Ренан (1823—1892 гг.), А. Гарнак (1851—1930 гг.) и др. — проявили больше доверия к евангельской традиции, отказались от гипрекритики в отношении христианского предания и попытались добраться до исторического зерна в нем. Они признали в Иисусе реального человека, проповедника, прожившего короткую, но земную жизнь (рожденный в эпоху Августа, он был распят на кресте при Тиберии, осужденный прокуратором в Иудее Понтием Пилатом). При этом все сверхъестественное в биографии Иисуса отбрасывалось или же данным такого рода давалось рациональное толкование.
3. Советская историография в вопросе об историчности Христа по существу разделяла и развивала идеи мифологической школы. Работы советских историков имели одну направленность — доказать, что все, имеющее отношение к имени и образу Иисуса — это миф, легенда. Степень обоснованности подобных утверждений (современные представления о времени написания новозаветных сочинений, свидетельства античных авторов — Тацита, Светония, Плиния Младшего, Иосифа Флавия — об историчности Иисуса Христа), позиция советской историографии определялись идеологическим диктатом. В условиях культивирования воинствующего атеизма тема христианства могла разрабатываться только на пропагандистском уровне; основные источники, сочинения Нового Завета, у нас не издавались десятилетиями и только в последние годы стали доступны для серьезного научного исследования.
4. Объективности ради необходимо отметить представления теологов о Христе: признавая реальность Иисуса («Сын Человеческий»), они, в отличие от представителей исторической школы, не отбрасывают сверхъестественные элементы в его биографии; попытки отделить «исторического Иисуса» от «Иисуса легенды» считают бесперспективными, полагая, что представления об Иисусе Христе выходят за рамки обыденного рационального сознания. Полнота познания Иисуса с течки зрения теологов достигается через синтез науки и веры.
Определяя экономический потенциал сельской округи античного города, недопустимо ограничиваться характеристикой достижений ее населения в области земледелия и скотоводства — необходимо выяснить, какую роль играли в жизни функционировавших в деревенской местности хозяйств ремесло и торговля.
Изучение материалов восточнобалканских провинций Рима Нижняя Мезия и Фракия позволяет с уверенностью говорить о развитии в их сельских районах в первых веках н.э. различных отраслей ремесла.
Возросший спрос населения на кухонную, столовую, техническую и строительную керамику обусловил появление новых гончарных центров, многие из которых размещались вне городских стен. Оформление крупных специализированных керамических комплексов, действовавших во II—IV вв.н. э. в окрестностях античного города Никополис ад Иструм (у совр. городов Павликени и Бяла Черква, сел Бутово и Хотница Ловечской области Болгарии), большая вероятность наличия подобных им центров к югу от Балканских гор указывают на существование в сельской местности развитого гончарного производства, которое обеспечивало своей разнообразной продукцией не только ближайшую округу, но и весьма отдаленные районы, в том числе расположенные за пределами фракийских земель. Деятельность этих гончарных центров позволила вначале сократить масштабы характерного для I—II вв.н.э. ввоза во Фракию и Нижнюю Мезию керамических изделий, а впоследствии и почти полностью отказаться от него. Наряду с крупными керамическими комплексами, в сельской местности работали и небольшие мастерские, удовлетворявшие потребности в гончарных изделиях населения ближайших окрестностей. Сохранилось в первых веках н.э. и домашнее производство глиняной посуды, о чем свидетельствуют находки лепной керамики.
Данные о других видах ремесленной деятельности населения сельских районов Нижней Мезии и Фракии довольно скудны, однако позволяют вполне определенно говорить о развитии здесь металлургии и кузнечного дела, обработки камня, дерева и кости, прядения и ткачества. В большинстве хозяйств эти производственные отрасли имели преимущественно [40] подсобное значение, но в ряде случаев их продукция, вероятно, предназначалась и для продажи. Это относится, в первую очередь, к работавшим в сельской местности мастерским каменотесов (в частности, открытым у современных болгарских городов Монтана и Ивайловград, а также у с. Бутово), продукция которых отличалась высоким качеством и, думается, должна была пользоваться спросом у жителей окрестных поселений.
О вовлечении сельского населения в рыночные отношения красноречиво свидетельствуют не только надежные указания источников на существование в деревенской местности эмпориев (Дискодуратера, Пиретензиум, Пизос, Туида и др.), но и различные находки из раскопок сельских вилл. Так, например, в захоронениях владельцев виллы, находившейся на месте совр. водохранилища у Наталки в Хасковской области Болгарии, обнаружены украшения восточного происхождения, бронзовые сосуды и светильники из Южной Италии. На многих виллах найдены гончарные изделия, изготовленные не только упомянутыми керамическими комплексами сельской округи Никополиса ад Иструм, но и мастерскими Италии, Малой Азии, а, возможно, и других центров Средиземноморья. Обычными при раскопках многих сельских усадеб римского времени находками являются монеты, выпущенные как близлежащими, так и отдаленными от этих вилл городами.
Таким образом, торгово-ремесленная деятельность в первых веках н.э. занимала значительное место в жизни сельского населения Нижней Мезии и Фракии, и ее следует обязательно учитывать при изучении социально-экономической истории восточнобалканских провинций Римской империи.
Среди памятников Крыма римского времени выделяется группа могильников (Бельбек I-III, Скалистое II и III, Танковое), датируемых обычно ІІ—III вв. н. э. и относимых, чаще всего, к позднескифской культуре. Отметим, что эти могильники не связаны с позднескифскими поселениями. Отсутствуют основания и для столь широкой датировки. Анализ хронологии и погребального обряда позволяет отнести к данной группе также ранние участки могильников Чернореченский, Суворове, Дружное, Нейзац, Перевальное и, возможно, некоторые погребения позднескифских некрополей. Перечисленные памятники составляют единый культурно-хронологический горизонт погребений, появление которого относится к концу II в. или к первой половине III в. Сопоставление фактов позволяет предположительно реконструировать историко-археологическую ситуацию, связанную с появлением этой группы могильников.
В последней трети II в. н. э. на рассматриваемой территории фиксируется осложнение военно-политической обстановки. Херсонесский декрет 174 г. н. э. сообщает, вероятно, о прибытии прокуратора провинции Нижняя Мезия Т.Аврелия Кальпурниана Аполлонида с войском, возглавившего по поручению императора военные действия против варваров, угрожавших городу. Это свидетельство необходимо рассматривать в контексте событий Маркоманских войн (167—180 гг. н. э.) и на фоне этнополитических изменений в степи, связанных с продвижением с востока носителей позднесарматской культуры. Данные письменных и археологических источников не исключают возможность участия последних в событиях на границах империи. Кроме этого, нужно учитывать важную роль, которую, судя по недавно найденному в Керчи эпиграфическому документу времени правления царя Савромата І (93/94—123/124 гг.), играло население Предгорного Крыма в системе взаимоотношений Римской империи, Боспора и Херсонеса с одной стороны, и кочевых народов с другой. После поражения варваров во II Маркоманской войне (177—180 гг.), вероятно, происходит обратное движение сарматов, вынужденных искать применения своему оружию на других территориях. В этом отношении заслуживает внимания группа воинских всаднических могил конца II — первой половины III вв. н. э., распространённых на огромной территории от Венгрии до Южного Приуралья, в инвентаре которых присутствуют как восточные, так и провинциально-римские элементы. Можно предположить, что отмеченное перемещение затронуло и Крым, и послужило одной из причин военных акций царя Савромата II ( 174/175—210/211 гг.) (КБН № 1237).
Возможным археологическим отражением событий последней трети II в. н. э. является прекращение функционирования оборонительных сооружений Неаполя скифского, слои разрушений и пожаров в пунктах, связанных с пребыванием римских войск в поселке Кадыковка и на высоте Казацкая. Последние вскоре восстанавливаются и, очевидно, одновременно возникает римский пост на поселении Альма-Кермен. В конце II или в первой половине Ш вв. н. э. появляется рассматриваемая группа могильников. Население, оставившее их, представляло, по-видимому, сложное этнокультурное образование.
Прослеживаются элементы, указывающие на связи как с восточными, так и с западными сарматами. Некоторые [41] элементы фиксируют более далекие северо-западные связи. Контакты с германцами прослеживаются и в погребениях западных сарматов. Выделяются захоронения с уздечными наборами, стилистические особенности которых сближают их с упомянутым горизонтом степных и боспорских всаднических могил конца II — первой половины III вв. н.э. К этому же горизонту принадлежит и погребение всадника в районе центральных ворот Неаполя скифского.
Возможно, рассматриваемые могильники оставлены какой-то группой сарматов, появление которой в Крыму связанно с перемещениями кочевников после окончания Маркоманских войн. Особый интерес вызывают немногочисленные захоронения в склепах, сопровождаемые богатым инвентарём. Для определения их этнокультурной принадлежности пока недостаточно данных. Отметим лишь, что склепы конструктивно близки погребальным сооружениям, массово распространившимся на этой же территории на рубеже III—IV вв. н. э. с приходом новой большой группы населения.
Важную роль в исследовании проблем истории Северного Причерноморья играет «Историческая библиотека» Диодора. Этот автор, в целом, негативно оцененный историографией XIX века, в настоящее время получает все большее признание как ученый, отражающий на уровне своих знаний этико-философские и исторические взгляды эпохи (Строгецкий В. М., Хорнблауэр Д.). Это делает необходимым еще раз уточнить его сведения о савроматах и сарматах, которые используются целым рядом исследователей для доказательства сарматского завоевания Скифии в III в. до н. э. (Граков Б. Н., Смирнов К. Ф., Дашевская О. Д., Мошкова М. Г.).
Этот отрывок выглядит у Диодора следующим образом: «самых важных выселений было два... другое из Мидии, основавшееся у реки Танаиса; эти переселенцы назывались савроматами. Эти последние много лет спустя, сделавшись сильнее, опустошили значительную часть Скифии, и, поголовно истребляя побежденных, превратили большую часть страны в пустыню» (II, 43, 7). Прежде всего надо отметить, что в данном отрывке Диодор говорит все же о савроматах, а не о сарматах. И нигде в его труде нет указаний на то, что эти савроматы прямые предки его современников сарматов. При этом он знает и сарматов и даже отмечает, что некоторые называют их «скифским племенем» (IV, 45, 4). Кроме того, генетическая преемственность савроматов и сарматов, предполагавшаяся в науке до недавних пор, в настоящее время оспаривается, и аргументы противников подобной преемственности достаточно убедительны (Чежина Ε. Ф., Скрипкин А. С., Очир-Горяева М. А., Максименко В. Е.). Наконец, само описание Диодором Скифии в его II книге представляет собой пересказ легендарного предания без точной привязки к месту и времени.
Важно отметить, что сведения Диодора о скифах и савроматах независимы от Геродота и получены им от греков, так или иначе связанных с Боспором, причем далеко не из первых рук. Упоминание савроматов при этом дается во время максимального расцвета Скифии, когда она простиралась от Дуная до Индийского океана (II, 43,4-5). Затем говорит о переселении савроматов. Причем сама фраза «много лет спустя» не дает ни малейших оснований думать, что речь идет о прошествии нескольких столетий. А начало следующей главы «После этого, когда в Скифии случилось однажды междуцарствие, воцарились в ней женщины... (II, 44, 1)» — показывает, что Скифии существовала как единая держава и после этого савроматского разгрома и ее очередное разделение Диодор связывает с информацией об амазонках, т.е. также еще с временем задолго до III в. до н. э.
Все это заставляет исключить вышеотмеченный фрагмент труда Диодора из числа источников о сарматском завоевании Северного Причерноморья. Тем более, что и археологические аргументы в пользу подобного завоевания далеко не безупречны.
В научной литературе неоднократно предпринимались попытки исследовать роль Аполлона в политической пропаганде Селевка Никатора. Тем не менее, до настоящего времени так окончательно и не установлено, почему именно этот бог пользовался повышенным вниманием Селевка и каким образом он из покровителя Никатора превратился в конечном итоге в его божественного отца.
Будучи главным покровителем греческой колонизации, Аполлон, как известно, издавна выступал в качестве защитника эллинских колонистов на варварских землях, помогал переселенцам адаптироваться к чуждой социокультурной и природной среде, сохранив при этом эллинский образ жизни. Очевидно, именно эти функции Аполлона и побудили Селевка Никатора избрать этого бога в качестве своего покровителя Территория [42] государства Селевка до 301 г. до н. э. ограничивалась внутренними областями Азии, и основанные здесь греческие полисы были удалены от Эллады на многие тысячи километров. Как показывают эпиграфические и нумизматические данные, культ Аполлона пользовался в этих городах особой популярностью и примечательно, что именно в восточной части державы Селевк впервые стал выпускать монеты с изображением этого бога.
Временем возникновения идеи об особом расположении Аполлона к Селевку, видимо, следует считать период 311—308 гг. до н.э., когда Никатор во главе незначительной армии совершил грандиозный поход в восточные сатрапии, в ходе которого, фактически, и было создано его государство. Крайне рискованный характер этой кампании, вероятно, и побудил Селевка внушить своим солдатам и подданным представление о том, что ему покровительствует сам защитник эллинов на варварских землях — Аполлон. Тогда же возникла приводимая Аппианом легенда о, якобы, данном Селевку еще во времена похода Александра предсказании дидимского оракула о его будущем «счастье» в Азии. Якорь, который позднее станет символом божественного происхождения Никатора, тогда еще не связывался с Аполлоном и изображался на монетах Селевка только в качестве символа безопасности его власти. В 306—304 гг. до н. э., когда у Никатора возникла необходимость обоснования его нелегитимной коронации, в легенду об оракуле Аполлона было добавлено прорицание о будущей царской власти Селевка, сохранившееся у Диодора. Знак якоря теперь, судя по данным Аппиана, также стал рассматриваться как знамение будущей царской власти Селевка, хотя все еще не связывался с Аполлоном.
Победа Селевка над Антигонидами в битве при Ипсе в 301 г. до н. э., очевидно, также была расценена как проявление покровительства Аполлона. После нее Никатор впервые начинает выпускать монеты с изображением этого бога, оказывать особое покровительство Дидимскому святилищу и обустраивать «храмовый округ» Аполлона в Дафне — пригороде своей новой столицы Антиохии-на-Оронте. Тогда же некоторые общеэллинские мифы об Аполлоне перерабатываются в соответствии с требованиями пропаганды Селевка, а их действие локализуется в пределах его державы.
Легенда о происхождении Селевка от Аполлона, которую приводит Юстин, возникла, очевидно, только после того, как Селевк в 281 г. до н. э. одержал победу над Лисимахом в битве при Курупедионе. Подчинив своей власти почти всю империю Александра и будучи единственным из оставшихся в живых диадохов, Селевк теперь сам как бы приравнялся к Александру, и так же как он, превратился в сына бога. Знак якоря теперь стал символом божественного происхождения Селевка. В целом же, превращение царя в сына божества-покровителя, приведшего его к царской власти, отражает одну из тенденций развития политического «мифотворчества» эпохи диадохов, которая прослеживается не только в пропаганде Селевка, но и в пропаганде Деметрия Полиоркета.
Социокультурная история Херсонеса, в своей совокупности, пока еще изучена недостаточно, хотя уже накопился материал, необходимый дня ее обобщения. Имеющиеся источники (нарративные, эпиграфические, археологические) — составная часть общего контекста социальной истории Херсонеса и социальной психологии его населения. В этой связи, важнейшими вопросами, оказавшими воздействие на всю общественную систему Херсонеса и, в свою очередь, отражавшими закономерности происходивших в ней процессов, являются вопросы традиционного мировоззрения.
1. Сведения нарративных и эпиграфических источников позволяют говорить, что в мировоззрении жителей античного Херсонеса довольно значительное место занимали патриархализм и традиционализм социальной жизни, определенная нормативность поведения и установка на старину.
2. Безусловно, эта тенденция имела различную силу в отдельные периоды истории Херсонеса (в той мере, в какой нам позволяют ее проследить источники). Однако один из постулатов традиционного мировоззрения сохраняется в Херсонесе на протяжении веков. Он строится на идее подчинения гражданина государству, а в конечном счете, коллективному мировоззрению (массовому в V—I вв. до н. э. или групповому в I—III вв. н. э.).
3. Основные традиционные общественные установки были перенесены в Херсонес первопоселенцами. В наибольшей степени это проявилось в сфере культа и, прежде всего, в культе героев. Очевидно, в Херсонесе существовало, освещенное традицией, определенное ритуальное поведение населения, что являлось гарантией выживания гражданского коллектива (участие в общественных жертвоприношениях, обрядах очищения, агонах). В дальнейшем, традиционная система религиозных предписаний проявляется в сохранении херсонеситами в III в. до н. э. архаической традиции принесения даров в важнейшие греческие святилища и, в частности, в Делосское. В первые века н.э. все еще сохраняется древняя традиция сопоставления различных общественных событий с пророчествами оракулов. Свидетельства этого времени позволяют говорить также о сохранении в средних и низших слоях населения древних традиций в [43] системе погребения. На погребальном обряде первых веков н.э. прослеживается также возрождение в мировоззрении жителей Херсонеса древних верований, анимистических воззрений, боязни злых духов.
4. Достаточно глубоко традиционные установки закрепились в общественной жизни жителей Херсонеса. Прежде всего, следует отметить существование в Херсонесе в классический и эллинистический периоды трех возрастных групп населения, что отражает еще архаические представления греков. Ориентир на заветы отцов существует и в первые века н.э., на что указывают почетные декреты, отмечающие приверженность «любящих сынов» (херсонеситов) к обычаям «отцов гераклеотов». Поддержанию древних традиций способствовал и институт проксении. Причем, особенно много проксений, в том числе в первые века н. э., херсонеситы давали жителям своей метрополии Гераклеи.
Патриархальным институтом, видимо, следует считать в Херсонесе наличие благодетелей, а также определенной литургической системы. Вместе с тем, прославление граждан и назидательные формулировки в декретах формировали традиционное поведение, имевшее для херсонеситов моральную силу.
5. На определенное стремление жителей Херсонеса поддерживать культурные традиции предков указывает факт публичного прочтения историком Сириском своего сочинения (обычай, восходящий еще к Гомеру). Текст гимна в честь Гермеса, а также пышные метрические эпитафии II—III вв. отмечают глубокое знание местными херсонесскими поэтами и в первые века н.э. древней мифологии, эпоса, трагедий Софокла и Еврипида.
6. По-видимому, длительное существование древних традиционных установок в мировоззрении жителей Херсонеса, в условиях постоянного варварскою окружения и, усилившегося в первые века н. э., влияния Рима, способствовало сохранению этнокультурного единства и противостояло всеобъемлющему проникновению римской идеологии.
1. До недавнего времени в Юго-Западном и Южном Крыму были известны две римские военные базы времени принципата (І—ІІI вв.): в Херсонесе Таврическом (в черте современного г. Севастополя) и на мысе Ай-Тодор (в черте Большой Ялты), территория Крымского полуострова непосредственно в состав римского государства не входила. Однако регион находился в сфере политических и военно-оперативных интересов Рима. Защита этих интересов возлагалась на военные контингенты, которые направлялись сюда из состава войск, расквартированных в Мезии, а с 86 г. н. э., с разделением Мезии на две провинции, наблюдение и контроль ситуации в Скифии и Таврике возлагались на наместника провинции Нижняя Мезия, командовавшего Нижне-Мезийской армией.
В последней четверти II в. н. э. штаб-квартира военных трибунов, командовавших оккупационными войсками в Таврике, дислоцировалась в т. н. «цитадели» в юго-восточной части Херсонеса, на западном берегу Херсонесской (Карантинной) бухты, занимающей площадь ок. 0,42 га.
2. Ряд находок свидетельствуют о том, что римские войска в Таврике не ограничивали свою дислокацию только стенами Херсонеса и крепости на м. Ай-Тодор. Однако схема дислокации римских войск в Таврике остается во многом еще неясной.
3. К числу памятников бесспорного римского военного присутствия в Таврике после раскопок 1992 и 1996—1998 гг. следует отнести опорный пункт в северной части Баkаклавы-Кадыковке. Материалы раскопок позволяют полагать, что этот пункт дислокации римских войск явно выходит за рамки скромного военного поста.
База дислокации римского оккупационного гарнизона расположена в 1,2-1,5 км к северу от Балаклавской бухты — бухты или порта Символов Страбона и Плиния Старшего.
4. Раскопками 1992 г. был открыт восточный угол здания с 9-ю помещениями, погибшего в разгар ремонта в III в. н. э. Самая поздняя из 57 монет клада денариев, найденного в здание датируется 225 г. н. э. При почти полном отсутствии бытовых предметов и посуды, что возможно обусловлено ремонтными работами в здании к моменту его гибели в пожаре, основную массу находок составляла кровельная черепица, значительная часть которой носит латинские клейма VEMI — 63 экз.; VEM — 1 экз.; LEXICL — 5; САІ — 2. Фрагментарность открытых раскопками остатков сооружения оставляет пока открытым вопрос о назначении постройки. Ясно только, что это не казарма (почти все помещения соединены проходами) и не частный жилой дом. Римское здание было построено на снивелированном слое IV—III вв. до н.э., I в. до н. э. — I в. н. э.
5. В 1996 г. в 170 м к СВ от раскопа 1992 г. начато исследование участка римской застройки, на котором, в частности, открыта часть огражденного стеной священного участка-теменоса с храмом Юпитера Долихена в нем. Протяженность теменоса по оси ЮВ-СЗ — 16,75 м, по оси ЮЗ-СВ священный участок раскрыт на 11,5 м.
Как и другие объекты римской застройки, фрагменты которой раскрыты на исследуемой территории, святилище и храм Юпитера Долихена были построены на искусственной насыпи грунта, снивелировавшей [44] сложный рельеф. Храм Юпитера Долихена занимает юго-западную часть теменоса, поставлен в его западном углу и представлял собой скорее всего храм в антах, обращенный фасадом, на юго-восток. Общие внутренние размеры храма ок. 11,8*5,8 м. Он состоял из 2-х помещений: портика-пронаоса разм. ок. 2,5*5,8 м с 2-мя колоннами ионийского ордера в антах и наоса. Внутренние размеры наоса ок. 8,75*5,75-5,8 м. Расчетная высота храма порядка 4,7 м.
Внутри и снаружи здание было оштукатурено, наос внутри расписан скорее всего под мрамор, украшен накладными алебастровыми и сформованными известково-алебастровыми карнизами и бордюрами. Крыша была покрыта черепицами tegulae и imbrici. Среди фрагментов tegulae отмечено — 69 с клеймами: VEMI — 57, VEM — 3, VEMI CUI — 1, VEX — 1, CLЛ[3] — 2, LEXICL — 2, Opus Nov — 2, Opus Ρ... — 1.
В противоположной входу стене наоса находилась ниша глуб. ок. 0,5 м для установки алтарей, статуй и посвящений, часть из которых сохранилась in situ.
От дверного порога к алтарной части в наосе вел проход шир. ок. 1,6 м, по сторонам которого на профилированных каменных ножках-трапезофорах стояли каменные и, возможно, деревянные столы или скамьи. Часть ножек украшена рельефными изображениями орлов, букраниев, Минервы, Касторов (?) и др. На некоторых столешницах — посвящения Юпитеру Долихену. Пространство между столами (?) и продольными стенами наоса на высоту столов было заполнено плотной засыпыо строительного мусора и глины, образуя по сторонам прохода подиумы-банкеты шир. ок. 2,10 м каждый, на которые от входа в наос вели каменные ступени. Боковые стороны глинобитных подиумов помимо трапезофоров были укреплены поставленными на ребро плоскими двубортными черепицами. У восточного угла наоса в правом СВ подиуме плитами песчаника и черепицей было выгорожено служебное пространство, в котором находился пифос. В основном здесь были найдены фрагменты мраморной чаши с посвящением Юпитеру Долихену и однотипных краснолаковых кубков. Есть все основания думать, что наос храма служил и сенаторией или триклинией для культовых трапез почитателей Долихена. Перед пронаосом храма, по всей вероятности, стояли алтари Юпитеру и Геркулесу.
Следы перекладки с вторичным употреблением взятого из каких-то других построек камня, заметные на продольной СВ стене храма и фронтальной стене наоса, перестройка с изменением направления колоннады пронаоса явно свидетельствуют о существовании нескольких фаз в строительной биографии открытого комплекса.
Стратиграфически прослеживаются признаки не менее 2-х серьезных ремонтов. Из посвятительных надписей следует, что храм был возрожден военной вексилляцией Нижней Мезии в соправление Антония Пия и Марка Аврелия (139—161 гг.). Заказчиком работ выступал военный трибун I Италийского легиона Антоний Валент, подрядчиком — центурион того же легиона Новий Ульпиан. Последний, видимо, командовал соединением, расквартированным на северной окраине Балаклавы. Судя по всему, ко времени реконструкции храма Новием Ульпианом и последующему его функционированию относится большая часть найденных архитектурных деталей, алтарей, посвящений и культового инвентаря. От обстановки храма и святилища времени, предшествовавшего его реконструкции Новием Ульпианом, сохранились только несколько очагов в наосе и пронаосе храма и дворе теменоса, засыпанных при ремонтных работах. Можно предполагать, что к этому же этапу относятся и фрагменты алтаря Юпитеру, явно отличающегося по манере исполнения от алтарей и посвящений времени Ульпиана. Последующий ремонт храма, скорее всего после пожара, был выполнен после 197 г. н. э. под руководством центуриона XI Клавдиева легиона Антония Прокула, поставившего при ремонте алтарь Вулкану. Через относительно короткое время храм погиб в пожаре. На его остатках из подручного материала была поставлена однокамерная постройка, а остатки стен храма, частью небрежно переложенные, какое-то время служили, скорее всего, уже оградой позднейшего святилища. И это святилище просуществовало тоже относительно недолго. Не позднее 1-й пол. сер. III в. однокамерная постройка — «ризница» погибла в пожаре.
6. Пока нет достаточных данных для более менее точного определения времени основания теменоса и строительства храма — I в пределах II в. н. э., как остается недостаточно ясным время окончательного прекращения функционирования комплекса святилища. Монета имп. Галерия может косвенно свидетельствовать о том, что руины теменоса продолжали эпизодически функционировать и в нач. IV в., однако признаки жизни на заброшенном пустыре появляются только в нач. XIV в.
7. Результаты раскопок бесспорно подтверждают существование во 2-й пол. II — 1-й трети III вв. у совр. г. Балаклавы крупной римской военной базы, сопоставимой по размерам и очевидной значимости с римским опорным пунктом на мысе Ай-Тодор. Близ Балаклавы дислоцировалась одна из Нижне-Мезийских военных вексилляций под командованием офицеров в чине центуриона. В числе других вексилляций римских войск Таврики она была подчинена командиру в ранге военного трибуна, штаб квартира которого размещалась в т. н. «цитадели» Херсонеса
Хтонические религиозные представления греков ведут свое начало из культуры Крита и Микен. На Боспоре к этим древнейшим аспектам добавились хтонические основы иранской религии периферийных варварских племен. Подобные представления характерны для мировоззрения любого этноса на ранней стадии развития [45] его религиозного сознания. Хтонизм обычно выступает как основа для построения представлений о мироздании, для объяснения дихотомии «жизнь — смерть».
Функции критской Великой богини — первого известного нам в Эгейском мире хтонического божества — не были строго дифференцированы и охватывали все сферы отношений человека и природы. Мужской коррелят богини, вероятно, представлял собой божество умирающей и воскресающей природы — исключительно древний архетип религиозно-мифологического сознания.
В ходе минойско-микенского религиозного синтеза комплекс верований подвергся определенному переосмыслению. Появляются более определенные функции и ипостаси, идеи таинств, мистерий и экстатических обрядов. Хтонический и мистериальный характер культа и обряда становится неотъемлемой сущностной характеристикой религиозной сферы греков.
Среди многообразия греческих богов выделяются катахтонические божества, неразрывно связанные с подземным миром. Вторую группу составляют божества, определенные функции или ипостаси которых имеют отношение к подземному миру. Явную хтоническую окраску имели божества, обитавшие на «границе» миров. Некоторое отношение к хтонической сфере имели божества, покровительствовавшие земледельческому хозяйству на поверхности земли.
Религиозные воззрения эллинов эпохи архаики стали той отправной точкой, с которой начинается формирование комплекса верований жителей колоний, основанных греками в Северном Причерноморье. Вторым истоком формировавшегося комплекса стали варварские божества, олицетворявшие силы природа, связанные с плодородием животного и растительного мира — хтонические по своей сути. Таким образом, символы, ритуалы и целые культы, адекватно воспринимаемые как греческим, так и варварским населением Боспора, характеризующиеся определенной степенью тождества в сакральном значении, составили основу хтонического аспекта боспорской религии. Именно хтонические идеи сближают воззрения греков и варваров, что, вероятно, и явилось одной из причин длительного сохранения подобных верований на Боспоре. В отличие от Греции, где религия в течение VI–V вв. до н. э. постепенно избавлялась от хтонических и мистериальных начал, на Боспоре произошла своего рода «консервация» архаических черт (в соединении с малоазийским элементом) в религиозных представлениях местных жителей. Это и обусловило длительное сохранение и преобладание хтонической стороны культов, а также повсеместное распространение и популярность древнейшего архетипа женского божества плодородия с хтонической окраской, которое становится важнейшим синкретическим божеством Боспора на многие века вперед.
1. Неоднозначность определения «сенатских» и «солдатских» императоров периода кризиса III века в Римской империи обусловлена различием в представлениях историков о характере данного кризиса.
2. При попытках причисления конкретных правителей римского государства Ш века н. э. к «сенатским» или «солдатским» следует принимать во внимание не только их происхождение и обстоятельства прихода к власти, но и ряд других моментов, включая представления этих императоров о путях вывода Римской империи из кризиса.
3. Анализ обстоятельств прихода к власти и характера правления римских императоров периода кризиса III века позволяет выделить среди них не две группы («сенатских» и «солдатских»), а больше.
4. К группам «сенатских» и «солдатских» императоров можно отнести небольшую часть правителей Рима в III веке н. э., они находились у власти непродолжительное время. Это позволяет ставить под сомнение название периода кризиса III века в Римской империи веком «солдатских» императоров.
У фондах Полтавського краєзнавчого музею зберігається досить репрезантативна колекція класичних старожитностей. Вона формувалася тривалий час, в декілька етапів. Біля її витоків стояло чимало відомих людей. Серед них — меценат-колекціонер П. П. Бобровський.
Павло Павлович Бобровський походив з дворянської родини. Народився 28 грудня 1860 р. у Полтаві, в багатодітній сім'ї, мав трьох сестер та трьох братів — Володимира, Бориса і Сергія. Дві сестри померли і залишилася лише одна — Людмила. Iх батько, Павло Григорович, був головним лікарем Петровсько-Павлівського кадетського корпусу. Він відомий не лише як лікар, а й як учений-медик. Сини ж його обрали для себе військову кар'єру.
Роки навчання минули швидко, і, закінчивши у 1877 р. Полтавський кадетський корпус, Павло Бобровський поступає юнкером у І Військове Павлівське училище. Так, розпочалася його дійсна військова служба. За довгі роки служби, — а прослужив він більше 30 років. — Павло Павлович пройшов складний шлях військової кар'єри і дослужився до чина підполковника артилерії. Крім усього, мав він і вищу військову освіту, закінчивши у 1894 р. Академію Генерального штабу. [46]
Завдяки специфіці свого фаху, зв'язкам із Військовою розвідкою, він мав можливість багато мандрувати, а збиральницька діяльність, яка була йому до снаги, стала неоціненним внеском у справу формування музейних збірок старожитностей з різних регіонів світу. Подорожі до Криму, перебування у Північному Причорномор'ї, поїздки до Греції, Італії та інших країн надали можливість П. П. Бобровському зібрати досить унікальні етнографічні Матеріали, серед яких частина — належала археологічним класичним старожитностям Старого світу.
Регіональна локалізація цих старожитностей у збірці колекціонера включала Стародавній Єгипет, Північне Причорномор'я, материкові Грецію та Італію. Численні зразки колекції були представлені керамічними предметами повсякденного вжитку (наборами світильників різного типу з міст Північного Причорномор'я і Малої Азії, уламками і цілими амфорами античного і середньовічного часу тощо), речами релігійного культу (теракоти та численні амулети з Елліністичного Єгипту), різний дріб'язок та іграшки. Однак особливу увагу у складі збірки привертали культові речі з Єгипту. Серед них була присутня велика кількість зображень богів — у вигляді амулетів (Сохмет, Таурт, Анубіс та ін.), або як скульптурні зображення (патеки, Озіріс, Гарпократ, Бастет).
Загальна кількість античних старожитностей у збірці П. П. Бобровського складала більше 100 найменувань, давньоєгипетських — 250, предметів із Близькосхідного регіону — близько 100, давньоримських — до 30. На жаль, частина експонатів була втрачена під час пожежі музею 1943 р.
Таким чином збірка класичних старожитностей полковника П. П. Бобровського (загальна кількість експонатів досягала 4,5 тис. екземплярів) була представлена досить широко і давала змогу всім бажаючим у повній мірі ознайомитися з неповторністю та специфікою життя стародавніх цивілізацій.
Ця колекція у 1893—1916 pp. була передана меценатом в дар Природничо-історичному музею Полтавського губернського земства і була виставлена в залах, які монтував П. П. Бобровський безпосередньо. На сьогоднішній день частина речей експонується, деякі з них оприлюднені.
В 1999 г. авторам настоящего доклада удалось ознакомиться с херсонесскими граффити на донышке целой чернолаковой тарелки из частной коллекции. Со слов владельца, выяснилось, что тарелка была найдена несколько лет назад при земляных работах на дачном участке на северо-восточном склоне Девичей горы (территория херсонесского некрополя), предположительно в древней могиле. За несколько лет тарелка поменяла ряд владельцев. Выяснить подробности находки не удалось, однако, нам представилась возможность зарисовать и сфотографировать этот интересный памятник.
Тарелка представляет собой широко распостраненный в античном мире тип аттической чернолаковой посуды. Она имела кольцевой поддон, закругленный край, четко выделенное ребро с внешней стороны, а с внутренней стороны была украшена пятью штампованными пальметами, вписанными в круг из густых штрихов. На афинской агоре и в Аттике в целом подобные сосуды встречаются в комплексах третьей и последней четвертей IV в. до н. э. (Agora XII, №№ 1035, 1040, 1050; Thompson, 1934, fig. 116. ). Лак тарелки черный с умеренным блеском. Перед попаданием в могилу (?) тарелка, очевидно, долгое время использовалась и, по-видимому, меняла владельцев.
На наш взгляд, характер написания граффити на донышке тарелки позволяет предположить следующую последовательность их нанесения. При этом следует оговорить, что предложенная версия не исключает в принципе иных вариантов, но их вероятность гораздо меньше. Первоначально на дне тарелки было процарапано имя владельца — КТН, тогда же, по-видимому, хозяин сосуда напротив своего имени написал NI — посвящение Нике (?). Данную пару граффито объединяет аккуратность исполнения и то, что буквы каждою из них расположены верхом к центру поддона. Можно предположить, что тарелка помещалась у домашнего алтаря, посвященного Нике или Афине.
Скорее всего, после смерти первого владельца тарелка перешла по наследству к сыну покойного, который также обозначил начальные буквы своего имени — АГ, а напротив имени обозначил монограмму из двух букв, вероятно, А (возможно Δ) и Т. Характерно, что сокращение имени АГ написано в противоположную сторону (верх букв направлен к краю поддона).
Рассмотрим возможные варианты восстановления имен владельцев. Сокращение КТН в херсонесской ономастике дает единственный известный вариант имени — ΚΤΗΣΙΑΣ. Один раз это имя представлено в виде патронимика в надписи исполненной на постаменте конной статуи Агасикла, сына Ктесия (IOSPE, I2, 418); в другой раз на мраморной вставке надгробия Ктесия, сына Гераклея, которую В. В. Латышев датировал II в. до н. э. Для сокращения АГ херсонесские надписи дают целый ряд имен: ΑΓΑΘΩΝ (IOSPE, Ι2,465,478), ΑΓΑΣΙΚΛΗΣ (IOSPE, Ι2,418), ΑΓΗΜΩΝ (IOSPE, I2, 403Β), ΑΓΝΙΑ (НЭПХ, 1973, № 135), ΑΓΝΟΚΡΙΤ (ΗЭΠΧ, 1973, № 139). Из всех возможных восстановлений наиболее вероятным нам представляется вариант с именем Агасикл.
Датировка тарелки не противоречит выдвинутой гипотезе, так как, согласно мнению большинства современных исследователей, деятельность Агасикла, сына Ктесия приходится на последнее десятилетие IV — первые десятилетия III вв. до н. э. [47]
На территории Верхнего Подонья и лесостепного Прихоперья памятники 2-й четверти-середины I тыс. н. э. открыты сравнительно недавно. Однако, на сегодняшний день на 9 из них исследовано уже 37 построек.[4]
Все постройки 2-й четверти-середины I тыс. н. э. на Верхнем Дону и в лесостепном Прихоперье делятся на две большие группы: углубленные (полуземлянки) и наземные. На Верхнем Дону открыто 23 полуземлянки на шести поселениях, в лесостепном Прихоперье — 3 на двух поселениях. Их форма в плане разнообразна и варьирует от правильного квадрата до неправильного овала, но преобладают четырехугольные сооружения, часто со скругленными углами. В среднем площадь полуземлянок составляет 7-12 кв. м, глубина как правило варьирует от 0,2-0,3 до 0,6 м. Наземных домов открыто 9. Все они выявлены на трех верхнедонских поселениях в северном ареале распространения памятников 2-й четверти-середины I тыс. Как углубленные, так и наземные постройки, делятся внутри своих групп на типы отапливаемых (тип I) и неотапливаемых (тип II). Варианты внутри каждой из этих групп в силу известных причин мы выделяли по различным принципам.
Полуземлянок без следов отопительного сооружения известно 15, отапливаемых — 12. Они встречены на всех исследованных на Дону и Хопре поселениях 2-й четверти-середины I тыс. По характеру отопительного устройства последние делятся на два подтипа: с открытыми очагами (8 построек) и печами (4 постройки). На варианты углубленные постройки мы разбили по принципу их внутреннего устройства и конструкции. Первые три варианта не имеют узких кулыурно-хронологических рамок и встречаются широко. Полуземлянки варианта 4 (с ямой от столба в центре), варианта 5 (со столбами по периметру и часто по центру) и варианта 6 (со сложным рельефом дна) имеют прототипы в киевской культуре и иногда встречаются на черняховских поселениях. Постройки варианта 7 (с печью-камином) известны как в одной, так и в другой культуре на ряде поселений.
Что касается отопительных устройств верхнедонских и прихоперских памятников, то печи не характерны для территории Подонья в предшествующее время. Зато аналогии им известны в черняховской и киевской культурах. Квадратная полуземлянка 6 III Чертовицкого городища с печью с каменным сводом аналогична постройкам черняховской культуры Верхнего и Среднего Поднестровья и, как и квадратная постройка 14 того же памятника с центральным столбом и печью (очагом) в углу, обладает признаками раннеславянских жилищ 2-й половины I тыс. н. э. Жилища с печами нескольких типов встречены пока только на III Чертовицком городище. Очаги на Верхнем Дону и в Прихоперье весьма разнообразны по конструкции и размерам, однако расположены они в постройке либо по центру, либо в северо-западном углу (кроме построек прихоперских поселений с очагами у стены). Расположение очага в средней части или в одном из углов является характерной чертой киевской культуры Среднего Поднепровья, хотя такие жилища распространены повсеместно. Глиняная обмазка широко не применялась в конструкции полуземлянки. Таким образом, хотя полуземлянки на Верхнем Дону и Хопре многовариантны, но их традиция указывает на киевскую и Черняховскую культуры.
Наземных построек открыто 9 на трех поселениях. Седелки (5), Каширка 2 (3) и Замятино 5 (1). Вероятно, наземная хозяйственная постройка была и на Староживотинном 3. Наземные комплексы делятся на очажные (5) и безочажные (4). Оба типа по критерию площади делятся на два варианта. Вариант 1 («длинные дома» площадью 60-66 кв. м) известен на Седелках (3). Все имели очаги. Такие сооружения характерны для памятников черняховской культуры. Сочетание на одном поселении полуземлянок и наземных домов указывает на прототипы Днестро-Прутского междуречья, левобережья Днестра и Среднего Поднепровья. Их истоки находят на памятниках германских культур Центральной Европы и Южной Прибалтики. Вариант 2 — сооружения площадью менее 30 кв. м (2 с открытыми очагами, 4 безочажные). Две из безочажных этого варианта выделяются в подвариант, ибо они, вероятно, имели каменные основания. Дома варианта 2 наземных широко распространены на территории черняховской культуры, но аналоги [48] по 96стройкам с каменным основанием локализуются в Северо-Западном Причерноморье. Их истоки лежат в местной позднескифской и античной традиции. Таким образом, круг аналогий наземным постройкам лежит в черняховской культуре Северо-Западного Причерноморья и Днестро-Днепровского междуречья.
Особняком стоит постройка 1 III Чертовицкого городища. Принадлежность сооружения линии укреплений и ее конструкция обнаружили полное соответствие в оборонительных сооружениях Черняховского городища Башмачка. Подобной строительной традиции на Верхнем Дону в более раннее время не отмечено.
Таким образом, домостроительная традиция прихоперских поселений не противоречит мнению А. А. Хрекова об их позднезарубинецко-раннекиевской принадлежности. Домостроительная традиция верхнедонских селищ типа Каширки 2 находит ряд аналогий в киевской культуре водораздела Днепра и Дона, а также в черняховской Северо-Западном Причерноморье. Возможно, наземные дома относятся к позднему этапу их заселения. Традиции строительства на верхнедонских поселениях типа III Чертовицкого городища восходят к киевским прототипам Подесенья и водораздела Днепра и Дона, а также имеют аналогии на черняховских поселениях Верхнего и Среднего Поднестровья, Среднего Поднепровья и Северо-Западного Причерноморья. В целом, они более позднего облика, чем постройки поселений каширковского типа.
1. При изучении керамики любой археологической культуры наибольшее внимание уделяется абсолютно закрытым комплексам (далее АЗК). Именно они могут дать наиболее точную информацию о керамических традициях, влияниях и, главное, тенденциях развития керамических форм в ареале распространения культуры. В данной работе также привлечены материалы условно закрытых комплексов (далее УЗК).
2. В данной работе АЗК считаются материалы, которые происходят с пола жилых и хозяйственных построек, если уровень пола перекрыт «консервирующей» прослойкой. Также одновременными можно считать целые формы и скопления керамики с пола объекта даже без перекрытия их «консервирующим» слоем. Синхронными можно считать сосуды, которые были специально поставлены в хозяйственные сооружения либо в ритуальные объекты. Также к АЗК можно отнести инвентарь из погребений и керамические вымостки подов печей. Теорию УЗК предложили Обломский А. М. и Терпиловский Р. В. (1991) для позднезарубинецкой культуры. Они предложили считать УЗК подборку материалов, которая датируется уже, чем конкретный этап существования поселения. Предметы, относимые к УЗК, не обязательно одновременны (хотя не исключено и это): они синхронны на протяжении узкого периода времени. УЗК могут считаться отдельно взятые материалы из стратиграфических горизонтов поселения, материалы из слоев заполнения, которые находятся ниже верхнего, при условии, что образование их путем заплыва исключено. Однако необходимо учесть, что для выделения АЗК и, в особенности, УЗК необходима особая методика раскопок, включающая в себя тщательное наблюдение за стратиграфией как памятника, так и отдельных объектов. Атрибутация типов керамики проводилась по типологии, предложенной Терпиловским Р.В. и Абашиной Н.С. (1992) в связи с тем, что она является универсальной для всех вариантов киевской культуры.
3. При составлении выборки использовались материалы, полученные при раскопках памятников трех локальных вариантов киевской культуры. Они представлены следующими памятниками: Среднее Поднепровье - Казаровичи жилища I, 3, 9 и погребения 1, 11, 14 (все АЗК), Новые Безрадичи погребение 12 (АЗК), жилища 4, 5 (УЗК), Обухов 2 под печи 1 (АЗК), Обухов 3 поды печей 1, 2 (АЗК), Обухов 7 иод печи
1 (АЗК), Боргиичи погребения 1, 4 (АЗК), Глеваха под печи (АЗК), Белогородка жилище 1 (АЗК). Поде-сенье Киреевка 2 жилище 1 (УЗК), Гребля ямы 39, 70, 4, 10, 96, 119 (УЗК), Роище жилище 2 (УЗК), жилище 14 (АЗК), Деснянка жилище 1 (УЗК), Брусилов «гори» (АЗК); Лесостепное Левобережье Воробьевка 2 под печи А (АЗК), Букреевка 2 постройка 3 (УЗК), Гочево 3 яма 15 (УЗК), Гочево 4 постройка 2 (УЗК). Авдеево яма на кв. Г 3/4 (УЗК), Новодоновка 2 хоз. яма на уч. 1 и 2 (УЗК), Цепляево 2 культурный слой (УЗК), Шишино 5 под печи 1 (АЗК), яма 27,38 (УЗК), раскоп 2 яма 1, 5 (УЗК), постройка 2 (УЗК), Прриос-кольское 2 яма 23 (УЗК), погребение 2 (АЗК), Гочево 1 горны 1, 2, 3 (АЗК), под печи 2 (АЗК), погребение 1 (АЗК), Родной Край 3 жилище 1, 2 (УЗК).
4. При обработке вышеуказанных комплексов удалось установить, что, невзирая на общую схожесть керамики, есть определенные различия. Так, для Среднего Поднепровья характерной чертой керамических комплексов можно считать достаточно ровное соотношение классов 1 и 2, но иногда один из них может превалировать (Обухов 2, Обухов 3). Для Подесенья характерно преобладание класса 2 над классом 1 (Киреевка 2, Роище). Для Лесостепного Левобережья характерно преобладание класса 1 над классом 2 (Гочево 1, Родной Край 3).
5. Таким образом, на основе вышеупомянутого анализа можно говорить о различиях керамических комплексов локальных вариантов киевской культуры, что подтверждает неодновременность заселения этих территорий. [49]
В археологии, как и во всей исторической науке, сложилась довольно интересная традиция, когда некоторые яркие предметы становятся своеобразными символами при изучении определенной культуры или эпохи. Изображение этих находок часто помещаются на титульных листах книг или фигурируют в иллюстрациях статей. Для раннеславянской археологии подобными символами являются антропоморфные и зооморфные фигурки из Мартыновского клада, которые привлекали и будут привлекать внимание исследователей.
Фигурки из Мартыновкого клада являются пластинками-аппликациями и имеют отверстия диаметром 5 мм. для прикрепления к основе (антропоморфные — два отверстия на локтях рук, зооморфные — три отверстия). В научной литературе выдвигались две версии относительно утилитарного применения этих фигурок. В реконструкции О. М. Приходнюка фигурки использованы в качестве нашивок на одежду. Однако о нецелесообразности их использования в качестве нашивных бляшек к поясу или верхней одежде свидетельствует относительно большая масса и наличие отверстий большого диаметра, функционально приспособленных для прибивания гвоздями. Этому противоречит, так же, повреждение одной из антропоморфных фигурок, на которой отсутствуют части ног, вызванное, очевидно, преднамеренным снятием ее с деревянной основы. Более правдоподобна идея Г. Ласло об использовании зоо-антропоморфных фигур в качестве обивки передней луки седла. Однако, судя по размерам седельных лук, найденных в раннесредневековых памятниках, на них можно разместить не более трех — четырех фигурок. Общая же площадь занимаемая только дошедшими до нас мартыновскими фигурками (4 — антропоморфных и 5 — зооморфных) составляет более 400 см. кв., что превышает размеры передней луки западноевропейских позднесредневековых рыцарских седел, не говоря уже о восточно-европейских кочевнических. Таким образом, весь зоо-антропоморфный комплекс Мартыновки должен был украшать как минимум два, а, более вероятно, четыре парадных седла. В этом случае, попадание данных украшений в один клад является маловероятным.
Не отвергая полностью эти реконструкции мы позволим себе привести еще одну: вся зоо-антропоморфная пластика Мартыновского клада является элементами декорирования деревянного идола. Размеры этого идола, вероятно, были небольшими: его ширина несколько превышала длину фигурки «коня-льва» (9,54 см.), а о высоте судить сложно, однако она также не была чрезмерно большой Учитывая относительно небольшие габариты идола можно только, догадываться о его функциях либо как родовой реликвии-святыни, расположенной в домашнем святилище, либо наподобие христианского напрестольного креста, но с языческой символикой для благословения обращающихся к богу. Аналогию предполагаемому «мартыновскому истукану», но без металлических аппликаций можно увидеть в деревянном четырехликом предмете из Волина у балтийских славян именуемом «маленьким Святовитом». Техника инкрустации и аппликации деревянных идолов была широко известна в славянском мире. О богато украшенных золотом и серебром идолах поморских и полабских славян писали немецкие средневековые хронисты.
Подтверждением этой гипотезы может служить монументальная скульптура славянских племен. Выдающейся находкой подобного рода является Збручский идол. Изображения на Збручском идоле мы попытаемся сопоставить с комплексом мартыновских фигурок, заранее признавая при этом спорность подобного сопоставления и его возможно случайный характер.
В первую очередь следует обратить внимание на четырехгранность Збручского идола и равное 4 число антропоморфных фигурок из Мартыновки, что отражало идею четырехкратности пространства и времени. На Збручском идоле пространственно-временное постоянство выражает космическую эманацию верховного божества. Четыре изображения принадлежат, по версии Б. А. Рыбакова, божествам плодородия Мокоши, Ладе, богу солнца Даждьбогу и повелителю грозы Перуну. Всеобщим воплощением является Род-Святовит, объединявший этих богов в своем естестве. На фигурках из Мартыновки идея всеобъемлемости бога несколько необычна, происходит как бы акцентирование внимания на ипостась божества. Подсознательно, очевидно, фигуры остальных божеств не выпадали из культового контекста, они мыслились лишь как продолжение сущности верховного бога.
Трехярусная вертикальная структура Збручского идола представляет космологический аспект миропонимания — трехчастное строение мира: верхний ряд — верховные боги, средний ряд — мир людей, нижний ряд — подземный мир. Если предположить, что комплекс из Мартыновки дошел до нас в полном составе, то четыре антропоморфные фигурки подразумевают божественную суть Рода-Святовита, три фигурки «коней-львов» соагветствуют трем положениям солнца на небосводе, две фигурки «коней-кабанов» символизируют нижний мир. В этом случае зоо-антропоморфная пластика Мартыновского клада составляла трехярусную картину вселенной.
Более вероятно, что не все зооморфные фигурки клада, учитывая его историю, дошли до нас. Уже само наличие парных конских фигурок заставляет предполагать существование комплектов из одной антропоморфной фигурки и двух зооморфных (солнечный бог — колесничий с двумя конями). Если таких комплектов было четыре (по числу антропоморфных фигурок), [50] то конских фигурок было восемь (сохранилось пять). Можно предположить, что два божества сопровождались «золотыми» (с позолоченными гривами) — более стройными, с чертами льва конями, а другие два — «серебряными» (не позолоченными) — более толстыми, неповоротливыми, с «поросячьими» хвостами. Видимо, первые символизируют солнце весенне-летнее, более жаркое и активное, а вторые — осенне-зимнее, более холодное и инертное. Заметим, что зодиакальный знак Льва связан с самой жаркой летней порой, а свинина была основным ритуальным блюдом главного зимнего праздника (Рождества) по всей Европе, в том числе и у славян.
Таким образом, семантическая нагрузка антропоморфных и зооморфных изображений мартыновского клада позволяет констатировать их тесную связь с сакрально-магической стороной языческих представлений.
При сборе подъемного материала на памятниках черняховской культуры в Валковском районе Харьковской области учащимися археологического кружка при УВК №116 г. Харькова, было обнаружено несколько фибул, тип которых, на наш взгляд, не совсем обычен для данной территории распространения черняховской культуры и представляет определенный интерес. Типология фибул определялась согласно классификационной схемы Амброза А. К.
1. Группа 20. Т-образная пружинная фибула с полиэдрической кнопкой на головке и прямоугольной в сечении спинной. До сих пор на территории Украины и стран СНГ не встречены. Встречаются на юго-западе Германии и в бассейне р. Эльба. Датируются IV — нач. V вв. н. э.
2. Группа 20. Т-образная пружинная фибула без кнопки на головке с треугольной в сечении спинкой. Ближайшие аналогии встречены в западных регионах распространения черняховской культуры, в западной Украине, Молдавии. Датируются IV в. н. э.
3. Группа 20 (II тип). Т-образная пружинная фибула с круглой кнопкой на головке, треугольном в сечении спинкой и ромбической ножкой. Ближайшие аналогии встречены в могильниках средней и нижней Оки. Датируются IV в. н. э.
4. Группа 18. Двухчленная фибула с высоким приемником, с небольшой гладкой спинкой, украшенной проволочными кольцами, с кнопкой на конце ножки. Распространены в Польше, Чехии, Венгрии, а так же Дании и Швеции. Датируются концом ІІ — началом III вв. н. э.
5. Группа 17 (подгруппа 2). Двухчленная воинская фибула с треугольной ножкой и фасетированной спинкой. Известны в находках Румынии, Молдавии и зап. областях Украины. Имеются единичные находки на территории Харьковской области (сс. Петровское, Пересечное).
6. Группа 18. Двухчленная фибула с очень высоким, косо срезанным приемником. Распространены, в основном, к западу от Верхнего Поднепровья. Найдена так же Б. А. Шрамко в Б. Даниловке, суммарная датировка III вв. н. э.
7. Группа 17 (подгруппа 3). Двухчленная воинская фибула с ромбической ножкой. Распространены в западных районах черняховской культуры, а так же Рязанской обл. Костромской обл., Сев. Осетии. Датируются III—IV вв. н. э.
8. Группа 16 (подгруппа 4, серия III). Прогнутая подвязная фибула с жаловидной ножкой. Распространены в Венгрии, Южной Польше, Молдавии, Румынии, встречены в Пантикапее и Фанагории Датируются IV — нач. V в. н. э.
9. Редкий тип. Провинциальная коленчатая фибула западного типа с треугольной спинкой и валиком у границы спинки и ножки. Имеется находка аналогичной фибулы в Херсонесе и ближайшие аналогии в находках на территории Паннонии. Датируется II—III вв. н э.
10. Группа 21 (подгруппа I). Двухпластинчатая фибула с кнопкой на верхнем щитке. Известны в находках на правом берегу Днепра, Сев. Кавказе, Крыму, Румынии и Поднестровье. Датируются концом IV — V вв. н. э.
Выводы:
1. Хронологический диапазон описываемых фибул укладывается в период III—IV вв. н. э., что указывает на довольно длительный (около 200 лет) период обитания Черняховского населения на территории Харьковской области.
2. Большинство типов фибул доминируют в находках западных регионов, что указывает иди на экономические связи племен черняховской культуры Харьковщины с западом, или на определенные миграционные процессы, происходящие во второй четверти I тыс. н. э.
3. Наиболее поздние фибулы датируются концом IV — началом V вв. н. э., т. е. уже послегуннским временем, что свидетельствует о сохранении какой-то части Черняховского населения на прежних местах обитания после гуннского разгрома.
К настоящему времени раннеславянские культуры, которые были распространены в I тыс. н. э. на Левобережье Украины, изучены во многих регионах довольно глубоко во всех отношениях. Исключение не составляет и земледелие.
На основании археологических материалов было [51] издано ряд работ, достаточно полно освещающие земледелие на территории, выбранной для нашего исследования, с конца I тыс. до н. э. до конца I тыс. н. э. Но вопрос, связанный с земледелием пеньковской культуры, в частности с ассортиментом выращиваемых зерновых, остается практически неосвещенным. Здесь следует отметить, что пеньковская культура открыта и выделена из ряда памятников сравнительно недавно, поэтому изучены гораздо хуже некоторых других культур Левобережной Украины.
Сведения о земледелии пеньковцев имеются только в обобщающих работах по славянской проблематике. Некоторые представления об орудиях земледелия и системах землепользования пеньковцев можно получить из работ, посвященных изучению пеньковской культуры в целом. Благодаря этим и некоторым другим работам можно установить лишь общую картину земледелия пеньковцев, а именно: устройство и функциональные особенности орудий, используемых для обработки почвы; системы землепользования; виды возделываемых почв; лишь отчасти — ассортимент выращиваемых культур.
Большинство исследователей склонны считать, что во время существования пеньковской культуры появляется и получает достаточно широкое распространение железный наральник с небольшими плечиками. Это дает возможность предположить появление рала с полозом. По сравнению с бесполозым ралом (вероятно — основным типом пашенного орудия в первой половине I тыс. н. э.) оно более прогрессивно. Его устройство позволяет не просто взрыхлять землю, а подрезать пласт земли, и даже при некотором наклоне орудия несколько оборачивать этот пласт и отодвигать в сторону. Это в свою очередь дает возможность предположить существование «пойменного» земледелия (которое все еще играло доминирующую роль, на что указывает топография поселений). При такой системе землепользования использовались более легкие в обработке грунты, ежегодно затапливаемые при разливах рек и таким образом восстанавливающие свое плодородие. Наряду с «пойменной» существовала (в качестве вспомогательной) перелоговая система. При перелоговой системе возделывался чернозем. После интенсивного использования участка, его «забрасывали в перелог» для восстановление плодородия почвы. Не исключается возможность существования подсеки. Таким образом, возделывались различные виды почв — более легкие в обработке, но уступающие в плодородии пойменные участки, и тяжелые, но более плодородные черноземы.
Все это дает возможность частично восстановить ассортимент и степень значимости возделываемых зерновых в пеньковское время. Для более полного изучения необходимо использование неопубликованных материалов.
Важнейшую роль среди выращиваемых культур играло просо. Оно не требовало высокого уровня обработки почвы, но было чувствительно к засоренности полей. Это подтверждается письменными источниками, археологическими материалами; косвенным подтверждением является преобладание «пойменной» системы и доминирующая роль проса в предыдущий период.
Вторые позиции занимали различные сорта пленчатой пшеницы. Колоски этих растений тугие, устойчивые к неблагоприятным климатическим условиям. Уровень обработки почвы также не играл для выращивания этих сортов пшеницы большой роли.
В этот период выращивалась и рожь. По мнению многих авторов, с середины I тыс. н.э. она набирала все больше значения в жизни славянских племен. Рожь была неприхотлива к климатическим условиям, имела тугой колос. Рожь отличается большими, стабильными урожаями. Но для выращивания ржи необходимо было обрабатывать чернозем, вспашка должна была быть глубокой. В предыдущий период, исходя из топографии Черняховских поселений, обработка почвы отвечала таким условиям. В последующий после пеньковцев — волынцевский, а затем и роменский — тоже, что подтверждается находками отпечатков и остатков ржи в больших количествах. В период же существования пеньковской культуры условия для выращивания ржи были хуже, если принимать во внимание, что пеньковские поселения редко встречаются на черноземах. Вряд ли пеньковцы возделывали большие площади чернозема. Соответственно, роль ржи не может быть значительной.
Важнейшее место занимало просо. Различные сорта пшеницы были на втором месте (так как еще не выращивались более урожайные — голозерные сорта). Рожь, не взирая на свою неприхотливость к климатическим условиям, стабильные большие урожаи, играла второстепенную роль. Земледелие пеньковцев было экстенсивным.
В Принстонском музее (США) хранится коллекция бронзовых фигурок, найденных в районе Велестино в Фессалии. Как установил Й. Вернер, они датируются VII в. и принадлежат к кругу «древностей антов», обнаруживая (как и весь этот круг) ряд стилистических параллелей с аланскими, аварскими, византийскими древностями. Фигурки (14 зооморфных и 7 антропоморфных) представляют собой набор культовых предметов славянского волхва и изображают богов и священных животных. [52]
Зооморфные фигурки представляют львов (4), собак (3), коров (2), морского льва, оленя, петуха, утку, рыбу, нередко сочетая черты разных животных (льва и собаки, свиньи или рыбы; коровы или оленя и хищника; утки и орла), что характерно и для фигурок мартыновских (львы-кони, львы-свиньи) и северокавказских аланских (львы-собаки). Такой полиморфизм связан с семантической равнозначностью разных животных, символизировавших одни и те же божества или стихии.
Лев у славян и иранцев символизировал солнце, огонь, землю и ее плодородную силу, смерть, подземный мир, был связан с культами бога солнца (Даждьбога-Хорса) и Великой Богини. Как солярное животное он равнозначен коню, собаке, свинье, рыбе. Раннеславянские и аланские фигурки львов несут на себе символы солнца и огня (Велестино, Камунта), земли (о. Мытковский, Камунта). Изображения львов и коней-львов у славян и аланов входят в одни комплексы с фигурками пляшущего солнечного бога (Мартыновка, Велестино, Преградное) и женского божества (Велестино). Морской лев (лев-рыба), видимо, символизирует связь образа льва с нижним (подводным) миром.
Собака, держащая человеческого ребенка или поросенка — это мать сказочного Ивана Сучича (языческого Даждьбога): поросенок у славян и германцев — жертва в обрядах, посвященных рождению Солнца и началу года Корова и олень — солярные (златорогий тур-олень) и грозовые образы, равнозначные образу солярного льва-собаки (ноги фигурок согнуты, как лапы хищников). Утка с клювом орла связана, как и на антских фибулах, с образом Великой Богини как солярного божества. Петух у славян связан с солнцем, огнем, громом, загробным миром. Рыба соответствует золотой рыбке (воплощению водной богини), от которой рождается сказочный солярный герой.
Антропоморфные мужские фигурки представляют бога солнца (Даждьбога) в четырех образах: 1) пляшущий воин с топором и щитом, в вышитой сорочке (образ семантически и стилистически близок антским и аланским пляшущим фигуркам (Мартыновка, Преградная и др.); 2) солнце-царь: бородатый мужчина в одежде с солярными знаками и в округлом шлеме; на шлеме — египетский урей (?) и надпись «МОУР», изображение близко семантически и отчасти стилистически раннеславянским фибулам из Дубоваца и Малой Азии; 3) всадник с мечом и щитом, на коне-собаке с солярным знаком на крупе; 4) божество в округлом шлеме, едущее на двух драконах (с чертами собак и коней) и ящере (сокращенная версия схемы антских антропозооморфных фибул). Необычное положение оружия (фигурки-«левши») — символ связи с потусторонним миром.
Женские фигурки изображают Великую Богиню Живу — предводительницу вил-русалок в трех образах: 1) обнаженная плясунья с украшениями, с ребенком и гуслями в руках; 2) оранта с обнаженной грудью, в платье со знаком молнии; 3) длинноволосая женщина со змеей и гуслями. Эти фигурки сопоставимы и с образом додолы-пеперуды, своей пляской заклинающей дождь. В виде обнаженной оранты с украшениями представлялась и иранская Анахита (на сасанидском блюде из Чердыни), близкая славянской Мокоши-Живе
Таким образом, фигурки связаны с испытавшими иранское (скифо-сарматское) влияние культами Даждьбога и Живы-Мокоши. Последняя, очевидно, мать Даждьбога, выступающая нередко в зооморфном облике, как и он сам.
В 1998 г. при раскопках Старокиевской экспедиции Института археологии НАН Украины (И. И. Мовчан, Я. Е. Боровский, С. И. Климовский) в древнейшей части Киева — «граде Владимира» был обнаружен клад бронзовой западноевропейской посуды XII—XIII вв.
Клад находился в подквадратной яме 1,1*1,5 м, углубленной в материк на 36 см, которая перекрывалась наземной постройкой втор. пол. XVII в. Стенки ямы отвесные, слегка закругленные у дна и покрыты слоем темно-коричневой копоти. Дно также обожжено и покрыто коркой спекшегося суглинка оранжевого цвета. Заполнение состояли из светло-серого суглинка средней гумусированности, содержащего керамику XII—XIII вв., кости животных и два позвонка человека.
Клад состоял из водолея в форме петуха, чаши со схематически прочерченными изображениями ангелов и 376 разновеликих фрагментов большого сосуда на фигурных железных ножках. Все эти вещи были завернуты в стружку или лозу и поверх них положено два трубчатых замка, у одного из которых повреждено ушко. Во время засыпи в яму также случайно попали шаровидная стеклянная пуговица и скол прясла овруцкого шифера с прочерченным крестом.
Наличие замков, положенных поверх вещей, и обожженность ямы свидетельствуют, что при их сокрытии был выполнен обряд закрытия клада, при котором огонь должен был очистить место, а замки — «закрыть» клад и сделать его недоступным для случайного обнаружения.
Вся посуда повреждена и на ней сохранились следы пребывания в сильном огне. Водолей имеет утраты, чаша деформирована, большой сосуд разрублен на куски. По своему прямому назначению эти вещи, составлявшие, очевидно, единый прибор для умывания, уже использоваться не могли, но представляли собой ценность как цветной металл. [53]
Общий анализ исторической ситуации, обстоятельств и состава находки позволяет заключить, что все эти вещи находились в Десятинной церкви на момент ее штурма войсками Батыя в 1240 г. После падения церкви эта дорогая привозная посуда была погребена под руинами, что и обусловило ее деформацию. Позднее руины стали раскапывать в поисках сокровищ, вещи были обнаружены, однако, находчик по каким-то причинам забрать их не смог и спрятал в качестве клада сырья.
Среди вещей клада наибольшего внимания заслуживает водолей, имеющий в технологическом аспекте многочисленные аналогии. Водолей, как и целый ряд крупногабаритных пустотелых металлических предметов, таких как: колокола, статуэтки, скульптуры и др., изготовлен методом литья по восковой модели. После отливки на поверхность изделия методом обронной чеканки был нанесен орнамент, воспроизводящий оперение птицы, а затем водолей был покрыт защитно-декоративным сплавом, содержащим серебро.
Необходимо отметить, что сам процесс литья по восковой модели был весьма трудоемким, состоял из нескольких самостоятельных операций и свидетельствовал о высокой квалификации ремесленника. Число мест, в которых могла производиться такая высокохудожественная посуда, сравнительно невелико. Конструктивно-технологический анализ предмета, реконструкция технологии его изготовления, инструментария средневекового мастера в сочетании с анализом ареала распространения подобных изделий позволяет предположить, что водолей был изготовлен в мастерских Саксонии.
В 1999 г. исполняется сто лет со времени раскопок В.В. Хвойкой Ромашкинского и Черняховского могильников, положивших начало изучению яркого и своеобразного этнокультурного образования barbaricuma римского времени — черняховской культуры. К востоку от Днепра, в днепро-донецкой лесостепи, ее исследование не началось с открытия столь своеобразных памятников, оно проходило в кон. ХІХ — нач. XX вв. путем накопления в музейных и частных коллекциях отдельных находок из разрушенных погребений. Планомерные разведки и небольшие раскопки на этой территории начинаются лишь в двадцатые годы. В поле зрения исследователей попадает и верхнее течение Северского Донца, в том числе его приток — река Мжа.
В двадцатые-тридцатые годы А. С. Федоровский и И. Н. Луцкевич разведками открывают Черняховские селища вблизи Валок, возле Утковки. Еще до начала Великой Отечественной войны И. Н. Луцкевич производит картографирование Черняховских памятников в верховьях Северского Донца, в том числе и на Мже. Эта работа увидела свет после гибели ученого, лишь в 1948 г. В пятидесятые-семидесятые годы поселения Островерховка, Лиман, Колесники, Джуны, Кравцово, Тимченки, Соколове обнаруживают Б. А. Шрамко, Б. П. Зайцев, Ю. В. Буйнов, Е. Н. Петренко. В 1980 г. А. Г. Дьяченко выделяет на Северском Донце Можский микрорегион Черняховских памятников. С этим стоит согласиться, ибо картографирование по данным разведок поселений на Мже показывает, что они размещаются здесь весьма компактно, выделяются из всего региона Северского Донца. Это явно свидетельствует о проживании на Мже отдельного Черняховского племени или союза племен.
Раскопки Черняховских памятников на Мже начались лишь в восьмидесятые годы. На р. Виловке (правый приток Мжи). Е. Н. Петренко изучил одно разграбленное в древности погребение могильника Соколове II с частично сохранившимся инвентарем. Далее там исследования продолжили В. В. Дидык и М. В. Любичев, открывшие два трупосожжения в ямках и своеобразные ритуальные комплексы. В последнее время целенаправленные исследования Черняховских памятников на Мже осуществляет Славянская археологическая экспедиция ХГУ под руководством автора. В 1995—1996 гт она произвела раскопки поселения Колесники, принесшие открытие одного жилища и части стенки второго жилища (оба являлись наземными глинобитными) В 1998 г. на селище Тимченки исследовалось слегка углубленное жилище.
О хронологии Черняховских памятников данного микрорегиона пока мы располагаем незначительными данными. В Рябухино на поверхности найдена фибула с высоким приемником группы VII О. Альмгрена. Фибулы данного типа связываются с проникновением в сер. III в. первой волны Черняховского населения в днепро-донецкую лесостепь. В жилище I Колесников находилась «воинская» фибула IV в. Концом IV — началом V в.в. датируется погребение I могильника Соколове II. Следовательно, и на Мже фиксируются две волны Черняховского переселения к востоку от Днепра, в III и IV вв.
1. Греко-римские обычаи употребления вина с определенным церемониалом охотно воспринимались знатью варварских народов Европы. Пиры устраивались вождями прежде всего для круга племенной аристократии, [54] на них обсуждались важнейшие общественные и политические проблемы. Как следствие этого, важное место уделялось пиру и в представлениях о загробном существовании. В германской мифологии почетным уделом воинов в потустороннем мире является пиршество и битва.
2. Комплексы «княжеских погребений» Центральной Европы позднеримского времени (тип Hassleben-Leuna-Sackrau) содержат сервизы для вина, которые имели «нормативный», т.е. обязательный для аристократии определенного ранга характер и включали дорогие импортные вещи: бронзовые таз, черпак и сито, бронзовое или деревянное ведро, стеклянные, серебряные и глиняные кубки. Составной частью пира были и азартные игры римского происхождения.
3. Черняховская культура (3 — начало 5 в.) имела прочные связи с Центральной Европой, ее возникновение связано с продвижением на юго-восток племен германцев-готов из Прибалтики. С развитием у них социальных институтов обычай пиров как элемент общественной жизни распространялся, охватывая слои средней и мелкой аристократии на уровне общины. Ритуальный сервиз для вина упрощается, но его значение в погребальном обряде сохраняется, т.к. он являлся свидетельством принадлежности умершего к благородному слою общества, его права в загробном мире занять свое место в кругу пирующих предков. Находки кубков для вина в погребениях детей 3-4 лет подтверждают их ритуальное, а не утилитарное назначение. Кубок являлся главной частью ритуального сервиза и мог его полностью заменять.
4. Вместе с кубками в могилы клали другие сосуды для вина: кувшины, иногда амфоры. Бронзовая посуда встречается редко (Рудка, Ханска-Лутэрия, Косанов, Петрикивцы). Известны деревянные ведра с железными деталями (Компанийцы, Балцати, Чумбруд). Массовый спрос на «роскошную» застольную посуду удовлетворялся за счет местных гончарных изделий, которые часто имитируют стеклянные кубки, металлические кувшины и деревянные ведра. Роль бронзовых тазов могли выполнять керамические трехручные вазы.
Восени 1997—1998 pp. Полтавською археологічною експедицією Центру охорони та досліджень пам'яток археології управління культури облдержадміністрації під керівництвом О. Б. Супруненка проведен охоронні дослідження частини посаду літописної Лтави у північно-східній частині Інститутської гори, навпроти дитинця і прилеглої ділянки посаду літописного міста Лтава на Івановій горі (Соборній площі). Дослідженнями було охоплено площу 1,8 га. В одинадцяти розкопах, шести шурфах і траншеї виявлено і розкопано ряд жител, господарські споруди і велику кількість господарських ям пізнього періоду роменської культури (друга половина Х — перша половина XI ст.), давньоруського (ХІ — перша третина XIII ст.) та післямонгольського часу (XIII—XIV ст.).
На особливу увагу заслуговувало господарське приміщення, яке містило унікальний керамічний комплекс часу монголо-татарського нашестя та післямонгольського часу. Воно мало в плані вигляд видовженого котловану підокрутлої форми, розташовуваного по вісі північний захід - південний схід, з розмірами — 1,8*4,4 м. Північно-західна частина споруди була заглиблена в материк і пробувала довгий час під дією високих температур (довготривале розкладання багаття), про що свідчить великий прокал материкової глини котловану товщиною 0,2-0,3 м. Заповнення чітко поділялось на верхнє — чорноземне (на глибині 2,40-3,00 м). з величезною кількістю вуглин та пічини. Межею між ними були рештки дерев'яної конструкції, — можливо, дах споруди, що мав нахил до заглибленої частини і складався з поперечних та повздовжню: плах, які збереглися частково. Нижнє заповнення знаходилося на рівні 3,00-3,20 м від поверхи. Воно мало чорноземно-суглинистий склад, зі вмістом вуглин та пічини. Найбільша кількість знахідок походи ла зі складу верхнього заповнення, нижнє — було менш насиченим рештками господарської чи виробничої діяльності. Сам об'єкт перерізав дві господарські ями пізньороменського часу, які розташовувалися у південно-східній та центральній частині споруди Можливо, це господарське приміщення було керамічним горном, який дійшов до нас у пошкодженому стані. Етнографічним підтвердженням цьому є використання гончарних горнів під льохи у сучасній Опішні Полтавської обл.
Фрагменти кухонних горщиків, які походять з верхнього заповнення розподіляються за своїм поширенням у часових проміжках.
Верхні частини горщиків, з вінцями, відігнутими назовні, з валикоподібним потовщенням, широким горизонтальним бортиком по краю, що мас аналогії в Галичі, горизонтально відігнутим у вигляді «козирка» з прямою шийкою, косо зрізаним вінцем, яке є пережитковим явищем у XII—XIII ст. Всі фрагменти мають чітку западинку під покришку. Ці зразки належать горщикам, що побутували в другій половині ХІІ — переважно в першій половині XIII ст.
До горщиків, які набули поширення в другій половині XIII ст., відносяться верхні частини посудин, в яких край вінця загнутий у внутрішній бік, утворюючи [55] овальне потовщення; вінце, ледь відігнуте назовні, або розміщене горизонтально, а також фрагмент горщика з простим рівним профілем по товщині вінця і стінок, м'яким вигином шийки. Цікавими с фрагменти, оформлені у традиції XII ст., де валик утворюється за рахунок потоншення спіралі, але сам профіль верхньої частини належить до другої половини XIII ст. Для всіх фрагментів характерна западинка під покришку, м'яко вигнута висока шийка, іноді конусоподібної форми, що мас потовщення при переході до вінця, в окремих випадках — при переході до плічка с ребро.
Фрагменти кухонних горщиків з вінцем потовщеної округлої форми, відігнуті назовні. На краю вінця маємо валикоподібне потовщення під покришку, інша група має вінця з відігнутим назовні краєм, утворюючи потовщення різноманітної форми — від округлої до трикутної Шийка у більшості зразків пряма чи тяжіє до цьою Важливо відзначити, що верхні частини горщиків подібні до фрагментів попередньої хронологічної ірупи, об'єднує їх форма вінця, але різнить від попередньої групи — висока горизонтальна шийка. Всі ці фрагменти датуються серединою XIII—XIV ст. До керамічної о комплексу кінця XIII—XIV ст. належать верхні частини посудин зі слабко відігнутим назовні вінцем, з внутрішньої сторони проходить бороздка для покришки, шийка висока, іноді вінце має заокруглену форму, або сплощене зізерху, перехід шийки у плічко різкий.
До XIV ст. належить верхня частина горщика з вінцем складного профілювання та закраїною для покришки, з широким бортиком, нахиленим до низу, та фрагмент з валикоподібним вінцем, потовщеним з внутрішнього боку, з виїмкою для покришки.
Відзначаються своєрідністю верхні частини горщиків з вінцями валикоподібного типу, товстою шийкою, або вин нуті назовні у вигляді округлого «козирка», окремо стоїть форма з високо піднятим плічком. Ця кераміка да гується XIV—XV ст.
Нижнє заповнення містило фрагменти верхніх частин горщиків ХІІ — першої половини XIII ст вінце, яке мас по краю бортик, нахилений у внутрішню сторону, т а інший фрагмент, з вінцем валикоподібної форми у перетині, з потовщеною шийкою, яка м'яко переходить у тулуб. Така кераміка датується першою половиною XIII ст Два фрагменти належать до другої половини XIII ст. —з потовщеними вінцями валикоподібної форми та м'якою конусоподібною шийкою, інший зразок — має рівні по товщині стінки, шийку, вінце, вщігнуте назовні, із закраїною для покришки, та м'яко відігнуту шийку. До XIV ст відноситься потовщене вінце складної конфігурації, відхилене назовні, з бортиком, нахиленим до низу
В орнаментації посуду на тулубі найбільше зустрічається одна, або кілька врізних горизонтальних ліній, хвиля, скошені вузькі вдавлення чи вдавлення округлої палички. Зрідка в орнаментації зустрічаються комо-подібні вдавлення та зубчатий штамп. Декілька верхніх частин горщиків мають дво- та трикомпонентну орнаментацію, до врізних горизонтальних ліній додається хвиля, вузькі скошені вдавлення, або округлі вдавлення палички
Горно, виявлене у Полтаві, мас унікальний характер. У ньому представлені ряд перехідних форм кухонних горщиків, які поєднували традици Київської Русі з новаціями в гончарному ремеслі другої половини XIII ст. Вони відрізняються присадкуватістю та широкогрудістю.
Потовщення вінець, яке характерне для кераміки XIV—XV ст відбувалось у полтавських взірцях як за рахунок нарощування вінець з внутрішнього боку, так і ззовні; такі вінця набувають різноманітної складної конфігурації.
Виявлені у Полтаві знахідки підтверджують, що життя на місці літописної Лтави не припинялося і після монголо-татарського нашестя, продовжуючись і в XIV—XV ст.
В Киевском Музее исторических драгоценностей храниться интереснейший памятник древнерусского ювелирного искусства — золотая диадема, декорированная перегородчатой эмалью.
Диадема была найдена в 1900 году на городище Девичья Гора близ села Сахновки Каневского уезда в составе богатого клада украшений, принадлежащих к предметам парадного убора социальной верхушки древнерусскою города.
Диадема давно привлекала внимание исследователей. Не рассматривали Г Ф Корзухина, Т. И. Макарова, Б А. Рыбаков. П. П. Толочко. Однако, конструкции диадемы и технологии ее изготовления не уделялось достаточно внимания, вследствие чего мнения исследователей по поводу принадлежности диадемы к мужскому либо женскому княжескому головному убору и способу ее ношения разошлись. Так Т. И. Макарова и Б. А. Рыбаков считают диадему принадлежностью женского головного убора, сходного с позднейшим северорусским кокошником. П. П. Толочко дал иную реконструкцию диадемы — он считает что звенья диадемы крепились на княжескую шапку, являясь, таким образом парадно-церемониальным головным убором (венцом) древнерусского князя.
Ввиду огромной ценности диадемы, в настоящее время возможно лишь ее визуальное изучение, дающее, однако, достаточно материала для конструктивного и технологического анализа изделия — с учетом [56] 96особенностей материала и технических возможностей древнерусских мастеров. Такой подход к изучению диадемы позволяет прийти к следующим выводам.
1. Все исследователи солидарны в том, что диадема из Сахновки является частью церемониального убора представителя княжеской семьи.
2. Диадема была изготовлена двумя мастерами, работавшими независимо друг от друга и обладавшими различными уровнями квалификации, что позволяет предположить ее изготовление в период интеграции «привозного» ремесла (перегородчатой эмали) в местную ремесленную среду.
3. Конструктивные особенности диадемы с полной определенностью свидетельствуют, что составляющие ее звенья были нашиты на жесткую основу Той же конструкции была и диадема середины X в. из Преслава (Болгария), являющаяся ранним прототипом диадемы из Сахновки Совпадают даже сюжеты на диадемах — сцена вознесения Александра.
4. По иконографическим данным известно, что наиболее распространенным головным убором у представительниц древнерусских княжеских семей был платок — убрус.
5. Жесткой основой для крепления звеньев-киотцев, образующих диадему, скорее всего, являлась княжеская шапка традиционной формы, что подтверждает реконструкцию П. П. Толочко.
6. Дальнейшее развитие такой формы древнерусской княжеской диадемы в послемонгольский период привело к появлению великокняжеского венца эпохи Московской Руси.
Северо-западная окраина Подола долгое время оставалась «белым пятном» на археологической карте Киева Еще в 70-е — начале 80-х гг. районы к северо-западу от ул. Рагманского не включатись в структуру древнерусского города. Предпринятые начиная с 1988 г. рядом экспедиций ИА НАНУ и кооператива «Археолог» стационарные исследования этой части Киева позволили проследить процесс ее заселения и определить ее место в планировочной и социально-экономической структуре Подола и Киева в целом.
Для древнерусского культурного слоя рассматриваемою района характерна значительно меньшая мощность по сравнению с центром Подола, на исследованных участках она составляла в среднем около 2 м. Структура культурных напластований здесь идентична их структуре в центральной части Подола: чередование жилых горизонтов и стерильных прослоек аллювиального и делювиального песка — свидетельство интенсивных процессов природного характера на территории Нижнего Киева (наводнения, оползни с гор). Особенностью стратиграфии района является наличие на значительной площади слоя с примесью древесной щепы, но без содержания остатков объектов и вещевого материала. Такой слой мог образоваться в результате разноса щепы половодьем по значительной площади, что может свидетельствовать о существовании в близлежащих районах до заселения указанной территории центров заготовки древесины, откуда она транспортировалась в город. Ниже «горизонт со щепой» подстилался предматериковым илистым слоем без признаков человеческой жизнедеятельности, что говорит о значительной заболоченности участка до его заселения
Древнейшие жилые горизонты, зафиксированные на исследованных участках относятся ко времени не ранее середины — второй половины XI в. Выявлены значительные незаселенные площади. Относительно позднее заселение участка и его неравномерное обжи-вание связано с природно-географическим фактором (заболоченность территории). Более благ оприятными для освоения были участки, прилегающие к подножию Киевских гор.
В XII—XIII вв. на рассматриваемой территории существовал ремесленный район, представленный остатками бронзолитейного, стеклоделательного, косторезного, металлургического, янтарного производств. Следы ремесленной деятельности (горны, инструментарий, сырье, изделия в разной стадии готовности, отходы производства) были обнаружены практически на всех исследованных усадьбах. Исследовалась также жилая и хозяйственная застройка, обнаружены остатки дорог с деревянными конструкциями.
Таким образом, во второй половине XI в начинается расширение территории Нижнего Киева на северо-запад. Очевидно, оно происходило за счет перемещения жителей из центра Подола на его окраину. К XII—XIII вв. здесь существует сформировавшийся пригород с выраженной ремесленной специализацией. Размах ремесленной деятельности и характер ремесленной продукции (в частности, ювелирных и стеклянных изделий) свидетельствуют о работе ремесленников рассматриваемого района не только на внутренний, но и на внешний рынок.
Согласно полученным данным, жизнедеятельность в этом районе Подола прерывается не позднее середины XIII в., что можно объяснить сокращением территории города после монголо-татарского нашествия. Древнерусские горизонты перекрывает гумусированный илистый слой, практически не содержащий культурных остатков и свидетельствующий о заболоченности района в XIV—XVI вв. Почти везде непосредственно на нем залегает слой XVII—XVIII вв., который и датирует время возобновления жизни на указанной территории. [57]
Археологічні дослідження останніх років у басейні Ворскли дозволяють локалізувати кілька досі маловідомих давньоруських центрів, що існували в XI—XIV ст. Деякі дані щодо їх місцезнаходження в цьому мікрорегюні Дніпровського лісостепового Лівобережжя знайшли відображення або згадки у джерелах XII—XVI ст.
Найбільш надійні підстави для локалізації на південному сході Переяславської землі має літописна Лгава, котра згадується під 1173 р. у Іиатісвському списку «Повісті врсмянних літ» у зв'язку із походом на половців новгород-сівероького князя Ігоря Святославича. Більшість дослідників, починаючи з Л. В. Падалки. пов'язувати зі Лтавою роменсько-давньоруське городище на Старополтавській (Івановій) горі, в історичному центрі сучасної Полтави. Надійні підстави для цього дали невеликі розкопки І. І. Ляпушкіна 1946 р. на Соборному майдані міста. Таким чином, припущення дослідника щодо наявності тут не тільки поселення, а й городища, розділили М. П. Кучера. Б. А. Рибаков, П. П. Толочко. В літературі склалася своєрідна традиція ототожнювати саме городище в Полтаві з літописним центром, однойменним з назвою невеличкої річечки (струмка), що тік по Мазурівському яру в Полтаві. Поділяють таку точку зору О. В. Сухобоков, Ю. Ю. Моргунов, О. В. Григор'єв, В. В. Приймак.
Охоронні розкопки і розвідки І. М. Кулатової 1990 i 1992 рр та масштабні роботи, здійснені під керівницівом автора в 1997—1998 pp., в ході яких досліджено близько 1,8 га території пам'ятки, дозволяють розглядати Полтавське поселення як городище, з майданчиком площею до 1 га, оточене досить значним за розмірами посадом — понад 40 га, що займав краї плато правого корінного берега вздовж схилів Іванової та Інститутської пр На сьогодні в Полтаві досліджено рсшіки 26 напівземлянкових жител ІХ — початку XI ст., другої чвертi-кінця XI та ХІІ—XIII ст., б господарських споруд, в т. ч. з матеріалами XIII—ХІV ст., понад 130 господарських ям тощо. Виявлені матеріали надають уявлення про безперервність функціонування цього центру впродовж IX—XIV ст. і наступних століть, що відп равав важливу роль торгового осередку на межі давньоруських земель з кочівниками, контролюючи вигідний т вердий брід на торованому шляху до Переяслава і Києва та регіональні торгові комунікації у Поворсклі. Ймовірно, що у ХІІ—ХІІІ ст. тут знаходився сотенний центр Переяславського князівства. Це підтверджується наявністю пам'яток в окрузі — селищ і менших за масштабом городищ.
Матеріали досліджень дозволяють повною мірою ототожнити роменсько-давньоруський комплекс у Полтаві з літописною Лтавою, що знаходить підтвердження у трансформації назви нижньоворсклинського центру за доби пізньою середньовіччя — під 1430 р це поселення вже має назву Олтава.
Літописна згадка 1173 р. наштовхує на ймовірність локалізації найпівденнішого центру Новгород-Северського князівства — Глинська на Ворсклі. Найвірогідніше, що нижче від нього за течією ріки, в районі сучасної о масиву Парасоцького лісу під Диканькою, як вважає В. В. Приймак, проходив кордон володінь переяславських і новгород-сіверських князів. Гіпотетичне маршрут згаданого походу Ігоря Святославича в степ міг проnягати саме через Глинськ.
Давньоруська назва цього центру, що походить від наявності покладів високоякісних гончарних глин — кращих у Поворсклі, перегукується з відомим Глинськом у Середньому Посуллі. Вона відклалася в актових документах XV ст. Під 1430 р. серед маєтностей посадженого на Лівобережжі Вітовтом ординського мурзи-перебіжчика Лексада Мансурксановича — сина Мамая — Мансур-Куята (Глинського) називається Глиннипя Варто згадати і співзвучний топонім — Глинище, відзначений у працях гр. О. О Бобринського Всі ці назви стосуються сучасного с. Глинське Зіньківського району Полтавської обл. У південно-східній його частині знаходиться комплекс у складі двох городищ, решток острога, значної площі посаду (до 20 га) та курганного некрополю. Розкопками 1997—1998 pp. отримані надійні свідчення існування цього центру у кінці VIII—XIV ст. Це дозволяє включити Глинськ-Глинницю на Ворсклі у перелік важливих укріплених центрів порубіжжя Руст на межі зі степом.
Існує також можливість локалізувати ще один давньоруський град Нижнього Поворск.тя Рештки городища в ур. Маджари у Нових Санжарах - районном центрі Полтавської обл. — відкриті автором 1976 р За розвідками І. В. Бовкуна і В. О. Мокляка 1990—1992 рр ця пам'ятка була введена до наукового обігу Невеликими розкопками О. В. Серова 1992 р. тут досліджена частина посаду із залишками господарської забудови садиби ХІІ—ХІІІ ст., виявлені окремі знахідки кераміки XIII—XIV ст. Наявність ділянок ескарпованих схилів корінного берега протяжністю до 1,5 км на північ від пам'ятки значно вирізняє це поселення серед незначних селищ і решток невеликих городищ в окрузі літописної Лтави. Місцезнаходження Новосанжарського городища поблизу твердого броду, відомого за джерелами XVI—XVII ст., а також впадіння за 0,7 км на південь від пам'ятки річки Ворона — правої притоки Ворскли, дозволяє з певною мірою достовірності заповнити прогалину у локалізації ще одного центру, згаданого в «Списку руських міст далеких і близьких» кінця XIV ст. Це досі не відоме місто Ворона, яке Л. В. Падалка та Г. О. Сидоренко розміщували на Сніпороді. в межах сучасного с. Воронинш Оржицькоіо району Полтавської обл. Детальні розвідки на території та в окрузі цього села, здійснені автором, окрім решток селищачерняхівськоїкультури, ніяких матеріалів киево-руськоі доби не виявили. Отже, населений пункт [58] «Списку руських міст...» з похідною від гідроніма назвою — Ворона, найвірогідніше, можна локалізувати на конкретному укріпленні давньоруського часу — Новосанжарському городищі.
На завершення слід зазначити, що поодинокі знахідки кераміки XII—XIII ст. на сьогодні виявлені поблизу чи на місці пізньосередньовічних укріплень у Біликах, Правобережній Сокілці, Кобеляках, свого часу — в районі Переволочненської фортеці козацької доби в Нижньому Поворсклі, яку Л. В. Падалка вважав збудованою на місці давньоруської Переволоки в гирлі Ворскли. Це передбачає у майбутньому відкриття тут поселень, можливо, й городищ. Таким чином, окреслюється південно-східна межа авангардної лінії давньоруського укріпленого кордону у Поворсклі, позначена низкою городищ та відкритих поселень, серед яких провідну роль відігравали Глинськ (Глинниця), Лтава і Ворона, відомі за джерелами XII-XVI ст.
1. Одной из составных проблемной ситуации в археологии Киева (шире — Южной Руси) является недостаточная разработка типологии и хронологии основных категорий массового археологического материала. Положение усугубляется также отсутствием работ методического плана, выпадением в публикациях звена логического объяснения процедуры исследования и её результатов. Характерно, что создание региональных шкал основных категорий древности есть задачей почти для всех регионов, где исследуются древнерусские памятники.
2. Материалы раскопок Киевского Подола, эталонного памятника с вертикальной стратиграфией, представляется хорошей и достаточной базой для решения вопросов классификационного и хронологического планов. Создание шкалы относительной хронологии киевских древностей перспективней всего начинать с изучения кухонной керамики, как источника присутствующего в слое на всю глубину его залегания.
3. Постоянно встречающиеся в литературе характеристики керамического материала как массового и очень трудоёмкого несомненно справедливы и отражают реальное положение дел, ежегодный рост объёма информации. Однако, они усугубляют проблему только тогда, когда работать приходиться со всем материалом как необходимым, используя математические методы для получения статистических данных. Для памятников с вертикальной стратиграфией и значительной мощностью культурного слоя, решая задачи хронологии и верно оценив возможности источника, нет необходимости привлекать весь массив керамического материала. Тем более, что такое привлечение будет методически некорректным, а результаты противоречивыми и неподдающимися проверке. Накопленный за четверть века материал, качественно изменившаяся полевая методика позволяют разрабатывать типологию и хронологию кухонной керамики почти исключительно на находках из закрытых комплексов.
4. Кажущаяся, на первый взгляд, простота стратиграфического метода на самом деле требует особого и специального логического объяснения,обоснования процедурных шагов, дополнения в виде специальных методик. В этом плане отметим необходимость дополнительного освещения следующих аспектов:
а) формирование культурного слоя — глобальность и локальность геологических процессов, их мощность, ритм, частота импульсов, характер процесса накопления объектов и материалов, специфика археологизацип,
б) отбор и характеристика источников — происхождение, возможности, достаточность, границы использования;
в) методика работы —построение хронологических (локальных и обобщающих) колонок, выделение хронологических горизонтов, корреляция керамических комплексов и вещевых находок, установление этапов относительной хронологии:
г) методика проверки корректности результатов, анализ противоречий, возможности и их устранения, перспективы, уточнения и дополнения.
5. Для работы с материалом, обозначения ячеек типологии, методических операций представляется необходимой и обязательной разработка единой терминологии
Проблемы, связанные с производством разнообразных ювелирных изделий, входящих в число так называемых «древностей антов» и широко представленных в пеньковской, колочинской и в меньшей степени — в пражской культурах, в последнее время привлекают внимание исследователей благодаря введению в научный оборот новых материалов, прежде всего комплекса Бернашевской ювелирной мастерской (Верхний Днестр), серии находок с Пастырского городища (Среднее Поднепровье), публикации Гапоновского (Посейменье) и Трубчевского (Подесенье) кладов. По сути дела со времени выхода в свет классической [59] работы Б. А. Рыбакова, посвященной древнерусскому ремеслу, ювелирные изделия третьей четверти I тыс. н. э. не рассматривались с точки зрения технологии, приемов и методов их изготовления. Много ценных наблюдений содержится в рукописи Г. Ф. Корзухиной, хранящейся в Рукописном Архиве ИИМК РАН, посвященной предметам художественного ремесла Среднего Поднепровья VI—VII вв., однако пока удалось издать лишь каталог памятников, без аналитической части.
Еще Б. А. Рыбаков отмечал отсутствие находок форм для отливки пальчатых фибул и необычайное разнообразие типологически близких вещей в мелких деталях формы и декора. Поэтому он обоснованно реконструировал процесс изготовления пальчатых фибул, как отливку по восковой модели в глиняную форму, утрачиваемую при выемке готовой вещи. И.Вернер писал о том, что декор на такую фибулу наносился уже по остывшему металлу. Г. Ф. Корзухина спорила с ними. Во-первых, она обнаружила пары идентичных фибул, причем нередко вещи были найдены в разных комплексах. Это свидетельствует в пользу возможности неоднократного использования литейной формы. Во вторых, на некоторых фибулах разных типов (например, на серии пальчатых и отдельных увенчанных птичьими головками) имеется совершенно одинаковое размещение элементов орнамента (спиралей и «решетки») на щитке, а это может объясняться только наличием шаблона — штампа для нанесения стандартного декора еще на восковую модель до отливки. Казалось бы, находка каменной формочки для отливки маленьких пальчатых фибул (или для изготовления восковых моделей для них) в Бернашевке должна была прояснить ситуацию. Однако полное отсутствие где бы то ни было вещей из медных сплавов, которые могли бы быть отлиты в 64-х формочках из рассматриваемого комплекса, и напротив, массовые находки разного типа нашивных бляшек, ворворок, колечек из свинцово-оловянистых сплавов в кладах Днепровского Левобережья (Гапоновском, Новоодесском, Козиевском, Нижне-Сыроватском и Смородинском), среди которых выделяется клад из Великих Будков, где среди сотен таких изделий были и две идентичные фибулы, заставляет связывать Бернашевскую находку с особой, достаточно широко распространенной традицией литья легкоплавких сплавов прямо в разъемную форму.
На фоне веет вышесказанного особое значение приобретает исследование Трубчевского клада, самого северного из кладов «древностей антов». В вопросе определения его принадлежности я склоняюсь к точке зрения его первого исследователя В. А. Падина, который считал находку кладом мастера-ювелира.
В кладе обнаружено 19 фибул разных типов: 2 антропозооморфные, 5 — с каймой из птичьих голов по полукруглому щитку, 11 — пальчатых разных типов и подвеска из полукруглого щитка пальчатой фибулы. Среди пальчатых выделяются 4 группы — 6 больших «днепровского типа» с решеткой в середине продолговатого щитка, из них 5 — с циркульным, 1 — со спиральным орнаментом; 3 (считая подвеску) — близкие группе Аквилея — Керчь; 2 — средних размеров с неорнаментированными щитками и короткими пальцами, 1 — импортная фибула, аналогичная одной из найденных в Крыму в склепе 10 могильника Лучистое. Все фибулы, кроме серебряной антропозооморфной, отлиты из латуни с большим содержанием цинка, в одном случае сердечник пружины медный, иглы — железные.
Среди этих фибул есть парные и одинаковые Сразу необходимо оговорить, что эти понятия не тождественны. К сожалению, даже в самых лучших изданиях принято давать изображение лишь лицевой стороны вещи, и все выводы и наблюдения строятся на основании ее изучения. А между тем для наших фибул, помимо наличия и формы или отсутствия литников, особую роль играет расположение иглоприемника. Эта деталь важна потому, что опираясь на немногочисленные материалы погребений с фибулами в Поднепровье (Мартыновка), Поднестровье (Данчены) и Подонье (Мохнач) можно утвержать, что пальчатые фибулы носились (или использовались в погребальном костюме) парами и крепились на груди у плеч, также, как в могильниках Юго-Восточного Крыма. Для удобства застегивания иглоприемники парных фибул должны быть развернуты симметрично в разные стороны. С такой точки зрения, серебряные совершенно идентичные с обеих сторон антропозооморфные фибулы из Мартыновского клада парными не являются, а близкие по размеру антропозооморфные фибулы Трубчевского клада могли быть парными, хотя одна из них серебряная, а другая — латунная, и относятся они к разным разновидностям типа.
Среди прочих трубчевских парными могли быть одинаковые неорнаментированные средние пальчатые и близкие по размеру, но не одинаковые фибулы типа «Аквилея — Керчь», хотя у одной фибулы из каждой пары приемник отсутствует. Одна пара есть среди фибул с каймой из птичьих головок. Среди больших днепровских пальчатых у 5-ти иглоприемник развернут вправо и среди них есть две одинаковые, но только у одной — влево.
Наибольшие возможности для реконструкции процесса изготовления дают две одинаковые средние неорнаментированные пальчатые фибулы, я не называю их гладкими, потому что на продолговатом щитке одной из них сохранились слабо различимые следы орнамента в виде перпендикулярных периметру щитка полосок. У этой фибулы в древности был сломан приемник, на его месте посверлено отверстие, в которое был вставлен гвоздик. Остатки орнамента позволяют сопоставить наши фибулы с группой средних фибул, на которые обратила внимание Г. Ф. Корзухина В Поднепровье они известны лишь в обломках. Один происходит из коллекции Дитгарта, второй — из района Канева, третий известен по рисунку А. А. Спицина. Отличают их, помимо перпендикулярных [60] периметру насечек, длинные сложнопрофилированные пальцы, которых на трубчевских фибулах нет. Целая фибула этого типа происходит из Баштановки в Крыму.
Почему же неорнаментированные короткопалые трубчевские фибулы оказываются связанными с группой, выделенной Г. Ф. Корзухиной? Дело в том, что все эти находки выстраиваются в эволюционный ряд, где постепенно происходит утрата типообразующих признаков. Первое место в этом ряду занимают фрагмент из музея Дитгарта и фрагмент из Каневского района — у них на полукруглом щитке в центре помещены два острых овала. На фибуле из Баштановки овалы превратились в параллельные кривые, на описанной фибуле из Трубчевска намечено лишь место, где они были, а на второй такой же их нет совсем. Если на первой из трубчевских еще сохранился один длинный палец, то на второй его уже нет. Ответ на вопрос, как происходили подобные изменения, дает сопоставление трубчевских фибул. Первая, дефектная, имела ремонтное отверстие для гвоздя. У второй, целой, на месте отверстия отлита вместе с изделием шляпка несуществующего гвоздика. Такое могло произойти только при использовании отремонтированной фибулы в качестве шаблона для восковой модели, по которой была отлита вторая фибула. Таким образом, вторая трубчевская фибула соотносится с прототипом из коллекции Дитгарта, как не менее чем четвертое поколение воспроизведений по образцам.
Тот,же прием воспроизведения восковой модели со старой вещи мы видим на фибулах типа Аквилея-Керчь. Здесь видны и эстетические предпочтения мастера. Нечеткий орнамент из спиралей в одном случае мастер стал углублять на воске, запутался и оставил это дело, так что при отливке получились лишь две четкие спирали, а остальные едва читаются. Зато в следующий раз он ограничился тем, что нанес на восковую модель в местах центров спиралей углубления — центры будущих кружков, а концентрические окружности описал из них уже после отливки изделия, пользуясь твердым металлическим циркулем. Однако и эта вещь осталась незавершенной.
Иную картину дают большие пальчатые днепровские фибулы. Одна из них — со спиральным орнаментом — принадлежит к числу серийных. Идентичная ей найдена в Смородино, очень близкие — в Мартыновке, Нижней Сыроватке, Подболотье. Характерная асимметрия в нижней части продолговатого щитка свидетельствует о том, что для нанесения орнамента на эти вещи был использован один и тот же шаблон. Фибула сломана, деформирована, у нее не хватает пальца — вряд ли она была сделана трубчевским мастером, который, как мы знаем, не любил спирали.
Зато 5 фибул с решеткой и кружками (из них 4 — «правые» и 1 — « левая») без применения общего шаблона для нанесения орнамента, хотя и очень похожи. У всех центральные решетки — разные, в том числе очень небрежные, а ямки центров кружков расположены не совсем одинаково. По крайней мере две вещи из 5-ти по форме совершенно идентичны с лицевой и обратной стороны, у других есть ряд мелких отличий. Если бы, как в случае со средними неорнаментированными, мастер использовал старую вещь, как шаблон для восковой модели новых, неизбежно на отливке должны были остаться наметки старого декора. На наших больших фибулах этого нет, следовательно восковая модель была гладкой. Поскольку рельеф фибул достаточно сложный, а воск — материал мягкий, трудно предположить, что остатки орнамента всякий раз механически удалялись с поверхности модели. Поэтому вслед за исследователем технологии изготовления керченских серебряных фибул Р. С. Минасяном, мы предполагаем существование промежуточного гладкого двупластинчатого шаблона из достаточно твердого материала — металла или, скорее, дерева, который покрывался толстым слоем воска. Мелкие детали (звериные морды на конце щитка, клювовидные отростки и др.) и декор прорабатывались уже по восковому покрытию всякий раз заново. Поэтому они так разнообразны
Среди фибул с венцом из птичьих головок есть две парные и одинаковые, но наибольший интерес представляет бракованная отливка очень большой фибулы, которая не подверглась обработке поверхности. Это — самостоятельная попытка создать новую вещь, попытка, которая потерпела неудачу.
Таким образом, трубчевский мастер воспроизводил вещи известных типов крымского и керченского происхождения по образцам изделий, был знаком с серийной продукцией своих соседей и современников — днепровских ювелиров (об этом свидетельствует фибула типа Смородино-Мартыновка-Подболотье). Однако и сам он изготовлял серийные вещи по твердым шаблонам с восковым покрытием, иногда шел на рискованные эксперименты. Все эти наблюдения, сделанные на материале 19 фибул, подтвердились при исследовании серебряных поясных наборов. [61]
Обряд обезвреживания погребенных отмечен на многих могильниках Восточной Европы. Вопрос существования этого обряда у аланского населения салтовской культуры в течение ряда лет настойчиво поднимает В. С. Флеров [1993, 1997, 1998]. Исследователь не без оснований утверждает, что нельзя все нарушенные погребения считать ограбленными. Исследования ряда катакомбных могильников бассейна Северского Донца — Старосалтовского (ССМ), Верхнесалтовского III и IV (ВСМ-III, BCM-IV), Рубежанского (РМ) — позволяют существенно дополнить арсенал аргументов в пользу существования у алан Подонья обряда обезвреживания поіребенньїх.
1. Современные салтовцам грабители вряд ли могли безнаказанно орудовать на могильнике, ибо почти все известные некрополи расположены в непосредственной близости (зачастую в пределах прямой видимости) от городищ с довольно значительным населением (Старый Салтов, Верхний Салтов).
2. Могилы, по-видимому, не имели достаточно четко выраженных признаков на поверхности, и по прошествии сравнительно непродолжительного времени вообще терялись. Известны случаи (кат. № 25 ВСМ-III), когда салтовцы бросали начатый дромос, так как он пересекался с дромосом более ранней катакомбы. Поэтому можно допустить, что поиск катакомб для грабителей нового времени был сопряжен с немалыми трудностями.
3. Погребальный инвентарь одиночных захоронений с не потревоженными и нарушенными костяками довольно часто идентичен. Катакомбы с нарушенным костяком иногда содержит вещи, изготовленные из золота и серебра, предметы вооружения и конского снаряжения (кат. № 16 РМ, №№ 22, 30, 31, 33, 37 BCM-IV).
4. Небольшое количество открытых на могильниках погребений с тайничками — 2 на ВСМ-І (конь № 3, 4), 1 на ВСМ-III (кат. № 25), а также их содержимое (только позолоченные бронзовые фалары и конские начельники), свидетельствуют об отсутствии опасений у населения за целостность положенного в камеру инвентаря.
5. Люди, проникавшие в могилы, были знакомы с их устройством и расположением в них покойников (кат. № 15 РМ, № 30 BCM-IV). Проникновение в могилу сопровождалось рядом обрядовых действий: укладывали, перед входом в камеру, ножи, обращая их острием к началу дромоса (кат. № 14 РМ, № 20, 25, 36 BCM-IV), совершали жертвоприношения (кат. № 14, 18 РМ). Отмечены случаи возвращения на первоначальное место каменного заклада (кат. № 15 ССМ, 18 ВСМ-IV), что вряд ли делали бы грабители.
6. Из могил, иногда, изымались вещи не представляющие особой ценности (гончарный сосуд — кат. № 37 BCM-IV), а довольно ценные вещи (сабля — кат. № 25 ВСМ-III) перекладывались с одного места на другое.
7. В некоторых случаях (кат. № 31, 33 BCM-IV) заполнение камер с нарушенными костяками состояло из нескольких чередующихся слоев материковой глины (толщиной 8-12 см) и чернозема (толщиной 2-4 см), содержащего древесные угольки и фрагменты керамики. Преднамеренный характер действий родственников умерших в данных случаях очевиден.
8. Ход повторного проникновения имеет в плане неправильную форму и местами в 2-3 раза превышает первоначальную ширину дромоса. С позиции грабителя в камеру легче было бы пробраться через ее свод или по дромосу, засыпанному рыхлым, легко копающимся грунтом, но не путем расширения последнего, увеличивая тем самым трудозатраты и теряя время. Наблюдения за раскопанными, но не засыпанными дромосами показали, что в результате водной эрозии стенки их быстро осыпаются, приобретая неправильную форму, как в ходе повторного проникновения. Вероятно, в древности часть дромоса перед входом в камеру не засыпалась землей, а закладывалась каким-либо легко изымаемым материалом для облегчения проникновения в камеру для подзахоронения или совершения обряда обезвреживания погребенного. [62]
Постоянное торговое партнерство и существование различных связей Херсона с Южным Причерноморьем отмечается не только по письменным источникам, но находит подтверждение и в памятниках сфрагистики. По византийским печатям известны контакты Херсона с южно-причерноморскими, малоазийскими и балканскими центрами: Константинополем, Хрисополисом, Иероном, Амастридой, Абидосом, Фессалоникой и Анхиалом.
Находка в Херсоне комплекса печатей предполагаемого архива значительно расширила коллекцию моливдовулов городских корреспондентов: в том числе и мало-азийских центров. Отдельные из них, как нам представляется, отражают участие Херсона в международной торговле в Причерноморском регионе.
Из новых находок определенный интерес вызывает печать Никиты, императорского спафария и диойкита Амастриды, относящаяся к X веку. Чиновник этой должности впервые встречен в Херсоне. Н. П. Лихачев называет его сборщиком податей, отмечая, что он может быть и местным чиновником в феме и представителем налогового управления в столице. Н. Икономидис помещает диойкитов в ведомство логофета геникона, указывая, что они являются финансовыми инспекторами земельного налога и связанных с ним податей, обращая внимание на необязательное совпадение территории диойкитии и фемы. В нашем случае, безусловно, мы имеем дело с фемным чиновником. На это указывает присутствие на печати названия главного города Пафлагонии — Амастриды. Как известно, Пафлагония являлась одним из поставщиков продовольствия в Херсон. Не исключено, что именно поставкам продовольствия и связанным с ними податями мы обязаны появлению в Херсоне корреспонденции амастридского «финансового инспектора».
Следующая небольшая группа печатей (три экземпляра, выполненные одной парой матриц), относится к аналогичной категории городских адресантов, имевших прямое отношение к торгово-финансовыми операциями Херсона.
Это уже хорошо известные печати Иоанна, хартулярия и генимата Хрисополя, относимые исследователями к концу Х — первой половине XI столетия. Изданные в свое время первых два экземпляра Г. Бэрч и Б. А. Паченко, вызвали определенную дискуссию среди исследователей. И. В. Соколова, опубликовавшая еще один экземпляр, предложила свою версию расшифровки легенды печати, на наш взгляд, наиболее близкую к правильному решению. Это позволило нам присоединиться к её мнению о принадлежности генимата к финансовому ведомству при публикации еще одной печати Иоанна, найденной не так давно в Херсоне. Вскоре В. С. Шандровская ввела в научный оборот еще два экземпляра этих моливдовулов, поступивших в Эрмитаж из собрания Русского Археологического института в Константинополе. К сожалению и эти печати хартулярия Иоанна не позволили снять все дискуссионные вопросы.
Однако выявление нами трех новых экземпляров аналогичных печатей, на которых текст надписи читается в наибольшем объеме, позволяет сделать уточнение ранее принятой версии расшифровки. Различная сохранность наших экземпляров позволяет восстановить утраченные литеры на том или ином экземпляре и дает возможность получить полный текст надписи, который должен выглядеть следующим образом.
|
Лицевая сторона: |
IWXAP |
Оборотная сторона: |
ХСОПО |
|
|
ΤΎΛΑΡ |
|
LEOCS |
|
|
SГENI |
|
ΤΟΝΠΟ |
|
|
МАТ/[5] |
|
PON |
«Иоанн, хартулярий и генимат Хрисополиса и окрестностей».
Примечательным на наш взгляд, является то, что из девяти известных нам сегодня печатей этого чиновника пять найдены в Херсоне.
Принимая во внимание замечание И. В. Соколовой, основанное на толковании Дюканжем термина второй должности хартулярия Иоанна, во владельце наших печатей, скорее всего следует видеть налогового чиновника, осуществлявшего контроль за поступлением продовольствия в столицу империи от жителей Хрисополиса и окрестностей византийской столицы. Учитывая неоднократную находку печатей хартулярия Иоанна в Херсоне, вполне очевидно, что юрисдикция данного чиновника распространялась не только на столичный район империи, но и далекую Таврику, которая, надо полагать, могла входить в сферу непосредственных интересов правящего дома. В этой связи напомним, что пока единственная печать херсонского нотария принадлежит к ведомству Манган — столичного финансового управления императорских доменов. Судя по всему в середине Х — первой половине XI вв. Херсон мог иметь вполне определенное отношение именно к императорским владением. Этим, очевидно, могла обуславливаться и неординарность его системы управления, сочетавшая элементы городского самоуправления с имперской администрацией (патер полиса, экдик, протевон, стратиг, коммеркиарий, нотарий). [63]
К IV веку византийское общество охватил серьезный структурный кризис, унаследованный от Поздней римской империи. Его основными проявлениями был отток населения из сельской местности и мелких полисов в крупные города, перепроизводство одних товаров, дефицит и дороговизна других, неэффективность государственного [64] управления, недостаток поступлений в казну, инфляция, и как результат всего этого массовое недовольство политикой, проводимой византийским правительством.
Одним из способов решения некоторых из этих проблем было усиление государственного контроля над внешней торговлей. Первоначально это усиление контроля заключалось лишь в увеличении количества наименований товаров, запрещенных к вывозу за пределы империи и попытке заставить иностранных купцов завозить свои товары через определенные города. Основной причиной запрета на вывоз товаров византийские императоры называли нежелание усилить вражеские государства. Вслед за ними многие известные византинисты также называют внешнюю угрозу основной причиной запрещенных товаров. Однако запрет на вывоз товаров распространялся не только на враждебные государства. К тому же такие товары как соль, масло, соус, вино и хлеб появились в списках запрещенных к вывозу товаров раньше оружия, и их продажа усилила бы в первую очередь Византийскую империю.
Вероятно, основной причиной появления запретов на вывоз товаров являлся дефицит этих товаров и сырья в Византийской империи и стремление византийского правительства его ликвидировать. Для того чтобы осуществлять более эффективный контроль над вывозом и ввозом товаров, а также сбором таможенных пошлин, византийские императоры стремились регламентировать провоз импортируемых товаров через определенные географические пункты. Так, например, со времени Диоклетиана торговля с персами должна была проходить исключительно через Нисибию. В дальнейшем количество городов, в которых разрешалось торговать с персами, несколько увеличилось.
Возникает вопрос, какую политику в области налогообложения импортируемых товаров проводило византийское государство в условиях экономического кризиса. По этому вопросу у исследователей нет общего мнения. Причиной разногласий является неопределенность источников по поводу характера появившегося в это время налога в 12,5%, так называемой octava. Так источники в разное время определяют октаву то как налог с торговой сделки, то как таможенную пошлину. Это привело к тому что, с одной стороны, Милле вслед за Годефру считает октаву налогом с купли-продажи, а другая группа ученых, в которую входят М. Каша, М. Ростовцев, Ф. Тибо, Бюри, утверждает, что октава была ничем иным как таможенной пошлиной. Пытаясь свести различные свидетельства источников, интересное предположение делает французская исследовательница
X. Антониади-Бибику, которая предлагает считать октаву совмещенной налоговой ставкой с торговой сделки и таможенной пошлины на импортные товары. С этим предположением трудно не согласиться, однако вызывает сомнения то, как X. Антониади-Бибику разделяет процентные доли октавы. В экономических условиях того времени византийское правительство вряд ли бы пошло на увеличение налога с торговой сделки до 10% и оставило таможенную пошлину на уровне ставки Позднеримской империи. К тому же это противоречит свидетельствам источников о наличии таможенных пунктов, где взимали с ввозимых товаров именно десятипроцентную пошлину. Скорее всего, октава представляла собой действительно совмещенный налог с торговой сделки и таможенной пошлины с импортируемых товаров с Востока, в котором 10% от стоимости товаров приходилось на таможенную пошлину и 2,5% стоимости товаров составлял налог с торговой сделки. Таким образом, мы видим, что византийское государство IV—V вв. пыталось активно проводить политику протекционизма во внешней торговле, для того, чтобы с одной стороны поднять доходы от налогообложения, с другой — поддержать в трудные времена отечественного производителя. Однако отсутствие единой системы таможенных пунктов, неэффективность и малочисленность таможенной администрации приводило к тому, что эта политика не достигала своих целей.
Совсем по другому в VI веке к этому вопросу подошел император Юстиниан. Он принял целый пакет антикризисных мер, которые затронули и таможенную службу. Первоначально он увеличил количество таможенных пунктов. Причем на этих таможнях новые государственные чиновники, получающие зарплату от государства, взимали таможенную пошлину равную 10% от стоимости товаров, независимо от заключенной сделки. Он отменил практически все льготы при налогообложении, что, впрочем, привело к массовому недовольству. Но главное, Юстиниан ввел систему монополий, при помощи которых препятствовал повышению цен, как результату его нововведений. Позднее он пошел дальше и перевел всю торговлю с восточными странами, которую теперь должны были вести государственные чиновники коммеркиарии, на таможенные пункты.
Таким образом, политика протекционизма, начатая еще в III веке Диоклетианом, достигла своей высшей точки при императоре Юстиниане. Эта политика привела в экономической сфере к приостановке инфляционных процессов, хотя и не смогла полностью справиться с проблемой дефицита товаров.
Листи св. Іоана Златоуста із заслання є єдиним джерелом з історії соціально-економічного життя провінції Арменія II на початку V сторіччя, котрі містять зміст подій неповних трьох років (з кін. 404 — до сер. 407) — часу перебування святителя у засланні. [65]
На наш погляд, Златоуст не мав ніяких підстав не дооцінювати умови навколишньої дійсності, до того ж листи не містять у собі суперечливої інформації.
На початку V ст. Візантійська імперія складалась з 58 провінцій. За часів правління імператора Феодосія (379—395) зі складу Малої Арменії була відокремлена нова провінція — Арменія II. На південному заході провінції знаходилось містечко Кукуз, котре, за словами святителя, доволі далеко відстояло від «великого шляху», що з'єднував головні міста провінції: Мелитену, Аравіє та Коману II. З листів Іоана Златоуста ми бачимо, що містечко Кукуз було розташоване в гірських районах з різьким коливанням температур та великою кількістю осадків. Саме через це Кукуз іноді зовсім був відокремлен від внутрішнього життя провінції. Багаторазові напади ісаврійців у цей час тільки ще більше разів спиняли Кукуз у такому становищі. Але ж були і тихі часи, коли внутрішнє життя Кукуза було більш жвавим. На нашу думку, у ці часи містечко відвідувало не менш 75 чоловік на рік. Златоуст у такі часи міг надіслати листа навіть до Ієрусалиму, Риму або Константинополю.
За словами св.Іоана, у місті зовсім не було ринку та товарів, а це наштовхує на думку, що у Кукузі не було ремісників як звичайної корпорації та інших товаровиробників як це було в інших звичайних містах Візантії. Але ж у цьому місті було багато заможних землевласників зі своїми маєтками, котрі можливо повністю задовольняли свої потреби та скоріш за все мали укріплення.
Не останнє місто серед соціального складу населення Кукуза могли займати військові. За словами Златоуста у місті був розташований військовий гарнізон, але про його потужність може казати нам той факт, що він міг надавати впевненості у безпечному існуванні місцевому населенню лише до кінця 406 р.
З 404 до сер. 454 pp. дії ісаврів охоплювали велику частину Арменії II. Напади ісаврійців здійснювались у зимовий період та на початку весни, коли власних запасів не вистачало і мали перш за все грабіжницький характер. Іноді вони супроводжувались великими людськими втратами. Місцева влада не була до цього байдужою. У провінції знаходилось десь 10 тисяч солдатів та додаткові загони легкоозоброєних воїнів-діоннітів та кінноти. У 406 р. вікарію вдалося навіть на деякий час повністю контролювати провінцію.
Приклад внутрішнього життя містечка Кукуз дає нам загальне уявлення щодо існування таких міст в інших частинах провінції та імперії в цілому. Ісаврійські напади показують весь деструктивний характер цього явища для провінції Арменія II на початку V сторіччя, не зважаючи на те, що вони вже мали багатовікову історію стосовно південних провінцій Візантії та цього краю.
В настоящее время на территории Нижнего Дона и Нижней Волги исследована довольно представительная серия кочевнических захоронений относящихся ко времени второй половины VII — начала IX в., совершенных в курганах с квадратными ровиками. Этническая принадлежность таких памятников, большинством исследователей, со значительной долей уверенности интерпретируется как хазарская. Представляется весьма актуальной разработка вопросов хронологии и определения хронологической позиции таких памятников. Для решения этой задачи важное значение приобретает анализ поясных пряжек и поясных наборов, происходящих из погребений в курганах с квадратными ровиками. Данная категория находок обладает высокими информативными возможностями, в том числе и в плане хронологии.
Среди известных на сегодняшний день поясных наборов, обнаруженных в подкурганных захоронениях хазарского времени, представляется возможным выделить две группы материала. Для первой группы характерны литые, овальнорамчатые пряжки с массивными язычками, выступающими за пределы рамки, и полуовальными щитками. Все детали таких пряжек отлиты отдельно и соединены с помощью шарнира. Другие детали поясных наборов так же литые, зачастую имеют дополнительную обработку. Характерной особенностью поясных наборов этой группы является ажурный растительный орнамент, в виде вьющихся или напрааченньгх в разные стороны ветвей растения с листьями треугольной формы. В орнаментации также использовались трилистники, грозди винограда, полупальметы. Наиболее близкие аналогии происходят из памятников Крыма и Среднего Поволжья, датируемых второй половиной VII—VIII вв. Нумизматические материалы, византийские солиды второй половины VII — первой половины VIII вв., обнаруженные вместе с пряжками этой группы в ряде погребений хазарского времени на Нижнем Дону, не противоречат датировкам, сделанным по аналогиям. Они позволяют датировать эти комплексы второй половиной VII — первой половиной VIII вв. Следует отметить, что в степной зоне Юго-Восточной Европы, за пределами памятников рассматриваемого круга, подобные находки практически не известны. Очевидно, это серия находок близких стилистически и хронологически, позволяющая предполагать наличие единого и своеобразного стиля поясных наборов, существовавшего в этот период у кочевников, оставивших курганы хазарского времени с квадратными ровиками.
Кроме этого из погребений в курганах хазарского времени происходят пряжки и другие детали поясной [66] гарнитуры, значительно отличающиеся от выше описанных. Пряжки цельнолитые, имеют короткие, расширяющиеся на конце язычки, гладкие щитки пятиугольной формы. Поясные накладки в некоторых случаях выполнены в виде распускающихся бутонов лотоса. В целом это признаки характерные для поясной гарнитуры салтовского типа. В отдельных погребениях вместе с ними были встречены монеты середины VIII в., а так же сосуды салтовских типов и другие предметы имеющие прямые аналогии в древностях салтово-маяцкой культуры второй половины VIII — начала IX вв. По всей вероятности поясные пряжки и детали поясных наборов, обладающие некоторыми салтовскими признаками, происходят из погребений, относящихся к более позднему времени, чем комплексы, содержащие поясные наборы выполненные в технике литья, с ажурным растительным орнаментом.
Для кочевнических памятников, относящихся к периоду, предшествующему появлению в степях Подонья — Нижнего Поволжья данных памятников, были характерны поясные наборы, выполненные в геральдическом стиле. Такие поясные наборы встречены в погребениях первой половины VII века из Приазовья, Подонья, Нижнего Поволжья. С появлением во второй половине VII в. в степях Подонья — Нижнего Поволжья кочевого населения, совершавшего захоронения в курганах с квадратными ровиками, совпадает появление поясных наборов выполненных в ином стиле —литых, украшенных ажурным растительным орнаментом. Этот своеобразный стиль поясной гарнитуры, очевидно, может выступать в качестве еще одного критерия для дифференциации культур кочевников VII—VIII вв. в степях Подонья, Поволжья и Северного Причерноморья, наряду с выделенными А. И. Семеновым и А. М. Савиным типами конструкции сложных луков. Начиная со второй половины VIII века, когда окончательно сформировался облик салтово-маяцкой культуры, среди кочевого населения оставившего курганы с ровиками могаа распространиться мода и на поясные наборы, имеющие салтовский облик. Дальнейшее накопление материала, несомненно, позволит уточнить эти выводы. В свою очередь, выделенные этапы бытования стилей и типов поясных наборов, вероятно, могут выступать в качестве своеобразного показателя, характеризующего этнические процессы, протекавшие в хазарскую эпоху на территории степей Нижнего Дона и Нижнего Поволжья.
В формировании городской топографии отражаются хозяйственные, социальные и правовые изменения в обществе, преодоление стихийности, внесение элементов рационального расчета в градостроительство, служит важным показателем общественною развития. Одновременно на местоположение и облик городов объекта вно влияют естественные факторы. На протяжении периода развитого и позднего средневековья городские поселения составляли важную часть культурного ландшафта рассматриваемого региона, сложившегося в результате взаимовоздействия хозяйственных коллективов и освоенной ими территории, т. е. системы охарактеризованной В. П. Алексеевым как «антропогеоценоз».Появление элементов урбанизации — одна из особенностей развитых антропогеоценозов, активно изменяющих природную среду и определяющих ее динамику.
Процесс формирования городских поселений ЮЗ Таврики отличался сложностью и своеобразием, обусловленными местными этносоциальными и природными условиями. Уже на раннем этапе градообразования в Х — конце XIII вв. в регионе сложились две группы городских поселений — расположенные во внутренних районах нагорья города-крепости и приморские, южнобережные центры. К первым относятся Эски-Кермен, Бакла и, по мнению ряда авторов, Тепе-Кермен, ко вторым — Алустон, Горзувиты, Партенит и, предположительно, Ямболи — Балаклава. Сами структурообразующие элементы городских поселений предопределили их местоположение в условиях местных природно-географических реалий. Для поселений во внутренних районах нагорья таковыми являлись их военно-административные функции, для прибрежных транзитно-торговые в сочетании с морскими промыслами, что нашло свое отражение в расположении городских поселений по отношению к путям сообщения, пунктам, пригодным для рациональней организации обороны, или соответствующим участкам побережья, гаваням, якорным стоянкам.
Для рассматриваемого региона характерна определенная специфика ландшафтов, в то же время здесь в полной мере проявляются факторы характерные для Средиземноморья в целом.
Крайняя изрезанность рельефа, ограниченность площадей земли, пригодных к обработке, неограниченные природные запасы камня и глины, при относительном дефиците строевого леса, острый недостаток пресной воды и многообразие климатических зон на ограниченной территории прямо влияют на сумму признаков, определяющих внешний облик поселений: плотную, подчиненную рельефу, застройку, развитие жилого массива скорее в высотном, чем в горизонтальном пространстве, особенности оборонного зодчества, организацию водоснабжения и элементов коммунального благоустройства. Геологическое [67] строение внутренней гряды Крымских гор обусловило местный вариант феномена скальной архитектуры.
Отметим, что физико-географические и экологические факторы непосредственно воздействуют только на формирование внешнего облика поселения. По своей социальной структуре поселение, обладающее комплексом внешних признаков малого города, может оставаться местом проживания слабо социально дифференцированной земледельческой общины (примеры памятников такого рода известны для ЮЗ Крыма Х—XII вв.), не имеющего предпосылок к трансформации в собственно городское поселение. В Средиземноморском регионе такая форма поселений весьма устойчива и известна с эпохи бронзы до нашего времени. Впрочем, факторы естественного порядка опосредованно влияют и на социальную структуру поселения, в значительной мере воздействуя на хозяйственно-экономический уклад и функционирование антропогеоценоза в целом.
В определенной степени к биологическим факторам могут быть причислены и демографические характеристики региона, отличавшимся полиэтничностью и нестабильным составом населения. Для ЮЗ Крымского нагорья и Южнобережья справедливо замечание М. Эймара о природе средиземноморского города: «Любая община в тысячу человек... может дать здесь жизнь городу. В любом другом месте такое поселение, будь в нем даже в двое больше жителей, осталось бы деревней».
На позднейших этапах градообразования в XIV—XV вв. и далее в XVI—XVIII столетиях характер и масштаб воздействия природных факторов на формирование и жизнь городских центров региона фактически не изменились, что свидетельствует о некотором консерватизме городской традиции в ЮЗ и Южной Таврике.
К настоящему времени на территории Северного Приазовья известен 51 погребальный памятник, с различной степенью вероятности относимый ко второй половине VI—VII векам. 39 достаточно четко датируются сопровождающим материалом (деталями поясных «геральдических» наборов и т. д.), остальные учтены на основании погребального обряда и относительной стратиграфии. 38 погребений обнаружено в Поднепровье, 9 — в Подонье. Общее состояние источниковедческой базы и ее доступность очень плохие.
Грунтовых погребений 2, остальные — подкурганные; основных — 2, в 4 случаях данные о положении погребенного отсутствуют. Средневековые курганы окружались кольцевым ровиком. Иногда ровик сооружался при совершении впускных захоронений в курганы более раннего времени.
Форма могильной ямы прослежена в 36 случаях: 12 ям простые прямоугольные, 7 — с заплечиками по всему периметру, 17 — с подбоем в одной из продольных стенок и ступенькой в противоположной. Ориентация подбоя варьировалась в зависимости от ориентации погребенного, но, в подавляющем большинстве случаев, ступенька делалась слева от костяка. Все захоронения одиночные. Погребенные лежат вытянуто на спине (34 случая), вытянуто на левом боку (1 случай), 10 могил разрушены и для 6 нет данных о положении костяков. Ориентировка захоронений прослежена в 39 случаях. Она весьма различна: 19 погребенных лежали головой на ВСВ — СВ, 2 — на В, 1 — на ЮВ, 1 — на Ю, 3 — на ЗЮЗ-ЮЗ, 4 — на 3, 2 — на СЗ и 7 — на С.
В 16 могилах находилось жертвенное животное — конь. В 2 случаях был зафиксирован целый скелет, в 8 — череп и кости ног (кости ног без черепа), в 1 — целый костяк без черепа и позвоночника. В 5 случаях по состоянию и положению костяка нет данных. В 7 могилах конские кости были положены на ступеньке подбойной ямы, в 2 — на перекрытии, еще в 2 — на дне ямы рядом с покойным. Форма могильной ямы и состояние конского костяка между собой не корреллируются. Как правило, конь ориентирован в ту же сторону, что и человек. Исключение составляет одно погребение, но оно происходит из дореволюционных раскопок, крайне мало информативно и, возможно, является более поздним. 13 погребений сопровождались предметами конского снаряжения (удила, стремена, уздечные бляхи и т.д.), причем в одном случае конских костей в могиле не было.
В 16 погребениях встречено оружие (в 13 — остатки луков и колчанов, в 6 — клинковое). В 13 — напутственная пища (в 5 из них — части туши МРС: череп и ноги, задняя часть, ребра; в 8 — не определявшиеся кости животных). В 10 могилах обнаружены остатки гробовищ, в основном легких решетчатых конструкций. 3 погребенных были укрыты покрывалами животного происхождения. Всего инвентарь встречен в 47 погребениях, только 4 — безынвентарные. Вполне вероятно, это связано с трудностью точной атрибуции безынвентарных захоронений.
За последние десятилетия участились находки кочевнических погребений второй половины VI—VII веков на территории Восточноевропейских степей — в Предкавказье, на Волге. Погребения Северного Приазовья в целом соответствуют общей картине, возможно, отличаясь только несколько большей внутренней вариативностью обряда. Это может указывать на пестроту и мозаичность этнической ситуации, сложившейся в этих местах.
Из общего массива исследуемых погребений в предшествующие годы неоднократно выделялась группа [68] 96захоронений «воинов-всадников» как археологическое отображение реально существовавшей социальной стратификации общества. Основой для выделения подобной группы служило наличие в могилах костей коня и предметов вооружения.
Обращает на себя внимание, что попытка корелляции различных элементов данных погребальных памятников ставит под сомнение правомочность подобного выделения. Они абсолютно одинаковы как для погребений, сопровождаемых конскими костяками, так и для захоронений без них. Например, подбой встречен по восемь раз, оружие обнаружено в 10 погребениях с конем и в 6 — без него, напутственная пища — соответственно 7 и 6 раз, гробовища — по 5 раз. Аналогичная ситуация складывается и с ориентировкой погребенных.
Кроме того, необходимо учитывать специфичность места положения конского костяка в могиле. Во всех случаях, за исключением двух (малоинформативных вследствие плохой сохранности и утери части материала и сомнительных в хронологическом плане), основным его признаком является положение коня выше покойного. В подбойных могилах коня кладут на ступеньку, в простых — на перекрытие ямы. Причем подобное «возвышенное» положение не зависит ни от ориентировки, ни от варианта положения конского костяка (целый или только череп с ногами и т. д.).
По этнографическим наблюдениям известно, что вертикальное членение могильных сооружений практически всегда соотносится с представлениями о трехчастном (реже, двухчастном) устройстве мира. Конь у тюркских народов был тесно связан с образом Неба — Тенгри и солярными культами. Вполне вероятно, что его «возвышенное» положение в могиле указывает на его место «перевозчика», «посредника между мирами», занимаемое им при отправлении погребальных обрядов.
Конь практически всегда лежит слева от погребенного. Известно, что верхом обычно садятся с правой стороны, а при переходе в загробный мир у многих народов «право» и «лево» меняются местами. Таким образом, конь положен в могилу с той стороны от погребенного, с которой он будет на него садится в ином мире. При этом во всех хорошо сохранившихся подбойных погребениях, сопровождаемых костями коня или элементами его снаряжения, они лежат на ступеньке, а в тех подбойных захоронениях, где не зафиксированы конские кости, ступенька все равно сделана слева от покойного — то есть можно предположить, что участие коня-«перевозчика» в любом случае предполагалось при сооружении ямы и совершении необходимых обрядов.
Вышеперечисленные соображения дают основание поставить под сомнение наличие или отсутствие в могилах конских костяков как археологическое свидетельство обрядового отображения четко осознаваемой социальной стратификации общества. Можно предполагать, что формальная различность вариантов участия коня в погребальном обряде, не обязательно в любом своем проявлении фиксируемая археологически, проистекает из общей неустойчивости и внутренней вариативности рассматриваемых комплексов. Однако сам факт такого участия и роли коня как «перевозчика», «посредника между мирами» остается единым для всех и связан с солярными представлениями степняков.
Торговля является одним из самых важных показателей культурного, социального и экономического уровня развития общества. Можно утверждать, что любое развивающееся общество испытывает потребность в контактах с окружающими его государствами, этносами и племенами. Справедливом это является и для Хазарского каганата, занимавшего в VII—X вв. стратегически важное положение как на восточноевропейских, так и на евразийских торговых путях, что в известной степени отразилось на всем существовании каганата.
Проблема торговли Хазарского каганата впервые была поставлена С. А. Плетневой (1990) и определилась уровнем развития археологического хазароведения к этому моменту (письменные источники из-за своей фрагментарности и общего характера сведений о Хазарии могут быть привлечены к использованию лишь в комплексе с археологическими). До настоящего времени данная тема специально не затрагивалась исследователями, однако существует множество работ, где освещаются некоторые ее аспекты в связи с другими проблемами (Артамонов, 1962; Заходер, 1962; 1967; Плетнева, 1967; 1982; 1996; Кропоткин, 1967; Даркевич, 1976; Якобсон, 1979; Магомедов, 1983; Михеев, 1985; Афанасьев, 1990; Новосельцев, 1990; Красильников, 1976; 1980; и др.). Таким образом, можно говорить о важности и актуальности темы, о необходимости систематизации существующего материала, выявления на этой основе неизвестных ранее сторон жизни Хазарского каганата.
Видится целесообразным рассмотрение проблемы по следующим направлениям: торговля; торговые пути; социальная сторона явления. В свою очередь, первое направление подразделяется на такие составляющие, как торговля внутренняя, внешняя и транзитная, качественно отличающиеся друг от друга. Так, для первой основным определяющим фактором является уровень экономического развития различных территорий каганата, тогда как для транзитной имеет большее значение экономическое развитие окружающих территорий. Для внешней торговли важны оба фактора. Синкретичность культуры каганата, наличие в ней разноэтничных составляющих, [69] обуславливающих различный уровень экономического развития, требует разнопланового комплексного подхода к изучению его торговли. Все же можно выделить 3 основных экономических региона: а) северо-кавказско-прикаспийский; б) Крым, Причерноморье и Приазовье; в) лесостепное и степное Подонье. Если внешняя и транзитная торговля Хазарского каганата неоднократно, в связи с различными проблемами уже освещались исследователями, то этого нельзя сказать о торговле внутренней, которая поэтому является наиболее важной для рассмотрения.
В системе торговых путей, как и в предыдущей, выделяются 3 уровня: а) пути местного значения, внутри различных микрорегионов; б) внутренние пути каганата; в) трансъевропейские и трансъевразийские. Пути местного значения складывались в результате хозяйственной деятельности местного населения и привязывались к крупным транспортным магистралям (Плетнева, 1986; Афанасьев, 1990), что позволяет говорить о системе торговых путей.
Развитие торговли в Хазарском каганате имело значительные социальное последствия; имущественное и социальное расслоение населения (в случаях первичной однородности), усиление процессов феодализации, взаимовосприятие разнородных элементов материальной и духовной культуры, усиление этнокультурных контактов. Сходство в развитии каганата, и окружающих его территорий (образование разноэтничных раннефеодальных государств, экономическое устройство) требует комплексного подхода, изучения проблемы на общеисторическом фоне того времени.
(Подготовлено при поддержке РФФИ, грант 98.07.90302)
1. Определяющий момент в истории Кавказа на протяжении тысячелетий — это его положение на пограничье Европы и Азии и на пересечении протяженных широтных путей между Центральной Азией, Китаем и Индией с одной стороны (Великий Шелковый Путь) и с Западной Европой — с другой, также как и меридиональных. Отражена история Кавказа в его взаимоотношениях с другими территориями и в генофонде современного кавказского населения.
2. Тема генофонда населения и ею истории разработана в России проф. Ю. Г. Рычковым и его школой, и поскольку результаты изданы, а два монументальных тома находятся в печати, я приведу в качестве иллюстраций только 4 карты (рис. 1-4 Ковалевская, Рычков Ю., 1996; Ковалевская, Жукова, Рычков Ю., 1997; Дмитриев, Ковалевская, Наумова, Рычков С., 1998; Ковалевская, 1998). Также я опущу специфику анализа прогностических изолинейных интерполяционных карт, построенных с использованием программ GGMag, Datstat, Mapsat, разработанных Ю.Г. Рычковым (ИОГен РАН) и апробированных к археологическим задачам. Это опубликовано. Важно подчеркнуть, что картирование отдельных генов (рис.1) и первая главная компонента изменчивости кавказского генофонда (по 88 независимым генам — рис.2) не только выделяют в качестве основного направления степное, но и конкретизируют пути фронтального движения, направленного перпендикулярно к центральному хребту, как бы разбиваясь о его неприступность, и обтекающие его с запада и востока по широко известным Каспийскому и Колхидскому пути. Третий, также широко используемый с древности центрально-кавказский путь, — «Врата хазар и алан», у арабов рисует геногеографическая карта первой главной компоненты (рис. 2).
3. Археологические карты плотности древних памятников VII в. до н. э. — IX в. н. э., распространения акинаков VII—V вв. до н. э., поясных наборов и бус V—IX вв. указывают на сходную картину. Как пример этого направленного в Предкавказье потока от низовий Волги мы рассмотрим карту плотности распределения подкурганных катакомб III—IV вв. (рис. 36,4), которая находит соответствие не только в геногеографических картах, но по характеру распределения, направлению, территории и ландшафтной приуроченности они отражают то, что позднее мы увидим здесь же с приходом тюрков, хазар, а позднее и других кочевников.
4. Хазары пришли на Кавказ как степной народ и таковыми они оставались на протяжении своей бурной в политическом смысле истории. Мы покажем как на протяжении времени определяющим в их политике было стремление овладеть всеми дорогами — поскольку трансконтинентальные пути были каркасом системы политического господства. Уже в волжско-терских степях хазары столкнулись с сетью налаженных караванных путей, служивших для передвижения посольств и торговцев, миссионеров и чиновников, армий и паломников. Эти караваны, пользуясь неприкосновенностью и охраной, становились источником информации обо всем, что происходило в мире и связывали между собой самые отдаленные земли.
5. Противостояние Византии и Сасанидского Ирана разделило Кавказ пополам (рис. 5, 6), создав ту коммуникационную сетку, которая организовала пространственную структуру, вызвав зарождение двух местных рынков, обладавших определенной территориальной сферой и тяготевших к основным трансконтинентальным путям, стимулируя местный обмен и торговлю (рис. 7, 8). И хотя денежное обращение на северном Кавказе отсутствовало, монетные находки сасанидского [70] и византийского чекана делят не только Закавказье, но и северный Кавказ очень четко (рис. 56,9).
6. Исследование возникновения, изменения направления и интенсивности использования торговых путей в различные исторические эпохи на Кавказе и в Восточной Европе является комплексной историко-географической темой. С одной стороны, существует объективная возможность их изучать с помощью расшифровки космических и аэрофотоснимков, но эта работа лишь начата для некоторых районов Предкавказья и Дона. Можно использовать результаты топографических исследований, отраженных в крупномасштабных картах (Плетнева, 1996: 142-157). Картирование сплошных разведок археологических памятников одного периода на Кавказе и Дону (Ковалевская, 1981, 1984; Афанасьев, 1987) выявляет как ареал археологической культуры, так и коммуникативные связи. Анализ исторических сведений о войнах, посольствах, переселениях народов, сохраненных в разноязычных памятниках древней письменности, будучи картографированы, становится неоценимым источником наших знаний о торговых отношениях. Все эти группы источников использованы в данной работе и представлены в виде диахронных карт.
7. В докладе ставится задача показать, как использование такого массового материала как бусы и поясные наборы, попадгвшие на изучаемую территорию путем международной (в меньшей мере местной) торговли из различных пунктов Евразии позволяет нам по-новому увидеть и оценить направление и характер торговых связей Юго-Восточной Европы, и, главное, количественно выразить интенсивность их использования.
8. В основу положены вышедшая из печати (Ковалевская, 1998) и находящиеся в печати два тома монографии и атлас в 480 карт автора, посвященные бусам из памятников Крыма, Кавказа и Восточной Европы, т. е. из местообитания тех разноплеменных народов, которые входили в Хазарский каганат. Это археолого-географическая база данных из 48881 экз. бус, происходящих из 90 могильников (800 комплексов), разбитые на 300 минимальных единиц рассмотрения (МЕР, «тип») и два тома Свода поясных наборов.
9. Вся Европа оказывается пересеченной бесчисленными траекториями, соединяющими эти могильники (через присутствие в них определенных разновидностей бус) с теми десятками (или сотнями) стеклоделательных центров, камнерезных мастерских, существование и местоположение которых, как правило, нам неизвестно и определяется по их импортам. Траектории объединяются в направленные торговые потоки. На каждую из траекторий распространяется правило пропорциональности по отношению к расстоянию до предполагаемого центра производства: чем расстояние до центра производства больше, тем меньше вероятность нахождения предмета, происходящего из него, в данном удаленном пункте, и наоборот.
Вводя хронологические вехи в наши исследования, мы получаем серии диахронных карт, что позволяет нам оценивать историко-культурные связи во времени и более четко определить ход исторических событий.
Жилой комплекс является отражением конкретных реалий тех или иных исторических общностей: укоренившихся традиций домостроительства и различных влияний, связанных с воздействием климатических, экономических, социальных, экологических и инокультурных факторов, влияющих на форму, технику строительства, планировку и интерьер жилого помещения. Поэтому одним из перспективных направлений в решении сложной проблемы этнической принадлежности населения лесостепных территорий Хазарского каганата является исследование жилищ салтовской культуры. На материалах различных памятников эти вопросы не раз ставились в археологической науке (Ляпушкин, 1958; Белецкий, 1959; Плетнева, 1967, 1989; Винников, 1984; Афанасьев, 1987, 1993).
Многолетние исследования в с. Верхний Салтов также способствовали выявлению ряда стационарных жилищ раннего средневековья. К настоящему моменту их известно 18. Такое количество вполне достаточно для отдельных наблюдений относительно технических приемов домостроительства, планировки и интерьера, что позволяет говорить об этническом составе или культурных влияниях на раннесредневековое население данного памятника (середина VIII — середина X вв. н. э.).
Лишь одно жилище, выявленное на городище (Березовец, 1959-1961) было двухкамерным и наземным с размерами 9*8 м. Его стены сложены из камня без раствора. Остальные жилые комплексы заглубленными, однокамерными: 12 из них в плане приближались к квадрату, 5 — имели прямоугольные очертания. Степень их заглубленности в грунт составляет от 0,75 до 2,25 м. Такой разброс показателей глубины связан, прежде всего, с неоднократной нивелировкой поверхности памятника в новое и новейшее время.
Основная конструкция у заглубленных жилищ была различной. Одно из них (Семенов-Зусер, 1947) имело каменные стены, сложенные «в ёлочку» без связующего раствора. У 9 жилищ фиксируется наличие каркасно-столбовой конструкции, причем только в одном случае (Семенов-Зусер, 1948) можно предположить вертикально-закладную технику изготовления стен. Еще в одном случае (Березовец, 1959-1961, постройка № 8) фиксируется сочетание вертикальной и горизонтальной закладной техники. В 7 случаях прослеживается явно выраженная горизонтальная закладная конструкция стен. У 7 жилищ стены были срубной или фахверковой [71] конструкции, что не предусматривало использование несущих столбов основной конструкции. Отметим, что в 5 случаях можно говорить о совмещении каркасно-столбовой конструкции стен и фахверковой, что свидетельствует о смешении традиций и типологической неустойчивости жилых сооружений.
Конструкция основы крыши вызывает наибольшие сложности. Лишь в одном случае можно говорить о шатровой крыше (Семенов-Зусер, 1948). В 6 случаях, вероятно, использовались сохи, на которые укладывалась слега, что вело к уменьшению нагрузки на стены. Еще в одном случая можно говорить об использовании полусох (Березовец, 1959-1961, постр. №2). Но в большинстве случаев конструкция крыши остается неясной.
Отопительные устройства верхнесалтовских жилищ разнообразны, что отличает данный памятник от иных исследованных салтовских поселений. В 6 случаях они располагались по центру жилого помещения, в восьми — у стены, а трижды — в одном из углов. В 7 жилищах открытые очаги были основными отопительными устройствами; причем дважды они выявлены на материковых останцах, а дважды — на искусственно созданных глиняных вымостках толщиной 7-10 см. В четырех случаях очаг имел каменную окольцовку, и трижды очаги располагались в углублениях (в одном случае очаг имел глиняную обмазку). В помещении № 5 (Березовец, 1959-1961) выявлена печь, сложенная из гранитных и песчаниковых плит. Отметим, что в этом жилище имелось еще 2 дополнительных открытых очага. В двух полуземлянках обнаружены глиняные сводчатые печи, изготовленные на прутяном каркасе (Березовец, 1959-1961, постр. №3; Колода, 1997, яма № 8). В последней из них, предположительно, был дополнительный очаг в яме по центру помещения. Кроме того, найдены остатки двух переносных глиняных жаровен, которые служили дополнительными обогревательными устройствами.
Такое разнообразие планировки и конструктивных особенностей как самих жилищ, так и отопительных устройств говорит о разноэтничном составе населения В.Салтова в раннем средневековье. Определенно прослеживается северокавказский компонент, о чем свидетельствуют каменные конструкции стен двух упоминавшихся жилищ. Влияние кочевых традиций проявляется как в наличии открытых очагов, расположенных по центру жилища, тая и в находках переносных жаровен (Березовец, 1959-1961, постр. № 4, 6). В значительной степени проявляются славянские элементы домостроительства, что связано не столько с наличием полуземлянок квадратно-прямоугольной формы как таковых, сколько с иными, более конкретными признаками. К ним относятся каркасно-столбовые или срубные конструкции стен, двускатные крыши с опорой на сохи, каменные и сводчатые глиняные печи, глиняные вымостки открытых и углубленных очагов, а также расположение некоторых очагов на материковых останцах. Особенно примечательны в этом плане комплексы, в которых наблюдается сочетание нескольких славянских элементов домостроительства (Колода, 1997-1998, ямы № 8, 42).
Хазарский каганат занимал большую территорию юга Восточной Европы, включая в себя часть Предкавказья, юго-восток Крыма, Нижнее Поволжье, Подонье. Судя по различным письменным источникам, в нем было не менее 30 городов, расположенных в основном в Крыму и Нижнем Подонье. Точное нахождение некоторых из них до сих пор не известно. Самыми крупными археологическими памятниками салтовской культуры являются расположенные один против другого Верхнесалтовский и Нетайловский. Первый состоит из большого городища с пригородами и могильника с несколькими десятками тысяч катакомб. Он был оставлен ираноязычными аланами. Во втором есть длинное поселение и ямный могильник с тысячами могил. Здесь жили тюркоязычные праболгары. В эпоху раннего средневековья между ними находилась только речка Северский Донец.
По уверенности автора, Верхнесалтовский и Нетайловский археологические памятники салтовской культуры VIII-X вв. являются остатками одного города. Об этом свидетельствуют прежде всего результаты археологических раскопок и научных исследований указанных некрополей. Теперь уже хорошо видно, что при большом различии у них быстро появилось много общего. Это касается форм могил, погребального обряда, антропологии черепов погребенных, погребального инвентаря и т. д. Разноэтничное население одного города уже сливалось.
В некоторых арабских письменных источниках IX-X и XII вв. упоминается город Хазарии под названием «Савгар» и «Сарада». В XVI-XVII вв. село Салтово имело название «Салтановское». По всей вероятности все четыре названия обозначают один и тот же город. Лингвистически здесь совпадают первые две буквы, а третья буква — в, р, л — зачастую при переходе из одного языка в другой взаимозаменяется.
Почему самый крупный город Хазарии располагался не в центре, а на северо-западной окраине каганата? Здесь ближе всего находилась граница со славянами, четыре племени которых в течении некоторого времени вынуждены были давать Хазарии дань. Тут шла важнейшая торговая магистраль между Центральной Европой и Востоком. На территории салтовской культуры и Хазарии в целом наибольшее количество известных археологических памятников находится в верховьях Северского Донца и Оскола.
Поэтому можно предположить, что именно здесь и находился крупнейший административно-торговый центр Хазарского каганата. [72]
Христианская церковь играла большую роль в жизни Византийской империи. Однако, в отличие от Западной Европы, духовная власть в Византии никогда не преобладала нал. императорской властью. В теории, не только церковь, но и государство ставило церковную власть на высоту императорской власти. Но в действительности император Лев VI неоднократно позволял себе вмешиваться во внутреннее устройство церкви, в ее экономическую политику, пытался доминировать над патриархом. За время его правления (886-912 гг.) патриарх Николай Мистик был единственным, кто отстаивал права церкви.
Патриархом Николай стал в 901 г. после смерти совершенно бездеятельного Стефана — младшего брата императора и Антония Кавлея. Назначая нового патриарха, Лев VI надеялся в лице своего названого брата Николая получить такого же послушного главу церкви. Причиной разногласий между императором и патриархом стал знаменитый четвертый брак императора Льва, который Мистик отказался признать законным. По церковному законодательству уже на вступившего во второй брак накладывалась епитимья, а третий брак был запрещен законом самим императором Львом. Поэтому объяснимо возмущение патриарха, когда император вступает в третий, а затем в четвертый брак.
Некоторым ученым в поведении Мистика видится только стремление соблюсти православные обычаи. Подтверждение этому они находят в словах самого патриарха: «Если император прикажет под внушением дьявола что-нибудь закону Божию, ему не должно повиноваться; должно считать несуществующим нечестивое поведение, исходящее от нечестивого человека». Вряд ли стоит соглашаться с этим мнением, ведь Николай неоднократно поступается своими принципами. Первоначально патриарх отказывается крестить сына Льва — Константина Багрянородного, затем, несмотря на сопротивление и недовольство митрополитов, соглашается. То же происходит, когда патриарх запрещает Льву вход в храм, затем сам снимает свой запрет, а после известия о прибытии папских легатов для разрешения конфликта о четвертом браке снова его накладывает. Следовательно, причины борьбы носят не столько догматический, сколько политический характер.
Николай предложил императору собрать духовных лиц для принятия решения из представителей двух сложившихся партий — николаитов, сторонников Николая Мистика, и евфимитов, сторонников нового патриарха Евфимия, признавшего новый брак Льва. Император отказался. Мистик, в свою очередь, не явился на Собор с папскими легатами приглашёнными самим императором. Папа Сергий III не упустил возможность вмешаться во внутренние дела восточной церкви. Для католической церкви Николай, как ученик патриарха Фотия и сторонник его идей, был нежелательной фигурой. Собор решил отправить патриарха в заключение.
Николай же объединяет ряд митрополитов, призывает «не уступать желанию властителя», сопротивляться до смертного приговора и не отрекаться от своих престолов. При поддержке этих же митрополитов, он отлучает императора от церкви, запрещает ему даже вход в храм. Такое сопротивление действиям Льва некоторые исследователи объясняют стремлением Николая к укреплению своей личной власти. Как аргумент приводится неоднократное изменение взглядов, когда дело касается его положения и влияния в церкви. Здесь наиболее важно то, находили ли действия патриарха, пусть даже обусловленные личными амбициями, поддержку православной церкви. Это подтверждается не только одобрением позиций патриарха большинством высших иерархов, но также и тем, что даже после его отречения создается и продолжает действовать многочисленная партия его сторонников.
Нежелание церкви уступать императору наиболее ярко проявилось в создании Николаем Мистиком знаменитого «Тома единения» в 920 г. уже после смерти императора Льва. Этим актом церковный Собор выразил свое окончательное согласие с действиями Мистика.
Очевидно, что попытки императора Льва ограничить влияние православной церкви встретили ожесточенное сопротивление патриарха и высших иерархов. Ученик Фотия, Мистик отстаивал взгляда своего учителя на равноправие светской и духовной властей. До конца своей жизни Николай пытался сделать все возможное, чтобы император относился с должным уважением не только к сану патриарха, но и к церкви в целом. И в этом проявилась его особенность и значимость, в отличие от остальных патриархов, во время правления императора Льва VI.
1. В середине X в. в Юго-Восточной Таврике происходит смена материальной культуры. Большинство прабошарских сельских поселений салтово-маяцкой культуры гибнет. В городах (Сугдея), салтовские слои перекрываются горизонтами, включающими археологический материал, и прежде всего керамику, не имеющую [73] генетической подосновы в предшествующих древностях Крыма. Тем не менее, эта новая культура обладает рядом черт, присущих раннесредневековым тюркским и аланским культурам Восточной Европы и прежде всего синхронным культурам Северного Кавказа. Очень сильное влияние на анализируемую культуру оказало византийское окружение. Помимо преобладающий тюркских, аланских и явных византийских черт, она имеет и ряд характерных иудейских элементов. Отметим, что они фиксируются и в салтово-маяцкой культуре Таврики, предшествующей анализируемой. Вероятно их наличие связано не с присутствием еврейского населения в среде носителей салтовской культуры Таврики, а с принятием иудейской религии т.н. этническими хазарами и небольшой частью праболгар.
2. Что касается указанной культуры, то иудейские элементы фиксируются в характерных только для нее культовых сооружениях. Это зольники, примыкавшие с внешней стороны к хазарским оборонительным стенам Сугдеи и Алустона. В плане они представляют из себя земляной холм высотой 5,5 м., полукругом примыкающий к крепостной стене, возведенной в середине IX в. В стратиграфии Судакского зольника зафиксировано 8 культурных горизонтов с выраженными искусственными горизонтальными площадками. Отсутствие каких-либо архитектурный деталей или капитальных сооружений, с которыми можно было бы связать столь мощный памятник, может являться одним из аргументов в пользу предположения о том, что перед нами раннеиудейское земляное святилище с ритуальными площадками, расположенными ступенями по радиусу самого холма зольника. Подтверждением подобной атрибуции служит одно из мест в тексте Пятикнижия о сооружении именно земляных святилищ. Не исключена и связь этих культовый объектов с зороастрийским ритуалом. Отметим, что на участке Судакского святилища обнаружен фрагмент сланцевого изделия с процарапанными звездой Давида и тюркской тамгой.
3. Иудейские элементы зафиксированы и в погребальных памятниках, связываемых с упомянутой выше культурой Юго-Восточного Крыма второй половины X в. Это две плитовые могилы, датируемые второй половиной X в., обнаруженные в Сугдее. С внутренней стороны плиты, являющейся западной длинной стенкой первого захоронения (м. 1, могильник Судак-IV), прочерчено слово на иврите. Оно практически не поддается переводу, т. к. написано человеком, не знавшим грамматику иврита. Такая ситуация характерна для тюрок, принявших иудаизм. Камень обкладки северной стенки второго захоронения (м. 227, Судак-II) в изголовье содержал прочерченное изображение семисвечника и тюркской тамги.
4. Учитывая, что анализируемая культура является археологическим эквивалентом Крымской Хазарии второй половины X в., определенное, но не решающее влияние на ее жителей оказывал иудаизм. Этому всячески способствовали и довольно многочисленные еврейские общины полуострова, снабжавшие местное население как священными книгами, так и проводивших активную миссионерскую деятельность.
В 1996 г. археологическая экспедиция Восточноукраинского государственного университета выявила и провела стационарные исследования многослойного поселения Черниково Озеро 1, в пределах которого обнаружены погребения салтово-маяцкой культуры. Памятник расположен на песчаной дюне в пойме левого берега реки Северский Донец в 80 м севернее древнего старичного озера Черниково Кременского района Луганской области. Дюна представляет собой овальное песчаное всхолмление (50м*60м), вытянутое по линиям В-З. Ее высота над пойменной террасой около 1,5-2м. Поверхность дюны ровная, уплощенная. Внешних признаков могильных ям не прослежено.
В результате раскопок вскрыта площадь 800 м2. По стратиграфическим данным материк (светлый материковый песок) залегал в среднем на глубине 0,95 м по всей площади раскопа. Над ним находился слой серой супеси мощностью 0,3 м, сверху прослежен слой черной супеси толщиной 0,55 м, и верхний слой дерна мощностью 0,25 м.
В юго-западной части раскопа исследовано 11 погребений, впущенных в многослойное поселение эпохи неолита, энеолита, бронзы и прорезавших напластований слоев до материкового песка. Контуры могильных ям не прослеживались. Погребения совершены по обряду трупоположения, в вытянутом положении на спине в 3 случаях, скорчено на правом боку в 2 случаях и скорчено на левом боку 1 случай.
Зафиксированная глубина впуска захоронений от 0,3 м до 0,96 м. В 6 случаях умершие ориентированы на ЮЗ; в 2 — на СВ, и по 1-му — на З, ЮЮЗ, ЮЮВ. Из 12 костяков 5 принадлежало детям в возрасте от 2 до 12 лет, остальные — взрослым. Кости умерших плохой сохранности, что вызвано особенностями грунта. Пол погребенных определен анализом погребального инвентаря и вещевых комплексов, обнаруженных в могилах. У 6 костяков кисти рук находились у таза и на тазе (погребения 1, 2, 4, 5, 9, 10; на груди и у лица 3 костяка (погребения 3, 6, 7, 8).
Разнообразие ориентировок умерших объясняется сезонность их совершения. Большинство захоронений безинвентарные. Только в погребении 3 встречена керамика. Это захоронение выявлено на глубине 0,96 м. Костяк пожилой женщины находился в скорченном положении на правом боку и был ориентирован на ЮЗ. Кисти рук у лица. Под правым предплечьем находил ся [74] железный черешковый нож. Перед лицевой частью черепа найден небольшой приземистый гончарный сосудик серого цвета с раструбной короткой шейкой (Н=6 см, Дв=5 см). Орнаментирован тремя глубокими бороздками по корпусу, поверхность подлощена. За изголовьем стоял гончарный горшковидный сосуд черного цвета (Н=11 см, Дв=9 см.). Поверхность сосуда покрыта линейно-волнистым орнаментом. На дне имеется клеймо гончарной мастерской в виде круга с вписанным внутрь четырехконечным крестом.
Прочий инвентарь погребений представлен железным черешковым ножом, железным браслетом, бронзовым перстнем и изделием из главного отростка рога оленя (длина 10 см, диаметр основания 2,1 см) аналогичен инвентарю могильников салтово-маяцкой культуры в Подонцовье и Подонье.
Вещевой состав, обряд погребения на могильнике Черниково Озеро 1 позволяют датировать памятник VI1I-IX вв. и отнести к болгарскому варианту салтово-маяцкой культуры. При сравнении погребального обряда данного могильника с ямными могильниками Подонцовья и Подонья установлено, что рассматриваемый памятник имеет много общих черт с ямными захоронениями болгар.
Возможно, что различная ориентировка погребенных в болгарских могилах вместе с другими чертами погребального обряда отражала племенное деление внутри болгарских орд и так же связано с сезонными откочевками. Так ориентировка погребенных в диапазоне З—ЮЮЗ, вероятно указывает, что погребения совершены в период весенне-летних кочеваний болгар в пойме р. Северский Донец и вокруг старичных озер.
В итоге, погребальный обряд и вещевой материал могильника позволяет со отнести его с ранее изученными могильниками у станицы Богаевской (Братченко С. Н., Швецов М. Л., 1984), с. Дроновка (Татаринов СИ., Копыл А. Г., 1986), с. Нетайловка (Пархоменко О. В., 1983). Дальнейшие исследования дюнных памятников на Северском Донце позволят более подробно определить не только количественный состав болгарских могильников, но и определить основные направления сезонных кочевий.
«Червона таволга» украинских дум с сюжетом «невольники на турецкой катарге» (записи Д. И. Яворницкого, Д. И. Багалея, Вл. Антоновича, М. Драгоманова и мн. др.) внешне предстает только как орудие наказания несчастных пленников. Выразительному постоянству, с которым турецкий паша («галерный пристав, недовирок бусурманський») без дополнительных объяснений выбирает именно эту древесную породу для притеснения невольников, нисколько не противоречат физические качества древовидной таволги (Spiraea sp.), — кустарника с плотной древесиной и красной корой. Однако, было бы неверно ограничиться чисто механическими свойствами этой породы в объяснении той удивительной роли, которую она играет в фольклоре и религиозных воззрениях украинского, русского и большинства тюркоязычных народов.
Опыт ретроспекции таволжаного мотива в эпической поэзии свидетельствует о его глубочайшей древности, длительной эволюции и разнообразных заимствованиях и влияниях. Закономерному (хотя и относительно пассивному) участию таволги украинских дум в «локальном» славяно-турецком конфликте на стороне турок предшествует ее продолжительное присутствие в типологически более древнем противостоянии, причем, временами, очевидно, на противоположной стороне. Поздняя приуроченность таволги турецкому паше украинского фольклора соотносима с прозрачным именем спиреи у лужичан, едва ли непосредственно сталкивавшихся с тюркоязычными племенами после гуннского или аварского нашествия в Восточную Европу. Согласно словарю Пфуля, лужичане называют таволгу «турковской вербой».
Первые толкования многозначительных упоминаний таволги в древнейших русских былинах (таволжаные, таволжевые, поволжаные, исиоволжаные, волжаные, валженые матицы, корабельные сходни, каличьи клюки и жеребьи воинов, странников и «змееборцев» по Киреевскому, Гильфердингу и Рыбникову) ограничивались неоправданно узкой бытовой ее трактовкой. Ни К. С. Шамбинаго, ни А. В. Марков даже не отметили принципиальной невозможности изготовления из тонких таволжаных прутьев не только матицы (неразрешимая проблема, известная нартам по невыполнимому требованию Батраза), но даже и корабельных сходен. Очевидная сверхъестественная роль растения оставалась скрытой.
В былинах киевского цикла таволжаная клюка в руках Ильи Муромца оказывается главным оружием против Идолища, связываемого традицией с татарским миром. Но не менее существенным представляется конфликт Ильи не с Идолищем, побеждаемым одним ударом клюки, а с будто бы дружественным Муромцу Каликою (Иванищем, Игнатищем, Пилигримищем, Приугрюмищем и т.п.), превосходящим Илью, по его признанию, силою, но уступающим все же клюку под угрозами богатыря:
И втыкнул он клюшку волжанку |
Не менее значима по удельному весу и таволжаная сошка Микулы (Викулы) Селяниновича (Вольга и Микула), неподъемная, подобно упавшему с неба плугу скифской легенды Геродота, для всех, исключая самого пахаря. [75]
Таволга оказывается деревом обрядов перехода, определенным в этом качестве как ни одно другое растение славянского фольклора. Наряду с приведенными примерами эта функция древовидной спиреи убедительно просматривается в виде матицы гриден у «Терентия» и «Чурилы Пленковича», таволжаных жребиев путешествующего к морскому царю («Садко») и у противников «Братьев Ливиков». Кроме былины таволга (один из древнейших тюркизмов-фитонимов, заимствованных славянами,) проникла и в думу, и в историческую песню, и в духовный стих. В некоторых вариантах «Стиха об Алексафии» жители «беззаконного царства Рахлинского» не только «Метали жеребьи волшанские», но и сами именовались «мужиками волшенскими или волшанскими», что уже в отдаленные времена опубликования этих стихов рассматривалось и как искажение из «волжаные, валженые», сопоставимое с «волшанским...; ср. представителя язычества Волшана».
Выводимый таким образом из таволги Волшан славянского язычества находит интересные параллели на востоке. Связь дерева сандала с Санталом (Салтаном) калмыцкого и монгольского эпоса только предполагается, тогда как тюркскому фольклору известен могущественный герой по имени Тубылгы (казахск. таволга) — шал. Функционально этот герой подобен Калике — информатору и экипировщику Ильи Муромца, но он оказывается персонифицированным воплощением могущественного у тюрок растения. Божественный седовласый старец с тростью в руках и с приставкой — «шал», нарекающий имя герою или дающий ему оружие, известный в фольклоре многих тюркских народов, вероятно, может стать ключом к раскрытию значения не вполне понятной «шалыги подорожной», которой Илья и другие былинные богатыри побеждают сильнейших своих противников. Один из героев шорской сказки молится божку Шалыге, «носителю палки из желтой акации».
Датировка фольклорных произведений затруднена. Упоминания в поздних жанрах исторических лиц или событий дают terminus post quem только для конкретных вариантов и почти ничего для установления времени сложения. Археологические материалы могут дать даты для бесспорно документированных по контексту ситуаций культового использования таволги.
Сводки археологических находок таволги 1980—1995 гг. могут быть дополнены ярким открытием в подкурганном погребении скифского времени в раскопках К. К. Чугунова 1998 г. В заполнении могилы были найдены обработанные палочки из жимолости (Lonicera sp.) и таволги (диагнозы М. И. Колосовой). Именно в таком наборе встречаются эти растения в эпосе «Боктуг-Кириш и Хунан-Кара», где они обретают красный цвет вследствие пролития на них крови убитого богатырем врага.
Обилие таволожных подвесок-амулетов в раннесредневековых могильниках Северного Кавказа дает надежду на открытие при хорошей сохранности органики и тщательной расчистке подобных предметов из таволги (прутики-пронизки и усеченко-биконическне бусы) в материалах салтовского круга и хазарского времени в целом в степной и лесостепной зоне Восточной Европы.
Среди большого количества византийский печатей VI-XIII вв. корреспондентов Херсонеса, принадлежавшим различным должностным лицам империи, судя по публикациям, известно незначительное число моливдовулов, сохранивших топонимическое название, владельцами которых являлись представители военно-административных округов — стратеги.
Изданные моливдовулы называют: патрикия Епифания, стратега Сицилии (середина IX в.), неизвестного по имени императорского протоспафария и стратега Эллады (середина X в.), императорского протоспафария, хрисотриклинита и стратига Фессалоник Иоанна (конец X в. — первая половина XI в.).
Число печатей корреспондентов Херсона, принадлежавшие стратигам фем, может быть увеличено за счет еще трех моливдовулов из случайных находок в Херсонесе, хранящихся в частном собрании.
Заказчиком одной является неизвестный по имеди стратег фемы Армениак в ранге императорского спафария. Печать датируется серединой IX в. Найденный моливдовул является первым сфрагистическим памятником, отражающим связи муниципальной администрации Херсона в середине IX в. с руководством одной из хорошо известных провинций черноморского побережья Малой Азии.
Две печати с топонимическим указанием «Сицилия» являются новым подтверждением существования связей Херсона с регионами Западного Средиземноморья, которые стали известны на основании находок в Херсонесе сицилийского нумизматического и сфрагистического материала первой половины — середины IX в., изданного И. В. Соколовой.
При очень трудном восстановлении легенды, предположительно становится известным имя заказчика одно из них: патрикия Прокопия (?), стратига Сицилии. Как и предыдущая печать, она имеет изображение крестообразной монограммы с тетраграммой. Печать датируется второй половиной VIII в. На основании этой находки можно судить о связях Херсона с Сицилией уже во второй половине VIII в.
Второй моливдовул с указанием «Сицилия» представляет особый интерес. На его лицевой стороне [76] помещено редко встречаемое на византийских печатях сочетание многофигурной композиции (в данном случае, сцена Благовещения) и круговой надписи-обращения к божьей помощи. Заказчик печати — императорский протоспафарий Лев, исполнявший должность стратега фемы. Моливдовул является вторым экземпляром, одной матрицы, что и изданная Е. В. Степановой печать М-8262 из собрания Эрмитажа, датируемая издательницей концом X в.
Помещенное на печати топонимическое указание «Сицилия» не соответствует тому географически реально существовавшему с конца VII до начала X вв. военно-административному округу, которое подразумевает это наименование. Известно, что после захвата арабами Сицилии в 902 г., стратеги этой фемы переносят место своего пребывания в Южную Италию — Калаврию. С этого времени они чаще упоминаются как стратити Калаврии, но на своих печатях сохранят прежнее указание «Сицилия».
Анализ найденных в Херсонесе печатей представителей руководства военно-административных округов позволяет отметить, что в основном они принадлежат стратегам Западного Средиземноморья, за исключением печати стратега малоазийской фемы Армениак. При этом преобладают печати с указанием «Сицилия», что, возможно, является отражением известной политической активности военно-административного руководства этого региона.
Имеющиеся в нашем распоряжении печати представителей военно-административных округов из находок в Херсонесе свидетельствуют о важном значении средневекового Херсона в системе византийской государственности в период второй половины VIII— первой половины XI вв.
Среди исследователей прочно утвердилось представление о безусловном господстве глиняных светильников как основных осветительных приборов, которые, если и выродились к концу ранневизантийской эпохи в архаичные открытые плошки, все же продолжали доминировать и в домах, и в эргастириях, и во дворцах, и в храмах. При этом упускается из виду важное обстоятельство, позволяющее по новому взглянуть на эволюцию развития осветительных приборов в период перехода от позднеантичной к раннесредневековой эпохе. Именно в это время в повседневную жизнь греко-римского общества начинает все более широко внедряться такое известное уже с первых веков н. э. новшество как восковые свечи. Наряду со стеклянными лампадами, они существенно потеснили светильники римского типа и к VII веку способствовали полному свертыванию массового производства последних.
Позднеантичный Херсонес — ранневизантийский Херсон тоже попал в русло происходивших общих сдвигов и процессов, о чем свидетельствуют находки фрагментов осветительных приборов, которые археологи трактуют как одну из разновидностей все тех же светильников. Именно так и только так они представлены во всех имеющихся отчетах о раскопках. Оказавшись в одних комплексах с прочими светильниками, они как бы слились с ними в один фон, затерявшись в общей массе. Между тем, особенности конструкции подобных предметов не оставляют сомнений, что перед нами особый тип глиняных светильников — свечников, который бытовал в Херсонесе — Херсоне одновременно с поздними типами традиционных светильников, а возможно, и изготовлялся в одних с ними гончарных эргастириях. В отличие от формованных в двухстворчатой матрице ламп римского типа, они делались на гончарном круге в виде аккуратной тонкостенной керамической круглой плошки-подставки высотой 4,5-6 см и диаметром 9-12 см, на дне которой прикреплен прямостоящий пустотелый стержень высотой 6-7 см и диаметром 4,5-5 см со слегка отогнутым наружу венчиком горла, соединенный налепной дуговидной плоской ручкой с краем плошки (НЗХТ, инв. № 75/36713, 3/36849, 38/ 36789 и др.). Свеча вставлялась в горловину трубки, а оплавленный во время горения воск собирался в плошке-подставке, вытекая через отверстие, предусмотрительно прорезанное у самого основания трубки. Несомненно, ценным сырьем дорожили и остатки его, собрав, опять пускали в переработку.
Светильники-свечники точно такой же конструкции и очень схожих размеров, очевидно, считавшихся наиболее оптимальными, известны на древнерусских городищах ХІ—ХІІІ вв. Херсонесские образцы фигурируют в отчетах К. К. Косцюшко-Валюжинича как «лампочки византийской эпохи». Однако находки их в могиле вместе с монетами боспорского царя Савромата II и херсонесской элевтерии около 230 г. н. э., в склепе, погребальный инвентарь которого содержал херсонесские монеты 211—217 гг. н.э. и индикации с римских монет императора Гордиана III (238—244), а также в насыпи цистерны винодельни с комплексом материалом, не выходящим за пределы IV в., позволяют полагать, что как особый вид осветительных приборов они уже существовали к концу III в., получив дальнейшее распространение в последующие столетия.
Раннесредневековый Херсон жил торговыми интересами и, в частности, был хорошо известен как крупный центр реэкспортной, посреднической торговли воском. Василевс Константин Багрянородный отмечал в своем пространном наставлении сыну Роману, как будущему императору ромеев, что его подданные-херсониты [77] вступали в торговые соглашения с кочевниками, приходившими к городу, давали им «поручения», использовали для «служений» (douleias), которые те выполняли за вознаграждение в виде шелковых, льняных тканей, покрывал, лент, поясов, перца, красных парфянских кож и «других предметов, требуемых ими». Основными же товарами, поступавшими в результате этих обменных операций в Херсон, были шкуры и воск, который херсониты на своих кораблях отвозили в Романию, то есть в заморские пределы империи. По словам василевса, без ведения такой торговли город не смог бы существовать, значит, она была жизненно необходима и составляла основной источник благосостояния для многих горожан. Учитывая, что под термином «кириа» (ta keria) мог подразумеваться не только воск, но и готовая продукция из него, отлитые свечи, логично допустить переработку хотя бы части от того большого количества сырья для свечного дела, проходившего через город и его порт, местными кирулариями с целью продажи изделий на вывоз. Разумеется, экспорт готовой продукции был более прибыльным, чем поставки на рынок необработанного сырья, и едва ли местные предприниматели упустили бы такую выгодную возможность и конъюнктуру. Наряду с солью, продуктами сельского хозяйства и прочими разными, наиболее необходимыми ремесленными изделиями, свечи и здесь, очевидно, попали в число самых обиходных, самых спросовых вещей, на какое-то время став одним из основных предметов местного производства.
Среди датированных христианских храмов, известных в настоящее время в ближней округе средневекового Херсонеса на Гераклейском полуострове, большинство относится к поздневизантийскому времени. Раскопками 1997—1998гг. на юго-западных обрывах Гераклейского полуострова (мыс Безымянный) был открыт христианский храм средневизантийского периода.
Мыс Безымянный расположен между м. Феолент и м. Лермонтова с «гротом Дианы». Храм находится на оконечности мыса, являющейся самой высокой его частью; в сторону полуострова рельеф резко понижается. На перешейке мыса была построена широкая поперечная стена (10.0*1,25м), ограждавшая храмовую территорию.
Храм ориентирован по оси юго-запад — северо-восток. Его отличают небольшие размеры (5,5*3,5 м по центральным внутренним осям), трапециевидный в плане наос, эллипсовидная апсида, заглубленный относительно дневной поверхности пол (внутрь наоса вели четыре ступеньки). Стены храма различной толщины: от 0,5 до 0,8м, построены насухо, без перевязи. Внутренняя поверхность стен была покрыта белой штукатуркой, следов фресковой росписи не обнаружено. Пол был глиняный с небольшим повышением уровня к алтарю, субструкции или специальной подсыпки не было. Стены стояли непосредственно на полу, без фундамента. На стыке продольных стен и апсиды с внешней и внутренней стороны прослеживаются выступы, но они настолько незначительны, что вряд ли их можно рассматривать, как усиление конструкции, призванной гасить распор арки. Скорее всего, они просто зрительно подчеркивали переход от стены к апсиде. Исходя из этого можно предположить, что апсида была перекрыта четвертью шатра по деревянным наклонным стропилам, опирающимся на основной коньковый прогон. Перекрытие конхой, вероятно, оказалось слишком сложным для строителей. О примитивности строительной технике свидетельствует также несимметричное решение углов юго-западной стены. Обращает на себя внимание отсутствие могил внутри и вокруг храма, «что не типично для крымско-византийских церковных комплексов этого времени».
Археологический материал средневекового периода, встреченный при раскопках, малочисленен, но хронологически однороден. Он укладывается в рамки второй половины ІХ — Х вв. Это фрагменты высокогорлых кувшинов с черным смолением на внутренней поверхности, фрагменты сосудов, украшенных зоной концентрических линий и линейно-волнистым орнаментом, фрагменты лощенного кувшина, орнаментированного наколками и красноглиняного горшочка с пальцевым вдавлением у основания ручки. Среди материала значительно преобладала кровельная черепица, встреченная в большом количестве в слое каменного завала и на полу храма.
Подводя итоги, отметим, что при строительстве храма использованы приемы, характерные для строительной техники пришлого, осевшего на землю хазаро-болгарского населения, имеющие аналогии среди крымских памятников ІХ—Х вв. Этой дате не противоречит и керамический материал, найденный при раскопках. [78]
Озерянська чудотворна Ікона Божої Матері, особливо шанована серед православного населення Слобожанщини, вважалася заступницею. За легендою — знайдена в полі, поблизу села Озеряни, що в 3 км від міста Мерефа, під час татарських нападів на Україну в XVII ст. Один із мешканців села косив траву в лузі поміж двома горами і раптом почув людський стогін. Нахилившись вниз, він побачив половину священного зображення на кінці коси, а другу половину образу і перед нею палаючу свічку — біля кореня липи, яка там росла. Косар, взявши половинки цієї Ікони, заніс в свою хату, склав її і поставив на покуті, а потім помолився, залишивши роботу. На другий день вранці він не побачив свеятині в хаті, бо вона була там, де знайшлася напередодні. Згодом в Озеряні була побудована церква, а на самому місці явлення чудотворної Ікони з'явилося джерело цілющої води.
На протязі XVIII ст. Озерянська Ікона перебувала в Озерянській пустині, в Курязькому, Покровеькому, з 1797 р.знову в Курязькому монастирях. Хресні ходи з Іконою були надзвичайно урочисті. Вони відбувалися: з 1843 р. в жовтні та квітні (Ікону переносили з Курязького до Покровського монастиря), з 1863 р. в червні (з Курязького монастиря до с.Озеряна). Постійно Ікона знаходилася влітку в Курязькому, взимку в Покровеькому соборі. Чудотворна Озерянська Ікона зникла в 20-30 роки XX ст.
На Харківщині зараз існує 4 Озерянських храми: в Свято-Покровеькому монастирі, на вул. Полтавський шлях в м. Харкові, в селі Озеряни і в селищі Буди Харківського району.
Селище Буди одне із старіших на Слобожанщині. Про нього пише преосвященний Філарет в «Истори-ко-статистическом описании Харьковской епархии». Ніхто не пам'ятає, чи була в Будах церква до 1902 р. Із розповідей літніх людей відомо, що мешканці села ходили до церкви Святої Катерини в Комарівку. Засновник Будянської фаянсової фабрики російський капіталіст М. С. Кузнецов був із старообрядців. В 80-ті роки XIX ст. він привіз на Україну з Підмосков'я багато фахівців, для яких на території фабрики збудував старообрядчеську церкву. Згодом, адміністрація фабрики запропонувала волосній владі збудувати християнську церкву в центрі села. Невідомо чому, але Миколаївський храм був збудований на кошти товариства М. С. Кузнецова в 1902 р. не там, а в новій частині села, де мешкали в основному росіяни.
Будяни майже сторіччя святкують дні явлення Озе-рянської чудотворної Ікони. Напевно І перший хресний хід Із Куряжа до Озерян пройшов через Буди. В 1930 р. Миколаївський храм було закрито.
12 листопада 1991 р. високопреосвященний Никодим освятив в Будах храм на честь Озерянської Ікони Божої Матері.
В ходе этнографической экспедиции Донецкого областного краеведческого музея в 1993 году было обследовано с. Новотроицкое Волновахского района Донецкой области. Выбор места был связан с тем, что данное село представляет большой интерес в плане особенностей формирования населения (смешение украинского, русского и цыганского компонентов), своеобразных условий заселения и синтеза различных культурных влияний. Что касается времени основания села, то о точной дате образования Новотроицкого, в документах данных нет. Однако, воспоминания старожилов (данные из архива музея села), говорят о том, что годом основания села можно считать 1824. На их памяти было четыре переселения. 1-я партия переселенцев (43 семьи) — в 1824 г. прибыла из с.Троицкого Таганрогского округа; 2-я (70 семей) — в 1830 г. из Харьковской губернии; 3-я [78] (22 семьи) — 1834 г. из Полтавской губернии Любинского уезда, села Середне; 4-я (8 семей, поляки) —в 1840 г. из Киевской губернии.
Очевидно, кроме массовых переселений, в эти места прибывали беглые крепостные крестьяне из Центральной России или других мест. Таковыми, например, могут быть предки жителей с фамилией Коваленко, которые до сих пор по уличному называются «Россия».
В литературных источниках есть и иная дата основания — 1773 г. В подтверждение этой даты можно отнести следующую легенду, которая бытует в селе до сих пор. Согласно ей, село основали солдаты, участвовавшие в русско-турецкой войне (1768-1774). За боевые заслуги командующий Г. Потемкин пожаловал особо отличившимся бойцам земли на незаселенной территории Приазовья. О возможности более раннего основания поселения также свидетельствует наличие обломков каменных надмогильных крестов на кладбищах села. Некоторые детали этих крестов имеют сходство с крестами Северо-Западного Причерноморья конца XVIII в.
Новотроицкое имеет еще и название «Середнє». Из архивных и других источников известно, что названия Новотроицкое и Середнее бытовали параллельно, и оба фигурировали в официальных документах. Видимо, каждая из групп поселенцев желала на новом месте закрепить свое название, чтобы сохранить связь с покинутой родиной.
По свидетельству старожилов, крепостным село не было. Селились переселенцы кто где хотел до приезда 3-й Полтавской партии, после чего, видимо, начали вводиться какие-то правила поселения, предполагавшие застройку в основном по правому берегу речка Сухая Волноваха (теперь ул. Ленина).
Есть еще один интересный факт. На одном из кладбищ (их всего пять) стоит памятник-крест, который воздвигнут над могилой одного из первых поселенцев, выходца из с.Троицкое, Гончара Петра. У его сыновей — Григория и Федора — были ставки, а над ними водяные мельницы. В селе до сих пор живет потомок Гончара — Гончар Кондратий Акимович, 1898 года рождения, который, в свою очередь, любезно поделился информацией, связанной с историей села. Таким образом, могила Гончара подтверждает существующие документы о возникновении села, датированного началом XIX в.
В целом процесс заселения села Новотроицкое, по всей видимости, типичен для Донецкого Кряжа. Дальнейшее комплексное исследование указанного села, а также близлежащих населенных пунктов заселенных, в основном, переселенцами из Харьковской, Орловской, Курской, Полтавской, Черниговской губерний в первой половине XIX в., поможет дать более четкую картину истории заселения данного региона.
Інтерес до проблем початкової народної освіти зростає у процесі перебудови всієї системи. Основними джерелами у даному питанні є документи Державного архіву Харківської області, доповіді повітовим земським зборам Ф. А. Павловського, Журнали Харківського губернського та повітових зборів, а також статистичні збірки: «Начальное народное образование Харьковской губернии» за 1908—1915 pp.
Інтенсивність процесу створення початкових навчальних закладів підвищується саме у 60-ті pp. Якщо у 1820р. у Харківському повіті була створена 1 школа, у 40-х pp. — 5, то у 60-ті pp. їх вже було відкрито 32.
На початку 70-х pp. XIX ст. налічувалося вже 39 шкіл з кількістю учнів 1923, що було близько 50 учнів в середньому в кожній школі. У 1870 р. земство Харківського повіту витрачало на підтримку народних шкіл близько 3000 крб.
Згодом інтенсивного розвитку набуває громадська ініціатива. Школи у цей період відкриваються за рахунок земства і громади (46,1%), попечителів (5,1%), іноді за рахунок попечителя і попечительства, попечительства і земства, попечителя і громади та за участю батьків.
У Харківській губернії у 1881 р. на народну освіту земства витрачали 13958 крб. 19 коп., у той час як тільки мирські витрати громади становили 15450 крб.
В цей час (1875—1880 pp.) більше виявляється тенденція приватної ініціативи окремих осіб. І. Чурилін, Шаботинський, М. Алексеев, П. Хрущов та В. Кривошеєв у процесі діяльності училищ підтримують їх на власні кошти. Інші надають опалення взимку (Д. Голіцин) чи щорічно вносять суми у розмірі 150-200 крб. (І. Шаховський).
У 70-80-х pp. питання початкової освіти набувають підтримку селян. Так, у 1877р. земство у Богодухові асігнувало на народні школи 2000 крб, селяни — 4000 крб.
З 80-х pp., а ще більше з 90-х pp. земства починають обладнувати школи, сплачувати усю платню вчителям.
Великої інтенсивності набуває у перші роки XX ст. створення початкових навчальних закладів(училищ). Так, у 70-ті, 80-ті, 90-ті pp. було створено по 11 навчальних закладів, а у період 1901—1909 pp. — 35. Поряд з посиленням земства, продовжують свою діяльність попечительства. У Харківському повіті у 1912р. найбільш діяльними виявили себе Н. Філонова, О. Жмудський, кн. О. Святополк-Мирська, А. Квітка та ін. [79]
У 90-х pp. спостерігаємо зростання розмірів внесків земства та відносне зменшення сум грошової підтримки з боку приватних осіб порівняно з 70-ми pp., атакож у період 1909—1915 pp. — поступове падіння внесків громад.
Отже, у цей період земство та громадськість були зацікавлені у створенні сільських навчальних закладів, зміцнювалися тенденції попечительства, допомагаючи визначитися значній кількості навчальних закладів.
Среди археологического материала поселений юга Слобожанщины втор. пол. XVII — XVIII вв. отдельную категорию находок составляют предметы христианского культа, представленные нагрудными крестами и иконками.
До 40 крестов было найдено при чистке земснарядом русла реки Казенный Торец в районе старой части г. Славянска. Они происходили с небольшого участка, где при подрезке берега, вероятно, было разрушено кладбище. Вместе с крестами среди находок присутствовали монеты Елизаветы — Павла I. Абсолютное большинство вещей из этой коллекции относилось к одному типу: четырехконечный крест с широкими прямыми лопастями, несущий на себе изображение Голгофского креста с предметами Страстей Христовых; другая сторона занята строчной надписью.
Четырехконечный крест с узкими прямыми лопастями и гравированным двусторонним изображением был найден на Цареборисовском городище. О его ранней датировке (скорее всего, перв. пол. XVII в.) свидетельствует как ранняя дата памятника, так и палеографические особенности надписи.
К ранним находкам (1670—90-е гг.) относится крест с процветшими концами, обнаруженный в пом. №4 под меловой скалой Святогорского монастыря. Такая его датировка обусловлена хронологическими рамками существования пом. №4.
Крупная коллекция происходит с поселения Казачья Пристань (1684—1740-е гг.), расположенного у места слияния рек Казенный Торец и Северский Донец. Здесь было найдено две иконки, нагрудная фигурка и 18 крестов. Более 50% последних относятся к одному типу, представляющему четырехконечный крест с тонкими узкими лопастями,, несущий на лицевой стороне рельефное изображение Голгофского креста с копьем и тростью, а на оборотной — надпись. Усложненный вариант креста такого типа имеет четыре луча, выходящих из средокрестия. Предмет, идентичный описанному, найден в слоях XVII в. Измаила, а близкий по форме имеется в собрании РЭМ (XVIII в.). Преобладание данного типа крестов в Казачьей Пристани свидетельствует, что наивысший пик его бытования приходится на рубеж XVII—XVIII вв. Показательно, что в хронологически более поздней Славянской коллекции данный тип отсутствовал.
Из других типов крестов в Казачьей Пристани найдены следующие. На двух крестах, один из которых имеет сложную форму, на Голгофском кресте изображена привеска — цата. Два абсолютно идентичных креста с овальными расширяющимися на краях лопастями несут на себе рельефное изображение Распятия в центре и фигур святых на краях лопастей. Один из них был найден в пом. №4 вместе с полушкой образца 1718 г. Один из крестов был вырезан из бронзовой пластины с последующей проработкой рисунка пуансоном.
Согласно мнению И. К. Свешникова, широкое распространение на Украине обычая носить нагрудный крест падает на втор. пол. XVIII в., и связано с русским влиянием. Описанные нами предметы также имеют параллели среди аналогичных русских древностей, но датируются более ранним периодом. Не следует исключать возможности местного изготовления части этих предметов уже во втор. пол. XVII в. Обращает внимание и территория распространения крестов в Подонцовье: абсолютное большинство их обнаружено на правом берегу Северского Донца, где располагались укрепленные населенные пункты, более подверженные всевозможным этническим и культурным влияниям. В то же время, на кладбище у оз. Москвино (левый берег Северского Донца), датируемом монетами второй половиной XVIII в., ни в одном погребении крестов обнаружено не было.
Раннее по отношению к другим землям Украины распространение обычая носить нагрудный крест на юге Слобожанщины не является исключительным явлением. Данная территория — пограничье между землями Войска Запорожского, Войска Донского и Русского государства являлась передаточным звеном, через которое распространялись на соседние земли этнические и культурные влияния.
Советская система оставила после себя несколько энциклопедических изданий, которые но праву могут считаться лучшими достижениями этого жанра в XX веке. Среди них — блистательное созвездие нескольких изданий БСЭ и МСЭ. Достаточно сказать, что третье издание БСЭ было переведено на английский, греческий и ряд других языков.
Советские энциклопедии опирались на солидный опыт дореволюционных российских энциклопедических [80] изданий, которые в конце XIX — начале XX вв. стояли на уровне лучших аналогичных европейских изданий. Первые изданий БСЭ и МСЭ — наименее заидеологизированные, с одной стороны, явным образом продолжали предшествующую традицию, а с другой стороны, — несли новые знания, по-новому расставляли акценты, строились с иных методологических позиций. Вместе с тем, вклад каждой из них в отдельные разделы знаний еще не обобщен и не про анализирован должным образом. Эти издания, в силу различных причин, уже к середине 30-х гг. стали подвергаться резкой, порой незаслуженной критике. Вот как, например, оценивалась МСЭ в статье К. Потапова «Большие изъяны Малой энциклопедии» (Правда. — 1936. — 7 июля):«...тираж второго издания далеко не удовлетворяет огромного спроса. Однако еще более не удовлетворяет читателя само содержание энциклопедии».
Нас интересует, конкретно, краеведческий материал на страницах МСЭ (1 и 2 издания). Даже беглого взгляда на эту энциклопедию достаточно для того, чтобы увидеть, что краеведение и все то, что связано с «демократической» историей получило самое сочувственное отражение на ее страницах. Это весьма симптоматично. Великая предшественница советских энциклопедий — Французская энциклопедия XVIII в. — подготавливала революцию во Франции, советские энциклопедии подытоживали революцию в России.
20-е-начало 30-х гг. были периодом небывалого подъема краеведения в СССР и МСЭ чутко зафиксировала это. Прежде всего, в духе своего времени, энциклопедия относит краеведение к географическим наукам (в узком смысле термин «краеведение»). Широкая точка зрения — всестороннее изучение своего района —также нашла отражение в МСЭ. Энциклопедия отмечает, что «краеведение базируется, главным образом, на работе местных исследователей...» (Т. 4. — Стб. 282). Краеведение понимается как комплексная дисциплина, всесторонне исследующая край, т.е. включающая естественно-историческую, археологическую, этнографическую и другие точки зрения на него. К краеведению тесно примыкает народоведение (этнография). Этнографию МСЭ понимает как особую отрасль истории (см. МСЭ. — Т. 10. — Стб. 343), имеющую «при общем с ней предмете изучения и методологии особые технические приемы, заключающиеся в непосредственном наблюдении конкретных человеческих обществ и отдельных культурных явлений» (Там же). Ленинградская дискуссия (1929 г.) этнографов СССР привела к отказу от использования термина «этнология» как буржуазного суррогата обществоведения, поэтому в МСЭ за этнологией закрепилась сугубо отрицательная точка зрения (Там же, Стб. 344).
Изучение энциклопедических статей дает возможность в сжатой, но максимально емкой форме составить представление о предмете в ту или иную историческую эпоху. В данном случае, речь идет о пред метах краеведческого круга. Это тем более важно, что потребителями информации МСЭ были миллионы людей.
М. Ю. Шаповал — один із засновників Української партії соціалістів-революціонерів і її лідерів упродовж кількох десятиліть, міністр у складі українських урядів у роки революції, визначний діяч еміграції в 20-30-і pp. — в молоді роки був тісно пов'язаний з Харківщиною. Саме тут відбулось прилучення його до українського руху, формування основ національної свідомості, ідейно-політичного світогляду.
Уродженець Катеринославщини М. Ю. Шаповал уперше прибув на Харківщину для навчання в Новоглухівській школі лісництва Куп'янського повіту, яку закінчив у 1900 р. Після нетривалої роботи на. Полтавщині він у липні 1901 р. перевівся до Маяцького лісництва Ізюмського повіту. Тут познайомився з О. І. Макаренком, який разом з М. І. Міхновським кількома місяцями пізніше заснував Українську народну партію. Зустрічі з ним кардинально змінили світосприйняття 19-річного Микити і, за його власним висловом, «були святами українського і революційного почуття». О. І. Макаренко залучив його до Революційної української партії, а пізніше —до УНІЇ, познайомив з М.І.Міхновським.
Протягом 1902—1903 pp. М.Ю.Шаповал жив у Харкові, Тимченкових хуторах біля Мерефи, Балаклії. У школі лісництва створив свій перший український гурток, у якому, зокрема, брали участь О. Мицюк та С. Гейко. З часом М. Ю. Шаповал, не пориваючи з РУП, все більше схиляється до есерівської ідеології, але з виразним національним забарвленням. «Я був тоді максималістом соціально-революційним і національним», пізніше охарактеризував він свій тогочасний світогляд. Перебуваючи на військовій службі, влітку 1904 р. в таборах під Чугуєвом організував гурток солдатів, з якими поширював літературу РУП. Восени 1904 р. вступив до Чугуївської військової школи, і в жовтні став учасником сумнозвісної спроби висадити в повітря пам'ятник О.С.Пушкіну в Харкові. У Чугуєві заклав один з перших гуртків українських есерів (А.Товкачевський, Федоренко та ін.).
Після закінчення військової школи (квітень 1906 р.) був направлений у полк, з яким відбув до Польщі. За революційну діяльність, як неблагонадійний, був звільнений з армії. У 1907 р. вступив до Харківського університету вільним слухачем. Та лекції навіть таких авторитетних і не байдужих до українського питання [81] професорів, як Д. І. Баталій і М. Ф. Сумцов, не кажучи вже про інших, його не задовольняли. Він відчував лише, як писав згодом, «розчарування «українськими вченими» і внутрішній гнів проти мертв'яків». Був активістом Української студентської громади, членом її президії. Але непростий характер і своєрідні погляди на національну справу створювали грунт для конфліктів. Колишні однодумці з УШІ звинувачували його за роботу в Польщі в «зраді України». Загострились стосунки з головою студентської громади К.Товкачем, якого М.Ю.Шаповал називав «революційним попом». Все це у поєднанні з загальними несприятливими умовами
(політична реакція, занепад визвольного руху, суспільна депресія) стимулювало відхід від активної політичної діяльності. М. Ю. Шаповал береться за літературну творчість, стає дописувачем української преси. З допомогою проф. М.Д.Пильчикова, який дав 100 карбованців, видрукував свою першу поетичну збірку «Сни віри» (наклад брошури був конфіскований за революційний зміст). Брак коштів змусив його залишити університет, а разом з тим— і Харків. У 1908 р. М.Ю.Шаповал був уже в Києві. Харківський, багато в чому визначальний, період його життя скінчився.
За даними перепису 1920 р. в Харківській губернії проживало 3350 німців, що свідчить про значне скорочення чисельності цієї національної меншини порівняно з 1916 роком (9196 чоловік). До цього призвели події революційної боротьби, громадянської війни і невпевненість німецького населення у майбутньому, а також значні територіальні зміни, за якими частина населених пунктів опинилася у складі сусідніх губерній. Загалом, протягом двадцяти років німецькі колонії пережили чимало змін у належності до сільрад, волостей, повітів, округів і губерній, що, зрозуміло, не зовсім позитивно впливало на життя колоністів. Значного удару зазнало колоністське землеволодіння. У лютому 1919 р. почали організовувати комуни і артілі в маєтках заможних німців-землевласників (в Сергіївській волості в маєтках Міллера, Судермана, Федерау тощо). Колишні господарі допускалися до складу артілей, якщо місцевий виконком розцінив їхнє ставлення до радянської влади як «доброзичливе». Іноді мешканці сусідніх з німецькими господарствами населених пунктів використовували привід утворити комуну, щоб розкрасти майно, не збираючись зовсім працювати. Одночасно відбувається відрізка землі у німецьких колоній, як «явочним порядком», так і за розпорядженнням місцевого керівництва. Протягом липня-серпня 1921 р. із землі колонії Наумовка передали Василівському сільському товариству 100 дес; від землі колонії Погонівка Некремінській волості відрізали 546 дес; у колонії Беззаботівка відібрали 28 дес. землі тощо. Іноді землеволодіння німецьких колоній в Україні скоротилося майже удвічі порівняно з 1914 роком. Це при тому, що німці завжди прагнули мати не менш 50-100 дес. на господарство і ніколи не «дробили» земельні ділянки між синами.
Також не радісно для німців-колоністів завершилася справа з промисловими підприємствами, що були розташовані як у колоніях, так і в інших селищах та селах Харківщини. Всі вони, навіть дрібні, були націоналізовані і здавалися в оренду. Ці реформи нагадували німцям нещодавні події, коли вони втрачали майно і землю — політику «боротьби з німецьким засиллям», яку проводив царський уряд під час першої світової війни. Радянська влада «додала» продрозкладку, голод 1920—1921 pp., утиски у сфері релігії, обмеження у громадянських правах.
Обстеження німецьких колоній Харківщини у 1924—1925 pp. виявило сильне бажання колоністів емігрувати до Америки. Уряд був змушений вживати термінових заходів, щоб загальмувати цей процес. Було створено німецькі національні сільради в Барвінківському районі (Рижовську та Григорівську (пізніше ще одну - Нестеліївську), відкрилася 7-річна школа для колоністів, було усунено «ненормальності» при нарахуванні податків, також дещо посилили охорону майна колоністів від кримінальних елементів, на що німці постійно скаржилися. Почали і повертати «відрізки» колоніям, але іноді вже запізно. У 1925 р. з державного фонду було передано колонії Рижове 335 дес, колонії Наумовка — 100, колонії Григорівка — 152 дес, атакож вирішили передати колонії Нова Петрівка 125 дес. Але німці з Нової Петрівки вже виїхали до Америки, тому землю передали комуні «Нова зоря». Проте основна маса колоністів поки що вирішила залишитися: цьому сприяли як політика уряду, що спричинила деяку економічну лібералізацію у сер. 20-х pp., так і розповіді тих, хто їздив до Південної Америки «на розвідку», що малювали не дуже приваблюючу картину.
Обстеження німецьких колоній Харківщини показало, що тенденції до еміграції вже не такі сильні, як у пер. пол. 20-х pp. Також оглядачі відмічали високий рівень господарювання колоністів, чудові сади, племінну худобу, що мала відзнаки на виставках тощо. Вражав і рівень освіти колоністів, порівняно з іншим сільським населенням, причому у школах вчилися як німецькою, так і російською мовами.
Колоністи чинили впертий опір всім спробам колективізувати їхні господарства. Після хлібозаготівельної кризи 1928 р. уряд вдався до надзвичайних [82] заходів, обкладаючи тих, хто не бажав вступати до колгоспів, надмірними податками, а після відмови їх сплачувати — конфісковували і продавали майно. 1929 рік став для німецьких колоністів переламним, коли все, що створювали покоління, буде знищено політикою Сталіна. Навіть органи ДПУ визнавали, що колективізація призвела до руйнування виробництва колоністів. Вони продавали худобу, майно, вивозили і ховали коштовні речі, їздили до німецького консула щодо іміграції з СРСР. Проти заможних колоністів здійснювали арешти. Наприклад, в Ізюмскому окрузі під час посівної кампанії 1928—29 рр.було заарештовано до 40 «куркулів», до 20 заможних середняків та 10 чоловік бідняків з «антирадянським минулим». На початку 30-х років німецькі колонії як форма організації і господарства припинили існування.
Поява упродовж останнього десятиліття масивів матеріалів козацьких часів, які щороку поповнюються новими надходженнями, спричинила нагальну потребу в їх вичерпній систематизації. І якщо наймасовішим археологічним матеріалом є кераміка, то передовсім відчутна потреба у систематизації всіх наявних даних про основні типи гончарського посуду тих часів, його конструктивні частини, і насамперед — даних про орнамент.
В основу пропонованих класифікацій покладено три складові частини орнаментації гончарського посуду Полтавщини XVI—XIX ст.: 1) елемент орнаменту; 2) орнаментальна смуга; 3) загальна композиційна схема орнаменту посудини.
Під елементом орнаменту розуміємо ті менші складові орнаменіу, які мають відносно самостійне значення (риска, кривулька, «квітка» тощо). Частини елементу орнаменту не розглядаються у відриві від самого елементу (наприклад, «пелюстка квітки» не розглядається відірвано від самої «квітки»). Елементи орнаменту можуть бути одиночні (хрестик і т.д.), так і являти собою орнаментальний ряд. Крім того, один і той самий тип елементу може в одному місці утворювати ряд елементів (суцільний або ж із розривами через певні інтервали), а в другому — бути одиночним елементом.
Орнаментальна смуга — це подовжні елементи або ряд чи кілька паралельних рядів елементів, обмежені з двох сторін лініями. Паралельні ряди, які складаються із однакових або різних типів елементів, можуть поєднуватися між собою в будьяких комбінаціях. Складовою частиною орнаментальної смуги є елемент орнаменту.
Загальна композиційна схема орнаменту посудини складається з орнаментальних смуг, окремих елементів та рядів елементів, які не стали орнаментальними смугами.
Для елементів орнаменту і орнаментальних смуг розроблено окремі класифікації для кожної окремої техніки орнаментування, незалежно від того, на яких видах посуду дана техніка застосовувалася. Техніки орнаментування, близькі за характером (ритування та вдавлення; ангобування ріжком і ложкою та їх різновиди — фляндрування, контурування тощо) згруповані в спільні класифікації. В окремі класифікації виділено ритування та вдавлення по краю вінець горщиків і — орнаментальні ряди, відтиснуті коліщатком.
Для загальних композиційних схем орнаментації посуду розроблено окрему класифікацію для кожного виду посуду (горщик, миска, макітра, глечик тощо). Крім того, передбачено можливість для подвійної класифікації композиційної схеми орнаменту деяких видів посуду (вигляд горщика збоку — вигляд горщика зверху; вигляд миски внутрішній — вигляд миски зовнішній). Для принципово різних технік орнаментування одного й того самого виду посуду (ритовані миски; ангобовані ріжком миски і т.д.) розроблена окрема для кожної техніки класифікація композиційних схем.
За умови введення достатньої кількості типів і їх варіантів ці класифікації орнаменту, безумовно, дадуть можливість безпосередньо під час розкопок опрацьовувати значно більший обсяг пізньосередньовічного керамічного матеріалу з Полтавщини.
Техніки орнаментування посуду з Полтави: ангобування пір'їною, ангобування ріжком і ложкою, ритуван -ня, відтискування (коліщатком, штампом), пальцеві вдавлення. Нанесення ангобу пір'їною зустрічається практично на всіх видах посуду Ріжком і ложкою ангоб наносився на миски у вигляді підполивного й безполив-ного малювання. Ритування зустрічається на багатьох видах посуду. Відтискування й пальцеві вдавлення трапляються в основному на горщиках.
Кольори, які застосовувались для ангобування пір'їною — у XVII — першій половині XVIII ст. червоно-коричневий, з середини XVIII ст. до нього додається білий для проведення ліній. В XIX ст. домінує коричневий колір, як допоміжний, застосовується білий колір, і для проведення смуг інколи використовується червоний. Орнамент XVII — першої половини XVIII ст. одноколірний, з середини XVIII ст. він поступово стає двоколірним, у XIX ст. з'являється триколірний.
Кольорова гама мисок, ангобованих ріжком і ложкою, значно ширша. Окрім природних кольорів глин (червоний, білий, рудий тощо), використовувались також фарби на основі мінеральних барвників (зелена, синя, яскраво-жовта, чорна і т.д.).
Лінії, кривульки, крапки, риски фіксуються практично протягом майже усього оглядуваного часу. Широкі мазки з'являються на горщиках XIX ст. Кручені [83] лінії і гребені зустрічаються на одноколірних горщиках XVII — першої половини XVIII ст. Хрестик виявлено на глечику XIX ст.
Кружальні ряди «карлючок» і «клинців» при погляді на посудину згори виявляються солярними знаками.
Більшість елементів, смуг і схем мисочних орнаментів з'являються у XVIII ст. На мисках з Полтави другої половини XVII — першої половини XVIII ст. є незвична техніка орнаментування — накапування поливою. Такі «ляпки» зеленою поливою на теракотовій поверхні служать виключно для оздоби миски, тоді як традиційно полива використовувалася лише як водонепроникне покриття поверхні виробу.
Таким чином, орнаментація гончарських виробів з Полтави дозволяє виокремити з неї порівняно значну кількість типів елементів, смуг і композиційних схем. Сам же принцип поділу гончарського орнаменту на елементи, смуги і композиційні схеми може бути використаний і при вивченні орнаментики гончарського посуду інших міст і регіонів козацької доби. [84]
*) В книге «103». HF.
1) в сборнике “XVIII”. HF.
2) в сборнике “XVIII”. HF.
[3] так в сборнике. HF
[4] так в сборнике. HF.
[5] так в сборнике. HF.
Написать нам: halgar@xlegio.ru