Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

К разделам: Причерноморье | Кавказ | Россия | Научная жизнь Министерство образования Российской Федерации Армавирский Государственный педагогический институт Кубанский Государственный университет Археология, этнография и краеведение Кубани Материалы IX краевой межвузовской аспирантско-студенческой конференции Под редакцией В.Б. Виноградова и И.И. Марченко Армавир — Краснодар 2001 Составление и компьютерная верстка преподавателя кафедры РСИД, аспиранта А.Л. Пелиха Тематика публикуемых материалов — археология, этнография и краеведение Кубани — представляет интерес для всех, кого волнует прошлое нашего многонационального края как органической части единой Российской Федерации ISBN 5-93750-036-9 Фото на обложке: Духовно-патриотический мемориал «Фортштадт» в окрестностях г. Армавира OCR OlIva {3} – конец страницы.

От редакторов

Очередная IX краевая межвузовская аспирантско-студенческая конференция "Археология, этнография и краеведение Кубани" организована Армавирским государственным педагогическим институтом и Кубанским госуниверситетом при участии представителей Краснодарского государственного университета культуры и искусств (КГУКИ), Карачаево-Черкесского института гуманитарных исследований (КЧИГИ), Славянского филиала АГПИ, а также ряда городских и сельских общеобразовательных школ и гимназий Кубани. Тематика представленных на неё работ охватывает весьма протяженный период времени — от эпохи бронзы (II тыс. до н.э.) до первой половины XX в. Доклады и сообщения молодых исследователей сгруппированы в археолого-этнографической и историко-краеведческой секциях. Весьма отрадно отметить, что многие из представленных в сборнике работ написаны активными участниками предшествующих конференций 1993—2000 гг.

Предлагаемые тезисы докладов и сообщений подготовлены, в основном, начинающими исследователями под научным руководством профессоров В.Б. Виноградова, С.Л. Дударева (АГПИ), В.Н. Ратушняка (КубГУ), Б.А. Трехбратова (КГУКИ), доцентов И.И. Марченко, О.В. Матвеева (КубГУ), В.Е. Науменко (КГУКИ), Б.В. Виноградова (СФ АГПИ), Е.И. Нарожного, С.А. Головановой (АГПИ), преподавателя М.Ю. Лунева (КубГУ). Похвально, что растет число совместных преподавательско-аспирантско-студенческих публикаций. Эго достойный пример разных способов воспитания научной смены!

Как и всегда, общий уровень представленных материалов различен, но, в целом, достаточно высок. Среди них есть работы постановочного характера, но в большинстве своем — это конкретные этюды достаточно самостоятельного свойства, проливающие свет на слабо изученные стороны местного исторического процесса. Как и обычно, интерес молодых регионоведов концентрируется на вопросах истории и культуры не только давнишнего полиэтничного населения Кубани и Восточного Причерноморья, но и на тех ее современных народах и этнических группах (русские, украинцы, кубанские казаки, адыгейцы, абазины, ногайцы, армяне и др.), которые определяют специфику местной истории последних столетий, вплоть до сего дня.

Откровенно дискуссионный характер ряда выступлений выдает похвальные смелость и увлеченность авторов, их склонность к критическому осмыслению научного наследия предшественников, что, собственно, и является основой развития любой науки. Заслуживает одобрения демонстрируемый интерес к тематике, интегрирующей различные гуманитарные дисциплины, к персоналиям именитых людей Кубани.

Приятно отметить, что целый ряд студентов — участников прошлых конференций — стали аспирантами и соискателями, кандидатами исторических наук, доцентами и научными руководителями нынешних студентов (см. сведения об авторах). Этот сложившийся опыт научного становления новых кадров в историческом регионоведении Кубани весьма полезем, перспективен и поучителен. Он достоин дальнейшего развития и совершенствования в следующем тысячелетии, в которое мы и вступаем.

Проведение данной конференции планируется в г. Краснодаре весной 2001 года.

В.Б. Виноградов, зав. кафедрой РСИД АГПИ, академик Международной академии информатизации и Академии истории и политологии,
Заслуженный деятель науки Российской Федерации, Кубани и Чечено-Ингушской АССР, профессор, доктор исторических наук.

И.И. Марченко, директор Кубанского центра археологических исследований КубГУ, доцент, кандидат исторических наук. {3}

I. Археолого-этнографическая секция

Виноградов В.Б., Марченко И.И.
Патриархи кубанского краеведения

Минувший год в кубанском краеведении ознаменовался двум юбилеями: 90-летием со дня рождения Григория Титовича Чучмая (он совеем немного не дожил до этого события) и 80-летием Николая Ивановича Навротского — старейших корифеев и подвижников изучения прошлого Кубани.

Г.Т. Чучмай — уроженец станицы Лабинской (ныне г. Лабинск) — прожил интересную, насыщенную многими событиями жизнь старейшего в крае историка-архивиста, кандидата исторических наук, краеведа-публициста и знатока местной топонимии. Кроме сотен статей и очерков в кубанской прессе, он участвовал в подготовке ряда изданных сборников документов и материалов, в том числе "Хрестоматии по истории Кубани с конца XVIII века до наших дней", стал одним из авторов изданной дважды книги по истории Краснодара и автором книги по истории своего родного города Лабинска. Многолетним венцом его деятельности стал объемный труд "Тайна географических названий", второе издание которого вышло в Краснодаре в 2000 г., встретив исключительно доброжелательный, благодарный прием со стороны читающей общественности. Без использования научного наследия Г.Т. Чучмая сегодня невозможно представить себе проникновение в прошлое народов Кубани.

В добром здравии встретил свое 80-летие Н.И. Навротский — армавирский археолог и краевед, вписавший яркие страницы в дело изучения древностей Средней Кубани. Он — один из создателей экспозиции и фондов городского краеведческого музея, исследователь нескольких выразительных памятников от эпохи бронзы до позднего средневековья; автор не одного десятка ценных научных публикаций и статей в изданиях не только региональных, но и академических, столичных.

Сегодняшнее состояние археологических изысканий в широкой округе г. Армавира во многом базируется на тесном сотрудничестве современных специалистов с Н.И. Навротским, о чем свидетельствует его место, в частности, в делах и планах армавирской кавказоведческой Школы, концентрирующейся в местном госпединституте. Опытный, увлеченный педагог, любящий своих питомцев наставник, он сыграл решающую роль в приобщении к краеведению многих десятков земляков, с неизменной теплотой отзывающихся о нем.

Данью глубокого уважения и искренней признательности Н.И. Навротскому служит посвящение ему "Седьмых чтений по археологии Средней Кубани", проведенных в октябре 2000 г., и вышедшего на их основе сборника материалов (Армавир. 2000), осветившего многие грани жизни и творчества старейшего краеведа. {4}

Внедряя в практику наших конференций подобные персоналии, мы преследуем цель приобщения молодых исследователей к положительным традициям, взлелеянным патриархами кубанского краеведения.

Лунев М.Ю.
Оформление «перехода» в конструкциях катакомб
(к постановке проблемы)

Вопросам типологии катакомбных сооружений эпохи бронзы посвящено немало литературы (Николаев Г.А., 1981; Трифонов В.А.,1991, и др.). Чаще исследователей интересовала форма соотношений входной ямы и погребальной камеры.

Во время работ Краснодарской археологической экспедиции у ст. Северской в 2000 г. было исследовано катакомбное погребение эпохи бронзы, позволяющее акцентировать внимание на оформление «перехода» — конструктивного способа соединения входной ямы (ВЯ) и погребальной камеры (ПК).

Курганный могильник «Северский-1» находится в 3 км к СЗ от СЗ окраины ст. Северской. Исследовалось 3 насыпи. В кургане № 1, с основным погребением древнеямной культуры, встречено впускное погребение № 17 — катакомба. ВЯ прямоугольной формы 1x1,45м. с округленными углами ориентирована по линии З-В. «Переход» расположен по центру восточной стенки. Дно ВЯ равномерно понижается к ПК. ПК отделена от ВЯ порогом высотой 14 см. Входное отверстие подпрямоугольной формы с горизонтальной стороной 45 см. Поскольку свод входного отверстия обвалился, мы не можем судить о его высоте. ПК в плане полукруглой формы, вытянута по линии С-Ю, её дно на 15 см ниже дна ВЯ. Высота порога со стороны ПК — 29 см. Оси ПК и ВЯ перпендикулярны, камера поперечна. Длина ПК — 1,71 м, ширина — 1,17м. Погребение парное. Скелеты носят следы расчленения и покоятся на подстилке темно-бурого цвета. На дне ПК у «перехода» пятно охры и на ней ребра крупного животного (корова?).

Наличие следующих факторов: 1. Дно входной ямы понижается к погребальной камере; 2. Дно погребальной камеры ниже дна ВЯ, — делает наличие порога четким культурным атрибутом, в отличие от степных катакомб Прикубанья, где данные факторы связаны с наличием ступеньки. Нечто подобное уже встречалось и именно в данном районе. В.А. Тарабановым была исследована катакомба с небольшой ступенькой у пос.Черноморский в 1984 г., где также встречено парное погребение и подстилка темно-бурого цвета, что позволяет объединить их в одну хронологическую группу. Исходя из планировки катакомб, они относятся к 3 типу по классификации В.А. Трифонова (Трифонов В.А. 1991) и в целом — позднему этапу предкавказской катакомбной культуры XVII—XV вв. до н.э. Он же отмечал связи в этот период указанной культуры с дольменной.

Николаева Н.А., Сафронов В.А. (1981), говоря о катакомбе как о погребальном сооружении, выводят её из мегалитических построек. Отметим, что именно III {5} тип выделенных ими мегалитических построек, который ближе всего, по их мнению, к катакомбе, имеет порожек в двух из шести вариантов.

В целом, оформление «перехода» порожком может послужить основой для выделения нового варианта катакомбного сооружения эпохи бронзы. Было бы небезинтересно рассмотреть вопрос оформления «перехода» в различных культурах с точки зрения некрологии, как немаловажный элемент преднамеренных погребений, имеющий сакральный характер.

Пелих А.Л.
К вопросу о западных границах кобанской культуры в позднебронзовое время

Вопрос о западных границах распространения кобанской культуры ставился в работах ряда специалистов (Е.И. Круннов, В.И. Козенкова, В.Б. Виноградов, И.М. Чеченов, В.Б. Ковалевская, С.Л. Дударев, А.Л. Пелих, В.А. Фоменко и др.). Рассмотрим памятники к западу от верховьев р. Кубани, трактующиеся в литературе как кобанские позднебронзовые.

С достаточной долей вероятности близки кобанским материалы с поселений Каладжинское (Каминская, 1993) и Каменные Столбы (Каминская, Цокур, 1998), датирующиеся самым концом II — первыми веками I тыс. до н.э. А также Инжич-чукунский (Алексеева, 1960, 1971) и один из Исправненских (Козенкова, 1989) могильников соответственно рубежа II—I тыс. до н.э. (Виноградов, Дударев, 1983) и рубежа II—I — начала I тыс. до н.э. Трактовка других памятников сложнее.

Датируется концом II тыс. до н.э. и относится к кобанской культуре погребение из х. Ильич (Козенкова, 1998), доисследованное М.Н. Ложкиным (Ложкин, 1964). Захоронения в каменных ящиках типичны для кобанской и других кавказских общностей. Известны они и в протомеотской группе памятников — в прибрежном черноморском и юго-восточном районах расположения протомеотских могильников, что также может указывать на культурно-генетические связи Закубанья с колхидо-кобанской культурной областью (Дударев, Пелих, 1997). Каменная булава из х. Ильич относится к I типу 1 варианту подобных изделий западного варианта кобанской культуры и наиболее близка навершиям из Кисловодского могильника на Барановской горке и из погр. 1 на просп.Калинина в Пятигорске, а также с некоторыми изделиями из погребений 16 и 53 могильника Сержень-Юрт — памятников рубежа II—I — первой половины I тыс. до н.э. (Козенкова, 1982, 1992, 1995). Считается, что этот тип булав наиболее архаичен — появляется на Кавказе в III—II тыс. до н.э., но существует и в эпоху раннего железа (доскифское и скифское время) (Козенкова, 1982). Гранитный камень может быть определен (хотя и с большой долей условности — А.П.) как пест, которые нередко входили в инвентарь комплексов конца II — первой трети I тыс. до н.э. (Козенкова, 1998). Лепная корчага из х. Ильич находит аналогии в материалах позднейшего предскифского времени кобанской культуры (в частности, схожа по форме с сосудом из 3 гробницы {6} могильника Терезе) и в среде закубанских памятников раннемеотского времени (Келермесс, Кочипе, Хаджох-I — Сазонов, 1997). Но наиболее характерны подобные корчаги для предгорной группы протомеотских памятников — Фарс, Кочипе, Ясеновая поляна, Хаджох (Лесков, Эрлих, 1999). Таким образом, комплекс из х. Ильич датируется скорее всего (на основании корчаги) черногоровско-новочеркасским временем и относится к кобанской, или близкой ей, общности.

В среде кобанской и белозёрской общностей находит аналогии малочисленный инвентарь Михайловского могильника белозерского времени (Шарафутдинова, Каминский, 1988). Кроме того, черпак из погребения 10 кургана 11 близок группе подобных изделий из протомеотских памятников (Лесков, Эрлих, 1999). Традиция захоранивать соплеменников во впускных в курганы погребениях наиболее характерна для степных культур срубно-белозерского круга, в том числе и с территории степного Прикубанья (Шарафутдинова, 1991; Сорокина, 1995). Таким образом, Михайловский могильник, видимо, испытывал влияние кобанской общности (в инвентаре), но не доминирующее.

Сохранившиеся сведения о погребениях сабатиновского времени у ст. Удобной (Анфимов, 1957; Бочкарев, Лесков, 1978) не позволяют с уверенностью говорить об их культурной принадлежности. С кобанской средой сближает использование камня в погребальных сооружениях, однако это традиция общекавказская. Сохранившийся металлический инвентарь имел достаточно широкие границы хождения: Прикубанье и далее на восток (серпы), колхидо-кобанские и смежные области (кинжалы), степи Восточной Европы (ножи).

Остальные памятники (в частности, Красногвардейские поселения — Анфимов, Шарафутдинова, 1982; Шарафутдинова, 1989) имеют лишь некоторые черты сходства с кобанскими (например, в керамике), объяснимые межкультурными контактами и общими традициями развития северокавказских культур.

Таким образом, немногочисленные комплексы раннекобанского типа с территории Северо-Западного Кавказа расположены на юго-востоке региона и датируются временем не ранее белозерского (самого конца II тыс. до н.э.).

Улитин В.В.
Ранние синопские амфоры из Елизаветинского могильника № 2

Синопа с IV в. до н.э. была главным поставщиком оливкового масла для припонтийских областей, в том числе и Прикубанья, Откуда через Боспор экспортировалась часть необходимого для города зерна. В меньшем количестве Синопа экспортировала вино, не обладавшее высоким качеством. Отражением экспорта упомянутой синопской продукции в Прикубанье являются амфоры, в которых она доставлялась и изучение которых поэтому имеет большое значение. {7}

Один из меотских памятников, где они обнаружены — относящийся к Елизаветинскому городищу № 2 Елизаветинский могильник № 2. Керамическая тара из раскопок этого памятника специально не исследовалась. Выбор для изучения именно синопских амфор из раскопок могильника, производившихся в 1966—1967 гг. Р.С. Якимовой, был обусловлен возможностью достаточно легкой идентификации фрагментов амфор этого центра, существованием разработанных С.Ю. Монаховым их хронологии и типологии (Монахов, 1992), а также отсутствием работ по синопским амфорам из памятников Прикубанья, за исключением известного исследования Н.В. Анфимова (Анфимов, 1951). Фрагментированность амфор из Елизаветинского могильника № 2 не всегда позволяла установить вариант по типологии С.Ю. Монахова. Была изучена только часть экземпляров. Поэтому выводы носят предварительный характер и могут быть уточнены.

Синопские амфоры из могильника дают важную информацию о начале поступления синопской продукции на Елизаветинское городище № 2 и в Прикубаньс в целом. Наиболее важной в этом отношении является амфора КМ-2632/430 из погребения 100 (раскопки 1967 г. Р.С. Якимовой), найденная вместе с херсонесской, фасосской и родосской (?). Формы венца (трапециевидный с четким ребром наружу) и ножки (острореберная, резкопрофилированная с коническим углублением, с глубокой подрезкой снизу) характерны для синопских амфор первой трети IV в. до н.э. вариантов I-А и I -В типологии С.Ю. Монахова, выпускавшихся еще до начала клеймения амфор в Синопе. Достаточно близкой аналогией, судя по морфологическим признакам, может служить амфора варианта I-А второй четверти IV в. до н.э. из тризны кургана № 16 Ливенцовского могильника. Так как Синопа начинает торговлю продуктами в амфорах в 80-х гг. IV в., а в 70-х гг. вывоз синопской керамический тары становится вполне заметным, то амфора, возможно, является одной из наиболее ранних синопских амфор в Прикубанье. Выводы Н.В. Анфимова, считавшего, что амфорный импорт Синопы появляется в Елизаветинском городище № 1 только в конце III в. до н.э. (Анфимов, 1951), опровергаются найденным за последние 50 лет материалом, а упомянутая амфора из Елизаветинского могильника № 2, возможно, дает дату появления синопского импорта в Прикубанье — первая треть, может быть, даже вторая четверть IV в. до н.э. Часть экземпляров может быть отнесена ко II типу (вторая четверть IV— третья четверть Ш в. до н.э.) классификации С.Ю. Монахова (по форме горла и ручек) и свидетельствовать о дальнейшем синопском импорте в IV в. до н. э. Две амфоры найдены вместе с амфорами типа Солоха 1, самая широкая датировка которых, встречающаяся в литературе, — 400—325 гг. до н.э. — и, следовательно, могут датироваться второй–третьей четвертями IV в. до н.э.; одна амфора найдена вместе с двумя мендейскими, которые поступали в Северное Причерноморье до конца IV в., т.е. ее самая широкая датировка — три последние четверти IV в.

Политика же в отношении городов Южного Причерноморья боспорского царя Евмела, переориентация боспорской торговли вследствие перемещения торговых центров и путей в античном мире лишь активизировали торговую {8} деятельность Синопы. Ее амфоры стали одним из основных видов керамической тары в прикубанских памятниках эпохи эллинизма.

Соков П.В.
Из истории изучения археологических древностей у х. Горькая балка

Раскопочные работы, начавшиеся здесь с эпизодических доследований отдельных погребений (А.В. Гадло, Х.Х. Биджиев), впоследствии были продолжены стационарными исследованиями 1993—2000 годов, проводившимися силами археологической лаборатории АГПИ (В.Б. Виноградов, Е.И. Нарожный, А.Л. Пелих, П.В. Соков). Изученные на могильнике № 1 погребальные комплексы (их более 100) продемонстрировали некоторое многообразие погребальной обрядности: преимущественные захоронения в каменных ящиках, сопровождавшиеся грунтовыми захоронениями, содержали в себе и различные деревянные конструкции (Е.И. Нарожный, П.В. Соков). Первоначально указанные комплексы вызвали впечатление о том, что здесь (как и на многих других раннесредневековых могильниках) можно выделять следы кочевнического и оседлого населения. Чуть позже находки жернова в погребении и камня с прочерченным крестом позволили расценивать могильник как сугубо раннехристианский VIII—X вв. (Е.И. Нарожный, П.В. Соков) Тем не менее проблема атрибуции и происхождения деревянных конструкций продолжает оставаться открытой. М.Н. Ложкин и С.Н. Малахов, указывая на несколько более поздние аналогии им, не исключают возможности более позднего происхождения этих деталей. Тем самым обозначилась некоторая разность в восприятии интересующих нас захоронений. Однако, подбор аналогий деревянным конструкциям, в виде близких или даже тождественных конструкций из Крыма (П.В. Соков), где они датируются несколько более ранним временем (по сравнению с Горькой Балкой), позволяет эти дополнительные конструкции рассматривать не как этнический признак, а как деталь, связанную с процессом христианизации.

В последние годы, предпринимая попытки анализа немногочисленного инвентаря с могильника № 1, можно несколько сузить хронологические рамки функционирования этого памятника — основной период его существования, скорее всего, — IX век (Е.А. Погребняк, П.В. Соков).

Рассматривая этнокультурную характеристику объекта, видим возможным каменные ящики сопоставлять (по-прежнему) с погребальной конструкцией, характерной для предгорий Верхнего Прикубанья (Е.И. Нарожный, П.В. Соков), с доминирующим аланским (?) этнокомпонентом. Сосуществование с такими конструкциями простых грунтовых ям может оказаться признаком не столько этноопределяющим, сколько социальным. Именно так ныне оценивается имеющийся в нашем распоряжении археологический материал, который требует дальнейшего изучения. {9}

Лимцев А.Ю.
Новое каменное изваяние половецкого времени из ст. Мирской Кавказского района

Новое половецкое изваяние было обнаружено еще в 1978 г. при проведении сельскохозяйственных работ в окрестностях указанной станицы. Поднятый на поле местным механизатором С.В. Золотухиным фрагмент статуи был привезен в местную школу и передан учителю истории Т.В. Язонис, сохранившей находку до настоящего времени. С ее любезного разрешения мы и приводим описание памятника.

Находка сохранилась не полностью. У статуи отбита голова, повреждены плечи, отбита нижняя часть. Спина повреждена при распашке. Вместе с тем, по сохранившемуся фрагменту можно уверенно судить о том, что "лицевая" сторона статуи была выпуклой. Спина — плоской. Статуя, по всей вероятности, была стоящей. На лицевой стороне рельефно проработаны обе руки, согнутые в локте. В нижней части живота, в обеих руках, изображенный держит сосуд. С левой стороны, на боковой грани, виден тонкий ремешок, спускающийся от пояса, к которому крепился какой-то предмет (от него сохранились лишь две округлости).

Фрагмент изваяния из ст. Мирской — половецкий и имеет аналогии в известных сводах С.А. Плетневой и Г.А. Федорова-Давыдова, по которым определяется и ориентировочная дата изваяния.

Важность этой находки состоит в том, что на всем протяжении от Ставрополья (Т.М. Минаева) и небольшого анклава таких же находок на Средней Кубани: Камышеваха — Прочный Окоп — Армавир (Т.М. Минаева, Н.И. Навротский, С.А. Плетнева), изваяние из ст. Мирской "заполняет" пространство между последней группой изваяний и аналогичными памятникам, упоминаемыми В.А. Тарабановым (коллекция Краснодарского музея-заповедника им. Е.Д. Фелицына).

Сам же факт находки в Кавказском районе открывает перспективы для того, что такие же материалы отсюда могут быть вполне предсказуемы и в будущем.

Ворончуков А.А.
К изучению погребальных памятников Северного Кавказа XIII—XV вв.

Среди погребальных памятников Северного Кавказа золотоордынской эпохи, оставленных предками современных горцев, хорошо исследованных объектов не так уж и много. Среди них назовем раскопки прилегающего к Сентинскому храму могильника (В.И. Марковин), а также обширный некрополь у Северного Зеленчукского храма, сведения о котором опубликованы В.А.Кузнецовым. {10}

Вместе с тем, для успешного и всестороннего изучения указанных объектов видится необходимым сравнение их с малоизвестными раскопочными материалами из горной Ингушетии (раскопки Е.И. Нарожного).

Даже при внешнем и беглом сопоставлении всех трех объектов становится заметным то, что все они христианские: могильники у Сентов и на Зеленчуке тяготеют к храмам; Келийский некрополь в Ингушетии располагался ниже крупного каменного креста, "венчавшего" в верхней части этот некрополь.

Достаточно схожи (особенно на Зеленчуке и в Кели) погребальные конструкции: каменные ящики, нередко содержавшие и более одного погребенного, выразителен погребальный инвентарь на всех трех памятниках, находящий аналогии среди вещевых наборов "домонгольской" равнины, а также среди ремесленных изделий Золотой Орды.

Вместе с общими чертами, есть и заметно разнящиеся: на Келийском могильнике целый ряд каменных ящиков перекрыт грунтовыми ямами с перемешанными останками — нескольких костяков. Там же много предметов вооружения, имеется нумизматический материал и т.п.

Однако, при всей схожести и при наличии отличительных черт, все три некрополя —источники примерно одного хронологического отрезка времени, оставленные различными группами северокавказского населения, оказавшегося по соседству с Золотой Ордой. На всех трех памятниках раскопаны погребальные комплексы христианского населения с явными чертами его этнизации, что позволяет еще глубже проследить динамику этого явления у горцев XIII—XV веков. Именно в таком направлении видится возможность дальнейшего осмысления всех указанных выше памятников, чтобы превратить их в полноценный археолого-историческйй источник.

Нарожный Е.И., Погребняк Е.В.
О некоторых типах украшений из Сентинского храма и их аналогиях

Сентинский храм давно и хорошо известен кавказоведам. В 1976–77 гг. он был исследован В.И. Марковиным, который и ввел в научный оборот материалы оттуда. Среди последних специального внимания достойна коллекция украшений, находящих аналогии как в Золотой Орде, так и в горах Северо-Восточного Кавказа. Прежде всего, это «14-гранная звездочка с вставками из фаянса (кашина? — Авт.)», покрытая позолотой. Аналогии ей есть среди раскопочных материалов Келийского могильника XIII—XIV веков из горной Ингушетии (Е.И. Нарожный, 1987), а также среди случайных находок «татарского времени», опубликованных А. Спицыным.

В п. 1 из Сентов были опубликованы «четыре золотых браслета в 1,5 оборота» (Марковин В.И., 1998, рис.11,13-14, рис.12,1-2), полые внутри. Такие же {11} украшения, но из оловянистой бронзы, были и среди захоронений келийского могильника. По любезному сообщению Я.Б. Березина, есть они и в инвентаре позднекочевнических захоронений на Ставрополье. Ареал распространения аналогий украшениям позволяет и их расценивать как ремесленные изделия золотоордынского круга. А микротопография в келийских погребениях (нахождение по обе стороны от черепов), заставляет считать их не «браслетами», а подвесными украшениями к головному убору.

Височное кольцо из серебра в 1,6 оборота (Марковин В.И., 1998, рис. 17,1) находит полные аналогии среди погребального инвентаря горной Ингушетии.

«Медальон» с позолотой с внешней стороны (Марковин В.И., 1998, рис.12,21), обнаруженный при раскопках Сентинского храма, имеет близкие параллели среди находок с территории г. Болгара золотоордынской поры (Полякова Г.Ф., 1998, рис.60,26).

Отмеченные параллели, демонстрирующие возможность оценки всех этих украшений как сугубо золотоордынских, дают основание считать, что среди описанных В.И. Марковиным иных мелких предметов, трактуемых им как «фаянсовых», особенно с бирюзой или иными поливами, следует видеть глиняные ремесленные изделия, выполненные из кашина белого цвета, действительно напоминающие фаянс.

Таким образом, предпринятые уточнения позволяют значительно расширить как ассортимент собственно золотоордынских украшений Северного Кавказа, так и географию их распространения, значительно «выходившую» за пределы золотоордынского государства и охватывавшую горную зону региона, где со временем они и отложились в виде погребального инвентаря.

Маслова Е.А.
Монетные находки с Ильичевского городища
(памяти М.Н. Ложкина — 1910—1999 гг.)

Еще в 1994 г. И.В. Кистярева привлекла внимание к необходимости нумизматического изучения Средней Кубани (Вторые чтения по археологии Средней Кубани. Армавир, с. 13). Актуальность этой задачи в контексте всего региона вновь подчеркнул В.Б. Виноградов (см.: К изучению нумизматических материалов Северного Кавказа // Античная цивилизация и варварский мир. Краснодар, 2000, с. 116-119).

В этой связи, опираясь прежде всего на еще не опубликованное научное наследие выдающегося кубанского краеведа Михаила Николаевича Ложкина, следует напомнить о монетных находках, связанных с раннесредневековым Ильичевским городищем на р.Уруп.

В местном храме № 1 была найдена «золотая монета императора Никифора (978—981 гг.) с поясным изображением его на обратной стороне». По мнению {12} М.Н. Ложкина, «она могла использоваться как иконка, ибо над головой последнего пробито отверстие для подвешивания». Возможно и так, но более вероятно применение монеты в составе «монисто», что свойственно этой эпохе. Догадку М.Н. Ложкина повторили С.В. Назаров и Ф.Б. Нарожная в работах 1999—2000 гг. Но, как считает В.Б. Виноградов, для обретения уверенности необходим строгий статистический учет с целью установления декоративного (группа монет) или религиозного (единичные образцы) характера соответствующих монетных находок.

Вблизи городища и в зоне его влияния (х. Ильич) подняты две золотоордынские серебрянные монеты XIV в. Они сопоставляются с событиями монгольских завоеваний и «временного использования ханской администрацией городища для своей ставки». Это вполне правдоподобно и побуждает согласиться с предположением об окончательной гибели Ильичевского городища в результате походов среднеазиатского эмира Тимура, ликвидировавшего Западную Аланию.

Резонно ожидать пополнения местной нумизматической коллекции в ходе дальнейшего археологического изучения или экскурсионных посещений Ильичевского городища.

Шаова С.Д.
Адыго-вайнахские связи

Северный Кавказ в природно-климатических отношениях исследователями рассматривается как самостоятельная область. Схожие естественно-географические условия повлияли и на складывание кавказской культурной и этнической общности, на близость менталитета горских народов, на языковое родство и тесные исторические связи.

Адыги и вайнахи (чеченцы и ингуши) являются автохтонными народами Северного Кавказа. Научное кавказоведение дает право утверждать о существовании в глубокой древности единого северо-кавказского этнического массива, позднее распавшегося на две общности: западно-кавказскую (абхазо-адыгскую) и восточно-кавказскую (нахско-дагестанскую).

Адыги в эпоху позднего средневековья населяли широкие пространства равнинной зоны Северного Кавказа, от Прикубанья на западе до течения р. Сунжи на востоке. Самая восточная ветвь адыгов — кабардинцы — в определенный отрезок своей истории освоили некоторую часть земель на правом берегу Терека, в том числе и на землях современных Чечни и Ингушетии. Здесь кабардинцы вступили в непосредственное и тесное соприкосновение с вайнахами.

Проблема адыго-вайнахских исторических взаимоотношений представляет большой научно-познавательный и воспитательный интерес. О характере и содержании кабардино-вайнахских взаимоотношений говорят историко-культурные параллели и многочисленные фольклорно-топонимические данные. Как свидетельствуют вайнахские устные предания, они имели довольно протяженную {13} границу с адыгами. Часть западной границы Чечни и по сей день в народе обозначается топонимом «чергазий раьгнаш» (черкесские хребты). Жители Ингушетии и Чечни с древнейших времен без особых препятствий имели тесные взаимоотношения с адыгами; говоря современным языком, между этими народами существовала «прозрачная граница». Доказательство тому — адыго-вайнахские смешанные поселения в бассейне реки Терек. На территории Чечни было немало сел, где имелись целые адыгские кварталы (куп). Это такие как Брагуны, Давлетгирей-аул, Пседах, Герменчук, Шали. Тесные контакты, совместная жизнь в одних и тех же поселениях, взаимные миграции способствовали углублению и укреплению разносторонних связей между адыгами и вайнахами, хотя они были не всегда мирными и безоблачными.

Географической общностью можно объяснить и общность языковую. По утверждению ряда ученых-лингвистов и вайнахский язык, наряду с другими кавказскими языковыми ветвями, имеет общий генеалогический корень происхождения. В настоящее время известно около 700 словарных схождений между абхазо-адыгскими и нахско-дагестанскими языками. Родство этих языков доказывают также фонетические соответствия.

Общественный строй адыгов и вайнахов, несмотря на свойственную им специфику, характеризуется некоторыми общими чертами. Такой институт общественного обустройства адыгского народа как «хасэ» имел близкие функции и играл такое же значение как чеченский «механизм кхиэл». Народное судопроизводство адыгов и чеченцев имело много схожего. Если возникал какой-либо спор между представителями двух близких народов, то разбирался он по практически однотипным обычно-правовым нормам. Вплоть до деталей тождественны были для вайнахов и адыгов обычаи кровной мести, куначество, гостеприимство, аталычества и т.д.

 Родство культуры кавказских народов проявляется в национальном костюме, в самобытных танцах, музыке, во многих элементах народного этикета. Памятником генетического родства и доказательством единства кавказской общности является нартский героический эпос. В своих трудах известные ученые А. Гадагатль и Ш. Инал-Ипа научно показали общие и отличительные элементы нартского эпоса горских народов. Родство адыгского и чеченского вариантов нартского эпоса проявляется в первую очередь в общности центрального термина «нарт» и еще рядом общих имен героев сказаний, их характеристикой во многих сюжетах и художественных деталях.

Топонимия Ингушетии и Чечни сохранила очень много названий местностей, связанных с кабардинским присутствием здесь. Это и наименования населенных пунктов — Моздок, Мамобек, Сагопши, Ачалуки — имеющие адыгское происхождение. Это и курганы — земляные насыпи (боарз), носящие имена кабардинских князей, реально зафиксиксированные в Малой Кабарде. В.Н. Кудашев дает следующее толкование происхождения названия «Кабарда»: «оно могло быть дано {14} чеченцами, и тогда его можно объяснить так: ка — полоса, бард — берег — береговая полоса (по Тереку)».

Большинство данных фольклористики и топонимики Чечни и Ингушетии концентрируется в основном в районе кабардинских курганных могильников и мест стоянок. Все это лишний раз подтверждает необходимость поиска следов глубоких, тесных взаимосвязей между адыгами и вайнахами.

Крюков А.В.
Баптизм на Кубани (60-е гг. XIX в. — 1917 г.)

Баптизм — христианское течение протестантского толка, известное в Западной Европе с начала XVII в. Основное положение доктрины — каждый из верующих имеет дар единения с богом и поэтому может быть священником, проповедником и толкователем веры (принцип «всеобщего священства»). Различают «общий» и «частный» баптизм. Приверженцы последнего утверждают, что спасение обретут не все люди, а лишь те, кто избран богом, в то время как их оппоненты ратуют за то, что каждый верующий будет спасен. Учение «частных» баптистов постепенно одержало вверх.

В Россию баптизм проникает в 60-е гг. XIX в. и распространяется из двух очагов: Южной и Правобережной Украины, а также из губерний Закавказья и Северного Кавказа. Первый съезд русских баптистов состоялся в 1884 г. Русскую баптистскую церковь возглавил Д.И. Мазаев.

Имущественное расслоение среди баптистов в дальнейнем вызвало раскол в церкви. Выделилось две партии: одна — реакционная (Д.И. Мазаев), другая — либеральная (И. Проханов). Последователи Проханова назвали свою организацию «Всероссийский союз евангельских христиан» (в противовес мазаевскому «Союзу русских баптистов»). Прохановцы исповедовали «общий» баптизм, политически тяготели к кадетам. В дальнейшем, уже в 1944 г., оба направления воссоединились в церковь евангельских христиан-баптистов (ЕХБ).

На Кубань баптизм проникает в конце 60-х — начале 70-х гг. XIX в. (Баталпашинский отдел Кубанской области), вероятно, занесенный туда из средней полосы России. Другой крупный центр возникает примерно в конце 70-х гг. XIX в. в районе станиц Калниболотской и Незамаевской, на базе молоканских общин, существовавших там ранее.

К началу 90-х гг. XIX в. источниками подтверждено наличие на Кубани 12 населенных пунктов, где были баптистские общины. К началу XX в. таких пунктов было 22, к 1915 г. — 51. Кроме того, имелось 4 общины евангельских христиан. Эти данные не являются окончательными. На самом деле количество общин было больше. Что же касается численности самих баптистов, то в 1901 г. их на Кубани было, по данным Ставропольской духовной консистории, 1461 чел., а в 1915 г. — 3452 чел. Таким образом, число приверженцев баптизма росло. {15}

Учение и обрядность баптистских общин на Кубани, по всей видимости, не отличались особой спецификой. Государственная власть и православная церковь преследовали баптистов, чинили препятствия их деятельности. Следует отметить деятельность бывших молокан, перешедших в баптизм, — Д. и Г. Мазаевых, лидеров «Союза русских бантистов», живших на Кубани и имевших большое влияние в среде единоверцев. Кубанские баптисты имели обширные связи за пределами области, получали литературу и периодические издания, выходившие под эгидой баптистской церкви.

Боженова А.А.
Назревшая проблема: этнография русских крестьян на Кубани (вторая половина XIX в. — 1917 г.)

Известно, что к 1917 г. в Кубанской области численно преобладало иногородческое население, этнически состоявшее в основном из русских. Его история в существенной мере освещена в современных исследованиях В.Н. Ратушняка, Б.А. Трехбратова, В.А. Кумиана и др., а также в обобщающих трудах по истории Северного Кавказа, степного Предкавказья, Кубани. Хороший сравнительный фон создан историками Ставропольского края (П.А. Шацкий, С.А. Чекменев, Т.А. Невская и др.), в том числе в новейших изданиях «Наш край Ставрополье» и «Проблемы аграрной истории Северного Кавказа» (Ставрополь, 1999).

В отличие от этого, проблема изучения этнографии русских поселенцев на Кубани, фактически, еще не поставлена в должной мере. Хотя бы отчасти, это — следствие отвергнутого В.Б. Виноградовым в 1995—1996 гг. категорического мнения Н.И. Бондаря (1990, 1991) о быстрой «естественной ассимиляции» крестьян кубанскими казаками, объективно затормозившего возможную работу в этом направлении.

С созданием в Армавирском госпединституте исторического факультета и формирования на нем «этнографического ядра» кавказоведческой Школы В.Б. Виноградова (Н.Н. Великая, С.А. Голованова, О.В. Ктиторова, А.А. Цыбульникова и др.) актуальность темы историко-этнографических особенностей обустройства русского крестьянства в Западном Предкавказье (и, в частности, на Средней Кубани), их соотношения и взаимовоздействия с культурой и бытом местного казачества не раз ставилась на обсуждение (прежде всего в публикациях О.В. Гончаровой), получив определенное обобщение в статье В.Б. Виноградова и О.В. Гончаровой 1999 г. Проводится и первоначальная работа по выявлению необходимых документальных и материальных источников в архиве и музеехранилищах Краснодарского и Ставропольского краев, а также по сбору полевой информации.

Трудно не согласиться, что поставленная проблема назрела и ожидает своего интенсивного, комплексного исследования. {16}

Голованова С.Л., Моисеев С.В.
Дом в традиционном пространстве культуры линейных казаков

Ко второй половине XIX и. на Кубани сформируется единое этнокультурное пространство, в созданий которого активную роль сыграли Черноморское и Кавказское линейное казачьи войска. Итогом этнокультурных и этнических процессов на завершающем этапе стало зарождение самосознания кубанских казаков и создание унифицированного ядра его традиционной культуры (Н.И. Бондарь), бинарного в своей основе. Ментальные характеристики различных культур показывают, что мифосознание присутствует в них через отдельные формообразования, к числу которых относят представления о пространстве. С.Ю. Капышкина предлагает идеальную схему поэтапного структурирования пространства от первичного освоения окружающего мира, к определению его границ, выделению места для сакрального центра, а затем заполнению остального пространства на примере казачьих традиций при заселении Северного Кавказа.

Но любая идеальная схема имеет свою специфику, в частности, для кубанского казачества в заполнении пространства и отношении к нему. Линейное казачество по-разному вживалось в местные условия, что было обусловлено не только географическими, но социальными и экономическими причинами. Так, на Старой Линии станицы возникали на местах бывших укреплений и редутов, либо в непосредственной близости от них, тогда как на Новой Линии вновь поселенные станицы вклинивались в территорию горских народов. Наказной атаман С.С. Николаев в годовом отчете приводит данные, из которых следует, что войско включает 103 станицы, 1 поселок, 289 хуторов и 140 зимовников. При этом хутора, зимовники приходились на станицы старой Линии. На Новой Линии станицы создавались как «крепости», находящиеся на территории с враждебно настроенным населением, поэтому станица для них стала единственно возможной формой поселения. В Черноморском войске в 20-х гг. XIX в. при куренных селений числилось 525 хуторов, а к концу 60-х гг. число хуторов достигает уже 3-х тысяч (П. Кириллов). Следовательно, можно заключить, что жизнь черноморца была «разлита» по всей территории, а линейца «сосредоточена» в его станице. Станица линейного казака представлялась и форпостом, и крепостью, и домом, то есть как единое пространство. Черноморский же казак жил двойной жизнью — на границе и у себя в станице, хуторе, и его мировосприятие как бы находилось в двойном восприятии пространства.

Особое место в доместикации пространства занимает дом казака. Дом, например, линейца мыслился как часть родной станицы. Это был «свой» понятный для восприятия мир, в противопоставлении «чужому», окружавшему его миру. Возникновение образа врага, отождествлявшегося с возникновением образа {17} чужого пространства, проходило в двух уровнях: враг внешний и враг внутренний. Внешними врагами выступали горцы, турки, т.е. четко выраженные противники, тогда как внутренним врагом становилась офицерская прослойка, которую царизм постепенно превращал в свое оружие, а впоследствии и прослойка «иногородних». Следовательно, чтобы сохранить в целостности «свой мир», появляется необходимость интеризации всех сфер жизни казака, что выразилось в консервативном укладе их домашнего быта.

Олейникова И.Б.
Основные тенденции развития кубанской архитектуры
(конец XVIII — начало XX вв.)

В досоветский период строительство зданий и других сооружений и их комплексов, создающих материальную организованную среду, необходимую людям для их жизни и деятельности, условно можно разделить на два этапа, связанных с такими важными факторами, как особенности состава населения, смена главных видов занятий, изменение не только сословного, но и конфессионального состава населения и т.д.

Начало первого периода мы относим к 1792/93 гг., когда на правобережную Кубань стали переселяться черноморские (бывшие запорожские) казаки, а затем были осуществлены еще три массовых подселения (1808—1849 гг.) выходцев из украинских губерний, внесших на новые места своего жительства традиции сельского строительства со своей бывшей родины. Украинское начало в станичной архитектуре Черноморского казачьего войска было предопределено именно этим фактом. Русские же архитектурные традиции заметно проявили себя на территории Кавказского линейного войска, первые шесть бригад которого в 1860 г. вошли в состав вновь образованного на базе Черноморского войска Кубанского казачьего войска.

Завершающая грань этого этапа — 1864 г. — окончание Кавказской войны, являвшейся на протяжении более чем 70 лет одним из определяющих факторов, существенно повлиявших на градостроительство в этом регионе, в том числе и на гражданское.

Для него характерны три основных направления. Во-первых, служилый состав населения, обязанного несением постоянной военной службы по охране государственной границы с ее частыми военными тревогами и постоянными набегами закубанских горцев на вновь поселенные казачьи станицы, предопределил, с одной стороны, военно-строительную деятельность на Черноморской и Кубанской кордонных линиях, Черноморской береговой и других укрепленных линиях. Все это было связано с возведением кордонов (застав), крепостей, постов и прочих аналогичных сооружений. С другой стороны, сама обстановка военной жизни наложила свой отпечаток на гражданское строительство, что выразилось в строительстве {18} соответствующих оборонительных сооружений в самих станицах. Низкий уровень развития экономической жизни предопределил чрезвычайную скромность "убранства" таких сооружений и преследовал только одну цель — выживание.

На втором этапе (1864—1917 гг.) ситуация существенно изменяется. Завершение Кавказской войны и окончательное умиротворение горцев привело к упразднению всех военных линий, сделало ненужной военно-строительную деятельность и соответствующее обустройство станиц.

Бурный рост экономической жизни и интенсивный прилив гражданского населения из внутренних губерний страны способствовал разнообразному строительству гражданских сооружений в таких городах, как Екатеринодар (в особенности с 1867 г., когда он был выведен из статуса войскового града), Ейск (основан в 1848 г., но быстрое развитие получил только в пореформенный период), Новороссийск, Армавир (несмотря на его официальный сельский статус), Туапсе.

Важным толчком в этом направлении стал ввод в строй в 1875 г. Ростово-Владикавказской железной дороги, а в последующем железнодорожных веток на Новороссийск, Туапсе, Ейск, Царицын, Ставрополь. Возникает невиданное ранее строительство фабрично-заводских зданий, железнодорожных станций, депо, элеваторов, в особенности предприятий перерабатывающей промышленности.

Рост экономики сопровождался большим вниманием к развитию просвещения (строятся добротные школьные здания) и культуры (возводятся театры, гостиницы, здания общественных собраний, памятники, посвященные важным историческим датам).

В культовом отношении строятся, кроме традиционных православных церквей, храмы других конфессий и русских старообрядцев.

Само строительство осуществляется профессиональными архитекторами, получившими специальное образование в ведущих вузах страны.

Баисова М.В.
Осколки одной ногайской родословной

Изучение развития человеческого общества во всем многообразии — историческом, социальном, экономическом, правовом, культурном и др. контекстах — позволяет создать такую картину человеческого общежития, которая могла бы в полной мере отвечать идее исторической реконструкции.

В этой связи предметом исследования могут быть не только народы, государства, или они же обобщенные в историко-культурные типы, но и конкретная взятая в перспективе семья, род. Показательно, что изучения подобного рода становятся популярны.

На примере семьи Баисовых рассмотрим, как отражались события со второй половины XVIII века до наших дней на истории их рода. Для этого необходимо {19} установить персонации в родословной, определить метрические данные (имя, год и место рождения, этническое происхождение, статус, местожительство, вид деятельности и т.п.). Выявив сведения об участии их в значительных исторических событиях, следует попытаться отметить, в какой мере политические и социо-экономические процессы повлияли на жизнедеятельность рода. По мере исследования круг задач расширяется.

На первом этапе изучения родословной предпринято следующее. Семья Баисовых, признающая себя ногайской и ныне проживающая в п. Эркин-Шахар Адыге-Хабльского района Карачаево-Черкесской республики, принята за объект. Составлена анкета-опросник для членов семьи, а также для всех родственников. Ведется сбор информации. Одновременно автор занимается изучением литературы о ногайцах, а также по проблемам генеологии как таковой.

По предварительным данным, родоначальники этой семьи появились на Северном Кавказе в результате переселения четырех крупных ногайских орд из Бессарабии (60–70-е гг. XVIII в.).

В объектив исследования кроме Баисовых попали фамилии Джазовы, Махмудовы, Керейтовы, т.к. они состоят в близком родстве. Зафиксированы все фамильные тамги. Выяснилось, что в родословной имелись и имеются, помимо ногайцев, кабардинцы. Старейшие родственники наибольшее внимание отводят событиям, судьбоносно отразившимся на ногайцах, таким как Кавказская война, революция 1917 года, коллективизация.

Анализ материалов продолжается.

II. Историко-краеведческая секция

Матвеев О.В., Колыхайлова О.А.
Казаки-линейцы в глазах ученых: конференция в Армавире

30-31 сентября 2000 г. в г. Армавира состоялась 2-я Кубано-Терская научно-просветительская конференция, посвященная истории и культуре линейного казачества Северного Кавказа. Среди организаторов конференции значатся Армавирское межрайонное отделение фонда культуры кубанского казачества, Армавирский госпединститут и Армавирское отделение "Русского исторического общества". Но подлинным гостеприимным хозяином и руководителем заседаний стал видный кавказовед, заведующий кафедрой регионоведения и специальных исторических дисциплин АГПИ профессор В.Б. Виноградов. Мероприятие носило международный статус, поскольку в опубликованном к его началу сборнике материалов приняли участие ученые из Берлина (ФРГ), Киева (Украина), Мозыря (Белоруссия), Цхинвали (Южная Осетия в составе Грузии), а также коллеги из 22 городов России. К сожалению, приехать в гостеприимный Армавир смогли при {20} нынешней ситуации не все, но их присутствие постоянно ощущалось в звучащих и докладах именах, ссылках на признанные авторитеты в области казаковедения.

Открыл заседание В.Б. Виноградов, который подвел своеобразный итог "линейной тематики" в кавказоведческих исследованиях последнего времени, обосновал выделение "линейной" проблематики в сложной этносоциальной картине северокавказского казачества, выразил надежду, что армавирская встреча станет местом горячих споров, взаимной проверки разноречивых версий и подходов.

В докладе С.Н. Лукаша "Общее в исторической судьбе линейцев и черкесов в жерновах имперской политики" были выделены основные общие вехи этногенетического пути казачества и горцев. Спорные во многом его положения вызвали интересную полемику.

Н.Н. Великая (Армавир) выступила с содержательным сообщением "Б.С. Виноградов — исследователь этнографии гребенского казачества по произведениям Л.Н. Толстого". Она показала, что сравнение черновых и окончательных вариантов, повести "Казаки" позволило видному кавказскому литературоведу сделать вывод: для Л.Н. Толстого быт, культура казачества — это не механическое соединение разнородных элементов (русских, чеченских, "татарских" и др.), а новое оригинальное явление.

О.В. Матвеев (Краснодар) в докладе "Борьба с татарами в контексте этногенетических представлений кубанских казаков" попытался ответить на вопрос, каким образом в историческом сознании кубанцев сохранились следы ожесточенной борьбы с татарами в Диком поле, хронологически не связанной с территорией Кубани. Автор пришел к выводу, что тема борьбы с татарскими набегами в народных представлениях напрямую связана со служилым статусом казачьего населения.

М.В. Семенцов (Краснодар) в своем выступлении обратился к вопросу о современном состоянии народно-медицинских знаний по материалам этнографических исследований в станицах Воронежской, Темижбекской, Ладожской, Николаевской и Бесленеевской в 1987 г. Краснодарский этнограф отметил, что в новых условиях сохраняются те этномедицинские традиции, которые способствуют преемственности, выполняют функцию самосохранения традиционного опыта и достижения положительного результата. Особую устойчивость некоторым этномедицинским традициям обеспечивает их теснейшая связь с магико-конструктивными действиями, верованиями, а также их фольклорная форма.

Интересные сведения привел в выступлении молодой ученый С.Н. Ктиторов, который давно уже пользуется заслуженной репутацией "ходячей энциклопедии" Армавира. Среди известных армавирцев, казаков-линейцев по происхождению, по мнению автора, особое место занимает фигура Петра Григорьевича Кудрявцева — популярного врача и видного местного общественного деятеля конца XIX — начала ХХ в.

Познавательностью и сочным этнографическим колоритом отличались выступления армавирских краеведов. Н.Н. Берендюкова и Е.И. Зыбина. Ю.Ю. Клычников (Ессентуки) поведал о полузабытом эпизоде в военной истории {21} линейного казачества — участии в походе генерала Г.А. Емануэля против карачаевцев в 1828 г.

Видный ставропольский историк линейного казачества Кубани В.А. Колесников акцентировал внимание на источниковедческих аспектах достижений и потерь ранней истории кубанских линейцев. Исследователь призвал не ограничиваться трудами известных кубанских авторов, недочеты и ошибки которых нередко перекочевывают в более поздние издания, а обращаться напрямую к архивным первоисточникам.

В прениях выступили О.В. Матвеев, В.Б. Виноградов, Е.И. Зыбин. Первый призвал не исключать черноморское казачество из северокавказского казачьего контекста и последующие конференции посвящать северокавказскому казачеству в целом. В.Б. Виноградов и Е.И. Зыбин не согласились с подобным подходом и обратили внимание как на особенности линейного казачества в целом, так и на "украинофильство" современного кубанского казачества, якобы пытающегося отмежеваться от линейных станиц.

В целом, конференция, безусловно, удалась. Присутствовавшие в зале студенты, творческие отступления от научной проблематики, обаяние личности В.Б. Виноградова — души армавирского регионоведения, а главное — теплота дружеского общения создали атмосферу понимания и радушия. Участники конференции призвали продолжить всестороннее, глубокое и объективное изучение длительной и сложной истории линейного казачества Кубани и Терека в контексте единого историко-этнографического, политического и культурного поля юга России.

Сахно Н.Н.
Тмутараканское княжество середины XI — XII в. в контексте связей с Византией

С середины XI в. взоры Византийских императоров все сильнее привлекает Тмутаракань. К 1059 г. Византия владела Восточным Крымом (Сугдеей). Между населением греческих колоний в Крыму и жителями Тмутаракани установились дружественные отношения. Экономическое значение Херсона падало, и овладение богатой и удаленной от основных русских земель Тмутараканью становилось для Византии все более заманчивым делом (История Византии, т. 2, 1967). Но Византия соблюдала осторожность. Случай представился лишь в царствование Алексея I.

Еще в 1079 г., при Никифоре III Вотаниате, между византийским двором и Всеволодом Ярославичем существовало соглашение, в результате которого Олег Святославич (тмутараканский князь) был выслан в Византию (В.А. Захаров, 1987).

В мае 1081 г. в Константинополе пришел к власти император Алексей I Комнин. Угроза империи со стороны турок была столь очевидна, что Алексею приходится лихорадочно искать путь к ее спасению. Главное военное оружие и {22} могущество Византии — "греческий огонь" — постепенно исчезает: источники нефти, находившиеся в Малой Азии, оказываются в руках турок. И вот здесь-то внимание императора привлекает Тмутаракань, единственно свободный для Византии нефтеносный район. Алексей I вспоминает о знатном пленнике. Олег оказывается в Константинополе, где вскоре венчается с Феофанией Музалон и становится послушным орудием в руках императора, его наместником (В.А. Захаров, 1998).

С 1094 г. упоминания о Тмутаракани исчезают из русских летописей. Вероятно, что, помогая Олегу вернуться, Алексей обеспечил себе верховные права на Тмутаракань. Подтверждение этому можно усмотреть в сообщении Мануила Страворомана, что сделал приобретение на "Боспоре Киммерийском" (История Византии, т.2, 1967).

По мнению Г.Г. Литаврина, русские князья утратили господство над Тмутараканским княжеством между 1094 и 1105 гг. Но, по свидетельствам В.Н. Татищена, который использовал неизвестные нам источники, в 1127 г. сын Олега Святославича — Всеволод выгнал "старыя своего Ярослава ис Чернигова и дружину его изсече и разграби; а Ярослав иде во Тмутаракань, а от толе в Муром " (В.Н. Татищев, т.2). В.Н. Татищев указывал, что после этих действий Тмутаракань отошла к Ярославу Святославичу. Арабский географ и путешественник ал-Идриси писал, что в середине XII в. в Тмутаракани была самостоятельная династия "Олуабас", которую многие из исследователей считают наследниками Олега Святославича — Ольговичами (Б.А. Рыбаков, 1952). В результате экспансии половцев Тмутаракань становится утерянной для Киевской Руси. Византийские свидетельства о расширении господства императора на Хазарию относятся к 1143 году. Император Мануил I именовал себя в 1166 г. "государем зикхийским и хазарским". Уже в 1152 г. с Тмутаракани были посланы византийские войска на север от Азовского моря, возможно, для подмоги Юрию Долгорукому (В.А. Захаров, 1987).

Вскоре Византия оформила официальную власть над Тмутараканью: в хрисовуле императора Мануила I Комнина 1169 г. Матраха (Тмутаракань) и Россия исключались из территории, где генуэзским купцам разрешалось торговать (В.А. Захаров, 1998). Аналогичный договор был заключен и с Венецией.

Византия тогда считала Тмутаракань своим "владычеством". После четвертого крестового похода (1204 г.) верховная власть над южным побережьем Крыма перешла трапезундским императорам, но она была номинальной вследствие господства здесь половцев (В.Б. Вилинбахов, 1977).

В первой половине ХIII в. Тмутаракань, как и все Северное Причерноморье, была разграблена ордами Чингиз-хана. {23}

Зинеева З.З.
Развитие торговли у ногайцев в связи с распространением русского влияния в регионе в первой половине XVIII в.

Большую роль в вовлечении ногайцев в торговые отношения в первой половине XVIII в. сыграли русские города: Астрахань (с 1558 г.), Терский городок (1588—1725 гг.), крепость Святого Креста (1725—1735 гг.), Кизляр (1735 г.), ставшие в XVIII в. средоточением ногайско-русских торговых отношений.

После присоединения к Московскому царству территории Астраханского ханства Астрахань, постепенно превращаясь в русский город, становится главными воротами России в страны Востока. Посещавшие город в XVIII в. иностранные путешественники отмечали, что это крупный торговый центр с оживленной речной гаванью, несколькими базарами, множеством ремесленных заведении (Я. Стейтс, 1935, с. 198).

В Астрахани ногайцы не только торговали скотом и продуктами животноводства, но и приобретали необходимые им товары. Так, сохранилась запись в регистрационной книге Кизлярской гражданской канцелярии о количестве товара, привезенного из Астрахани "юртовским татарином" Биктемиром Намиевым от 2 января 1732 г.: "Юртовский татарин Биктемир Намиев явил товару привезенного из Астрахани по астраханской зачетной таможенной выписи и на явленные деньги по 212 рублев на 30 копеек: Бязи шуст 230 концов по 20 рублев но 21 копейке сто. Итого 48 рублев 51 копеек. Бурметей гилянских 20 концов но 70 копеек. Итого 18 рублев. Занавесов выбойчетых малой руки 30 по 40. Итого 165 рублев..." (ЦГАРД, ф. 379, оп. 1, д. 8, л. 112 об.).

Таким образом, ногайцы покупали в Астрахани продукцию ремесленного производства, в частности, ткани.

Есть основание считать, что ногайцы были представлены в Астрахани не только приезжими покупателями и продавцами, но и постоянным купеческим населением (А.И. Юхт, 1890, с. 164).

Наряду с Астраханью в начале XVIII в. одним из главных связующих пунктов торгово-экономических связей России с народами Востока становится г.Терки — Терский город. Здесь имелись обширные караван-сараи, торговые ряды и лавки, таможенный и меновой дворы (А.Берже, 1857, с. 3).

После переноса в 1724 г. Терской кордонной линии на р. Сулак крепость Терки была заменена крепостью Святого Креста. До 1735 г. Святой Крест выполнял роль крупного политического и торгово-экономического центра в регионе. "За городом крепости имеется торгование с приездными туда купцами российскими, армянами, горскими чеченцами, татары и протчие", писал И. Гербер. Переселившиеся к крепости ногайцы "торговали лошадьми и верблюдами" (И. Гербер, 1958, с. 63-64). {24}

Развитию здесь торговли способствовало решение правительствующего сената от 28 марта 1724 г. о беспошлинном "провозе и свободной продаже вина, табака и всяких хлебных, мясных припасов и скота в Дербенте, Баку и в крепости Святого Креста" (РДО, 1959, с. 295).

Для упорядочения торгово-ремесленной деятельности в крепости существовала гражданская канцелярия и таможня, зорко следившие за ввозимыми и вывозимыми из крепости товарами, регистрировавшие приезд и отъезд торговых людей. Эти учреждения выдавали торговцам письменные разрешения на выезд в другие города и государства. В крепости существовал деловой двор, где работали столяры, плотники, 23 слесаря, 39 извозчиков и т.д. (ЦГАРД, ф. 382. оп. 1, д. 30, л. 9; д. 33, л. 8).

В 1735 г. в силу изменившихся внешнеполитических обстоятельств, крепость Святого Креста была срыта, а вместо нее заложена Кизлярская крепость. Она выросла вблизи старого Кизляра, издавна игравшего большую роль в кавказской торговле. К Кизлярской крепости переселились ногайцы, ранее жившие в Терках и в крепости Святого Креста.

В Кизляре имелось три больших базара: армянский, татарский и русский (Равинский, с. 145-146). Документы Кизлярского комендантского архива дают возможность определить характер, масштабы торговли, развернувшейся при участии ногайцев Северо-Западного Прикаспия. Например, документ от 28 марта 1739 г. гласит: "Из Кизлярской крепости прибыли к Червленой заставе тамошние жители Малого Ногаю ногайцы мулла Манбет Сангитаев с товарищем девять человек при них заповедных товаров не имеется. И оные по билетам в Малый Ногай пропущены". Далее источник содержит разрешение коменданта Кизляра пропустить в крепость одиннадцать армянских и семь ногайских торговцев "со всеми товарами" (ЦГАРД, ф. 379. д. 34. л. 35).

Таким образом, ногайцы Северо-Западного Прикаспия втягивались в общероссийскую торговлю через посредство новых русских крепостей, возникавших в регионе по мере распространения здесь русского влияния. Обращает на себя внимание перемещение ногайских обществ вслед за новыми центрами. Все это означает наличие экономической заинтересованности ногайцев Северо-Западного Прикаспия в укреплении влияния России в регионе. В свою очередь, данная заинтересованность позволяет объяснить в целом мирный характер перехода прикаспийских ногайцев в русское подданство.

Кострыкин Д.В.
К воздействию природно-климатических условий на жителей Средней Кубани в XVIII—XIX вв.

Средняя Кубань — территория Северо-Западного Кавказа, выделенная довольно четкими границами: реки Кубань с севера, Лаба с запада, Большой Зеленчук {25} с востока, отроги Главного Кавказского хребта с юга. Ландшафт ее характеризуется предгорными равнинами у подножья Большого Кавказа, Прикубанской наклонной равниной с луговой степью и дубовыми лесами, а на самих склонах гор преобладают широколиственные леса (Атлас туриста. Кавказ. 1989).

Этнический состав Средней Кубани в XVIII—XIX вв. разнообразен (адыги, абазины, черкесо-гаи, карачаевцы, ногайцы, черкесы, кубанские казаки) (Виноградов, 1995). Этот микрорегион являлся контактной зоной между традиционным населением закубанских равнин и предгорий и кубанскими казаками. Часть правого берега Кубани являет собой Ставропольскую возвышенность, предоставляя чрезвычайно удобные позиции для постройки пограничных крепостей, выполнявших самые различные контактные функции.

Местность, "перерезаемая глубокими рытвинами или балками, как их называли на Кавказе, служила обыкновенно для укрывательства черкесов, выжидавших случая прорваться в наши границы" (Ф.Ф. Торнау). Эта особенность не только способствовала свободному передвижению горцев на Средней Кубани, но и долго мешала перенесению границы вглубь Закубанья.

Территория Средней Кубани рассечена долинами многочисленных рек, на которых располагались аулы. Луга здесь изобилуют травами, что способствует развитию скотоводства. Плодородная почва (чернозем) благоприятствует земледелию, хотя оно развито хуже. Количество осадков увеличивается с приближением гор, как и "плотность" растительности (леса), что позволяло "черкесам" уходить от погони в труднодоступные горные леса и ущелья. Обилие же в них всяческой дичи позволяло укрываться "набежчикам" долгое время.

Отсюда бережное отношение горцев к природе. "К древней природоохранной традиции относился обычай отпускать в лес сто голов мелкого рогатого скота, — овец и коз — с каждой тысячи выращенных... Здесь учитывалась необходимость воспроизводства дикой фауны" (К.К. Хутыз. 1999, с. 118).

Такие же природоохранные тенденции наблюдались в языческих верованиях, которые были характерны до проникновения ислама и сохранялись по XVIII в. (обожествление рощ, деревьев и крупных особей диких животных). Горцы рачительно относились к лесному богатству: "Каждый мужчина, уходя по весне в лес, брал с собой два-три черенка из лучших сортов плодовых деревьев, чтобы привить соответствующему растению" (К.К. Хутыз, с. 113).

Социально-экономическое развитие обитателей Средней Кубани также во многом зависело от природно-климатических условий, прежде всего от ландшафта. "Изолированность, менее благоприятные условия в горах способствовали сдерживанию процессов "внутренней эволюции" (О.В. Ктиторова, 2000, с. 16). Земледелие и скотоводство "едва удовлетворяли потребности горцев... По уровню общественных отношений горцы также уступали равнинникам" (Там же).

"Стык "Черных гор" и закубанских равнин, пересекаемых руслами нескольких рек, чьи достаточно просторные ущелья представляли удобные пути для передвижения вглубь горных теснин и обратно, исконни обеспечивал и удобные .26} миграционные и военно-торговые трассы. Именно здесь всегда встречались, налаживали связи и отношения, вступали во многомерные взаимодействия несколько этнокультурных массивов, в том числе и занимающих диаметрально противоположные изначально эколого-хозяйственные ниши (оседлые земледельцы и кочевники)" (В.Б. Виноградов. Новочеркасск. 1994).

Таким образом, природно-климатические условия можно рассматривать как один из главных факторов воздействия на жителей Средней Кубани в XVIII—XIX вв. Эта проблема нуждается в специальном изучении.

Виноградов Б.В., Фарисеев Р.З.
Адыги и Россия в XVI—XIX вв.: терминологические нюансы

По-прежнему большой научный, публицистический и общественный интерес представляет специфика складывания и развития российско-северокавказских отношений. В немалой степени это связано с противоборством центростремительных и центробежных сил, начавшимся еще в "перестроечное" время и продолжающимся по сей день.

Оценки российско-северокавказских связей, соотношения в них добровольных, взаимовыгодных начал и военно-принудительных методов не раз претерпевали изменения в общественной историографии. Не секрет, что всяческое выставление на передний план частью "национальных" историков немирных аспектов проблемы объективно способствовало и способствует сепаратизму.

Важной составной частью научных и публицистических дискуссий являются понятия, применяемые историками и вытекающие из них суждения и оценки. Так, например, кабардинский исследователь Б.К. Мальбахов в книге "Кабарда в период от Петра I до Ермолова (1722—1825)", изданной в 1998 г., использует для обозначения русско-кабардинских отношений XVI — первой половины XVIII в. понятия "военно-политический союз", "союзнические отношения". При этом, на наш взгляд, упускается из виду существенная разница между союзническими и вассально-союзническими отношениями, что изрядно затрудняет понимание истинного положения дел в регионе в XVI—XVIII вв.

Известно, что в российских документах того времени ряд северокавказских народов именовался "подданными" России. Следует признать условность данного термина в конкретных исторических условиях. Вместе с тем, в той же весьма интересной и фактографически богатой работе Б.К. Мальбахова отражается такая тенденция: кабардинцы легко и охотно признают себя находящимся в российском подданстве, когда это нужно для защиты от турок и крымцев, и почти так же легко заявляют о своей фактической независимости в случае попыток России расширить свои полномочия в регионе. {27}

Таким образом, стороны по-разному понимали модель своих взаимоотношений, исходя из различного уровня общественно-политического развития. Последнее, на наш взгляд, и исключает равноправие, то есть союзнические отношения, о которых пишут многие историки из республик Северного Кавказа в составе РФ.

Не секрет, что известная часть т.н. "национальных" историков и в настоящее время солидаризируется с оценками деятельности России на Кавказе, данными основоположниками и классиками марксизма. Субъективность этих оценок, их внешняя и геополитическая обусловленность в расчет, почему-то, практически не берутся. Явственно прослеживается желание представить (следуя не лучшим традициям советской историографии) российскую политику по отношению к адыгам "политикой царизма", любое противодействие которой именуется борьбой с "царизмом", о сути которого, по правде говоря, большая часть горцев мало что и знала. Не удается выдержать и своеобразную классовость в подходе.

Так, в описании перипетий российско-кабардинских контактов периода строительства Моздокской крепости, названный выше автор несколько путает, по нашему мнению, "экономические и политические права и привилегии" кабардинских феодалов с интересами основной массы кабардинского народа. Кстати, традиционная воинственность самих кабардинцев, экспансионистские в ряде случаев устремления и реальные действия кабардинских феодалов по отношению к другим народам региона никогда не вписывались в презентивную по сути схему интерпретации исторического прошлого, где "колониальная экспансия России" представляется единственным источником всех обострений местной обстановки. А это далеко не так!

При внимательном ознакомлении с той же книгой Б.К. Мальбахова иногда кажется, что приводимым ученым разнообразным и достоверным фактам просто тесно в прокрустовом ложе авторских оценок и применяемых понятий.

Обозначенные проблемы "понятийного свойства" характерны и для описания прошлого Кубани, всего Северного Кавказа, особенно при условии, когда некоторые адепты "подарочной" истории своих народов пытаются выдать собственные суждения за истину в последней инстанции, действуя, порой, весьма агрессивно.

Скиба К.В.
Проекты покорения Кавказа: от абсурда до реальности

За более чем 80-летнюю историю присоединения, а затем покорения Северо-Западного Кавказа в границах российского государства множество военных и гражданских лиц подавали на «высочайшее имя» свои проекты «скорейшего умиротворения и обуздания горцев». Как правило, в современной отечественной исторической науке упоминаются лишь некоторые из них: те, которые послужили впоследствии основой для реальных дел кавказской военной администрации {28} (предложения генералов Ермолова, Паскевича, Вельяминова, Емануэля, Евдокимова и др.) или хорошо оттенявшие их правильность, но абсурдные «записки» некоторых петербургских генералов, никогда на Кавказе не бывавших (например, ими подавались «мысли» о том, чтобы взорвать все горы на Кавказе и превратить его в равнину или же установить на каждой горе блокгауз для контроля за прилегающей местностью).

Совершенно неизвестным в этом аспекте остается период военно-политических событий 1810—1820-х годов на Кубанской Линии. Наряду с традиционной для всего Кавказа пограничной малой войной с почти ежедневными «прорывами партий» и периодическими набегами «больших горских скопищ» на этом участке Кавказской Линии присутствовала следующая особенность — в это время река Кубань была границей двух империй — Российской и Османской. Это условие существенно сдерживало активные устремления России по «обузданию горцев-турецкоподанных». С начала 1830-х годов, после Адрианопольского договора, который расширил границу России до черноморского побережья, оно пропадает. Попытки создать специфическую программу действий только для Кубанской Линии и Чсрномории конечно же были. Одна из них — отношение главнокомандующего на Кавказской Линии генерала Тормасова к военному министру от 12 октября 1810 года под названием «Мысли о характере народов сопредельных с Кавказской Линией» (АКАК, том IV. 1870 г. с. 828-831).

Подвергнув справедливой критике действия некоторых российских военных администраторов в опрометчивых поступках, в которых он находил главные причины ненависти большинства горцев к России, он отдал должное и экзотическим по российским меркам обычаям горцев («пленопродавство» и набеговый промысел, мусульманский фанатизм и мстительность соединялись в них со справедливостью, верностью слову и высоким понятием о чести). Особенное нарекание вызывала у него практика больших карательных экспедиции, которые, по его мнению, приносили больше вреда чем пользы (большие потери войск при малом материальном и ничтожном моральном успехе). В конце своего доклада он предлагал:

1. «Отнять у горцев всякое сообщение с Турцией, подстрекающей в них злобу к России, через захват на берегу Черного моря ее крепостей и пристаней» (в 1809 г. крепость Анапа была взята штурмом — К.С.)

2. «Мирных горцев на плоскости занимать хлебопашеством и скотоводством, не обижать и покровительствовать им, доставляя возможные выгоды».

3. «Назначать муллами и кадиями не выходцев из Турции, а людей благомыслящих, кротких и приверженных России».

4. «Содержать кордонную Линию строжайшим образом, чтобы сразу истреблять полностью «хищников» не давая им уйти».

5. «Привлекать горцев к российской светской жизни в городах, где надо устроить мечети, жилища для духовенства и школы для юношества».

6. «Учредить меновые дворы на Линии для торговли между горцами и жителями Кавказской губернии». {29}

К сожалению, у России на тот момент (1810 г.) не было ни сил, ни времени, ни внешнеполитической основы для реализации этого плана полностью. Преемник Тормасова генерал Ртищев, выполняя волю Александра I, пытался реализовать лишь некоторые пункты его плана. Это привело к резко отрицательным результатам (например, нельзя привлечь горцев к мирной торговле, не ликвидировав при этом более легкий для них способ обогащения через набеговый промысел). В 1820-е годы возобладала уже совершенно другая точка зрения Александра I, и генералу Ермолову было дано иное «высочайшее повеление» о наступательно военных способах покорения Кавказа Россией за короткий срок.

Саркисян Е.И.
Тема «кавказских пленников» в творчестве А.С. Пушкина

В ниже публикуемых тезисах В.Б. Виноградова и Н.А. Гусевой обозначены некоторые современные подходы армавирской кавказоведческой Школы к изучению горской парадигмы «работорговли» («пленопродавства»). Немалые дополнительные резервы в этом плане таит в себе творчество А.С. Пушкина (стихи, проза, эпистолярный жанр), все еще недостаточно востребованное в этом ракурсе историками-регионоведами. Между тем, великий сын России и певец Кавказа неоднократно обращался к теме пленения людей на Северном Кавказе, в том числе и на Кубани (см.: поэмы «Кавказский пленник», «Тазит», «Русская девушка и черкес», повесть «Путешествие в Арзрум...», письма Л.С. Пушкину и пр.), демонстрируя свою великолепную осведомленность в деталях этого «промысла».

Этническая принадлежность плененных (или намечаемых к пленению) стабильна — это русские, хотя есть намеки и на армян, а также и на пребывание в плену у линейных казаков самих черкесов. Способ захвата (из засады или в бою) — традиционен («аркан могучий»), как и характеристика тягот жизни в плену у горцев, где жертвы их чаще всего выполняли обязанности подневольных (или уже смирившихся с судьбой за давностью лет и непреодолимостью обстоятельств) пастухов «черкесских стад». Коллизия любви русского пленника и горянки — не плод буйства фантазии или дань экзотике, а «вещь» вполне допустимая с точки зрения конкретных условий тогдашней действительности (свидетельства Ф.Ф. Торнау и др.).

Типичны выходы из «рабского состояния» у немирных горцев: освобождение силами линейных казаков, бегство с великим риском для жизни и далеко не всегда удачное, продажа на Восток через Анапский порт, в частности.

Литературно-художественное раскрытие темы у А.С. Пушкина подкупает своей достоверностью и соответствием историко-этнографическим обстоятельствам Северного Кавказа той поры, питаясь, одновременно, живительными соками той {30} «Российскости», которая противостояла жестоким реальностям «Кавказской войны»

Коваленко Ю.С.
Пушкин на кубани: краеведческие детали

Спустя год после выхода в свет книги В.Б. Виноградова "Пушкинская Кубань" (Армавир. 1999), краевая пушкинистика пополнилась изданием известного кубанского историка-краеведа В.А. Соловьева "Пушкин на Кубани" (Краснодар, 2000, 76 с.). Хорошо иллюстрированная работа состоит из двух разделов: "По землям Кавказской губернии" и "По Черномории", причем последний заметно преобладает. Автор устраняется от анализа художественного творчества, ограничиваясь лишь нечастыми цитатами из его произведений; намеренно избегает привлечения многочисленных работ предшественников, даже вступая с ними в полемику.

В.А. Соловьев ставит перед собой и успешно решает вполне конкретную задачу: уточнение и детализацию маршрута перемещений А.С. Пушкина вдоль Кубани, опираясь не только на биографические и мемуарные свидетельства, но и на документальные источники Государственного архива Краснодарского края, проработанные с предельной тщательностью.

На страницах этих последних нет упоминаний классика русской литературы. Однако обстоятельное цитирование целого ряда архивных документов 1820 и близких ему годов как бы вводит читателя в реальную обстановку того времени, позволяет убедительно реконструировать трассу к условия проезда Пушкина по нашему краю от Прочного Окопа до Тамани.

Менее удачны экскурсы краеведа в область интерпретации некоторых пушкинских строк и образов из поэтических произведений первого "прикосновения" к Кавказу. Но общая полезность, и значимость новой книги В.А. Соловьева для кубанского краеведения совершенно бесспорна.

Шапранова М.В.
Кубань и Черноморье в наследии декабристов

175-летие восстания на Сенатской площади кавказоведческая научно-педагогическая Школа В.Б. Виноградова отметила изданием брошюры М.И. Серовой "Декабристы на Средней Кубани и в Армавире", серией газетных и тезисных публикаций и тематических мероприятий в вузах и школах Краснодарского края.

В этой связи вновь остро ощутилась недостаточная востребованность художественного, публицистического, мемуарного и эпистолярного наследия декабристов, связанного, в частности, с Кубанью и Черноморьем. Кроме эпизодических {31} обращений, в должной мере не привлечены е точки зрения этнографических и краеведческих комментариев даже недавние специальные источниковые выборки В.А. Михельсона ("Трудные годы. Декабристы на Кавказе". Краснодар, 1986), В.Б. Виноградова и О.М. Лариной ("История Кубани в русской художественной литературе". Ч.1. Армавир. 1996), в которых приведены содержательные фрагменты сочинений А.А. Бестужева-Марлинского, А.И. Одоевского, Н.Н. Лорера, А.П. Беляева, К.И. Игельстрома и др., в которых даны сочно и достоверно нарисованные картины жизни Кубани и Черноморья в 1830–1840-х гг., в том числе описание казачьих станиц, горских аулов и российских крепостей; разнообразные (часто уникальные) сведения о культуре и быте местного полиэтнического населения и некоторых ярких его представителей.

Сегодняшнее "общественное охлаждение" к декабристской проблематике — это следствие политических конъюнктур. Оно нисколько не снижает актуальности всестороннего изучения многожанрового наследия "богатырей из чистой степи" (А.И. Герцен), "лучших людей из дворян, которые помогли разбудить народ" (В.И. Ленин), включающего и все, что написано ими о Северо-Западном Кавказе.

Прыгунова Ю.А.
Кубанские страницы жизни и творчества А.А. Бестужева-Марлинского

Слабо замеченный декабристский юбилей (1825—2000) побуждает обратиться к кубанским страницам в биографии и наследии А.А. Бестужева-Марлинского — одного из самых ярких представителей декабристов — писателей и деятелей общественной жизни России. Эта тема в минувшем 5-летии освещалась на наших конференциях армавирской студенткой О.А. Терещенко, но не получила достаточного раскрытия. Между тем, даже материалы, сконцентрированные В.Б. Виноградовым и О.М. Лариной в их хрестоматии «История Кубани в русской художественной литературе» (Армавир, 1996, с. 98-130), представляют широкие возможности для краеведческих трактовок.

После сибирской каторги Л.А. Бестужев в 1829 г. был отправлен солдатом в действующую армию на Кавказ. В 1834 г. он откомандирован в войска генерала Вельяминова, в том числе и на Кубань. Спустя 3 года погиб во время высадки российского десанта на мыс Адлер.

В его литературном наследии, прямо отражающем историко-этнографические реалии Восточного Причерноморья и Кубани, — фрагменты и глава XIV "кавказской повести "Аммалат-Бек" (1831), лирическая повесть "Он был убит" (1835—1936), колоритные поэтические, фольклорно-песенныс произведения «Ой, по морю плывут плоты-корабли», «Адлерская песня» (1837), необычайно богатым и содержательный эпистолярный фонд 1834 — начала 1357 г. {32}

Все это богатство до сих пор не проанализировано в должной мере и не используется как весьма информативный и качественный исторический источник, за исключением отдельных частных сюжетов в недавних публикациях о генерале Г.Х. Зассе (В.Б. Виноградов) и некоторых чертах местной (чаще всего, горской) этнографии (О.А. Терещенко, В.С. Хрипунова и др.).

Задача преодоления такого положения дел вполне актуальна, особенно в нынешних обстоятельствах.

Виноградов В.Б., Гусева Н.А.
«И с боя взятыми рабами суда в Анапе нагружать»
(к изучению горской парадигмы «работорговли»)

В последнее время в мозаике исторического кавказоведения проявилось мнение о фатальной несовместимости-де русской и горской ментальности, непримиримости столкновения привносимого (априорно чуждого) и традиционного "единственно достойного миропорядка", что якобы и служило главным (если не исключительным) фактором, питавшим длительное горское сопротивление (Гордин Я., 2000, с.26 и сл.).

Вместе с тем, З.Б. Кипкеева, в связи с публикацией своей ценной книги "Карачаево-балкарская диаспора в Турции" (Ставрополь. 2000), замечает, что "корни кавказской войны и мухаджирства" таятся "в работорговле, остановленной Россией", и в качестве примера обращается к недавней статье Е.И. Иноземцевой и Б.В. Виноградова, изданной в Армавире (Вопросы Северокавказской истории. Вып. 5. 2000, с. 46-53), подчеркивая притом: "в сравнении с Дагестаном, на Черноморском побережье было во сто крат хуже..."

Актуальность проблемы кавказской работорговли (пленопродавства) бесспорна. Она явственно назрела в последние годы, в том числе и в деятельности армавирской кавказоведческой Школы. Достаточно упомянуть монографии 1999 г. В.Б. Виноградова "Пушкинская Кубань", Б.В. Виноградова, Ю.Ю. Клычникова (соответственно о кавказской политике Павла I и А.П. Ермолова), сборник документов "Судьбы кавказских пленников" Е.С. Тютюниной (1999) и ее же статью в названном выше сборнике (с. 53-62), а также указать на целую россыпь докладов и сообщений 1999 г. Б.В. Виноградова и Д.Б. Юшкова, Ю.С. Коваленко и Е.А. Чуприны (на конференциях "Археология, этнография и краеведение Кубани", "Историческое регионоведение Северного Кавказа — вузу и школе"); 2000 г. — Б.В. Виноградова и А.П. Иващенко, Н.А. Гусевой и др. (см.: "Российскость: понятие, содержание, историческая реальность", "На стыке гор и равнин: проблемы взаимовоздействия", "Из истории и культуры линейного казачества Северного Кавказа"), основная суть которых опубликована.

Все это — симптомы острого и вполне мотивированного на современном этапе развития исторической науки и российского общества возобновления {33} исследовательского интереса к проблеме, откровенно приглушаемой, или просто умалчиваемой в значительной части историографии последнего десятилетия, но явственно присутствующей в своих современных рецидивах.

Отсюда и вырастает конкретная задача глубокого и объективного понимания того гениально схваченного классиком образа и идеала "горской ментальности" той поры, что дано устами Гасуба в пушкинской поэме "Тазит" и частью процитировано в названии нашего доклада:

Нельзя, однако, только к этой схеме сводить кавказскую реальность. Гасубовским "хищническим трудам" противопоставляется в корне иное миропонимание Тазита ("...Я могуч и молод, Мне труд легок..."). Горец-гуманист, прикосновенный к передовому цивилизационному полю, — редкость по тем временам. Но каждый случай исключения подтачивает традиционную мертвую обыденность, потому что исключение — это еще непознанная закономерность.

Клычников Ю.Ю., Плуталов С.А.
«Кавказский Мюрат» (к портрету генерала Г.Х. Засса)

«Славная школа войны наш Кавказ», — писал А.Бестужев-Марлинский, волею судьбы попавший сюда в 30-е годы XIX века (Бестужев А.А., 1870). Затяжной, кровавый конфликт, длящийся несколько десятилетий, оказал огромное влияние на развитие русского военного искусства (Гордин Я.А., 2000). Он породил целую плеяду ярких, незаурядных военачальников, одним из которых был Григорий Христофорович Засс.

Сторонник активно-наступательных действий, Г.Х. Засс вошел в русскую военную историю как талантливый практик «малой войны», применивший против «немирных» горцев их же набеговую тактику. По словам исследователя данной проблемы В.Б. Виноградова, «если суммировать наиболее яркие полководческие черты Засса, то получится весьма впечатляющая картина. Генерал прекрасно ориентировался в ландшафтах и иных природных особенностях Прикубанья, постоянно и умело пользовался широко разветвленной разведывательной сетью, состоявшей из сметливых лазутчиков... Он создал мобильные, отлично обученные, с {34} высоким моральным духом комбинированные отряды из пехоты, казачьей конницы и конных орудий, с которыми начал превентивные стремительные набеги вглубь вражеской территории, разрушая саму систему подготовки и осуществления горских рейдов в границы России. Притом постоянно поддерживались боеспособность и бдительность линейных крепостей, станиц и селений» (Виноградов В.Б.,2000).

В том числе успехи Г.Х. Засса объясняются и повышенными мерами секретности, которые предпринимал генерал для обеспечения планируемых операций. В своих воспоминаниях М. Цейдлер так поведал об одном из многочисленных боевых эпизодов в практике барона: «Рано утром пришлось мне переправляться через какую-то речку, у какой-то станицы. Через речку, в разных местах, переправлялись вооруженные казаки. На берегу еще дымились догоравшие бивуачные костры. Везде поили и седлали лошадей, заметно было какое-то торопливое движение.

— Что это значит? Спросил я у казака.

— Идем сейчас с генералом в экспедицию.

— Куда?

— Да неизвестно, ваше благородие, отвечал он, а только, должно быть, далеко: вьюки берутся с собой».

Наслышанный о подвигах Засса офицер решил пойти вместе с ним в поход и, хотя сам был прикомандирован к другой части, тем не менее обратился к генералу с такой просьбой. Но в ответ услышал: "А кто вам, поручик, сказал, что мы едем в экспедицию? Я просто еду в камыши на охоту, а если вы любите поохотиться на кабанов, то милости просим, заезжайте на обратном пути ко мне в «Прочный окоп», я рад буду видеть у себя и угостить охотой такого ретивого офицера"». Между тем, Зассом задумывался очередной набег на неприятеля и, когда отряд отправился в поход, рядом с генералом «ехал гигантского роста черкес, голова которого была завернута башлыком. Это был лазутчик, вожак отряда» (Цейдлер М, 1888).

Каждый набег Г.Х. Засса был подлинным бедствием для горцев, что было красочно описано, в частности, знаменитым «кавказским пленником» Ф.Ф. Торнау. {выпала строка в наборе? OCR} своими весьма жесткими способами Г.Х. Засс добился относительного спокойствия на Кубанской Линии, заставив горцев либо уйти вглубь гор, либо подчиниться требованиям российской стороны.

Военные дарования и личная храбрость Г.Х. Засса позволяли современникам называть его «Кавказским Мюратом», ставя таким образом его на одну ступень с одним из лучших полководцев Наполеона (Розен А.Е., 1984). {35}

Нарожный Е.И., Галаган С.А.
Еще раз о времени пребывания Э. Спенсера на Северо-Западном Кавказе и дате окончания его книги

Выход в 1994 году русскоязычного перевода "Путешествия в Черкессию" Э.Спенсера явился заметным событием в научной жизни. Вместе с тем, эта работа вызвала и спор, связанный с определением даты пребывания англичанина на Северо-Западном Кавказе. Переводчик и комментатор работы — Н. Неофиляева, основываясь на контексте повествования, считает возможным датировать само путешествие 1830 г. Эту же точку зрения приводят и иные авторы: Т.В. Половинкина, О.В. Матвеев, В.Б. Виноградов, Ю.Ю. Клычников. Основываясь на описываемых в "Путешествии..." реалиях, В.Б. Виноградов и Ю.Ю. Клычников справедливо указывают на описание Спенсером данных, хорошо датируемых 1836, 1837 и 1838 годами, что делает интересующую проблему до конца не ясной и ждущей "скрупулезного исследования".

Вместе с тем, упоминание Спенсером того, что своим путешествием он обязан графу Воронцову, позволило В.Б. Виноградову и Ю.Ю. Клычникову считать возможным датировать такую "любезность" графа 1836 г. "Предисловие..." к своей работе Э.Спенсер датирует "маем 1839 года". Казалось бы, что именно в этом промежутке времени и должно было состояться пребывание англичанина среди адыгов, объясняя при этом и причины появления в его работе угадываемых реалий 1836–38 годов.

Однако, Н. Неофиляева, комментируя текст, в примечании № 47 приводит слова Спенсера: "...должно немедленно признать независимость Черкессии", поясняя его следующей подтекстовкой: Это заявление английской делегации на переговорах в Париже об условиях мира и прекращения Крымской войны 1853—1856 годов". Именно тогда делегация "требовала признания независимости Черкессии". И действительно, в 1855 году кабинет Пальмерстона заявлял, что Англия "желает независимости Черкессии" (История народов Северного Кавказа с древнейших времен до 1917 г., с. 191).

Если это так, то получается, что Спенсер завершает свои описания в книге серединой XIX века, что требует объяснений. Последние же пока можно расценивать следующим образом.

Компоновка книги в виде отдельных писем не случайна. В каждом письме угадываются события, описываемые англичанином применительно к концу 20–30-х годов XIX века. Скорее всего, это не только сведения, почерпнутые им из различных официальных изданий, но и в некотором роде — личные впечатления, полученные «в результате путешествия, оформленные им к маю 1839 года. Последующие его комментарии событий во внешней политике крупных европейских держав вплоть до Крымской войны — явное свидетельство того, что значительная часть "писем" составлялась в Лондоне по следам рассматриваемых событий. В этом смысле, изучая далее "наследие" Э. Спенсера, впредь необходимо искать {36} новые зацепки, которые помогут более точно датировать его путешествие, а во-вторых — определить время завершения «Путешествия в Черкессию», которое скорее всего было окончено уже после Крымской войны.

Симонян М.С.
Переход черкесогаев во владения Российской империи

Изменения геополитической обстановки на территории Северо-Западного Кавказа, усиление противоречий внутри черкесов привели к оттоку горских армян из Закубанья во владения Российской империи. Процесс переселения черкесогаев затянулся на несколько десятилетий и охватил период с конца 18 в. до середины 19 в.

Первые сведения о желании черкесских армян перейти на российскую территорию относятся к 80-м — 90-м гг. 18 в. Так, в 1796 г. кошевой атаман Черноморского казачьего войска получил донесение о том, что «многие из армян, живущих между закубанскими черкесами, желают перейти к нам на жительство не только фамилиями, но и целыми селениями».

В 1791 г. Иосифом Аргунтинским был разработан план, по которому южная часть Самбекской степи (на Дону) передавалась нахичеванцам (армяне из г. Нахичеван-на-Дону), а северная — черкесогаям. Осуществить вторую часть этого проекта не удалось.

В 1799 г. на Ангелинском ерике возник смешанный армяно-греко-черкесо-ногайский аул — Гривенско-Черкесский. В 1842 г. это поселение было преобразовано в станицу, а его жители зачислены в Кубанское казачье войско. Численность черкесогаев в этом населенном пункте постепенно росла, в основном за счет новых переселенцев, и в 1848 г. достигла 134 человек. В этом же году Гривенско-Черкесский поселок был упразднен, а его жителей расселены в разные станицы Кубанской области: черкесы в Новоджерлиевскую, а греки и черкесогаи в Переясловскую.

Происходила и внутренняя миграция. Так, по мнению Ф.А. Щербины, горские армяне, живущие среди «демократических племен», нашли свое временное пристанище среди черкесских «аристократических народностей».

В 1830 г. напротив ст. Казанской находилось поселение черкесогаев, в которое в 1835 г. переселились армяне из аула хатукаевского князя Педисова. В 1839 г. жители этого поселка переселяются в Армянский аул (Армавир).

В 1836 г. вместе с влиятельным бесленеевским князем Джембулатом Болотоковым к устью р. Лабы переходят гяурхабльцы. В 1838 г., после трагической гибели князя, черкесогаи поселяются в урочище «Домбай — тук» недалеко от ст. Темижбекской, где к ним присоединяются егерухаевские армяне. В следующем {37} году обе эти группы, под предводительством генерала Засса, переселились в Армавир, где образовали два самостоятельных квартала.

Возле ст. Пашковской в 30-е гг. XIX в. существовал небольшой поселок черкесогаев, который периодически пополнялся выходцами из Закубанья. В августе 1842 г. сюда переселяются семьи горских армян Багдасара Гарадинова (5 чел.) и Хачика Каракашева (8 чел.) В дальнейшем приток в это поселение прекратился. Часть жителей поселка была перечислена в 40-е гг. в ст. Переясловскую, а оставшиеся в 1859 г. переезжают в Армавирский аул.

В середине 30-х гг. 19 в. на Таманском полуострове была сосредоточена большая часть натухаевских и шапсугских армян, которые в последующие годы переселяются в разные станицы Кубанской области.

В 50-е гг. центром концентрации черкесогаев становится Армавир (основан в 1837 г.), в который в 1859 г. переселяются горские армяне из ст. Переясловской. В 1858 г. часть коренных жителей селения была перечислена в Моздок, но, не ужившись там, в 1863 г. возвращается обратно (146 чел.). Численность черкесогаев в Армавире постепенно росла и в 1876 г. составила 3715 чел. (80,7%).

Переселение черкесских армян на территории подконтрольные России было бы не возможным без согласия на то русской администрации. Спуская черкесогаев «с гор, поселяя их на равнинах Кубани, даруя им некоторые привилегии», кавказская администрация преследовала определенную цель — положительного воздействия на проживающих еще в горах армян, греков, евреев и особенно на черкесское население».

Виноградов В.Б., Юшков Д.Б.
Новые источники и литература о генерале Н.П. Слепцове (1815—1851)

В связи с только что минувшим 185-летием со дня рождения Н.П. Слепцова на Кубани вышел в свет ряд публикаций, мобилизовавших и проанализировавших самые разнообразные данные о нем (см.: В.Б. Виноградов. Н.П. Слепцов — "храбрый и умный генерал". Армавир. 2000; Вопросы Северокавказской истории. Вып. 5. Армавир. 2000; Из истории и культуры линейного казачества Северного Кавказа. Материалы конференции. Армавир. 2000). Имя одного из прославленных "покорителей Чечни и Дагестана" (дореволюционная характеристика) заняло свое место на страницах монографий Н.И. Покровского И Я. Гордина, изданных в завершившемся году (второй из авторов именует его "знаменитым завоевателем Кавказа").

Возросла источниковая база: во-первых, за счет привлечения документов рубежа 1840–50-х гг., опубликованных в 1865 г. в т. 10 АКАК (это, главным образом, обстоятельнейшие текущие рапорты деятельного генерала своему непосредственному начальству (Ильинскому), а во-вторых, использование малоизвестных мемуаров, созданных очевидцами и участниками тогдашних событий (см.: Белевич К. {38} Воспоминания о Слепцове и Пассеке // Нива.1872. № 52; Воспоминания Полторацкого // ИВ. 1893, № 52). Впервые за многие десятилетия опубликован портрет-миниатюра Н.П. Слепцова (Я. Гордин. Кавказ: земля и кровь. Россия в Кавказской войне XIX в. СПб. 2000, с. 321), предприняты попытки (далеко не исчерпывающие) схематического картографирования маршрутов и трасс "рейдов" и "кампаний" Слепцова в Малой и Большой Чечне (Н.И. Покровский, с.428-429).

Все вместе, это создает дополнительные возможности объективной интерпретации и оценки жизненной судьбы, военно-административных принципов и деятельности достойного ученика и продолжателя традиций своих предшественников — генералов А.П. Ермолова и, особенно, Г.Х. Засса, чьи разноречивые труды по российскому обустройству Верхней и Средней Кубани (с личным участием в них молодого офицера) существенно определяли собственную служебную практику 1845—1851 гг. в контексте создания и заселения Верхнесунженской Линии.

Истинно драгоценен был этот опыт, вынудивший отказаться от многолюдных и малоэффективных (а, порой, просто губительных) эпизодических походов, яркой иллюстрацией чему послужила трагическая "Сухарная экспедиция" 1845 г.

Жиляев Д.В.
К вопросу о роли Османской империи в переселении народов Северо-Западного Кавказа (40-е гг. XIX в. — 1864 г.)

Массовое переселение народов Северного Кавказа в Турцию — пожалуй, самая большая трагедия их многовековой истории. Это событие имело масштабные исторические последствия: оказало влияние на этногенез горцев, оставило след в их национальном сознании, вызвало общественный резонанс в России и на Западе.

Историография поставленной темы сравнительно скупа. Отчасти это связанно с тем, что дореволюционные и советские историки преимущественно делали акцент на Российской империи как главном инициаторе переселения. Оппонируя этой точке зрения можно привести следующие доводы:

1. Не секрет, что Османская империя активно использовала принудительную миграцию населения как способ решения внутриполитических проблем: развития земледелия; создания условий для снабжения и скорейшего передвижения войск по стратегическим дорогам, для чего вдоль этих путей и были расположены особые поселения; размещения в разных регионах империи для подрыва единства туркменских племен и предотвращения возможных совместных выступлений (Бэрзэдж Н., 1996). В данном контексте действия Турции по привлечению северокавказских народов выглядят логично и вписываются в общую картину ее внутренней политики.

2. Важной частью экономической системы Османской империя была работорговля. В.М. Покровский пишет: "... переселение горских народов в Турцию вызвало настоящий ажиотаж по линии гаремных поставок живого товара со стороны турецких купцов. Не удовлетворяясь закупкой девушек и женщин в прибрежных пунктах, турецкие работорговцы проникали в самые отдаленные места и там выискивали особенно ценный "товар", ведя вместе с тем агитацию за переселение в Турцию".

3. Кризисное состояние политической и экономической сфер Порты привело к необходимости находить новые дополнительные источники решения внешнеполитических вопросов. Особенное значение для Турции в это время имело плачевное положение армии — главного оплота империи. Многочисленные янычарские бунты, постоянные войны и громадные людские потери поставили под угрозу существование всего государства. В течение нескольких веков в Турции сформировалась мамлюкская система, в которой представители горцев Северного Кавказа (особенно черкесы) играли значительную роль. Пополнение армии за счет переселенцев — простое решение актуальных задач.

4. Как утверждает исследователь С.Х. Хотко: "фактически, султаны XIX века были черкесской крови и окружали себя также черкесами, что говорит об их этнической самоидентификации достаточно красноречиво... После смерти Махмуда II в 1839 году вся власть в империи сосредоточена в руках черкесских военоначальников". Таким образом, переселение черкесской части горцев, которое было самым массовым, отчасти можно объяснить существующими многовековыми межэтническими и родственными связями.

Подводя итог, отметим, что даже фрагментарное освещение проблемы показывает широкие возможности ее дальнейшего изучения.

Штанько Е.В.
Новый этап в изучении кубано-эфиопских связей рубежа XIX—XX вв.

Определенный итог в освещении темы кубано-эфиопских связей конца XIX в. был подведен к 1998 г. публикациями В.Б. Виноградова и С.А. Колосовой в контексте нарастающего интереса историков нашего края к проблемам афро-азиатского мира (В.Б. Виноградов, 1997).

С тех пор возникли новые обстоятельства. Во-первых, вышли в свет первые публикации краснодарской исследовательницы К.В. Виноградовой, посвященные этапам развития эфиопской монофизитской христианской церкви, в которых, в частности, прозвучал важный вывод: "В конце XIX в. Эфиопия вступила в новое время как страна своеобразной цивилизации средневекового облика и вполне феодального характера (К.В. Виноградова. 2000, с. 10). Рядом с этим, в Армавире и Краснодаре публикует серию своих (иногда в соавторстве) работ В.Б. Виноградов в русле мобилизации и обобщения малоизвестных данных об истоках и генезисе российско-эфиопских связей XVII — начала XX в., т.е. периода ''взаимного "узнавания" и поисков перспектив последующего сотрудничества" (В.Б. Виноградов. {40} 2000, с. 178). В этом контексте постоянно привлекаются и факты казачьей истории Юга России.

Недавно на научно-просветительской конференции «Из истории и культуры линейного казачества Северного Кавказа» (Армавир, 2000) прозвучало сообщение «Станичники Кубани в истории российско-эфиопских связей» (Е.В. Штанько, 2000, с. 55-56), которое (вместе с докладом К.В. Виноградовой «Казаки в Абиссинии» на 6-х "Дикаревских чтениях", — Краснодар. 2000) вновь возвращает к до конца еще нераскрытой теме, весьма актуальной для уяснения кардинальных перемен, которые определяли внутреннюю и внешнюю жизнь Эфиопии, начиная с рубежа XIX—ХХ вв.

При этом крайне желательна (и даже необходима) координация усилий и результатов историко-краеведческих изысканий, предпринимаемых представителями разных научных школ в одном направлении.

Пустарнакова И.А., Трехбратов Б.А.
Социальные последствия рыночной модернизаци сельского хозяйства Кубани в конце XIX — начале XX вв.

Экономические реформы, проводившиеся в России с 60-х гг. XIX в., привели к перестройке всего хозяйства на товарно-капиталистические рельсы и, как следствие, к изменениям социальной структуры в среде местного населения.

К числу наиболее важных экономических последствий для кубанского казачества стал переход от примитивных скотоводческих форм хозяйствования к товарному зерновому производству, табаководству, виноградарству; появлению уже к концу XIX в. фермерских хозяйств, специализировавшихся на поставках на рынок различной сельскохозяйственной продукции; широкому применению в них усовершенствованных земледельческих машин и орудий.

Наиболее важным социальным последствием стало расслоение населения, в том числе и казачества, на классы, характерные для капиталистического общества.

Для целей нашего исследования представляет интерес рассмотрение процессов социальной дифференциации в пригородной станице Пашковской, что около Екатеринодара, казачье население которой было ориентировано на объемный городской рынок. Сохранившаяся в ГАККе "Книга на записку домашнего скота" за 1897 г. позволяет выяснить особенности хозяйственной деятельности населения екатеринодарского пригорода и тесно с ней связанного социального расслоения. Почти все хозяйства этой станицы в той или иной степени были связаны с производством товаров сельскохозяйственного и животноводческого направлений. Зажиточные же дворы почти полностью подчиняли свою деятельность обслуживанию рынка г. Екатеринодара. Так, например, 85 хозяйств этой группы имели более 8 свиней на двор, что составляло 17% от всего количества зажиточных дворов. {41} Вместе с тем, 53 хозяйства (10,4%) имели более четырех коров на один двор. Совершенно очевидно, что даже многочисленные семьи не могли потреблять такое количество мяса и молока, избытки которого поступали на продажу. Для сравнения скажем, что на 100 душ войскового населения в станице Пашковской приходилось 83 свиньи, в то время как по всей Кубанской области — только 46. Близость к екатеринодарскому рынку сделала станицу Пашковскую одной из самых богатых в Кубанской области: бедняки здесь составляли только 8,8% (101 двор), середняки — 47,2% (542) и зажиточные — 44,0% (508) дворов.

Характерно то, что зажиточная группа хозяйств станицы Пашковской сконцентрировала у себя 61,4% рабочих лошадей, 61,2% коров, 66,5% гужевого скота, 92,1% овец и 55,8% свиней. В то же время 8,8% бедняцких дворов располагали лишь 1,7% упряжных лошадей, 1,4% волов и 2,8% коров.

 В целом же социальная структура этой станицы отличалась сравнительной устойчивостью середняцко-зажиточной части и была отмечена небольшой группой бедноты, не имевшей собственного скота и искавшей выход из положения в сдаче своих земельных паев в аренду и в работе по найму. Основной фигурой кубанской станицы являлся середняк, положение которого было устойчивым на протяжении всего пореформенного периода.

Общий тип казачьего хозяйства был предпринимательского направления: вел обширное хозяйство, ориентированное на рынок, нанимавшее рабочих со стороны и в меньшей степени отпускавшее своих на сторону.

Середняцко-кулацкая группа сельского казачьего населения Кубани, не опускавшаяся ниже 60%, была экономически крепкой и значительно более мощной, чем аналогичная прослойка крестьянства центральных губерний России. Ее наличие и предопределило особенности социальной структуры кубанского казачества в пореформенное время.

Перкова А.В.
М.В. Бекетов — краевед из с. Успенское Успенского района Краснодарского края

В ряду именитых и хорошо известных краеведов-исследователей Средней Кубани (Б.Л. Выродов, М.Н. Ложкин, Н.И. Навротский), историко-краеведческое наследие которых стало хорошо известным благодаря специальным публикациям, изданным кафедрой РСИД АГПИ, есть немало и других краеведов, хотя их посильный вклад в дело изучения далекого прошлого своих родных мест еще предстоит изучить. Среди таковых — М.В. Бекетов, являющийся своего рода "летописцем" Успенского района нашего края.

Длительное время краевед занимается не только выявлением земляков-участников Великой Отечественной войны. Параллельно он занимается и историей XIX столетия, освещая этапность заселения этого участка прикубанского {42} побережья казачьими станицами. В этой работе М.В. Бекетову в значительной мере помогали архивные материалы, кропотливо собиравшиеся им в ГАККе.

Свои краеведческие изыскания М.В. Бекетов всегда стремится донести до своих земляков, в чем легко убедиться по его личному "уголку" в архиве Успенского района. Именно там хранятся тексты его докладов, в свое время сделанных на юбилеях (110 лет) с. Успенское. Там же — вырезки из газетных и журнальных публикаций М.В. Бекетова (Архив с. Успенское, оп. 1, д. 1-3). Аналогичные материалы накоплены и в ГАККе.

Вместе с тем, перу успенского краеведа принадлежит и несколько, специальных — юбилейных и научно-популярных — изданий в виде буклетов, повествующих об истории становления и развития Успенского района, его знатных земляках, экономическом и культурном развитии.

Пожалуй, своего рода апогеем творчества успенского краеведа стал выход его книги "Есть район над Кубанью", приуроченный к 70-летию Успенского района (1994 г.).

Отмеченный выше вклад М.В. Бекетова — лишь общее представление того научно-творческого потенциала, который заложен в нем и в его многолетних усилиях по сбору исходного материала. Именно по этой причине наследие М.В. Бекетова требует осмысления, систематизации и пропагандирования.

Барыльников Л.А.
А.М. Яковенко — краевед из г. Новокубанска.

Разрабатывая дипломную работу по истории нынешнего Новокубанского района, неожиданно для себя столкнулся с одним из местных краеведов — Анатолием Матвеевичем Яковенко, длительное время работающим директором небольшого городского музея краеведения.

Сам музей и его экспозиционный фонд — следствие длительной и кропотливой работы этого краеведа, на протяжении целого ряда лет собиравшего случайные находки на археологических памятниках Новокубанского района. Среди них — фрагменты и целые образцы керамики раннежелезного века и эпохи средневековья. Здесь же и половецкое изваяние, в свое время привезенное краеведом из окрестностей ст. Прочноокопской.

Значительную часть местного музея занимают собранные А.М. Яковенко предметы этнографического быта конца XIX — нач. ХХ века. Есть и небольшая экспозиция, составленная им по истории владений барона Штенгеля "Хуторок".

Целый зал оформлен этим краеведом по истории Великой Отечественной войны и посвящен землякам-новокубанцам, участникам Великой Отечественной войны и работникам тыла.

Помимо музейно-поисковой работы Анатолий Матвеевич значительную часть своей жизни посвятил и пропагандистской деятельности. Об этом {41} свидетельствуют объемистые статьи с продолжениями в местной прессе, посвященные истории станиц района, историческим деятелям XIX столетия. Перу новокубанского краеведа принадлежит небольшая брошюра "Памятники истории и культуры Новокубанского района", а также объемный труд "Город Новокубанск". В последнем читатель может ознакомиться не только с изложением истории района, но и своего рода "историей в лицах". Именно там собраны исчерпывающие данные и фотографии именитых новокубанцев, кем жители района гордятся и поныне.

Творческая краеведческая деятельность А.М. Яковенко не осталась невостребованной: в ряде случаев им, вместе с акад. В.Б. Виноградовым, были опубликованы общие статьи по топонимии Средней Кубани. Частые ссылки на работы А.М. Яковенко есть и в работах других специалистов.

Знакомясь с неутомимой краеведческой деятельностью этого замечательного краеведа из Новокубанска не устаешь удивляться тому, как последовательно и систематически он занимается своим любимым делом. Именно на таких людях и держится историческая память. {44}

Сведения об авторах

Баисова М.В. — студентка-заочница 2-го курса истфака АГПИ

Барыльников Л.А. — студент-заочник 5-го курса истфака АГПИ

Боженова А.А. — студентка 5-го курса истфака АГПИ

Виноградов Б.В. — зав. кафедрой социально-политических дисциплин СФАГПИ, доцент, кандидат исторических наук, г. Славянск-на-Кубани

Виноградов В.Б. — зав. кафедрой РСИД АГПИ, д.и.н., профессор, академик Международной Академии информатизации и Академии истории и политологии, заслуженный деятель науки Кубани и Российской Федерации

Ворончуков А.А. — студент 3-го курса истфака АГПИ

Галаган С.А. — студентка 5-го курса истфака АГПИ

Голованова С.А. — доцент кафедры культурологии АГПИ, кандидат исторических наук

Гусева Н.А. — студентка 2-го курса истфака АГПИ

Жиляев Д.В. — студент 4-го курса истфака АГПИ

Зинеева З.З. — соискательница по кафедре РСИД АГПИ

Клычников Ю.Ю. — кандидат исторических наук, доцент кафедры социальных и политических дисциплин ПФСКАГС

Колыхайлова О.А. — студентка 4-го курса истфака АГПИ

Коваленко Ю.С. — студентка 3-го курса филфака СФ АГПИ

Кострыкин Д.В. — студент 3-го курса истфака АГПИ

Крюков А.В. — аспирант КГУКИ

Лунев М.Ю. — аспирант-заочник АГПИ, преподаватель КубГУ

Лямцев А.Ю. — студент 2-го курса истфака АГПИ

Марченко И.И. — директор Кубанского центра археологических исследований КубГУ, доцент, кандидат исторических наук

Матвеев О.В. — кандидат исторических наук, доцент КубГу

Маслова Е.А. — студентка 2-го курса истфака АГПИ

Моисеев СВ. — студент 5-го курса истфака АГПИ

Нарожный Е.И. — доцент кафедры РСИД АГПИ, кандидат исторических наук Олейникова И.Б. — аспирантка КГУКИ

Пелих А.Л. — аспирант АГПИ, преподаватель кафедры РСИД АГПИ

Перкова А.В. — студентка 5-го курса истфака АГПИ

Плутадов С.А. — студент 1-го курса факультета менеджмента организации ПФСКАГС

Погребняк Е.В. — студентка 3-го курса истфака АГПИ

Прыгунова Ю.А. — студентка 4-го курса истфака СФ АГПИ

Пустарнакова И.А. — соискатель по кафедре истории и музееведения КГУКИ

Саркисян Е.И. — студентка 2-го курса истфака АГПИ

Сахно Н.Н. — студентка 4-го курса истфака АГПИ

Симонян М.С. — аспирант КГУКИ

Скиба К.В. — аспирант кафедры РСИД АГПИ

Соков П.В. — аспирант кафедры РСИД АГПИ

Трехбратов Б.А. — зав. кафедрой истории и музееведения КГУКИ, д.и.н., профессор Улитин В.В. — студент 3-го курса ФИСМО КубГУ

Фарисеев Р.В. — студент 4-го курса истфака СФ АГПИ

Шаова С.Д. — преподаватель Кошехабльского филиала Адыгейского госуниверситета, соискательница по кафедре РСИД АГПИ

Шапранова М.В. — студентка 4-го курса истфака СФ АГПИ

Штанько Е.В. — студентка 2-го курса истфака АГПИ

Юшков Д.Б. — студент 5-го курса истфака АГПИ {45}