Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. К разделам: Степь | Мир ислама | Средняя Азия

(191/192)

Строева Л.В.
Уничтожение монголами государства исмаилитов в Иране

История и филология стран Востока
(Ученые записки Ленинградского университета, № 179;
серия востоковедческих наук, вып. 4), Л., 1964.
(191/192) – граница страниц.
Постраничная нумерация сносок заменена сквозной.
Р а з р я д к а заменена жирным.

В первой половине XIII века страшные завоевания Чингисхана и его преемников потрясли Азию и Восточную Европу. Оценка классиками марксизма-ленинизма нашествия войск Чингис-хана и катастрофических последствий его для ряда стран известна.¹⁾ Монгольские войска, предводительствуемые Чингисханом, обрекли на гибель миллионы людей, уничтожили богатые города, разорили цветущие области, предали огню и мечу огромную территорию, простирающуюся от Тихого океана до Дуная. Под ударами монголов рухнуло государство хорезмшахов — крупнейшее государство того времени на Ближнем Востоке.

В течение последовавших двух десятилетий монголы распространили свою власть на Иран, Азербайджан, Армению, Восточную Грузию, сельджукскую Малую Азию. К пятидесятым годам XIII в. еще не затронутым монгольским нашествием остался Хузистан на юго-западе Ирана и устояло от разгрома государство багдадских халифов — Аббасидов, расположенное в междуречье Тигра и Евфрата.

Монгольское нашествие совершенно не поколебало политическое значение и экономическое положение государства исмаилитов. Владения исмаилитов, расположенные преимущественно в отсталых горных районах, даже не составляли сплошного земельного массива. Исмаилитам принадлежали значительные области в Кухистане с городами Туном и Каином, многочисленные (192/193) укрепленные замки в горах к северу от Казеина — в Дейлеме, а также за пределами Ирана — в Сирии.

Государство исмаилитов в Иране, его генезис, история, классовая природа, характеризующие его источники, а также догматика иранских исмаилитов — совершенно не изучены в советской исторической литературе.²⁾

Настоящая статья не ставит целью охватить все эти вопросы, которые должны явиться задачей самостоятельных исследований.

Я ограничусь здесь лишь кратким напоминанием того, что представляло собой государство исмаилитов в Иране к началу XIII в. и попытаюсь проследить его внешнеполитическую линию со времени первого появления монголов в Иране и до уничтожения этого государства войсками Хулагу.

Не вызывает сомнения, что исмаилизм XI—XIII вв. тесно связан с направленным против Аббасидского халифата широким антифеодальным движением карматов, которое в начале IX в. распространилось по всему Ближнему Востоку и Северной Африке. Карматское движение было глубоко противоречивым с самого начала своего возникновения. Это было, «с одной стороны, движение народных масс против новых феодальных порядков, с другой стороны — движение знати против центральной феодальной власти».³⁾

Карматская верхушка умело использовала в своих интересах как борьбу народных масс против Аббасидов, так и созданную в процессе движения мощную и гибкую политическую организацию, централизованное руководство которой обеспечивало строжайшую дисциплину ее членов.⁴⁾ Карматское движение не один раз завершалось победой и переходом власти в государствах халифата в руки карматских вождей. Таково происхождение династии Фатимидов в Египте, карматских государств в Бахрейне, Мультане и др.

В конце XI в. уже идущее на убыль движение карматов дало новую яркую вспышку в северном Иране. Это было вызвано (193/194) обострением антифеодальной, антисельджукской борьбы, явившейся реакцией народных масс на сельджукское завоевание и связанный с ним рост феодальных отношений.

В такой обстановке проповедь исмаилизма, которую начали вести эмиссары Фатимидов — исмаилитов против их политических и религиозных врагов Сельджуков — суннитов в Иране, падала на благоприятную почву.

Движение, которое в конце XI в. получило название исмаилитского, нашло отклик в разных социальных кругах. Подобно карматам IX в., исмаилитское движение конца XI в. в Иране не было социально однородным. Оно включало народные массы, боровшиеся против завоевателей-сельджуков и интенсивно насаждаемых ими феодальных отношений, а также ущемленную сельджуками местную феодальную знать, которая стремилась использовать народное недовольство в своих классовых интересах.

Это движение завершилось созданием исмаилитского государства с центром в Аламуте. Оно было основано в конце XI в. Хасаном ибн Саббахом, который явился в государство сельджукида Мелик-шаха по поручению Фатимидского халифа с целью тайной пропаганды исмаилизма. Вскоре, захватив ряд укрепленных феодальных замков, Хасан ибн Саббах порвал связь с Фатимидами и стал самостоятельным правителем созданного им государства.

Глава исмаилитов — «горный старец» (как стали называть Хасана ибн Саббаха и его преемников), сосредоточивал в своих руках светскую и духовную власть. Он был государем Аламута и управлял всеми районами, подчиненными исмаилитам в Иране, такими, как Кухистан, Дейлем, Рудбар, а также многочисленными замками в Сирии. Вместе с тем, он был духовным вождем всех исмаилитов Ирана и Сирии. Его духовный авторитет еще больше возрастал благодаря тому, что принадлежность к секте и вся ее догматика хранились в глубочайшей тайне от непосвященных. Мусульманин, тонко и осторожно распропагандированный исмаилитским «да’и» (миссионером), после идеологической обработки и долгой проверки проходил первую степень посвящения в догматы секты. Это посвящение сопровождалось таинственным ритуалом, страшными клятвами и получением от неофита денежного взноса.⁵⁾

Всех степеней посвящения было девять, и лица, достигшие высшей степени, становились «великими миссионерами» и ближайшими помощниками «горного старца». «Великим миссионерам» были подчинены простые миссионеры, или «да’и», стоящие на четвертой-пятой степени посвящения; они управляли всей массой членов секты, проходившей лишь первую-вторую степени посвящения. (194/195)

Эта иерархия, основанная на степени посвящения в тайны догматики, в известной мере соответствовала феодальной иерархии. «Горный старец», «великие миссионеры», «да’и» — составляли в исмаилитском государстве правящую группу. Укрепленные феодальные замки, захватом которых Хасан ибн Саббах положил основание исмаилитского государства, в скором времени обросли значительной земельной собственностью. Власть над укрепленными замками делала зависимым от их владельцев крестьянское население соседних низинных районов; эксплуатация крестьян увеличивала экономическую мощь исмаилитской верхушки. Крестьянство несло феодальные повинности, денежные и натуральные, пополняло продовольственные запасы горных замков. Экономическая отсталость принадлежащих исмаилитам горных районов способствовала тому, что феодальная эксплуатация была здесь облечена в замаскированную форму патриархальных обычаев.

С первых лет существования государства господствующие круги исмаилитов стали широко применять массовый и индивидуальный террор против своих политических и религиозных врагов. Действующий по приказу «горного старца» убийца-фидай (т.е. «жертвующий собой»), великолепно скрываясь под обликом купца, нищего, слуги, дервиша, умел проникнуть всюду — во дворец правителя, ставку военачальника, дом горожанина, городской базар — и вонзить свой смертоносный кинжал в намеченную жертву. Исмаилиты готовили убийства в глубокой тайне, но совершали их всегда публично, сознательно афишируя, что убийство совершено именно исмаилитами. Они убивали в общественных местах, при большом стечении народа, нередко, в пятницу, в мечети, если намеченной жертвой был мусульманин, или в воскресенье, в церкви, если ею был христианин.⁶⁾

Список жертв исмаилитов велик: он включает знаменитого сельджукского везира Низам-ал-Мулька, а позднее и его сына, Фатимидского халифа ал-Амра Биамриллахи и двух его везиров, Аббасидских халифов Мустершида и его сына Рашида, ряд казиев Исфахана и Нишапура и многих других лиц из феодальных верхов.

Из крестьян сельских местностей, подчиненных исмаилитам, и из ремесленного населения городов руководители секты вербовали исмаилитов-фидаев. Эти послушные исполнители любых приказов «горного старца» знали лишь первую, редко вторую степень посвящения в догматику секты.

Интереснейшие сведения об исмаилитах сообщает Усама ибн-Мункыз, уроженец Сирии, арабский автор XII в. Когда крепости Шейзар, принадлежавшей его родне, грозил захват исмаилитами, (195/196) женщины его семьи не только воодушевляли воинов на борьбу с исмаилитами, но и сами брались за оружие. Один из защитников крепости выказал намерение прекратить борьбу и спасти только свою жизнь. Его родная тетка остановила его: «скверно ты делаешь, — сказала она, — ты оставишь своих двоюродных сестер и жен этим чесальщикам шерсти, а сам уйдешь? Какова будет твоя жизнь, когда ты опозоришь себя перед семьей и убежишь от нее? Выходи, сражайся за своих, пока тебя не убьют среди них!». В это же время родная мать Усамы посадила его сестру на балконе, возвышавшемся над долиной, а сама села у его дверей. Когда опасность миновала, она объяснила сыну: «Я посадила ее на балконе и сама села около нее: если бы я увидела, что батыниты (исмаилиты) добрались до нас, я бы толкнула ее и сбросила в долину. Лучше мне видеть ее мертвой, чем в плену у этих мужиков и шерсточесов».⁷⁾

Приведенный отрывок свидетельствует о том, что в представлении «правоверных» мусульман, которые сталкивались не с исмаилитскими верхами, а с фидаями, исмаилиты выступали как крестьяне и чесальщики шерсти, т.е. ремесленники, причем такой специальности, которая не требовала ни искусства, ни выучки.

Не останавливаясь здесь на догматике и философии этой секты, отмечу следующее: по мере постижения высших степеней посвящения, исмаилит отбрасывал не только все основные догмы ислама или рамки отдельных религий, но и положительную мораль. Любые преступления, насилия, предательства, ложь — считались дозволенными, если они вели к намеченной цели, полезной для секты. Полная безидейность и беспринципность в теории облегчали путь к кровавому террору, жестоким убийствам, которые верхи секты совершали руками безоговорочно им повинующихся рядовых исмаилитов-фидаев.

За полтора века своего существования исмаилитское государство претерпело значительные изменения, выразившиеся в росте феодальных отношений. Правящие круги исмаилитов, завладев землями, превратились в обычных феодальных владетелей, сохраняя, вместе с тем, свое положение духовных руководителей в отношении рядовых членов секты. Не ограничиваясь эксплуатацией крестьян, подчиненных горным замкам районов, исмаилитские верхи предпринимали нападения на население не принадлежащих им областей, заставляя выполнять повинности в свою пользу. Историк Мухаммед Несеви рассказывает, что везир Ала-ад-дина, бывшего главою исмаилитов с 1221 по 1255 г., был захвачен в плен тогда, когда, «по ежегодно выполняемому обычаю, он отправился на гору, возвышающуюся над Казвином, дабы увести на (196/197) барщину (ал-мусахира) жителей округи, чтобы они накосили травы и уложили ее затем в магазины в виде зимних запасов».⁸⁾

Исмаилитские верхи были связаны не только с экономически отсталыми горными районами, но также и с городами Ирана. В качестве купцов они принимали участие в организации караванной торговли. Несеви рассказывает о нескольких исмаилитских караванах, направлявшихся в соседние государства. Один из таких караванов, который шел из Багдада, состоял из семидесяти человек и вез товары на огромную сумму, был разграблен приближенными Джелал-ад-дина.⁹⁾ Когда посол Аламута потребовал возврата имущества, то удалось найти только очень незначительную его часть: тридцать тысяч динаров и десять арабских коней.¹⁰⁾

К началу XIII в. в среде исмаилитов наметилось острое расхождение, появились две враждебные между собой группировки. Феодализирующиеся исмаилитские верхи стали тяготиться методами террора, исмаилитской догматикой, которая вызывала отвращение и ненависть правоверных суннитов. При появлении монголов исмаилитские верхи, подобно многим феодальным владетелям Ближнего Востока, поспешили пойти на сговор с ними.

По сообщению Хамдуллаха Казвини, Джелал-ад-дин Хасан, бывший правителем Аламута с 1210 по 1221 гг., отказался от верований своих предков, предал проклятию их имена, сжег часть книг, хранившихся в библиотеке Аламута и содержавших доктрины исмаилитов, а в 1212—1213 гг. послал свою родную мать в хадж в Мекку. Из Багдада от халифа Насира был прислан диплом, который подтверждал возвращение Джелал-ад-дина в лоно ислама и давал ему титул «ноу-мусульман».¹¹⁾ При появлении монголов в Иране Джелал-ад-дин Хасан поторопился выразить свою покорность Чингис-хану.¹²⁾

Такая политика феодальных верхов встретила острое сопротивление со стороны основной массы исмаилитов, являвшихся выразителями демократических стремлений. Эта вторая группировка сохраняла приверженность к старому методу антифеодальной борьбы — террору и тесно связанной с ним исмаилитской догматике. Следует помнить, что призыв к физическому уничтожению иранской знати (т. е. классовых врагов народных масс) в VI в. был включен в учение Маздака. В отношении монголов (197/198) рядовые исмаилиты, как и ремесленники и городская беднота городов Ирана и Средней Азии, были настроены непримиримо, оказывали им вооруженное сопротивление и активно препятствовали всем попыткам своих феодальных верхов капитулировать перед монголами.

Политика Джелал-ад-дина Хасана стоила ему жизни. Он был отравлен.¹³⁾ С приходом к власти его сына Ала-ад-дина (1221—1255) победу одержала вторая группировка, и политический курс был резко изменен.

При Ала-ад-дине были восстановлены все старые исмаилитские традиции и стала проводиться явно антимонгольская политика.

Пользуясь всеобщим смятением, вызванным монгольским вторжением, исмаилиты захотели увеличить свои владения и захватили лишенный защитников Дамган.¹⁴⁾ После возвращения в Иран последнего хорезмшаха Джелал-ад-дина,¹⁵⁾ пытавшегося вести борьбу с монголами и восстановить империю хорезмшахов, исмаилиты стали искать с ним союза и безоговорочно выполняли многие его требования. Так, за удержание в своих руках Дамгана исмаилиты обязались выплачивать ежегодно тридцать тысяч динаров в его казну. Они предложили Джелал-ад-дину использовать против его врагов своих тайных убийц, но это предложение было отклонено. Чтобы не раздражать Джелал-ад-дина, Ала-ад-дин был принужден, вопреки исмаилитской традиции, дать личную аудиенцию его послу, историку Мухаммеду Несеви. В 1228 г. Несеви прибыл в Аламут с целым рядом важных поручений от Джелал-ад-дина. Главное из них заключалось в том, чтобы истребовать с исмаилитов задержанный ими очередной взнос в размере тридцати тысяч динаров. Сам историк рассказывает, что он, с целью унизить главу исмаилитов, сознательно нарушал церемониал дипломатического приема и говорил в тоне суровом и резком. Вместе с тем, Несеви не скрывает того, что он очень боялся, удастся ли ему уйти живым из Аламута. Предъявленное исмаилитам требование было ими выполнено: двадцать тысяч динаров¹⁶⁾ были немедленно предоставлены Несеви, а он сам получил роскошные и щедрые подарки.¹⁷⁾

Уступчивость исмаилитов может быть объяснена страхом перед военной силой хорезмшаха Джелал-ад-дина и его военачальников, которой исмаилиты могли противопоставить только своих тайных убийц. (198/199)

Несеви передает, что дядя Джелал-ад-дина Урхан, получивший от него в удел Хорасан, разграбил принадлежавшие исмаилитам соседние области Туна, Каина и Кухистана. Посол исмаилитов явился с жалобой к Джелал-ад-дину, который устроил ему очную ставку с Урханом. Услыша угрозы исмаилита, Урхан стал вытаскивать из-за голенищ, из-за пазухи и из-за пояса кинжалы, крича: «Вот наши кинжалы, кроме них у нас есть еще более острые сабли. Вы ничего не можете поделать против этого».

Исмаилитский посол ушел ни с чем. Но в скором времени на Урхана, ставшего тем временем наместником в Гандже, набросились три исмаилита и убили его. С кинжалами в руках, убийцы, громко прославляя Ала-ад-дина, вошли во дворец везира Шереф-ал-Мулька, но не найдя его там, поранили одного из слуг.

Исмаилиты-убийцы были побиты камнями и растерзаны толпой жителей г. Ганджи.¹⁸⁾

При Ала-ад-дине, вместе с восстановлением господства исмаилитской догматики, вновь широко стали применяться террор, вымогательства, грабежи и разбой. Посланные Ала-ад-дином тайные убийцы, шпионы, соглядатаи умели проникать повсюду, готовые в указанный час поразить намеченную жертву. Немало исмаилитов находилось и в ставке Джелал-ад-дина. Однажды к Джелал-ад-дину прибыл посол из Аламута, с которым подружился везир Шереф-ал-Мульк. За чарой вина исмаилитский посол сказал своему собеседнику: «В твоей армии есть исмаилиты, которые так хорошо устроились среди вас, что не отличаются от твоих слуг. Одни из них служат в конюшне, другими распоряжается начальник хаджибов султана». Шереф-ал-Мульк стал просить, чтобы ему были показаны некоторые из них. По зову посла пять исмаилитов явились немедленно, и один из них — индус — сказал везиру: «В такой-то час, в таком-то месте я мог убить тебя и если не сделал этого, то только потому, что ждал приказа о выполнении».¹⁹⁾

В распоряжении Ала-ад-дина всегда были фанатически преданные ему люди, готовые с радостью отдать жизнь при выполнении намеченного им убийства.

Еще со времен Хасана ибн Саббаха высшие круги исмаилитов, для усиления своего авторитета и влияния среди рядовых членов секты, умело использовали наркотическое средство — хашиш.

Ко времени Ала-ад-дина относится рассказ Марко Поло о том, как подготовляли исмаилитов к их террористической деятельности и какую роль играл в этой подготовке хашиш.

«Ала-ад-дин, — рассказывает Марко Поло, — развел большой отличный сад в долине, между двух гор; такого и не видано было. (199/200) Были там самые лучшие в свете плоды… Провел он там каналы: в одних было вино, в других молоко, в третьих мед, а в иных вода. Самые красивые в свете жены и девы были тут; умели они играть на всех инструментах, петь и плясать лучше других. Сад этот, — толковал старец своим людям, — есть рай. Развел он его таким точно, как Мухаммед описывал Сарацинам рай, и тамошние Сарацины верили, что этот сад — рай. Входил в него только тот, кто пожелал сделаться ассассином… Содержал старец при своем дворе всех тамошних юношей от двенадцати до двадцати лет… Приказывал старец вводить в этот рай юношей, смотря по своему желанию, по четыре, по десять, по двадцать и вот как: сперва их напоят, сонными брали и вводили в сад; там их будили… Проснется юноша и как увидит все то, что я вам описывал, поистине уверует, что находится в раю. Захочет старец послать куда-либо кого из своих убить кого-нибудь, приказывает он напоить столько юношей, сколько пожелает, когда же они заснут, приказывает перенести их в свой дворец. Проснутся юноши во дворце… старец спрашивает, откуда они пришли. Из рая, — отвечают юноши и описывают все, что там, словно как в раю, о котором их предкам говорил Мухаммед; а те, кто не был там, слышат все это, и им в рай хочется; готовы они и на смерть, лишь бы попасть в рай… Захочет старец убить кого-либо из важных или вообще кого-либо, выберет он из своих ассассинов и куда пожелает, туда и пошлет его. А ему говорит, что хочет послать его в рай и шел бы он поэтому туда-то и убил бы таких-то, а коль сам будет убит, то тотчас попадет в рай… Кого горный старец порешил убить, тому не спастись. Скажу вам по правде, много царей и баронов из страха платили старцу дань и были с ним в дружбе».²⁰⁾

Насколько правдоподобным является этот рассказ? Ведь он дошел до Марко Поло почти через четверть века после уничтожения исмаилитского государства и, конечно, содержит преувеличения в отношении богатства и размеров исмаилитского «рая» и количества его обитателей. Вместе с тем, вполне вероятно, что во время тщательной и долгой подготовки фидая к его террористической деятельности, его сознательно ставили в необычно хорошие для него условия, может быть и сходные с описываемым Марко Поло «раем». Рассказ исмаилита, побывавшего в таком «раю», умело использовался ради разжигания любопытства и агитации среди других рядовых исмаилитов, а для самого фидая, которого фанатизм и дисциплина вели на убийства, возвращение в «рай» казалось желанной наградой. Последнее тем более объяснимо, что фидаи большей частью принадлежали к эксплуатируемому классу и их обычная жизнь очень резко отличалась от (200/201) обеспеченной и беззаботной жизни в «раю». Можно допустить,, что одурманивание хашишем применялось приблизительно так, как это описывает Марко Поло, т.е. с целью придать элемент необычайности переходу исмаилита в этот «рай».

Во всяком случае, представление о тесной связи между убийствами, производимыми исмаилитами, и употреблением хашиша закрепилось в названии, данном исмаилитам современниками-европейцами. Арабское слово «хашишийин», обозначающее «люди, одурманившие себя хашишем», перешло во французский язык в форме «assassins» с осмыслением «убийцы» и глагола «assassiner» с осмыслением «убивать».²¹⁾ Западноевропейцы, познакомившиеся с исмаилитами во владениях крестоносцев в Сирии, стали называть их ассассинами.

После гибели Джелал-ад-дина в 1231 г. исмаилиты усилили террор еще больше. В Иране, Сирии, Малой Азии и даже в далеком Каракоруме правители и их везиры боялись посланных «горным старцем» убийц, и многие из них платили ему дань. Жители соседних с исмаилитами владений не чувствовали себя в безопасности и на ночь прятали в тайниках свои ценности. Исмаилиты разбойничали на больших дорогах, грабили купеческие караваны, затрудняли коммуникации между Хорасаном, резиденцией монгольских наместников, и западными областями Ирана, подчиненными или вассальными монголам.

В тридцатых-сороковых годах XIII в., еще до образования Хулагуидского государства в Иране, монгольские наместники великого хана в Хорасане проводили вполне определенную и последовательную политику. Они стремились к прочному освоению завоеванных территорий путем создания такого аппарата управления, который обеспечил бы систематическое и бесперебойное поступление в общеимперскую казну собираемых с населения налогов. Не имея собственных управленческих кадров, хорасанские наместники сумели найти их среди местных мусульманских — таджикских и персидских феодалов и бюрократических кругов, которые охотно пошли на службу к монголам, став их добросовестными. помощниками. В отношении оседлого населения проводилась политика обложения высокими налогами сельского хозяйства и ремесла. Стали приниматься меры к восстановлению иранских городов, разрушенных в период завоевания, в первую очередь тех, которые обратились в резиденции наместников.

Действуя от имени и под контролем монгольских ханов, хорасанские наместники стремились распространить свою политическую линию на все соседние и близлежащие территории, завоеванные монголами или подвассальные им. (201/202)

Эта политическая линия столкнулась с другой, проводимой монгольскими военачальниками. Еще в тридцатых годах XIII в., кроме обычных грабежей, насилий и пленения жителей, монгольские военачальники стали в завоеванных ими государствах захватывать земли местных феодалов. Армянский автор Вардан передает, что монголы «вторгались в пределы грузинского царства и разделили (по жребию) все известные местности в областях и все неприступные крепости между главнейшими своими начальниками, которых называли ноинами. Они немедленно вступили во владение местечками, доставшимися по жребию на долю каждого из них в наказание за грехи наши. Чагата-ноин взял Лори и окрестные участки; Делата-ноин — крепость Каен, откуда был выведен Аваг, владетель той области; великий Чормаган получил Ани, Карс с их окрестностями».²²⁾ В захваченных владениях монгольские военачальники держали себя как завоеватели, раскинувшие военный лагерь на вражеской земле. Их интересовало исключительно получение добычи и налогов с местного населения, с которым они не завязывали никаких связей и к которому относились глубоко враждебно и недоверчиво. Собранные налоговые суммы не вносились ими в общеимперскую казну, а расходовались на собственные нужды. Даже вопреки монгольской традиции покровительства служителям культа и охраны их имущества, эти монгольские военачальники грабили христианские монастыри и церкви, равно как и мусульманские мечети, медресэ и ханакахи.

Действия хорасанских наместников, стремившихся в интересах империи и казны великого хана ограничить произвол военачальников, вызывали острое недовольство, сопротивление и интриги последних. Арбитром в этой борьбе являлся монгольский хан, который в интересах империи неизменно поддерживал линию наместников.

Эти две резко противоположные политические линии, возникшие в среде монгольских феодалов в тридцатых-сороковых годах XIII в. и еще более обострившиеся после образования Хулагуидского государства, красной нитью пройдут по истории государства иль-ханов.

Так, существование к концу пятидесятых годов XIII в. двух еще не покоренных владений — Багдадского халифата в Ираке и государства исмаилитов в Иране, — с которыми не могли справиться находившиеся в Иране монгольские войска, необходимость освоения уже завоеванных территорий и стремление к дальнейшему расширению границ государства, борьба между монгольскими военачальниками и наместниками — все эти причины (202/203) поставили перед монгольской империей вопрос о посылке на запад новых военных сил.

На курултае 1251 г., на котором на престол великого хана был возведен Мунке-хан, было принято решение о посылке на запад большой армии под главенством Хулагу.

Поход на запад являлся общеимперским мероприятием, предполагавшим участие всех ветвей рода Чингис-хана. Во главе всех монгольских сил был поставлен Хулагу — родной брат хана Мунке. Хулагу, с именем которого связано образование самостоятельного монгольского государства в Иране, являлся яркой и своеобразной фигурой.

Сын Тулуя и Суюркуктени-беки, Хулагу родился в 1216/17 г. и был одним из любимых внуков Чингис-хана. Когда одиннадцатилетний Хулагу впервые убил на охоте оленя, сам Чингисхан совершил над ним обряд, которым обычно монголы отмечали первую добычу молодого охотника.

У нас нет сведений, позволяющих проследить всю жизнь Хулагу до его похода на Запад, когда ему было уже около сорока лет. Но не приходится сомневаться в том, что жизнь царевича Хулагу не отличалась от жизни других сыновей и внуков Чингис-хана. Так как созданная Чингис-ханом завоевательная машина продолжала действовать бесперебойно, то военные походы, направленные на завоевания все новых областей и народов, являлись основной жизненной целью представителей монгольского господствующего класса. Хулагу и появляется на исторической сцене в роли военачальника и полководца, которому доверены крупные контингенты военных сил. Вместе с тем, участие в военных походах чередовалось для монгольской знати с пребыванием в столице империи Каракоруме, образно и ярко описанном Рубруком, который посетил этот город в 1253 г.²³⁾

К этому времени монгольская знать научилась ценить всю ту роскошь, которую умели создавать ремесленники завоеванных монголами областей. Ремесленники, согнанные в Монголию из Китая, Ирана, Средней Азии, Руси и Европы, не только отстраивали и украшали Каракорум, но давали обильную и разнообразную продукцию, высоко ценившуюся в ставках хана, царевичей и военачальников. Шелковые ткани Китая, золотые и серебряные изделия, созданные европейскими и среднеазиатскими мастерами, дорогое оружие и сбруя, ювелирные и фарфоровые изделия — прочно вошли в быт монгольской знати. Этот вкус к роскоши усвоил и Хулагу. Но основным руководством во всей его военной и политической деятельности в течение всей его жизни оставалась яса Чингис-хана. Хулагу усвоил не только школу военного искусства Чингис-хана, но и его уменье сочетать военные действия (203/204) с использованием в своих интересах политической борьбы в стане врага.

Согласно требованиям ясы, Хулагу всю жизнь продолжал оставаться кочевником, соколиные и облавные охоты и пышные пиры являлись его любимым развлечением. Хулагу был шаманистом, но с ранних лет находился под влиянием христиан несторианского толка. Несторианкой была его мать, ханша Суюркуктени-беки. Несторианкой была и Докуз-хатун,²⁴⁾ ставшая со времени похода на Иран его главной женой и ближайшей советницей. Но здесь дело не только в личном влиянии этих ханш. Хулагу как политик отлично учитывал, что в мусульманских странах христиане, в силу своего приниженного положения при мусульманских властителях, могли быть использованы им в качестве союзников против мусульман. Поэтому, из числа адептов разных религий Хулагу, отличавшийся, как все монголы, веротерпимостью, оказывал христианам особое покровительство. Продолжая традицию Чингис-хана, Хулагу охотно брал к себе на службу нужных ему людей, практические знания и опыт которых могли быть ему полезны, совершенно не считаясь с их религиозной и этнической принадлежностью. Гадатели, прорицатели, астрологи, алхимики пользовались в равной мере его благосклонностью и сопровождали каждое его действие. По словам Рашид-ад-дина, Хулагу очень любил знания и содержал при своем дворе ученых и мудрецов,²⁵⁾ т.е. таких людей, осведомленность которых он мог использовать. Хулагу отличался храбростью, суровостью, жестокостью, но лесть, даже самая грубая, была ему приятна. Суеверия не мешали ему в нужных случаях действовать смело и решительно, не считаясь с предсказаниями прорицателей. Щедрый к друзьям, коварный к врагам, монгол-воин, оценивший роскошь, созданную культурами многих народов, шаманист, выросший под влиянием христиан, — такой своеобразной фигурой был Хулагу, глава монгольских войск, посланных на Запад.

Походу предшествовала тщательная подготовка. Среди всех войск Чингис-хана, поделенных между его потомками, было выделено по два человека из каждого десятка, т.е. была проведена двадцатипроцентная мобилизация всех кочевых ополчений, находящихся в Монголии. Кроме того, в Монголию была вызвана из Кашмира и Индии часть войск «тама», или «тань-мачи» (так назывались полки, отправленные для завоевания и охраны отдельных стран),²⁶⁾ которые незадолго до этого завоевали Кашмир. (204/205)

В Китай были посланы гонцы с приказом доставить тысячу китайских камнеметчиков, огнеметчиков и арбалетчиков.²⁷⁾

Общее количество войск, собранных в Монголии, по сообщению армянского историка инока Магакии, исчислялось в семь туманов или семьдесят тысяч человек. Во главе каждого тумана стояли царевичи, представляющие потомков всех четырех сыновей Чингис-хана.

Когда комплектование тысяч и сотен было закончено, вперед выслали гонцов, чтобы они на всем пути следования войск от Каракорума до берегов Джейхуна объявили заповедниками все луговья и пастбища и навели прочные мосты на глубоких протоках и реках.²⁸⁾ Одновременно монгольскому военачальнику в Иране — Байджу-нойону было приказано заготовить из Рума и других владений для каждого воина Хулагу по одному тагару²⁹⁾ муки и бурдюку вина.

В августе 1252 г. монгольский полководец, христианин Китбука-нойон с двенадцатитысячным войском, в качестве авангарда Хулагу, отправился в поход на Запад.

Мунке-хан давал последние напутствия брату. Перед Хулагу ставилась задача: уничтожить мощь исмаилитов и привести к покорности Багдадского халифа. Ему рекомендовалось применять старую чингисханову тактику: щадить тех, кто покоряется, и уничтожать тех, кто оказывает сопротивление, сочетать войну и дипломатию, насилие и подкуп, угрозы и обещания. «Когда ты свершишь эти важные дела, возвращайся в свое коренное становище», — закончил свое наставление Мунке-хан.³⁰⁾

Он советовал Хулагу во всех случаях совещаться с Докуз-хатун. С мая по октябрь 1253 г. Хулагу заканчивал приготовления в своей ставке, давал прощальные пиры и 19 октября 1253 г. двинулся в поход на Запад. Войско двигалось от привала к привалу. Окрестные эмиры доставляли продовольствие к стоянкам и «очищали от камней и мусора то протяжение пути, по которому был рассчитан переход войск».³¹⁾ Это делалось потому, что в походе употреблялись телеги и колесницы; размер их, доходящий до двадцати футов в диаметре, и внешний вид хорошо известны по описаниям Рубрука. Об этом способе передвижения говорит и армянский автор инок Магакия: монголы «прибыли в повозках, в них же передвигались с места на место. С этой целью они равняли горы и холмы в стране восточной, чтобы легче им было ездить в телегах и колесницах».³²⁾ (205/206)

В окрестностях Алмалыка навстречу Хулагу выехала Эргана-хатун, вдова Кара-Хулагу, внука Чагатая, бывшая в это время правительницей Чагатаева улуса; она устроила пышные пиршества и поднесла достойные дары.³³⁾ Вскоре к Хулагу явился правитель Туркестана и Мавераннахра Мас’уд-бек, сын Махмуда Ялавача, с местными эмирами. Все лето 1254 г. войска провели в Туркестане и только в сентябре 1255 г. подошли к Самарканду и расположились недалеко от города на луговьях Кан-и-гиль.³⁴⁾

Из-под Самарканда Хулагу перешел в Кеш, где его войска простояли в течение месяца. Сюда, с изъявлением покорности и обильными дарами явился монгольский наместник Хорасана Аргун-ага, сопровождаемый хорасанской знатью и садрами.

Уже с территории Мавераннахра Хулагу послал приказы ко всем вассальным и полувассальным правителям Ирана, Кавказа и Передней Азии с требованием принять участие в походе против еретиков-исмаилитов. Ослушавшимся угрожал военный разгром их владений.³⁵⁾

Весть о приближении монгольской армии, идущей из Каракорума, далеко опережала ее появление. Вассалы, получившие такой приказ и хорошо знакомые с монгольским обычаем строгих репрессий за малейшее ослушание, немедленно явились по первому зову Хулагу.

Рашид-ад-дин сообщает: «Из Рума прибыли султаны Изз-ад-дин и Рукн-ад-дин, из Фарса — Атабек Са’д, из Ирака, Хорасана, Азербайджана, Аррана, Ширвана и Грузии — мелики, садры и знать, все с подобающими дарами».³⁶⁾ Большинство этих владетелей, в связи с восшествием на престол Мунке-хана, незадолго до того получило от него инвеституру на свои владения и теперь торопилось выразить свои верноподданнические чувства.

Войска Хулагу продвигались все дальше. 1 января 1256 г. монголы остановили все суда и лодки корабельщиков, соорудили мост и переправились через Джейхун.

На другой день войска расположились на луговьях Шапургана. Дальнейшее продвижение задержала наступившая зима, в течение которой от стужи погибло много лошадей. Зиму 1255/56 гг. Хулагу провел в этих местах, предавался забавам, веселью, удовольствиям и пиршествам. Весной 1256 г. монгольский наместник Хорасана Аргун-ага преподнес Хулагу три изумительной красоты шатра, которые Хулагу очень понравились. Вскоре после этого Аргун-ага уехал в Каракорум, чтобы дать отчет Мунке-хану о своей деятельности в Хорасане. Вместо себя (206/207) он оставил при Хулагу своего сына Гирея, Битикчи Ахмеда и Ала-ад-дина Ата Мелика Джувейни, автора знаменитого труда «История миропокорителя». Джувейни в это время было около тридцати лет, но уже в течение почти пятнадцати лет он был на службе у Аргун-аги в качестве личного секретаря, несколько раз ездил со своим патроном в Каракорум и иногда живал там более чем по году. Ко времени знакомства с Хулагу Джувейни уже около трех лет, с 1252/53 г., работал над своим трудом, который закончил в 1260 г., включив в него описание походов против исмаилитов, в которых принял личное участие.³⁷⁾

Хулагу пробыл некоторое время в Тусе, где в благоустроенных Аргуном-агой садах его жены оказали Хулагу пышный прием. Затем, несколько задержавшись в кочевьях Радкана, Хулагу перешел в Хабушан. Здесь впервые Хулагу занялся строительной деятельностью. На средства казны были восстановлены оросительные каналы, разбит сад около соборной мечети, построена карханэ (мастерская, в которой работали ремесленники-пленники). Эмирам и придворной знати было приказано, чтобы каждый из них, соответственно своей должности и имущественному положению, построил себе жилище.³⁸⁾

Но не строительная деятельность являлась основной задачей Хулагу. Около Туса к нему явился Китбука-нойон, который уже в течение почти трех лет, без особого успеха, осаждал исмаилитские замки в Кухистане. Китбука-нойон в августе 1252 г. вышел из Каракорума, в марте следующего года переправился через Аму-Дарью и начал военные действия в Кухистане. Завоевав некоторую часть этой области, он с пятью тысячами конных и пеших подступил к Гирдекуху — важнейшей крепости исмаилитов в этом районе. С мая началась его осада. Защитники крепости сопротивлялись упорно; к декабрю 1253 г., когда в крепости уже стал ощущаться недостаток воды и соли, прибавилось новое бедствие: эпидемия холеры. От нее погибло много бойцов и Гирдекуху грозило падение. Неожиданно был найден «препарат» против холеры, им оказалась хенна. Обнаружилось это так: дочь одного эмира выдавали замуж и перед свадьбой руки и ноги ее окрасили хенной. Из-за недостатка воды, люди пили воду, которой были вымыты окрашенные хенной руки и ноги этой невесты, и никто из них не умер. Обо всем этом осажденные сумели известить Ала-ад-дина, настроенного к монголам так же непримиримо, как и защитники крепости. Он немедленно прислал на помощь Гирдекуху двух своих приближенных со ста десятью фидаями и с каждым из них по два мана хенны и по три мана соли. Все они прорвались в осажденную крепость и помогли защитникам Гирдекуха (207/208) увеличить свои силы.³⁹⁾ Эту крепость исмаилиты удерживали еще в течение двадцати лет, и завоевана она была лишь при Абака-хане.

Пока одна часть войск Китбуки-нойона осаждала Гирдекух, другая безуспешно осаждала крепости Михрин и Шахдиз, повсеместно производя резню, грабежи, угон скота, пленение жителей. Итог трехлетней деятельности Китбуки-нойона был невелик. Перед Хулагу встала необходимость в кратчайший срок и любыми методами уничтожить исмаилитов и этим выполнить первую часть задачи, поставленной перед ним Мунке-ханом. Неизвестно, каких результатов достигли бы монголы в дальнейшем, если бы острая политическая борьба в лагере исмаилитов не изменила бы всю обстановку в их пользу.

Борьба двух непримиримых между собой группировок, проявившаяся с начала XIII в., теперь, в обстановке непосредственной борьбы с монголами, обострилась еще больше.

Против Ала-ад-дина выступил его сын Рукн-ад-дин Хуршах, опиравшийся на феодальные верхи исмаилитов и группу правоверных мусульман, находившихся среди исмаилитов. В эту группу входил известный ученый ходжа Насир-ад-дин Туей, великие лекари Раис-ад-довлэ, Муваффик-ад-довлэ (дед историка Рашид-ад-дина) и их сыновья, попавшие к исмаилитам не по своей воле.⁴⁰⁾ Так, Насир-ад-дин Туси был выслан в Меймундиз за то, что сочиненную им касыду послал непосредственно багдадскому халифу. Это было оценено, как недопустимая вольность, и за нее ученому пришлось поплатиться. В Меймундизе вся эта группа примкнула к исмаилитским верхам и заняла позицию, резко враждебную Ала-ад-дину. Борьба между Ала-ад-дином и исмаилитскими феодальными верхами шла по вопросам отношений к монголам и исмаилитской догматике. Ала-ад-дин, выражая демократические стремления основной массы исмаилитов, стоял за оборону крепостей и всемерную борьбу с монголами. Неприступность горных замков, безоговорочное подчинение их комендантов, строжайшая дисциплина среди исмаилитов давали уверенность в возможности устоять против монголов. Оборона Гирдекуха, Михрина, Шахдиза была тому примером. В отношении исмаилитской догматики Ала-ад-дин был за ее полное сохранение, что на

Практике вело к сохранению старых форм антифеодальной борьбы — широкому применению террора. В период правления Ала-ад-дина грабежи, разбой, убийства получили широкое применение.⁴¹⁾ Феодальная верхушка настаивала на отказе от исмаилитской догматики и, следовательно, на прекращении террора, стремясь к капитуляции перед монголами. (208/209)

Для того чтобы капитулировать перед монголами, феодальной верхушке исмаилитов надо было устранить самого Ала-ад-дина и передать престол его сыну, своему ставленнику Хуршаху. Это облегчалось тем, что между отцом и сыном, помимо политических разногласий, существовала еще и острая личная вражда. Хуршах был всего на восемнадцать лет моложе своего отца и ему, как будущему духовному главе исмаилитов, стали оказывать неменьшее повиновение, чем Ала-ад-дину. Попытка Ала-ад-дина сделать своим преемником другого сына вызвала протест феодальной верхушки. Вскоре самим Хуршахом было организовано убийство отца. 31 декабря 1255 г. в крепости Ширкух, своем обычном местопребывании, Ала-ад-дин, заснувший в опьянении, был убит.⁴²⁾ Через восемь дней нашли убийцу: им был Хасан Мазендерани, ближайший слуга Ала-ад-дина, которого он подвергал всяческим глумлениям и мучениям. Хуршах не мог положиться на Хасана в том, что его роль в инспирировании убийства отца будет сохранена в тайне и велел его казнить. Хотя Хуршах открыто объявил эту казнь местью за своего отца, подозрение в отцеубийстве продолжало тяготеть над ним.

Когда Хуршах вступил на престол, он стал неуклонно проводить политику, диктуемую ему феодальными верхами исмаилитов. Первым мероприятием Хуршаха был отказ от исмаилитской догматики и приказ своим подданным о соблюдении всего ритуала «правоверного» мусульманства. Хуршах принял меры к прекращению террора и грабежей на дорогах⁴³⁾ и немедленно вступил в переговоры с монголами.⁴⁴⁾

В двух посольствах, прибывших к Хуршаху в Меймундиз в августе и сентябре 1256 г., Хулагу принуждал его сдаться; посланникам было велено «его устрашить и приневолить, пригрозить ему и сделать посулы». Промонгольское окружение Хуршаха во главе с Насир-ад-дином Туси оказывало на него давление в том же направлении. Хуршах согласился на сдачу и отправил к Хулагу заложников, в числе которых был его младший брат Шаханшах. Новое посольство Хулагу потребовало личной явки Хуршаха и разрушения им крепостей. «Ежели отец мой оказывал неповиновение, то я повинуюсь», — ответил Хуршах и велел сносить зубцы башен, снимать ворота и срывать крепостные стены и валы Меймундиза и Аламута. Но для личной сдачи попросил отсрочки на год.⁴⁵⁾

Хулагу, решив, что дипломатические переговоры слишком затягиваются, стал готовиться к военным действиям и приказал войскам стягиваться к Меймундизу. К ноябрю 1256 г. монгольские (209/210) войска окружили Меймундиз со всех сторон, что составило почти шесть фарсахов (30 верст) в окружности. Хуршах всячески затягивал переговоры. Он послал к Хулагу своего везира Кейкубада, который от лица Хуршаха с готовностью согласился на разрушение крепостей, но просил, чтобы выход Хуршаха отложили на год и оставили в целости Аламут и Люмбесер — старейшие крепости исмаилитов. Хуршах отправил к Хулагу своего сына и двух братьев в качестве заложников. Хуршах рассчитывал как-нибудь оттянуть время до наступления зимы, когда будет невозможным ведение военных действий в этой высокогорной местности и станет затруднительной его личная явка к Хулагу.

Когда монголы окружили Меймундиз, Хулагу лично объехал вокруг крепости. Казалось, не было возможности ее взять. Он собрал военный совет, и здесь выявились разногласия. Одни командиры, ссылаясь на зимнее время, худобу коней, скудость продовольствия, предлагали отступить и возобновить осаду весной, другие стояли за немедленный штурм. Хулагу поддержал последнее предложение. Хуршаху был послан последний ультиматум: сдача в течение пяти дней или штурм.⁴⁶⁾ Из Меймундиза последовал ответ, что Хуршах отсутствует, а без него крепость не может быть сдана.

Тогда монголы начали атаку: они срубили деревья и построили из них катапульты, которые вручную были подняты на вершину соседней с крепостью горы. Хулагу устроил свой наблюдательный пост на самой высокой из горных вершин. Осажденные сопротивлялись упорно: до вечера работали их стрелометы.

Наутро бой возобновился. Вскоре Хуршах прислал известие о том, что он до сего времени не был уверен в личном присутствии Хулагу и что теперь он сдается и явится в ставку Хулагу в этот же день или на следующий. Но на следующий день он затребовал письменных условий для своей капитуляции. Ее составил историк Джувейни.⁴⁷⁾

Все окружение Хуршаха настаивало на скорейшей сдаче, но иного мнения были рядовые исмаилиты — защитники Меймундиза. Когда на следующий день брат Хуршаха Ираншах хотел выйти из крепости, чтобы сдаться Хулагу, жители задержали его у ворот и угрожали смертью всем тем, кто хотел капитулировать. Хуршах известил об этом Хулагу, сообщая, что в случае капитуляции он сам подвергнется опасности быть убитым своими же подданными. Хулагу попросил его не рисковать собой.

Пока велись эти переговоры, монголы установили катапульты, и крепость была атакована со всех сторон. Бой длился до вечера. В противоположность капитулянтской позиции своих феодальных (210/211) верхов, рядовые исмаилиты сопротивлялись отчаянно; они отрывали камни от скал и бросали их сверху на монголов.

Стояла необыкновенно теплая погода, необычная для зимы. Погибли надежды Хуршаха на то, что зима, с ее дождем и снегом, будет его союзником. Придворная промонгольская партия торопила с капитуляцией. От своего народа, героически защищавшего Меймундиз, Хуршах был далек. Надежды на спасение не оставалось. 20 ноября 1256 г. Хуршах лично в сопровождении ходжи Насир-ад-дина Туси, ходжи Асиль-ад-довлэ и Муваффик-ад-довлэ, т.е. той группы мусульман, которая привела его к власти, вышел из крепости и явился к Хулагу.

Когда Хулагу увидел Хуршаха, он понял, что тот молод, неопытен и неразумен. Хулагу обласкал его и обнадежил посулами. Хуршах представил все унаследованные и приобретенные им ценности и сокровища, хотя они были сравнительно не так велики, как о них говорили. Хулагу раздал их эмирам и воинам. Меймундиз был оставлен его гарнизоном и жителями, и монголы вошли в эту твердыню исмаилитов.⁴⁸⁾

По настоянию Хулагу, Хуршах послал одного из своих приближенных, чтобы тот сдал все замки и крепости исмаилитов, полные оружием и запасами, в Кухистане, Рудбаре и Кумисе. Число их доходило до ста.⁴⁹⁾ Все эти крепости были разрушены монголами, и только Гирдекух и Люмбесер продолжали сопротивляться. Первый отстаивал свою независимость еще целых двадцать лет, а второй сопротивлялся в течение года, после чего эпидемия холеры принудила его защитников к сдаче.⁵⁰⁾

Аламут еще стоял. Хулагу направился к нему дорогой через Шехрек, былую резиденцию правителей Дейлема, где в течение восьми дней он праздновал свою победу. Войска Хулагу подошли к Аламуту. Хулагу послал Хуршаха к стенам крепости, чтобы тот от своего имени дал приказ к сдаче. Но комендант отказался. Вскоре после того, как монгольские войска начали осаду, гарнизон запросил о сдаче, прося Хуршаха ходатайствовать перед Хулагу о сохранении жизни защитников. Это было обещано. 15 декабря 1256 г. комендант вышел и сдал крепость. Жителям дали три дня на вывоз их имущества.

20 декабря монгольские войска вошли в Аламут; они разбили камнеметы, снесли ворота, учинили грабеж, сожгли все постройки. В крепости хранилось огромное количество продовольствия, собранного, как говорили, еще во времена Хасана ибн Саббаха. Когда Хулагу поднялся сам в Аламут, то при виде высоты этой горы «прикусил зубами палец удивления». (211/212)

Джувейни посоветовал Хулагу сохранить драгоценные труды, собранные в библиотеке Аламута, и получил распоряжение лично ознакомиться с этим книгохранилищем. Джувейни приказал сохранить астрономические инструменты, кораны и другие ценные рукописи и велел сжечь все произведения, посвященные исмаилитским догмам. Среди книг Джувейни нашел рукопись под названием «Саргузашт-и-сейидна», т.е. «Жизнеописание нашего господина», посвященную жизни основателя Аламутского государства Хасана ибн Саббаха. Значительная часть этой рукописи была включена Джувейни в его историю, она доныне является одним из лучших источников по истории исмаилитов. За уничтожение этих книг, уже много позднее, Джувейни подвергался преследованиям со стороны исмаилитов, на него было сделано покушение, и он был тяжело ранен.⁵¹⁾

Хулагу, оставив для осады Люмбесера одного из своих полководцев, 4 января 1257 г. двинулся к Казвину.

Хуршах был еще нужен Хулагу и потому содержался в почете в его ставке. По настоянию Хулагу, он послал в сирийские крепости гонцов с приказом сдать их. Во время своего пребывания у Хулагу Хуршах влюбился в монгольскую девушку низкого происхождения. Ему ее отдали в жены. До этого времени Хулагу хорошо обращался со своим пленником, так как по распоряжению Хуршаха без борьбы сдавались исмаилитские крепости, на взятие которых пришлось бы потратить годы и разорить весь Иран поставками продовольствия монгольским войскам. Но когда прекратилась борьба с исмаилитами в Иране и сирийские крепости получили приказ о сдаче, Хуршах стал не нужен монголам. Хулагу стал подумывать о том, как бы от него избавиться. Просто убить его после многократных обещаний пощады и письменных гарантий Хулагу было неудобно. Хуршах сам вывел Хулагу из затруднения, выразив желание явиться ко двору Мунке-хана в Каракорум. Его отправили с девятью человеками из его свиты, под конвоем монгольских военачальников. Когда Хуршах прибыл в Каракорум, Мунке-хан не захотел его увидеть и сказал, что ради его путешествия не стоило понапрасну утомлять коней. На обратном пути из Каракорума Хуршах был убит.⁵²⁾ Так погиб последний глава исмаилитов.

В 1256 г. монголами было уничтожено исмаилитское государство, просуществовавшее на севере Ирана свыше ста семидесяти лет.

Успех монголов можно объяснить не столько превосходством их (военных сил, сколько, главным образом, острыми противоречиями в лагере исмаилитов и уменьем монголов найти в нем союзников. (212/213)

Исмаилиты не были истреблены полностью. Сообщение Рашид-ад-дина о том, что после отъезда Хуршаха «всех его родичей и приверженцев, от женщин и мужчин до младенцев в колыбели, перебили, так что от них не осталось ни следа» — является преувеличением.

Даже прямые потомки Хуршаха уцелели от монгольской резни. Маленький сын Хуршаха Шамс-ад-дин был отправлен в Тебриз и скрыт в одном из гаремов. Воспитанный среди женщин, он стал отличным вышивальщиком. Когда Шамс-ад-дин вырос, то отправился странствовать и попал в Конию. Это он и был тем Шамс-ад-дином Тебризи, который сыграл такую огромную роль в жизни знаменитого поэта Джелал-ад-дина Руми.⁵³⁾

Потеряв после монгольского разгрома свою политическую самостоятельность, исмаилиты Ирана рассеялись по всему мусульманскому миру.

Но социальная роль исмаилизма еще не закончилась. Индивидуальный террор в отношении представителей господствующего класса, как форма антифеодальной борьбы, еще продолжался представителями того демократического течения в исмаилизме, о котором говорилось выше.

Мы уже упоминали о покушении исмаилитов на историка Ала-ад-дина Джувейни. Автор «Истории Герата» Сейфи-и-Хереви приводит следующий любопытный факт. В 1267—1268 гг. правитель Герата из династии Куртов мелик Шамс-ад-дин (1246—1270) однажды увидел двух людей, показавшихся ему подозрительными. «Вы что за люди?» — спросил он. «Мы странники из Абиверда», — последовал ответ. Мелик Шамс-ад-дин велел их задержать и допросить. После того как каждому из них дали по двести палок, они сознались, что прибыли из Кухистана с целью убить Шамс-ад-дина.⁵⁴⁾ То, что эти люди пришли из Кухистана, бывшего в недавнем прошлом одним из районов Аламутского государства, и подготовляли тайное убийство правителя Герата, скрываясь под обликом «странников», заставляет видеть в них исмаилитских фидаев.

Интересно отметить, что метод убийств представителей господствующего класса применяли также члены секты хуруфитов. Эта секта сложилась в Хорасане в последней четверти XIV в. и быстро распространилась по всей Передней Азии.

Деятельность секты хуруфитов вскоре получила антифеодальную направленность, резко враждебную к государству Тимуридов, самому сильному из феодальных государств того времени. (213/214) 21 февраля 1427 г. хуруфит Ахмед Лур совершил в Гератской мечети покушение на жизнь тимуридского султана Шахруха.⁵⁵⁾

Феодальные верхи исмаилитов, используя свое положение духовных руководителей секты, и после разгрома Аламутского государства продолжали эксплуатацию рядовых исмаилитов.

Автор другой, более поздней, «Истории Герата» Мухаммед Исфизари упоминает о том, что около 1500 г. между жителями Кухистана было много исмаилитов, среди которых проводились денежные сборы, носившие название «динар Хасана ибн Саббаха». Собранные суммы шли на содержание и украшение его гробницы. В это же время некоторые женщины отделяли каждый десятый клубок спряденной ими шерсти, называя его «десятиной Хасана ибн Саббаха».⁵⁶⁾

Иомаилиты существуют и поныне: в Иране, Египте, Индии, Алжире, даже на озере Танганаика среди негров. До Великой Октябрьской революции не мало исмаилитов было в Закавказье и на Памире. В наши дни исмаилиты являются религиозной сектой, деятельность которой скрывается ими в глубокой тайне. Вера в «воплощение мировой души» сохраняется в их догматике. Последний «живой бог» исмаилитов — Ага-хан — живет в Бомбее, занимается финансовыми операциями и является агентом английского империализма.

¹⁾ См. К. Маркс. Хронологические выписки. I, Архив Маркса и Энгельса, т. V, стр. 220-221; К. Маркс. Хронологические выписки по истории Индии. Госполитиздат, 1947, стр. 11-12; К. Маркс. К критике политической экономии. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XII, ч. I, стр. 188.

²⁾ В советской историографии нет ни одной специальной работы об исмаилитском государстве в Иране. Кроме исследований чл.-корр. АН УзССР А.А. Семенова, посвященных догматике исмаилитов Памира, очень краткие замечания об исмаилитах Ирана встречаются в след. работах: В.В. Бартольд. К истории крестьянских движений в Персии. Сб. в честь Кареева, П., 1923; И.П. Петрушевский. Городская знать в государстве Хулагуидов. Сов. Востоковедение, т. V; С.П. Толстов. Древний Хорезм. М., 1948; Б.Г. Гафуров. История таджикского народа, т. I, 1952. А.Е. Бертельс. Насир-и Хосров и его время. Автореферат диссертации, представленной на соискание ученой степени кандидата филологических наук, М., 1952.

Высказываемые этими авторами суждения о характере исмаилитского движения являются пока лишь гипотезами, не подкрепленными материалами первоисточников. Буржуазные историки XIX и XX вв. занимались преимущественно исмаилитами Африки и ограничивались изучением их догматики.

³⁾ Б.Г. Гафуров. История таджикского народа, стр. 202.

⁴⁾ С.П. Толстов. Древний Хорезм, стр. 332.

⁵⁾ S. Sacy. Recherches sur l’Initiation à la secte des Ismaéliens, Journ. As., 1824, t. 4, стр. 307.

⁶⁾ Ed. Browne. A Literary History of Persia from Firdawsi ta Sa’di, London, 1906, стр. 207. Там же ссылки на источники.

⁷⁾ Усама ибн Мункыз. Книга назиданий. Перевод акад. И.Ю. Крачковского, П.–М, 1922, стр. 126-127 (разрядка наша, — Л.С.).

⁸⁾ Histoire du sultan Djelal-ed-din Mankobirti prince de Kharezme par Muhammad en-Nesewi, editée et traduite par O. Houdas. Paris, 1895 t. I, арабск. текст, стр. 197; т. II, франц. перевод, стр. 327.

⁹⁾ Имеется в виду сын Мухаммеда Хорезмшаха.

¹⁰⁾ Несеви, ук. соч., арабский текст, стр. 158; фр. пер., стр. 263.

¹¹⁾ Т.е. „вновь обращенный в ислам“, „ново-мусульманин“.

¹²⁾ The Ta’rikh-i-Guzida of Hamdu'llah Mustawfi-i-Qazwini. Ed. Browne. GMS. 1910, t. I. перс. текст, стр. 524-525; 1913, т. II, англ. пер., стр. 129-130.

¹³⁾ Хамдуллах Казвини, ук. соч., перс. текст, стр. 524-525, англ. пер., стр. 129-130.

¹⁴⁾ Несеви, арабск. текст, стр. 133; фр. пер., стр. 221.

¹⁵⁾ Имеется в виду сын Мухаммеда Хорезмшаха Джелал-ад-дин Мангуберти, который с 1221 по 1231 гг. вел борьбу с монголами.

¹⁶⁾ Для выплаты остальных 10000 динаров исмаилиты просили отсрочку.

¹⁷⁾ Несеви, арабск. текст, стр. 212-215; фр. пер., стр. 353-359.

¹⁸⁾ Несеви, арабск. текст, стр. 133; фр. пер., стр. 220.

¹⁹⁾ Там же; фр. пер., стр. 221.

²⁰⁾ Марко Поло. Путешествие, перевод И.П. Минаева, под редакцией В.В. Бартольда, СПб., 1902, стр. 57-60.

²¹⁾ D’Ohsson. Histoire des Mongols depuis Tchinguiz-khan jusqu’a Timur beg ou Tamerlan. Paris, 1834, т. III, стр. 203.

²²⁾ История монголов по Армянским источникам, выпуск первый. Перевод и объяснения К.П. Патканова, СПб., 1873. Из истории Вардана Великого, стр. 5-6.

²³⁾ В. Рубрук. Путешествие в Восточные страны, СПб., 1911 г.

²⁴⁾ Об этой ханше с большой похвалой отзываются и христианские и мусульманские авторы и единогласно свидетельствуют о том, что она, будучи несторианкой, покровительствовала христианам всех исповеданий.

²⁵⁾ Рашид-ад-дин, Сборник летописей, М.–Л., 1946, т. III, стр. 61.

²⁶⁾ История Монголов инока Магакии, XIII в. Перевод и объяснения К.П. Патканова, СПб., 1871, стр. 90, прим. 5.

²⁷⁾ Рашид-ад-дин, то же изд., т. III, стр. 23.

²⁸⁾ Там же, стр. 23.

²⁹⁾ Тагар = 100 манов — мера веса, различная для разных местностей; тебризский тагар = 295 кг.

³⁰⁾ Рашид-ад-дин, т. III, стр. 23.

³¹⁾ Там же, стр. 24.

³²⁾ Магакия, тот же перевод, стр. 25.

³³⁾ Рашид-ад-дин, т. III, стр. 25.

³⁴⁾ Равнина, находящаяся к северо-востоку от Самарканда. См.: В.Л. Вяткин. Материалы к исторической географии Самаркандского вилайета. Спр. кн., XII, 1902, стр. 32.

³⁵⁾ Рашид-ад-дин, т. III, стр. 25.

³⁶⁾ Там же.

³⁷⁾ Материалы по истории туркмен и Туркмении, М.–Л., 1939, стр. 51.

³⁸⁾ Рашид-ад-дин, т. III, стр. 28.

³⁹⁾ Рашид-ад-дин, т. III, стр. 27.

⁴⁰⁾ Там же, стр. 28.

⁴¹⁾ Хамдуллах Казвини. Тарих-и Гузидэ. Англ. перевод, стр. 130; перс. текст, стр. 525.

⁴²⁾ Рашид-ад-дин, т. III, стр. 27.

⁴³⁾ D’Ohsson, т. III, стр. 188.

⁴⁴⁾ Напомним, что такую же политику в начале XIII в. проводил дед Хуршаха — Джелал-ад-дин Хасан.

⁴⁵⁾ Рашид-ад-дин, т. III, стр. 28-29.

⁴⁶⁾ Рашид-ад-дин, т. III, стр. 30.

⁴⁷⁾ D’Ohsson, ук. соч., т. III, стр. 195.

⁴⁸⁾ Рашид-ад-дин, т. III, стр. 31.

⁴⁹⁾ Хамдуллах Казвини. Тарих-и Гузидэ. Перс. текст, стр. 527; англ. пер., стр. 131. Упоминает 50 крепостей.

⁵⁰⁾ Рашид-ад-дин, т. III, стр. 31.

⁵¹⁾ А.Е. Крымский. История Персии, т. III, № 1, 2, новое изд. 1914—1917, стр. 41-42.

⁵²⁾ Рашид-ад-дин, т. III, стр. 32.

⁵³⁾ Из сообщения чл.-корр. АН УзССР А.А. Семенова, сделанного на заседании кафедры истории Ближнего Востока Востфака ЛГУ в 1946 г.

⁵⁴⁾ Тарих-намэ-и Херат, Сейфа ибн Мухаммеда ибн Якуба ал-Хереви. Изд. Мухаммеда Зубейра ас-Саддики, Калькутта, 1362/1943 г., ч. II, стр. 302.

⁵⁵⁾ И.П. Петрушевский. Государства Азербайджана в XV в. Сб. статей по истории Азербайджана. Баку, 1949, вып. I, стр. 203.

⁵⁶⁾ D'Ohsson, ук. соч., т. III, стр. 202.