выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
|
выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. |
|
[369]
Археологические вести. Вып. 11. 2004 г.
[369] — начало страницы.
В отделе новой экспозиции Государственного музея истории религии, посвященном Древней Греции, не слишком привлекают внимание две небольшие терракотовые статуэтки (рис. 1).
Первая из них — пластинообразная женская фигурка, так называемая «паппада», высотой 15 8 мм, выполненная из плотной оранжевой глины очень хорошего качества в технике свободной лепки, расписанная бурым лаком (рис. 1:1). Вместо рук — симметричные треугольные выступы. Толстая прямая шея, постепенно суживаясь, переходит в голову, увенчанную высоким округлым головным убором, напоминающим калаф или полос. Головной убор и длинное одеяние украшены геометрическим орнаментом. Лицо имеет вид клюва, на котором с обеих сторон нарисованы большие глаза. Надо лбом — завиток-волюта (рис. 2*)).
Вторая — изображение животного, скорее всего ослика или мула (высота 75 мм, длина 110 мм), также выполненное в технике свободной лепки, но более небрежно, чем вышеупомянутая «паппада» (рис. 1: 2; 3). Глина, из которой выполнена эта статуэтка, крупного помола, пористая с темными включениями, да и сама фигурка сохранилась гораздо хуже: имеются сколы на ногах и обломано правое ухо.
Общими для них на первый взгляд, являются лишь ранняя по сравнению с большинством экспонатов датировка — VI в. до н. э., и место изготовления — Беотия.
Однако, как выяснилось, обе эти терракоты принадлежат весьма примечательной коллекции, попавшей в Россию в 80-е гг. XIX в. Судьба ее, увы, очень типична для многих музейных и частных собраний, существовавших в нашей стране, в 20-30-е гг. разрозненных, распределяемых и перераспределяемых по различным музеям, подчас стихийно и хаотично.
Но прежде чем мы проследим «путь скитаний» упомянутой коллекции по музеям России, хочется вспомнить некоторые эпизоды истории российского музейного дела, его направления, которые создали предпосылки для появления в нашей стране этого собрания.
Интерес к античным древностям возникает в России несколько позже, чем в Европе, а именно в период царствования Петра I. К этому времени относится появление первых отечественных собраний произведений античного искусства и нумизматики, причем многие владельцы стремились сделать их доступными для обозрения. Тогда же, по инициативе Петра I создается и первый российский публичный государственный музей — Кунсткамера (кабинет редкостей) [1714], где наряду с разнообразными «курьезами» и древностями хранились и некоторые античные памятники, входившие в так называемую Сибирскую коллекцию Петра I и происходившие, вероятно, из скифских и сарматских курганов района Волги и Дона (Формозов 1986: 17-30).
В последней четверти XVIII в., после присоединения к Российской Империи территорий Северного Причерноморья интерес российских археологов, главным районом исследований которых была до этого Сибирь, обращается к древней истории южнорусских степей, включая Крым. Начиная с этого периода, исследования в Причерноморье с каждым годом расширялись, а в Сибири — постепенно замирали.
Большую роль в организации изучения этих земель играет Императорская Академия наук. В июне 1773 г. Конференция АН приняла постановление о направлении в Крым экспедиции акад. И. А. Гюльденштедта, который в августе 1776 г. составляет проект экспедиционных исследований на юге России. Наиболее важными для изучения он считает район устья Днепра и Крым. В 1779 г. академик дал обязательство представить историческое и географическое описание новых учреждений в Азовской и Новороссийской губерниях, однако преждевременная смерть не позволила ему выполнить эту работу. В последующие годы Императорская Академия наук регулярно организует экспедиции по изучению южных российских территорий, возглавляемые В. Ф. Зуевым (1754?—1794), К. И. Габлицем (1752—1821), П. С. Палласом (1741—1811) и др. (Тункина 2002:42-62). [370]
Рис. 1. Женская статуэтка с геометрическим орнаментом. VI в. до н.э. Беотия.
Рис. 2. Статуэтка ослика. VI — начало V вв. до н.э. (Беотия?).
В этот же период в России возникает наиболее значительное и по сей день хранилище археологических древностей — Эрмитаж.
С самого начала XIX в., который с полным правом можно назвать веком расцвета археологической науки вообще и классической археологии в частности, во многих странах Европы открываются музеи древностей. Если в XVIII в. общедоступными археологическими коллекциями были лишь Отделы древностей Британского музея и Лувра, то в XIX в., характерной чертой которого является расцвет национального самосознания, интереса к истории человечества, по инициативе исторических и археологических обществ, а также отдельных меценатов и ученых, возникают: Датский национальный музей древностей (1807), Национальный музей в Нюрнберге, Римско-Германский музей в Майнце (1852), Музей Национальных древностей в Сен-Жермен-ан-Ле (1862), Национальный археологический музей в Афинах (1874) и др. Появляются первые археологические музеи за пределами Европы: Египетский музей древностей в Каире — 1857, Оттоманский музей древностей в Стамбуле — 1869 (Дукельский, Фролов 2001:46).
В этот период, в особенности после египетского похода Наполеона интересы археологов обращаются также и на Восток. Наступает эпоха великих археологических открытий. Одна за другой организуются экспедиции в Египет, Грецию, страны Ближнего Востока. Их возглавляют Дж. Б. Бельцони (1817—1818), Ж. Ф. Шампольон (1828—1829), Р. Лепсиус (1843—1845), П. Э. Ботта (1843—1846), О. Г. Лэйярд (1845—1849), основатель Египетского музея древностей О. Мариэтт (1849—1857), Г. Шлиман (1870—1890) Ф. Питри (1880—1926) Р. Кольдевей (1882, 1897—99) и др. (Керам 1986:20-220).
Не отстает от Европы и Россия. На протяжении XIX в. здесь открываются: Музей при гидрографическом депо в Николаеве (1803), Феодосийский музей древностей (1811), Одесский городской музей древностей (1825), Керченский музей древностей (1826), Музей Одесского общества истории и древностей (1839), Археологический музей Киевского университета (1835), Музей Русского археологического общества в Петербурге (середина 1840-х), Екатеринославский музей древностей (1849), Музей древностей в Вильно (1856), Музей Московского археологического общества (1864), Кавказский музей в Тифлисе (1864), Туркестанский музей древностей в Самарканде (1874), Рязанский музей древностей (1896), Херсонский археологический музей (1898), Городской музей древностей и искусства в Киеве (1899) и др. (Разгон 1961:207-212, 224; Дукельский, Фролов 2001:46).
В апреле 1805 г. Александр I подписал «Положение, полагаемое к учреждению по Эрмитажу», по которому в музее было образовано пять отделений. В I и II отделениях хранились, наряду с другими предметами искусства, античные древности. После прихода ученых Императорской Академии наук на службу в Императорский Эрмитаж эти учреждения становятся основными центрами изучения античности в России.
К середине XIX в. появились объективные предпосылки для организации правительственного учреждения, которое должно было сосредоточить в своих руках надзор и управление над археологической деятельностью в стране. Инициатором его создания стал почетный член Императорской Академии наук (1852) граф Лев Алексеевич Перовский (1792—1856). После его смерти председателем комиссии становится граф С. Г. Строганов (1794—1882). Строгановская комиссия 2 февраля 1859 г. была реорганизована в Императорскую Археологическую комиссию, подчиненную Министерству Императорского двора и [371] получавшую ежегодную правительственную субсидию для производства раскопок. Комиссия имела свой музей, руководила Керченским музеем древностей и Римской комиссией археологических разысканий. В ее задачи входили: производство раскопок на всей территории страны, собирание сведений о памятниках, «ученая разработка и оценка» найденных древностей.
Рис. 3. Греческие терракоты из собрания Генриха Шлимана (Государственный музей истории религии): 1 — женская статуэтка; 2 — статуэтка ослика.
С 1886 г. работу комиссии возглавлял граф А. А. Бобринский. После ликвидации комиссии в 1919 г. ее функции были возложены на Академию истории материальной культуры.
Помимо этого, в мае 1846 г. было образовано Петербургское археолого-нумизматическое общество, преобразованное в феврале 1851 г. в Императорское Русское археологическое общество с тремя отделениями: русской и славянской археологии, восточной археологии, древней и западной археологии (Тункина 2002:245-255).
В XIX в. претерпевает изменения и концепция музейного дела в России. Если главными задачами музеев XVIII — начала XIX в. являются накопление, хранение и систематизация музейных собраний, то во второй половине XIX века постепенно осознаётся образовательно-просветительное и идеологическое значение деятельности музеев.
Реформы 1860-70-х гг. стимулировали развитие экономики страны, пробуждали общественную активность россиян, способствовали демократизации культуры. Повышение естественнонаучных, технических знаний, рост промышленности и сельского хозяйства, понимание необходимости просвещения народа, распространения научных знаний вызвали к жизни совершенно новые типы общедоступных музеев: педагогические музеи, музеи наглядных пособий, музеи техники, естественно-исторические музеи. Во многих города Европы и России по инициативе общественности возникали комплексные (в дальнейшем [372] краеведческие) музеи, объектом показа которых стала окружающая жизнь — история, природа, экономика края (Златоустова, Каспаринская, Кузина: 2001). Во второй половине XIX в. характерным явлением демонстрации достижений капиталистического хозяйства в Европе стали сельскохозяйственные и промышленные выставки.2) Всемирная выставка 1851 г. в Лондоне, показавшая состояние художественно-промышленных производств в Европе, позволила сформулировать задачу преодоления разобщенности между «ремеслами и художествами». Художественно-промышленное образование стало рассматриваться как специальная область художественной подготовки, его основой считалось воспитание вкуса на лучших образцах искусства прошлых эпох. Взаимосвязь художественно-промышленных учебных заведений с музеями того же профиля получила принципиальное значение.
В самых разных странах западной и восточной Европы, почти во всех крупных промышленных и культурных центрах возникают учебные заведения и музеи нового типа, получившие название — Kunstgewerbe-Museum — Музей художественных ремесел.
Впервые идея такого музея, была развита немецким архитектором и теоретиком искусства, создателем Саут-Кенсингтонского музея в Лондоне Г. Земпером. Образованный на основе коллекции выставки 1851 г., этот музей надолго стал образцом для промышленных и художественно-промышленных музеев. Одним из первых специализированных был Австрийский музей искусства и промышленности в Вене (1864). При нем существовало Училище художественных ремесел (1867), которое стало одним из ведущих учебных заведений этого профиля в Европе.
В этот процесс включается и Россия. Здесь во 2-й половине XIX в. художественно-промышленные музеи становятся наиболее распространенным типом промышленного музея.
Вышеупомянутые музеи серьезно изучали искусство в прикладных целях, поэтому, наряду с копиями, часто являлись хранителями коллекций подлинных высокохудожественных предметов искусства, в том числе и коллекций древностей. Примерами таких музеев могут служить Музей при Строгановском училище технического рисования в Москве (1864) и Музей училища технического рисования барона Штиглица в Петербурге. Последний был открыт в 1881 г. и стал одним из самых крупных и значительных в России собраний прикладного искусства (Кошман, Мамонтова: 2001).
Инициатива создания училища и музея принадлежала сенатору А. А. Половцову, председателю Русского исторического общества, и была реализована на средства его тестя — крупного российского финансиста и промышленника барона А. Л. Штиглица (1814—1884)3) как часть общеевропейской программы реформы художественно-промышленного образования.
Александр Александрович Половцов — приближенный Александра III (с 1883 г. — государственный секретарь), политик и фабрикант, страстный коллекционер предметов искусства являлся одной из главных, если не главной фигурой в деле создания училища. Половцов стал бессменным председателем совета училища и товарищем почетного попечителя — барона А. Л. Штиглица (Прохоренко, Власова 1994:16).
Именно в этот музей и попадают «герои» нашей статьи, делая свои «первые шаги» в России.
Но вернемся на несколько десятилетий назад в январь 1846, когда в Петербург приезжает из Амстердама тогда никому еще не известный 24-летний поверенный голландской фирмы «Б. Шредер и К» Генрих Шлиман.
Петербургский период жизни Шлимана достаточно изучен (Штоль 1965; Богданов 1990; Бабанов, Суетов 1968; Дашевская 1968; Богданов 1998; Клейн 1998), поэтому, не останавливаясь на подробностях, упомянем лишь основные его вехи. 5 февраля 1847 г. Генрих Шлиман получил российское подданство, а спустя 2 недели записался купцом 2-й гильдии. В этом же году близко сходится с семейством Лыжиных, глава которой адвокат Петр Александрович (1783-1855) давал ему советы юридического характера. 12 октября 1852 г. Генрих Шлиман женился на Екатерине Петровне Лыжиной. От этого брака у него было трое детей: сын Сергей (1855), дочери Наталья (1859) и Надежда (1861). В 1854 г. записался в 1-ю купеческую гильдию. К середине 1850-х годов оборот его капитала достиг 15 миллионов талеров, тогда как основной капитал составил 1 миллион талеров и приносил 33 тысячи годовой ренты.
В марте 1864 г., заплатив «по-царскому» влиятельному чиновнику Василию Семеновичу Малышеву, Шлиман становится почетным гражданином Петербурга, и тогда же начинает энергично свертывать свое дело. 8 апреля он выходит из купеческого сословия и покидает Петербург, еще не зная, что уезжает надолго.
Когда Шлиман оставил Россию, он располагал более чем 10 миллионами марок или примерно 3 миллионами талеров. В рублях это составляло 2,7 миллионов.
Именно эти деньги, как справедливо считал и сам Шлиман, дали ему возможность финансировать раскопки, начатые в Гиссарлыке в 1870 г. и продолжавшиеся с небольшими перерывами до самой смерти археолога в 1890 г.
После очень успешных раскопок в Гиссарлыке в 1871—73 гг. («Клад Приама») Шлиман начинает поиски достойного претендента на обладание его сокровищами. [373]
Он предлагает свое собрание разным странам — Греции, Италии, Великобритании, Франции, оценив его в 80 тысяч франков. «Всякий раз что-то ему не подходило. То предлагалось слишком мало денег (но это не было главным), то было мало почета, то чем-то он был разгневан на страну. Но в течение всего этого времени втайне, в тиши велся глубокий зондаж относительно возможности передать троянские древности русскому государству» (Клейн 1998:13).
Об этом он пишет в 1875 г. археологу Н. К. Богушевскому и повторяет в 1876 г. в письме к русскому банкиру барону Гюнцбургу: «Но после того, как я двадцать лет своей жизни провел в Петербурге, все мои симпатии принадлежат России, и поскольку я искренне желаю, чтобы мое собрание попало туда, я прошу от русского правительства только 50000 франков и был бы даже согласен спустить цену до 40000... Во всяком случае, я обещаю Вам, что для России я оставляю преимущество перед всеми прочими странами, ибо там я добыл мое состояние, а кроме того, я хотел бы провести раскопки в глубине России ...» (Клейн 1998:13).
Спустя три года (в 1878 г.) Шлиман вновь обращается к Богушевскому: «Я пожелал бы, чтоб троянские мои древности поступили в Эрмитаж, потому что я капитал свой приобрел в России и надеюсь, что древности мои могут быть причиной возвращения моего в Россию...» (Неверов 1998:68).
В 1883 г. с просьбой разрешить ему раскопки в Закавказье (он мечтал найти в Колхиде следы аргонавтов и Золотого руна) Шлиман обращается через члена Русского археологического общества И. В. Помяловского в Императорскую Археологическую комиссию.
Ее председатель И. А. Васильчиков в рапорте министру двора от 18 января 1883 г. докладывает о предложении Шлимана, считая его весьма выгодным для России, так как Шлиман обязуется все находки сдать в Императорский Эрмитаж и раскопки предполагает производить исключительно за свой счет. Но министр двора отвечает, что господин Шлиман не может въехать в Россию без «высочайшего на то соизволения и великодушного помилования», которые пожалованы так и не были.4)
Не дожидаясь, пока решится вопрос о возможности проведения раскопок в Колхиде, но все-таки надеясь на благоприятный результат, Шлиман делает России ценный подарок: в начале 1883 г. он посылает в Петербург на имя А. А. Половцова пять ящиков с троянскими древностями.
Половцов знакомится со Шлиманом в мае 1879 г. во время своего заграничного путешествия на корабле близ Дарданелл (Прохоренко, Власова 1994: 18). Первое свидетельство существования контактов между ними — недатированная телеграмма Половцова из С.-Петербурга, в которой упоминаются письма и какая-то просьба Шлимана. Известны письма Половцова Шлиману из Рима и С.-Петербурга, датированные апрелем и сентябрем 1880 г., последнее содержит упоминание об «умных и приятных днях», которые Половцов провел в Греции в обществе Шлимана. В общей сложности переписка этих людей длилась почти шесть лет. Половцов проявлял живой все возрастающий интерес к научной работе Шлимана, который тот поддерживал, регулярно посылая ему книги и отчеты об исследованиях (Йене 1996:1).
Этот дар, состоявший из 180 предметов, в 1886 году поступает в Музей Центрального училища технического рисования барона А. Л. Штиглица. Первое упоминание о поступившем в музей собрании находится в «Памятной книжке для записывания поступающих в музей предметов», начатой в апреле 1885 г. и законченной 25.01.1899 г. (Архив ГЭ: Ф. 1, оп. IX, ед. хр. 80) В ней на 11-й стр. имеется запись, датированная 28 ноября 1886 г.:
«Записаны по особой описи Коллекция античных древностей, пожертвов. г . Шлиманом
7417-7597
А также современного производства стекло, купленное на выставках 1878 и 18895) гг.
7598-7672-7690»
Далее подробный список, включающий 180 предметов, занесен в толстый журнал под названием «Описи вещей, поступивших в музей б. Штиглица 1885—1886 гг.» (С. 220, опись № 46 «Вещи, присланные в дар Музею г. Штиглица. Зап. в инв. кн. 7417-7595) (Архив ГЭ: Ф. 1, оп. IX, ед. хр. 9).
Опись составлена подробно, кропотливо. Кое-где рядом с описанием предмета имеется маленький рисунок пером, служащий очевидно для уточнения внешнего вида, иногда разъясняется на какой глубине обычно встречаются подобные находки, есть и другие уточнения.
В этой описи под № 14 имеется запись:
«Ослик из обоженной глины алого цвета. Из раскопок в Гиссарлыке. 0,12 т 86'-7430».
А под №№ 125....130:
«Шесть идолов из обожженной глины, расписанные бурым тоном. Из раскопок в Гиссарлыке. Выс. 0,17 т 86’-7541-7546».
Так на страницах документов впервые появляются «герои» этой статьи.
Далее вся опись переносится в «Инвентарную книгу вещей, принадлежащих Музею Центрального училища технического рисования барона Штиглица», находящуюся ныне в одном из отделов Эрмитажа. Позже вся керамика из этой описи заносится в «Каталог предметов глинянаго, фаянсоваго и майоликового производств» составленный в 1899 г. хранителем музея А. А. Карбоньером. Там на стр. 16 в разделе «b) Статуетки» за № 99 числятся «Шесть божков глиняных, расписанных бурым тоном. Из раскопок [374] в Гиссарлыке», а за № 108 «.Ослик из обожженной глины алаго цвета. Из раскопок в Гиссарлыке».
К началу XX века Музей училища технического рисования барона Штиглица был одним из лучших в России среди художественно-промышленных музеев. В его фондах хранилось более 20 тысяч произведений русского и западноевропейского декоративно-прикладного искусства разных исторических периодов. Коллекции позволяли проследить развитие практически всех отраслей прикладного искусства с момента их зарождения до конца XIX в. Собрание постоянно пополнялось за счет многочисленных приобретений на аукционах, у русских и зарубежных антикваров, благодаря дарам частных лиц. Каталоги коллекций музея, составленные А. А. Карбоньером, были одними из первых в отечественной музейной практике научными каталогами памятников прикладного искусства.
В годы Первой мировой войны деятельность музеев прифронтовой полосы приостановилась. Сокровища Эрмитажа и других петроградских музеев частично удалось вывезти в Москву для хранения в Оружейной палате, частично законсервировать. Не миновала эта участь и Музей барона Штиглица. В 1915 г. он был подготовлен к эвакуации, большая часть экспозиции свернута. Все ценности тщательно упаковывают в ящики и размещают в двух залах первого этажа. Политическая ситуация то и дело меняется, эвакуация не состоялась, и 257 ящиков с коллекцией простояли не распакованными несколько лет. Но даже в это трудное время музей продолжал свою просветительскую деятельность. В большом выставочном зале в течение марта и апреля 1915 г. была устроена «Выставка церковной старины», знакомившая посетителей с предметами православного культа из ризниц многих храмов города в т.ч. Александро-Невской Лавры, Петропавловского собора, Зимнего дворца (Прохоренко, Власова 1994:37).
Стремясь, как и весь Петроград, оказать помощь фронту, руководство музея дает согласие на размещение в его залах мастерских Красного Креста для изготовления противогазов и бинтов, а также для устройства в них складских помещений. В 1917 г. эти мастерские закрывают, помещение опечатывается (Архив ГЭ: Ф. I, on. IX, ед. хр. 97).
* * *
Сразу после революции важнейшая задача в области культуры, провозглашенная большевиками, состояла в том, чтобы сделать культурные ценности достоянием народа.
Осуществляя это решение, Советское правительство предпринимает ряд мер по охране художественно-исторических ценностей, находившихся в государственных и частных музеях, в царских дворцах, особняках и усадьбах дворянства и буржуазии, в крупных церквах и монастырях. В ноябре 1917 г. при Наркомпросе был создан орган, руководивший этой работой — Всероссийская коллегия по делам музеев и охраны памятников старины и искусства.
После переезда правительства в Москву коллегия пре образовалась в музейный отдел Наркомпроса (май 1918 г.) с постоянным отделением в Петрограде. Подотделы музейного отдела Наркомпроса существовали во многих губерниях и областях.
Специальными декретами, часть которых была подписана В. И. Лениным, национализировались бывшие царские дворцы, крупнейшие общественные и частные музеи и собрания, брались на учет все остальные частные коллекции. Были приняты меры, запрещающие вывоз за границу предметов искусства и старины. Собранные ценности сосредоточивались в государственных хранилищах. Этим было положено начало Государственному музейному фонду, явившемуся в дальнейшем важным источником пополнения коллекций центральных и местных музеев (Равикович 1961).
К сожалению, на деле осуществление охраны этих ценностей, в огромном количестве «свалившихся на голову народа», не было ни продумано, ни организовано должным образом, даже и в Государственном музейном фонде. Несмотря на привлечение к администрированию музейного дела большого числа специалистов-профессионалов, в освоении культурного наследия, как и во всей стране, царил хаос, документация велась нерегулярно, люди, распоряжавшиеся учетом, хранением и распределением сокровищ, часто не имели не только искусствоведческого, но и общего образования. (См. напр.: Прищепова 1995:220-222).
В первые годы после революции число музеев возрастает более чем вдвое. По данным Наркомпроса с 1919 по 1927 г. на территории РСФСР было создано 250 местных музеев.
При изучении перечня музеев, возникших в этот период, складывается впечатление, что многие из них создавались с целью хоть как-то практически использовать национализированные ценности, которые вроде бы «разбазаривать» нельзя, но и что с ними делать непонятно. Именно такими причинами вызвано появление многочисленных «музеев дворянского быта», «музеев уходящего быта» в бывших монастырях и храмах. В основу многих открывшихся музеев легли уже сформировавшиеся национализированные коллекции предметов искусства.
Например, в Москве в 1918—1921 гг. были созданы 38 музеев, а к 1923 г. их насчитывалось уже 72. В их числе музеи ансамблевого типа в дворянских усадьбах: Кусково, Останкино, Коломенское; музеи в Симоновом и Донском монастырях. Собрание искусства А. В. Морозова становится в 1919 г. государственным «Музеем-выставкой русской художественной старины» (с 1921 г. — Музей фарфора, впоследствии — Музей керамики); коллекция живописи И. А. Морозова преобразуется во 2-й Музей новой западной живописи; в Петебурге — музеи-особняки Юсуповых, Шереметевых, Строгановых, Лихтенбергских, Мятлевых, Дурново, Бобринских, Барятинских, Нарышкиных, Горчаковых, Шуваловых, Гагариных, Куракиных и др., а также пригородные дворцы. [375]
Наряду с устройством новых, поначалу сохранялась и основная масса дореволюционных музеев. Продолжал свою деятельность и музей барона Штиглица. С 1917 по 1922 г., несмотря на исключительно тяжелые условия (сырость, отсутствие отопления, неисправности здания), музей работает и даже изыскивает возможности приобретать отдельные вещи и книги для библиотеки. К 1922 г. удается освободить часть здания и силами сотрудников восстановить 12 залов. Изыскиваются внутренние резервы для оплаты мелкого ремонта. Но все эти меры недостаточны: состояние здания ухудшается, положение музея все более усложняется, и в 1922 г., после закрытия училища, его музей переходит в ведение Академии Художеств, а в 1923 г. передается Петроградскому Управлению научно-художественными учреждениями (ПУНУ) и становится филиалом Государственного Эрмитажа. Открытие музея в новом качестве назначено на 16 декабря 1923 г. Штат его состоит из двух сотрудников: директора — Э. К. Кверфельдта и его помощника — художника прикладных искусств В. Н. Омме, служащего в музее с 1921 г. Оба — бывшие выпускники училища барона Штиглица. Помогают им трое «младших служащих, отслуживших здесь от 20 до 30 лет» (Архив ГЭ: Ф. I, оп. IX, ед. хр. 97).
Работает музей по воскресеньям с 11 до 15 час и имеет 3 отдела: 1) майолики и французского фаянса; 2) западного фарфора; 3) русского фарфора XVIII—XIX столетий. (Архив ГЭ: Ф. I, оп. V, ед. хр. 367).
В этот период большинство коллекций музея вливается в фонды Государственного Эрмитажа. В их числе оказывается и собрание Г. Шлимана, которое актом от 12 августа 1924 г. передается в Отдел древностей. Здесь шесть божков, числящиеся в каталоге Карбоньера под № 99 и имеющие инвентарные номера музея барона Штиглица с 7541 по 7546, получают новые наименования: «Статуэтка стоящей женщины геометрического стиля» и инвентарные номера Г 1379 – Г 1381 и Г 1385 – Г 1387. Фигурка ослика № 7430 названа статуэткой мула, ее новый номер — Г 1367.
И все-таки день открытия музея был воспринят его сотрудниками как долгожданный праздник. К 9 ноября 1924 г. они подготовили выставку «Прикладное искусство Дальнего Востока». Проводятся планомерные работы по развертыванию постоянной экспозиции.
Но проходит некоторое время и положение музеев в СССР в корне меняется. Если основной задачей музейного дела в «Программе РКП(б)», принятой на VIII съезде в марте 1919 г. называлась необходимость «открыть и сделать доступными для трудящихся все сокровища искусства, созданные на основе эксплуатации их труда и находившиеся до сих пор в исключительном распоряжении эксплуататоров» (КПСС в резолюциях... 1983:83), то к концу 20-х годов музей рассматривается как «плацдарм для организованного мышления масс». Главными задачами провозглашаются пропаганда установленных партией и государством концепций, революционная агитация, выработка определенной идеологии.
Экспозиции небольших «безыдейных» музеев не подходили для решения подобных задач. Обвиненные в «вещевизме» (безыдейном показе вещей) и буржуазном объективизме, признанные противоречащими идеям коммунистического воспитания, они один за другим присоединяются к центральным музеям на правах филиалов, а подчас и закрываются совсем. Их фонды вливаются в крупные музеи, или передаются в Государственный музейный фонд.
Начинают открываться музеи совершенно другого плана, призванные осуществлять новые задачи музейного строительства в России. Наступает период «великого переселения экспонатов». Такие понятия как «собрание», «коллекция», сохранение их целостности, осознание уникальности и неповторимости мало значат в обществе, где ничего не стоящая отдельная человеческая личность рассматривается только как винтик гигантской политической машины, а искусство оценивается с точки зрения силы его агитационно-идеологического воздействия. В этот период безжалостно разделяются и распределяются в различные музеи и учреждения Гос. Антиквариата интереснейшие музейные коллекции и частные собрания, которые так много могли бы рассказать о культуре периода, когда они были собраны, о неповторимых особенностях личности их собирателей.
Вновь «сгущаются тучи» и над музеем барона Штиглица. Уже весной 1926 г. экспозиционные работы были прерваны и встает вопрос о ликвидации Первого филиала Эрмитажа, как в 1925 г. стали называть музей. 3 июня 1926 г. было опубликовано постановление Главного управления научными, научно-художественными, музейными и по охране природы учреждениями об освобождении занимаемых Эрмитажем помещений в Соляном переулке и передаче их Сельскохозяйственному музею. Вмешательство наркома просвещения А. В. Луначарского ненадолго приостановило этот процесс, но в июле 1927 г. вышло следующее постановление Совета народных комиссаров о ликвидации Первого филиала Эрмитажа (Прохоренко, Власова 1994:42).
Вопреки всему музей продолжает работать, словно пытается доказать свое право на существование. В апреле 1927 г. открылась выставка западно-европейских шпалер, мебели, резьбы по дереву, гобеленов, тканей и шитья. Используя все возможные пути, борется за музей Э. К. Кверфельдт, убедительно аргументируя свою точку зрения в докладных записках директору Эрмитажа. Осуждали закрытие музея и многие сотрудники Эрмитажа. «Свертывание такого музея и небрежное к нему отношение, — говорилось на конференции музейных работников Эрмитажа в конце 1929 г., — будет равняться «великому головотяпству и совершенно недопустимо» (Прохоренко, Власова 1994:45). Но несмотря на все усилия уникальное собрание перестает существовать. Лучшая его часть передается в Эрмитаж, скульптуры, гипсовые слепки, рисунки и учебные материалы остаются в Музее Академии Художеств, куда были перевезены в 1926—27 гг., 289 предметов отправляются в Государственный музейный фонд, часть экспонатов попадает во Всесоюзное объединение по экспорту «Антиквариат». [376]
* * *
С победой большевиков в России началась непримиримая борьба со всеми другими видами идеологии. Религия рассматривалась богоборческой властью в качестве одного из основных препятствий на пути установления идеологической монополии.
Положения первых законодательных актов советской власти в отношении церкви были обобщены и закреплены в декрете Совнаркома РСФСР об отделении церкви от государства и школы от церкви от 23 января 1918 г. Декретом провозглашался и ряд норм ограничительного характера, в том числе национализация церковного имущества. В первый же период гражданской войны конфронтацию усилило то, что основная масса духовенства, поначалу не выразившая явно своего отношения к октябрьскому перевороту, влилась в ряды противников советской власти.
Ответом на это стал открытый террор большевиков против духовенства. Только в 1918 г. по данным ВЧК, далеко не полным, расстреляно 827 священнослужителей. В конце 1918 — 1919 г. к репрессиям добавляется целая программа мер общегосударственного уровня, направленная на выполнение установки VIII съезда РКП(б) о «полном отмирании церкви».
Центральное место в ряду мер репрессивного характера заняла развернувшаяся в 1918—1920 гг. кампания вскрытия и «разоблачения» святых мощей, сопровождавшаяся закрытием тех монастырей, где они покоились. Глумление над святыми мощами, потрясшее православный мир, вызвало волну антиправительственных выступлений по всей России.
Очень искусно было использовано ВЧК для разрушения церкви изнутри обновленческое движение. И, наконец, последней акцией, призванной добить православие в России, стала кампания по изъятию церковных ценностей, проведенная в 1922 г. (См. подробнее: Кривова 1997:95-125; Архивы Кремля, Кн. 1, 1997:111-194).
Все возможное для спасения высокохудожественных и исторических ценностей делали сотрудники Главмузея по всей России. Их отношения с организаторами кампании складывались сложно, и разногласия возникали буквально с первых дней проведения кампании. Представители комиссии по изъятию всеми силами стремились как можно больше ценностей изъять и отправить на продажу, а представители Главмузея — сохранить и передать в ведение музеев (См. подробнее: Кривова 1997:95-97,105; Архивы Кремля, Кн. 2, 1997:90, 117-121, 132).
Настоящая борьба развернулась между сотрудниками музеев и властями из-за российских святынь Казанского и Исаакиевского Соборов. Представителями Главмузея неоднократно предпринимались попытки уберечь от конфискации художественные и исторические реликвии православия. Эксперты Эрмитажа Романов, Удаленков и другие потребовали передачи музею большинства ценностей.
В Казанском Соборе основной спор вызвал знаменитый иконостас, изготовленный из серебра, добытого казаками легендарного атамана Платова в войне с Наполеоном. После долгих препирательств экспертов с уполномоченными по изъятию, ими был направлен запрос в Москву Н. И. Троцкой, однако ответа не последовало. Тогда 16 марта 1922 г. председатель Российской академии истории материальной культуры А. И. Васильев и Ректор Российской академии художеств Белогруда телеграфировали в Москву во ВЦИК М. И. Калинину, Главмузей Н. И. Троцкой и Наркомпрос А. В. Луначарскому настоятельную просьбу остановить разрушение иконостаса Казанского Собора как памятника мировой культуры.
Ответом властей была лишь телеграмма М. И. Калинина, направленная Петроградскому Губкому, в которой он предлагал приостановить конфискацию иконостаса Казанского собора и раки Александро-Невской Лавры до окончательного разрешения вопроса в центре. Кроме того, он настаивал на том, что экспертиза петроградских специалистов вполне авторитетна и вывоз этих ценностей в Москву для экспертизы недопустим. Как реагировали власти на действия Председателя ВЦИК, нам уже хорошо известно. Безрезультатным остался и протест видных петроградских ученых и специалистов академиков Ольденбурга и Марра. В результате 17 марта 1922 г. иконостас был разобран. Всего из Казанского Собора было изъято 129 пудов 37 фунтов и 20 золотников серебра. Два грузовика вывезли из Исаакия более 3 пудов 4 фунтов золота и 11 пудов серебра.
Несмотря на отчаянные усилия и постоянно ужесточаемый порядок изъятия, правительство не сумело собрать то количество золота и серебра, на которое рассчитывало. Но задача разрушения Церкви, ликвидации остатков её экономического могущества, дискредитации и уничтожения духовенства как класса была почти решена.
Осенью 1922 г. центр тяжести церковной политики партии все более перемещается с изъятия ценностей и прямого вооруженного насилия в сторону дирижирования процессами раскола и антирелигиозной пропаганды. Учитывая ошибки прошедших кампаний, агитаторы и пропагандисты совершенствуют методы работы: грубое огульное высмеивание религии и её обрядов сменяет научный подход, начинают издаваться серьезные антирелигиозные журналы. С 1926 г. выходит ежемесячник Союза воинствующих безбожников «Антирелигиозник», где публикуются интересные исторические и естественнонаучные статьи, написанные специалистами, обширные библиографические списки и т. д. при полном отсутствии разнузданной карикатуры и анархистских лозунгов, характерных для более ранних подобных изданий (напр. «Безбожник» или «Безбожник у станка»).
Совершенно меняют свой облик и антирелигиозные музеи. Если в первые годы советской власти они скорее напоминали музеи церковного быта, где сохранялись в неприкосновенности интерьеры и даже иногда допускалось сосуществование с музеем прежних владельцев как иллюстрация к уходящему укладу жизни, то музеи второй половины 20-х годов — «птенцы» ВКП(б), давшей установку на окончательное преодоление религии, выглядят совершенно [377] иначе. Создаваемые в большом количестве по инициативе Союза воинствующих безбожников эти музеи мыслились только как средство пропаганды. Фонды их, как правило, состояли из листовок, плакатов, книг, фотографий, культовых предметов массового производства и различных копий. Значительная часть их создавалась энтузиастами, не обладавшими ни научными знаниями, ни опытом музейной работы. Отсутствовали в ряде случаев помещение и финансовая база. Поэтому, возникнув лишь на некоторое время, большинство подобных музеев вскоре закрывалось.
«По существу в стране было только два действительно жизнеспособных музея этого профиля — Центральный антирелигиозный музей в Москве (ЦАМ) и Музей истории религии в Ленинграде (МИР).
ЦАМ, первоначально устроенный в помещении Военно-инженерной школы, имел, по словам его основателя Б. П. Кандидова «финансовую базу в количестве 91 рубля, а музейное оборудование составляли 21 витрина, 5 столов, 2 табуретки и 2 тумбочки». Все работы выполнялись самим Кандидовым. Просуществовав несколько месяцев, музей закрылся, а собранные экспонаты Кандидов перевез себе на квартиру... В 1928 г. ЦАМ наконец получил и помещение, и средства, и кадры. Немалую роль в этом сыграла поддержка Е. Ярославского, лично просившего А. В. Луначарского помочь в организации музея. Решением Моссовета ЦАМу был передан собор Страстного монастыря, а с осени 1928 г. начались работы по приспособлению здания под музей (в частности, считалось необходимым побелить стены собора, скрывая росписи). Первая экспозиция была открыта для публики 2 мая 1929 г.» (Тарасова, Ченская 2002:26).
В 1931 г. ЦАМ планирует развернуть новую экспозицию по истории религии, начиная с первобытного общества. Директор ЦАМа А. Николин, получив согласие Сектора науки Наркомпроса РСФСР, обращается в Эрмитаж с просьбой о выделении необходимых для этого материалов. Приложенная к письму «Ориентировочная схема построения отделов Центрального Антирелигиозного Музея» предусматривает наличие в экспозиции восьми отделов: 1) Вводного (выставка по очередной ударной антирелигиозной кампании); 2) Диалектика природы и общества; 3) Религия в первобытно-коммунистическом или доклассовом обществе; 4) Религия в древневосточном обществе; 5) Религия в рабовладельческом античном обществе и т. д. Восьмой отдел, площадь которого равна остальным семи вместе взятым, демонстрирует материалы по «религии в обществе переходного периода», то есть начиная с 1917 г.
Отбор материалов для отдела № 5 осуществляет самостоятельно зав. Сектором античного общества О. Ф. Вальдгауэр. В подробном письме на имя заведующего научной частью ЦАМ Н. В. Румянцева он перечисляет намеченные к передаче экспонаты, в числе которых «оригиналы античного производства: мрамор, бронза, терракотты, расписные вазы» (Архив ГЭ: Ф. I, оп. V, ед. хр. 1216 (2). 1931 г.).
6 октября 1931 г. 74 обещанных предмета из фондов Эрмитажа передаются по акту в ЦАМ. В их числе оказываются и две терракоты из коллекции Шлимана, о существовании которой к тому времени все уже забыли. «Статуэтка стоящей женщины геометрического стиля» именуется в списке, приложенном к акту передачи, «Идол примитивный», а фигурка ослика названа почему-то фигуркой собаки (Архив ГЭ: Ф. I, оп. V, ед. хр. 1216(2). 1931 г.).
Оказались разбросанными по стране и некоторые другие предметы этой коллекции: 13 сентября 1929 г. в Москву, в Государственный музей керамики отправлена пиксида с крышкой, 26 мая 1931 г. в Хабаровский музей отослали лекиф, а 19 сентября 1970 г. Донецкому художественному музею был передан коринфский арибалл. Экспонатов, отправленных в Москву и Донецк, в фондах указанных музеев обнаружить не удалось, следы их затерялись. 30 марта 1951 г. часть коллекции была возвращена из Эрмитажа в открывающийся вновь Музей теперь уже Ленинградского художественно-промышленного училища (Богданов 1990: 54).
К концу 30-х гг. Центральный Антирелигиозный Музей становится серьезным научным учреждением. В нем работают известные специалисты-религиоведы (Г. И. Снесарев, А. Б. Ранович, В. С. Рожицын, С. А. Токарев и др.), осуществляется не только накопление, но и обработка музейных фондов. Его коллекции, относящиеся практически ко всем конфессиям, представленным в России, весьма богаты и разнообразны. «Именно под воздействием своих коллекций ЦАМ медленно, но неуклонно эволюционировал от антирелигиозного, пропагандистского к историческому типу музея» (Тарасова, Ченская 2002:27). С 1942 г. он переименовывается в Центральный музей истории религии и атеизма (не путать с ленинградским, носящим такое же название). Но в период Великой Отечественной войны наступает некоторое улучшение в отношениях Государства и Церкви, меняется политическая ситуация, а вслед за этим и судьба музея. В период 1941—1945 гг. его экспозиции были свернуты, здание превращено в общежитие МПВО; осуществлялось только хранение экспонатов. В 1944 г. помещение музея передается комитету кинематографии для киностудии Союзмультфильм, в постановлении СНК по этому вопросу не предусматривалось выделение какого-либо другого помещения взамен изъятого.
Постановлением Совнаркома от 10 декабря 1945 г. музей передается в ведение АН СССР, с переводом его в церковь Вознесения у Никитских ворот. Президиум АН СССР не счел возможным закрепить за музеем это здание и 12 января 1946 г. вынес решение о переводе музея в Ленинград и фактическом слиянии его с Ленинградским музеем истории религии.
Энергичные меры, предпринятые директором МИР В. Д. Бонч-Бруевичем по перевозке коллекций ЦАМ в Ленинград, спасли их от разграбления и сохранили как единый комплекс. Коллекции ЦАМ влились в фонды Ленинградского музея истории религии — единственного уцелевшего среди музеев, возможно потому, что он, помимо антирелигиозных целей, сразу был сориентирован на изучение истории религии и начал развиваться как уникальное научно-исследовательское учреждение. [378]
Вместе с этими коллекциями возвращаются в Ленинград и 2 статуэтки из собрания Шлимана. Много лет хранятся они в запасниках музея, давно забыто их происхождение. Но наступают новые времена, Музей истории религии, долгое время находившийся в Казанском соборе, получает новое здание на Почтамтской улице. Это дает сотрудникам музея возможность создать гораздо более обширную и красочную экспозицию, в которой наши статуэтки-пилигримы обрели наконец достойное место и заслуженное внимание.
Архивы Кремля. 1997. Политбюро и церковь. 1922-1925 гг. Кн. 1, 2. Москва-Новосибирск.
Бабанов, И. Е., Л. А. Суетов. 1968. Новые документы к биографии Шлимана // Вестник древней истории 1: 195-198.
Богданов, И. А, 1998. «...Имею честь быть покорнейшим слугой» // Троя. Петербург. Шлиман. Каталог выставки, Государственный Эрмитаж: 16-37. Санкт-Петербург.
Богданов, И. А. 1990. Долгая дорога в Трою. Ленинград.
Дашевская, О. В. 1968. Новое о Генрихе Шлимане // Вестник древней истории 1: 191-195.
Дукельский, В. Ю., А. С. Фролов. 2001. Археологические музеи // Российская музейная энциклопедия 1: 45-46. Москва.
Златоустова, В. И., С. А. Каспаринская, Г. А. Кузина. 2001. Музейное дело в России // Российская Музейная Энциклопедия I: 401-404. Москва,
Йене, А. Г. 1996. Шлиман и А. А. Половцов. Путь троянских древностей в Россию // Троя и ее сокровища: Тезисы международной научной конференции: 1-2. Москва: ГМИИ им. А.С. Пушкина.
Керам, К. 1996. Боги. Гробницы. Учёные. Москва: Наука.
Клейн, Л. С. 1998. Генрих Шлиман в Петербурге // Троя. Петербург. Шлиман: Каталог выставки. Государственный Эрмитаж: 8-15. Санкт-Петербург.
Кошман, Л. В., И. Н. Мамонтова. 2001. Художественно-промышленные музеи и выставки // Российская Музейная Энциклопедия 2: 302-304. Москва.
КПСС в резолюциях... 1983. КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Т. 2. Москва.
Кривова, Н. А. 1997. Власть и церковь в 1922—1925 гг. // Политбюро и ГПУ в борьбе за церковные ценности и политическое подчинение духовенства: 95-125. Москва: АИРО-ХХ.
Михайловская, А. И. 1961. Из истории промышленных выставок в России первой половины XIX века (Первые всероссийские промышленные выставки) // Очерки истории музейного дела в России: III: 79-155. Москва: Советская Россия.
Неверов, О. Я. 1998. Древности из собрания Генриха Шлимана // Троя. Петербург. Шлиман. Каталог выставки, Государственный Эрмитаж: 66-69. Санкт-Петербург.
Прищепова, В. А. 1995. Страница истории Государственного Музейного фонда // Кунсткамера {Этнографические тетради} 7: 217-223. Санкт-Петербург.
Прохоренко, Г., Г. Власова. 1994. Музей барона Штиглица: Исторический очерк // Музей барона Штиглица. Прошлое и настоящее: 11-62. Санкт-Петербург.
Равикович, Д. А. 1961. Организация музейного дела в годы восстановления народного хозяйства(1921-1925) // Очерки истории музейного дела в СССР VI: 97-145. Москва: Советская Россия.
Разгон, А. М. 1961. Археологические музеи в России (1861—1917 гг.) // Очерки истории музейного дела в России III: 189-230. Москва: Советская Россия.
Тарасова, И. В., Г. А. Ченская. 2002. Из истории музейного дела в России: музей церковно-археологический и антирелигиозный // Труды Государственного музея истории религии 2: 17-30. Санкт-Петербург.
Тункина, И. В. 2002. Русская наука о классических древностях юга России (XVIII — середина XIX в.). Санкт-Петербург: Наука.
Формозов, А. А. 1986. Страницы истории русской археологии. Москва: Наука.
Штоль, Г. 1965. Шлиман. Москва.
Архив ГЭ. Архив Государственного Эрмитажа, Ф. I, оп. V, ед. хр. 367; Ф. I, оп. V, ед. хр. 1216(2). 1931 г.: Ф. I, оп. IX, ед. хр. 9, 80, 97.
1) Россия. 190000. Санкт-Петербург, ул. Почтамтская, 14/5. Государственный музей истории религии. Отдел архаических верований.
*) так в книге. OCR.
2) Подобные выставки систематически с 1870-х гг. проводились и в России (например Политехническая выставка 1872 г., послужившая базой для основания Московского политехнического музея или Всероссийская промышленная выставка 1870 г., явившаяся основой Музея прикладных знаний в Санкт-Петербурге (Михайловская 1961).
3) А. А. Половцов был женат на приемной дочери барона, Н. М. Июневой.
4) Причинами «политического и гражданского свойства», по которым Шлиману было отказано во въезде в Россию были, по-видимому, второй брак, при том что по российским законам был не расторгнут первый, то есть Шлиман считался двоеженцем, а также получение американского подданства, без оформления выхода из русского (Дашевская 1968:194).
5) Ошибка, видимо подразумевается 1879 г. — З. X.
Написать нам: halgar@xlegio.ru