выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
|
выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. |
|
Этнографическое обозрение, 1999, № 5.
[24] — конец страницы.
OCR OlIva.
В истории культуры нередки такие факты, когда то или иное социальное явление в ходе своего развития испытывает превращения, порой в корне меняющие самую его природу, его первоначальную сущность, утрачивает прежние функции и приобретает совершенно новые. Иногда от прежнего явления остается только название, а суть дела радикально меняется. Иногда, напротив, смена названий скрывает от нас историческую преемственность.
К числу таких явлений принадлежит обычай жертвоприношений. Его принято относить прежде всего к области истории религии, и по существу это правильно. Но широкое употребление терминов «жертвоприношение», «жертва» не укладывается целиком в сферу религиозного культа, а частично выходит далеко за его пределы. Постараюсь показать это в предлагаемой статье.
Роль жертвоприношений в истории религии действительно очень велика. Сами жертвоприношения чрезвычайно разнообразны по видам и по степени развитости и сложности, начиная от простейших форм — разных «возлияний» или «брызганий» в честь духов или богов, бросания кусочков пищи перед едой, вешания лоскутков в священных местах — вплоть до кровавых «гекатомб» и умерщвления людей в жертву богам.
Есть разные взгляды на происхождение жертвоприношений и их значение в религии. Согласно старой церковно-богословской теории, жертва — знак преклонения человека перед божеством, проявление покорности, благодарности и тому подобных чувств. Эту теорию пытались возродить этнографы католической «венской» [24] школы — В. Шмидт и др. По их мнению, у наиболее примитивных народов сохранилась древнейшая форма жертвоприношений — так называемая жертва первинок, принесение в жертву первой охотничьей добычи, первых плодов и приплода стад — как знак преклонения перед верховным существом. Этот взгляд связан с фидеистической теорией «прамонотеизма»1).
Среди свободомыслящих буржуазных ученых широко распространена «теория дара», связанная с анимистической концепцией происхождения религии; впрочем, эта теория высказывалась уже просветителями XVIII в. Согласно этой теории, первобытный человек стремился задобрить или умилостивить духа или бога, которого представлял себе по аналогии с самим собой, и потому предлагал ему то, в чем дух или божество, по его мнению, нуждается: пищу, иногда одежду, оружие, украшения, утварь.
Близок к этому пониманию, но более узок взгляд Г. Спенсера. Так как древнейшим культом был, по его мнению, культ умерших, то значит, и первоначальным видом жертвоприношения было кормление покойников и снабжение их всем необходимым. Отсюда впоследствии развились и иные, более сложные жертвы духам и богам2).
Есть и другие точки зрения на происхождение жертвоприношений. Представители одной из них утверждают, что первоначально принесение жертвы вовсе не было даром или принесением богу чего бы то ни было: оно имело совсем иной смысл. Жертвоприношение было формой общения членов рода между собой и с божеством рода. Убивание и поедание жертвенного животного — это совместная родовая трапеза, и в ней приглашается принять участие и божество или тотем рода. Бог и его почитатели, — писал Р. Смит, — обычно едят и пьют вместе, и этим знаком декларируется и запечатлевается их сотоварищество. Древнейшая жертва — это убивание и поедание тотемического животного. Отсюда развивается идея, что всякое жертвенное животное — это священное животное. Из этой первоначальной формы выводят и все позднейшие формы жертвоприношений3). Эту «теорию общения» развил Дж. Фрэзер. Вкушение жертвенного мяса есть как бы поедание бога — «богоядение» (теофагия). Обряд богоядения встречается в различных, в том числе и развитых религиях. Пережитком его можно считать христианское «таинство евхаристии» — причащение: оно, по церковному учению, есть «вкушение тела и крови Иисуса Христа»4).
Следует отметить также весьма оригинальный, хотя мало убедительный взгляд немецкого этнографа К. Прейсса, связанный с его «колдовской» теорией религии (боги — как символы колдовских сил). Согласно этой теории, первоначальной целью принесения в жертву животного было — освободить заключенную внутри него колдовскую силу5).
В атеистической литературе — особенно в прежней — нередко встречается «теория обмана». Согласно этой теории, обычай принесения жертв введен обманщиками-жрецами, которые для собственной выгоды изобрели этот способ наживаться за счет простодушных людей. Они требовали от соплеменников приносить пищу или разные полезные предметы под предлогом того, что это нужно для духов, для предков, для богов. Этот взгляд высказывали еще публицисты и философы XVIII в., в новейшее время его в особенно упрощенной и грубой форме излагал немецкий популяризатор атеизма, тяготеющий к вульгарному материализму — Г. Эйльдерман6). Конечно, своекорыстие жрецов и сознательный обман ими верующих играли немалую роль в позднейшем развитии института жертвоприношений — и зачатки этой системы обмана были налицо еще в доклассовом обществе (это очень хорошо показал американский этнограф П. Радин7)), — но сводить всю историю жертвоприношений к одному грубому и притом сознательному обману — недопустимое упрощение и вульгаризация вопроса.
Каждая из названных теорий содержит в себе ту или иную долю истины и объясняет отдельные факты. Но ни одна из них, взятая в отдельности, не может объяснить всех разнообразных форм и типов жертвоприношений. В действительности не только формы, но и мотивы жертвоприношений бывают весьма различны: тут в самом деле есть и кормление умерших, и задабривание духов, и магическое умерщвление [25] животного, и тотемическое «причащение», и умилостивительный дар богу и акт очищения, и своекорыстный обман со стороны жрецов. Правы, видимо, те исследователи, которые указывают на разнообразие мотивов жертвоприношений и на невозможность дать им всем одно простое объяснение.
Можно пойти и дальше. Уже одно разнообразие форм жертвоприношений и их мотивов наталкивает на ту мысль, что и самые корни обычаев принесения жертв могли быть разными. А внимательное их рассмотрение приводит к предположению, что эти корни связаны с разными сторонами общественной жизни людей, быть может, несводимыми одни к другим.
В самом деле. Мы можем говорить здесь, как мне кажется, о пяти главных аспектах в общественном бытии древнего человека, каждому из которых соответствовали и порождались ими формы ритуала, в частности жертвенного. Эти пять аспектов таковы:
1. Техника первобытного охотничьего (а позже скотоводческого и земледельческого) хозяйства.
2. Возрастно-половые взаимоотношения.
3. Межплеменные отношения, войны.
4. Обращение с умершими.
5. Зачаточные формы социального расслоения.
Рассмотрим ближе каждую из этих сторон общественной жизни древнего человека. Об охотничьем образе жизни наших древнейших предков эпохи нижнего и даже верхнего палеолита мы знаем мало, и приходится довольствоваться лишь предположениями. Однако считается общепризнанным, что у наших предков вначале преобладала практика коллективных охот, особенно если дело шло о крупной дичи. Поэтому и потребление полученной добычи не могло не быть коллективным. Такая практика существовала, конечно, тысячелетиями, как чисто стихийное действие, прежде чем в темном мозгу нашего предка могла зародиться искра осознания совершаемого. И судя по реликтам и пережиткам этой практики у современных отсталых народов, такое осознание принимало вначале вид тотемических представлений о животном-сородиче: таково очень правдоподобное предположение Р. Смита. Так, из древнейшей охотничьей трапезы выросла идея и практика древнейшего вида принесения жертвы — «жертва-общение». Торжественно поедаемое животное — это священное животное рода, это родовое божество, умерщвляемое как бы в жертву самому себе. Классический пример такого древнего института — «медвежий праздник» у гиляков, так тщательно описанный Л.Я. Штернбергом, и в сходных формах бытовавший и у их соседей — айнов, ульчей и др.8) Каким образом, когда и почему на место этого «животного-сородича» (тотема) встал человек-сородич, человеческое воплощение божества — трудно сказать при теперешнем состоянии наших знаний (при всем остроумии попытки Дж. Фрэзера объяснить это); но по отдельным фактам можно считать доказанным, что такой обычай «богоядения» существовал у многих народов, а отдаленный пережиток этой идеи сохранился в христианской «евхаристии».
Можно предположить — хотя и трудно доказать на фактах, — что к этой же древнейшей эпохе охотничьего хозяйства тянутся корни другого вида жертвоприношений — «жертвы первинок». Но если богословы толковали этот обычай как проявление первобытного богопочитания "прамонотеистического" типа, то с материалистической точки зрения он объясняется иначе и проще. Речь идет о древнейших формах общественного регулирования производства и потребления: было чисто стихийное требование соблюдать определенные сроки начала охоты, рыбной ловли, собирания пищи, а позже — начала потребления продуктов земледелия, приплода стад. Эти правила у многих народов сохранились доныне. До наступления назначенного срока и добывание и потребление определенных видов пищи — плодов, ягод, грибов, орехов, так же как охотничьей добычи, а впоследствии хлебных злаков — запрещалось обычаем. В определенный же срок это временное «табу» снималось. Снятие табу облекалось в обрядовые формы. И одним из самых распространенных обычаев было [26] символическое подношение первых плодов, первой добычи, первого приплода стад духу — покровителю охоты или земледелия, одним словом, сверхъестественному патрону общины. Само разрешение пользоваться первыми плодами после запрета, съедание первой добычи после периода воздержания обставлялось, вероятно, как торжественная церемония, а в дальнейшем эта церемония осмысляется как жертва первинок духам или богам. У оленных чукчей, сохранивших архаичные черты верований и обрядов, ежегодный осенний убой оленей непременно сопровождается принесением жертвы: бросают кусочки мяса в жертву семейному очагу и благодетельным божествам-покровителям — «направлениям света»9). По старым обычаям чувашей, начинать есть хлеб нового урожая, первые плоды, даже лесные ягоды и грибы можно только после того, как совершен обряд «моления» (или «чукления») этих плодов, ягод, хлеба, с принесением подобающей жертвы. По закону Моисея, изложенному в Библии, все первородное любого вида скота должно идти в жертву богу. В католических и в православных странах Европы в определенные праздничные дни совершалось церковное «благословение» нового урожая, плодов и пр. У русских крестьян, по старому обычаю, начало потребления нового меда приурочивалось к 1 августа («медовый спас»), начало потребления яблок — к 6 августа («яблочный спас»), потребление хлеба нового урожая — к 16 августа («хлебный спас»), все по старому стилю.
Близки к жертве первинок обычаи посвящать или отдавать духам и богам частицу от потребляемой пищи или напитков — но уже не по срокам «снятия табу», а повседневно. В Древней Греции был обычай делать «возлияния» в честь богов во время пиршеств: отливали в жертву богам несколько капель вина перед тем, как его пить. У алтайцев и у близких к ним народов Сибири существовал обычай «брызгать» в честь духов или в жертву очагу чай, араку или иной напиток, обмакивая в чашку указательный палец правой руки.
Почти та же идея выражена и в обычае, известном у многих, преимущественно охотничьих народов, «кормить» домашние изображения духов-покровителей промысла («бурханы», «онгоны» и т.п. народов Сибири), в благодарность за успешный промысел: деревянному идолу мажут рот кровью и жиром убитого животного10).
С переходом от примитивного «присваивающего» хозяйства к «производящему», к скотоводству и земледелию, нормы общественного контроля над производством и потреблением усложняются и общинная основа их не всегда видна непосредственно. Она, например, лишь подразумевается в одной очень своеобразной форме жертвоприношения, еще недавно бытовавшей у скотоводческих народов Северной Азии: это «посвящение» духам живых животных. У хантов, манси, ненцев, селькупов, эвенков, тувинцев-тоджинцев был обычай посвящать духам живых оленей, чаще белой масти: такого как бы отданного духам оленя уже нельзя было употреблять для обычных целей в хозяйстве, ездить на нем верхом или запрягать, разве только для перевозки священных предметов или изображений («боговы олени», «зашаманенные олени»). Так же поступали алтайцы, хакасы, буряты с рогатым и конным скотом: посвящая божеству какого-нибудь коня белой масти, они не резали его, а отпускали на волю. Такой обычай посвящать живых животных божеству хорошо известен в ветхозаветной религии: это, во-первых, знаменитый «козел отпущения», которого предписывалось «поставить живого перед Господом и отогнать его в пустыню для очищения» (Левит, XVI, 10); а во-вторых, всеохватывающее требование — «все первородное мужского пола, что родится от крупного скота твоего, посвящай Господу Богу твоему; не работай на первородном воле твоем, и не стриги первородного из мелкого скота твоего» (Второзаконие, XV, 19).
У земледельческих народов древнего мира — египтян, греков и др. — тоже были священные животные, посвященные кому-либо из богов. Такое посвященное животное и само считалось как бы божеством. Таков был египетский бык Апис. Здесь может быть, один из корней зоолатрии, когда целые виды животных (например, коровы, змеи и др. в Индии) считались священными. Ведь необязательно видеть здесь видоизменение тотемизма, как зачастую полагают. [27]
Еще одна характерная разновидность жертвенного ритуала тянется корнями своими к традициям примитивного охотничьего хозяйства, хотя в развитых формах она, дожила до поздних этапов истории: это жертвенный огонь. Корни огненного ритуала переплетаются и с традициями первобытной охотничьей трапезы, и с «жертвой первинок» (доля божества сжигалась), и с олицетворением самого огня как божества. Такое переплетение особенно хорошо видно в ведической религии древней Индии, где Агни («огонь») выступал в двойной роли: он и посредник, доносящий до неба жертву, предназначенную богам; он и сам божество, и одно из главных, ему самому пелись гимны и приносились жертвы. В позднейших «огнепоклоннических» религиях (маздеизм, парсизм, йезидизм) огонь выступает скорее как очистительная сила, чем как особое божество. Но зато сама идея огненного очищения присутствует в самых различных формах буквально во всех религиях, начиная от копеечной свечки или лампады перед православной иконой и кончая адским обычаем средневековой инквизиции сжигать «еретиков» живыми для «очищения» их от ереси или фанатиками-самосожженцами в русском старообрядчестве.
Все перечисленные до сих пор виды и разновидности жертвоприношений корнями своими связаны с условиями архаического охотничьего хозяйства, либо с последующим превращением его в производительное земледельческо-скотоводческое хозяйство. Они вырастали или непосредственно из практики охотничьих трапез (коллективное потребление добычи), или из стихийно складывавшихся норм общественного регулирования производства и потребления. Неосознанные традиционные действия понемногу начинали осмысляться, и это осмысление неизбежно принимало мифологическую форму в образах духов-покровителей. Им и приносились в жертву первинки. Иногда — как это особенно ясно видно в предписаниях Моисеева закона — бог диктовал в прямой и категорической форме и во всех подробностях, как, когда, при каких обстоятельствах и по какому поводу надо приносить в жертву таких-то и таких-то животных.
Другой корень института жертвоприношений кроется в самой структуре родо-племенного общества. Можно считать общепринятым, что самой ранней формой структуры первобытной общины было, наряду с дуально-родовым делением, возрастно-половое расчленение. Наиболее ярким проявлением и механизмом действия возрастно-половой системы был институт возрастных инициаций, знаменующих переход подростков в ранг взрослых мужчин, а девушек — в нубильное состояние. Переход этот был важнейшим рубежом на жизненном пути любого члена первобытной общины, а для самой общины — узловой точкой в биосоциальном ритме ее жизни. Обряды инициации включали в себя тяжелые, иногда мучительные испытания. И некоторые из них представляли как бы особую форму жертвоприношений.
Другие формы принесения жертвы духам или богам лишь косвенно связаны с институтом возрастных инициаций, да и, собственно, жертвами их можно назвать лишь условно. Это религиозный гетеризм — девушки-иеродулы приносили в жертву божеству свою девственность (так было в вавилонском культе Астарты); кастрация и самокастрация в сирийском культе Аттиса и в других подобных культах, вплоть до русских скопцов; религиозное самоубийство — крайняя степень изуверства, практиковавшаяся в некоторых сектах Индии, но известная и в более близких примерах: старообрядцы-самосожженцы в России XVII в., секта «Народного храма», последователей Джонса, их трагическая гибель в октябре 1978 г. Различные формы посвящения себя богу представляло собой древнееврейское назорейство, налагавшее на человека, «посвятившего» себя богу, ряд пожизненных или временных ограничений и запретов: сохранившийся доныне институт монашества в христианстве, исламе, буддизме. Да, в сущности, вся система религиозного аскетизма с целой гаммой оттенков и степеней, начиная от заурядного соблюдения постов и до изуверского ношения железных «вериг», жестких «власяниц» и пр., вплоть до индийского отшельничества, мусульманского дервишизма, христианского схимничества, затворничества и пр. — все это лишь различные производные от основной идеи — посвятить себя богу и тем принести ему жертву. В переводе же на язык социологических понятий — это разные формы и [28] способы самовыделения из общины некоторых групп ее членов. Иначе говоря, введение оппозиций инициированные — неинициированные, обрезанные — необрезанные, крещеные — некрещеные, монахи (отшельники, схимники) — миряне.
Так, например, у североамериканских индейцев инициации юношей иногда превращались в добровольные самоистязания (подвешивание на ремнях, продетых сквозь мускулы и т.п.). И это рассматривалось как своего рода жертва духам: индеец беден и ему нечего больше принести духу-покровителю кроме как собственное добровольное мучение.
Несколько иное выражение получила та же идея в иудаистском религиозном обычае обрезания. Этот обычай, первоначально составлявший часть ритуала инициации, перенесен в иудаизме на младенческий возраст: удаление «крайней плоти» новорожденного мальчика рассматривается с религиозной точки зрения как жертва богу.
Лишь условно можно рассматривать как разновидность жертвоприношения характерный для перехода от доклассового общества к классовому обычай «потлача», лучше всего изученный на примере индейцев западного побережья Северной Америки. Потлач — это институт обрядовой раздачи накопленных богатым человеком ценностей (в виде одеял, медных пластинок, рабов и пр.). Раздавая все свое имущество или уничтожая его, вождь племени повышал тем самым свой социальный авторитет. Впрочем, идея потлача не включала в себя представления о каком-либо духе или божестве: «жертва» предназначалась не им. Да и к институту инициации потлач далеко не всегда приурочивался.
Третья категория жертвоприношений — заупокойные дары — истоками своими уходит в то же глубокое прошлое. Общение с телами умерших — чисто инстинктивное — привело уже в начале верхнего палеолита к образованию устойчивых традиций: погребальных обычаев и обрядов. Сейчас трудно с уверенностью судить о том, какие смутные идеи связывались в сумеречном мозгу палеолитического человека с представлением об умершем сородиче. Но и археологические, и этнографические данные говорят об обычае снабжать покойника пищей и необходимой утварью, оружием, украшениями... Эти заупокойные дары многими рассматриваются как главный источник всяческих вообще видов жертвоприношений. Могильный инвентарь — древнейший вид жертвы. В целом этот взгляд односторонен: мы уже видели типы жертвоприношений, никак не сводимые к погребальным дарам. Но какая-то часть истины в этом взгляде есть.
Действительно, с погребальными обычаями связана не только практика непосредственно могильных даров — жертв в узком смысле слова, но и ряд обычаев, косвенно или символически отражающих ту же идею. Сюда относятся обычаи траура, налагаемого на родичей и близких друзей умершего: воздержание в течение какого-то времени от определенных видов пищи, соблюдение обета молчания, ношение траурной одежды и пр. Иногда — царапать и резать до крови себе голову, лицо, тело, отрубать себе фалангу пальца (Океания). В эпоху классового общества заупокойные дары становятся порой еще более обильными, обряды еще более жестокими. Приносятся кровавые жертвы. При погребении знатного лица — вождя, царя — особенно в рабовладельческих монархиях древности, на средневековом Востоке практиковались и человеческие жертвоприношения как часть погребального ритуала: покойника сопровождали на тот свет десятки, если не сотни, убитых или закопанных живьем рабов, жен, наложниц царя, об этом, впрочем, будет сказано позже.
В смягченной форме обычаи траура и поминок по умершему дожили до наших дней. Дожил до нас и обычай заупокойных даров: еще и сейчас во многих странах мира родственники умершего в определенные дни, в праздники, в годовщину смерти носят на кладбище и оставляют на могиле еду, например вареные крашеные яйца, хлеб, вино, и — конечно! — цветы! Последнее — особенно яркий пример долговечности традиции, тянущейся от палеолита до наших дней. Здесь, впрочем, как и в столь же долговечном обычае «поминок», налицо почти полная секуляризация прежней [29] религиозной практики — полное освобождение ее от религиозных идей. Об этом тоже будет сказано позже.
Четвертая линия развития жертвоприношений тянется корнями своими к древним межплеменным отношениям. Что преобладало в этих отношениях, враждебные ли столкновения или мирные связи, трудно сказать, но, очевидно, было и то, и другое. Врагов убивали в бою и, может быть, съедали; взятые в плен подвергались (иногда? часто?) той же участи. Вопрос о распространенности каннибализма в ранней истории человечества еще недостаточно изучен. Думается, однако, что он был слишком раздут в прежней научной литературе. Хотя невозможно отрицать, что в некоторых регионах этот обычай держался до недавнего времени, но во многих случаях рассказы путешественников о диких людоедах при проверке не подтверждались. Вопрос об «эндоканнибализме» мы, впрочем, здесь оставим в стороне.
У некоторых особенно воинственных народов умерщвление врага в бою или военнопленного стало осмысляться как жертва божеству. Соответственно сам образ бога стал принимать черты свирепого и кровожадного существа, охочего до человеческой крови. При этом, правда, приносимый в жертву не всегда был непременно чужеплеменником: могли убить и своего незнатного соплеменника.
Такое жертвоприношение воинственному богу Оро наблюдали в 1777 г. европейские моряки на о-ве Таити (Полинезия), но, кажется, это не было там заурядным явлением. Зато воинственные ацтеки в Мексике довели до огромных размеров практику человеческих жертвоприношений своим жестоким богам — Уитцилопочтли и Тецкатлипока. Чтобы иметь постоянно в запасе человеческий материал для этих жервоприношений, они вели частые войны со своими соседями для захвата пленных. Эти жертвы требовались особенно для «солнечного» бога Тецкатлипока. Считалось, что солнце, не получая их достаточно, перестанет ярко светить. Испанские конкистадоры — сами отнюдь не мягкосердечные люди — были поражены видом высокой пирамиды из человеческих черепов в г. Теночтитлане — останков принесенных в жертву.
Но не только боги, но и души умерших требовали порой человеческих жертв. Уже упоминалось об обычае убивать рабов, слуг, наложниц при погребении царя. Вспомним Ахилла, воспетого Гомером, — Ахилла, перебившего множество троянцев во главе с самим Гектором для умиротворения тени своего погибшего друга Патрокла.
По существу в эту категорию жестоких военных обычаев — истребление врагов во славу и по требованию своего бога — попадает и вся история истребительных войн израильтян за овладение Палестиной в конце II и в начале I тысячелетий до н.э. В Библии эти войны описываются как прямое повеление Яхве, который, приказывая своему народу завоевывать город за городом, настойчиво повторял требование не оставлять в живых ни одного человека, не разбирая ни пола, ни возраста (Иисус Навин, VI, 20; X, 28-43 и др.). Таких массовых человеческих жертвоприношений, совершаемых по безоговорочному требованию бога, мировая история, кажется, еще не знала.
Разновидностью обычая приносить богам в жертву людей можно считать варварский обычай подносить божеству скальп убитого врага. Этот обычай, практиковавшийся древними скифами, получил особую известность у североамериканских индейцев; впрочем, в последнем случае большая доля вины ложится на английскую и французскую военно-колониальную администрацию, которая вовлекла своих индейских союзников во взаимную затяжную войну и выплачивала индейцам денежную премию за каждый принесенный скальп врага11).
Еще более отвратительную разновидность обычая приносить пленных в жертву богам или духам представлял в древнем Риме кровавый институт гладиаторских «игр». Ведь прежде чем стать печально знаменитым цирковым зрелищем, «игры» гладиаторов были — вначале у этрусков, а потом у самих римлян — видом погребальной жертвы.
И все же не надо преувеличивать степень распространенности обычая человеческих [30] жертвоприношений в истории народов. Это отнюдь не было универсальным явлением, как не был им и каннибализм. С другой стороны, это не было собственно первобытным обычаем. Напротив, все известные истории примеры обычая приносить в жертву людей относятся вовсе не к примитивным племенам, а к народам, достигшим относительно высокого уровня общественного развития. Индейцы Северной Америки колониальной эпохи, древние скифы, кельты, этруски, римляне, израильтяне эпохи завоевания Палестины — все это воинственные народы (точнее, народы в особенно воинственный период своей истории), стоявшие на грани классового строя или на раннеклассовой стадии. Делать из этих фактов какие-либо широкие выводы можно лишь с большой осторожностью.
Такая осторожность нужна тем более, что в этнографической литературе очень часто встречаются бездоказательные утверждения, что такой-то невинный праздничный обычай есть пережиток человеческого жертвоприношения. А к каким весьма опасным последствиям могут привести такие безответственные утверждения видно хотя бы по печально известному так называемому мултанскому делу (1890-е годы): провокационному полицейскому обвинению группы крестьян-удмуртов с Б. Мултан в ритуальном убийстве — умерщвлении старика-нищего в жертву своим богам. Потребовалось вмешательство всей русской прогрессивной общественности для отмены обвинительного приговора уже в третьей судебной инстанции. Другой, еще более вопиющий пример — провокационный процесс М. Бейлиса (1912—1913 гг.): обвинение Бейлиса полицейскими властями при участии видных черносотенцев в ритуальном убийстве ребенка Андрюши Ющинского. Для опровержения этого «кровавого навета» опять понадобилось широкое вмешательство прогрессивной прессы, всех честных людей России,
Вернемся к первоначальным корням жертвоприношений.
Чем дальше заходил процесс внутреннего разложения первобытной общины, тем более обнаруживались в ней противоречия интересов, с одной стороны, колдунов, знахарей, гадателей, шаманов, позже жрецов, а с другой — массы «простого народа». Здесь-то и начинают, и чем дальше, тем больше, проявляться обман, вымогательство. Хотя попытки некоторых прежних авторов, особенно пропагандистов-атеистов, свести все вообще жертвоприношения к «жреческому обману» страдают крайним упрощением проблемы, фактов такого обмана отрицать нельзя. Ведь недаром один из видных современных этнографов, американец П. Радин, исследуя ранние формы религии, пришел к выводу, что все эти первобытные верования, магическая практика, жертвоприношения и пр. дело рук «религионых формуляторов» — шаманов и жрецов, для которых религия — «инструмент, используемый для экономической эксплуатации»12). Оно в значительной мере так и было. Сибирские шаманы, леча людей или скот, требовали принесения кровавых жертв для умилостивления духов; часть жертвенного мяса они забирали в свою пользу. Некоторые шаманы этим и жили, не имея своего хозяйства.
Здесь можно прощупать и один из социальных корней широко распространенного у очень многих народов обычая «жертвы-гадания». Стремление узнать что-то о будущем, об успехе или неуспехе предпринимаемого дела свойственно всем людям. На ранних ступенях общественного развития это выражалось в разнообразных «гаданиях» (мантика): по полету птиц, по поведению животных, по звездам, по линиям руки, по картам и пр. Издавна начали выделяться в общине и специалисты — гадатели и гадалки, по большей части шарлатаны и обманщики. И вот в некоторых странах, особенно в странах античного мира, получил большое развитие особый способ гадания — по жертвенным животным: гадатель-жрец резал в жертву богам овцу, теленка, петуха (смотря по важности дела) и по виду внутренностей жертвы или по другим признакам узнавал и объявлял людям волю бога. В античной Греции, в Риме считалось невозможным начинать какое-либо важное дело, особенно военное, не испросив перед тем волю бога. Имелась в виду, конечно, и иная цель — задобрить божество, обеспечить его помощь в задуманном деле. В классовых обществах система [31] вымогательств, обязательных жертв в пользу храма (т.е в пользу жрецов) достигли вообще огромных размеров. В Библии подробно перечисляются различные виды обязательных жертвоприношений в разных случаях жизни. Жрецы Иерусалимского храма, в руках которых скапливались таким путем большие материальные ценности, располагали огромной властью над населением. В других странах не столько масса верующих, сколько цари жертвовали и жаловали колоссальные богатства в пользу храмов, чтобы заручиться поддержкой жреческой верхушки (Египет, Месопотамия, отчасти античный мир). Некоторые храмы пользовались особым авторитетом, например Дельфийский храм с его знаменитым прорицалищем, — уже одно оно служило источником обогащения. В средние века католическая церковь — монастыри, епископства и пр. — занимали место в числе богатейших феодальных владений; на церковных землях работали крепостные крестьяне.
В сокращенном виде та же идея благодарственной жертвы сохранилась до наших дней в католическом обычае вешать в храме «ex voto» («по обету») изображения частей тела, чудесно исцеленных каким-нибудь святым, богоматерью.
В годы Реформации владения церкви весьма поубавилось: в ряде стран проведена была секуляризация церковных владений, конечно, в пользу светских феодалов и государств. Наиболее известна секуляризация в Англии в эпоху Тюдоров (XVI в.), а также в Германии и в других странах Западной Европы. Сходный процесс был в России, где крупные монастыри, особенно Троицкая лавра, Александро-Невская лавра, Кирилло-Белозерский, Соловецкий и др. монастыри, владели миллионами десятин земли с находившимися на ней крестьянами. Проведенная Екатериной II секуляризация (1764) передала значительную часть этой земли и крестьян в руки государства. Но вплоть до 1917 г. крупные монастыри продолжали быть богатейшими землевладельцами.
В мусульманских странах церковь владела огромными землями, составившимися из разных пожалований и пожертвований. Они считались «вакуфными», т.е. неотчуждаемыми. В некоторых странах общая площадь вакуфных земель составляла до половины, а то и больше общего земельного фонда (Турция, среднеазиатские ханства). Крупные социально-экономические реформы в странах ислама после первой, а особенно после второй мировой войны ослабили экономическое могущество церкви.
Крайнее разнообразие форм и разновидностей жертвоприношений делает очень затруднительной не только их классификацию и поиски их первоначальных социальных корней (попытка этого рода сделана нами раньше), но и, тем более, выявить какую-то общую закономерность в истории развития обычаев жертвоприношений. Но, как уже говорилось, можно, кажется, уловить некую общую тенденцию в их развитии, вернее, две тенденции противоположного направления: тенденцию ужесточения и тенденцию смягчения. В первой отражалось нарастание классовых противоречий, создание деспотических монархий и неизбежное при этом установление террористического режима, запугивания народных масс. Во второй — общий рост культуры, смягчение нравов, а еще более — чисто материальные мотивы, естественное желание отделаться подешевле от требовательности богов. Последнее особенно интересно. Известно, например, что древние римляне иногда хитрили перед богами: обещав Юпитеру в жертву такое-то количество голов скота, молящийся затем подменял их таким же числом головок чеснока в наивной надежде, что Юпитер не заметит обмана. В Китае в новейшее время практиковалось принесение в жертву предкам и богам животных и разных ценностей, но... вырезанных из бумаги и затем сжигавшихся на алтаре.
Порой обе тенденции причудливым образом переплетались: ужесточение и смягчение замечалось у одного и того же народа, в одну и ту же эпоху. Ведь тот же благочестивый римлянин, подменявший человеческие головы чесночными головками, с удовольствием смотрел, как режут друг друга гладиаторы на арене цирка (прежде это делалось над гробницей умершего).
В отдельных случаях можно воочию видеть переход от кровавой формы жертвоприношения к смягченной, символической его форме. У тлинкитов Северной [32] Америки прежде бытовал жестокий обычай «строительной жертвы»: при постройке нового дома в ямы, вырытые под опорные столбы, бросали тело нарочно убитого раба, но позже обычай этот принял символическую форму: раба заставляли влезть в каждую из вырытых ям, а потом отпускали его на волю. Дальнейшим же смягчением обычая строительной жертвы был обычай (известный, между прочим, русским крестьянам) класть под углы строящейся избы какие-нибудь предметы: горсть зерна, клок шерсти, серебряную монету и т.п., без чего дом якобы не будет стоять — невинный отголосок прежней кровавой строительной жертвы.
В заключение несколько слов о дальнейших превращениях интересующего нас явления духовной жизни народов. Обычай жертвоприношений — как существенная составная часть религиозного культа — сложился в начале из нескольких различных корней, связанных с различными аспектами условий жизни первобытного общества: из специфики первобытного охотничьего хозяйства (и позже сменяющего его земледелия и скотоводства), из структуры самой первобытной общины, из межплеменных столкновений, из погребальных обычаев. Корни эти лежали первоначально вне религиозной сферы, но выросшие из них ритуальные институты стали компонентами религиозной практики.
Позднейшая же история жертвоприношений рисует нам как бы обратную картину: по мере общего роста культуры, усложнения и модернизации общественной структуры, расширения сферы общественного сознания постепенно высвобождаются из-под религиозной опеки один за другим общественные институты, идет процесс секуляризации социальной и культурной жизни, секуляризации общественного сознания. Такой секуляризации подвергаются и обычаи жертвоприношения в той мере, в какой они вообще сохраняются, если не исчезают целиком.
Здесь перед нами тот случай, когда некое социальное явление постепенно, но радикально освобождается не только от религиозной шелухи, его покрывавшей, но и от самого своего первоначального существа, в корне меняет самую свою природу, сохраняя, однако, несомненную историческую связь с этим прежним своим существом, с прежней природой. Особенно отчетливо историческая связь с жертвоприношениями проявляется в погребальных обычаях. Погребальные дары — обычай, вначале сложившийся из чисто стихийных действий в отношении умершего и впоследствии давший начало погребальным ритуалам, разросшимся местами до гипертрофированных размеров сложного и богатого похоронного церемониала (как в Египте), кое-где даже с человеческими жертвами, ныне свелся к скромным приношениям на могилах родных и друзей. Эти приношения местами сохраняют слабую связь с религиозным ритуалом — например, крашеные яйца, пасхальные куличи, — а гораздо чаще совершенно утрачивают с ним связь: могилу украшают цветами, венками, памятными надписями. Иногда этот обычай принимает торжественные и трогательные формы: возложение венков на гробницы и памятники погибших героев или выдающихся деятелей культуры в юбилейные дни или в дни всенародных праздников. Здесь уже начисто выметено прежнее религиозное содержание. Осталось одно — уважение к памяти умершего и наглядно-символическое его выражение.
Другой пример: превращение религиозной жертвы в праздничные подарки уже не умершему, а живым людям.
Вообще говоря, корни обычая дарения лежат совсем не в религиозной сфере. В науке хорошо установлено, что дарение — это ранняя историческая форма обмена, еще целиком окутанная личностными, кровнородственными отношениями. Казалось бы, «жертва» тут ни при чем. Но внимательный анализ фактов — особенно на примерах обычаев народов Европы — показывает, что одно и другое как-то связано: подарки живым людям и подношения предкам, вообще всем умершим, стихиям огня, земли и воды. Особенно заметно это на традиционно-ритуальном значении хлеба. Хлеб, выпеченный в определенные праздники с соблюдением ритуальных правил, издавна служил как бы жертвой домашним духам, домовому и пр., позже — христианским святым; а теперь в таких же случаях люди дарят друг другу обрядовые [33] хлебцы или печенья. Такую же эволюцию проделали яйца — прежде предмет ритуального подношения или магическое орудие, а теперь — «писанки» и «крашенки» как взаимные подарки для детей и молодежи.
Более отдаленную, но бесспорную связь, и не только формальную, но и генетическую, обнаруживает обычай пожертвований (прижизненных или посмертных) на те или иные общественные нужды. В прошлом религиозные люди, особенно богатые, делали предсмертные вклады в монастыри «на помин души» — один из очень важных видов жертвоприношений. Теперь же в капиталистических странах, особенно в США, миллионеры делают крупные вклады в пользу культурных учреждений, музеев, научных институтов: так называемые «фонды», носящие обычно имена жертвователей (Рокфеллер, Карнеги и др.) и играющие сейчас важную роль в материальном обеспечении научно-исследовательской деятельности. Мотивы таких пожертвований разные: и стремление к политической популярности, и психологическое тяготение к меценатству, и чувство гражданского долга, и самое деляческое побуждение — укрыть часть ценностей и доходов от налогового обложения.
В других странах распространен обычай, по которому собиратель какой-нибудь крупной коллекции, художественных ценностей и пр. перед смертью жертвует их в пользу города, государства. Эта традиция в нашей стране — как и во многих других странах — тоже имеет глубокие корни. Ведь так было положено начало знаменитому ленинградскому «Эрмитажу», составившемуся вначале из пожертвованных Екатериной II картин и позже дополнявшемуся коллекциями от частных лиц. Из таких же пожертвований образовались Румянцевский музей, Третьяковская, Щукинская и другие галереи, ряд провинциальных музеев и художественных галерей.
В социалистических странах эта традиция действует и теперь с тем лишь ограничением, что у нас нет богачей, но есть любители-коллекционеры, жертвующие в дар городу или государству плоды своего многолетнего увлечения — коллекции открыток, почтовых марок, медалей, монет, значков и пр.
Здесь налицо случай, когда даже в самом языке сохранилась историческая преемственность: от религиозных «жертвоприношений» к чисто гражданским актам «пожертвований» культурных ценностей.
Опуская отдельные обычаи, в которых проявилась та же преемственность, вроде разбивания бутылки шампанского при спуске на воду нового корабля и т.п., я коснусь в заключение только одного явления, составляющего важную и сложную моральную проблему: явления аскетизма.
Практика и теория аскетизма неразрывно связаны с историей религии и на ранних, и на поздних ее стадиях. Притом, как мы уже видели, аскетизм можно рассматривать как видоизмененную форму жертвоприношения, так же как это можно говорить о религиозных обычаях назорейства, монашества, отшельничества, самоистязании и пр. вплоть до религиозного самоубийства (самосожжения). Человек добровольно причиняет себе боль, страдания, отдает свое тело и даже свою жизнь в жертву божеству. Здесь сказывается имплицитная, а порой и прямо выраженная идея о божестве, как о некоем жестоком существе, радующемся при виде человеческой крови и страданий.
В современной философской и атеистической литературе аскетизм — как и все прочие проявления религиозности — рассматривается как нечто в корне чуждое коммунистической морали, да и вообще всякому здоровому и гуманному жизнеощущению. «Коммунисты, стремясь привести человечество к радостной и счастливой жизни, выступают как активные противники аскетизма вообще и религиозного аскетизма в первую очередь», — пишет Р.В. Петропавловский13).
Но ведь есть аскетизм и совсем не религиозный, а, так сказать, гражданский. Известно много деятелей культуры, революционеров, борцов за свободу, людей великого подвига, которые вели и ведут строго аскетическую жизнь, добровольно налагая на себя суровые ограничения, подчиняя все свои действия служению... не богу, конечно, а человечеству, подчиняя их своему благородному идеалу. Типичный литературный пример — образ Рахметова в романе Н.Г. Чернышевского «Что делать?». [34] Рахметов довел практику аскетизма до крайности, почти до изуверства, до самоистязания вроде лежания на войлоке, утыканном сотнями гвоздей остриями вверх. Рисуя образ Рахметова, сильно повлиявший, как известно, на мировоззрение нескольких поколений русских революционеров, Чернышевский не упустил случая указать на теоретическую основу этого аскетизма, даже в крайних его формах. Устами самого Рахметова он говорил: «Так нужно. Мы требуем для людей полного наслаждения жизнью, — мы должны своей жизнью свидетельствовать, что мы требуем этого не для удовлетворения своим личным страстям, не для себя лично, а для человека вообще...»14).
Эта теория, даже в таком сурово прямолинейном ее выражении, отнюдь не устарела и теперь. Можно и сегодня свидетельствовать своим личным примером, всей жизнью своей, что я не для себя лично, а для всех людей добиваюсь разумного счастья, светлой жизни. Отнюдь не праздный вопрос: как мог бы выглядеть в наши дни самый образ Рахметова с его моральными принципами?
Этот вопрос — весьма важный для всей системы коммунистической этики — заслуживает специального рассмотрения.
Из всего изложенного выше хорошо виден вывод. Начиная с эпохи капитализма, с демократизацией общественной жизни и культуры — а особенно в нашу эпоху — нарастает процесс секуляризации института жертвоприношений, выветривания его религиозного содержания, точнее, религиозного осмысления. Меняя в корне свою социологическую природу, традиционные ритуалы сохраняют, однако, свою генетическую связь с древними обрядами жертвоприношений. Это отчетливо видно, например, на эволюции погребальных обычаев, на обмене подарками, на «пожертвованиях» каких-либо ценностей, коллекций в пользу общественных организаций. Это можно было бы показать также на других примерах — хотя бы на примере сложных взаимоотношений религиозного и «гражданского» аскетизма, что могло бы составить содержание особой статьи. Вместе с тем выявленные тенденции в эволюции различных форм жертвоприношений дают возможность отобразить их исторические связи в схеме, которую читатель найдет на с. 66-67.*) [35]
* Статья опубликована в журнале «Природа». 1983. № 10
1) Schmidt W. Ursprung und Werden der Religion. Theorien und Tatsachen. Munster, 1930. S. 271.
2) Спенсер Г. Основания социологии. Т. 1. СПб., 1876.
3) Smith Robertson. Lectures on the religion of the Semites. L, 1907.
4) Фрэзер Дж. Золотая ветвь. М., 1980. С. 532-554.
5) Preuse К. Ursprung der Religion und Kunst // Globus. 1904. Bd. 86. S. 324.
6) Эйльдерман Г. Первобытный коммунизм и первобытная религия. М., 1931.
7) Radin P. Primitive religion. N.Y., 1937.
8) Штернберг Л.Я. Первобытная религия в свете этнографии. Л., 1936.
9) Богораз Г. Чукчи. Л., 1939. С. 21, 71-77.
10) Иславин В. Самоеды в домашнем и общественном быту. СПб., 1847.
11) Friederici G. Skalpieren und ahnliche Kriegsbrauche in America. Braumschweig, 1906.
12) Radin P. Op. cit. P. 305.
13) Краткий научно-атеистический словарь. М., 1964. С. 32.
14) Чернышевский Н.Г. Что делать? М., 1947. С. 274.
*) Данная цветная схема не может быть воспроизведена в журнале. {Могли бы и в серую перерисовать. OCR}
Написать нам: halgar@xlegio.ru