Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

К разделам: Острова Тихого океана | Рецензии

Ефимова Л. М.
[рец. на:] С. В. Кулланда. История древней Явы. М., Изд. фирма «Восточная литература», 1992, 220 с.

Восток. 1994. № 2.
[189] – начало страницы.

Перед нами — необычное исследование истории формирования и эволюции древнеяванской государственности. Оно выполнено методом сравнительно-исторического языкознания с помощью разработанной автором модифицированной методики реконструкции праязыковых этимонов. Такой комплексный лингво-историко-этнографический анализ дает возможность на базе языковой праформы выявить обозначавшиеся ею реалии, не присущие более развитым типам обществ и потому не реконструируемые другими способами, но тем не менее продолжающие оказывать воздействие на мировосприятие индонезийцев. Этот доступный не многим исследователям подход к изучению социально-экономического развития дает возможность проникнуть в тайны дописьменной истории. На основе собственных изысканий автора и творческого использования им работ предшественников в рецензируемой монографии дана подробная характеристика раннесредневекового яванского общества, его социальной структуры, экономики, отдельных аспектов культуры.

Лингвоисторический метод исследования древних и средневековых реалий приобретает особую значимость для понимания современной истории и политологии. Он выявляет специфику менталитета индонезийцев. Только это и может стать исходной базой для изучения как особенностей индонезийской цивилизации и политической культуры, так и универсальных черт и закономерностей исторического и политического развития народов Запада и Востока.

Применяемый С. В. Кулландой метод «внутренней реконструкции», восстановления исторических реалий по лингвистическим данным, позволяет понять процесс политического мышления индонезийцев и тот подлинный смысл, который они вкладывают в те или иные социально-политические термины. Мы же привыкли подменять индонезийское их понимание европоцентристским, переводя эти термины знакомыми нам представлениями, порожденными западной цивилизацией и политической культурой. В результате индонезийский менталитет лишается своей специфики, а общая картина политического мышления и политического поведения членов этого восточного общества искажается.

Возьмем для примера проблему взаимоотношения религии с политикой. Западные исследователи, включая и наших отечественных, рассматривали их, как правило, через призму влияния либо индийской культуры, либо исламской цивилизации, либо, наконец, европейских религиозно-политических теорий. При этом тот факт, что индонезийская действительность, как в теории, так и на практике не связывающая политическую систему современной Индонезии ни с одной из религий, но в то же время отрицающая секулярный, светский характер индонезийской государственности, не укладывалась в рамки ни одного из отмеченных подходов, объяснялся обычно ссылками на периферийность положения Индонезии в зоне воздействия всех этих цивилизаций.

Материалы же книги С. В. Кулланды помогают нам увидеть сугубо индонезийские корни современного взгляда жителей этой страны на взаимоотношения религии с политикой, на использование для определения принципа этих взаимоотношений автохтонного термина, не сводимого к представлениям ни индийской, ни исламской, ни европейской цивилизаций. [189]

Принцип связи между религиозной и политической системами в современной Индонезии восходит к древнеиндонезийским представлениям о высшей божественной реальности, согласно которым верховным божеством считался дух предков правителя (с. 73-98 и др.).

Исследование С. В. Кулландой этимологии и исторического смысла высшего яванского политического титула рату свидетельствует об изначальном восприятии царской власти как сакральной, о естественно сложившейся слитности, нерасчлененности функций царя и жреца-священнослужителя, неразделимости ритуально-магической и управленческой деятельности (с. 92-93). Эта слитность религиозного и политического начал, двух раздельных в современном европейском понимании систем, не требовала специальной институционализации и санкционирования, а рассматривалась как естественная и сама собой разумеющаяся. Такой подход, на мой взгляд, составляет автохтонную черту индонезийской цивилизации, сохраняющуюся до наших дней, хотя бы и на подсознательном уровне. Вот почему индонезийский термин, определяющий взаимоотношения религии и политики в современной Индонезии, не связывает политическую систему формально ни с одной религией, но и не допускает толкования индонезийской государственности как светской, свободной от связи с высшей истиной. Это может быть не всегда понятно европейскому менталитету, но очевидно и естественно для индонезийца.

Почти все ученые, занимающиеся проблемами современной Индонезии, утверждают, что ее политическая система выросла главным образом из яванской государственной традиции, и этим нередко объясняют возникновение оппозиционных и сепаратистских движений. С. В. Кулланда убедительно показывает в главе II, что яванская государственность имеет австронезийские корни и тем самым родственна политическим традициям других народов архипелага. Именно такой типологической близостью и объясняется, на мой взгляд, тот факт, что основанная в значительной степени на принципах яванской политической культуры современная индонезийская государственность понятна и приемлема для основной массы самых разных индонезийских народов и что оппозиция и сепаратисты лишь пытаются использовать узкий этнонационализм отдельных народов страны для оправдания собственных политических и экономических интересов. Справедлив вывод автора о том, «что в первые века нашей эры между народами крупнейших островов Индонезии существовали достаточно тесные связи, взаимные влияния» (с. 117).

Верной представляется и обоснованная с помощью лингвистического анализа мысль С. В. Кулланды о том, что не вполне корректно укоренившееся в литературе по истории Индонезии мнение о существовании на архипелаге в древности и средние века государств двух основных типов — опиравшихся на аграрные районы (государства яванцев) и ориентированных на морскую торговлю, которой они и были обязаны своим возвышением (с. 118-120).

Интересно прослежен в рецензируемой монографии механизм влияния на индонезийскую культуру индийской цивилизации, ставшего одним из решающих факторов генезиса ранних индонезийских государств. Почему возникла необходимость в индийских заимствованиях при наличии в Индонезии не только уже сформировавшихся предпосылок образования государственности, но и появления практически всех понятий и институтов, которые впоследствии успешно обеспечили функционирование развитых средневековых государств?

С. В. Кулланда сосредоточивает свое внимание на наименее изученных аспектах восприятия индийской культуры — индийском влиянии в сфере общественных отношений. Он отмечает, что заимствования были характерны практически для всех сфер деятельности, в том числе и тех, терминология которых была хорошо разработана в самих индонезийских языках (с. 122-123). При этом заимствовались почти исключительно санскритские слова, но не из живого разговорного языка, а из престижной книжной лексики (с. 124). Это стремление к заимствованию индийских классических образцов, книжной учености относилось не только к понятиям, ранее чуждым народам архипелага, но и к словам, аналоги которых заведомо существовали в индонезийских языках и чье заимствование тем самым представлялось необязательным.

Автор дает убедительное объяснение этому феномену. Главную причину индийских заимствований он видит в том, что институты позднепервобытного, переходного ко вторичной формации яванского общества, при всей своей относительной развитости и гибкости, были даже на уровне обыденного сознания связаны с традиционными родовыми и общинными. Это препятствовало разрыву прежних и формированию новых связей между общинными и надобщинными институтами, а также становлению [190] новой идеологии и нового типа общества. «Для того, чтобы нарушить равновесие традиционной системы и создать почву для формирования новой, необходимо было либо создавать новые институты, либо переосмыслять функции и прерогативы традиционных. Толчком к соответствующей перестройке общественного сознания, одним из условий которой было формирование новых понятий, не вызывавших привычных ассоциаций и однозначно связанных с новыми отношениями, которые они призваны были оформить, и превращению... первобытных институтов в гражданские стало восприятие санскритской культуры» (с. 125). Таким образом, автор подчеркивает высокий уровень развития и внутреннюю силу автохтонной политической культуры, развивавшейся самостоятельно и требовавшей лишь нового внешнего оформления для быстрейшего разрыва с прошлым.

В книге исследуются характерные черты важнейшего структурообразующего элемента древнеяванского общества, его низшей административно-территориальной и фискальной единицы — сельской общины, также восходящие к праавстронезийской эпохе. С. В. Кулланда приходит к выводу, что термин, служивший показателем принадлежности к общине, по мере усложнения социальной стратификации стал доступен уже не для всех членов социума, а лишь для тех, кто считался полноправным. При этом в число полноправных членов общины входили также чиновники, священнослужители, князья, т.е. те, кто так или иначе был связан с земледелием, — от крестьян до высшей аристократии. Неполноправными были ремесленники и торговцы, род занятий которых считался непрестижным, поскольку выходил за рамки земледелия (с. 80-81, 139).

Этот вывод важен, поскольку позволяет глубже понять специфику социального мировоззрения и разницу уровней и форм исламского религиозного сознания у современных индонезийцев.

В современном индонезийском, а особенно яванском, обществе все еще прослеживается наличие трех основных культурно-религиозных слоев, хорошо описанных К. Герцем в его монографии «Религия Явы» (1960). Эти три слоя, имеющиеся внутри внешне единой мусульманской общины, различаются как степенью приверженности исламским догмам, так и наличием в их быту, морали, верованиях и мировоззрении доисламских автохтонных анимистско-общинных и индуистско-буддийских элементов.

Наиболее исламизированным является культурно-религиозный слой сантри: его приверженцы стремятся неукоснительно следовать не только духу, но и букве ислама и в сфере культа, и в области политики, и в повседневной жизни. Среди индонезийского населения принадлежность к данному культурно-религиозному слою неизменно ассоциируется с занятием предпринимательской деятельностью, торговлей и ремеслом. К богатству многих сантри простые яванцы относятся почтительно, но подлинным уважением и престижем традиционно пользуются до сих пор не они, а представители государственной администрации, хотя Индонезия уже давно стала на путь капиталистического развития.

Ранее возникновение прослойки сантри и ее приверженность исламу объяснялись исламизацией прежде всего «торговых государств прибрежной зоны». Материалы книги С. В. Кулланды позволяют высказать другое предположение: более глубокая исламизация торгово-ремесленных слоев связана не только с их проживанием преимущественно в портовых городах побережья и более тесным общением с принесшими ислам иноземными купцами, но и с их низким социальным статусом в индонезийском аграрном обществе, неполноправным положением в ее основной ячейке — сельской общине. Именно ислам давал священное оправдание их занятиям, а принадлежность к мусульманской общине превращала их в полноправных членов местного общества.

Таковы лишь некоторые соображения, возникшие у меня при прочтении компактной, но насыщенной интересным материалом и выводами книги С. В. Кулланды. Книга написана прекрасным языком, стиль изложения увлекает и побуждает к размышлениям.

Хочется сделать лишь одно замечание. На страницах, повествующих о влиянии индийской культуры на индонезийскую, говорится о синтезе этих культур ка.к о результате такого взаимодействия. На мой взгляд, лучше было бы говорить не о синтезе, а о переплетении, смешении элементов той и другой культуры. Ведь синтез предполагает возникновение нового, неделимого сплава. А индонезийская история свидетельствует о том, что по прошествии веков формы и элементы, полученные от индийской цивилизации, постепенно исчезают и на первый план все больше выступают подлинно индонезийские автохтонные цивилизационные черты и структуры. [191]

В целом же, думается, работа С. В. Кулланды представляет собой первый и весьма плодотворный шаг к изучению цивилизационных основ современных индонезийцев. Она вызовет несомненный интерес не только у специалистов по Индонезии, но и у теоретиков цивилизационного подхода, который находит все больше сторонников в отечественном востоковедении.