Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. К разделу Россия – XVIII век

Агеева О.Г. (Москва)
Русская культура начала XVIII века глазами западноевропейских дипломатов

Историческое познание: традиции и новации:
Материалы Международной теоретической конференции.
Ижевск, 26-28 окт. 1993 г. Часть 1.
Ижевск: Изд-во Удмуртского университета, 1996.
{309} – конец страницы.
OCR OlIva.

Изучение европеизации русской культуры XVIII в., как правило, сводится к рассмотрению пересаженных на русскую почву новейших достижений Запада. При таком подходе вне поля зрения ученых остается целый ряд важных аспектов. Назовем лишь два из них. Это — вопрос о сломе замкнутости культуры России (разумеется, закрытость была относительной) и проблема резкого поворота в самооценке русских, произошедшего в начале XVIII в.: в XVII столетии при наличии дипломатических, торговых, культурных контактов с Европой национальное самосознание русских отличалось высокой степенью этноцентризма и отвергало свою приниженность и второстепенность. С негодованием этот факт отмечали иностранцы-современники Петра Великого. В XVII в. московиты, писал ганноверский резидент Христиан Фридрих Вебер, были «самыми тщеславными и прегордыми из людей», «они смотрели на другие народы как на варваров». «Их гордость, — продолжал он, — заставляла думать о себе как о народе передовом»¹⁾.

Столетие спустя ситуация изменилась на прямо противоположную. По меткому замечанию исследователя, «XVIII век дает нам картину такого увлечения Западом, что с полным правом можно говорить, что русская душа попала в «плен» Западу»²⁾. Таким образом, одним из аспектов европеизации России XVIII в. стало принижение значимости своей национальной культуры, культуры самобытной и хорошо развитой в допетровское время.

Работы по исторической психологии, касающиеся приема и {309} блокирования передачи информации социальными и этническими общностями людей, для примера укажем статьи Б.Ф. Поршнева³⁾, позволяют ситуацию начала XVIII в. охарактеризовать следующим образом. В петровскую эпоху в сознании людей был устранен так называемый фильтр недоверия по отношению к культурным и политическим ценностям Западной Европы, которые еще совсем недавно в целом воспринимались как «чужие» и враждебные, а теперь стали входить в ареал «своего». С точки зрения социальной психологии через фильтр доверия и недоверия проходит любая информация между людьми. Причем информация может быть абсолютно истинной и полезной, но не приниматься, в то же время информация ложная и вредная может быть пропущена через фильтр и принята только потому, что шлюз доверия для нее открыт⁴⁾. Решающая роль в этом играет отношение к источнику информации. В рассматриваемом случае это — изменение отношения к Западу.

Итак, одним из основных факторов, способствовавших европеизации России, можно считать создание привлекательного образа Западной Европы и ее культуры, которые, разумеется, не отражали зеркально западноевропейскую реальность. Это с одной стороны, с другой — параллельно возвеличиванию Запада шло распространение негативных оценок относительно собственного образа жизни, этических и эстетических норм и т.п. Эти явления, на наш взгляд, сыграли немаловажную роль для успешного хода европеизации, способствовали слому в начале XVIII в защитного предохранительного барьера в восприятии чужой культуры и подключению к ней вплоть до забвения собственной самобытности.

В данной работе в источниках западного происхождения внимание будет акцентировано на взглядах иностранцев на Россию и русскую культуру, оказавших влияние на формирование негативного образа России. Ценную информацию по этой теме содержат мемуарные произведения западноевропейских дипломатов начала XVIII в., аккредитованных при русском дворе. В их числе использованные нами сочинения датского посланника Юста Юля, ганноверского резидента Христиана Фридриха Вебера, секретаря прусского посольства Иоганна Готтгильфа Фоккеродта⁵⁾. Мемуарные произведения этих авторов содержат как положительные, так и отрицательные оценки русской культуры, отражающие обычные, стандартные взгляды представителей европейской элиты — людей, образованных и вращающихся в верхних слоях общества, но не являющихся выдающимися публицистами, учеными, философами своих стран. Мнения этого круга лиц несомненно имели значение для России, в начале XVIII в. с появлением постоянных {310} представительств дипломатический корпус стал частью столичного русского общества, а регулярное общение с дипломатами превратилось в один из действенных каналов распространения среди русского дворянства европейских культурных стереотипов.

Жанр мемуаристики, социальное положение и культурный уровень авторов определили внимание к тем или иным темам. Наибольшее освещение получила культура двора, правительственной среды, дворянства, личность самого Петра I. Помимо этого, все сочинения содержат общие характеристики России, русских, русского характера. Куда более скромное место занимает описание народной, крестьянской культуры. Тот факт, что авторы проживали в чужой стране, также наложили свой отпечаток на содержание мемуаров: прежде всего иностранцам в глаза бросалась внешняя, материальная сторона жизни, материальный быт, а также нравы и обычаи, зафиксированные в обрядах и церемониях.

Дневники и воспоминания западноевропейских дипломатов показывают, что их авторы, живо интересуясь самыми различными сторонами русской культуры, были далеки от беспристрастности. Описания явлений обычно включали оценки ярко выраженного аксиологического характера. Часть из них была положительной, но оценки негативные составляли большинство.

Особенностью дневников и воспоминаний дипломатов было также то, что образ русской культуры и непосредственно связанный с ним общий взгляд на Россию и русских возникли не через интерес к данным явлениям самим по себе, а исключительно через сравнение русской и западноевропейской культур. Разумеется, общего сравнительного анализа никто не давал. Сопоставление носило косвенный характер. Во-первых, круг тем и явлений, которым было оказано предпочтение, уже являлся непроизвольной выборкой из окружавшей иноземцев русской действительности. Свое внимание они задерживали на том, что казалось необычным и примечательным относительно культуры и быта Западной Европы. Во-вторых, при описании явлений им давалась своя, западная оценка. Часто она была «скрытой», т.к. совершенно сливалась с самим описанием: западноевропейский подтекст несла в себе семантика используемых слов, оборотов речи и т.п.

Анализ используемой дипломатики лексики и языковых стереотипов, а в бытовой речи слово не являлось строго научным термином, позволяет заметить употребление некоторых общих теоретических положений.

В основу сравнения западноевропейской и русской культур {311} была положена, на наш взгляд, оппозиция «цивилизованность — варварство». Термины «варвары», «варварский» применительно к России встречаются повсеместно. Можно сказать, что для петровской эпохи выражение «русские варвары» — это клишированный оборот речи.

Как варварские в начале XVIII в. однозначно характеризовались Россия и ее культура допетровского времени. Например, И.Г. Фоккеродт, касаясь вопроса о приезде на службу к московскому государю иностранцев в 90-х гг. XVII в., мимоходом обронил фразу: «Россия тогда считалась еще совсем варварскою страною»⁶⁾. Надо полагать, при этом он высказал истину, не нуждавшуюся для его современников в доказательствах.

Оценки реформируемой на европейский лад России начала XVIII столетия раздваивались. Так, пересаженное с Запада входе реформ уже однозначно относилось к цивилизации. Что касается цивилизованности самих западноевропейских стран, то она нигде сомнению не подвергалась, хотя ни в одной из них культура нового времени не существовала в чистом виде и имела наслоения более ранних эпох. Этот факт тем более примечателен, что, начиная с эпохи Возрождения, в самой Западной Европе стала распространяться оценка собственной средневековой культуры как варварской. Антифеодальная, антиклерикальная общественная мысль века Просвещения еще больше усилила тенденцию рассматривать переход от античной цивилизации к средневековью как глубокое падение, характеризуемое варварством, суевериями, огрублением человеческого разума⁷⁾.

Смысл терминов «цивилизованность» и «варварство» в различные исторические эпохи менялся, но всегда носил конкретно-исторический характер. Так было и в начале XVIII в. Очевидно, что специфика столкновения западноевропейской и русской культур в ходе петровских преобразований придали терминам свои, свойственные только данному времени смысловые особенности.

В рассматриваемых нами мемуарных сочинениях в качестве равнозначных определений для «цивилизованности» Западной Европы выступали — «образованность», «мудрость», «вежливость», под последней подразумевался этикет и соответствующие ему этические нормы, единые для западноевропейской элиты.

Синонимами «варварству» в его русском варианте были «дикость», «невежество»; русские, как варвары, надеялись такими характеристиками, как гордость и злоба, часто подчеркивалось «упрямство их нации», выражавшееся в нежелании учиться хорошему у других народов, отсутствие «знаний и искусств»; «диким» русским вменялось в вину привязанность к своим национальным традициям, «слепая приверженность» и «чрезвычайная строгость» {312} в следовании уставам своей веры, т.е. православия. Последнее критиковалось за такие предрассудки и суеверия, как почитание икон, обязательность в соблюдении постов и т.п.

Общие характеристики русских часто встречаются при рассмотрении взаимоотношений Петра I и его подданных. В «Записках» X.Ф. Вебера, например, это было сделано в следующих словах и выражениях: по мнению Эреншильда, проигравшего русским сражение при Гангуте, царь «из своих глупых поданных … сделал таких хороших солдат», или отмечалось, что «русской злобе Петр I поставил немецкий противовес», что он, «понимая недостатки своих подданных», «из животных делает людей»⁸⁾.

Развернутое представление о русских, еще не тронутых цивилизующим воздействием петровских реформ, дал в своем сочинении о преобразованиях в России И.Г. Фоккеродт. Глава первая с выразительным названием «Действительно ли прежде русские были так дики и скотоваты, как рассмавляют о них?» содержит подробный перечень признаков «невежества» российского народа.

В качестве таковых автор выделил следующее: 1) то, что русским мало известны «правила вежливости, благополучия, установленные взаимно другими образованными народами в «Европе», также и народного права и уважения, каким обязаны друг к другу самодержавные власти»; 2) «слепая привязанность и почтение к нравам и обычаям своего отечества», из-за которых русские «только и чувствуют презрение и отвращение ко всему хорошему, полезному и похвальному у иноземных народов, что все это иностранные выдумки»; 3) то, что русские «не обладают никакими другими знаниями и искусствами и не желают обладать ими, кроме тех, которые имеют осязательное и непосредственное влияние и пользу, за что считают пустым и глупым все остальное»; 4) завершают русские свое невежество «вполне разумным суеверием». Результатом этих рассуждений стал вывод, что «название» диких и скотоватых» может быть присвоено русским» более, чем другим народам Европы и Азии⁹⁾.

Это — мнение о России «древней», еще сложнее выглядит оценка России «новой», реформируемой на европейский лад. Рассмотрение мемуаристики показывает, что все авторы осознавали эпоху петровских преобразований как рубеж, разделивший историю страны на качественно различные периоды. Отсюда — частое употребление эпитетов «прежний» и «нынешний», «старый» и «новый», «бывший» — «настоящий». Например, когда речь шла о боярах, стремившихся отклонить царя от насмешек над своим народом, подчеркивалось, что это — «старые» бояре, жизнь по допетровским обычаям, хотя бы и во время преобразований, называлась {313} «прежней жизнью», более того, добавлялось, что это — «прежняя животная жизнь», прямо указывалось на «прежнее и нынешнее состояние русского народа», «бывшее невежество знатных родов» и т.д.¹⁰⁾

Поздние критики русской европеизации часто писали о ней как о европейничаньи, начавшемся в значительной степени с искажения на иностранный лад всех внешних форм жизни — форм быта, образования, государственных учреждений, и лишь затем проникшем во внутренний строй понятий и жизни русского общества¹¹⁾. То, что западное влияние поначалу носило поверхностный характер, остро чувствовали и европейцы, находившиеся в России. С сарказмом они отмечали, что получившие на Западе образование молодые люди, вернувшись в Россию, снова ведут себя, как дикари. Например, Ю. Юль писал: «Хотя в настоящее время в своем образовании русские и стараются обезьянничать, (подражая) другим нациям, (хотя они и) немного и отесаны, тем не менее внутри их (по-прежнему) сидит мужик»¹²⁾. Ю. Юлю вторил И.Г. Фоккеродт. Особо выделяя светское обхождение, он писал, что «первостепенные» русские люди, хотя вроде и усвоили «введенные в Европе правила благополучия», но очень грубо нарушают их. «Во всех прочих статьях: в еде, питье, убранстве комнат и прочем — русский и ныне старинный русак». Даже обученный за границей молодой человек «по возвращении в отечество и в руках своей семьи… опять втягивается в свою прежнюю животную жизнь, так что видавшие его год назад в другом месте больше не узнают его»¹³⁾.

В связи с вопросом об обучении россиян западным наукам и элементам образа жизни через все записки и дневники проходит мысль о нежелании русских учиться, их лености, упорстве в сохранении своей старины и варварства. Так, X.Ф. Вебер пишет: «Русским как науки, так и музыку нужно вбивать и преподавать батогами,… без чего они ничего усвоить себе не могут». В другом месте, касаясь вопроса о крепостничестве, он отмечал, что царь не желал отменить рабство «ввиду дикой натуры русских, а также того, что без принуждения их ни к чему не приведешь»¹⁴⁾.

Объяснения фактов такого рода сводятся у иностранцев к чертам характера русских, например, к их природному упрямству. Представление о собственном превосходстве не позволило авторам-дипломатам прийти к мысли о неприятии чужого в связи с нецелесообразностью разрушения своих культурных норм ради европейских.

Следует сказать, что подчеркивание нежелания русских учиться у Западной Европы не мешало иностранным авторам отмечать «присущие почти всему русскому народу хитрость и {314} смышленость»¹⁵⁾, «очень здравый природный ум и ясные суждения». «Необыкновенную способность понимать что бы то ни было». Давая оценку русским простолюдинам, И.Г. Фоккеродт прямо пишет, что «большинство между ними одарено достаточным природным красноречием, умением хорошо обделывать свои дела и рассудительно выбирать, что полезно для них, что вредно, да еще все это в гораздо большей степени, чем обыкновенно встречается в таких же простолюдинах Германии или в другой какой стране»¹⁶⁾.

Использование указанных выше терминов и характеристик России, русских, русской культуры и то содержание, которое в них вкладывалось в эпоху реформ Петра Великого, определялись многочисленными ситуациями столкновения двух культур, а точнее, их носителей в реальной жизни. Чаще всего негативные оценки в устах западных дипломатов звучали относительно быта русского двора, резиденций царя, придворных развлечений, образования и поведения дворян и т.п.

Как все это выглядело в обычной жизни? Русское «невежество», «невежливость» как основание для нецивилизованности при ближайшем рассмотрении часто вытекало из различия этических представлений. Для примера остановимся на вопросе о чести.

Русское средневековье выработало свои этические нормы и принципы, доминировавшие и в начале XVIII в. Русские представления о чести, правила ее соблюдения сплошь и рядом не соответствовали, а то и противоречили западноевропейским нормам. Например, возьмем отношение к военному делу, являвшемуся одним из основных занятий дворянства всех стран. Западноевропейский кодекс чести, восходящий к рыцарскому этосу, ставил в величайшую почесть отличиться военными заслугами. Слава военной доблести почиталась вне вопросов о характере войны и иных подобных обстоятельств.

Судя по сочинению И.Г. Фоккеродта, в котором подробно изложены взгляды русских на этот вопрос, в России делом чести признавалось лишь участие в оборонительной войне, которая не требовала, с их точки зрения, регулярного войска. Говоря о войнах XVII в., в ходе которых Россия вернула свои земли, потерянные в Смуту, русские отмечали, что все это они сделали «по доброй воле, со всем удовольствием, потому что знали, что дерутся за свое собственное благо, и как выдержат опасность, так пожнут в мире плоды своих усилий у себя на Родине»¹⁷⁾. Заведение регулярной армии оценивали как дело бесполезное и вредное. Участие в войне для приобретения славы, чтобы «достать» себе какой-нибудь чин или отличие они презирали. Также презиралась служба за деньги, хотя русские извиняли и жалели тех, кто служил {315} из нужды, т.е. как раз выходцев из Европы, прибывших на службу в Россию. Вообще же для них служить на войне по доброй воле, подвергаться потере здоровья и жизни «из пустой чести», «без разумных причин» — «величайшая глупость». Подводя итог своему исследованию отношения русских к чести, И.Г. Фоккеродт прямо отмечает: «Изо всех иноземных выдумок для русских нет ничего смешнее, когда станешь говорить им о чувстве чести»¹⁸⁾.

Аналогичные наблюдения встречаются и у X.Ф. Вебера. Так, его возмутили взгляды русских на службу в России иностранцев, в его «Записках» отмечается, что русские полагают, будто те, кто находится в России «служат только из-за денег». Констатировал он и то, что называл «природным отвращением русского простонародья к войне». «В русском народе, — писал X.Ф. Вебер, — нет добровольных охотников поступать в солдаты». «Слава, честь, бескорыстие, — резюмирует ганноверский резидент, кажутся им (русским — О.А.) химерою»¹⁹⁾.

Не менее остро воспринимали иностранные дипломаты отсутствие у русских представлений о чести в мирной обстановке: в формах общения и быта, при решении конфликтов — «нецивилизовано» через суд или «цивилизовано» через дуэль.

Как лица официальные, дипломаты считали нормальным соблюдение по отношению к ним всех норм обращения, принятых в Европе. Умаление их личного достоинства, даже без злого умысла, означало унижение чести их государя и страны. Неудивительно, что страницы дневников и воспоминаний полны возмущенных реплик по поводу отсутствия у русских дворян достойного их социального статуса поведения.

В каком порядке поднимать тосты, как вести себя за столом, наносить визиты, носить ордена, с кем проводить досуг и многое другое — все это у русских не соответствовало европейским стандартам, а следовательно, могло стать и становилось причиной конфликтов, сопровождавшихся обвинениями в невежестве.

Например, безобидный вопрос о порядке тостов за столом. По-русски сначала полагалось пить за царя, затем за иноземного государя и т.д. По-европейски сначала за обоих государей, затем за обеих королев и т.д. Результат — неудовольствие датского посланника, который счел себя оскорбленным²⁰⁾. Или правила нанесения визитов. По-европейским нормам только что прибывшему иностранному посланнику как представителю иноземного монарха первым должен был нанести визит русский вельможа, например губернатор, выступавший в данном случае как хозяин во владениях своего государя. В России такого правила не знали. В итоге, иностранный посланник, прибыв в очередной русский город, вынужден был, ожидая положенного ему визита, {316} сидеть дома, нервничать, а затем проявлять изворотливость, чтобы выйти из затруднительного положения²¹⁾.

Как несовместимые с дворянской честью выглядели нормы поведения русских дворян. В Западной Европе прислуживать за столом могли лишь слуги. В России роль официанта в знак уважения к гостям мог выполнять сам хозяин, даже если этим хозяином было одно из первых лиц государства. К ужасу иностранных дипломатов офицеры до бригадира включительно могли как лакеи служить за столом своему командиру, вообще русским сановникам. «Неровность в соблюдении чести и достоинства» выражалась и в том, что, выйдя из-за стола, те же самые сановники, как с товарищами, могли до полуночи пить и играть на деньги с самыми младшими своими подчиненными. Ю. Юль с негодованием отмечал, что такое поведение «у нас считалось бы неприличным и для простого капрала»²²⁾.

Примеры такого рода многочисленны. Среди них, на наш взгляд, следует выделить ряд ситуаций, связанных с неопределенным положением русского монарха в начале XVIII в. в иерархии монархов европейских²³⁾. При твердой позиции русских, не желавших умалять чести царя, она часто была причиной конфликтов и обвинений русской стороны в надменности и высокомерии. Так, соблюдая дипломатический протокол, канцлер Г.И. Головкин и вице-канцлер П.П. Шафиров отказали датскому посланнику в торжественной аудиенции, назначив лишь частную. Причина состояла в том, что верительная грамота к царю была запечатана «кабинетною», подобно простым письмам, а не большой королевскою печатью, и на адресе титул царя был выведен не полностью²⁴⁾. В довершение этикетных неурядиц царь принял Ю. Юля не в Кремле, а в убогой загородной резиденции, в ночном колпаке и без церемоний.

Особое беспокойство вызывала начавшаяся задолго до 1721 г. подготовка объявления царя императором. Дипломаты обращали внимание на малейшие признаки готовящейся акции. В 1710 г. Ю. Юль занес в свой дневник следующую запись: «Вследствие счастья и успехов, выпавших в настоящей войне на долю (России), высокомерие (русских) возросло до такой степени, что они стремились переделать слово «царь» в «Keiser» или «caesar». Далее посланник привел пространное объяснение различий терминов не в пользу амбиций Петра I²⁵⁾.

Сказанное выше о несовпадении этических норм России и Западной Европы подводит к следующему вопросу: догадывались ли иностранные дипломаты, что у русских существовали свои правила чести? — Да. Так, тот же Ю. Юль, давая оценку {317} канцлеру Г.И. Головкину, писал: «Как все русские, он весьма дорожит своею честью и достоинством». А затем замечает, что «между прежними русскими и нынешними только та разница, что нынешние твердо знают, какая честь им принадлежит, (и какую) должны оказывать (другие), между тем сами они, под предлогом недоразумения …не знали, не были предупреждены …забывают воздавать подобающее другим»²⁶⁾.

Более определенно высказался И.Г. Фоккеродт. Он писал: «у русских есть свои особенные правила честности, которые они натверживают юношеству таким же образом, как бывает то и в Европе, и которых соблюдение или нарушение приносило взрослым русским также точно честь или позор»²⁷⁾. Однако ни один из мемуаристов на собственно русских представлениях о чести не остановился. И.Г. Фоккеродт, обнаруживший русский мир этики, дальше констатации этого факта не пошел.

Подводя итоги, следует отметить, что взгляды на русскую культуру иностранцев, в частности дипломатов, находившихся при дворе Петра I, стали одним из источников создания ее негативного образа. Соотечественники царя-реформатора знакомились с ними и при личном общении, и при чтении публикуемых в Европе мемуарных сочинений. В большинстве случаев почвой для появления отрицательных оценок являлись значительные культурные различия. Кроме этого, существенную роль играло состояние общественной мысли Западной Европы. Так как она была отмечена жестким европоцентризмом, идеи о множественности цивилизаций или культур, их самобытности, самодостаточности еще не разрабатывались, то при столкновении культурных стереотипов, европейских и русских, подход к ним, как к равным, не допускался. Одни — европейские — воспринимались и оценивались положительно, другие — русские — отрицательно. Термины, использовавшиеся для характеристики культурных различий, — цивилизованность, варварство, невежество и др. — по смыслу соответствовали представлениям начала XVIII в. Так, политическое устройство и государственные институты крепостной, абсолютистской России еще не будоражили западноевропейскую мысль и не служили поводами для обвинений ее в нецивилизованности.

Одной из причин проявления негативизма в среде дипломатов было то, что постоянные представительства европейских монархов в России появились именно в петровскую эпоху. Поэтому в первые десятилетия XVIII в. еще только устанавливались нормы их общения с русским двором и правительственной средой. Бесконечные конфликты по поводу этикета, являвшиеся общим фоном пребывания иностранцев в России, не способствовали взвешенному, спокойному взгляду на чужую культуру, а наоборот, {318} стимулировали распространение толков о варварстве и тому подобных явлений.

Примечания

¹⁾ Вебер X.Ф. Записки Вебера // Русский архив. 1872. № 6. Стб. 1075-1076.

²⁾ Зеньковский В.В. Русские мыслители и Европа (Критика европейской культуры у русских мыслителей). Париж, 1955. С. 13.

³⁾ Поршнев Б.Ф. Принципы социально-этнической психологии. М.. 1964; Он же. «Мы и они» как конструктивный принцип психической общности // Материалы III Всесоюзн. съезда общества психологов. М., 1968. Т. III. Вып. 1; Он же. Контрсуггестия и история (Элементарное социально-психологическое явление и его трансформация в развитии человечества) //История и психология. М.. 1971; Он же. Противопоставление как компонент этнического самосознания. М.. 1973.

⁴⁾ Поршнев Б.Ф. Контрсуггестия и история… С. 9.

⁵⁾ Вебер X.Ф. Записки Вебера // Русский архив. 1872. № 6, 7, 9; Фоккеродт И.Г. Россия при Петре Великом. М., 1874; Юль Ю. Записки Юста Юля, датского посланника при Петре Великом (1709—1711). М., 1900.

⁶⁾ Фоккеродт И.Г. Указ. соч. С. 42.

⁷⁾ См., напр.: Косминский Е.А. Вольтер и историческая наука // Изв. АН СССР. Сер. ист. и филос. 1945. Т. 2. № 1. С. 22-23; Историография истории нового времени стран Европы и Америки. М., 1990. С. 52.

⁸⁾ Вебер X.Ф. Указ. соч. Стб. 1098, 1100, 1176.

⁹⁾ Фоккеродт И.Г. Указ. соч. С. 1.

¹⁰⁾ Там же. С. 19. 26. 105; Вебер X.Ф. Указ. соч. Стб. 1064; и др.

¹¹⁾ См., напр.: Данилевский Н.Я. Россия и Запад. М., 1991. С. 263 и далее.

¹²⁾ Юль Ю. Указ. соч. С. 79.

¹³⁾ Фоккеродт И.Г. Указ. соч. С. 105.

¹⁴⁾ Вебер X.Ф. Указ. соч. Стб. 1111, 1425.

¹⁵⁾ Там же. Стб. 1078.

¹⁶⁾ Фоккеродт И.Г. Указ. соч. С. 3.

¹⁷⁾ Там же. С. 107.

¹⁸⁾ Там же. С. 106-107, 109.

¹⁹⁾ Вебер X.Ф. Указ. соч. Стб. 1076, 1115.

²⁰⁾ Юль Ю. Указ. соч. С. 49.

²¹⁾ Там же. С. 60.

²²⁾ Там же. С. 55, 79.

²³⁾ О сложности этикетных взаимоотношений в вопросе о статусе европейских дворов см.: Левашов П.А. О первенстве и председательстве европейских государей, их послов и министров. СПб., 1792.

²⁴⁾ Юль Ю. Указ. соч. С. 146.

²⁵⁾ Там же. С. 155-156.

²⁶⁾ Там же. С. 138-139.

²⁷⁾ Фоккеродт И.Г. Указ. соч. С. 1. {319}