выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
|
выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. |
|
Вопросы истории, 2000, № 8.
[171] — конец страницы.
OCR OlIva.
В своей книге доктор исторических наук А. Н. Боханов (Институт российской истории РАН) негативно оценивает все, что написано до него об Александре III в отечественной историографии с 1917 года. Автор считает себя первопроходцем в изучении темы (с. 11). Изложение беллетризовано: он то и дело перемежает повествование описаниями переживаний своего героя, рассказами о рождении, крестинах, свадьбе, коронации, погребении Александра III, о «каскадах балов и гуляний». В основу книги положены главным образом «слухи и сплетни» царской дворни.
Боханов на все лады восхваляет Александра III, который правил «для блага простых людей», «для блага всех и каждого» (с. 280, 291), был «земной пастырь миллионов» (с. 425), «самый народный монарх» (с. 471). По Боханову, Александр III не затевал «никакого «курса контрреформ» (с. 291), само это понятие «изобрели» «хулители» царя и оно «просто лишено исторического смысла» (с. 10).
Несостоятельны суждения Боханова о политике Александра III в области просвещения. Умственный и образовательный уровень самого царя Боханов, правда, не превозносит (с. 25), но замалчивает абсолютно все, многочисленные, от самых разных людей исходившие, убийственные оценки царского интеллекта. Он уверяет, что проблема развития народных школ «все время находилась в центре внимания Александра» (с. 435), пытается подкрепить это данными о «небывалом» увеличении числа церковноприходских школ (с. 435-436) и одновременно умалчивая о фактах, которые изобличают как личную неприязнь царя к просвещению, так и характеризуют его контрреформу в области образования. Известны резолюции Александра III на всеподданнейшем докладе о том, что в Тобольской губернии очень низка грамотность («И слава Богу!»), и на судебном показании крестьянки М. А. Ананьиной о том, что ее сын хочет учиться в гимназии («Это-то и ужасно, мужик, а тоже лезет в гимназию»)1). Скандально знаменитый циркуляр 1887 г. «о кухаркиных детях» Боханов даже не упоминает. Университетский же устав 1884 г., похоронивший автономию университетов, он фактически одобряет (с. 433-435). А ведь именно согласно этому уставу политически неблагонадежные, хотя бы и с мировым именем, ученые изгонялись из университетов. Непокорных студентов именно Александр III впервые в России придумал отдавать в солдаты.
«Александр III никаких чрезвычайных органов не создавал», — пишет Боханов (с. 283). Но именно Александр III узаконил в России пресловутое «Положение об охране» от 14 августа 1881 г., согласно которому, страна вплоть до февраля 1917 г. балансировала на грани чрезвычайщины. 3 декабря 1882 г. Александром III была введена невиданная до тех пор в России должность общероссийского инспектора секретной полиции для руководства политическим розыском по всей империи. Александр III учредил в июне 1883 г. заграничную агентуру с центрами в Париже и Женеве, которая до 1917 г. занималась повседневной слежкой, провокациями и диверсиями, против русской политической эмиграции. Наконец, при Александре III специально для «наружной охраны священной особы государя императора» была создана чрезвычайная (небывалая ни раньше, ни позже) «Добровольная охрана».
Автор пытается уверить, что при Александре III вообще не было «никакого разгула» репрессий, ссылаясь при этом на мнение Р. Пайпса: всего-де за 14 лет царствования Александра III «было допрошено и задержано около 4 тысяч человек», а казнено 17 (с. 47). Здесь автор опирается на дилетантские представления американского историка, когда как масса опубликованных в России источников дает нам совсем иную картину! Только за июль 1881—1890 г., по официальным данным, подверглись политическим репрессиям — от ареста до виселицы — 21012 человек. За время царствования Александра III прошли 98 судебных процессов против более 400 «политических», вынесены 86 смертных и 210 ссыльнокаторжных приговоров. Казнены были при Александре III не 17 осужденных, а 23, версия же Боханова, будто «все казненные или участвовали в цареубийстве, или готовились к нему» (с. 417), — вымысел. Половина казненных не имела никакого отношения к цареубийству.
Ссыльнокаторжный режим для политических в России при Александре III был самым жестоким за всю историю царской тюрьмы с 1762 года. Именно Александр III в 1884 г. открыл зловещую «Государеву тюрьму» в Шлиссельбургской крепости, а вслед за тем (в 1886 г.) — политическую каторгу на Сахалине. Две трагедии 1889 г. — Якутская 22 марта и Карийская 7 ноября. Эти две трагедии вызвали на Западе взрывы протеста против царского деспотизма. Знаменитый поэт Англии Ч. Суинберн написал в те дни оду под названием «Россия», где [171] говорилось: сам Данте «на отдаленнейших дорогах ада... не видел ужасов, которые могли бы сравниться с тем, что ныне происходит в России»2). Лев Толстой питал «отвращение» к Александру III. Как «реакционное чудище» воспринимал Александра III И. Е. Репин3).
Боханов пытается доказать, что при Александре III не было «гнета цензуры»: «появилось немало новых изданий, а многие старые продолжали выходить» (с. 418). Между тем «Временные правила о печати» 1882 г. ввели карательную цензуру; уже в 1883 г. были закрыты три наиболее влиятельные газеты либерального направления — «Голос», «Страна» и «Московский телеграф», а в следующем году их судьбу разделили газеты «Русский курьер», «Восток» и флагман демократической журналистики «Отечественные записки»; за 1882—1891 гг. в России были запрещены к изданию более 1500 рукописей (только тремя цензурными комитетами: Петербургским, Московским и Варшавским), а к представлению на сцене — свыше 1360 пьес, арестованы 9386 ввезенных в Россию зарубежных книг4). Ни в одно другое царствование не томилось в тюрьмах, ссылке, на каторге столько литераторов, как при Александре III. А по словам Боханова, при Александре III «Россия обрела покой и уверенность», «прогрессивная общественность» затихла, ее кумиры поблекли, а герои присмирели» (с. 248, 469). Неслучайно М. Е. Салтыков-Щедрин и увековечил режим Александра III в образе «торжествующей свиньи», которая «кобенится» перед правдой и «чавкает» ее5).
Автор пытается нарисовать картину всенародной любви к царю (с. 33, 114, 120 и др.), особенно на коронации (с. 347). Между тем «скептики» из числа не только врагов, но и слуг царизма свидетельствовали, что «весь путь следования (Александра. — Н. Т.) из Петербурга в Москву был охраняем войском, расположенным по линии Николаевской железной дороги на расстоянии 606 верст... станции наводнялись офицерами, жандармами и сыщиками». П. А. Валуев был шокирован «revers de medaille (изнанкой. — Н. Т.) современных фраз о верноподданнических восторгах»: в дни сентябрьского 1882 г. вояжа царской семьи. На коронацию Александра III 15 мая 1883 г. в Кремль «массы так называемого «народа» были большею частью набраны (! — Н. Т.) «охраной» и полицией»6).
Боханов умалчивает, что цареубийство 1 марта 1881 г. засвидетельствовало видимое уже тогда падение авторитета царской власти в глазах народа. По данным Департамента полиции, только за восемь месяцев 1881 г. (с 1 марта до 1 ноября) власти рассмотрели больше 4 тыс. дел об «оскорблении Величества». В архивах царского сыска зафиксированы тысячи откликов крестьян многих губерний: «Так и нужно, чтобы меньше вешал!», «Одного убили, и этого убьют, тогда лучше, может быть, станет жить» и т. д.7)
По Боханову, Александр III переехал из Петербурга в Гатчину главным образом потому, что там «было приятно жить, работать и отдыхать» (с. 317). Факты же говорят о другом: царь бросил столицу и укрылся в гатчинском «бомбоубежище» из страха перед возможными покушениями. «Его отъезд в Гатчину, — сообщал в те дни корреспондент лондонской «The Times», — был настоящим бегством». В Гатчине «пастырь миллионов» уподобился добровольному узнику. Военного министра Д. А. Милютина поразил «вид дворца и парка, оцепленных несколькими рядами часовых с добавлением привезенных из Петербурга полицейских чинов, конных разъездов, секретных агентов и проч. и проч. Дверец представляет вид тюрьмы» 8).
Вызывают удивление рассуждения Боханова, направленные против традиционного мнения об императоре как об алкоголике. В основе этого мнения лежат факты, запечатленные, прежде всего, в дневниках самого царя («кутили с цыганами до 5 час. утра» — неоднократно) и преданные гласности историками. О том же свидетельствовали близкий ко двору офицер императорской гвардии В. П. Обнинский и, главное, обер-собутыльник Александра III «главнозаведующий охраной» царя генерал адъютант П. А. Черевин. Возможно, знал об этой слабости царя и В. О. Ключевский, который в 1893—1894 гг. преподавал историю царскому сыну Георгию. В записной книжке великого историка сказано: «Не может быть самодержцем монарх, который не может сам держаться на своих ногах»9). Боханов о дневниках царя и показаниях Обнинского умалчивает. Рассказы же Черевина пытается дискредитировать как «непристойные небылицы», бесконечно повторяемую ложь (с. 322, 324).
Попытки Боханова представить Александра III человеком «удивительного смирения», «великодушия» (с. 255), осуждающим «хамское поведение кого бы то ни было» (с. 262), способны вызвать только иронию. Достаточно почитать резолюции и реплики царя: «надеюсь, что эту скотину заставят говорить» — об арестованном народовольце Г. П. Исаеве; «скотина или помешанный» — [172] о художнике В. В. Верещагине; «скоты» — и журналисты А. А. Краевский, В. А. Бильбасов, и земцы Д. Ф. Самарин, А. А. Щербаков; все вообще россияне — «скоты» («Конституция? Чтоб русский царь присягал каким-то скотам?»); французское правительство — «сволочь»; даже Вильгельм I (дядя Александра III) — «скотина», а канцлер Германии О. Бисмарк — «обер-скот»10). Став царем, Александр III постоянно демонстрировал свой нрав. А. Ф. Кони имел в виду не только физические габариты, неуклюжесть манер, но и грубый нрав Александра III, говоря о нем: «бегемот в эполетах»11).
Показательны для позиции Боханова его пристрастия в оценках государственных и общественных деятелей России. Вожди и трубадуры реакции — его любимые герои. Даже князь В. П. Мещерский — прославлявший национальную потребность в розгах («Как нужна соль русскому человеку, так ему нужны розги»), «негодяй, наглец, человек без совести», — даже он представлен у Боханова в светлых тонах: «отличался серьезностью и бескорыстием», «глубокими знаниями», «горячей любовью к России», «живо и умно (??—Н. Т.) откликался на все общественные события и умел дать им правильную оценку» (с. 57).
Зато о либеральных сановниках разных времен Боханов отзывается иначе: все они «вертлявы», пропитаны либеральным духом», а главное, что больше всего раздражает Боханова, «ставили под сомнение волю монарха!» (с. 259). М.М.Сперанский — это «чиновник-прожектер», увлекавшийся «химерами». «Того хоть на время сослали», — пишет Боханов, а вот Валуева «не только не сослали, но его «прожекты» читались и обсуждались царем (Александром II. — Н. Т.) и его окружением» (с. 260). Д. А. Милютин у Боханова «кощунственно» либеральничает (с. 276). М. Т. Лорис-Меликов очень плох тем, что «носился с какими-то проектами «реформ» (с. 271), а министр финансов А. А. Абаза, хуже того, «не знал действительной природы и исторических опор русской монархии» (с. 277). Философ Вл. Соловьев у Боханова — «психопат» (с. 285), а Л.Толстой — «сиятельный нигилист» (с. 285, 286).
О революционных народниках Боханов судит прямо-таки со злобой: Вера Засулич — «уголовница» (с. 247), Ипполит Млодецкий — «мерзавец» (с. 212), все остальные — сплошь «негодяи», «злодеи», «выродки» (с. 210, 212, 259, 284, 287, 377 и др.). Народники-де «боролись за «освобождение» народа от его истории, от его традиций, от его духовных ценностей во имя немыслимо тяжкого и неимоверно страшного закабаления игом социалистической утопии» (с. 247). Народники «начитались сочинений Прудона, Фурье, Маркса» и с «маниакальной (любимое словцо Боханова. — Н. Т.) одержимостью» ратовали «за уничтожение всего традиционного жизненного уклада» (с. 252); «в их воспаленном мозгу возникла маниакальная идея: необходимо добиться убийства самого царя, и этот акт вызовет повсеместное брожение, а может быть, и революцию... Они не хотели преобразований, они грезили о крушении», творили «кровавую оргию» и вообще все «лишь для того, чтобы сделать абсурдное реальным» (с. 253).
Между тем народники читали не столько Маркса (Прудона или Фурье, тем более), сколько Герцена и Чернышевского, Добролюбова и Писарева, Лаврова и Михайловского; они ратовали за уничтожение самодержавного деспотизма, жандармского произвола, кабалы и бесправия народных масс. К цареубийству народники прибегли в ответ на «кровавую оргию» царизма, причем считали казнь царя лишь одним из многих средств, подготовлявших «народную революцию». Они хотели именно преобразовать полукрепостную Россию в цивилизованное демократическое государство с «постоянным народным представительством», «выборностью всех должностей», «политическими свободами», «принадлежностью земли народу».
Много в книге фактических ошибок. Неуместен и эпиграф к ней из стихотворения М. Ю Лермонтова «Памяти А. И. Одоевского». Лермонтов посвятил стихотворение декабристу, революционеру, а Боханов переадресовал его Николаю I, который держал Одоевского на каторге. Боханов утверждает, что Александру III нравилась «драма (!) А. С. Пушкина «Дубровский» (с. 76). Боханов должен знать о том, что давно опровергнута «утка», которую он повторяет на с. 385: «Наполеон вторгся (в Россию. — Н. Т.) без объявления войны». Массовое «хождение в народ», начавшееся, как известно, в 1874 г., Боханов перенес в «60-е годы» (с. 252), а дело Г. М. Гельфман, осужденной вместе с другими первомартовцами на смертную казнь, выделил в «особое производство» (с. 284). На с. 296 читаем: «Сергей Дегаев убил Судейкина... Это было досадное дело». Дело для Александра III досадное, но Дегаев Судейкина не убивал; убили главу царского сыска народовольцы Н. П. Стародворский и В. П. Конашевич.
Вера Засулич у Боханова — «член «Народной воли» уже в 1878 году (с. 247, 489). Но эта организация возникла лишь к осени [173] 1879 г., а Засулич ее членом вообще никогда не была. Н.И.Кибальчич — не «крестьянский сын» (с. 234), а сын священника. Военный министр Милютин — по отчеству Алексеевич, а не Сергеевич (с. 494), композитора Оффенбаха звали не Жаном (с. 94), а Жаком. Боханов с ошибками называет даты рождения А. И. Желябова (с. 488) и смерти В.Н.Фигнер (с. 503), он на 10 лет «состарил» Толстого (с. 502) и на 6 лет — Ф. И. Тютчева (там же).
О «хождении в народ» Боханов пишет: «почти всегда... возмущенные... крестьяне или сдавали их (народников. — Н. Т.) полиции, или расправлялись с ними сами» (с. 253). «Или» здесь ни к чему. «Расправлялись» крестьяне с народниками именно (и только) так, что «сдавали их полиции», но это было не «почти всегда», а в редчайших, единичных случаях из многих тысяч.
Казнь цареубийц 3 апреля 1881 г., по словам Боханова, «проходила при огромном стечении народа, и что поражало, что публика открыто выражала удовлетворение». В качестве примера сообщается, как «более сотни человек» кинулись на «какую-то курсистку», которая «захотела бросить к ногам Перовской букетик цветов» (с. 287). И все. В действительности десятки тысяч зрителей буквально взбунтовались против казни, когда Тимофей Михайлов дважды сорвался с виселицы! «Невозможно описать того взрыва негодования, криков протеста и возмущения, брани и проклятий, которыми разразилась заливавшая площадь толпа, — вспоминал лейб-гвардейский офицер Л. А. Плансон, который командовал отрядом кавалерии возле эшафота. — Не будь помост с виселицей окружен внушительным нарядом войск, то, вероятно, и от виселицы с помостом, и от палачей и других исполнителей приговора суда в один миг не осталось бы ничего». Даже часть солдат «громко потребовала» помилования Михайлова «и тут же — «налево кругом марш» — была отправлена под арест». Именно после инцидента с казнью 3 апреля 1881 г. царизм навсегда отказался от публичного исполнения смертной казни.
Разумеется, в книге есть отдельные достоинства. Она роскошно издана. Есть в ней бесспорные наблюдения и неоспоримые факты — об экономическом подъеме в России при Александре III (с. 420-423), хотя и замалчивается страшный голод 1891 г., поразивший 26 губерний; об успехах внешней политики царизма (с. 390-393), правда, с недооценкой его дипломатического фиаско 1886-1887 гг. в Болгарии; о покровительстве царя отечественным историкам (с. 447-449) и «влечении» его к изобразительному искусству (с. 450-452). Однако все это тонет в бездне штампов, характерных для охранительной историографии. [174]
1) ПОЛЯКОВ А. С. Второе 1 марта. Материалы. М. 1919, с. 46.
2) SWINBURNE A. Ch. Russia: an Ode, — Fortnighty Review, 1980, № 284, p. 165—167.
3) ТОЛСТОЙ Л. Н. Полн. собр. соч. М. 1953. Т. 65, с. 138; т. 75, с. 114; РЕПИН И. Е. Избр. письма. Т. 2, с. 260.
4) См. ЗАЙОНЧКОВСКИЙ П. А. Российское самодержавие в конце XIX ст. М. 1976, с. 301— 302.
5) САЛТЫКОВ-ЩЕДРИН М. Е. Полн. собр. соч. Т. 14. Л. 1936, с. 245—247.
6) Государственный архив Российской федерации (ГАРФ), ф. 730, оп. 1, д. 1504, л. 1—2); ВАЛУЕВ П. А. Дневник 1877—1884 гг. Пг. 1919, с. 206, 229; Государственный исторический архив Московской области (ГИАМО), ф. 16, оп. 76, д. 466, л. 72.
7) Литература партии «Народная воля», М. 1930, с. 145, 170; Российский государственный исторический архив (РГИА), ф. 1405, оп. 540, д. 7 (л. 282), 8 (л. 16), 33(л. 297), 49(л. 153) и др.; ГАСО, ф. 9, оп. 1, д. 231,244,257,262,273,286,291 и др.
8) Цит. по: 1 марта 1881 г. М. 1933, с. 253, 254; МИЛЮТИН Д. А. Дневник. Т. 4(1881—1882). М. 1950, с. 51, 53—55.
9) ФИРСОВ Н. Н. Александр III. — Былое, с. 97, 101; ПОКРОВСКИЙ М. Н. Избр. произв. Кн. 3. М. 1967, с. 196; МАНФРЕД А. З. Образование русско-французского союза. М. 1975, с. 312; ОБНИНСКИЙ В. П. Последний самодержец. М. 1992, с. 7, 17; Черевин и Александр III. — Голос минувшего, 1917, № 5—6; КЛЮЧЕВСКИЙ В. О. Письма. Дневники. Афоризмы и мысли об истории. М. 1968, с. 351.
10) ФЕОКТИСТОВ Е. М. За кулисами политики и литературы. М. 1991, с. 438; СУВОРИН А. С. Дневник. М. 1992, с. 202; ЗАЙОНЧКОВСКИЙ П. А. Ук. соч., с. 285, 286; ПИРУМОВА Н. М. Земское либеральное движение. М. 1977, с. 208; Литературное наследство. 1964. Т. 73. Кн. 1, с. 315.
11) КОНИ А. Ф. Собр. соч. Т. 1. М. 1966, с. 16.
Написать нам: halgar@xlegio.ru