Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Данилевский И. Н. [рецензия на:]
Б. А. Рыбаков. Петр Бориславич. Поиск автора «Слова о полку Игореве». М., "Молодая гвардия", 1991.

Отечественная история. 1994. № 6.
[216] – конец страницы.
Разрядка заменена жирным шрифтом.
OCR OlIva.

Проблема авторства «Слова о полку Игореве» относится к вечным темам в отечественной историографии. Они всегда будут интересовать историков. Поэтому каждая книга, в которой предпринимается попытка раскрыть упомянутую загадку, неизменно вызывает интерес у читающей публики. Особого внимания, конечно, заслуживают исследования крупных специалистов, знатоков древнерусской культуры, мастеров источниковедческого анализа.

Среди работ подобного рода особое место занимают исследования академика Б. А. Рыбакова. Более тридцати лет занимается он проблемой атрибуции великого памятника культуры Древней Руси. И вот перед нами новая книга. Она, судя по всему, завершает один из этапов разработки этой проблемы. Одновременно ее можно рассматривать в качестве отправной точки для последующего изучения темы. «Петр Бориславич» не просто обобщает основные выводы (причем на популярном уровне, о чем говорит, в частности, выбор издательства), полученные его создателем ранее¹⁾, но является законченным самостоятельным трудом, в [220] значительной степени дополняющим и развивающим предыдущие исследования.

К сожалению, прежние его публикации на данную тему, как отмечает сам автор, не получили подробного критического рассмотрения (с. 270). Между тем анализ и обсуждение результатов, полученных Б. А. Рыбаковым, представляют особый интерес. Историческая наука руководствуется, так сказать, обычным правом, которому обязаны подчиняться все историки, независимо от званий и занимаемых должностей. Если же кому-то удается доказать неполноту, односторонность или, более того, ложность общепринятых подходов, его работа тем самым дополняет или изменяет «обычные» правила поведения ученого. После одобрения или молчаливого признания она получает статус прецедента, на который имеют право ссылаться последующие поколения исследователей. В связи с этим, на мой взгляд, обсуждение столь непростой и небесспорной (как всякое неординарное исследование) работы, каковой является «Петр Бориславич», приобретает значение, далеко выходящее за рамки темы, предложенной автором.

В основе рассматриваемой книги лежит гипотеза, которая по своей структуре достаточно сложна. Сам Б. А. Рыбаков называет ее «двуединой» (с. 271). Предполагается, во-первых, что автор «Слова о полку Игореве» был одновременно летописцем, перу которого принадлежит не менее половины статей Ипатьевской летописи за XII в. Во-вторых, делается предположение, что автором и «Слова», и так называемой летописи «Мстиславова племени» был боярин Петр Бориславич. Он упоминается летописцем под 6661 годом как глава посольства, направленного Изяславом Мстиславичем к галицкому князю. При этом дважды подчеркивается (в форме автоцитаты): «Нельзя доказать непреложно, что “Слово о полку Игореве” и летопись “Мстиславова племени” действительно написаны одним человеком. Еще труднее подтвердить то, что этим лицом был именно киевский тысяцкий Петр Бориславич. Здесь мы, вероятно, навсегда останемся в области гипотез» (с. 270, 282).

Истоки основной гипотезы Б. А. Рыбакова уходят в XIX в. Имеется в виду предположение И. П. Хрущова, что летописная статья 1153 г. Ипатьевской летописи представляла собой отрывок из «мемуара» самого участника посольства, Петра Бориславича. Далее, К. Н. Бестужеву-Рюмину принадлежит гипотеза: в Ипатьевскую летопись было включено подробное сказание об Изяславе Мстиславиче (1146 г. — приблизительно до 70-х гг. XII в.). Включает эта последняя гипотеза и еще одно предположение. Оно неявно, на первый взгляд, поскольку стало весьма распространенной, если не сказать общепринятой, точкой зрения, что «Слово» современно описываемому в нем походу на половцев.

Вопросы датировки «Слова», как, впрочем, и проблемы локализации памятника, по существу, в данной работе не ставятся, но присутствуют в ней опосредованно. Автор рассматривает эти вопросы как в принципе решенные.

Между тем прямых указаний в тексте самого «Слова» на время его создания, как известно, нет. Косвенные же основания для датировки таковы, что, по справедливому замечанию одного из безусловных сторонников появления поэмы во второй половине 80-х гг. XII в., достаточно лишь оторвать «Слово» от породившей его эпохи, как «окажется возможным переместить его в любое столетие». Верное прочтение источника при этом «по существу сливается с реконструкцией отраженной в нем эпохи»²⁾ .

Книга открывается обширным историческим очерком. Он является одновременно воссозданием исторической реальности, которая, по мнению Б. А. Рыбакова, породила «Слово», и историческим осмыслением самого «Слова». Первый раздел «Петра Бориславича» не просто популярное изложение основных идей одной из предшествующих книг автора («Слово о полку Игореве» и его современники. М., 1971). Но, как и в ней, одним из важнейших источников для восстановления исторической обстановки, в которой появилось «Слово», является сама поэма. Принципиальное же отличие в том, что «Слово» здесь берется не в «чистом» виде — так, как оно дошло до нас в издании 1800 г., а в виде гипотетической реконструкции. Естественно, исходный материал реконструкции в значительной степени определяет получаемый результат. На мой взгляд, более корректным было бы воссоздание реальности, породившей поэму, на основании других источников, без привлечения материалов ее самой. Иначе «Слово» объясняется через само «Слово». Такой путь вряд ли позволит получить удовлетворительный исторический комментарий к поэме и уточнить дату ее создания, поскольку мы попадаем в порочный круг.

Рассмотреть здесь каждый из частных вопросов исторического осмысления того или иного фрагмента поэмы не представляется возможным. Гораздо важнее вычленить и обсудить основополагающие принципы изучения данного, как, впрочем, и любого другого уникального исторического источника. Это касается и второго раздела работы, посвященного непосредственно Петру Бориславичу. И наиважнейшим, [221] несомненно, является вопрос об источниковой базе, которую использует автор. Обычно считается, что Б. А. Рыбаков опирается на реальные тексты: «Слово о полку Игореве» и летописи XII в. Однако при ближайшем рассмотрении такое мнение оказывается не вполне справедливым.

Уже в 1971 г. Б. А. Рыбаков в довольно осторожной форме высказал гипотезу, что «Слово» сохранилось не в первоначальном виде. Развивая наблюдения А. И. Соболевского, И. А. Яковлева и других исследователей, автор «Петра Бориславича» предположил, что в привычном для современного читателя тексте отразились достаточно многочисленные перестановки отдельных его фрагментов. Там же была предложена ориентировочная реконструкция первоначальной структуры текста «Слова», причем сам памятник был дан в переводе³⁾. В 1985 г. вниманию научной общественности была предложена уже реконструкция, составленная из фрагментов самого текста. За основу ее принят вариант разделения «Слова» на строки, принадлежащий самому, пожалуй, стойкому и последовательному противнику каких бы то ни было перестановок в тексте этого памятника — В. И. Стеллецкому⁴⁾ .

Проверку возможности предложенных Б. А. Рыбаковым перемещений осуществила Л. П. Жуковская — крупнейший современный специалист в области палеографии и кодикологии. В итоге скрупулезного, если не сказать ювелирного, анализа была подтверждена принципиальная возможность такой реконструкции. При этом, однако, подчеркивалось, что данная гипотеза имеет право на существование только в том случае, если она будет базироваться на серии предположений. Во-первых, листы не могли быть перепутаны «в один прием». Последовательных перестановок должно было быть не менее трех. Во-вторых, перестановки осуществлялись в списках, имевших различный «объем» листа. В-третьих, один из промежуточных списков «Слова» должен был быть написан на листах бересты разного формата, либо его текст «перемежался небольшими миниатюрами, места расположения которых и занимаемая высота на листе и его обороте были неодинаковы». Наконец, в-четвертых, один из переставленных отрывков (№ 5, строки 285-295) должен был располагаться на последнем листе тетради, из-за чего на последней странице уместился текст, приблизительно на 16% меньший, чем на других страницах. Работа, проведенная Л. П. Жуковской, подтвердила внутреннюю непротиворечивость гипотезы Б. А. Рыбакова, но не могла стать доказательством ее бесспорности⁵⁾ .

К сожалению, аргументов, противоречащих предложенной реконструкции, вполне достаточно. Не претендуя на исчерпывающую полноту, перечислим лишь некоторые из них. Чтобы подобные перестановки стали возможными (но не обязательными!), «Слово о полку Игореве» должно было существовать как отдельная рукопись — случай сам по себе невероятный. Переставляемые тексты не могли быть (во всяком случае все) орфографически, грамматически и логически законченными, а тем более совпадать с условным делением текста на строки, предложенным В. И. Стеллецким. Напомню: в Изборнике 1076 года, послужившем основой для расчетов Л. П. Жуковской, на каждые 4 листа приходится в среднем по 3 переноса слов с листа на лист или со страницы на страницу (не говоря уже о нарушениях структуры предложения или логики изложения). Соответственно, в исходном гипотетическом списке «Слова», первом из тех, в которых было допущено перемещение листов, должно было быть не менее 30 переносов слов со страницы на страницу или с листа на лист (при объеме рукописи около 41 листа). Вероятность того, что при перемещении шести листов на новое место или при их переворачивании на 180° не встретилось ни одного из таких переносов, ничтожно мала. А ведь переносы должны были отсутствовать и на тех местах, между которыми они попадали. Не ясно, как могли поменяться местами строки 255-259...

В рецензируемой книге реконструкция 1985 г. была развита: в нее был внесен еще один перенос текста (с. 33-46). При этом, на мой взгляд, число слабых мест в данной реконструкции увеличилось прямо пропорционально числу необходимых дополнительных догадок о наличии еще нескольких промежуточных редакций памятника.

Было бы неразумно возражать против предположения о том, что история литературного произведения конца XII в., сохранившегося только в списках конца XVIII в., могла включать несколько последовательных редакционных переработок. Есть блестящие примеры выявления подобных этапов, сопровождающиеся текстуальными реконструкциями утраченных текстов. Однако в данном случае имеются существенные отличия. Предполагаемая реконструкция не объясняет реальные разночтения между реальными текстами. Она, скорее, является следствием расхождения между логикой источника и тем, что мы, читатели конца XX в., называем логикой изложения. В результате последовательность повествования приводится в [222] соответствие с представлениями исследователя «как это должно быть».

Более плодотворным и перспективным представляется другой путь разрешения такого противоречия: не изменение текста источника, а попытка понять источник таким, каким он дошел до нашего времени. Конечно, этот путь не отвергает полностью возможность предположений, что исследуемый текст мог претерпевать за время своего бытования определенные изменения. И лучшей иллюстрацией выдвинутых гипотез и предположений будет при этом гипотетическая реконструкция утраченных текстов. Но они должны завершать исследование, а не предварять его. «Петр Бориславич» же имеет подобную реконструкцию в качестве основы исследования.

Однако «Слово» — лишь один из источников, на который опирается исследователь. Второй «опорной точкой» являются, как уже отмечалось, летописные тексты, приписываемые Петру Бориславичу. Поскольку в «чистом» виде они не сохранились, их также приходится реконструировать. В основу реконструкции положены фрагменты Ипатьевской летописи, тексты «Истории Российской с самых древних времен» В. Н. Татищева, не находящие подтверждения в дошедших до нашего времени летописях, а также часть миниатюр Радзивилловской летописи, восходящих, по мнению Б. А. Рыбакова, к оригиналам, созданным если не самим Петром Бориславичем, то под его руководством.

Возникает вопрос, насколько обоснован отбор текстов, на которых строится реконструкция летописи «Мстиславова племени». Селекция собственно летописных текстов проводится по ряду признаков (политические взгляды автора, светский характер записей, «эффект присутствия» пишущего, обилие частных деталей, стремление включать в летопись тексты документов). Однако при конкретном анализе летописных статей оказывается, что ни один из этих признаков не является постоянным, да и сам набор их периодически изменяется. В связи с этим возникают вполне обоснованные сомнения в том, что все они принадлежат перу одного и того же человека, меняющего то политическую ориентацию, то стиль изложения, то степень полноты изображения происходящих событий, то свое местопребывание. Изменяются даже диалектные черты авторского языка, что заставляет предположить привлечение Петром Бориславичем на последней стадии работы над летописью какого-то «галичанина» (с. 170-171, 245).

Все эти изменения «точек зрения» тем более трудно связывать с одним человеком, что конкретных данных о Петре Бориславиче у нас почти нет. Вся его биография, за исключением известия о посольстве к Ярославу Осмомыслу, строится именно на летописных статьях, выделенных по косвенным признакам, присущим якобы самому Петру Бориславичу.

Серьезной проверкой принадлежности этих текстов одному автору может стать их лингвистический анализ. Попытка подобного исследования была предпринята В. Ю. Франчук⁶⁾. Полученные ею результаты, по мнению автора «Петра Бориславича», оказались настолько обнадеживающими, что он даже посчитал возможным «убрать» в рецензируемом исследовании «несколько неуверенный тон по поводу авторства Петра Бориславича в отношении киевской летописи 1190 года» (с. 282).

Представляется, что работа В. Ю. Франчук достаточно любопытна, но, к сожалению, не может рассматриваться в качестве доказательства не только авторства Петра Бориславича, но и точности выделения известий, восходящих к летописи «Мстиславова племени».

Строго говоря, Франчук подтвердила вывод А. А. Шахматова, что в основе Ипатьевской летописи лежит киевский свод 1198 г., составленный из летописи, близкой Святославу Всеволодичу, и летописи Рюрика Ростиславича.

Отобранные ею лингвистические факты подтверждают также сходство лексики и фразеологии «Слова о полку Игореве» и Ипатьевской летописи на всем протяжении XII в. Этого, однако, недостаточно, чтобы говорить о тождестве их авторов. Тем более что подобное сходство можно проследить и в более поздних летописных текстах. Достаточно вспомнить хотя бы знаменитое предание о траве Евшан, связанное с отцом Кончака, ханом Отроком. Оно записано под 1201 г., но относится к еще более позднему времени⁷⁾. Среди прочих параллелей здесь, кстати, присутствует и лексическая форма, присущая, по мнению В. Ю. Франчук, только Петру Бориславичу: «шолом».

Есть в выделенных лексических параллелях и черты, которые скорее говорят о различии сравниваемых текстов, нежели об их общем происхождении. Так, в качестве одной из особенностей языка «предполагаемого Петра Бориславича» (термин Б. А. Рыбакова) приводится слово «комони», действительно редкое в древнерусских памятниках, но употребляемое и летописцем, и автором «Слова». Однако в Ипатьевской летописи, как и в Повести временных лет (под 6477 г.), — это термин, который [223] жестко связывается с уграми (венграми). В «Слове» же он (по мнению Б. А. Рыбакова, с которым вполне можно согласиться) означает боевых коней Игоря или половцев (с. 59). От «комоней» автор поэмы отличает «угорских иноходцев», что, очевидно, является точным значением данного термина Ипатьевской летописи.

Другим примером может служить использование автором Киевской летописи слова «русь» исключительно в значении «русские воины» (с. 85). В «Слове» же такому содержанию соответствует другое слово — «русичи»⁸⁾ . Подобные семасиологические и ономасиологические нюансы весьма показательны именно как различие авторских «почерков», а не основание для их отождествления.

Что же касается лингвистического доказательства гипотезы Б. А. Рыбакова о едином авторстве ряда записей XII в. в составе Ипатьевской летописи, то здесь, вероятно, необходим более полный анализ. Простые совпадения в лексике и фразеологии тут вряд ли помогут. Они могут объясняться взаимовлиянием сравниваемых текстов, либо общим источником, на который они опираются, а не только тем, что были написаны одним автором. Для доказательства последнего тезиса требуется установить сугубо индивидуальные черты, присущие данному летописцу и одновременно отделяющие его от всех прочих собратьев по перу («лингвистический спектр» автора).

И еще один филологический момент, на который стоит обратить внимание; примеров, когда автор древнерусского письменного произведения говорит о себе в третьем лице, называя себя исключительно по имени и отчеству, вероятно, найдется немного. В этой связи представляется сомнительной основательность подтверждения авторства Петра Бориславича фрагментами летописи, где он упоминается «со стороны».

Наряду с собственно летописными текстами для воссоздания летописи «Мстиславова племени» автор «Петра Бориславича» привлекает также «избыточные» тексты В. Н. Татищева. Споры о правомерности их использования хорошо известны. Вероятно, следует согласиться с тем, что рассмотрение любого из них в качестве источника возможно лишь после доказательства его происхождения из списков летописей, утраченных после написания «Истории Российской». Методика для этого разработана и дает достаточно надежные результаты⁹⁾. К сожалению, в «Петре Бориславиче» цитаты из труда В. Н. Татищева используются без соответствующей проверки.

Примером может послужить комплекс посмертных портретов-характеристик великих князей, созданных якобы Петром Бориславичем и сохранившимся только благодаря выпискам В. Н. Татищева. Как известно, эти «портреты» в I и II редакциях татищевской «Истории» существенно различаются. Речь идет не просто о сокращении или, наоборот, расширении описания, что можно объяснить повторным обращением к одному и тому же источнику или просто редактированием текста. Изменяется (и зачастую радикально) само содержание характеристик. Это уже давно привело некоторых исследователей к выводу, что портреты-характеристики вышли из-под пера самого Татищева¹⁰⁾.

Кроме того, у нас есть возможность проверить точность описания внешности по крайней мере одного из «портретируемых». В распоряжении историков имеются результаты обследования костных останков Андрея Боголюбского сотрудниками Ленинградского рентгенологического института и документальная портретная реконструкция князя, осуществленная M. M. Герасимовым. Татищевский портрет Андрея Боголюбского («ростом был невелик... власы чермные, кудрявы, лоб высокий, очи велики и светлы»¹¹⁾) серьезно расходится с наблюдениями антропологов. Установлено, что князь был несколько выше среднего роста, имел очень покатый лоб, глубоко посаженные глаза с явно монголоидным разрезом и слегка волнистые волосы¹²⁾ . Следовательно, автор литературного описания, скорее всего, никогда самого Андрея Юрьевича не видел и мог судить о внешности его, в лучшем случае, по миниатюрам. Следовательно, по крайней мере, этот портрет не принадлежит руке Петра Бориславича. «Реальный Петр Бориславич», по мнению Б. А. Рыбакова, знал князя лично, видел его и беседовал с ним (с. 252).

Кстати, «этикетные», портретные, некрологические характеристики князей, аналогичные татищевским, в обилии встречаются в Ипатьевской и Лаврентьевской летописях в XIII в. Так что подобные «портреты» вообще не могут рассматриваться как индивидуализирующий признак стиля одного из летописцев (в нашем случае — Петра Бориславича)¹³⁾.

Как бы то ни было, из фрагментов Ипатьевской летописи, а также «избыточных» «татищевских известий» и воссоздается первичный состав летописи, созданной предполагаемым Петром Бориславичем. Причем и текст летописи, и выдержки из «Истории» Татищева подвергаются предварительной обработке и «корректировке». В частности, из [224] летописных известий изымаются религиозные оценки (с. 238), а одни татищевские портреты восполняются за счет других (ср. с. 172-173).

Ярким примером того, как осуществляется реконструкция первоначального вида «летописи Петра Бориславича», является описание похода 1168 г. Начинается оно пятью с половиной условными строками (приблизительно по 45 знаков в каждой), заимствованными из Ипатьевской летописи и «очищенными от церковных вставок, сделанных каким-то редактором середины XII века». За ними следует половина строки из «свода 1475 года». Затем идет еще одна строка из Ипатьевской летописи и две строки из труда В. Н. Татищева. Завершается описание еще тремя строками из «свода 1475 года» (с. 237-238).

Как видим, перед нами не «реально существующий», а контаминированный текст, представляющий собой гипотетическую реконструкцию. Не будем останавливаться на вопросе о допустимости и обоснованности такого рода сводного текста. Эта проблема далеко выходит за рамки рецензии. Отметим лишь, что, таким образом, все построения «Петра Бориславича» основываются на гипотетических реконструкциях. А это не может не повлиять на оценку самого исследования и его результатов. Ведь именно разноаспектное сопоставление, основанное на реально существующих текстах, должно было принципиально отличать его от всех прочих догадок об авторе «Слова» и составлять неоспоримое преимущество перед ними.

Необходимо остановиться также еще на одном виде источников «Петра Бориславича». Речь идет о ряде миниатюр Радзивилловской летописи. Они не только существенно дополняют письменную информацию о предполагаемом авторе «Слова о полку Игореве», но и являются связующим звеном в источниковедческих наблюдениях Б. А. Рыбакова, ликвидируя хронологические разрывы в летописных текстах.

Работа создателя «Петра Бориславича» с миниатюрами представляет особый интерес. Ряд тонких наблюдений, в частности, касающихся символической стороны изображений, несомненно, является серьезным вкладом в методику изучения изобразительных исторических источников. Тем более важно обратить внимание на ряд спорных мест в истолковании миниатюр автором «Петра Бориславича».

Прежде всего возникает вопрос, насколько корректно отказываться от вполне обоснованного представления, что миниатюра следует за иллюстрируемым текстом, а не предшествует ему. Между тем интерпретация ряда миниатюр Б. А. Рыбаковым основывается на связи миниатюры со следующим за ней текстом.

Примером такого рода может служить миниатюра (Радз. лет., л. 196об., низ.), на которой, по мнению автора, изображен Петр Бориславич, возглавляющий посольство великого князя к Ярославу Осмомыслу (с. 162-165). Она отнесена к миниатюрам, которые при перенесении из Киевской летописи утратили сопровождавший их текст (с. 183-184). Между тем содержание миниатюры вполне соответствует тексту, который непосредственно ей предшествует и рассказывает о совещании Ярослава Осмомысла со своими боярами¹⁴⁾. Подобных примеров довольно много (с. 194-195, 178-179 и др.). Иногда это приводит к не совсем точному раскрытию символических фигур, к которым прибегает миниатюрист для характеристики происходящих событий. В частности, оказывается, что при победах «Володимеричей над Ольговичами» трубачи на полях миниатюр далеко не всегда «трубят, горделиво подбоченясь, подняв трубу вверх» (с. 191). Например, трубач на листе 167 «поступает» так как раз при победе Ольговичей¹⁵⁾. Для того, чтобы связать это символическое изображение (как и всю миниатюру) с последующим текстом (с. 194-195), в котором действительно речь идет о победе Владимировичей, необходимо специально доказать наличие отступления миниатюриста от общепринятого порядка связи изображения с текстом.

Не ясно также, почему в случае, когда Ольговичи были вынуждены отойти от Киева из-за прихода туда Ярополка «со братьею своею»¹⁶⁾, скорбный «трубач дудит в землю» (с. 192). Б. А. Рыбаков интерпретирует это изображение, основываясь только на первой части сообщения — о приходе Ольговичей к Киеву. Сомнения вызывает и символическое осуждение, по мнению автора, Ярополка, заключившего мир с Ольговичами, в то время как в другом аналогичном случае «прорисованный на полях трубач трубит победу» (с. 192).

Не всегда верно и утверждение, что автор миниатюр «отступает от стандарта» в изображении городов, с которыми он связан. В одном из примеров изображение «небывалого города со сложной крепостной архитектурой» (Радз. лет., л. 172об., верх), судя по сопровождающему тексту, соответствует не Переяславлю (с. 194, 202), а Новгороду¹⁷⁾. В другом (Радз. лет., л. 168, низ) изображение города, дополненное нетрадиционными башней и колокольней, соответствует не Киеву (с. 242, подпись к илл.), а Чернигову¹⁸⁾. Аналогичное изображение на обороте [225] л. 161 Радзивилловской летописи соответствует Логожску (ср. с. 180-181).

В связи с миниатюрами и их атрибуцией возникает и ряд других вопросов. Так, не ясно, следует ли все изображения с соответствующими символическими дополнениями, либо отклонениями от стереотипа приписывать одному автору? Является ли изменение символического языка (замена звериных фигур человеческими и т. п.) признаком смены миниатюриста или заказчика? Следует ли из этого, что все «нормальные» миниатюры принадлежат руке другого автора (или авторов)? К сожалению, по вполне понятным причинам эти и подобные им проблемы не стали в данной работе объектом специального изучения, хотя она вплотную подводит к необходимости их постановки и серьезной разработки.

Анализ источниковой базы, на которой строится «Петр Бориславич», показывает ее гипотетичность. Вообще, роль догадки в этой работе очень велика. Само по себе это, вероятно, неизбежно при любом достаточно сложном построении. Вспомним хотя бы так называемый «метод больших скобок» (М. Д. Приселков), к которому приходилось прибегать А. А. Шахматову. Вопрос лишь в том, где пределы его использования. Накопление и систематическое расширение «скобок» снижает вероятность дальнейших построений в геометрической прогрессии. Метод «больших скобок» имеет тенденцию при неумеренном его использовании превращаться в метод «больших ошибок». Если же «скобки» лежат в основе исследования, простое сомнение в них может привести к разрушению всей концепции в целом.

Поэтому такой путь — признание ряда проблем условно решенными — допустим лишь в исключительных случаях и, как правило, на завершающей стадии исследования. Но, как представляется, он не может становиться нормой исследования, а тем более — его основой.

Обилие в «Петре Бориславиче» гипотез поражает. И это можно рассматривать в качестве определенного достоинства данной работы, поскольку открывает огромное количество новых направлений изучения одного из выдающихся памятников Древней Руси. В этом, однако, кроется и один из существенных ее недостатков. Дело в том, что в ней имеется значительное число скрытых предположений и догадок, без которых доказательство основной гипотезы невозможно. Они присутствуют в построениях автора в неявной форме, но зачастую определяют направление поисков и методику работы с источниками. При этом у читателя, особенно непосвященного, может создаться впечатление, что «Петр Бориславич» — завершенное исследование, результат достаточно строгой системы доказательств. Между тем перед нами, по существу, лишь детальное изложение рабочей гипотезы. Это не столько результат научной разработки проблемы, сколько ее отправная точка.

¹⁾ Рыбаков Б. А. Древняя Русь: Сказания. Былины. Летописи. М., 1963; его же «Слово о полку Игореве» и его современники. М., 1971; его же. Русские летописцы и автор «Слова о полку Игореве». М., 1972; его же. Перепутанные страницы: о первоначальной конструкции «Слова о полку Игореве»//«Слово о полку Игореве» и его время. М., 1985 и др.

²⁾ Кузьмин А. Г. К какому храму ищем мы дорогу? История глазами современника. М., 1989. С. 306.

³⁾ Рыбаков Б. А. «Слово о полку Игореве» и его современники.

⁴⁾ «Слово о полку Игореве»: попытка восстановления первоначального композиционного строя поэмы. Реконструкция Б. А. Рыбакова//«Слово о полку Игореве» и его время. С. 7—24.

⁵⁾ Жуковская Л. П. О редакциях, издании 1800 г. и датировке списка «Слова о полку Игореве»//«Слово о полку Игореве» и его время. С. 68—79.

⁶⁾ Франчук В. Ю. Мог ли Петр Бориславич создать «Слово о полку Игореве»? Наблюдения над языком «Слова» и Ипатьевской летописи//ТОДРЛ. Л., 1976. Т. 31. С. 77—92; ее же. Киевская летопись. Киев, 1986.

⁷⁾ ПСРЛ. М., 1962. Т. 2. Стб. 716.

⁸⁾ По мнению Л. В. Милова, данная форма возникла из более ранней — рус[с]ци, что сближает «Слово» с Ипатьевской летописью, часть списков которой «сохранила древнейшую орфографию определения русский (рус[с]ции)» (Милов Л.В. О «Слове о полку Игореве»: Палеография и археография рукописи, чтение «русичи»//История СССР. 1983. № 5. С. 94— 102). Однако, как видим, и в рамках этой гипотезы прямого совпадения лексики «Слова» и Ипатьевской летописи не наблюдается. Кроме того, как отмечает Л. В. Милов, форма «русьции» встречается в Ипатьевской летописи в основном в текстах второй половины XIII в. (Милов Л. В. Указ. соч. С. 101; ср.: ПСРЛ. Т. 2. Стб. 872, 876, 888, 897). Следовательно, употребление ее не может связываться с творчеством «предполагаемого Петра Бориславича».

⁹⁾ Добрушкин Е. М. О методике изучения «татищевских известий»//Источниковедение отечественной истории: 1976. М., 1977. С. 76—96 и др.

¹⁰⁾ Есть и иные точки зрения. Так, Л. В. Милов считает, что ему удалось найти «свидетельство документальности княжеских характеристик и портретов „Истории Российской" В. Н. Татищева». Речь [226] идет, в частности, о привлечении Татищевым для работы над II редакцией «Истории» так называемой «Симоновой» летописи (манускрипта А. П. Волынского), откуда, по мнению Л. В. Милова, и были почерпнуты некоторые из интересующих нас текстов (см.: Mилов Л. В. Татищевские портреты-характеристики и «Симонова» летопись//История СССР. 1978. № 6. С. 76—94).

¹¹⁾ Татищев В. Н. История Российская Т. 3. М.; Л., 1964. С. 105.

¹²⁾ Рохлин Д. Г., Майкова-Строганова В. С. Рентгено-антропологическое исследование скелета Андрея Боголюбского//Проблемы истории докапиталистических обществ. 1935. № 9—10; Гинзбург В. В. Андрей Боголюбский//КСИИМК. М., 1945. Вып. II; Герасимов М. М. Андрей Боголюбский//Там же.

¹³⁾ На наш взгляд, это не противоречит выводам Л. В. Милова о том, что «знаменитая татищевская галерея портретов и характеристик имеет в целом прочную документальную летописную основу», а потому споры о ее происхождении должны переходить с «принципиального» уровня (мог ли в принципе Татищев выдумывать «летописные» тексты) «в плоскость изучения лишь частных случаев» (Милов Л. В. Татищевские портреты-характеристики... С. 94, 77). Однако как раз анализа «частных случаев», повторяем, в рецензируемой работе сделано не было.

¹⁴⁾ ПСРЛ. Т. 38. Л., 1989. С. 125.

¹⁵⁾ Там же. С. 108.

¹⁶⁾ Там же. С. 109.

¹⁷⁾ Ср.: там же. С. 111.

¹⁸⁾ Там же. С. 109.