Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Зубкова Е.Ю.
[рец. на:] Д. БАЙРАУ. ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ И ДИССИДЕНТСТВО. Русские образованные слои в Советском Союзе. 1917—1985. Гёттинген, 1993. 344 с.^*

Отечественная история, 1994, № 5.
[252] — конец страницы.
OCR OlIva.

История русской интеллигенции — предмет особый. Несмотря на обилие публикаций, затрагивающих различные аспекты этой проблемы, в истории интеллигенции всегда было больше вопросов, чем ответов на них. В первую очередь это касается истории формирования и развития интеллигенции в советский период, когда возникла реальная опасность размывания и утраты самого исходного понятия. Понятия, изначально не имеющего четких очертаний, что само по себе определило условность всей историографической традиции. По этой традиции история русской интеллигенции оказалась разделенной и хронологически (на дореволюционную [252] и советскую), и проблемно. В проблемном плане определились два вектора исследований, один из которых был направлен главным образом на изучение социума, другой — истории идей, носителем которых выступал данный социум. Возможно, в этом разделении не было бы ничего тревожащего, но условность, доведенная до абсолюта, со временем свела историю социума к истории так называемых профессиональных отрядов интеллигенции, а историю идей — к некоему движению духа, присущему исключительно интеллектуальной элите общества.

Книга профессора Франкфуртского университета (Германия) Дитриха Байрау интересна прежде всего тем, что в ней в отличие от узкоспециального подхода предлагается комплексный подход к истории русской интеллигенции в советский период. В то же время это не разрыв с традицией вообще (в книге очень широко представлены все основные публикации по проблеме), а попытка развития ее на новом уровне обобщающего исследования. Книга вместе с тем имеет и свою главную тему — интеллигенция и диссидентство. Таким образом, перед нами не просто история интеллигенции, но история противостояния духа и власти, человека и системы. Это одновременно и история приспособления, «перековки» и «перевоспитания» инакомыслящих, история формирования нового социального слоя — советской интеллигенции.

Интеллигенция и власть — центральная проблема книги Д. Байрау. В этом отношении, как считает автор, изначально было заложено зерно конфликтности, заключенное в самой природе двух понятий и их функциональной зависимости. Суть этого конфликта кратко можно определить следующим образом: государство (власть) еще с петровских времен стремилось сконцентрировать усилия образованных слоев общества (в будущем — интеллигенции) исключительно на выполнении обслуживающих это государство функций. Однако в сознании образованного слоя России комплекс служения претерпел известную эволюцию, приобретая со временем черты ярко выраженной духовности (служить не престолу, а идее). Так в противовес официальной в этой среде возникла так называемая контркультура (Gegenkultur), постепенно преобразовавшая обычный служилый слой в особый социум — интеллигенцию. Отношения между интеллигенцией и властью в советский период строились во многом на основе этого ключевого противоречия: власть пыталась (и небезуспешно) поставить образованные слои общества на службу режиму; со своей стороны интеллигенция отстаивала право на интеллектуальную свободу, расходящееся в общем и целом с интересами системы.

Но это лишь суть противоречия в общих чертах. В книге же представлен большой фактический материал, раскрывающий содержание и драматизм конфликта. Из отдельных судеб и биографий, разрозненных фактов и свидетельств автор выстраивает многосложную систему отношений между властью и образованными слоями общества, раскрывает механизм формирования особой политики государства, обеспечивающей контроль за умонастроениями в обществе. Система контроля за поведением и настроениями интеллигенции, по мысли Д. Байрау, складывалась постепенно, изменялась под воздействием внутренних и внешних обстоятельств, использовались различные приемы и методы влияния — от прямых репрессий до организации «творческих» дискуссий, от лишения всех средств существования для инакомыслящих до широкой системы материальных и иных привилегий для тех, кто умел и был готов служить.

Политика государства в отношении интеллигенции определялась не только развитием ситуации внутри страны и за ее пределами: ее особенности были также связаны с изменениями самой интеллигенции как социального слоя. На протяжении 20–30-х гг. осуществлялось планомерное вытеснение старой интеллигенции выходцами из низших слоев общества, т. е. проводилась целенаправленная пролетаризация образованного слоя России. Процесс этот не имеет однозначной оценки, однако один из его результатов — снижение общего интеллектуального уровня людей с высшим образованием — достаточно очевиден.

Одновременно с пролетаризацией высшего образования в СССР развивалась и его технократизация, причем если первая тенденция со временем исчерпала себя, то перекос в сторону технического знания в последующем, особенно в 50–60-е гг., стал заметно увеличиваться. И как закономерный результат — падение престижа интеллектуального труда вообще, «старение» науки и другие сегодняшние проблемы, своими корнями уходящие в 20-е гг. Как историка Д. Байрау занимают прежде всего судьбы исторического знания — сюжет, не столь широко представленный в исследованиях по истории науки и интеллигенции, хотя в идеократическом обществе (каким по сути своей являлось советское общество) судьбы исторической науки весьма показательны для понимания [253] особенностей развития духовной жизни и политической атмосферы в стране, особенностей формирования советской интеллигенции.

«Советская интеллигенция», основу которой составило поколение людей, получивших высшее образование уже после революции, в гораздо большей степени, чем интеллигенция дореволюционная, складывалась как исключительно лояльный по отношению к государству служилый слой. Эта лояльность создавала особую социальную базу, обеспечивающую борьбу с инакомыслием не только «сверху», но и «снизу», а точнее, изнутри. «Лысенковщина» в этой среде — явление естественное.

Вместе с тем свободомыслие, изначально присущее русской интеллигенции, никогда не удавалось полностью блокировать с помощью ограничений в области образования или социальной политики: требовалась дополнительная система внутреннего контроля, особенно за поведением наименее управляемой творческой интеллигенции. Первым шагом на этом пути стала организация ее в так называемые творческие союзы. Союзы послужили одновременно и задаче «коллективизации» интеллектуального труда, развитию процесса отчуждения интеллектуальной собственности, логическим завершением которого (правда, в области естественных наук) стали печально знаменитые «шараги». Для Д. Байрау — «шараги» выступают как своего рода символ, предельно обнаживший суть политики властей по отношению к интеллектуальной элите общества. В то же время Д. Байрау весьма осторожно подходит к вопросу о сущности принудительного (в том числе интеллектуального) труда в СССР вообще, обращая внимание читателя не только на очевидный факт грубого подавления интеллектуальной и просто человеческой свободы, но и на наличие в данном случае элемента компромисса. Такой компромисс неизбежен в ситуации, оставляющей право выбора только за одной стороной. И хотя Д. Байрау отмечает, что принудительный интеллектуальный труд отнюдь не чисто русское явление, нам, вероятно, в самом образе «шараги» следует признать нечто, безусловно, отечественное. Причем это явление далеко не единственное из ряда тех, что могут продемонстрировать «своеобразие» развития духовной сферы в советскую эпоху.

К такого рода «особенностям» можно было бы отнести, например, и советский книжный рынок, где «рынок» — понятие, в общем, относительное. В книге Д. Байрау сделано то, чем наша историография всерьез не занималась: представлен анализ книжного рынка СССР как фактора, влияющего на состояние интеллектуальной среды. Этот анализ обращает внимание прежде всего на существование довольно характерного для советского времени феномена «литературы без читателя», т. е. огромной массы книг, издание которых никак не регламентировалось читательским спросом. Оборотной стороной книжного перепроизводства стал книжный «голод» и как следствие — рождение «черного» книжного рынка, и не в последнюю очередь — самиздата.

Самиздат — история его возникновения и развития, как она представлена на страницах книги Д. Байрау, — ключевой сюжет общей проблемы — интеллигенция и диссидентство. Само по себе «диссидентство» — понятие столь же неопределенное, как и «интеллигенция». В последнее время сложилась тенденция расширительной трактовки диссидентства, больше примыкающая к изначальному смыслу этого слова, нежели учитывающая реальные условия и формы развития инакомыслия в СССР. До сих пор история советского диссидентства писалась главным образом самими диссидентами и может быть с большим основанием отнесена к категории мемуарной, но не научной литературы. Из этой же среды вышла первая систематизированная история диссидентского движения — книга Л. Алексеевой «История инакомыслия в СССР». При всей исключительной важности подобной работы следует все-таки признать, что одного взгляда изнутри для адекватного понимания этого весьма сложного явления общественной жизни 60–70-х гг., безусловно, недостаточно: необходима ретроспективная дистанция наблюдателя. Именно с учетом этой дистанции написаны главы книги Д. Байрау, посвященные истории советского диссидентства и основанные на материалах Архива самиздата радио «Свобода» ( Мюнхен), а также воспоминаниях, публицистических и исследовательских работах советских диссидентов.

История диссидентства в СССР — что особенно важно — дается в книге в контексте общей проблемы развития инакомыслия как духовной сущности русской интеллигенции. И это тоже вопреки известной историографической традиции, склонной отсчитывать историю инакомыслия в советский период в лучшем случае со времен «оттепели». На самом деле диссидентство не могло возникнуть из ничего точно так же, как оно не могло исчерпать собой всех форм духовного сопротивления интеллигенции идеологическому давлению. Традиция свободомыслия заявляла о себе и менее заметными, чем [254] протесты диссидентов, феноменами: то появлением особой, хотя и подцензурной литературы (с подтекстом), то художественным авангардом, а подчас и чисто «академически»: достаточно вспомнить историю выборов в Академию наук или историю борьбы с «лысенковщиной». «Подписантство», движение, непосредственно предшествующее диссидентству, — последний порог относительной лояльности в отношениях между критически мыслящей интеллигенцией и властями. По мысли Д. Байрау, диссидентство возникло как реакция разочарования интеллигенции от неудач открытого диалога с властями. Можно принимать точку зрения автора, рассматривающего диссидентство как высшую форму духовного сопротивления внутри советского общества 60–70-х гг., можно придерживаться и более осторожных оценок, однако и в том, и в другом случае важно видеть целую палитру общественных настроений этого времени, в которой элементы нонконформизма были представлены отнюдь не только откровенно диссидентскими течениями. Автор этих строк в принципе согласен с мнением Д. Байрау, что советские диссиденты — это в основном люди из «поколения 1956 г.», выросшего на полулегальной волне «оттепели». Но более всего, как представляется, диссидентство стало одним из результатов эволюции «поколения 1956 года», когда это поколение раскололось в своем духовном развитии на два потока: политически оппозиционное диссидентство и так называемое «шестидесятничество», не перешагнувшее за порог политической лояльности и проявившее себя в целом как духовная оппозиция. Подобное разделение не было абсолютным, особенно на личностном уровне, и об окончательном оформлении диссидентства как политического течения в среде интеллигенции (хотя и без политической организации) можно, вероятно, говорить лишь с начала 70-х гг., когда диссидентство превратилось окончательно в политически преследуемое (а нередко и уголовно наказуемое) направление инакомыслия.

Для Д. Байрау советские диссиденты — это представители моральной «контрэлиты» общества, носители духовных ценностей старой русской интеллигенции. Вместе с тем автор отмечает и слабые позиции движения, его ограниченность, которая проявилась главным образом в сосредоточении на критике существовавших в СССР порядков при фактическом отсутствии программы позитивных действий, направленных на изменение этих порядков. Диссидентство, поставленное в контекст развития духовной традиции русской интеллигенции, выступает, таким образом, как результат этого развития и одновременно как непосредственный продукт советской системы, соединив в себе, казалось бы, несоединимое и еще раз напомнив о единстве исторических судеб России. [255]

^* D. Веуrau. Intelligenz und Dissens. Die russischen Bildungsschichten in der Sowjetunion 1917—1985. Göttingen, 1993.