выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
| Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. | |
Отечественная история. 1994, № 2.
[213] – конец страницы.
Жанр этой книги определить трудно; многое в нем и от художественного произведения, и от научно-популярной литературы, и от исследования. Литературный талант автора высоко оценивали не только студенты МГПИ им. В. И. Ленина, где он читал лекции, но и А. Т. Твардовский. По сути же разбираемых проблем рецензируемая работа — серьезный вклад в методологию исторического исследования; это труд, который мы можем рассматривать как завещание замечательного мастера.
Три главы книги отражают три стадии исторического исследования. Первая — поиск источников. Глава «По избам за книгами» (написанная на основе очерков, опубликованных в 1969 г. в «Новом мире») рассказывает об археографических экспедициях, которые снаряжал в 60-е гг. Отдел рукописей Ленинской библиотеки; а ездили по деревням В. Б. Кобрин, Н. Б. Тихомиров и Я. Н. Щапов, «молодые, выносливые, веселые, одержимые поисками». По мнению автора, спустя четверть века эти «записки собирателя» обрели, помимо главного, еще один смысл: сами превратились в «исторический источник, дающий материал для суждений о взглядах и настроениях определенных слоев общества» — того поколения интеллигенции, которое сейчас называют «шестидесятниками» (насколько правомерно это название — вопрос отдельный). Вот почему В. Б. Кобрин счел необходимым сопроводить текст первой главы современным комментарием. [213]
Здесь автор оказался, на мой взгляд, слишком суровым к своему поколению и к самому себе. Недостатки таких «обыкновенных людей» 60-х, как Кобрин и его коллеги, представляются весьма относительными. Разделяя в той или иной мере иллюзии и предрассудки своей эпохи, они умели и любили делать дело. И книги они собирали для дела.
В. Б. Кобрин рассказывает о себе как об «обыкновенном», «не выдающемся» человеке, легко и спокойно признает превосходство над собой других героев книги. «Мои спутники...» — пишет он, и тут же уточняет: «Вернее сказать, что я был их спутником». «Вначале мечтаешь: найдем рукопись, а в ней такое открытие, что наши дотоле неизвестные имена окажутся навеки вписанными золотыми буквами в историю отечественной науки. Походишь немного — и уже боишься поверить, что найденная рукопись в комплексе с другими, уже известными, окажется ценной для исследователя, обернувшись через несколько лет двумя-тремя строчками петита в сноске в объемной монографии» (с. 81). Сомнителен, считает автор, профессионализм того ученого, для которого слово «несомненно» более характерно, чем «возможно», «не исключено», «быть может».
Во второй главе — «Гробница в Московском Кремле» — речь идет о работе с источником, о том, как из него извлекается информация о прошлом. Здесь историк ближе всего к исследователю. Для читателя-непрофессионала именно эта глава может оказаться самой интересной, поскольку представляет собой настоящий исторический детектив. Угличское дело о гибели (убийстве? самоубийстве?) царевича Дмитрия — одно из самых знаменитых уголовных дел в отечественной истории. Автор тщательно разбирает все имеющиеся версии. Двумя-тремя характеристиками, цитатами из источников так рисует портреты подозреваемых и свидетелей, что эти люди, жившие 400 лет назад, остаются в нашей памяти. В отличие от обычного детектива глава заканчивается не восклицательным, а вопросительным знаком: «Задача состоит не в том, чтобы убедить читателя в справедливости той или иной версии... но в том, чтобы дать материал для самостоятельного суждения по вопросу, который занимает умы людей без малого четыре века» (с. 130).
Третья глава соответствует завершающей стадии в работе исследователя — формированию концепции. Здесь перед нами предстают создатели концепций — ученые. Краткий очерк развития советской исторической науки у автора носит характерное название «Опасная профессия», перекликающееся с названием всей книги. Актуальность этой главы — не только в заполнении «белых пятен» (историография XIX в., будь то персоналии или эволюция идей, известна нам куда лучше, чем история и историки века XX), но и в опровержении зловредного мифа, который с удивительной быстротой внедряется в общественное сознание недобросовестными публицистами, — о том, что наша историческая наука в последние 75 лет вовсе не развивалась, а представляла собой некую «интеллектуальную пустыню» среди всеобщей «деградации».
Миф этот, во-первых, безнравствен, ибо помогает затушевывать принципиальное различие между честными учеными, которые работали вопреки «прессу идеологии», и теми, кто формально состоял членом научного общества, а в действительности занимался «идеологической работой». Перечеркивая советскую науку, малообразованные журналисты и публицисты фактически продолжают дело Жданова и Суслова. Не зря же В. Б. Кобрин определял наше время как «эпоху перевернутых стереотипов». Но главное — то, что новые идеологические конструкции точно так же не основаны на фактах, как и предыдущие. Владеющий фактами исследователь показывает, как в исторической науке 20–80-х гг. сталкивались честность и продажность, верность и предательство, талант и бездарность. Часто добро и зло причудливо переплетались в одном характере. Что ж, как замечал В. Б. Кобрин, в истории действуют не ангелы и демоны, а обычные грешные люди, такие же, как и любой из нас.
К сожалению, в любую эпоху тому, кто склонен к самостоятельному мышлению, трудно найти общий язык с властью — особенно в «идеологических» сферах. Однако независимо от идеологий продолжали заниматься наукой любимые герои В. Б. Кобрина: С. Б. Веселовский, А. А. Зимин, Н. Я. Эйдельман, а также не увенчанный академическими званиями А. Ф. Родин — руководитель того исторического кружка, где в 1942 г. начался путь в науку московского школьника Володи Кобрина.
Традиции дореволюционных исследователей вовсе не прерывались. Напротив! Возьмем книгу А. А. Зимина «Витязь на распутье» (М., 1991) или, например, монографию самого В. Б. Кобрина «Власть и собственность в средневековой России» (М., 1985); можно назвать и другие работы советских ученых, опубликованные в последнее время — они демонстрируют принципиально новый подход к переломным моментам отечественной истории (новые [214] источники, новый уровень осмысления) по сравнению с работами дореволюционных авторов. Признание этого факта ни в коей мере не умаляет достоинства последних, ибо прогрессивное развитие естественно для науки. Вряд ли современные химики восприняли бы с энтузиазмом предложение вернуться в лаборатории времен Менделеева. Следует отметить, что другому свежеиспеченному мифу — о всеобщем процветании в «России, которую потеряли» — В. Б. Кобрин посвящает несколько полемических абзацев убийственной силы (с. 212-215).
Для автора книги научная методология неотделима от этики. Нормы профессионального поведения, выработанные научным сообществом, представляют собой конкретное приложение тех «вечных» общечеловеческих принципов, которые в других сферах только декларируются (в лучшем случае). Науке в этом отношении повезло. Здесь сама специфика профессии требует поддерживать определенный нравственный уровень. Если исследователи станут обращаться с источниками так же вольно, как политики с предвыборными программами, а академическая полемика уподобится газетной, тогда исследовательская деятельность потеряет всякий смысл. Автор не случайно обращает внимание на то, что выражение «честный ученый» тавтологично: «нечестный ученый уже не ученый» (с. 133).
Драматические эпизоды из прошлого советской исторической науки — от М. Н. Покровского до наших дней — показывают, к каким последствиям ведет привнесение в науку посторонних, ненаучных аргументов. Перерождение научной дискуссии оказывается опаснее прямой фальсификации, поскольку влечет к недостойным поступкам даже крупных исследователей, разрушает структуру академического сообщества; наконец, именно так формируется своего рода «теоретическая база», традиция антинауки. Соответствующие цитаты из модных в свое время идеологов вы тоже найдете в книге.
Один из последних печальных примеров — кампания по «разоблачению» А. А. Зимина, последовавшая за его выступлением с нетрадиционной датировкой «Слова о полку Игореве». Работа Зимина не имела никакого отношения к политике. Напротив, идеологический компонент был привнесен его противниками, причем первоначальная инициатива кампании исходила не от КГБ или партийных органов, а от коллег-историков. Кто-то решил свести счеты с талантливым конкурентом, кто-то надеялся, что вовремя проявленная «бдительность» ускорит «делание» собственной карьеры.
В данном случае даже реальные расхождения во взглядах с А. А. Зиминым не могут служить оправданием для организаторов и активных участников той позорной «дискуссии»; ведь они не могли не понимать, что научная истина не устанавливается в полемике с работой, которую запрещено публиковать. И вот прямо противоположный пример: когда И. Я. Фроянов выступил со своей концепцией Киевской Руси, которая существенно расходилась с концепцией Л. В. Черепнина, Лев Владимирович поддержал предложение о присуждении своему принципиальному оппоненту докторской степени.
Самому В. Б. Кобрину не всегда везло на оппонентов. Уже после выхода в свет книги «Кому ты опасен, историк?» «Книжное обозрение» опубликовало статью А. Богданова «Мальчики кровавые...» (1993, № 16). Не пожелав вступить в честную полемику, Богданов избрал другой путь: он попытался бросить тень на научную деятельность В. Б. Кобрина посредством намеков и пренебрежительных замечаний: «скорее учитель, чем первооткрыватель...», «сотрудники Отдела рукописей Ленинки совершали почти пиратские рейды по градам и весям, выхватывая здесь и там старинные рукописи...» Наконец, такое: «Владимир Борисович с удовольствием живописует в своей книге, какие рифы, мели и подводные камни ждут каждого любителя истории. Сам он, как увидят знатоки (какие „знатоки"? — И. С.), тоже напарывается на них, несмотря на осторожность и бдительность, а порой и явное стремление уклониться от опасности». Такого рода замечания вкраплены в текст рецензии, на первый взгляд доброжелательной.
Рецензент «Книжного обозрения» решил заодно противопоставить позиции В. Б. Кобрина и его учителя («и все же его повествование более приемлемо для впечатлительного читателя, чем воистину страшные истины книги А. А. Зимина на ту же тему...»), забыв указать сам предмет предполагаемых расхождений и апеллируя к книге, которая не издана. Проверить обоснованность претензий, предъявляемых Богдановым Кобрину, таким образом, довольно трудно, и публикация в «Книжном обозрении» может служить лишней иллюстрацией к третьей главе книги («Кому ты опасен, историк?»), к тому, как не следует полемизировать.
Этика истории — вот сквозной сюжет, объединяющий три не похожие одна на другую части книги. Речь идет не только об этике исследования, но и о такой древней и мучительной для ученых проблеме, как возможность (или [215] невозможность?) нравственной оценки исторических персонажей их потомками. Некоторые склонны воспринимать такого рода оценки как проявления недопустимой модернизации прошлого. В. Б. Кобрин придерживался иной точки зрения. Он постоянно повторял, что история — наука о людях, и именно поэтому она невозможна вне человеческой этики.
А. А. Зимин говорил, что плохой человек не может быть хорошим историком; исходя из собственного опыта, он будет искать в поступках людей прошлого одни только низменные мотивы. В. Д. Кобрин продолжил мысль своего учителя: «плохой человек не в состоянии служить истине бескорыстно... он не любит людей. Они для него лишь фигуры на шахматной доске» (с. 190-191).Для самого автора герои его книг и статей были прежде всего живыми людьми, а не просто объектами изучения; он был настоящим ученым, и рассмотренная работа служит тому еще одним подтверждением. [216]
Написать нам: halgar@xlegio.ru