Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. К разделам: Русь | Рецензии

Мендубаев Р.М.
Необходимо продолжить разговор

Вопросы истории. 1990, № 4. Стр. 184-185.

Хотя «Вопросы истории» (1988, № 10) уже откликнулись на книгу И.Я. Фроянова и А.Ю. Дворниченко «Города-государства Древней Руси» (Л. 1988), нам представляется необходимым продолжить обсуждение проблем, поднятых авторами этой монографии.

Как известно, согласно концепции Фроянова, Древняя Русь с конца X в. вступила в полосу завершения распада родоплеменного строя, начался так называемый дофеодальный период, переходный от доклассовой к феодальной формации (с. 39), охвативший XI—XII вв. и, судя по всему, первую половину XIII века. Таким образом, дофеодальный период рассматривается авторами как заключительный этап родоплеменного, первобытнообщинного строя. Не углубляясь в анализ социально-экономических аспектов данной концепции, отметим, что существует и другой подход к этому периоду, как к переходному, т.е. не относящемуся ни к первобытности, ни к феодализму.¹⁾ В отличие от А.И. Неусыхина Фроянов не обосновывает свой взгляд на место дофеодального периода в формационной цепи, не поясняет, почему он относится именно к первобытности.

Книга посвящена политической надстройке Древней Руси. По мнению авторов, она в политическом плане была совокупностью городских земель-волостей (городов-государств) (с. 265-266), которые, как они считают, были по сути аналогами древнегреческих и древнеримских полисов, являвшихся республиками. Тем самым в отличие от Западной Европы того времени раздробленность на Руси, как считают авторы, имела нефеодальную природу.

Конечно, тезис о вечевом характере правления в Древней Руси имеет определенное преимущество, поскольку не требует углубленной интерпретации источников, главным образом летописей. Однако нельзя согласиться с этой картиной политического строя Древней Руси. Авторы делают ударение на приниженном положении княжеской власти по сравнению с вече (для XI — середины XIII в.), особенно когда они оспаривают мнение М.С. Грушевского о дуалистической структуре власти (с. 75). Но если следовать за авторами, то как же тогда объяснить, что при столь сильной власти общин в домонгольской Руси в течение трех с половиной столетий непрерывно сохранялся один правящий род Рюриковичей?

Предположим, что православной Руси XI—XIII вв. неоткуда было пригласить других правителей. Но существовали же единоверные Византия, Болгария (в периоды независимости), наконец, христианская Европа, с которой Рюриковичи не гнушались заключать династические браки, тем более что у ряда европейских правителей в жилах текла русская кровь. Допустим, что этот феномен объясняется сакральными взглядами того времени на правящий княжеский род. Но как же тогда объяснить попытки отдельных бояр княжить в Галиче?

Приходится признать: княжеский род был реальной силой, обладавшей монополией на высшую власть. Эта монополия возникла после истребления местных князей неРюриковичей — Аскольда и Дира, Мала, Рогволда. Она базировалась, очевидно, на доходах от кормлений, судебных поборов, вотчин (с XI в.), на доле в военной добыче. Все это позволяло содержать большие дружины воинов-профессионалов, приглашать наемников. Кроме того, необходимо учитывать семейные связи правивших родов, проявлявшиеся в княжеских съездах, браках, союзах, в том числе и внешних. Трудно, например, представить, как бы смог Владимир Святославич в условиях полиса крестить языческую часть киевлян.

Конечно, сила княжеской власти не была, очевидно, одинаковой во все времена. Влияние князя падает с ослаблением центральной власти. С распадом государства уменьшается подвластная каждому князю территория, а значит, и доходы, и численность дружин. Однако и в этих условиях жизнь княжеского мужа оценивалась по «Русской Правде» выше жизни простого человека, что говорит о княжеском авторитете, даже в период раздробленности. Приводимые в книге примеры изгнания князей чаще относятся к моментам ослабления их власти вследствие военных поражений, неблагоприятных внешнеполитических условий, неразберихи в момент смерти старого князя, когда прежний аппарат управления бывал дезорганизован.

С той точки зрения, которой придерживаются авторы, необъяснимы и другие вопросы. Почему собственно правители Европы охотно вступали в браки с «бессильными ставленниками» волостей? Почему владимирцы восстали против княжеской администрации только в момент смерти Андрея Боголюбского? Характерно, что сами авторы признают здесь наличие элементов социального протеста (с. 238) и при этом отмечают, что «представители княжеской власти беспомощны перед лицом народа, который расправляется с ними с необычной легкостью» (там же). Но почему же тогда недовольный народ не восстал против «подчиненного» ему князя еще при его жизни, а выбрал момент дезорганизации княжеской власти? Тот же вопрос можно поставить и применительно к восстанию 1113 г. в Киеве.

Почему галичане, сумевшие в 1173 г. вмениться в семейную жизнь своего князя Ярослава Осмомысла и казнить его незаконную жену, в 1159 г. вынуждены были тайком обратиться к киевскому князю Изяславу Давидовичу с просьбой: «Толико яви стяги и мы отступим от Ярослава».²⁾ И, наконец, почему в «Слове о полку Игореве», образчике мышления людей той эпохи, содержатся обращения только к князьям, а не к землям? Произведение было широко известно, повсеместно исполнялось, было достаточно популярно, оно нашло отзвук в ряде других произведений и, значит, не могло быть отражением мировоззрения только элиты.

Вопрос о правомерности характеристики древнерусской волости как республики по меньшей мере спорен. Различия между республикой и монархией при всей своей кажущейся простоте («общее дело» и «власть одного») чрезвычайно запутаны, ибо существуют республики, где власть президента не уступает власти конституционного монарха. При республиканском строе в интересах общества допускается временное сосредоточение власти в руках одного лица, обладающего необходимыми талантами и авторитетом, но никакое «общее дело» не может оправдать закрепления власти за определенным влиятельным родом. Последнее — вернейший атрибут именно монархии. Необходимо исследовать реальную власть, а не номинальное «царствование». Отталкиваясь от всего этого, следует рассматривать древнерусскую волость как ограниченную монархию, сосуществовавшую в XI — середине XIII в. с сильным народным вече.

Сравнение же городов-государств Руси с полисами (с. 266) не представляется нам столь очевидным, хотя, конечно, полисы могут сосуществовать и с монархической сластью, как, например, в условиях эллинистических государств. К тому же не всякий город-государство — это полис (вспомним, например, средневековые Геную и Венецию). При всех различиях в определении полиса непременно указывается на привилегированное положение его полноправных граждан, на защиту прав которых направлены все общественные усилия, подчас в ущерб знати и богачам. Гражданин полиса не мог быть продан за долги в рабство, он нес только имущественную ответственность. Статьи же «Русской Правды» не дают нам подобной картины.

И все же, несмотря на излишнюю категоричность ряда выводов, нельзя не признать, что книга ленинградских историков содержит ряд интересных идей и наблюдений, например, о решениях Любечского съезда 1097 г., закрепившего «отчинное» владение землями, о Северо-Восточной Руси как федерации трех городов-государств: Ростова, Суздаля и Владимира, об отсутствии объединительных тенденций в этом регионе в XIII в. и др. Книга еще раз подтверждает ту истину, что смелые, постоянно ищущие исследователи интереснее и полезнее для науки, чем робкие и консервативные. При всех расхождениях с авторами мы убеждены, что проделанное ими исследование побуждает внимательнее присмотреться к такому политическому институту, каким была древнерусская волость.

¹⁾ Неусыхин А.И. Дофеодальный период как переходная стадия от родоплеменного строя к раннефеодальному (на материале истории Западной Европы раннего средневековья). В кн.: Проблемы истории докапиталистических обществ. Кн. I. М. 1968.

²⁾ Полное собрание русских летописей. Т. 2. М. 1962, стб. 498, 499.