Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Сергеев А.А.
Об одной литературной подделке

(Дневник А. А. Вырубовой)

Историк-марксист, 1928, том 8.
[161] — начало страницы.
Постраничная нумерация сносок заменена сквозной.
Разрядка заменена жирным шрифтом.

Так наз. «Дневник А. А. Вырубовой» занимает центральное место в вышедших четырех книжках «исторического альманаха» «Минувшие Дни».¹⁾ Напечатанию его предшествовала искусная реклама, и именно «Дневник» и создал «Мин. Дням» и очевидный материальный успех, и сомнительную популярность. Каждый экземпляр альманаха снабжен, поверх обложки, особой наклейкой с надписью «Дневник А. А. Вырубовой», а на обложке напечатано: «Дневник Вырубовой представляет исключительный интерес и не имеет ничего общего с вышедшими за границей воспоминаниями этой ближайшей сподвижницы последних Романовых». Значительное число читателей «Дневника», к сожалению, вряд ли способно как следует оценить это подозрительно-двусмысленное «не имеет ничего общего с вышедшими за границей воспоминаниями».

Но нашлось немало людей, которым этот «первоклассный источник, ключ к уразумению многих сторон отошедшей эпохи», показался весьма подозрительным, и естественно поэтому, что вокруг «Дневника» завязались и в массово-читательских и в литературных кругах споры об его достоверности, или подлинности. Чем горячее разгорались споры, тем выше поднимались тиражи очередных выпусков «Мин. Дней»: январский альманах был отпечатан, вместо декабрьских 50.000, в количестве 60.000 экз., а февральский и четвертый дошли до 80.000 экз. Но в то время, как часть доверчивой провинциальной и столичной прессы стала перепечатывать отдельные страницы «Дневника», характеризуя его, как яркий «исторический документ» о разложении романовской монархии, здесь, в Москве, мнения скептиков вылились сначала в форму небольшой библиографической заметки тов. П. Горина (в № 61/3893 «Правды» от 11 марта с. г. под заглавием «Об одной вылазке бульварщины»), а затем нашли выражение в интервью — т.т. Д. Бедного, M. H. Покровского, В. В. Максакова, Б. М. Волина, М. А. Цявловского, напечатанном в № 61 «Вечерней Москвы» от 13 марта с. г., и, наконец, в рецензии на «Мин. Дни» т. Л. Мамета в № 3 «Пролетарской Революции».

Дав краткий анализ содержания и стиля «Дневника», тов. Горин высказал твердое свое убеждение, что «Дневник Вырубовой», «несмотря на всяческие уверения редакции в его достоверности и необычайной исторической ценности, всеже не является подлинным историческим документом». Интервьюированные [161] товарищи, фамилии которых перечислены выше также единогласно высказали глубокое убеждение в поддельности «Дневника», при чем тов. Д. Бедный, которому трудно отказать в литературной чутье, прямо назвал «Дневник» фальшивкой. Тов. В. В. Максаков совершенно верно указал, что, «без тщательного исследования всех обстоятельств, при которых этот «документ» от предполагаемых владельцев его, — Вырубовой, Гагаринской и Головиной, — дошел до редакции журнала и без всесторонней компетентной экспертизы тетрадей, по которым печатается «Дневник» (бумаги, чернил, почерка и т. д.), подлинным документом, принадлежавшим Вырубовой и К°, так называемый «Дневник А. А. Вырубовой» не может быть признан».

Мы не будем останавливаться на разборе и изложении мнений других интервьюированных товарищей, которые в краткой газетной беседе, конечно не имели возможности приводить сколько-нибудь подробных доказательств своего мнения о «Дневнике», — отметим только, что скептическое отношение к подлинности «Дневника» такого знатока исторических документов — особенно романовской эпохи, — как М. Н. Покровский, — факт, сам по себе заслуживающий особого внимания.

Заметка тов. Горина в «Правде» и интервью, напечатанное в «Веч. Москве», естественно, заставили редакцию «Минувших Дней» выступить в печати с заявлением (веч. вып. «Красной Газеты» № 73/1743 от 15 марта с. г.), в котором она, вместо ожидавшихся от нее раз'яснений, разразилась выпадом по адресу товарищей, «поторопившихся назвать «Дневник» самой настоящей «фальшивкой»... и потому рискующих оказаться в неприятном положении». От об'яснений же по поводу обстоятельств получения «Дневника» для печати и приведения доказательств его подлинности редакция уклонилась, ограничившись указанием на то, что «Дневник» передан ею на экспертизу «специальной комиссии Центрархива».

Сколько нам известно, это заявление редакции «Мин. Дней» не подтвердилось: в распоряжение Центрархива «Дневник» А. А. Вырубовой до сих пор от «Мин. Дней» не поступил. Поэтому нам, в дальнейшем, при изучении «Дневника» придется иметь дело только с его печатным воспроизведением.

Публикации «Дневника» предпослано предисловие О. Брошниовской и Зин. Давыдова, редактировавших текст «Дневника» и снабдивших его историко-биографическими и археографическими примечаниями. Надо сказать, что сомнения у читателя возникают с первых же страниц этого предисловия, так как оно содержит повествование о происхождении публикации в совершенно детективном вкусе. Это предисловие заслуживает самого тщательного изучения, потому что без расследования генезиса исторического источника невозможно установление его подлинности.

Наперсница последней царицы, Александры Романовой, поклонница «старца» Распутина, б. фрейлина А. А. Вырубова (урожд. Танеева) вела, по словам редакции, дневник, одна тетрадка которого была пред'явлена ей, в бытность ее под арестом, при допросе ее Чрезвычайной Следственной Комиссией Временного Правительства 6 мая 1917 г., о чем имеется запись в опубликованных П. Е. Щеголевым протоколах Комиссии.²⁾

Кроме того, в распоряжении редакции «Мин. Дней» имеется, будто-бы, переписка Вырубовой с ее интимными друзьями — Л. В. Головиной и М. В. Гагаринской, тоже ревностными почитательницами Григ. Распутина, из которой видно, что Вырубова, крайне дорожившая своими дневниками, «освященными памятью» Распутина, сидя под арестом, очень тревожилась за их судьбу (они хранились будто бы у М. И. Вишняковой) и придумывала разные способы сохранения их для потомства. В предисловии цитируется письмо ее от 18 мая 1917 г. на имя Л. В. Головиной, в котором она излагает план — перед бегством за границу «перевести дневник на французский язык... На тот случай, если оригинал не удастся провезти, то дома останется след. А лучше, чтобы дома остался на французском: если будет обыск и найдут солдаты тетради, то на французском не заинтересуются, а русская возбудит интерес. Подумай, как это сделать».

Оставляя без критики это удивительное соображение о том, что французские рукописи должны были у обыскивавших Вырубову в 1917 году солдат вызвать меньше подозрения, чем русские, проследим за дальнейшим развитием событий. План Вырубовой будто бы был принят и начал приводиться в исполнение.

За перевод дневников на французский язык взялась М. В. Гагаринская. Переводчица, по словам редакции, «французской литературной речью не владела вовсе», французскую грамматику знала прескверно, так что некоторые места ее перевода «можно было разгадать лишь установив условные способы [?] выражаться и изучив ляпсусы, которыми переводчица обильно усеяла текст»; в затруднительных случаях она вводила в свой перевод отдельные слова и даже целые предложения на русском языке. [162]

Но перевод двигался медленно, а Вырубова, боявшаяся за свою жизнь и ждавшая случая перебраться через границу, торопила, поэтому друзьями ее было решено, по словам редакции, «не мудрствуя лукаво, просто снять копии с бумаг Вырубовой, только бы поскорее, со всего, что попадется под руку [?!! А. С.] — там после, можно будет разобраться». Скопировать на русском языке удалось 17 тетрадей; Гагаринская же успела перевести на французский язык 8, — всего таким образом составилось 25 тетрадей, при чем, по словам редакции, это не все — не переведенная и непереписанная часть дневника утрачена. Переписку тетрадей на русском языке производили Л. В. и В. Н. Головины, частью карандашом, частью плохими чернилами 1918—1919 гг. Русский текст дубликата дневника также пестрит разнородными ошибками, недописанными и пропущенными словами. Редакция при печатании дневника стремилась дать текст его в «полной неприкосновенности», с исправлением, конечно, совершенно явных описок и ошибок, которые оговорены в подробных выносках.

Что же представляет собой этот дубликат «Дневника»? Меньшая часть его состоит из дурного французского перевода, большая представляет собой семнадцать тетрадей с совершенно перетасованными записями Вырубовой, так что некоторые тетради начинаются записями 1915 года, а кончаются 1910 годом, т.-е. расположены в обратном порядке. Редакция дает следующее об'яснение этой странной манере копирования; переписчицы не понимали будто-бы значения правильной датировки записей. Но, вместе с тем, они, повидимому, понимали, что исторически ценно, а что нет, потому что спешили, — по словам редакции, «снять в первую очередь копии с наиболее, по их мнению, интересного и важного». Датировка записей у них все-таки есть, но они были до того беспечны по части хронологии, что там, где, например, должен стоят «1910 год», они ставили «1901», вместо «3» (третий месяц года, март) они ставили совершенно непонятное «13» и т. п. Бедный автор «Дневника», бедная редакция и... бедный читатель!

«Ничего не оставалось, — говорят т.т. Брошниовская и Давыдов, — как совершенно пренебречь сумбурной и явно ошибочной датировкой переписчиц; это предлагается и читателю [разрядка моя. А. С], так как, для достижения максимальной неприкосновенности текста, признано целесообразным над водворенными, поскольку это было возможно, на свое место записями все же оставить даты в том виде, в каком они представлены в дубликате «Дневника». Разбивку дневника по годам редакция могла произвести лишь с 1914 г.

Видела ли Вырубова хоть одну тетрадку дубликата, неизвестно, но, как и полагается ученице Распутина, она обладала даром предчувствия: оригинал ее записей погиб. К сожалению, редакция не сообщает, когда именно, но указывает, при каких обстоятельствах. 6 ноября 1919 г. Л. В. Головина писала М. В. Гагаринской: «Случилось большое несчастие: когда Настя³⁾ несла записки, ей показались милиционеры, думали, несет молоко. Она испугалась и бросила в прорубь».

Так погиб подлинник «Дневника». Но у старого лакея Вырубовой — Берчика остался дубликат, об изготовлении которого так заботились и сама Вырубова и ее верные друзья — Гагаринская и Головины. Каким образом дубликат попал, в руки Берчика, а от него в «Минувшие Дни», редакция не об'ясняет. Она указывает только, что Вырубова при бегстве своем за границу в 1920 году не смогла взять его с собой. Таким образом, ее проект переправы дневника 'за границу не удался.

Но, все-таки, как мы видим, записи ее не погибли — чуть, было, не затерявшийся «ключ к уразумению многих сторон отошедшей эпохи» попал в руки редакции «Мин. Дней».

Такова история злоключений «Дневника А. А. Вырубовой».

К сожалению, редакция не указывает, включила ли она в опубликованный ею текст «Дневника» содержание тетрадки, которая была пред'явлена Вырубовой при допросе ее 6 мая 1917 г. в Чрезвычайной Следственной Комиссии, или этой тетради в распоряжении редакции нет? В фонде Чрезвычайной Следственной Комиссии, хранящемся в Центрархиве, нам этой тетрадки обнаружить не удалось. Между тем вопрос именно об этой тетрадке записей Вырубовой имеет, по нашему мнению, кардинальное значение, потому что с этой тетрадкой не только связана интересующая нас задача раскрытия тайны подлинности или фальсификации напечатанного «Дневника Вырубовой», но ею же разрешается вопрос: вела ли, вообще, какой-либо дневник Вырубова?

Обратимся к игнорировавшейся до сих пор всеми рецензентами стенографической записи допроса Вырубовой Чрезвычайной Следственной Комиссией 6 мая [163] 1917 г.⁴⁾ На этом допросе Вырубовой, действительно, была пред'явлена какая-то «Тетрадка № 1», содержание которой однако не вызывает сомнений, на основании отчасти оглашенных председателем Комиссии извлечений из нее, отчасти застенографированных заявлений самой Вырубовой.

Тетрадь начиналась записью молитвы Распутина: «Господь сам выбрал и нас выбрал из глубины греховной в чертог твой вечный живота». После замечаний об этой распутинской абракадабре, благоговейно записанной Вырубовой, председатель заметил: «Тетрадка полна разных записок на какие-то мистические темы». — Вырубова: «Да, я всегда массу записывала». — Председатель: «Так я вас спрашиваю, играло ли в вашей жизни роль это религиозное мистическое начало?». — Вырубова: «Да, я всегда искала; массу записывала из книг; из того, что он говорил, очень много записывала». — Председатель: «Разве это не свидетельствует о том, что вы интересовались им исключительно?». — Вырубова: «Им — нет; всеми, кто говорил что-нибудь». — Председатель: «В вашей тетрадке есть записи только о нем, а ведь вы встречали, наверно, не одного Григория Распутина? Почему нет других?». — Вырубова: «Да, конечно, я многих встречала, но у [о? А. С.] других есть сочинения, книги разных авторов; он же не писал, а говорил, его записывали потому, что он был неграмотный».

Затем председатель огласил еще одну запись телеграммы Распутина и, после заявления Вырубовой, что это — очень старая запись, спросил: «А новее у вас ничего нет?» — Вырубова: «Нет». — Председатель: «Вы все сожгли? Почему вы сожгли целый ряд документов?» — Вырубова ответила, что почти ничего не сожгла, кроме нескольких писем б. императрицы, и что в ее «домике» должны были сохраниться другие письма. В дальнейшем продолжалось оглашение из тетради ряда других телеграмм Распутина, при чем на вопрос председателя, к какому году относится данная тетрадка, Вырубова ответила: «Вероятно, к 1907-му или 1908-му; я потом ничего не писала никогда».⁵⁾ Отметим еще одну подробность из показаний Вырубовой, бросающую свет на содержание «Тетрада № 1». На вопрос председателя, в чем заключалась проповедь Распутина, Вырубова ответила: «Это бывало довольно интересно. Я даже записывала. Я не знаю... Об'яснял св. писание». Читатели «Дневника А. А. Вырубовой», вероятно не припомнят из него ни одной записи об экзегетических упражнениях Распутина.

Вся первая часть допроса Вырубовой, как это видно из стенограммы, тесно связана с содержанием этой тетради, т.-е. с выяснением обстоятельств, при которых посылались переписанные в нее телеграммы Распутина. Дальнейший допрос шел по поводу черновика письма Бадмаева на имя Вырубовой и ряда других документов, при чем, когда председатель предложил Вырубовой припомнить обстоятельства встречи ее с Добровольским, предшествовавшей назначению последнего министром юстиции, Вырубова ответила: «Я вам говорю, я столько народу видала и принимала, что не могу помнить. Может быть, было. Если бы мог кто-нибудь дневник за меня вести, я была бы рада».⁶⁾

Представляется в высшей степени странным игнорирование редакторами «Дневника» этих показаний Вырубовой в Чрезвычайной Следственной Комиссии, свидетельствующих о том, что дневника, в принятом значении этого слова, она не вела. Можно, конечно, при желании не верить этим ее показаниям о неимении у нее дневников, но, во-первых, хотя Вырубова много лгала на допросе 6 мая, нет как будто убедительных оснований утверждать, что она лгала и о дневниках, поскольку одна тетрадь «дневника» уже была в руках допрашивавших; во-вторых, следовало же проанализировать характер тетрадки, фигурировавшей на допросе, со стороны ее содержания. Ведь наличием этой тетрадки (аналогичной, повидимому, — заметим здесь, между прочим, тем тетрадям последней царицы,⁷⁾ в которые Александра Федоровна тоже записывала изречения Распутина, но которые не являются ее дневником) доказывается по аналогии, что те тетради, о спасении которых Вырубова пишет в записке Вишняковой, представляют собой оригинал «Дневника». Откуда это следует? Скорее можно предположить, что тетради, хранившиеся у Вишняковой, тоже представляли собой лишь записи изречений и телеграмм Распутина, но не подлинные записи в том виде, как они представлены на страницах «Минувших Дней». Отметим еще одно очень важное, с нашей точки зрения, обстоятельство: в «Тетради № 1» совершенно отсутствовали датировки записей (иначе председателя не затруднили бы вопросы хронологии), между тем «Дневник А. А. Вырубовой» дан, хоть и в сумбурном, но хронологическом плане, с пометами дней, чисел и годов. [164]

Редакция заставляет самое Вырубову через 12 дней после допроса назвать «дневником» эту самую «Тетрадь № 1» с копиями телеграмм и записей «молитв» Распутина. Редакция цитирует письмо Вырубовой на имя Л. В. Головиной от 18 мая 1917 г., в котором имеются следующие строки: «Ценности в худшем случае могут отобрать, — так и бог с ними... Я на это смотрю без страха. Гораздо больше меня занимает вопрос о моих дневниках. Это прямо сводит меня с ума». Изложив далее план перевода «дневников» на французский язык, Вырубова продолжает: «Я уже думала это сделать сама, да у себя боюсь держать. После того, как у меня взяли одну тетрадь, я даже думать боюсь держать их у себя».

Если даже допустить подлинность цитируемого письма Вырубовой (усомниться в чем мы имеем право, поскольку неизвестны ни место хранения письма, ни условия проверки принадлежности его Вырубовой), то, при сопоставлении его с названной выше стенограммой, сам собой напрашивается вывод, что «дневники» в толковании Вырубовой и редакции «Мин. Дней» — совершенно разные вещи. Содержание посвященной Распутину «Тетради № 1», именуемой самой Вырубовой, по уверению редакции, «дневником», совершенно отлично от содержания напечатанного «Дневника», в котором повествуется о множестве фактов почти исключительно из области политической жизни России и зарегистрированы дела и речи массы людей, вращавшихся в окружении последних Романовых.

Таким образом самое беглое исследование генезиса изучаемого «исторического источника» ставит под решительное сомнение авторство Вырубовой. Нет, думается, никаких и психологических оснований для возможности приписывать ее перу «Дневник» «Минувших Дней». Интеллектуально-моральный облик этой политической сводни, игравшей роль рупора Распутина, и ее положение временами презираемой, но все же любимой за собачью преданность фаворитки при дворе последнего царя достаточно ярко отражены в опубликованных трех томах «Переписки Николая и Александры Романовых». Однако для суждения о ней имеется и автобиографический материал в виде книги «Страницы из моей жизни», изданной Вырубовой в Париже в 1923 года, т.-е. через три года после бегства ее из РСФСР. В этой книге⁸⁾ Вырубова показала себя весьма лукавым мемуаристом, давшим беззастенчиво лживое освещение своего участия и роли Николая и Александры Романовых, а также Распутина и др. в событиях эпохи падения царского режима. Вся эта книга представляет собой попытки преимущественно реабилитации «возлюбленной императрицы» Александры Федоровны и, конечно, самореабилитации; о Распутине в ней упоминается, как о второстепенном персонаже, чуждом политики, и т. п. Книга проникнута верноподданническим сервилизмом и тирадами, свидетельствующими о крайней ограниченности и невежестве автора в области политических вопросов. Да и трудно, казалось бы, ждать от нее иных чувств и иных воззрений!

Редакция «Дневника» совершенно правильно аттестует «Страницы из моей жизни», как произведение «наивное, беспомощное и явно неправдивое»... как «автоапологию, шитую белыми нитками», «попытку с негодными средствами». К такой характеристике зарубежных воспоминаний Вырубовой нельзя не присоединиться.

Но редакция «Дневника», кратко упомянув, что написание Вырубовой «официальных мемуаров» имело целью реабилитироваться в глазах «всех этих генералов и великих князей», оказавшихся в эмиграции за рубежом, обошла полным молчанием такой естественно возникающий вопрос: как могла Вырубова сочетать в себе такую противоположность качеств, идей, взглядов, отношения к событиям и людям, какие обнаруживаются при сравнении «Страниц из моей жизни» с «Дневником»? Ведь это два совершенно разных лица по своему мироощущению, по отношению к тем событиям и лицам, которые они описывают. Редакция вместо постановки этой проблемы разражается пышной тирадой о громадном значении «Дневника», как «первоклассного источника, ключа к уразумению многих сторон отошедшей эпохи», дающего массу нового, разрешающего ряд сомнительных и спорных гипотез и т. п. В заключение же редакция предлагает читателю согласиться с нею и Вырубовой, что «окончательная гибель ее записок была бы весьма горестна».

Нам думается, однако, что радоваться совершенно нечему. Автор настоящей заметки не в состоянии преодолеть в себе недоверия к подлинности «Дневника», недоверия, возникшего у него тотчас по прочтении предисловия Брошниовской и Давыдова и еще усилившегося при изучении самого текста «Дневника». В самом деле, публикация документа столь сенсационного характера, как «Дневник А. А. Вырубовой», обязывала редакцию снабдить текст его таким контрольным аппаратом, который дал бы возможность проверки его подлинности. Редакция в конце своего предисловия высказывает мнение, что «читатель, повидимому, уже составил себе представление о том, что такое погибший оригинал записок Вырубовой и как выглядит их уцелевший дубликат». Это звучит почти издевательством: по предисловию совершенно невозможно составить [165] настоящего представления ни о виде вырубовского оригинала, ни даже о виде его дубликата. Редакция дала факсимиле таинственной записочки Вырубовой о принятии мер к спасению ее «дневников», но не потрудилась снабдить свою публикацию более необходимый снимком двух-трех страниц из тетрадей, содержащих текст дубликата. В контрольный аппарат к тексту должны были войти самые подробные сведения — о внешнем виде дневников, обстоятельствах и месте хранения их до поступления в распоряжение редакции «Мин. Дней», о нынешнем их местонахождении и т. д., и т. п. Почему не произведен анализ бумаги и чернил спорных тетрадей, а также графологическая экспертиза их текста? Установлена ли действительная принадлежность почерков дубликата Головиным и Гагаринской? Если установлена, то чем доказано, что Головины и Гагаринская копировали именно вырубовские записки, а не их подделку?

Все это — далеко не праздные вопросы: нельзя же игнорировать элементарные требования современной науки издания исторических документов, которые отнюдь не могут быть заменены, как это сделано в «Мин. Днях», пространными расшифровками имен и ссылками на литературу, употреблением прямых скобочек, курсивных шрифтов для русских слов оригинала в тексте перевода, сносок по поводу «неразобранных мест» и т. п. приемов, которые, по существу, могут оказаться ни чем иным, как очковтирательством. Раз возникшее подозрение в подделке невольно распространяется и на другие стороны публикации: сумбурный порядок записей, который кажется умышленным, — перевирание дат, сделанное, может быть, с целью затруднить возможность хронологической проверки записей, и т. п.

К высказанным здесь сомнениям археографического порядка присоединяется ряд иных.

При чтении «Дневника» невозможно отделаться от впечатления, что это — литературное произведение: так искусственен его стиль, так ясна в его раз'ятом, будто-бы, переписчицами целом обдуманность композиции. Не всякому дано «чувство документа», присущее обычно специалисту-архивисту и историку, и аргументировать им позволительно не всегда, но от чувства фальсификации документа трудно отделаться в данном случае: «Дневник» производит такое же впечатление, как, — скажем, — например, «Камнем одетые» Ольги Форш, вещь, тоже написанная в форме исторического мемуара, но это, явно, «мемуар» — на тезис, отталкивающе на историка действующий своей ненатуральностью, неудачной подделкой под старомодный стиль и психологию современника «Таинственного узника» Алексеевского равелина Бейдемана-Русанина. Ни в каком подлинном дневнике (если он не подгонялся для печати) не встретишь такой, я бы сказал, тональности изложения, в какой подан «Дневник». На тоне и форме его записей как-то не отразились чувства, переживания, спешка текущего дня; в нем, напротив, как-будто все отделано для печати: однообразные отрывистые фразы, с часто опускаемым подлежащим, постоянное пользование диалогической формой, неразличимость русского текста и перевода с французского. «Дневник» нестерпимо дидактичен; беллетристичность — притом невысокого вкуса — его основной прием. Вот пример: Вырубова сидит с «мамой» (царицей), вдруг входит бывшая няня последней.

«Она была очень бледна, говорила шопотом и шаталась:

— Я только что, — сказала она, — только что видела что-то ужасное про тебя и про цариньку (так она зовет папу [т.-е. царя. А. С.]).

— А что же? спросила мама. Она была очень испугана.

— Гроза, — говорит она, — гроза... Слышите — ломает деревья... вырывает с корнем... Птенцы из гнезд падают...

Действительно, в парке гремела гроза, но мы этого раньше не заметили [?!]. Мы испугались. Она говорит:

— Нева из берегов выйдет... Зальет красной волной... Страшно будет! Шатается, шатается трон...

Мама вся дрожит.

— Как, — говорит, — опять война?

— Нет... Нет... у тебя в доме крозь!..

Мама в отчаянии вцепилась в меня.

— Что делать?.. Что? Что?..

— Бойся, — говорит она, — седого ближнего и чужого гордого... Сломи их — или они тебя сломят!..

Мама полагает, что «седой ближний» это Николай Николаевич, а «гордый» — Витте».

Убейте меня, читатель, но никогда я не поверю, что эта бутафорская сцена списана с натуры, а — не «художественная» выдумка. В этой сцене, вместе с тем, валицо неизбежный дидактический момент — определенная политическая тенденция (борьба царицы за власть с Николаем Николаевичем), ибо и весь «Дневник» — литературно-политическое произведение. [166]

Далее, несмотря на уверения редакции, что «Дневник» воспроизводится в том самом сумбурно-хронологическом расположении записей, в каком он вышел из рук. «переписчиц», в нем явно чувствуется архитектонический замысел, и характерно, что и начинается-то он, — под опровергаемой, правда, редакцией датой, — витиеватым из'яснением автора о причине, заставившей его взяться за ведение «Дневника».

«Мне кажется, — так начинается «Дневник», — я несу на плечах кувшин с очень крепким вином. Кто его попробует, опьянеет. Я боюсь его опрокинуть. Дорога каждая капля. Это все то, что я в себя впитала: слова, раз'яснения папы и мамы⁹⁾ и всех тех, кто плюет на них из-за меня.

Я должна пролить это вино. Записать все то, что меня волнует. Когда понадобится узнать жизнь наших правителей, ключ к этому можно будет найти в моей тетради. (Разрядка моя. А. С.).

Папа¹⁰⁾ упрекает меня в тщеславии, в том, что я бросаю семью, что не рассказываю ему того, что вижу. Но как рассказать?» и т. д.¹¹⁾

Так начинается поставленная редакцией первой тетрадь «Дневника».

Отметим для себя здесь следующее: «Тетрадь № 1», оглашенная при допросе Вырубовой 6 мая 1917 г., тоже была, повидимому, первой тетрадью записей Вырубовой, но текста приведенной выше цитаты, надо полагать, в ней не было, так как, вероятно, председатель огласил бы ее.

Отметим также попутно еще одну особенность в словообороте «Дневника»: Вырубова употребила несколько раз одно словечко, которое, думается, приобрело «право гражданства» лишь в наше время, притом преимущественно в партийных организациях, это — «снять», в смысле «отставить», «уволить в отставку», (пожалуй, даже с нюансом в старорежимном стиле: «по третьему пункту»). Так, она пишет о б. главном военно-санитарном инспекторе Евдокимове: «Евдокимов был снят вопреки желанию мамы» («М. Д.», янв., 97); о Сухомлинове: «Когда сняли Сухомлинова, подняли вопрос о предании его суду» («М. Д.», февр., 113); «Папа считает Сухомлинова предателем. Он снят» («М. Д.», янв., 101); «Самарин снят» («М. Д.», IV, стр. 89); «Весь политический интерес обеда (у гр. В.) заключался в том, что побудило папу снять в. к. Николая Николаевича» («М. Д.», янв., 106). И еще одно словечко звучит как будто по-современному, это — «проработка»: в. к. Александр Михайлович жаловался маме на то, что, по его мнению, «[план] полевого [пополнения] войск, принятый в эту кампанию, требует большой проработки» («М. Д.», янв., 81) — не «разработки», как тогда, помнится, обыкновенно говорили.

Итак, перед нами, по уверению редакции, «ключ» к «жизни правителей», одиннадцать лет назад сметенных революцией в мусорный ящик прошлого. Но, по нашему мнению, «ключ» этот изготовлен человеком, лишенным дара художественного мастерства и исторического чутья, ибо Вырубова — как автор «Дневника», и «историческая» Вырубова — совершенно разные лица. Перед нами литературно искаженный образ, лишенный черт исторического правдоподобия.

«Вчера мне сообщили, — записала Вырубова в 1910 [?] году, — что меня не только не любят, но даже ненавидят за то, что я ничего не понимаю в политике... Врете вы — я занимаюсь политикой. — Я этого не хотела, но меня в нее втянули. И, пожалуй, вы теперь попляшете!..».¹²⁾ «Вы подумайте!» воскликнет, вероятно, в изумлении, — подобно известному чеховскому герою, — не один читатель «Дневника», дойдя до этого темпераментного признания. Политическая осведомленность Вырубовой, по мнению составителя «Дневника», питалась из сокровеннейших источников, как это видно из следующей цитаты: «Извольский»¹³⁾ ведет определенную линию — он хочет проложить через мои уши путь к маминому письменному столу. О, лисица! Не понимаешь того, что проложить-то я его проложу, но прибавлю кое-что и от себя».¹⁴⁾ Стиль один чего стоит! Приведем еще цитату: «Спрашивает меня Сана: «О чем ты все пишешь — о государственном или о своем? На этот вопрос я не могла ответить по совести. Сказала, что обо всем... Ведь уже более девяти лет, как все мое, мое личное, стало государственным... Я даже не знаю, нужно это кому или не нужно... Всякий будет в них искать не мое, а государственное. Не про меня, а про царей. Может, и не нужно. Потому, что у них не научишься царствовать. Они не годятся в учителя».¹⁵⁾ Вырубова в «Дневнике» [167] изображается в некотором роде жертвой среды, в которой ей приходится жить и действовать: «Измена — взятки, взятки — измена! И для чего-то судьбе нужно было поставить меня над этой ямой сторожем. Я точно стою и вдыхаю этот смрад, эту погань!»¹⁶⁾ В 1917 г. она записывает: «Вся эта компания насильно мне навязала честолюбие и денежные интересы».¹⁷⁾

Приведем, в заключение, самое яркое из ее автобиографических признаний: «Утром мама (царица А. Ф.) сказала: «Фактически в России царствует трое лиц: старец Распутин, ты и я». — «А папа (царь)?» — опросила я. — «Папа страдает за нас троих. И несет бремя, которое мы на него возлагаем».¹⁸⁾ По поводу этой записи отметим, прежде всего, что царица никогда не называла старца «Распутиным» (см. ее скорбно-негодующее сообщение о том, что Н. П. Саблин в одном разговоре с ней называл старца Распутиным, а не Григорием, в IV томе (стр. 31) «Переписки Николая и Александры Романовых»). Во-вторых, думается, что расписаться в том, что она — один из членов троицы, управлявшей Россией при Николае, которому была предоставлена лишь мизерная и загадочная роль «страдать за нас троих», у подлинной Вырубовой, — этой, повидимому, далеко не умной женщины, — недостало бы все же глупости и — смелости.

Как эта цитата, так и все предыдущие вскрывают, во-первых, основные черты образа Вырубовой, как он дан в «Дневнике», во-вторых, — лейтмотив всего этого произведения. Со страниц «Дневника» на нас глядит не только своего рода придворный историограф, променявший шифр фрейлины на дидактическое перо обличителя придворных нравов, но, главным образом, один из членов земной троицы, правивший совместно с Распутиным и почти полоумной царицей российской империей. Диапазон ее политических интересов невероятно огромен, и так же огромно ее политическое влияние. Она не просто информирована, по должности наперсницы царицы, о закулисных тайнах высшей политики, ее руки сплетаются с руками Александры Романовой и Распутина на кормиле государственного управления. Она заражена истерическим страхом царицы перед грядущей революцией, несущей гибель династии и монархического принципа, и ненавидит войну, которая, по ее мнению, кончится гибелью режима. Она обладает даром предвидения событий и высоким моральным чувством, заставляющим ее крайне низко расценивать представителей бюрократических верхов и аристократии, возглавлявших русское общество накануне революции. У нее есть политическая программа, свой рецепт спасения России, своя мессианская задача: чтобы предупредить революцию, надо скорее кончить войну, не останавливаясь перед заключением сепаратного мира. «Мы убрали Поливанова, потому что при нем все предпринятое нами для ближайшего конца войны совершенно не проводится», — пишет она в 1916 г. «Мы поставили на место Горемыкина, — признается она, — эту проклятую рухлядь Штюрмера. На него я и старец возлагали столько надежд. Он был нужен нам не как правитель, который что-то выдумает, сотворит. Он был нужен нам, как проводник наших планов. Он должен перед мамой раскрывать всю картину надвигающихся бедствий, и в то же время вести ее по пути мира с немцами» («М. Д.», № 4, стр. 98).

Политика у автора «Дневника» на первом плане всегда и везде, отсюда пренебрежение к быту, ко всему личному, домашнему, которые, как это ни странно, очень мало отражены в «Дневнике».

Чувство неправдоподобия образа «огосударствленного» автора «Дневника», как он рисуется из приведенных цитат, не покидает читателя при изучении и всех других его высказываний.

Политический (исключительно) характер «Дневника» раскрывается с исчерпывающей полнотой при обозрении того «государственного», что записано на его страницах. Но, к нашему удивлению, анализ тематики «Дневника» в об'еме всех четырех напечатанных частей его далеко не подтверждает заявления редакции, что читатель из этой публикации «впервые узнает о многих примечательных фактах». Круг сюжетов ежедневных записей «Дневника» определяется, по нашему мнению, запасом 1) имеющихся в печати данных (Витте, «Переписка Романовых», Родзянко, Палеолог, Труфанов, работы Семенникова и др.) и 2) сохранившихся до наших дней в некоторых кругах общества устных слухов и сплетен о жизни двора Романовых.

Центральными фигурами «Дневника» являются Александра Федоровна, Николай Романов, Распутин (троица, правившая Россией накануне падения царского режима); затем идут в. к. Николай Николаевич, Мария и Елизавета Федоровны, ряд последних министров, некоторые великие князья, группа прославленных авантюристов — Андронников, Рубинштейн, Илиодор, Бадмаев и мн. др. Дела, речи и планы всех этих вершителей судеб России весьма подробно живописуются в «Дневнике». [168] Однако, странное впечатление производит то обстоятельство, что автор, так хорошо будто бы знающий описываемую им среду, заставляет царицу называть свою сестру Елизавету Федоровну «Лизой», а не «Эллой»; вел. князя Павла Александровича «Павликом», а не «Павлом» и вел. князя Дмитрия Павловича «Митей», а не «Дмитрием», т.-е. так, как они, сколько можно судить по опубликованным и неопубликованным письмам и дневникам Романовых, никогда не именовались в романовском «семействе», где «Дмитрия» (Дмитрия Павловича) никогда не путали с «Митей» (Дмитрием Константиновичем) и т. п.

Подробный разбор тематики «Дневника» занял бы слишком много места. Для наших целей достаточно рассмотреть, что дает «Дневник» о главнейших из выше перечисленных персонажей.

Начинается «Дневник» сном Александры Федоровны, виденным ею накануне от'езда из Дармштадта в Россию для венчания с Николаем Романовым, при чем Вырубова вкладывает в уста б. царицы такое признание: «Я не любила Ники. Я его боялась. Бывали минуты, когда я его ненавидела. Но за несколько дней до свидания я почувствовала к нему такую жалость, такую теплоту... Он — моя судьба. Это от бога... его надо любить...». «Папу я вначале только переносила. А потом пришла нежность».¹⁹⁾ Сотни хранящихся в Центрархиве, но еще не опубликованных писем Александры Федоровны и Николая Романова решительно опровергают выписанную нами тираду, свидетельствуя о рано зародившейся и все росшей взаимной любви последних царя и царицы, давших еще в 1885 г. клятву принадлежать друг другу.

Здесь мы имеем дело с легендой того же порядка, что и легенда об антипатии Александра III к своей будущей невестке. Сон о карете (с царем в кучерском костюме), которую понесли лошади, и о спасении царицы дамой с палкой понадобился автору «Дневника», очевидно, для того, чтобы дать не реальное, а мистическое (в стиле описываемой среды) об'яснение приближения Вырубовой ко двору: она стала фавориткой с того момента, как царица увидела ее на прогулке с палкой и в черном шарфе, делавшем ее похожей на виденную во сне даму. С этого дня на долю Вырубовой выпала совершенно своеобразная миссия быть наперсницей женщины, которая будто бы «при первом причастии дала клятву спасти Россию» (от чего?!). Царица помешана на мысли «спасти трон»; она — «человек довольно злой, вернее — жестокий», «не верит никому, даже папе».

Оказывается, Витте и «Гневная» (т.-е. Мария Федоровна) сделали ее злой и мстительной. Перед нами опять_: — отзвук «бродячего мотива» об антагонизме старой и молодой царицы, при чем это — не бытовая свара свекрови и невестки, а политическая борьба, так как старая царица, находясь под влиянием своего любовника, Шервашидзе, «толкает папу на конституцию». Достаточно однако хотя бы бегло перелистать недавно опубликованную в «Красном Архиве» переписку Николая Романова с матерью за 1905 — 1906 г.г.,²⁰⁾ чтобы усомниться в конституционалистских настроениях вдовы Александра III, верившей, что не конституция, а репрессии да бог могут вывести из «хаоса революции» Россию, находившуюся в «когтях злого духа».

Названная переписка, безусловно, опровергает и остроту взаимоотношений Николая Романова с матерью. Между тем в «Дневнике» мы читаем: «Гневная делает все, чтобы убрать папу с дороги. Прежде всего, ее влияние на папу сказалось в том, что он приблизил к себе великих князей. А она знала, что они могут явиться серьезной опасностью.²¹⁾ Но ведь именно отрыв Николая II от других Романовых общеизвестный факт, особенно ярко выявившийся в последние годы его царствования. Что же касается замыслов старухи-царицы о свержении Николая с престола, то это такой «примечательный факт», верить которому мы предоставляем редакции «Мин. Дней».

Ненависть же Александры Федоровны к Витте об'ясняется в «Дневнике», во-первых, его отзывом о Дармштадте, «как о гнезде нищих и шарлатанов», и, во-вторых, тем, что он будто бы внушил принцу Уэльскому сказанную последний ей за интимным завтраком не особенно приятную фразу: «Как профиль твоего мужа похож на императора Павла I».²²⁾ Редкция делает в данном месте сноску с указанием, что об этом же эпизоде рассказывает и Витте.²³⁾ Но, справившись, узнаем, что Витте сам об этом завтраке и найденном принцем Уэльским сходстве Николая с Павлом узнал впоследствии от приближенного принца, при чем ничего о своих разговорах с принцем не сообщает. Здесь налицо явная передержка и автора и редакции «Дневника». Что же касается отзыва Витте о Дармштадте, [169] дошедшего, будто-бы, до Николая, который «вследствие этого был к царице так холоден первое время», то здесь необходимо указать, что дневник Николая за период первых месяцев женитьбы его говорит как раз об обратном.

На записях о видениях «Агинушки» (няни царицы), «голубиной воде» и т. п. вещах, недоступных нашей проверке, да и не представляющих исторической ценности, мы, конечно, останавливаться не будем. Обратимся к записям более исторического свойства. Вырубова записывает: «Папа искренне думает, что это он усмирил революцию. Нет, это сделала мама. Ее оскорбленное чувство. Ее боязнь потерять трон».²⁴⁾ Далее идут записи о нелюбви народной к царице и о романе царицы с Орловым, в которого была влюблена будто бы также и Вырубова. В свое время в обществе ходило много слухов о нежных отношениях Александры Федоровны с прибалтийским усмирителем, при чем появление на свет наследника престола некоторыми лицами связывалось с этим романом. Но в рассказах «Дневника» об этом романе мало правдоподобия. Царица говорит Вырубовой: «Я любила беседовать с ним и петь ему... Он не любил говорить со мной о политике, п. ч. моя судьба казалась ему страшной». И здесь политика! Царица боялась взять Орлова в любовники потому, что, если бы у нее «был ребенок от другого, то он был бы сильнее, чем дети царя, и от этого всем было бы плохо».²⁵⁾ Оказывается, далее, что, узнав о подписании Николаем манифеста 17 октября 1905 г., Александра Федоровна «решила отомстить стране за то, что она силой вырвала у него конституцию.

— Я заставлю ее проклясть этот день... и смыть это пятно кровью.

Мама сама повела контр-атаку против либералов».²⁶⁾

Вместе с тем ей же приписывается фраза: «Если б я не была царицей, то была бы с теми, кто против царей».²⁷⁾

Но не довольно ли цитат? Интерпретация образа Александры Федоровны в «Дневнике» совершенно ясна из вышеизложенного. На дальнейших страницах проходят юродивые, m-r Филипп (увы, об этом загадочном человеке даже Вырубова не смогла ничего нам поведать нового!), Паша Дивеевская, известный эпизод с ложной беременностью царицы, посещение Сарова, смерть Орлова, появление «старца» Распутина, которого царица будто-бы видела во сне за несколько лег до появления его в Петербурге, случаи исцелений им наследника и т. д., и т. д.

Но обо всех этих лицах и событиях мы не узнаем ничего нового, кроме беллетристических подробностей, не поддающихся, конечно, проверке. Примитивно-художественный пересказ мемуарного материала — с уклоном в мистику и трагедийность под знаком политики — так, в сущности, можно было бы определить и все содержание «Дневника А. А. Вырубовой». К концу «Дневника» царица, боявшаяся ареста и заточения, проходит почти безумной фигурой, какою она, повидимому, и была в действительности, только, вероятно, менее словоохотливой, чем это описывает мнимая Вырубова, которая с восторгом восклицает: «Теперь она выросла, она — правитель, она — царь. Она горит огнем. И, кто знает, б. м., она нас всех спасет».²⁸⁾ Но сама царица «ни одного шагу не делает без указания старца, так как ему свыше указан путь, по которому Россия придет к миру, к славе» и т. д.²⁹⁾

В сущности, Распутин и является главным героем «Дневника». Но характерно, что в «Дневнике» нет подробностей первого появления его при дворе, а Вырубова, казалось бы, должна была их знать (в литературе, как известно, об этом ничего достоверного нет). И еще характерно, что в «Дневнике» всего двенадцать телеграмм Распутина и одно письмо его, — повидимому, в пересказе, — о необходимости разгона Госуд. Думы.³⁰⁾ Таким образом, ясно, что дневник «Мин. Дней» не имеет ничего общего с тетрадкой, фигурировавшей на допросе Вырубовой. Это — произведение совсем особого рода.

Один перечень «деяний» Распутина, описываемых в «Дневнике», занял бы много места, но мы будем кратки. Здесь описаны: появление Распутина в петербургском обществе и роль в этом деле в. к. Николая Николаевича, вел. княжен-черногорок и еп. Феофана, связь Распутина с няней наследника М. И. Вишняковой, попытки еп. Феофана разоблачить Р., роль Р. в попытках реализации прожектерских махинаций проф. Мигулина, Г. Сазонова и др., борьба Гермогена и Илиодора с Р., радения, поездка Г. Сазонова и Мигулина с Р. к Витте, поездки Р. в Саров и Иерусалим, отзыв Николая о Р. в беседе с Илиодором, роль Р. в назначении Саблера обер-прокурором синода и в назначениях разных министров, запросы [170] о старце в Думе, отношение Р. к войне, знакомство Р. с французским послом Палеологом, роль Р. в отставке Николая Николаевича и принятии Николаем. II на себя верх. командования, гипнотическая сила Р., кампания вел. кн. Елизаветы Федоровны против Р., знаменитый кутеж Р. в Москве во время войны, неприязненное отношение Р. к Госуд. Думе, кампания Илиодора против Р., отношение общества к распутиниаде, бахвальство Р. в поезде о своем могуществе и т. д. и т. п. Все это, как видит читатель, тематически совпадает с тем, что многократно уже освещалось в мемуарах и документальных публикациях пореволюционного периода. Редакция, с своей стороны, снабдила соответствующие страницы «Дневника» многочисленными ссылками на литературные источники, подтверждающие правильность записей Вырубовой («Святой чорт» Илиодора Труфанова, «Падение царского режима», «Переписка Николая и Александры Романовых», «Воспоминания» Витте, «Крушение империи» Родзянко) «Царская Россия» Палеолога, «Красный Архив», публикации В. П. Семенникова, «За кулисами царизма» (Архив Бадмаева), «Николай II и великие князья» и др.).

Необходимо отметить, однако, что этот историко-биографический комментарий «Дневника», как в отношении записей о Распутине, так и в отношении, главным образом, других сюжетов, производит двусмысленное впечатление. Читателю трудно отделаться от мысли, что сюжет и об'ем комментируемого текста находятся в прямой зависимости от наличия вспомогательного мемуарно-документального материала.

В самом деле, в поле зрения автора «Дневника» попали даже такие, казалось бы, «специальные» вещи, как Комиссаровское бюро для наблюдения за иностранными посольствами и военными агентами (См. «Падение царского режима», т. III); подробное изложение письма вел. кн. Милицы Николаевны Николаю II о территориальных вожделениях Черногории (напечатано у Семенникова); попытка Путилова получить 36-миллионную субсидию для Путиловского завода («Крушение империи» Родзянко); история изобретателя горючей жидкости Братолюбова (Родзянко); борьба Татищева с мин. фин. Барком и критика системы последнего по реализации займов («Падение царского режима», IV), история провокаторши Шорниковой и др. В изложении этих тем соблюдена фактическая достоверность, но самое изложение и детали «художественны».

Зависимость сюжетов от имеющихся в печати публикаций особенно заметна в последней части «Дневника» — «1916 год», которая по содержанию своему крайне совпадает с V томом «Переписки Николая и Александры Романовых». Недаром комментаторы в таком изобилии снабдили эту часть «Дневника» подстрочными ссылками на «Переписку»: сюжетика у них на-редкость общая, за немногими исключениями, которые, в свою очередь, имеют свои печатные источники. Так, напр., рассказ о запрещении вел. кн. Сергеем Михайловичем выделки ручных гранат, и орудий для разрушения проволочных заграждений можно найти в «Крушении империи» Родзянко, разговор наследника с свящ. Васильевым о Распутине — в показаниях Белецкого («Падение царского режима») и т. д. и т. д. Разница только в том, что эти известные факты изображаются от имени Вырубовой, в иной повествовательной форме.

Возвращаясь вновь к Распутину, приходится сказать, что образ этого проходимца, нося все черты иконописного лика («для меня, для мамы и для нас всех он не только пророк, а наш спаситель. Наш бог. Мы идем за ним смело»), предстает перед нами, кроме того, в неправдоподобном одеянии мужицкого идеолога, врага аристократии: «Старец ненавидит аристократию — дворянство: «Продажные шкуры!» — так он их величает». Он признается: «Кабы не такой я был охочий до баб, то быть бы мне Пугачевым. Ох, и делов бы наделал!.. Ты мне о Пугачеве почитай».³¹⁾ Этой же мужицкой ненавистью к аристократии, как это ни странно, пропитаны и некоторые высказывания самого автора дневника, «б. фрейлины ее величества», А. А. Вырубовой-Танеевой: она называет аристократию «вымирающей, дохлой, протухлой» («М. Д», дек., 45). Неясный до сих пор вопрос об отношении Распутина к заключению Россией сепаратного мира в «Дневнике» разрешается черным по белому: «До тех пор, — говорит Распутин Вырубовой, — пока Сазонов у власти, наша работа кидается собаке под хвост. Он в один час разрушает то, что мы делали неделями.³²⁾ «Нет моего благословения на эту войну, — восклицает он, — она нужна только генералам!» Вообще это deus ex machina, разрешающий эпизодические коллизии, сибирский оракул, предвещающий наступление конца режима и возглавляющей его династии. «Ежели папа во-время не раскидает костер, все вспыхнет, — восклицает он. — Ох, и гореть будет». Он даже пьет потому, что хочет заглушить в себе ужас перед наступающей революцией: «Чувствую — горим! Ох, горим». Для этого он и понадобился, повидимому, автору [171] при составлении «Дневника», в котором он проходит в виде никогда не закрывающей рта фигуры с неизменными словечками «роде: «Молись!», «Вот!» и «Аминь!».

С новой стороны, до сих пор не освещавшейся исследователями и не документированной, именно — со стороны сексуальной, дан в «Дневнике» Николай II. Так, мы находим здесь порнографическую сцену «зловонных ласк» его, которые доводили Вырубову до тошноты,³³⁾ нанесение им царице чуть ли не травматических повреждений в припадке ревности, видим Николая, о котором Витте говорил, что он редко видел так хорошо воспитанного человека, как Николай II, ругающимся «по-русски», увлечение Николая некоей гадалкой «Гриппой», даже убийство им на почве ревности какого-то «Петруши»,³⁴⁾ смех до слез от скабрезного рассказа Вырубовой о подсмотренной ею сцене случки свиней. Опровергать или утверждать что-либо из этих «новых» для нат фактов интимной биографии Николая II — дело, от которого естественная брезгливость подсказывает уклониться, но нельзя не отметить, что сцена случки напоминает аналогичную собачью сцену, зарисованную Николаем для жены в одном из апрельских 1916 г. писем его к жене из ставки, — очевидно, именно этой сценой и навеян данный рассказ «Дневника», — только сделана перестановка места действия и заменены персонажи.

Размер настоящей — и без того затянувшейся, заметки не позволяет остановиться на перечислении и разборе других сюжетов той сложной литературной мозаики, какою является «Дневник». Поэтому мы ограничимся постановкой вопроса: правдоподобно ли, что действительно жил и действовал в описываемой им среде подлинный, а не вымышленный автор, который так именно расценивал людей, как это изображено в его «Дневнике»? В самом деле, Николай, которому в «Переписке Н. и А. Романовых» «Аня» Вырубова постоянно целует руки, на страницах «Дневника», — жалкая, балансирующая между матерью и женой, фигура, сластолюбивый развратник, иногда даже кусающийся, — временами сумасшедший, жестокий. Мария Федоровна — старая интриганка, мечтающая о низложении Николая, который для нее «не сын, а царь, да еще рядом с ненавистной царицей».³⁵⁾ Александра Федоровна проходит в «Дневнике» какой-то сомнамбулой, с первых дней приезда в Россию убежденной в своем провиденциальном назначении всеми возможными средствами спасать трон, династию и страну от гибели.

Автор «Дневника» даже двенадцатилетнего наследника престола Алексея, болезненного и умственно слабого ребенка, заставляет размышлять о политике. Алексей спрашивает Н. П. Саблина: «как он думает: Григорий Ефимович — друг наш или враг? — Николай Павлович стал уверять Маленького [т.-е. Алексея], что, конечно, друг. Он ответил:

— Я тоже так думаю. Только почему все говорят, что он ведет к гибели Россию?».

Даже Алексей будто бы негодовал на общепризнанное слабоволие царя Николая II: «Он очень любит папу, но, как будто, временами, видит его слабость. И это его раздражает» [!!].³⁶⁾

Во всем этом есть какое-то театралъно-каррикатурное правдоподобие, рассчитанное на наивное восприятие, но нет исторической правды.

Для автора «Дневника» Щегловитов — «барбос», Марков II — «клоп поганый», Замысловский — «мерзкое, некрасивое лицо», Пуришкевич — «нахал», кн. Андронников — «побирушка проклятый, портящий воздух своим дыханием», «надоедливый клоп», вел. кн. Сергей Михайлович — «сиятельный мошенник», вел. кн. Николай Михайлович — «исторический сплетник», Штюрмер — «рухлядь проклятая», Сухомлинов — «старый барбос», в. к. Михаил Александрович — «безмозглый», его жена — «подлая торговка», жена Сухомлинова — «проститутка», гр. Шереметева — «мерзкая шлюха» и т. д. и т. д.

Так может расценивать всю эту верноподданническую клику составитель «Дневника», но не подлинная, невыдуманная Вырубова, ибо это было деловое окружение последней, ее соратники в политической борьбе, плоть от плоти которых она была сама. Не верится также и в то чувство тяжести своеобразного подвижничества, которое будто бы давило ее плечи со времени обслуживания ею «царей» в роли не наперсницы, а кого-то, как «Дневник» пытается изобразить, более возвышенного.

Автор настоящей заметки умышленно не сказал до сих пор ни слова о том, что А. А. Вырубова жива по сей день. Вот выдержки из письма, опубликованного ею в белоэмигрантской газете «Возрождение» (№ 996, от 23 февраля 1928 г.): «По слухам, дошедшим до меня, в Советской России появилась в печати книга «Дневник А. А. Вырубовой», якобы найденный у одного нашего старого слуги [172] в Петербурге и переписанный некоею В. Головиной... Я считаю необходимым заявить во всеобщее сведение, что никаких дневников я никогда в жизни не вела и, кроме «Моих воспоминаний», напечатанных уже и известных публике, я ничего более не писала... Считаю своим долгом добавить, что единственный наш старый слуга Берчик умер еще у нас в Петербурге в 1918 г., был нами же похоронен и ничего после себя не оставил». Подпись: «А. Вырубова-Танеева» и дата: «Выборг 10 февраля 1928 года».³⁷⁾

Редакция «Минувших Дней», издав в мае сего года IV выпуск своего «альманаха», игнорировала это письмо Вырубовой, как это было сделано ею и с показаниями Вырубовой в Чрезв. Следственной Комиссии. Что ж! Это свидетельствует о последовательности редакции до... ожидаемого, повидимому, ею «победного конца». Нам же остается констатировать неудовлетворительность этой прославившейся подделки, которая, конечно, не может итти в сравнение, например, скажем с «Гуслями» Меримэ, настолько пленившими Пушкина, что тот долго не хотел верить, что это сфабрикованные, а не подлинные славянские песни, так велика была стилистическая и психологическая близость их к подлинному народному творчеству. Такой убедительности не удалось достигнуть автору «Дневника». Для нас это — литературно-дидактическое произведение, написанное неизвестным пока автором на тезис о разложении и обреченности николаевской монархии, которую будто бы сознавали сами ее могильщики — в лице б. фрейлины Вырубовой. Но образ последней, как автора этой политической исповеди, наделен совершенно недостоверными чертами, и потому «Дневник» производит двусмысленное впечатление: из-за образа мнимого автора «Дневника» все время выглядывает лик его подлинного составителя, заставляющий признать его, по верному замечанию Д. Бедного, «более Вырубовой, чем сама Вырубова». Это — литературное изнасилование Вырубовой, но не раскрытие ее подлинно-исторического облика. Не дав ожидавшегося от него кое-кем историко-литературного эффекта, «Дневник» не достиг, конечно, своей цели: у нас достаточно подлинных исторических документов об этой эпохе. Вместе с тем, надо сказать, что опубликование этой литературной подделки под видом подлинного документа заслуживает самого строгого осуждения не потому только, что «Дневник» может посеять заблуждения научного характера, а потому, что пользование этой фальшивкой компрометирует нас в борьбе с уцелевшими сподвижниками Вырубовой и защищаемым ими строем. Следовательно, значение разобранной нами здесь публикации выходит за рамки литературного явления, становясь уже фактом политического порядка.

¹⁾ См.: «Минувшие Дни». Иллюстр. исторический альманах под ред. М. А. Сергеева и П. И. Чагина. Изд-ство «Красная Газета». Лнгр. Декабрь 1927 г., стр. 5-76. — Январь 1928 г., стр. 73-108. — Февраль 1928 г., стр. 89-120. — № 4, 1928 г., стр. 87-124. Критическую оценку этой совершенно неудовлетворительной попытки издания популярного исторического журнала читатель найдет в статьях П. О. Горина («Об одной вылазке бульварщины» — «Правда», № 61, 11 марта 1928 г.), Л. Мамета («Пролетарская Революция», № 3), А. В. Шестакова («Историк-Марксист», № 7) и др. Настоящая заметка посвящена исключительно обзору так наз. «Дневника А. А. Вырубовой», являющегося «гвоздем» первых четырех книжек «Минувших Дней», ярко определившим историко-литературный облик этого «исторического» журнала.

²⁾ «Падение царского режима», т. III. Гиз. 1925.

³⁾ Как видно из редакционной сноски, Настя — сестра горничной Вырубовой, переносившая ее записки в кувшине из-под молока. Велик должен был быть кувшин, если в нем мог уместиться оригинал более, чем двадцати пяти тетрадей копий «Дневника»!

⁴⁾ «Падение царского режима», т. III, стр. 232-254. Гиз, 1925.

⁵⁾ Там же, стр. 241.

⁶⁾ Там же, стр. 253.

⁷⁾ Архив Октябрьской Революции. Особый отдел.

⁸⁾ См. мою рецензию в журн. «Печать и Революция», 1924 г., кн. V.

⁹⁾ Т.-е. Николая и Александры Романовых.

¹⁰⁾ Отец Вырубовой А. С. Танеев.

¹¹⁾ «Мин. Дни», 1927 г., декабрь, стр. 13.

¹²⁾ Там же, стр. 42.

¹³⁾ Министр иностр. дел.

¹⁴⁾ «Мин. Дни, 1927 г., декабрь, стр. 24.

¹⁵⁾ «Мин. Дни», 1928, февраль, стр. 115.

¹⁶⁾ «Мин. Дни», 1928, январь, стр. 97.

¹⁷⁾ «Мин. Дни», № 4, стр. 101.

¹⁸⁾ Там же, стр. 94.

¹⁹⁾ «Мин. Дни», 1927 г., стр. 14, 18.

²⁰⁾ См. «Красный Архив», т. XXII, стр. 152-209.

²¹⁾ «Мин. Дни», 1927 г., за декабрь, стр. 20.

²²⁾ «Мин. Дни», 1927 г., декабрь, стр. 18.

²³⁾ Витте. Воспоминания. 1924 г., т. I, стр. 4.

²⁴⁾ «Мин. Дни», 1927 г., декабрь, стр. 24.

²⁵⁾ «Мин. Дни», 1927, декабрь, стр. 26.

²⁶⁾ Там же, стр. 27.

²⁷⁾ Там же, стр. 54.

²⁸⁾ «Мин. Дни», № 4, стр. 114.

²⁹⁾ Там же, стр. 120.

³⁰⁾ «Мин. Дни», 1927 г., декабрь, стр. 95.

³¹⁾ «Мин. Дни», 1928 г., январь, стр. 88.

³²⁾ «Мин. Дни», 1928 г., № 4, стр. 98.

³³⁾ «Мин. Дни», 1927 г., декабрь, стр. 31, 33 и др.

³⁴⁾ Там же, стр. 44.

³⁵⁾ «Мин. Дни», 1927 г., декабрь, стр. 44.

³⁶⁾ «Мин. Дни», 1928 г., № 4, стр. 108.

³⁷⁾ Биншток, автор заметки о «Минувших Днях» в № 715 журнала «Mercure de France» от 1 апреля 1928 г., сообщает, со слов некоего д-ра М., что последний получил от Вырубовой в России дневники ее и... Распутина, причем, по словам М., опубликованный «Мин. Днями» «Дневник» Вырубовой не имеет ничего общего с тем, который был у него в руках. Это сообщение, казалось бы, льет некоторое количество воды на мельницу «Мин. Дней», опровергая уверения Вырубовой, что дневников она не вела. Но беда в том, что подкрепить свое устное заявление д-р М. ничем не может, так как он, подобно горничной Насте, тоже уничтожил столь интригующий документ: перед от'ездом своим из России он, по его словам, сжег и Вырубовский и Распутинский «дневник».