Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. К разделу Россия – этнография

Виноградова Л.Н.
Что мы знаем о русалках?

Живая старина, 1994, № 4.
(28/29) – границы страниц.
[Приношу извинения за качество снимков.
В журнале лучше. OCR.]

Русалка литературная — русалка фольклорная: что общего? Ни одному из персонажей народной демонологии не было уделено столько внимания со стороны писателей-романтиков, сколько славянской русалке. Перечень всех художественных «русалочьих» образов, созданных в романтической литературе, занял бы не одну страницу. В творчестве В.А. Жуковского, А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Н.В. Гоголя, Ореста Сомова, Тараса Шевченко, Леси Украинки, а также польских поэтов А. Мицкевича, Ю. Словацкого, Ю. Залеского, Л. Дунина-Борковского, Т. Ленартовича и многих других — эти загадочные существа изображаются как водные девы, выплывающие по ночам со дна озер и рек, где они якобы живут в хрустальных дворцах. Они греются в лучах месяца, расчесывают свои зеленые волосы, путают путников, заманивают и щекочут их, топят в воде, качаются на ветвях деревьев. Они сказочно хороши собой, обольстительны и стройны, тела их светятся сквозь воду, уста чудно усмехаются, щеки пылают. Эти коварные красавицы ищут любви или мстят неверным возлюбленным. Практически все литературные русалки — утопленницы и обитательницы вод.

Мы с детства привыкли именно к такому однотипному образу, глубоко проникшему в массовое искусство, обыденное сознание, речевые стереотипы. Между тем, такие представления о русалке-красавице и утопленнице сложились задолго до накопления большого достоверного фольклорного материала и под сильным влиянием опоэтизированного литературного образа. Источником его послужили не столько данные славянской фольклорной традиции, сколько получившие общеевропейское признание популярные мотивы романтической поэзии, активно разрабатывающей поверья о таинственном мире духов, упырей, мертвецов, загадочных мифологических существ. В начале XIX века в творчестве романтиков многих стран Европы уже царили образы пленительных созданий, подобных нашей русалке. Нимфы, наяды, сирены, ундины, мелюзины, роземунды и другие водные или лесные девы изображались в литературе поразительно однотипным набором характеристик: молодые очаровательные существа, часто с рыбьим хвостом, обитающие в воде, расчесывающие свои длинные волосы, любящие пение, музыку и танцы, коварные и опасные, заманивающие молодых людей и т.п. Использование одной и той же стереотипной фольклорной символики как устойчивого знака романтизма привело к тому, что «русалочий» мотив безотказно обслуживал не только два поколения романтиков в Польше, на Украине и в России, но и навсегда вошел в популярные представления о славянском фольклоре.

Подобные представления существовали и раньше. В наиболее ранних источниках, содержащих упоминание о русалках, они определялись как разновидность нимф и наяд: «Русалки — славянские нимфы. Их почитали богинями вод и лесов <…> В простонародии и поныне носится об них таковая баснь, что будто видают их иногда при берегах озер и рек, моющихся и чешущих зеленые свои волосы, а иногда качающихся на деревьях».¹⁾ Нечто подобное читаем в работе по славянской мифологии А.С. Кайсарова: «Русалки — это были русские нимфы и наяды».²⁾ Принадлежность русалок к категории «дьяволов» (т.е. персонажей нечистой силы) отмечена (28/29) в «Словаре русских суеверий» М.Д. Чулкова: «Русалки — дьяволы женского рода, живущие в горах, в реках и болотах, они имеют весьма долгие волосы, и уверяют простаки, что часто их видят бегающих по горам и сидящих на берегах рек, где они чешут длинные свои волосы, и когда только увидят они человека, то тотчас бросаются в воду».³⁾

Первые достоверные этнографические свидетельства (записи из Могилевской губ.) были опубликованы в 1817 г. на польском языке в виленской периодике. Они содержали описание белорусских поверий о том, что русалками становились новорожденные дети, умершие до крещения, что появлялись русалки на земле в период Русальной недели в лесах, где раскачивались на деревьях, заманивая прохожих предложением покачаться вместе с ними; любого, приблизившегося к ним, постигало несчастье: русалки начинали корчить страшные гримасы, которые тут же искажали навеки лица людей, видевших это.⁴⁾

Вслед за тем сбор полевых данных о фольклорной русалке происходил достаточно активно. Сложившийся в художественной культуре образ русалки-красавицы настолько прочно вошел в обыденное сознание, что даже этнографы-собиратели надолго оказались в плену этих представлений. Любопытно наблюдать их недоумение н неготовность принять реально существующие поверья, если они расходились с устоявшимися стереотипами. Так, А.В. Терещенко вынужден был сообщить следующее: «Между малороссийскими поселенцами Саратовской губ. переиначены поверья о русалках. Там думают, что они безобразные: косматые, горбатые, с большим брюхом и острыми когтями, длинной гривой и железным крючком, коим они ловят проходящих».⁵⁾ О белорусских русалках подобным образом писал Н.Я. Никифоровский: «Есть отдельные русалки, которым это имя придается разве в насмешку и которые, кроме женоподобного облика, не имеют ничего общего с симпатичными, ласковыми русалками. Эти русалки стары, с клюками в руках, отвратительно безобразны и грязны <…> злы и угрюмы».⁶⁾ Пытаясь как-то объяснить эти противоречия, С.В. Максимов утверждал, что образ южнорусских «веселых, шаловливых, увлекательных созданий» — наиболее древний и первобытный, а злых и мстительных севернорусских русалок с чертами «уродливой нечисти» он считал позднейшими извращениями первоначального образа.⁷⁾

Как можно, заметить все отклонения от стереотипа красавицы собиратели прошлого века были склонны рассматривать как искажение исконной нормы.

В дальнейшем на основе более подробного изучения украинских, белорусских и южнорусских поверий о русалках лишь к концу XIX — началу XX вв. накопились массовые материалы, содержащие сведения из разных регионов.

Ряжение «русалкой» в Семик в с. Оськино Острогожского у. Воронежской губ. (фототека РЭМ. Коллекция 4539, приобретена в 1926 г.). Обряд описан в статье Т.А. Крюковой «Вождение русалки» в селе Оськине Воронежской области» (Советская этнография. 1947. № 1. С. 185-192).

Народные представления о русалках. К общим и повсеместным можно отнести поверья о том, что происхождение русалок связано с душами умерших людей — детей или девушек, не втупавших в брак (отсюда и варианты названий — «мертвушки», «мавки», «навки» — от слова «навьи», т.е. души умерших). (29-30)

«Русалка» с вожаком. С. Осъкино Острогожского у. (Фототека РЭМ. Коллекция 4539).

Более противоречиво описывалась в разных локальных традициях их внешность. На Украине их представляли себе обычно молодыми красивыми девушками в белом с венками на голове. Во многих селах Полесья и Белоруссии о русалках рассказывали как о старых, уродливых, безобразных, страшных бабах. По русским поверьям, внешность русалки характеризуется чаще всего признаками мало привлекательного существа с чертами «нéжити» (т.е. умершего): «русалка волосатая, с закрытыми глазами и в белой одежде», «ходит в белом во всем, косы распустит длинные, лица не видно, руки холодные, сама длинная, высокая»;⁸⁾ «обнажены, лица синие, бледные, волосы распущены»;⁹⁾ «совсем как женщины, только в лице краски нет, да руки тощие и холодные, космы больно длинные».¹⁰⁾ Лишь в единичных свидетельствах (преимущественно в западных районах украинско-белорусской зоны) упоминается облик полуженщины-полурыбы.

Важнейшая особенность русалок — сезонная ограниченность их пребывания на земле — постоянно фиксировалась в полевых материалах. Еще А.В. Терещенко, опубликовавший свой труд в 1848 году, отметил поверье, что до Троицына дня русалки живут в воде, а с Троицы до Петрова поста выходят из воды и обитают в лесах и на деревьях.¹¹⁾ В дальнейшем все собиратели подтверждали эти сведения: зимуют русалки в воде, а весной (Троицкий период) появляются на земле. Именно поэтому неделя до или после Троицы во многих местах называлась Русальной.

Подробно изучивший все накопленные до начала XX века этнографические данные о русалках Д.К. Зеленин обобщил народные верования о вредоносных и полезных функциях этого персонажа восточнославянской демонологии: русалки пугали по ночам случайных прохожих, преследовали или заманивали в воду, на бездорожье, топили в реке, могли защекотать до смерти, наслать на поля бури и град, вредили посевам, портили и крали пряжу; подобно другим персонажам нечистой силы, они были способны к оборотничеству, отбирали у коров молоко, заплетали коням гривы или гоняли их в хлеву до пены; в то же время они берегли поля от стихийных бедствий, способствовали цветению ржи, опекали ребенка, оставленного жницей в поле, могли предсказать будущее, вернуть хозяевам пропавшую скотнну и т.п.¹²⁾

Новые данные о полесской русалке. Что могли помнить об этом персонаже современные жители — носители фольклорной традиции тех регионов, где поверья о русалках еще недавно были наиболее типичными и массовыми? Нам приходилось записывать такие сведения в белорусских и украинских селах Полесья в 70–80 гг. Почти в каждом селе без труда удавалось записывать (преимущественно от старых людей) многие варианты рассказов о том, откуда берутся русалки, когда и где они появляются, как выглядят, об их привычках и вредоносных действиях и т.п. С 1975 до 1986 г. участникам регулярных Полесских экспедиций удалось обследовать более ста сел, в результате чего были получены уникальные данные, которые существенно дополняют представления о русалках, известные ранее по этнографической литературе.¹³⁾

Самой яркой и основной чертой полесской русалки является ее принадлежность к миру умерших. Считалось, что дети, умершие неокрещениымн, становились русалками: «Дитя некрещенное як закопають — русалкой становится»; «нехрыщóны девочки як помрýть, — русалки з их були́». Участь стать русалкой ожидала и умерших девушек-невест: «Як дивчына свадьбу не зроби́ла и помрé, як зарýченая умрé, то русалка бýде». Наконец, любая девушка, родившаяся на Русальной неделе, после своей смерти становилась, по полесским поверьям, русалкой: «Як девка на Русáлны ты́ждень рóдицца, то пойде у русалки». Эту же судьбу предсказывали и девушкам, умершим в течение Русальной недели.

Во многих случаях слово русалка употреблялось в Полесье не только для обозначения персонажа определенного класса демонов (подобно домовым, водяным, лешим), но и по отношению к умершим вообще или даже к конкретным умершим жительницам своих села: «Русалки — это мерци́, души умéршие», «ты́е, которые мэ́ртвии, с кладбишча вони прыхóдили»; «Вон у Данилихи в роду есть русалка: дочка ж ее зарученая умерла». Соответственно, на вопрос о внешнем виде русалок часто приходилось слышать, что они появлялись на земле в том самом виде, в каком хоронили покойниц: в нарядном убранстве, с распущенными волосами и с венком на голове (именно так, по местному обычаю, обряжали умерших девушек, как бы устраивая для них символическую свадьбу, т.е. «на тот свет убирають, як до винчáння»).

Наряду с этим в Полесье широко известны и поверья о страшном облике русалок: «Русалка, вроде, женшчына старая, старуха, такое оборвáнэе усё… Такá старэ́нька, страшная»; «кудлата як ведьма, цыцки велики, може задавить»; «длинные волосы у ее, груди большие, як каменья» и т.п. Такой тип внешности фиксировался чаще в зоне Пинского Полесья и затем севернее на территории Белоруссии.

Повсеместно рассказывали, что русалки могли появляться лишь один раз в году на Троицкой или Русальной неделе. Считалось, что они приходят с «того» света и затем возвращаются туда же: « Русалки в мóгилках живуть»; «приходять с того света, потом назад идуть»; «зимой русалки уходять на кладбище, лежать у гробу»; «русалки умéрши усе, лежат всё врэмья у моги́ле, из моги́л выходят на Русáлны тыждень, они только гуляют по житу, а срок выходит — они у мóгилки идут». В этом же ряду стоят свидетельства о переходах русалок из воды на землю и обратно: «Русалки зимой в воде живут, на Русальной неделе из воды вылазят, ходют по житу, потом в воду уходят». Значение воды, реки, моря как границы (30/31) между «тем» и этим светом может быть отмечено в поверьях следующего типа: «Коли Русална недиля проходыть, то русалки уходять у воду, або на тот свет».

Таким образом, по представлениям полешуков, постоянным пристанищем русалок считается «зона смерти» (кладбище, могилы, «тот» свет, рай и вода как граница между мирами), а местами их временного пребывания на земле в троицко-русальный период считались: ржаное или конопляное поле, межи, лес, деревья, места у воды, перекрестки дорог и т.п.

Такое разграничение мест обитания, связанное с сезонным пребыванием русалок на земле, снимало спорные вопросы в дискуссии ученых о том, считать ли ведущим признаком этого персонажа его связь с водой или с растительностью. «Русалки и в жите, и в воде живут, — рассказывали нам в с. Хоробичи Городнянского района Черниговской обл., — зимой они в воде, а в Русалны тыждень выходят в поля и леса».

Вредят ли людям или помогают полесские русалки? Это зависело, по рассказам жителей Полесья, от того, насколько точно соблюдались людьми обычаи и запреты, приуроченные к Русальной неделе, пока русалки якобы пребывали на земле. Особенно строго старались выполнять все нормы поведения те, у кого — как говорилось — «в роду были русалки» (т.е. похоронившие своих незамужних дочерей). Они оставляли на столе на ночь ужин для русалок, всю неделю не подметали в доме пол, воздерживались от работ, связанных с шитьем, тканьем, прядением, не подмазывали печь, не стирали. Эти запреты объяснялись опасением навредить незримо присутствующим среди людей русалкам, которые способны были наказать человека, наслав на него беду: «На Русáлны ты́ждень не ши́ем, не мáжем на дворе, шоб русалкам очей не забрызгать глиною»; на этой неделе не купались в реках, не сажали картошку, не копали, не окучивали, даже не ходили в огород, «бо там буде всюду русалка». Детей не пускали в лес, не позволяли лазить на деревья, приближаться к злаковому полю, предостерегали их: «Не ходи в жито, там русалка ухóпит, залоскóче».

Считалось, что русалка портит посевы тех хозяев, которые не соблюдают запрета работать в поле на Русальной неделе. И, наоборот, оберегают хлеба, если люди почитают праздник русалок. Пребывание этих мифических созданий во ржи в период ее цветения мотивировалось обычно тем, что они якобы способствуют урожаю, охраняют посевы. Кого поймают в ржаном поле, того щекочут до смерти.

Судя по этим свидетельствам, жители Полесья верили в старину, что русалки могли быть вредоносными или полезными, в зависимости от характера строго регламентированных взаимоотношений с человеком. «Русалка кругóм жита ходит: кому порóдит, а кому — не; кому зарóдит дóбре, а кому — ния́к! Зничтожáе (урожай — Л.В.)», — так объясняли нам в селах Брестской обл. способность русалки награждать добром и наказывать бедой.

В тех семьях, в которых приходилось хоронить незамужних дочерей, соблюдался обычай на Русальной неделе вывешивать на ночь во дворе или в доме какую-нибудь одежду, как бы предназначенную для русалок: «Если у кого-то умерла девушкой дочь, то мáтир вéшае одёжу на двóри или под стрéхой» (иногда обязательно ту одежду, которую дочь носила при жизни); «у кого девочки помруть, то выкидають на ночь платочки, хустки, выносять на двор, — русалка походить, погуляе, да и назад повесить».

Поскольку во многих случаях мы сталкивались в Полесье с отношением к русалкам как к своим умершим родственницам, то приходилось слышать, что они не причиняют людям никакого вреда: «Боялися их (русалок — Л.В.) — они ж мэ́ртвый народ… Они погáного ничóго не зробять, поховáются и чолови́к их не бачить».

Несмотря на генетическую связь русалок с душами девушек, умерших до брака, в народных представлениях о них можно отметить признаки, характеризующие русалку как мать: в быличках русалка иногда появляется со своим ребенком на руках или похищает младенца, оставленного жницей в поле. Вообще объектом ее вредоносного воздействия (пугания, преследования, щекотания) чаще всего оказывались, по полесским поверьям, дети и роженицы. Весьма слабо представлены в полесском материале мотивы о любовной связи русалки с человеком.

Таковы в кратком изложении данные, характеризующие восточнославянскую и полесскую русалку. С поэтическим образом ее литературных двойниц фольклорную русалку объединяет немногое: имя, женский облик, принадлежность к миру умерших и частично — связь с водой и лесом. Весь остальной комплекс поверий о ней ставит перед исследователями непростую и до сих пор окончательно не решенную задачу расшифровки исконного значения этого образа для мифологической системы древних славян. Загадочной остается связь имени «русалка» с языческим праздником «русалий», упоминавшимся в древнерусских источниках; сезонность ее появления на земле в период наивысшей вегетации растений; дискуссионным остается и вопрос о смысле и значении ритуала «проводов русалки», известном в восточном Полесье и в южнорусских областях, но об этом мы еще сможем поговорить в одном из следующих номеров журнала.

Примечания

¹⁾ Попов М.И. Описание древнего славянского языческого баснословия. СПб., 1768. С. 32.

²⁾ Кайсаров А.С. Славянская и российская мифология. М., 1810. С. 164.

³⁾ Чулков М.Л. Словарь русских суеверий. СПб., 1782. С. 262.

⁴⁾ Dziennik Wileński. 1817. Т. 3. 5. 403.

⁵⁾ Терещенко А.В. Быт русского народа. СПб., 1848. Ч. VI. С.127.

⁶⁾ Никифоровский И.Я. Нечистнки. Свод простонародных в Витебской Белоруссии сказаний о нечистой силе. Вильна, 1907. С. 89.

⁷⁾ Максимов С.В. Нечистая сила // Собрание сочинений. Т. 18. СПб., 1896. С. 115.

⁸⁾ Славянский и балканский фольклор: Духовная культура Полесья на общеславянском фоне. М., 1986. С. 94.

⁹⁾ Померанцева Э.В. Мифологические персонажи в русском фольклоре. М., 1975. С. 73.

¹⁰⁾ Завойко К. Верования, обряды и обычаи великорусов Владимирской губ. // Этнографическое обозрение. 1914, № 3-4. С. 101.

¹¹⁾ Терещенко А.В. Указ. соч. С. 129.

¹²⁾ Зеленин Д.К. Очерки русской мифологии. Вып. 1. Умершие неестественной смертью и русалки. Пг., 1916.

¹³⁾ Собранные материалы хранятся в Полесском архиве Института славяноведения и балканистики РАН; включенные в статью цитаты, характеризующие полесскую русалку, взяты из этого архива. Значительная часть этих материалов опубликована в: Виноградова Л.Н. Мифологический аспект полесской «русальной» традиции // Славянский и балканский фольклор: Духовная культура Полесья на общеславянском фоне. М., 1986. С. 88-135.