Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. К разделу Россия – XVI век

Хорошкевич А.Л.
"А молвит хомутовкою…" поиск историка

Историко-культурный аспект лексикологического описания
русского языка. Часть 1. М., 1991.
{53} – конец страницы.
Постраничная нумерация сносок заменена сквозной.
Подчеркивание волнистой чертой заменено курсивом.
OCR OlIva.

Этот своеобразный оборот входит в восторженную характеристику деятельности одного из наиболее выдающихся сподвижников молодого царя Ивана IV — Алексея Федоровича Адашева, выдвинувшегося не благодаря своей родовитости, но благодаря собственным способностям и уму. С именем этого костромского дворянина связан блистательный период реформ управления, в том числе и суда, в результате которых Российское царство в середине ХVI в. сделало решительный шаг по пути преодоления остатков феодальной раздробленности в административной сфере.

Небольшой панегирик А.Ф. Адашеву поместил составитель Пискаревского летописца, и во втором десятилетии ХVII в. не забывший о расцвете русской государственности в прошлом. О фаворите или, как говорили, начиная с ХVII в., — "временнике" (формирование этого понятия связано с оценкой деятельности А.Ф. Адашева в середине ХVI в., когда он был "во времени"), пользовавшемся огромным влиянием на царя и весь ход государственных дел, он писал: "…Руская земля была в великой тишине и во благоденстве и управе. А кому откажет, тот вдругорядь не беи челом; а кои боярин челобитной волочит, и тому боярину не пробудет без кручины от государя; а кому молвит хомутовкою, тот больши того не беи челом, то бысть в тюрьме или сослану" [ПСРЛ 34, 181].

С 1955 г., с момента первого издания Пискаревского {53} летописца, памятника, содержащего уникальные сведения по истории России со второй трети ХVI столетия, поразительные по своим живым и ярким деталям жизни столицы, Кремля, лиц, близких к престолу и далеких от него, строительству и печатному делу, а самое главное — передающего атмосферу многочисленных, а зачастую и противоречивых слухов, формировавшие общественное мнение, фраза о деятельности Адашева практически стала "дежурной" во всех исследованиях по политической истории России начала царствования Грозного. На ее основе строили концепции о роли самого Адашева, о развитии приказной системы, об эволюции внутренней политики первого русского царя [26; 18, 223-225], ее привлекали и для выяснения идейного замысла самого Пискаревского летописца [25, 235; 7, 335]. Однако смысл панегирика остается не совсем ясным. В издании памятника в Полном собрании русских летописей вместо второй точки с запятой стоит двоеточие, таким образом оказывается, будто волокита с разбором челобитных каким-то образом связана с тем, что государь "молвит хомутовкою". Последнее выражение привлекло внимание лишь A.A. Зимина, который полагал, что его следует переводить как: "уличит в плутовстве" [12, 326]. Происхождение самого выражения остается невыясненным.

Конструкция этого выражения: глагол молвить и существительное в творительном падеже дожила до XII в. Дважды подобная конструкция встречается в сказке A.C. Пушкина о царе Салтане: "И она ему потом молвит русским языком…" и "Что можем наскоро стихами молвить ей?" Однако ни тот ни другой случай не полностью соответствуют той, что употреблена в Пискаревском летописце. У A.C. Пушкина — это творительный инструментальный, вообще широко распространенный [17, 175] в рассматриваемом обороте — творительный употреблен в значении дополнения.

Глагол от слова хомут имеет не только прямое, но и переносные значения: хомутать кого-либо — означает по В.И. Далю заставлять работать, навалить на кого-либо стороннее дело; хомутать на кого — ''клеветать" и "взводить напраслину" [Даль, IV, 560]¹⁾. Однако этот глагол вплоть до конца ХVII в. не попал в письменные источники. Неясно, к какому времени относится его образование.

Задача настоящего этюда — попытаться установить его этимологию и выяснить причины бытования подобного термина в ХVII в. {54} Автор ограничивается при этом лишь данными актов и делопроизводственных источников конца ХV — ХVI и отчасти начала ХVII в.

Слово хомутовка не попало ни в один из словарей древне-, среднерусского или живого великорусского языка. Судя по контексту, оно не имеет ни малейшего отношения к тому предмету конской сбруи, к которому восходит корень слова. Суффикс -овк- может быть суффиксом, с помощью которого образуется наименование орудия (по типу мутовка), может служить и для обозначения принадлежности. Более вероятным представляется второе.

Если исходить из второго значения суффикса, следует искать лиц, носивших фамилию от этого же корня. Правда, в таком случае нужно говорить уже не об одном суффиксе, а двух -ов- и -к- .

Фамилию от слова хомут на протяжении конца ХV — начала ХVII вв. носили весьма многочисленные лица. В конце ХV — начале XVI вв. наиболее часто упоминается Иван Федорович Хомутов. Дважды — в 1501 и 1502 гг. он выступал "мужем" — свидетелем на разъезде (определении границ) земель в Пехорском стане Московского у. В июне 1501 г. он — сотский, один из тех, кто "ямы копали и грани клали" на меже между великокняжеской деревней Жагаловской, "вотчинной землей" трех Мелентьевых, пяти — Захаровых, трех — Ивановых и Столешниковской землей Московского Симонова монастыря, расположенных около Медвежьих озер. На следующий год "великого князя сотцкои" присутствует на разъезде дер. Малаховской того же монастыря с великокняжеской становой дер. Савостьяновской [АСЭИ, II, 464-465].

Как правило, свидетелями при установлении границ тех или иных владений выступали местные жители. По-видимому, и участие И.Ф. Хомутова в разграничении земель к северо-востоку от столицы, в непосредственной близости от нее, в районе левого притока Москвы-реки — р. Пехорки не было исключением: через двадцать лет, в 1521/22 г., когда И.Ф. Хомутова не стало, выполняя его последнюю волю, игумен Дмитриевского Кудищинского монастыря Иосиф передал Троице-Сергиеву монастырю д. Щелково в Боховом стану на р. Клязьме "на поминок" ему самому и его роду [I, 204, 328]. Эта деревня, позднее город на Монинской ветке Ярославской ж/д., а ныне район г. Москвы была расположена невдалеке от предполагаемой родовой вотчины Хомутовых — с. Хомутова на р. Клязьме. К югу от Щелкова находятся и те самые Медвежьи озера, около которых И.Ф. Хомутов в начале века "разъезжал" границы. {55}

Современником И.Ф. Хомутова — помещиком, но еще не названным так, поскольку термин, известный уже Судебнику 1497 г. [22, 281], вошел в широкий обиход несколько позднее, был некий Дмитрий Хомутов. В 1504 г. при разъезде рузских и звенигородских земель удельного князя Юрия Ивановича с можайскими и клинскими станами его отца великого князя всея Руси Ивана III упоминается деревня Сидорова, "что за Миткою за Хомутовым" [ДДГ, 398]. След более позднего пребывания Хомутовых в Рузском у. остался в топонимике. В 60-ые годы XVI в. селище Хомутово тянуло к с. Ивановскому в Локнышском стане Рузского у. В это время оно уже переменило нескольких владельцев, перейдя от Кутузовых в Иосифо-Волоколамский монастырь. Передачу осуществила в 1568/69 г. вдова А.М. Кутузова Мария, по требованию своей дочери Марии, жены Федора Андреевича Куракина [АФЗХ, 462]²⁾. Сама же Мария (младшая) получила это селище в качестве приданого, стало быть, селище еще раньше оказалось в руках Кутузовых.

Возможно, в Рузском у. вплоть до 1602—1603 гг. оставался Василий Яковлевич Хомутов. Он был писцом купчей (продажной) Торопа Семеновича Муханова на избу в д. Пятовской крестьянину Иосифо-Волоколамского монастыря Филе Григорьеву [там же, 462]. Правда, неизвестно, писал ли он это документ в Рузе, или ее окрестностях, или за пределами уезда.

В XVI в. Хомутовы весьма многочисленны. Они владеют землями на условном праве в Твери (в Дворовой тетради середины XVI в. Иван Иванович Хомутов назван дворовым сыном боярским по Твери [27, 197]. Вероятно, его сын — Андрей Иванович в 1602—1603 гг. имел там оклад в 450 четей [5, 239]. В Новгороде Хомутовы, по сообщению В.Б. Кобрина, появляются в 30-ые годы XVI в., в 1602/3 г. Василий Неверов Хомутов владел там 450 четями [там же, 20l]. Наконец, некий Венедикт, согласно списку стрелецких сотников, составленному в 1643 г., был стрелецким сотником у "литвы" и "немец" при Иване IV и Федоре Ивановиче [27, 216]. Таким образом, на протяжении XVI — начала XVII вв. многочисленные Хомутовы, возможно, принадлежавшие к одному московскому роду, верой и правдой служили как Рюриковичам, начиная с Ивана III, так и царям новой династии Романовых. {56}

Наиболее заметным было участие Хомутовых в событиях Смутного времени. В 1610 г. соратником Захара Ляпунова выступил Федор Хомутов. Именно они-то призывали с Лобного места к свержению Василия Шуйского [ПСРЛ, 14, I00]. Поскольку последний "с Московского государьства сойти не похотел и посоха отдать", его "с царства… ссадили", свели на его старый двор (по-видимому, на современной улице Маркса-Энгельса) и постригли. В этой церемонии наряду с кн. Василием Тюфякиным участвовали те же Захарий Ляпунов и Федор Хомутов. Бельский летописец, сохранивший это известие, первого называет рязанцем, а второго — лучанином, т.е. жителем Великих Лук [ПСРЛ 34, 256]. По-видимому, Федор Хомутов — это Федор Григорьевич Хомутов, который 30 октября в польском лагере под Смоленском получил жалованную — "лист" Сигизмунда III "на новое поместье" сельцо Рубаново в Михайловском пог. Луцкого у. в 240 четвертей и на его старое поместье — сельцо Агафоново вдовы Аграфены Григорьевой жены Низовцева [АЗР, 369].

В Смутное время активно подвизались при поляках и другие Хомутовы: 30 ноября того же 1610 г. Венедикту Хомутову за сеунч к его окладу было придано 100 четвертей и 7 рублей, а 6 декабря он был назначен воеводой в Орешке [там же, 389, 394]. Кобяк Дмитриев с. Хомутов в 1611—1612 гг. находился в Новгороде. Пожалуй, больше всех при поляках процвел Игнатий Филиппович Хомутов. За три года службы Сигизмунду III он получил весьма значительные владения: принадлежавшие ранее Григорию Еропкину (поместье на Белом, в Монивидовой слободе³⁾, и в Березской волости — с. Голощапово, с. Жихорево на р. Меже), Константину Коротневу (с. Сергейково), И.Н. Ржевскому (в Осташковской вол.), Кузьме и Степану Безобразовым (с. Молвятино). Тогда же он получил подтверждение на свое старое поместье в Ржеве Володимеровой — с. Занинское, а в 1611—1612 гг. — пожалование от польского короля Владислава в Бельзском у. в Монивидовой слободе [АЗР, 369, 389, 394, 425]. В Москве его двор находился в Деревяном городе, вероятно, в том же районе, где недалеко от Варварских ворот (ныне Кировских) в 1638 г. жил Федор Хомутов [16, 15l]. Многочисленные владения Игнатия Филипповича Хомутова были заново подтверждены ему 19 августа {57} 1612 г. в связи с тем, что, "как воры Москву выжгли, и … двор его сгорел" [АЗР, 425].

Ранняя история Хомутовых не поддается даже такому схематичному изображению. О ней можно судить лишь по данным топонимики, причем более ранним, чем те, что были уже приведены выше. Пребывание Хомутовых в качестве землевладельцев нигде не зафиксировано таким количеством топонимов, как в районе Клязьмы. В ХIV в. в бассейне р. Пехорки пролегла дорога, получившая название Хомутовской. Великий князь московский Дмитрий Иванович, с XVI в. — Донской, меняясь около 1380—1382 гг. землями с Московским Симоновым монастырем, точно указывал, что территория его монастырька — пустыньки Спаса Преображения у Медвежьего озера в верховьях р. Пехорки доходит не только "по великую дорогу по старую по Переяславскую по лесную", но и "по дорогу по Хомутовскую по Булатникова" [АСЭИ, II, 3381]. В этой цитате из меновной приведена пунктуация И.А. Голубцова. Думается, точнее было бы разделить запятой два названия новой дороги: "по Хомутовскую, по Булатникова". Данных о родственных связях Хомутовых (или Хомутова) и Булатникова нет, как и не сохранилось сведений о конкретных представителях Булатниковых за ХIV-ый век. В конце следующего — XV-ого столетия волостные люди великого князя бармазовцы Иван и Василий Булатниковы присутствовали при "разводе" (определении границ) великокняжеского Дьяковского Бармазовского села с селом Хупань Переславской волости, принадлежавшим Троице-Сергиеву монастырю [АСЭИ, I, 560]. Какое-то село Булатникова Злобина существовало и в 1519 г. [ПСРЛ 13, ч. I, 32].

Имя Булатниковых за новой дорогой не закрепилась. Еще раз Хомутовская дорога упоминается в связи с разъезжей грамотой великокняжеского с. Площева с троицким с. Едигеевым. Разъезд этих владений проходил поперек "дороги Хомутовские" [АРГ, 50]. Часть ее около Медвежьих озер, по предположению И.А. Голубцова, могла быть названа Большой зимней Озерецкой [АСЭИ, П, 365]. В 60-ые — 70-ые годы XV в. все еще новая, все "непошлая" (необычная) Хомутовская дорога проходила через cc. Скнятино и Едигеево в Кинельском стане Переславского у. [АСЭИ, Ι, 264]⁴⁾. О ней же — {58} Хомутовке или Хомутовской дороге в начале XVI в. идет речь в "разводной" ("разъезжей") грамоте Пестовской земли (в районе нынешнего Пестовского водохранилища) троицких старцев с д. Онтуфьевой Иева Тимофеева Царева в вол. Воре Московского у. [АСЭИ, I, 563-564].

Откуда же начиналась эта дорога и куда она вела? В пределах Москвы XVI—XVII вв. дорога носила название Хомутовки или, вернее, вливалась в одну из улиц Белого города. Хомутовка — это нынешний Большой Харитоньевский переулок, проходящий почти параллельно улице Кирова от Бульварного до Садового кольца. За пересечением с Садовой-Черногрязской прежнее наименование удержалось в виде Хомутовского тупика. В конце XVIII в. Хомутовка была переименована по церкви Харитона Исповедника, в 1620 г. еще деревянной, с 1654 г. — каменной [24, З17; 13, 102]. Современный район между ул. Кирова (Мясницкой) и Красными воротами был занят в XVII в. дворцовой Огородной слободой, быстро увеличивавшейся в размерах (в 1638 г. она насчитывала 174 двора огородников, в 1679 г. — 373 [16, 204-210]. Рядом располагалась церковь Флора и Лавра в Мясниках (при описании пожара 1547 г. его граница указывалась так: "по Ильинской до в Мясниках" [ПСРЛ 29, 52, 152]. Сельскохозяйственный придаток московского дворцового хозяйства Хомутовка пересекалась Коровной площадной улицей (позднее Гусятниковой, ныне — Большевистский пер.), Огородной или Харитоньевской (ныне — М. Харитоньевский пер.), Козловой или Козьей ул. (ныне — Большой Козловский пер.).

И.М. Снегирев, один из наиболее вдумчивых исследователей истории Москвы, работавший в прошлом веке, возводил название Хомутовки к имени вотчинника [21, 69-71, III; 20, 34]. К сожалению, точных данных о нем нет, но если сопоставить сведения о топонимии Москвы и ее окрестностей, можно полагать, что этот вотчинник принадлежал к дворцу, ведал либо транспортным обслуживанием и перевозками, либо "материальным обеспечением" транспорта, отчего и получил свою фамилию. Затем, — если идти далее по пути догадок, — можно предположить, что в прошлом холоп, а в XV в. — мелкий вотчинник, проделал такую же карьеру, как и сотни других великокняжеских холопов. Конец ХIV — начала XV в. застает представителей {59} этого рода в роли владельцев земли в непосредственной близости от Москвы. Трудно сказать, скольким поколениям Хомутовых довелось выбираться в вотчинники, но уже в конце ХIV в. по их имени или имени их владения названа дорога. Возможно, в это время возникла Огородная слобода с ее главной магистралью — Хомутовкой, ведшей к Кремлю — резиденции великого князя — в одну сторону и в дворцовую Переяславскую волость — в другую. Именно эта волость в XVI в. славилась тем, что одной из самых первых стала владением великих князей московских, никогда не переходила в другие руки, храня верность дому правителей Москвы, и играла огромную роль в снабжении дворца съестными припасами, в первую очередь снетками из Клещина озера [6, 32, 124, 133].

Новая для ХIV в. — Хомутовская дорога, очевидно, вела в ту же сторону, что и старая Переяславская. Судя по населенным пунктам, через которые или около которых она проходила, эта дорога лишь несколько отклонялась от старой к востоку. Скорее всего, она имела своим конечным пунктом Александрову слободу, известную уже с ХIV в. [АСЭИ, II, 338] и в XVI в. — в мрачную пору опричнины ставшую излюбленным местом пребывания Грозного. Вся Хомутовская дорога, за исключением сел Скнятина и Едигеева, проходила по великокняжеским землям. Недаром троицкие старцы жаловались на то, что пользовавшиеся ею бояре, дети боярские и "всякие ездоки", по-видимому, тоже великокняжеские, брали корм себе и своим лошадям [там же, I, 264].

На первый взгляд, все вышеприведенные рассуждения о Хомутовых, их происхождении, земельных владениях на вотчинном и поместном праве, иллюстрирующие общеизвестные представления об эволюции мелких вотчинников на территории всей Восточной Европы (в "Великоруссии" и "Белоруссии" эти процессы были аналогичны и почти синхронны) не имеют никакого отношения к хомутовке панегирика Адашеву в Пискаревском летописце. Однако Хомутовы ХIV—XV вв. прославились не только как землевладельцы, именем которых оказались названы села, дороги и улицы, причем ничуть не меньше, чем по имени представителей каких-либо знатных родов, Хомутовы, первоначально (во всяком случае насколько удается проследить по документам конца XV в.) принадлежавшие к волостным людям, лишь превращавшимся в феодалов — этот процесс очень зорко уловил Ю.Г. Алексеев в своей книге о социальной истории Северо-Восточной Руси [2] — Хомутовы дали название тому самому "канцеляризму", {60} который прозвучал в оценке деятельности А.Ф. Адашева.

Один из Хомутовых, не названный по имени-отчеству, в 1488 г. был подвергнут торговой казни (порот плетьми) на Торгу в Москве. Он был не один. С ним вместе всенародным посмешищем стали люди, не ему чета — архимандрит близкого к великому князю, почти придворного Чудова монастыря, располагавшегося в самом центре Московского Кремля — Макарий, а также князь Василий Ухтомский. Правда, не все летописи упоминают Хомутова⁵⁾. Он упомянут в Софийской II, Львовской, Ермолинской, Уваровской. Все три соучастника были обвинены в том, что "сделали грамоту на землю после княж Андреева смерти Васильевича Вологодского, рекши, — дал к монастырю на Каменое к Спасу" [ПСРЛ 6, 238; 20, ч. I, 353; 23, 186; 28, 319].

Чтобы разобраться в сущности обвинения, обратимся к лицам, так или иначе замешанным в это дело, и местности, которой оно касалось. Андрей Васильевич Меньшой, удельный князь Вологды, Кубены и Заозерья, брат Ивана III, умер 10 июля 1481 г. В отличие от своего тезки — Андрея Большого Углицкого и другого брата — Бориса, Андрей Вологодский был далек от того, чтобы вмешиваться во внутриполитические распри в стране ради расширения своих земель или прав. Его, по-видимому, вполне устраивало положение удельного князя, владения которого располагались далеко на севере на границе с Новгородской землей, инкорпорированной вместе с Московским княжеством в Русское государство на протяжении 1471—1478 гг.

Последние годы жизни князь Андрей Вологодский часто бывал в своих владениях. Здесь в Спасо-Каменном монастыре на Кубенском озере им был воздвигнут Спасо-Преображенский собор, первый монументальный собор Северной Руси, строительство которого было закончено в 1481 г. [4, 128]. Возможно, в 1478—81 гг. кн. Андрей сам наблюдал за постройкой монастыря. В это же время он мог видеться и со старцем Кирилло-Белозерского монастыря Авраамием, а миру Афанасием Даниловичем Внуковым, как можно заключить из того факта, что князь Андрей Меньшой вмешался в тяжбу Кириллова монастыря с сыном Внукова Александром из-за земель на Усть-Вашкиницы [АСЭИ, II, 165; I, 352-354]. Разумеется, из этих трех лет {61} пребывания в Вологде должно быть исключено время похода на Оку и Угру, т.е. лето и осень 1480 г.

Спас-Каменный монастырь был любимым детищем Андрея Меньшого. Заботясь о его процветании в будущем, князь Андрей в своем завещании просил Ивана III, чтобы тот, наследник всех его земель, не велел "описывать" земли монастыря и взимать с них дань. При этом Андрей Меньшой настойчиво подчеркивал, что дарителем земель в монастырь был не только он. О владениях Спасо-Каменного монастыря он писал: "земли того монастыря, села и деревни, в моей вотчине, моего данья и не моего данья" [ДДГ, 277],"… у … духовные грамоты" (завещания) князя "сидели", т.е. были свидетелями ее составления, наряду с духовником Андрея — Никитой весьма влиятельные люди. Это и ростовский архиепископ Вассиан Рыло, прославившийся своим знаменитым "Посланием на Угру", в котором он призывал Ивана III к решительной борьбе за свободу отечества (кстати, смертью Вассиана и датируется само завещание, написанное не позднее февраля 1481 г.,⁶⁾ и игумен Троице-Сергиева монастыря Паисий Ярославов, и, наконец, фактический руководитель всей внутренней и внешней политики Русского государства последней четверти XV в. московский воевода Иван Юрьевич Патрикеев. Несмотря на то, что все свидетели составления духовной были последовательными сторонниками великокняжеской политики либо в области монастырского землевладения (Патрикеев), либо в вопросе о соотношении светской и церковной власти (Паисий в 1478—1484 гг. выступал на стороне Ивана III против митрополита Геронтия), они вынуждены были включить в завещание Андрея Вологодского его настойчивое требование о сохранении за Спасо-Каменным монастырем его земель, причем на привилегированном положении.

Почему князь Андрей так усиленно подчеркивал свое желание защитить интересы монастыря? Вопрос о доле церковных феодалов в выплате дани в Орду давно уже стоял довольно остро. Докончание Дмитрия Ивановича Московского с Мамаем в 1371 г. привело к установлению фиксированного размера выхода, как можно судить об этом по сообщению московского свода конца XV в. [ПСРЛ 25, 146]. {62} Именно в это время и появляются первые упоминания о размерах выхода в Орду. Все новые приобретения московского князя подлежали обложению оброком для уплаты выхода. Присоединение Нижегородского княжества в 1392 г. сопровождалось заключением "управной" грамоты Василия I и митрополита Киприана, подтвержденной в 1404 г. [8, 178]⁷⁾. С митрополичьей волости Лух, находившейся в Нижегородском княжестве, должна была поступать дань "в выход" по оброчной грамоте великого князя. Обложению оброком подлежали не только митрополичьи села, но и митрополичьи люди, которые живут в городе и "тянут к дворцю". Общее установление этой грамоты было таково: "Коли дань дати в татары, тогда и оброк дати церковным людем. А коли дани не давати в татары, тогда и оброка не давати церковным людем" [ПРП, III, 471]. Мотив защиты привилегий церкви звучит и в послесловии краткой редакции ханских ярлыков: автор его противопоставляет поучение ("наказание"), пример сарацын христианам, "неже правда християньская не разумеющим по истине бога, но ослепленных суетою, еже преобидети святыя церкви и домы их" [там же].

Не прошли даром и уроки новгородско-московских отношений 1471—1478 гг. Лозунг возврата якобы великокняжеских земель вне зависимости от того, в чьих руках они находились, светских ли землевладельцев или церковных корпораций, погребальным звоном для монастырей прозвучал уже в 1478 г. [3, 204]. Борьба вокруг монастырского землевладения велась с нескольких направлений: крестьянами, отстаивавшими свои земли, и великим князем, остро нуждавшимся в землях для испомещения своих слуг. Об остроте вопроса можно судить по немногим цифрам: на первую половину XV в. приходится 15 правых по поземельным тяжбам, на вторую — 68. При этом 70% поземельных исков выдвигали великокняжеские крестьяне против монастырей [14, 64].

Через семь лет после смерти князя Андрея Вологодского одна из его грамот Спасо-Каменному монастырю была объявлена подложной. По-видимому, именно в это время производилась проверка его грамот. Л.В. Черепнин считал, что эта проверка была начата в связи {63} с подготовкой к "поимке" — аресту Андрея Большого Углицкого [29]. Возможно, Л.В. Черепнин и прав, хотя не исключены и другие возможности. Слишком длительным представляется срок подготовки Ивана III к аресту Андрея Большого, состоявшемуся лишь в 1491 г. Слишком отделен 1488-ой год и от 1481 г., т.е. времени, когда Иван III вступил в свои законные права наследника. Обычно подобная проверка производилась вскоре после вхождения того или иного князя в права владения своими землями (так, Василий III подписывал грамоты Троице-Сергиеву монастырю уже в декабре 1505 г., почти через полгода после смерти Ивана III). Сам Андрей Меньшой "подписывал", т.е. удостоверял своей подписью грамоты Кирилло-Белозерскому монастырю 6 декабря 1471 г. [АСЭИ, III, 122-130], не после того как сам стал удельным князем, а после того, как Иван III закрепил за своим сыном Иваном Ивановичем Молодым права на великокняжеский престол.

Семь лет, протекших между вхождением Ивана III в права законного наследника братнего имущества и проверкой грамот Андрея Вологодского, принесли новое обострение земельного вопроса в Русском государстве. Если уже летом 1479 г. или в феврале 1481 г. князю Андрею Меньшому была ясна перспектива описания вологодских и последствия, которые она могла повлечь для столь покровительствуемого им монастыря, то в 1488 г. великокняжеская политика в области монастырского землевладения, как, впрочем, и светского, вступила в новый этап. Вслед за конфискацией церковных земель в Новгороде 1478 г. через 10 лет — в 1487—89 гг. был произведен массовый вывод средних и мелких землевладельцев, купцов и торговых людей из Новгорода и Вятки и испомещение их в центрально-русских землях [3, 316, 319, 332, 337]. Острота земельного вопроса усугублялась, вероятно, и тем, что одновременно с массовыми переселениями производилась перепись земель, в ходе которой землевладельцы вынуждены были предъявлять документы, удостоверявшие их права на землю. Пожалуй, впервые в русской истории — в масштабах всего государства "документу" принадлежал "приоритет" в установлении прав на землю перед устными показаниями соседей и послухов.

В этой обстановке переписи одна из данных Андрея Меньшого была объявлена подложной, хотя писал ее, по-видимому, тот же князь Василий Ухтомский, который писал и завещание вологодского князя. Известны и другие дьяки Андрея Меньшого — Никифор и Григорий {64} Богданов. Деятельность первого из них в этом качестве приходилось на начало 60-ых годов, второго — на начало 70-ых [АСЭИ, II, Μ 101, 103, 219]⁸⁾. В качестве свидетеля лишь в одной меновной князя около 1480 — 5 июля 1481 г. указан его боярин — некий Иван Александрович [там же, I, 285].

В архиве и копийной книге Спас-Каменного монастыря хранилась одна-единственная грамота Андрея Вологодского, та самая, что была дана им в феврале 1479 г., за пол- или полтора года до составления духовной [там же, 284-285]. Эта жалованная и тарханная грамота чрезвычайно подробна. Она освобождает монастырь и от различных пошлин, и дает ему право самостоятельно судить монастырских людей. В целом, она почти полностью повторяет аналогичные жалованные того же Андрея Васильевича Кирилло-Белозерскому монастырю от декабря 147I г. Единственное исключение — это добавление в грамоте Спасо-Каменному монастырю освобождения его от дани. Подобного освобождения в других жалованных грамотах Андрея Вологодского не встречается. Согласно жалованной, монастырь обязан был платить лишь оброк своему сюзерену в размере 10 руб. в год. Требование освобождения монастыря от дани Андрей повторил и в своем завещании. Если сопоставить жалованную Андрея Вологодского Спасо-Каменному монастырю с "управной" Киприана и Василия I, становится ясно, что оброк входил в состав выхода в Орду. Вероятно, и в данном случае было так же.

Могла ли эта грамота вызвать подозрение в своей подлинности? По-видимому, нет. Ее формуляр точно следовал образцу, выработанному в начале 70-ых годов. Сам же князь Андрей еще полностью уверен в прочности своей власти. Позднее подобная уверенность у него исчезла. В грамоте одному из северных монастырей — Спасо-Каменному или Спасо-Прилуцкому Андрей Меньшой пишет, что этот акт останется в силе до тех пор, пока "князь великий тот монастырь пожалует своими грамотами жаловалными" [там же, 285]⁹⁾. Можно предположить, что если, действительно, существовала грамота, подлинность которой была заподозрена, то она должна была быть составлена после тщательнейшим образом хранившейся в монастырской {65} казне жалованной и тарханной грамоты 1479 г. Хотя освобождение Спасо-Каменного монастыря от дани — основного налога могло вызвать неудовольствие великого князя, а вслед за тем и сомнения в подлинности самой грамоты.

Верить ли обвинению, выставленному великим князем против писца Андрея Меньшого и двух его "пособников" — архимандрита Чудова монастыря и одного из Хомутовых? Если грамота возникла с 1479 по июль 1481, или с июля 1481 по 1488 гг., обвинение Василия Ухтомского могло выглядеть правдоподобным. Однако такого объяснения не находит привлечение к суду и наказание двух других "соучастников". Неясно, какие цели преследовал или мог преследовать архимандрит Чудова монастыря, весьма близки великому князю, вероятно, выступавший в качестве свидетеля. Странным представляется участие в изготовлении подделки одного из Хомутовых. Трудно допустить, чтобы выходец из рода, поставлявшего верных слуг великим князьям вплоть до Смутного времени, мог действовать вопреки интересам государя всея Руси.

Зная, какими средствами не гнушалась великокняжеская власть, чтобы скомпрометировать своих реальных или потенциальных противников (так, еще до 1480 г. был ослеплен и сослан в Кирилло-Белозерский монастырь верный сподвижник Василия II Федор Басенок [14, 53, 64], многочисленными вымышленными обвинениями в "измене" сопровождалась политическая борьба последней четверти XV в.) позволительно усомниться в обоснованности этого обвинения. И в Хомутове 1488 г. легче видеть такого же преданного подданного великого князя, каким были и все его остальные сородичи. Неслучайно имя Хомутова упоминают лишь оппозиционные к великокняжеской власти летописи — Софийская II и Львовская, рассказ которых о событиях 1488 г. восходит к источнику конца 80-ых годов. Ермолинская же летопись называет лишь двоих — Макария, известного своей причастностью к грамоте Андрея Меньшого лишь по сведениям этой летописи, и Ухтомского [ПСРЛ 6, 238; 20, ч. I, 353; 23, 186; 28, 319; ср. 15, 235-239].

Официальной версии о подделке данной грамоты Андрея Меньшого может быть противопоставлено иное предположение. Хомутов 1488 г. приложил свои руку к тому, чтобы опорочить — "оболживить", как говорили тогда, подлинную данную Андрея Спасо-Каменному монастырю ради того, чтобы государь всея Руси Иван III не потерял ни клочка из наследства своего младого брата, чтобы ни один источник {66} дохода не ушел из его рук. В условиях, когда теряли силу неподтвержденные новыми государями старые грамоты [19, 85-95], все средства для расширения источников дохода великого князя казались хороши.

Публичная казнь — наказание плетьми на московском торгу должна была показать тщетность усилий тех, кто "покушается" на великокняжеские владения или отстаивает свои, пытаясь сохранить их в неприкосновенности. Были ли Хомутов 1488 г. пешкой в большой игре государя или, действительно, пытался содействовать упрочению экономического положения монастыря на Кубенском озере, вне зависимости от этого его судьба была предопределена. Участник составления подделки или просто лицо, действовавшее по указке государя, становился нежелательным жителем г. Москвы. Хомутов был отправлен в Кирилло-Белозерский монастырь, где еще недавно доживал свой век слепой Федор Басенок и где позднее, возможно, оказался в ссылке один из Патрикеевых. Эти верные, но тугодумные слуги Ивана III не заметили, что главным в политической жизни внутри и вне страны стало упрочение престижа великого князя: Василий Патрикеев и Семен Ряполовский небрежно опустили часть титула Ивана III при заключении договора Русского государства с Великим княжеством Литовским в 1494 г. Но опала Патрикеевых наступила через 10 лет после того, как отправленный в 1488 г. Хомутов уже основал собственный починок, которому также, как и многие родственники, дал свое имя [АСЭИ, II, 266]. Сам термин починок показывает, что этот населенный пункт в окрестностях Кириллова монастыря возник недавно. Он и просуществовал недолго. Вероятно, после смерти Хомутова он был заброшен, так и не превратившись в более основательное поселение. Положение его владельца, жившего на отшибе от монастыря, по-видимому, отличалось от положения остальной братии.

Вернемся к термину, связанному с именем сосланного в Кириллов Хомутова. Очевидно, до конца XV в. не существовало специального термина для обозначения актовых подделок. Сравнительно позднее использование документов в качестве доказательства владельческих прав во время судебных процессов, равно как и отсутствие земельной тесноты вплоть до конца XV в. не содействовали формированию подобных дипломатических терминов. Практическая дипломатика делала в конце XV в. свои первые шаги.

Шумное дело о фальсификации грамоты Андрея Вологодского {67} долго помнилось теми, в чьих руках находился суд по земельным делам. Да и практика XVI в. — а изобретательные стяжатели из крупных монастырей, по преимуществу, энергично занимались изготовлением подделок, чтобы "округлить" уже принадлежавшие им земли [9, 247-250] — не давала возможности забыть о xoмутовке. Знаком этот термин и летописцу второго десятилетия XVII в., включившему хомутовку в хвалебное слово Адашеву, где выражение: "а молвит хомутовкою", вероятно, точнее переводить: "а назовет подделкою".

Формирование термина хомутовка и его бытование на Руси спустя полтора века после события, давшего имя подделке акта, показывает известную консервативность и традиционализм мышления русских канцеляристов — дьяков и подьячих. Словечко из их арго, попавшее на страницы летописи, возникло за полтора века до того — в конце XV в. Случайно ли оно было упомянуто в Пискаревском летописце? Автор его был хорошо знаком с жизнью Москвы, в том числе и придворной, но его идеал точно соответствовал, как уже отметил М.Н. Тихомиров, устремлениям мелких землевладельцев. Запоздалый последователь И.О. Пересветова с его представлениями о сильном и великом государе, руководствовавшемся в своей деятельности "правдой", но не шедший, разумеется, так далеко как идеолог воинников середины XVI в. [II, 347-405], автор Пискаревского летописца считал образцом государственного деятеля представителя нового бюрократического аппарата [30, 310] А.Ф. Адашева. В результате его мудрого правления Русская земля пользовалась "тишиной, благоденствием и управой". Как актуально звучали эти слова для современника Смутного времени, мог представить только тот, кто перенес тревоги и опасности Первой Крестьянской войны, Гражданской войны, осложненных иностранной интервенцией, сначала польской, потом шведской, и все последствия разрухи хозяйства в Смутное время, т.е. "мирских волнений", говоря его языком. Кроме адашевского времени "тихим, праведным и безмятежным" он считал и время правления царя Федора, когда "люди в покое и в любви, и в тишине, и во благоденстве пребыша" [ПСРЛ 34, 200]. Противоположностью же этим "тишине и благоденству" в его изложении выступает опричнина с ее разделением "земли" и "градов", о высылкой из насиженных мест — "из вотчин и ис поместей старинных" и многочисленными кляузами и ябедами ("лихие люди, ненавистники добру, сташа вадити /доносить, наговаривать — Α.Χ./ великому князю на всех людей, а {68} иныя по грехом словесы своими погибоша" [ПСРЛ 34, 190]. Такую же безотрадную картину рисует автор Пискаревского летописца, характеризуя деятельность Бориса Годунова: "А ревность его великая была ко всем бояром и дворяном, и доводы /доносы — А.Х./ от боярских людей и от всяких великие друг на друга, да и сам от тех довотчиков погиб" [там же, 205].

Лишь во времена Адашева, по Пискаревскому летописцу, в Русской земле была "управа", т.е. справедливый и разумный суд, хотя, как уже говорилось, "тишиной и благоденством" она наслаждалась и в другие времена. Именно к "управе" и относится то слово Адашеву, где упомянута хомутовка. "Управа" обеспечивалась тремя обстоятельствами: запрещением повторного обращения по одному и тому же делу, единожды уже рассматривавшемуся, борьбой с проволочками в разбирательстве дел, жестокими карами за возбуждение ходатайства на основе поддельных документов. Автору Пискаревского летописца, уставшему от "мятежей" и "мирских волнений" Смутного времени, все эти особенности деятельности государственного аппарата в годы Избранной рады казались очень привлекательными и по контрасту с его собственной тревожной эпохой, и с не менее беспокойным для мелкого собственника временем боярского правления. Упорядочение судопроизводства в середине XVI в. сопровождалось и более тщательным контролем над актами, подвергавшимися дипломатической экспертизе. В практику начали внедряться основы документоведения. Таким образом, деятельность Адашева предстает в более ярком свете. К его времени вопрос о подделках актов на земельные владения приобрел общегосударственное значение, а ведущий политический деятель вынужден был превратиться в опытного практика-дипломатиста, как и его подчиненные. Жесткие меры, принимавшиеся царем при Адашеве против бюрократической волокиты, неизбежно сопровождавшей деятельность государственного аппарата, использования фальсифицированных обоснований тех или иных челобитий содействовали процессу становления централизации власти в России середины XVI в.

История возникновения и бытования термина хомутовка оказывается небесполезной и для понимания русского летописания первой трети XVI в. Автора Пискаревского летописца искали в разной среде. М.Н. Тихомиров полагал, что это неродовитый человек, сторонник Шуйских [25, 247]. По мнению И.Б. Грекова — это настоятель Архангельского собора московского Кремля, грек по происхождению {69} Арсений Элассонский [7]. В свете приведенных данных гипотеза И.Б. Грекова представляется несостоятельной. Мнение же М.Н. Тихомирова о социальном положении составителя Пискаревского летописца подтверждается новыми данными. Думается, что знакомство автора Пискаревского летописца с биографиями многих представителей клана Шуйских могло питаться из другого источника, а не от самих Шуйских. Обстоятельства свержения и пострига Василия Шуйского позволяют допустить, что Ляпуновым и даже Хомутовым могли стать известными многие подробности жизни Шуйских. Автор Пискаревского летописца, вероятно, был вхож в группу Ляпуновых, Кикиных, Хомутовых, как и составители Нового летописца, Бельского летописца и близких к ним летописей 30-х годов XVII в. В этой связи особый интерес представляет известие о том, что А. Хомутов в XIX в. владел летописью, обнимавшей события 1535—1609 гг., список которой был изготовлен в последней четверти XVII в. [31, 23].

Литература

1. Акты Русского государства 1505—1526 гг. М., 1975.

2. Алексеев Ю.Г., Аграрная и социальная история Северо-Восточной Руси ХIV—XVI вв. Переславский уезд. М.Л., 1966.

3. Вернадский В.Н. Новгород и Новгородская земля в ХV веке. М., Л., 1961.

4. Бочаров Г., Выголов В. Вологда, Кириллов, Ферапонтов, Белозерск. M., 1969.

5. Боярские списки последней четверти XVI — начала XVII вв. и роспись русского войска 1604 г. М., 1979, Ч. I.

6. Герберштейн Сигизмунд. Записки о московитских делах. М., 1908.

7. Греков И.Б. Об идейно-политических тенденциях некоторых литературных памятников начала XVII в. (об авторе Пискаревского летописца). — В кн.: Культурные связи народов Восточной Европы в XVI в. M., 1976.

8. Древнерусские княжеские уставы XI—ХV вв. М., 1976.

9. Зимин A.A. Актовые подделки Троице-Сергиева монастыря 80-ых годов XVI в. — В кн.: Вопросы социально-экономической истории и источниковедения периода феодализма в России, М., 1961. {70}

10. Зимин A.A. О хронологии духовных и договорных грамот великих и удельных князей ХIV—ХV вв. — Проблемы источниковедения. Сб. VI. M., 1958.

11. Зимин A.A. И.С. Пересветов и его современники. М., 1958.

12. Зимин A.A. Реформы Ивана Грозного. М., 1960.

13. История планировки и застройки Москвы. Т. I. М., 1950.

14. Лурье Я.С. Идеологическая борьба в русской публицистике конца ХV — начала XVI века. М., Л., 1960.

15. Лурье Я.С. Общерусские летописи конца ХIV — ХV вв. Л., 1976.

16. Росписной список города Москвы 1638 г. — Труды Московского отдела Русского военно-исторического общества. Т. I. M., 1911.

17. Самсонов Н.Г. Древнерусский язык. — М., 1973.

18. Смирнов И.И. Очерки политической истории Русского государства 30-х — 50-х годов XVI века. М., Л., 1958.

19. Смирнов П.П. Посадские люди и их классовая борьба до середины XVII в. Т. I. М., Л., 1947.

30. Снегирев В.Л. Московские слободы: Очерки по истории московского посада ХIV—XVIII вв. 2-е изд. М., 1956.

21. Снегирев И.М. Москва. Подробное историческое и археологическое описание города. М., 1875.

22. Судебники ХV—XVI веков. М., Л., 1952.

23. Сухотин Л.М. Земельные пожалования в Московском государстве при царе Владиславе 1610—1611 г. M., 1911.

24. Сытин П.В. Из истории московских улиц. M., 1952.

25. Тихомиров М.Н. Пискаревский летописец как исторический источник о событиях XVI — начала XVII в. — в Кн.: Тихомиров М.Н. Русское летописание. M., 1979.

26. Тихомиров М.Н. Сословно-представительные учреждения (земские соборы) в России XVI в. — Вопросы истории, 1958, № 5.

27. Тысячная книга 1550 г. Дворовая тетрадь пятидесятых годов XVI в. М., Л., 1950.

28. Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства в ХIV—XV вв. М., 1960.

29. Черепнин Л.В. Русские феодальные архивы ХIV—XV веков. М., Л., 1948, ч. I.

30. Шмидт С.О. Становление Российского самодержавства. М., 1973.

31. Ярославский областной краеведческий музей. Краеведч. записки. Вып. III. Ярославль, 1958. {71}

¹⁾ Благодарю О.Н. Трубачева, обратившего мое внимание на этот термин.

²⁾ В 1571/72 гг. этот вклад подтвердила другая дочь А.М. Кутузова, "царица" Мария, жена Семена Касаевича [там же, 396].

³⁾ Л.М. Сухотин датирует это пожалование в Бельзском у. 18 января 1611 г. [23].

⁴⁾ Игумен Троице-Сергиева монастыря Спиридоний просил запретить проезд через эти монастырские села. Как полагает Л.В. Черепнин [28, 164], его просьба была удовлетворена. Вероятно, именно с этого времени и начался процесс исчезновения этой дороги, в результате чего осталась единственная дорога — будущая Владимирка.

⁵⁾ Так, Хомутов не упомянут в Ермолинской летописи [ПСРЛ 23, 162]: "Тое же зимы пойман бысть архимандрит чюдовьскы Макарии да с ним князь Василеи Ухтомскои и казниша их торговыми позоры".

⁶⁾ Мнения исследователей о времени составления завещания кн. Андрея разошлись: A.A. Зимин относит его к августу 1479 г., ко времени болезни Андрея Меньшого [10, 317], Л.В. Черепнин — к февралю 1481 г. [29, 167-174].

⁷⁾ По-видимому, такой же порядок существовал и в Киеве: "А в побор и у подводы митрополичим людем помагати по старине", — читаем в уставной киевского князя Александра Владимировича митрополиту Исидору от 5 февраля 1441 г. [там же, 180].

⁸⁾ В декабре 1471 г. его грамоты подписывались монограммой, в которой отчетливо видны буквы Ρ и К (там же, III, №№ 192-193, 195-199].

⁹⁾ Датировано И.А. Голубцовым 1462—1481 гг.