Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. К разделу Казачество

Козлов А.И.
Казаки — нация, сословие?..

Возрождение казачества: история и современность.
Сборник статей к V Всероссийской (международной) научной конференции.
Издание 2-е, испр. и доп. Новочеркасск, 1995.
{11} - конец страницы.
OCR OlIva.

При всей очевидности, ответ на этот вопрос далеко неоднозначен и носит весьма спорный характер. По мнению одних, они — сословие, других — нация. Существуют и иные суждения, но эти — главные. Находясь в жесткой альтернативной связке, они, в сущности, исходят из формулы «третьего {11} не дано» и в категоричной форме исключают какой-то иной вариант суждений. Сторонники одной посылки выступают как автоматические противники другой. Каждая сторона выдвигает достаточно развернутую аргументацию, что создает возможность перевести разговор в академическую плоскость.

В данном случае не рассматривается вульгарно-примитивная критика дилетантов и псевдопатриотов. Те и другие сводят свои точки зрения на проблематику казачества почти исключительно к проискам «жидомасонов», троцкистов, ЦРУ, шпионов, агентов влияния… Не поддаваясь искушению обличения столь махрового абсурда (не судите, да не судимы будете), отметим, однако, его прямую и кровную связь с методологией и догматикой краткого курса «Истории ВКП(б)», с идеологией воинствующего большевизма сталинской закваски.

С самого начала отметим, что происхождение понятия о казаках как сословия восходит, вопреки расхожему мнению последнего времени, вовсе не к советской историографии, а к дореволюционной российской, преимущественно XIX века. Именно последняя изображала казаков исключительно как военно-служилое сословие. Только таким образом именовались они тогда и во всех официальных документах. В таком же виде воспринимала их либерально-демократическая и социалистическая общественность. Почти к нему свелись и взгляды Г.В. Плеханова, В.И. Ленина, Л.Д. Троцкого, их последователей, перегруппировавшихся по соответствующим политическим течениям.

Ленинские выводы и положения, канонизированные большевизмом, впоследствии автоматически превратились в краеугольный камень советской историографии. Однако, она беспрерывно его шлифовала, оттачивала, заостряла, приспосабливала к речениям сменявшихся вождей, мнивших себя непререкаемыми оракулами-теоретиками. Наследие основоположника, и без того одностороннее, многократно перетолкованное на все лады (что каждый раз выдавалось за приведение в соответствие с ним), извращенное, отлилось в законченную формулу, согласно которой классовые характеристики, став сущностными, исчерпывающими, выхолостили из казачества сословное содержание, сведя их к внешней оболочке, его своеобразной шагреневой коже. В последние годы предпринимались попытки выправить образовавшиеся перекосы. Но надсмотрщики-ортодоксы из ИМЛ при ЦК КПСС {12} пресекли их, неколебимо стояли на своем практически до самого конца. Последнее слово советского официоза не выражало подлинной сущности казачества.

Ставка на восстановление казачества в качестве сословия вызывает тревогу как у неказаков, так и среди самих казаков. Недавно, в 1993 г., воскресший из небытия журнал «Голос казака» и аттестовавший себя органом возрождения всего казачества, прежде всего обратился к этому вопросу, поставив его в качестве центрального своего первого номера. Ударным материалом стала беседа журналиста с доцентом В.Н. Королевым¹⁾.

Специалист по проблематике донского казачества со всей определенностью расставил все точки над «а» по самому главному и сложному вопросу: «Казаки — народ или сословие?». По его мнению, «с правовой точки зрения, юридически — да», казаки были сословием. Но тут же им и его интервьюером единодушно подчеркивается, что на самом деле, с точки зрения истории и этнологии, таковыми казаки не являлись. По сути своей, следует из контекста всей рассматриваемой беседы, казаки — народ, этнос²⁾. В пользу этой посылки мобилизована разнообразная аргументация, нельзя сказать, чтоб очень уж убедительная, но безусловно весьма любопытная и, что особенно немаловажно, в основе своей вполне достоверная. И поскольку, вероятно, именно в этом ключе развернутся последующие дискуссии и рассуждения — во всяком случае, как одно из важнейших направлений — оно требует обстоятельного анализа.

Прежде всего, подчеркивается в интервью, казачество никогда не было сословием и не могло им быть из-за несовместимости этих понятий. В подтверждение приводятся факты, вполне соответствующие реальной истории, яркие и потому звучащие вполне убедительно. Однако более пристальное их рассмотрение вызывает сомнение, ставящее серьезные вопросы. Во-первых, когда речь идет о сословии, преимущественно подразумевается казачество конца XIX — начала XX века. Отрицание же и опровержение этого тезиса строится, во-вторых, на фактах, почерпнутых из далекой истории казачества, когда оно действительно еще не было сословием и существовало как самостоятельный субъект. Происходит, таким образом, явная подмена понятий, ибо факты, обосновывающие отрицание казачества как сословия, — суть измерители совершенно других порядков и отношений досословного {13} времени. Само собой понятно, что такую систему доказательств, увы, нельзя признать сколько-нибудь корректной. Рассмотрим основные ее посылки.

Как самый убедительный аргумент, призванный обосновать тезис о том, что казачество никогда не было сословием, выдвигается соображение о наличии у казаков всех атрибутов власти: территории, границ, собственного управления с атаманом, войсковым кругом, правительства в лице Войсковой канцелярии, бюджета, войскового капитала, местных команд, полиции. Но так ли все это безоговорочно? В какой-то мере так, если брать во внимание ранний период казачьей истории, но при непременной оговорке о признании определенных в этом натяжек. Это вовсе и не так, если говорить о завершающем этапе существования дореволюционного казачества. Раннее и позднее казачество — это, как говорят в Одессе, две разные вещи. От первого, оказавшегося под тяжкой «дланью Москвы», от всей его суверенности к началу XX века остались рожки да ножки — одни туманные воспоминания. Отрицать это совершенно очевидное — ломиться в открытые двери.

Казачество как сословие со второй половины XIX в. уже стало безусловной реальностью. Оно находилось под безраздельным правлением военного ведомства, жестко регламентировавшего все стороны его повседневной жизни. Военно-служилые обязанности, методично насаждавшиеся на протяжении многих поколений, успели въесться в плоть и кровь казаков, стали их второй натурой. И послушно тянули они тяжкую лямку во славу «Веры, Царя и Отечества». Щелкая каблуками и поедая начальство глазами, испытывали при том какое-то внутреннее удовлетворение. И — что весьма показательно — сожалели, когда кончалась действительная служба и начиналась повседневная постылая работа казака на земельном пае до хрипоты и семи потов, чтобы подготовить к отправке на службу при всей амуниции собственного сына. В общем-то это очень смахивало на чувства слуги Фирса из «Вишневого сада» А.П. Чехова, который искренне горевал об отмене привычных, дорогих его сердцу порядков крепостного права.

Далее, несостоятельность тезиса о казаках как сословии усматривается в том, что внутри самого этого сословия существовали сословные подгруппы и целые группы. Действительно, среди казаков были и дворяне, и рядовые земледельцы, {14} и интеллигенция, и предприниматели, и торговцы, и буржуа, и рабочие... В этой связи ставится вопрос: «Что же получается, сословие, состоящее из сословий?» Такое положение представляется как нонсенс. И потому делается вывод: так быть было не должно. С точки зрения формальной логики, это заключение может и впрямь показаться вполне убедительным. Однако логика самой жизни совсем иная. В своих проявлениях она несравненно богаче и разнообразнее формальной.

«Не должно» вовсе не означает, что такого вообще не было. Такой аргумент — подлинное недоразумение... В какой-то степени он согласуется разве только с методологией, господствовавшей в советской историографии, но целиком противоречит научным представлениям. Общепризнанным положением считается взгляд, исходящий из того, что социальной природе вообще неизвестны монолитные сословия. Взять хотя бы бюргерство — самое классическое из них, — которое оформилось сословием еще в XIII в. как органический элемент феодального общества. Специалисты давно уже установили, что бюргерство было пестрым по своему социальному составу. В частности, охватывало купцов и ремесленников³⁾.

Подобная картина наблюдалась и в российских сословиях, например, среди духовенства, дворянства, крестьянства, купечества, мещанства. В социальном отношении ни одно из них не было однородным и монолитным. Среди даже дворян начала XX века были такие, которые добывали свой хлеб насущный на телеге с парой быков (отец будущего наркома СССР Г.К. Орджоникидзе) или каким-то подобным, отнюдь недворянским способом. Имущественное расслоение, охватившее все российские сословия, стремительно нарастало по мере дальнейшего углубления капитализма, подтачивало и разрушало их изнутри. Тем не менее никому еще в голову не пришло на этом основании отрицать существование российских дореволюционных сословий. Нелепо это делать и в отношении казачества.

Показательно, сами казаки с давних времен смотрели на себя именно через такую призму. Еще 3 октября 1802 г. донской атаман М.И. Платов в рапорте на имя Его Императорского Величества Александра I пояснял: войско Донское с первоначальных времен состоит «собственно из людей военных», которые «во внутреннем состоянии сами из себя {15} составляют классы людей», нужные для общества. Одни из них занимаются купеческим промыслом, доставляя в войско необходимые вещи из отдаленных мест; другие — судоходством по Азовскому морю, вывозя избытки из края и продавая их с выгодой; а третьи, прочие, доставляют лес с Волги на Дон, в г. Черкасск, ведут строительство⁴⁾. Со временем внутреннее структурирование казачества непрерывно усложнялось и разнообразилось. Наличие в нем разных социальных групп никак не может служить доказательством, перечеркивающим понятие о казаках как сословии.

В качестве бесспорного признака сословности казачества всегда рассматриваются привилегии, которыми оно пользовалось в досоветское время. Если они были, то формула «казаки — народ, нация» сама по себе рассыпается как карточный домик. Тогда разговоры в таком плане теряют всякий смысл. Поэтому обоснование указанной формулы потребовало от ее адептов опровержения системы казачьих привилегий. В этих целях поначалу их объявили выдумкой Ленина. Тем более, что подобный пассаж выглядит одновременно и смело революционным, и ультрамодным. А то, что он — свидетельство невежества, об этом, очевидно, не думают в расчете на его массовость. В действительности же, Ленин не делал такого открытия, хотя советская историография его высказывания на этот счет и подавала в таком духе. Положение о казачьей сословности Ленин и сам почерпнул от своих современников.

В отличие от дилетантов, специалисты-казаковеды, отвергающие казачью сословность, естественно, не могли себе позволить подобный примитивизм и пошли к заветной цели более сложным, завуалированным путем. Они делают упор на то, что «казаки вынуждены были служить, чтобы сохранить остатки былых привилегий», при этом не раскрывая скобок, что понимается под этими «былыми привилегиями» и когда они существовали. В этой части читателю предоставляется полный простор для полета фантазии. Остается полагать — к тому же так следует и из контекста — под «былыми привилегиями» подразумевается то, что было у казаков в пору их самостоятельной государственности. Но тогда возникает невероятная коллизия — казаки пользовались привилегиями за собственный счет. Однако это — подлинная абракадабра: привилегий подобных в природе не существует. Следовательно, казаки не располагали теми самыми «былыми {16} привилегиями», ради сохранения которых они будто бы и вынуждены были служить самодержавию. Атаман Платов на это смотрел иначе. По отношению к привилегиям, дарованным казакам монархами, все они находятся в равном положении — так он уверял царя в рапорте 13 июля 1802 года⁵⁾. Кто же тут прав — старинный донской атаман или те, кто политиканствует сегодня?

Если подходить к историческому прошлому без лукавства, то следует признать: с тех пор за последующие 100 с лишним лет привилегий у казаков не только не убавилось, но стало еще больше. Только в условиях рыночной экономики центр их тяжести переместился в иную плоскость. Стержнем стал казачий пай. Он кормил и поил казака, поддерживал его на соответствующем уровне, составлял основу выполнения им долга перед самодержавием. И тезис о том, будто он не был привилегией, так как казаки сами себе завоевали землю «и на протяжении веков защищали, а не получили из чьих-то рук», — сущее недоразумение, порождающее сумятицу во многих современных умах, не имеющих твердых представлений о прошлом, но стремящихся повернуть историю вспять, разумеется, к своей выгоде. И потому в этом надлежит хотя бы коротко разобраться, оставляя в стороне то, что сам этот тезис не отличается оригинальностью, заимствован из идеологического арсенала 1917 г. донского товарища атамана Митрофана Богаевского.

Сначала следует подчеркнуть, что тезис этот, туманный и непонятный, уводит в область абстракций, необъективен, тенденциозен, пристрастен. Неисторичен, оторван от правовых основ, нравов и обычаев конкретной эпохи, когда решался вопрос о земле в пользу казаков и когда сообщество того времени признавало те решения законными. Справедливыми или нет, это другой вопрос, но законными. И нет никаких оснований для отрицания такой законности. Ибо если принять правомерным предложенный ключ рассуждений, то, следуя логике вещей, надлежит признать такое же право и за всеми теми, у потомков которых, по признанию самих же таких авторов, казаки все-таки отвоевали землю. Рассуждения с позиций силы обречены. Прецеденты такого рода человечеству известны. Поэтому международное сообщество, умудренное горьким опытом войн, исключает такого рода притязания, считает их предосудительными, антигуманными.

Теперь о защите земель казаками на протяжении веков. Можно привести сколько угодно примеров, когда казаки оказывались {17} неспособными отстоять захваченное (достаточно сослаться на Азов), пока не получали поддержку со стороны Московии. История не любит, как известно, сослагательного наклонения. Но легко представить, что сталось бы с горсткой казаков средневековья, при всей их бесспорной отваге, мужестве, воинственности, если бы, скажем, та же Турция, сильный и грозный их сосед, не отдавала себе отчет, кто стоит за спиной казаков и с кем в конечном итоге она будет иметь дело, если начнет военные действия против казаков. Так что всегда надо помнить — кто кого и в какой мере защищал. Казаки Россию или Россия казаков? И что вовсе не умаляет заслуг последних перед первой.

Безусловно, казаки, оказавшись под властью Москвы, потеряли былые вольности, в том числе и право на земли. Но в тогдашней России с ее феодальными порядками иначе и быть не могло. И сию горькую чашу испили не только казаки. До них — крестьяне, которые тоже не всегда были безземельными и крепостными на полурабском положении. И их заслуги отнюдь не меньшие. И они сеяли, пахали, кормили Русь, Россию и, кстати, казаков тоже, которые на протяжении веков земледелием не занимались, а когда на страну надвигался супостат, крестьяне составляли становой хребет ее воинства, создавали общие истоки силы. Роль разведывательных, авангардных отрядов, исполнявшаяся казаками чаще всего, несомненно велика и важна, но все-таки имела подсобное значение. В конце победу обеспечивает сама рать, само войско, в которых казаки — лишь частица, заметная, но частица. Не более того. Непривычная постановка вопроса? Да. Но справедливая и реалистичная.

Таков ход истории, эволюции эпохи и, естественно, ее субъектов. Никто, в том числе казаки, не мог выдержать ее напора, как снежной лавины, сорвавшейся с горных вершин. Под ее мощным прессом все общественные группы претерпевали метаморфозу, обретая новые качества. Казачество — не исключение и не могло им стать. То, против чего оно перед тем долго бунтовало, стало его сущностью, и оно превратилось в охранителей, защитников новых реалий. Парадокс? Бесспорно. Но парадоксы — это жизнь, которая и соткана вся из них. Положением 1835 г., собственно, все казаки были прикреплены к земле. Каждый из них тогда и получил от монарха свой пай, в соответствии с местом в сословной иерархии. Это и стало законом казачьего бытия на протяжении {18} последующих более чем 80 лет. Отрицать это — ломиться в открытые двери.

Следующий тезис — полюбившийся акцент на многовековость, уникальность, преимущества казачьего самоуправления, казачьей демократии, которые будто были неведомы «основной массе русского народа». Представляя дело с точностью до наоборот, он ни на шаг не продвигает решение проблемы. И не только в силу его откровенной натяжки, бьющей в глаза и перечеркивающей многовековой опыт, уходящий своими корнями в дружины русичей, славянскую и русскую общины, Новгородскую и Псковскую республики, но и заложенной в нем подоплеке, сознательно или бессознательно, — объективно это не меняет дело, — представить казаков как обособленное сообщество, формировавшееся вне связей с русским народом, как и другими россиянами, прошедшими подобные стадии в своем развитии в пору эмбрионального состояния казачества. И потому куда вернее, очевидно, полагать, что именно казаки заимствовали суть тех порядков, которые они, что вполне естественно, модифицировали и приспособили к своим условиям. В общественной жизни вообще ничто не возникает из ничего, тем более у казаков, точка отсчета существования которых относится к тому времени, когда россияне уже имели за своими плечами многовековое прошлое, в том числе в деле строительства государственности.

Но даже если взять за аксиому и то, что в данном случае выдвигается поборниками идеи о казаках-народе, то все равно и в таком варианте она совершенно не проясняется. Ибо аргументация, призванная ее обосновать, снова относится к «другой опере» и к данному случаю опять притянута за уши. В мировом сообществе имеется сколько угодно примеров существования наций при низком уровне развития государственных институтов. И наоборот, когда последние функционировали уже вполне полнокровно, наций по-прежнему не было еще и в помине.

Государственность и демократия — исторические категории. Даже если те из них, о которых в данном случае ведется речь, кажутся более народными по сравнению с расцветавшим абсолютизмом в Российском государстве, это не дает оснований для умиления ими и их идеализации, поскольку они представляли собой не более чем остаточные явления, примитивные формы, которые в более развитых {19} странах тогда уже канули в Лету. Поэтому утверждения типа того, что: 1) институт президентства в США — слепок «с казачьей формы самоуправления»; 2) функции атамана и круга аналогичны с президентом и парламентом современных цивилизованных государств, могут восприниматься не более чем откровенная натяжка. Вероятно, подобные перлы либо тешат чье-то самолюбие, либо являются плодом воображения, совершенно оторванным от реальной действительности. Не хотелось бы думать об этом как-то еще иначе.

Но совершенно очевидно, что нынешние президентство и парламентаризм — продукт, выстраданный на несравненно более высокой ступени демократии, когда сами казаки уже лишились права на свободный выбор и атаманства, и кругов; когда эти институты знаменуют собой разделение власти на соответствующие ветви, взаимно дополняющие и уравновешивающие друг друга, чего у казаков никогда не существовало и существовать не могло, поскольку у них, как и во всей России того времени, не было необходимой для этого социально-экономической и политической почвы.

Возможно, возникновение такой аналогии связано с некритическим восприятием царящей отечественной неразберихи в функциях высших ветвей власти, подрывающих ее основы. Но если даже в чем-то и возникает тут схожесть, то все равно она никак не может служить доказательством того, что когда-то, уже давным-давно, у казаков существовали развитые формы демократической государственности, ибо отечественный образец нашего времени, с которым сопоставляется прошлое казачества, сам есть плод несовершенства, ступень — и не более того — к ее более высоким формам в будущем.

Та былая казачья демократия, которая ныне безосновательно превозносится и идеализируется, ни для кого не может служить ни эталоном, ни образцом. В действительности, реально, объективно она — страничка в безбрежном океане становления российской и мировой цивилизации. Несомненно любопытная, интересная, самобытная и потому в какой-то степени поучительная, она тем не менее на весах истории — песчинка, эпизод. Всему есть мера. Без нее невозможны точность, здравый смысл, правдивость, историзм. А безоглядное, безоговорочное проецирование прошлого на современность— ретроградство, подлинное, по терминологии указывавшегося интервью, одевание штанов через голову.

Демократия в казачьих общинах всегда была категорией {20} очень условной и ограниченной, с поправкой на эпоху. Она как-то еще теплилась в пору, когда на Руси и в России существовала ранняя феодальная демократия. Но в обстановке формировавшейся российской централизации она тоже вступила в фазу угасания и скончалась под ударами стремительно плодившихся жестких и жестоких институтов административно-бюрократической, приказной системы вызревавшего феодального государства. Неразвитая казачья демократия не могла противостоять этому натиску. Рыхлые и неустойчивые ее институты рухнули и под собственной тяжестью, и под давлением извне. Очаги сопротивления, возникавшие иногда в ходе этого процесса, хотя и служили выражением недовольства и вольницы разных слоев казачества, тем не менее не могли ни остановить, ни тем более отменить общего эволюционного течения. Став неразрывной частью потока, казаки, волнуясь и взрываясь, неотвратимо вползли в общероссийскую систему, пока впоследствии не превратились в ее защитников.

На этом длинном и извилистом пути казачество прошло по многим ступенькам. Не вдаваясь в данном случае в их детализацию, рассмотрим лишь одну из них, но важнейшую — указ Александра 1 от 25 февраля 1802 г. «Входя в подробное рассмотрение положения казачьих войск» и образа правления в войсковых канцеляриях существующего и учитывая государственную пользу, заслуги войск, надобность «в учинении твердого для внутреннего их управления», царь повелел перестроить его в Донском, Черноморском и Уральском казачьих войсках⁶⁾.

В основу управления Донским войском закладывались семь основополагающих принципов, ни один из которых не имел ничего общего с демократией. Первый — войсковая канцелярия составлялась теперь в соответствии с приказом гражданского управления 1775 г. С той лишь разницей, что по части войсковой оно оставалось в подчинении военной коллегии, а в делах гражданских вместо бывшей зависимости от генерал-фельдмаршала князя Г.А. Потемкина-Таврического (с 1776 г. генерал-губернатора Новороссийской, Азовской и Астраханской губерний⁷⁾) переводилось в прямое подчинение правительствующему Сенату. Второй принцип — канцелярии под председательством войскового атамана состоять из двух непременных членов и четырех асессоров по его выбору, но при смене последних через каждые 3 года. Не возбранялось на должности эти выбирать также из отставных, могущих по своему опыту быть судьями. Третий — отменялось {21} присутствие сверх того особого генерала не из войсковых. Четвертый — дабы законы исполнялись со всей точностью, в канцелярии учреждалась должность прокурора, наподобие губернских. Не имея повелительной власти, он по предписанным ему правилам при надобности или замеченной противозаконности обязан был напомнить и разъяснить силу и смысл закона, а если это оставалось тщетным — доносил начальству. Пятый — существующие при канцелярии экспедиции уничтожить, оставив одну полицейскую в виде управы под ведомством войскового атамана. Шестой — в целях облегчения всем войсковым обывателям пользование правосудием основать суды в виде уездных и нижних земских, коим по просьбам и жалобам проводить следствие на основании законов; недовольные этим могут обращаться в войсковую канцелярию. Седьмой — для определения точных расходов на содержание войсковой канцелярии и сыскных начальств войсковому атаману составить примерные штаты и представить их в правительствующий Сенат, а оный — «к нам на утверждение».

По войску Черноморскому устанавливалось войсковое правительство по типу Донского, но с той разницей, что по делам воинским ему надлежало по-прежнему зависеть от инспектора Крымской инспекции, а по части гражданской состоять в ведомстве тамошнего губернского начальства, особенно управляющего губернией. В канцелярии иметь прокурора седьмого класса, состоящего в ведомстве губернского прокурора. Составление штата войсковой канцелярии препоручалось генералу Дашкову — с тем же порядком последующего представления.

В Уральском войске канцелярия устанавливалась по типу Черноморского войска с подчинением оной инспектору Оренбургской инспекции. Ввиду крайней отдаленности Уральска от Астрахани предписывалось всю землю Уральского войска «присовокупить в пределы Оренбургской губернии», а потому всю войсковую канцелярию по части гражданской вместо астраханского подчинить также оренбургскому губернскому начальству и особенно управляющему губернией. Составление штата возлагалось на генерал-лейтенанта Медера⁸⁾.

Штат канцелярии войска Донского был установлен в июне 1802 г. в составе 161 служащего с годовым бюджетом в размере 71 150 рублей⁹⁾.

Смысл указа совершенно очевиден. Из него, специально изложенного почти целиком, явствует, что казачьи войска {22} ставились в общий ряд субъектов Российского государства. Сохраняя их особенности, вытекавшие из воинской части, законодатель точно, тщательно, строго и взвешенно их регламентировал, руководствуясь исключительно и только высочайшими соображениями. Повседневность, расписанная, что называется «от» и «до», совершенно не оставляла места какой-либо казачьей вольнице. Воспоминания о ней, тем более рецидивы, теперь воспринимались не просто неуместной бестактностью, а как проявление вольнодумства, диссидентства, сепаратизма, пресекавшихся и каравшихся по всей строгости. В последующем гайки не только не ослаблялись, но и непрерывно закручивались, пресс усиливался. Ясно, что разговоры о какой-то казачьей демократии после этого не имеют под собой никакой реальной почвы.

Но что же это означало для казаков? Регресс и попятное движение или прогресс и шаг вперед? По этим вопросам можно морализовать сколько и как угодно. Если отвечать на них с позиции эмоций, бьющих ныне через край, то неизбежен уход в дебри и бессмыслицу. Но если не отрываться от общеисторической канвы, принять во внимание итоги эволюции, протекавшей на базе установленного и совершенствовавшегося порядка централизации, нельзя не увидеть той пользы, которую, извлекло из него казачество. Будучи вписанным в рамки гигантской державы, оно покончило со своей локализацией, которая давила его, нагромождала путы обособленности и изоляционизма, мешала его развитию по восходящей ветви. Казаки слились со средой, близкой им по крови и духу. Очередной виток многотрудной исторической спирали обеспечил им простор, возможность всестороннего и многогранного развития на базе достижений российской культуры, выход на пути мировой цивилизации, возможность дальнейшего совершенствования военного мастерства в составе одной из сильнейших армий Европы и Азии. Преодолевая вековую замкнутость и ограниченность, казаки приобщились к событиям мирового масштаба как их активный субъект.

Теперь несколько слов о богатстве казачьего фольклора, песенного наследия и т.п. Сторонники формулы «казаки — народ» выдвигают его в качестве одного из ее обоснований. Но если и к этому подходить серьезно, то оно также не доказывает ничего в этом смысле. Областнический фольклор не составляет черту, присущую только казакам. Он испокон веков складывался в рамках какого-то локального, но достаточно широкого пространства с более или менее однородным {23} и постоянным населением. И явление это присуще не только России, но и другим странам с куда меньшими территориями и населением. Поэтому существуют яркие, самобытные, оригинальные фольклоры, скажем, на Воронежщине, Псковщине и во многих других местах. Но никто не рассматривает это обстоятельство как признак существования там каких-то других народов, хотя он и служит несомненным показателем групповой самобытности, говорит о древности этих областнических объединений как частей единого русского народа. Подобное наблюдается и среди других народов. Вместе с тем — и это кстати подчеркнуть — специалисты по казачьему фольклору находят в нем отголоски, оттенки, фрагменты фольклора других мест, далеко отстоящих от казачьих районов, что служит убедительным свидетельством отечественных истоков формирования самого казачества.

Высказываются и другие суждения в пользу формулы «казаки — народ». Но в большей своей части они носят частный характер и практически не делают ее более убедительной и аргументированной. Но это вовсе не означает, что сама формула эта вообще бесплодна. Она отнюдь не голая идея, имеет многочисленных сторонников, которые прибегают к ней, используют и считают ее совершенно неотразимой. По разным причинам, в числе которых в той или иной степени присутствуют и лукавство, и элементарное незнание, и откровенное невежество, и преднамеренная тенденциозность, и политиканство, и самое обычное заблуждение.

Формула «казаки — народ» несет на себе и сверхзадачу — пробудить эмоции у тех, кто склонен к ее восприятию и выражает готовность к ее незамедлительной реализации по упрощенной методике — быстро и прямо, не мудрствуя лукаво, по принципу: «раз, два — бац и в дамках». Нередко это — сильные, решительные, энергичные практики, не очень-то задумывающиеся о последствиях. Для них главное — цель. Средства ее достижения не имеют значения.

Но эта формула — не конечный пункт, а всего-навсего лишь досадная пересадка, которая, как видно, кое-кого тоже уже не устраивает. Поезд несется дальше. Атаман Верхне-Донского округа Ю.И. Карташов — впереди паровоза с поднятым знаменем, зовущим к активным действиям. Его кредо— выразительное, лаконичное и четкое. Сделанное им весьма любопытное заявление гласит: «Немало переломано копий относительно статуса казачества. Одни записные знатоки {24} утверждают, что это сословие, другие называют нас частью русского народа, третьи именуют туманным термином «этногруппа». Но я не буду нынче разоблачать последователей данных теорий, доказывать, что казаки — это четвертый восточно-славянский народ и т.п.»¹⁰⁾

В цитате все показательно: и содержание, и форма, и стиль, и тон. Особенно в ударных, подчеркнутых мною местах. Тут, как повелось со времен сталинских нравов, и «записные знатоки», «не буду», «разоблачать»... Словом ни дать, ни взять — директива да и только, требующая безоговорочного и неукоснительного исполнения. Она что — символ грядущего порядка вещей, свидетельство рвущейся на арену новой генерации, готовой не только взять власть, но и в таком духе решать сложнейшие социально-экономические и политические проблемы? Без теоретизирования, разговоров и оговорок — этих интеллигентских штучек. По-шариковски, по-большевистски, по-нагульновски — револьвером по голове. Разоблачать, предавать анафеме...

Поиск вариантов для них — не более чем выверты «записных знатоков» по части непонятной альтернативности. По их представлениям, есть только один путь — создавать Большой Круг казачьего народа Дона. Пригласить на него делегатов от каждого населенного пункта Всевеликого Войска Донского (!?), где проживает хоть один казак — неважно донской или запорожский. Остальным, составляющим, по меньшей мере, три четверти населения, следовательно, показывается от ворот-поворот. Такова уж вот демократия, которая, по мысли некоторых современных атаманов, и есть тот образец, коему всем другим полагается восхищаться и рукоплескать. Как во времена сталинской демократии — самой совершенной в мире, которая обеспечивала разбойникам-партбоссам право стрелять, мучать, гноить, а народу — славить ее! (И сквозь слезы тоже).

Чего хотят такие нынешние атаманы? Они не скрывают своих амбиций и, в соответствии с усвоенным тоном, декларируют их в ультимативной форме. Тот самый Большой Круг должен, как следует из указанного заявления, исполнить историческую миссию. Во-первых, провозгласить казачество «четвертым (?!) восточно-славянским народом». Провозгласить — и баста: вопрос решен. Вчера был русским, украинцем, осетином, калмыком, бурятом, а сегодня — уже казак.

И со всякими там «домыслами» разом покончено. Да и никак-нибудь, а с возведением казаков в ранг аж четвертого {25} славянского народа. Правда, почему-то не указывается, кто мыслится как первые три народа, но все-таки, надо полагать, по изобретенной новоявленной ранжировке — русские, украинцы, белорусы — старшие братья, по въевшемуся большевистскому счету «больших и малых» народов. («Союз нерушимых... навеки сплотила великая Русь»). А на какие же места отодвинуты другие восточные славяне? Да в конце концов не мешало бы поинтересоваться и у самих казаков — все ли они хотят этого? А если не все, тогда что делать с несогласными? Куда их-то девать? Расказачивать? Выходит, что так. Но для атаманов-молодцов, видно, все такое прочее — сущие пустяки, над которыми им просто не досуг думать. Они заняты, очень заняты —«вершат великие дела!».

Во-вторых, планируется, Большой Круг обратится «к Президенту и правительству России с призывом признать нас юридически народом и принять соответствующие меры по реабилитации репрессированного казачьего народа». Непонятно только, почему в данном случае обходятся представительные органы, ведь решение такого сложного вопроса по закону, если дело сводится только к этому, все-таки составляет их прерогативу. Но, по-видимому, атаманы не особенно надеются склонить представительную власть, с которой они в натянутых отношениях, на столь сомнительный путь. Президент и правительство считаются более податливыми, во всяком случае из их рук уже удавалось вырвать кое-что существенное, хотя и недостаточно продуманное, взвешенное. Прецедент вселяет надежды. Но атаманы полагаются не только на него. В запасе держат и нечто другое.

Третий пункт, который должен принять Большой Круг, предусматривает «Обращение к правительствам соседних государств с призывом признать нас народом и хозяином Дона». Авторы его всерьез полагают, что правительства соседних государств последуют их примеру и встанут на путь вмешательства во внутренние дела России? Но, судя по всему, атаманы далеко не столь простодушны. Явно испытывая внутреннюю неуверенность на сей счет, они намереваются, при стечении неблагоприятных, для них обстоятельств, идти ва-банк. На такой случай готовят, по их представлениям, сильнейший козырь — четвертый пункт: «Обращение к ООН с просьбой о рассмотрении казачьего вопроса»¹¹⁾.

Дон — для казачьего народа! А куда деваться неказакам? Вон с Дона, если не нравятся атаманские порядки! {26} Хотя у казачьих предков, в верности традициям которых современные атаманы неустанно клянутся, существовал иной принцип: «С Дона выдачи нет!». Такова была действительно благородная традиция, обеспечивавшая гонимым кров, свободу и защиту. И они сторицей платили гостеприимному Дону.

 Но претендентам на роль новых хозяев дела нет до понимания того, что Дон превратился в мощный экономический район России благодаря, прежде всего, прародителям тех потомков, которым они готовы теперь указать на дверь. Это ведь неказаки, — пока самая трудоспособная часть казаков находилась в походах, воевала, служила, — изо всех сил, не щадя живота своего, пахали, сеяли, убирали, строили заводы, шахты, дороги, города. От зари до зари, в жару и стужу, под дождем и снегом, в лаптях и зипунах — сызмальства до последнего вздоха. А представим себе на минуту, что станется с Доном сегодня, если его покинут неказаки? Разумеется, этого не случится, ибо неказаки не собираются уходить с Дона, своей малой родины. Они считают, что на Дону места хватит всем — и казакам, и неказакам. Дон издавна считается казачьим, но исстари был российским. Так было, есть и пребудет во веки веков. И для этого хватит здравомыслия у всех дончан.

Экстремизм невольно порождает ассоциации. Говорят, если история и повторяется, то либо в виде фарса, либо трагедии. Сегодняшние амбиции и притязания на единственное место под солнцем очень смахивают на то, что уже было в 1917 году, ставшим роковым во многом именно поэтому. Тогда, после Февральской революции, когда развернулось бурное возрождение казачества, многих казаков охватили очень схожие настроения. Экстремистско-шовинистический крик превратил призывы к разуму здравомыслящих и дальновидных казачьих лидеров в глас вопиющего в пустыне. Напрасно бился атаман А.М. Каледин, герой Луцкого прорыва, доказывая казакам необходимость согласиться с предложением неказачьих лидеров создать на Дону правительство на паритетных началах, представляющее казаков, и неказаков, поддержать зарождавшееся в Новочеркасске добровольческое движение во главе с известнейшими генералами М.В. Алексеевым, Л.Г. Корниловым, А.И. Деникиным. Максималисты в ответ упрямо вопили: «Не-лю-бо-о!»; Дон только для казаков!». Войсковое правительство оказалось в полнейшей изоляции, потеряло бразды правления, и Дон погрузился в хаос. {27}

И только тогда, когда к его самому порогу подкатили с севера и юга большевистские войска, крикуны, баламуты и невежды опомнились. Отработав задний ход, согласились с атаманом. Но было уже поздно, все пошло прахом. Красные части железной рукой вцепились в самое горло. Добровольческая армия, гонимая, отправилась на Кубань. Станичников, которым дурили головы, охватила паника, и они, не видя смысла проливать кровь, подались к куреням. «Чистокровные патриоты», митинговавшие до посинения на тротуарах и площадях, разбежались по темным углам. Донское Войско, разложившись, в одночасье растаяло — словно утренний туман под лучами восходящего горячего солнца.

Непонятый и преданный атаман, оставшись при 147 штыках и саблях, в последний раз нажал курок револьвера с направленным в сердце дулом. От позора и отчаяния, но, быть может, и с еще теплившейся надеждой на то, что смертельный выстрел облагоразумит ошалевших казаков. Однако тщетно. Фронтовики, его боевые соратники, остались глухими. Обольстительные ласки казачек, изголодавшихся по суженым и ряженым, перевесили долг. Разразилась трагедия казачества, круги которой еще и поныне дают о себе знать.

Истоки этой исторической драмы лежат, прежде всего, в амбициозности, претензиях на исключительность, близорукости, воинствующем верхоглядстве, эгоизме казачьих маргиналов. Временно утратив связь со своей устойчивой социальной средой, они, обуреваемые низменными страстями, впали в бешеную разнузданность, сорвали линию на компромисс и соглашение, вызвали озлобление неказаков. И рухнула государственность, похоронив под своими обломками и этих носителей зла. Это ли не урок горького прошлого для настоящего и будущего!

Но, как видно, урок — не впрок. Утопия снова охватывает слои размножающихся маргиналов. Наивность выплескивается через край. На горизонте маячит силуэт беды. Полагать,, что она обрушится только на неказаков — глубочайшее заблуждение. Так, между прочим, и думали в 1917 г. Не дай Бог, если черное ее крыло опустится, то в числе первых жертв будут казаки. Известно, когда паны-атаманы начинают драться ради собственной корысти, — у казаков чубы трясутся, а то и вместе с головами катятся в кусты. Многомиллионная неказачья масса районов, традиционно именуемых казачьими, сейчас лишь ворчит. Но это — пока ее не {28} прижаривает. А как только заденут за живое, она моментально взорвется. И разразится бунт — свирепый, беспощадный, российский. Крушить же теперь умеют все. Чему-чему, а этому большевики уж научили. Сеющий ветер пожинает бурю.

Есть ли выход? Безусловно — не нагнетать, не разжигать страсти, трезво смотреть на реалии, вести разумную политику, основанную на диалоге, учитывающую интересы и соседей, не лезть на рожон и в каждую дыру. Как это и делается в современном цивилизованном мире. При возникающих конфликтах апеллируют к международному арбитражу, внутри страны — к ее верховным органам. Огромна роль средств массовой информации. Казачьим журналистам, в первую очередь, необходимо критически посмотреть на себя. А это значит — покончить с тенденциозностью, однобокостью, учиться слушать оппонентов, инакомыслящих. Иначе говоря, отказаться от большевистских нравов, обычаев, порядков. Побольше думать, изучать, не абсолютизировать собственные взгляды. Истина никогда, не находится в одном кармане. И не вести словесную пальбу. Каждый, даже случайный, выстрел — прицельный огонь, разжигающий пламя бушующих страстей. Слово — не воробей. А ружье само раз в год стреляет.

Отрадно — умудренные жизнью из числа казаков уже бьют тревогу. Еще отраднее — на это отважились, наконец, представители, так сказать, элитарной части интеллигенции — отдельные профессора и журналисты. Трижды отраднее — это те, кто еще недавно сеял, не особенно-то задумываясь о ценности семян и о том, каков будет урожай. Но в конце концов не ошибается тот, кто ничего не делает. Важно также — вовремя спохватиться, оглянуться, трезво взвесить существующее положение вещей.

«Мы, — говорят теперь такие, — ратовали за возрождение казачества и радовались первым шагам на этом пути. Однако и здесь политики вмешались и быстро сообразили, что казачью карту можно выгодно разыграть для разобщения русских людей по принципу «разделяй и властвуй». Обидно, что казачья верхушка это восприняла всерьез. С каких это пор казаки перестали быть частью русского народа? А вот поди ж ты — теперь добиваются для себя статуса репрессированного народа, идут на экстремизм, способствуя тем самым делу развала России. Больно смотреть на это»¹²⁾. {29}

И опять — двадцать пять: кто же они такие эти казаки? Выходит, и не народ, и не сословие? А кто тогда? Просто — часть русского народа или, наоборот, четвертый славянский народ?

Разноголосица и противоречивость оценок — не случайность. С одной стороны, они — отражение эйфории, взметнувшейся около явления, пребывавшего по сути долго под запретом и вдруг неожиданно ставшего для всех доступным. С другой, они — показатель феноменальности казачества, для понимания сущности которого требуется не только и не столько описательство конкретных фактов, сколько их анализ и синтез, сопоставление с общероссийской и мировой действительностью. Необходимо пристальное, объективное взвешенное, всестороннее исследование, а главное — деидеологизированное, деполитизированное, строго научное, академическое.

Но это требует отдельного и специального разговора.

Козлов А.И., д.и.н., профессор, зав. кафедрой отечественной истории новейшего времени Ростовского государственного университета

Источники и литература

¹⁾ Были ли казаки сословием? // Голос казака. 1993 — № 1.

²⁾ Там же.

³⁾ Средние века. Сб. статей. М., 1982. Вып. 45. С. 145.

⁴⁾ Государственный архив Ростовской области (ГАРО), ф. 46, оп. 1, д. 108, л. 3.

⁵⁾ Там же, л. 6.

⁶⁾ Там же, д. 138, л. 12.

⁷⁾ Военный энциклопедический словарь. М., 1986. — с. 579.

⁸⁾ ГАРО, ф. 46, оп. 1, д. 138, лл. 12, 12 об., 18, 19, 19 об.

⁹⁾ Там же, лл. 59 об. 60, 60 об., 61, 62.

¹⁰⁾ Донские войсковые ведомости. — 1993. — № 5/49, — с. 3.

¹¹⁾ Там же.

¹²⁾ Касьяненко Ж. Свет выстраданной истины // Советская Россия — 1993, — 22 мая. — с. 4. {30}