Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Никитин Н. И.
Первый век казачества Сибири

Военно-исторический журнал, № 1, 1994 г.

Российское казачество, вступив в нынешнее столетие, объединялось в одиннадцать «войск». Наибольшее их число приходилось на восточные регионы страны. Именно там, от Урала до Тихого океана, протянулась цепь казачьих гарнизонов, станиц и караулов. Сибирские, семиреченские, забайкальские, амурские и уссурийские казаки охраняли от вражеских поползновений едва устоявшиеся рубежи государства Российского. Отдельный казачий полк базировался в Якутске.

В 1804 году военный министр, заинтересовавшись состоянием подведомственных ему иррегулярных войск, потребовал от зауральской администрации историческую справку о казачестве Сибири. Губернские власти, однако, заявили, что не знают о том, «откуда пошли» местные казаки, но все же высказали предположение, что они, «видимо, начало свое берут с покорения Сибири».¹⁾ Чутье не обмануло царских чиновников: ныне, когда в научный оборот введен огромный материал по казачьей истории, прямая связь зауральского казачества с «покорением Сибири» выглядит бесспорной... Все разместившиеся в начале XX века к востоку от Урала «войска», «полки» и гарнизоны роднило, правда, не только общее происхождение. Была у них еще одна схожая черта: в их истории практически не было периода «вольного казакования», как у донцов, кубанцев, терцев и уральцев, хотя среди предков «восточно-российских» казаков можно без особого труда отыскать и выходцев с вольного Дона, Волги, Днепра, Терека и Яика.

Здесь господствующие в науке представления решительно расходятся с точкой зрения нашего крупнейшего (ныне, к сожалению, уже покойного) историка Л. Н. Гумилева. Обходить суть этих расхождений было бы неправильно. В своей ставшей в последнее время весьма популярной книге «Этногенез и биосфера Земли» Л. Н. Гумилев представил происхождение казачества восточных регионов России следующим образом: «В XIV веке потомки обрусевших хазар сменили русское название «бродники» на тюркское «казаки». В XV—XVI вв. они стали грозой степных ногаев и, перенеся войну в Сибирь, добили их последнего хана Кучума. Получив подкрепление от московского правительства, они за один век прошли Сибирь до Тихого океана. Нуждаясь в пополнении, они охотно принимали в свои отряды великороссов, но всегда отличали их от себя. Всех вместе их принято называть землепроходцами».²⁾

Привести какие-либо доказательства в подтверждение столь оригинально и, я бы сказал, романтично представленной предыстории сибирского казачества Л. Н. Гумилев не счел нужным. Да он и не смог бы этого сделать. Ибо в данном случае талантливый и яркий ученый настолько увлекся своей, безусловно, интересной и многое объясняющей в нашей истории теорией этногенеза, что почти напрочь оторвался от реалий, от установленных исторических фактов.

Казачество в Сибири формировалось, увы, не «по Гумилеву». И дело даже не в сомнительности родства большинства вольных казаков XVI века именно с хазарами... От примерно полутысячной дружины Ермака, состоявшей главным образом из вольных казаков и, возможно, включавшей в свой состав не только русских людей, судя по фамилиям и прозвищам, численно значительно преобладавших, но и далеких потомков хазар,³⁾ к концу сибирской экспедиции в живых осталось менее сотни человек. После гибели своего атамана «ермаковы казаки» ушли «на Русь» и вернулись затем на Урал вместе с отрядом «государевых служилых людей», в несколько раз превышавшим их по численности, уже будучи подчинены вместе с ними царским воеводам.⁴⁾ Инициатива в организации военных походов теперь надолго переходит в руки центральной государственной власти, равно как и решение задач по формированию в Сибири казачьих гарнизонов.

Так кто же в XVII веке входил в их состав? В большинстве своем это были выходцы с Русского Севера или из Поморья. В Великом Устюге, Сольвычегодске, Каргополе, Холмогорах, Вологде и других северных городах специально набирали отряды ратных людей для службы в Сибири. «Верстали» в сибирские гарнизоны и непосредственно на местах, и в первую очередь детей казаков. Основным же источником пополнения сибирских гарнизонов стали те социальные слои, которые согласно правительственным указам зачислялись на службу во вторую очередь: «вольные гулящие люди», а также промышленники (охотники, промышлявшие соболя). Однако и они большей частью были уроженцами северо-русских земель, так что ряды сибирских казаков и «на местах» пополнялись все теми же устюжанами, пинежанами, вятчанами да холмогорцами.⁵⁾ За ними в потоке отправлявшихся за Урал переселенцев обычно следовали жители Поволжья, особенно Среднего. Кроме того, в отрядах служилых людей и в чисто промысловых ватагах нередко оказывались и представители народа коми — пермяки и зыряне.

Помимо «вольной» и «вольно-правительственной» форм колонизации при освоении Северной Азии использовалась и принудительная — через ссылку. Наибольшее значение она имела на ранних этапах заселения сибирских земель, прежде всего наиболее удаленных и наименее пригодных для жизни, и давала самый пестрый по происхождению и составу контингент переселенцев. Однако роль ссылки, как доказано рядом исследователей, не стала и не могла стать решающей в колонизации Сибири и даже в формировании гарнизонов за Уралом из-за ограниченности своих возможностей.

По мере расширения территории России на востоке там начали появляться новые города и остроги, гарнизоны которых в первое время составляли полностью или в значительной степени присланные на определенный срок служилые из «старых» сибирских городов. Впоследствии часть из них осела на новом месте, где постепенно формировался постоянный гарнизон, пополнявшийся родственниками местных служилых, их подрастающими детьми, вездесущими «промышленными» и «вольными гулящими людьми», среди которых преобладали «сшедшие своею волею», а иногда и просто сбежавшие в Сибирь дети поморских крестьян и ремесленников, ссыльными из разных регионов России и других государств.⁶⁾

В гарнизонах Сибири в XVII веке можно было, разумеется, встретить и бывших вольных казаков. Они обычно попадали за Урал не по своей воле: в Сибирь ссылали пленных болотниковцев, разинцев, участников других казачьих смут. Общая численность их была сравнительно невелика, поэтому не вольные казаки «принимали в свои отряды» оказавшихся за Уралом «великороссов», как писал Л. Н. Гумилев, а совсем наоборот. Это, в частности, доказывают «именные книги» и «росписи» из архивного фонда Сибирского приказа, позволяющие определить состав войска буквально поименно.⁷⁾

Так, в первой из сохранившихся «именных книг» г. Березова за 1627—1628 гг. примерно из 300 служилых людей 19 обозначены как «донские казаки». Возможно, раньше их здесь было гораздо больше — такой вывод напрашивается в связи с записью в «именной книге» г. Тары: «Казаки... которые переведены с Березова, донские, четыре человека». Как бы то ни было, но к середине XVII века лишь два березовских служилых значились «донскими казаками»...⁸⁾

Более заметную роль в формировании сибирского казачества, пожалуй, сыграли ссыльные иноземцы — «литва» (судя по фамилиям и прозвищам главным образом белорусы), «черкасы» (украинцы), поляки и выходцы из западноевропейских стран — «немцы» (последних, правда, были единицы). Все они, как правило, являлись военнопленными, неплохо знали ратное дело и в Сибири больше подходили для военной службы. В гарнизонах некоторых городов (Тобольска, Тюмени, Тары, Томска) из них даже были сформированы специальные конные подразделения — «литовские» и «черкасские» сотни, иногда называемые на иноземный манер «ротами». Обычно по окончании войны производился размен пленных, и многие из служивших за Уралом «литвы, черкас, поляков и немец» возвращались на родину. Тех же, кто оседал в Сибири, чаще называли «литовского списка казаками», наравне с русскими, которыми разбавляли «литовские» и «черкасские» подразделения из-за отсутствия вакансий в обычных.

Учитывая, что в большинстве сибирских городов специальных «иноземческих» подразделений не было совсем, а число ссыльных «иноземцев» обычно не превышало десятка человек, можно и на сибирском материале показать полную несостоятельность утверждения об «особой» этнической природе российского казачества. Этнической чистотой сибирский служилый мир в XVII веке, разумеется, не отличался, но таковым было и все русское общество.

Основу сибирского войска в XVII веке составляли отнюдь не «литовского списка казаки». И наиболее престижную конную службу несли за Уралом главным образом русские казаки, объединенные в гарнизонах южной Сибири — тобольском, тюменском, тарском, томском, кузнецком, енисейском, красноярском, иркутском и нерчинском — в особые подразделения. В Тобольске, например, «конных казаков» было около 60 в начале и около 200 в конце столетия, в Тюмени соответственно 60 и 150. Самой же многочисленной категорией ратных людей за Уралом были «пешие казаки», точнее, ратные люди пешей службы, ибо наряду с казаками в Сибири ее несли стрельцы и пушкари; (последних, правда, было немного: на город в зависимости от численности его гарнизона и стратегического значения обычно приходилось от 1-2 до 10-12 пушкарей).

Впрочем, за Уралом каких-либо различий между казаками и стрельцами не прослеживается — ни в служебных обязанностях, ни в жалованье, ни даже в вооружении. И это свидетельствует прежде всего о том, что различное наименование двух практически одинаковых воинских формирований было лишь данью традиции. В XVIII веке это разделение вообще исчезает, и казаки — конные и пешие — остаются фактически единственной вооруженной силой в сибирских гарнизонах. Вот почему мы можем и применительно к более раннему хронологическому периоду называть, пусть и с известной долей условности, всех сибирских служилых людей казаками...

Универсальность была отличительной чертой казачьего войска во все времена. В Сибири, где людей постоянно не хватало, оно стало наиболее пригодным для выполнения самых разнообразных, в том числе и чисто оборонительных, задач. Примечательно, что когда в 1660-х годах тобольским воеводой И. А. Хилковым была предпринята попытка создать и за Уралом войска «иноземного строя» — конные рейтарские и пешие солдатские — она не увенчалась успехом. В частности, семь сотен рейтар, набранных в основном из тех же казаков и их детей, так и не научились как следует сражаться «строем», и не только потому, что их плохо этому учили. Как оказалось, для сражений с южносибирскими кочевниками более всего подходил бой «по-казацки», ибо, по словам самих служилых людей, «рейтар татарина догнать в поле строем не поспеет».⁹⁾

Более отвечал сибирским условиям созданный взамен рейтар в те же 1660-е годы драгунский полк, обучавшийся приемам как конного, так и пешего строя. Но и драгун в конце концов почти всюду заменили казаки... Для противодействия высокоманевренной, мобильной коннице противника на восточных рубежах России лучше всего были приспособлены универсальные по своей природе казачьи войска. Нельзя, наконец, не учитывать и чисто психологических моментов, во многом определявших боеспособность любого войска: со словом «казаки» у русского человека с течением времени стали ассоциироваться наиболее славные героико-романтические страницы отечественной истории.

Среди иррегулярных сибирских войск XVII века надо отметить особо так называемых беломестных казаков — служилых, специально поселенных при южносибирских слободах и острогах для их военного прикрытия в случае нападения кочевников. В отличие от упоминавшихся выше основных категорий ратных людей Сибири беломестным казакам не полагалось всех видов жалованья, круг их обязанностей был не так широк, но «за службу» они освобождались — «обеливались» (отсюда и название) от государственных налогов и повинностей и обязательно (причем довольно щедро) наделялись землей. Таким образом, их можно считать как бы прообразом будущих «казаков-станичников». Нельзя, наконец, не упомянуть еще одну весьма специфическую категорию ратных людей Сибири — «юртовских служилых татар» — представителей местного тюркского населения, и прежде всего знати, остававшихся в «своей вере», но принятых на «государеву службу». Их численность к концу XVII века составляла более 500 человек. Сохраняя «родовые» земли, служилые татары, как и беломестные казаки, обычно получали жалованье, но в сильно урезанном размере, службу же несли в основном конную, будучи приписанными к гарнизонам таких городов, как Тобольск, Тюмень, Тара, Томск, Красноярск. Кроме того, они могли пополнять собой ряды сибирского казачества, крестившись в «православную христианскую веру». Практика привлечения коренного сибирского населения на военную службу оправдала себя и была существенно расширена в XVIII веке, когда на юге Восточной Сибири специально формировались тунгусский и бурятские казачьи полки.

В целом же общая численность ратных людей Сибири к концу XVII века оставалась сравнительно небольшой и явно недостаточной — примерно 10 тыс. служилых людей самых различных категорий. При этом лишь в сибирской столице — Тобольске — числилось свыше 2000 ратных людей. К другим же, даже считавшимся крупными городам Сибири, их было приписано гораздо меньше. Например, в гарнизонах Тюмени, Томска и Якутска в конце XVII века было около тысячи человек, в Таре около 800, в Красноярске — около 650 и т. д.

Гарнизон уезда в целом подчинялся главе местной администрации — воеводе, который «ведал» служилыми как непосредственно, так и через «приказных» или «начальных людей» — «голов», «сотников», «атаманов». Сущность должностей в XVII веке мало соответствует современным представлениям о воинских званиях. «Головам» часто подчинялись воинские формирования из нескольких сот человек, образующих «приказ» («полный приказ» состоял из 500 человек). Но нередко в ведении «головы» находилось подразделение всего в сотню служилых. Должности сотника и атамана были фактически равнозначны: и те, и другие могли фигурировать в документах как «сотенные головы». Атаман, правда, в отличие от сотника, мог ведать подразделением всего в несколько десятков человек, причем «чин» этот считался казачьим, в то время как сотники могли возглавлять как казаков, так и стрельцов. «Приказной», ведавший служилыми «литовского списка», нередко назывался «ротмистром», но обычно имел те же права и обязанности, что сотники и атаманы.

«Начальные люди», судя по сохранившимся инструкциям, ведали наборами на «убылые места» в своих подразделениях, судили своих подчиненных в «невеликих делах» и чинили им наказанье за дисциплинарные провинности, «наряжали на всякие службы», контролировали выдачу жалованья и т. д.¹⁰⁾ Вместе с тем и головы, и сотники, и атаманы, и ротмистры часто выполняли поручения, не связанные со своей «приказной» деятельностью. Острая нехватка людей в Сибири вынуждала администрацию использовать воинский контингент максимально широко. Так, во главе отряда стрельцов в какой-нибудь военной экспедиции иногда стоял «литовский» ротмистр, казаки же могли попасть во временное подчинение стрелецкому сотнику, «начальный человек» любого чина по приказу воеводы оказывался в «посланниках», особенно к правителям соседних «орд», слободских приказчиках или «переписчиках» земель...

В этом отношении обязанности «начальных людей» ничем не отличались от обязанностей местной «служилой аристократии» — сибирских дворян и «детей боярских», которым преимущественно и давали всякого рода ответственные поручения как чисто административного, так и военно-административного характера. Однако ни «детей боярских», ни тем более дворян в Сибири на такого рода «службы» не хватало, и всякого рода «приказную» деятельность возлагали не только на «начальных людей» типа атаманов и сотников, но даже и на рядовых казаков.

Свои дворяне появились за Уралом только в конце XVII века и исчислялись, можно сказать, единицами (сравнительно много дворян было в Тобольске в начале XVII века —18 человек). Детей боярских было гораздо больше: в крупных гарнизонах их насчитывались десятки, в сибирской столице — сотни (269 человек к началу XVII века). В европейской части России дети боярские являлись низшей прослойкой господствующего феодального класса, собственно к боярам не имевшей уже никакого отношения. По своему положению они мало чем отличались от рядовых стрельцов и казаков. За Уралом же среди местных служилых это был по сути дела высший до появления дворян чин, являвшийся к тому же главным источником комплектования командных кадров — голов и сотников.

Для всех чинов служба в XVII веке не ограничивалась ни возрастом, ни количеством отданных ей лет. Поступать на службу разрешалось с 15-летнего возраста, отставка же следовала лишь тогда, когда казак не мог выполнять своих обязанностей из-за старости, болезни или увечья. Для некоторых, правда, отставка была своего рода наказанием — за особо тяжкие «вины» и «прослуги».

Если структура сибирских гарнизонов не отличалась большой сложностью, то этого нельзя сказать об их управлении. Помимо официальной воинской организации в сибирских гарнизонах существовала неофициальная, с которой вынуждена была мириться правительственная администрация.

Общинные, «мирские» традиции на Руси в XVII веке были еще довольно сильными, а применительно к сибирскому войску они усиливались из-за воздействия традиции казачьего самоуправления. Так, за Уралом наряду с посадскими и крестьянскими «мирами» твердо отстаивали свои интересы перед «государевыми воеводами» и служилые «миры» каждого города.

В сибирских гарнизонах широко практиковалась выборность «начальных людей», которых окончательно утверждала местная или центральная администрация. Казаки считали себя вправе отстаивать собственное мнение в таких принципиально важных для них вопросах, как выбор места для будущего города, целесообразность, сроки, тактику и маршруты военных экспедиций, в которых они принимали участие. Нередки были ситуации, когда во время похода ратные люди собирались, как вольные казаки, для решения «войсковых» проблем «на круг». Более того, в конфликтных ситуациях «войско» могло открыто отказать своему предводителю в подчинении. И не только местная, но и московская администрация порой была вынуждена мириться с таким «самовольством». Служилые люди сибирских гарнизонов имели собственную казну (коробью), которой пользовались с общего ведома и согласия. «Войско» само осуществляло разверстку и контроль за очередностью в выполнении особо обременительных служб, имело свое знамя и под ним не только ходило в бой, но и собиралось на общие «советы» для обсуждения текущих дел.¹¹⁾

Важной функцией «войска» нередко становился контроль за доставкой и выдачей жалованья. С государственным обеспечением сибирских казаков часто возникали серьезнейшие проблемы. Годовые оклады служилых варьировались в зависимости от чина, рода службы, места расположения города, индивидуальных заслуг, а также от семейного положения (на жену полагалась небольшая прибавка в продовольствии). У большинства казаков в год выходило от 4 до 8 рублей, от 30 до 50 пудов хлеба, от 1,5 до 2 пудов соли. О том, много это или мало, можно судить, вспомнив, что годовая норма потребления хлеба (муки) составляла около 25 пудов на человека, а средние цены в Сибири XVII века были примерно таковы: лошадь стоила около 7 руб., аршин сермяжного сукна — 10 коп., холста — 3 коп., кафтан из овчины — 1 руб. и т. д. За «государев» счет служилые, кроме того, вооружались: им выдавали огнестрельное оружие, а на время походов боеприпасы. Известны также случаи массовой раздачи из «казны» копий, например, «новоприборным» казакам Красноярского острога.¹²⁾ Коней и фураж казаки должны были приобретать за свой счет.

Служебная загруженность сибирских казаков в XVII веке была чрезвычайно велика. На них лежала масса обременительных, а часто и разорительных обязанностей, выполнение которых, правда, облегчалось очередностью «служб» и возможностью, хотя бы для людей состоятельных, нанимать вместо себя других лиц.

Наименьших затрат сил, времени и средств, естественно, требовала «служба о городе»: караулы и дежурства на крепостных башнях, у пороховых погребов, «государевых» амбаров и других казенных зданий, мелкие административные поручения и т. п. Однако несение только «городовой службы» рассматривалось как большая льгота и позволялось лишь старым и увечным. В абсолютном большинстве казаки несли и различные «отъезжие службы» — наиболее обременительные и опасные.

Собственно и само возникновение служилого сословия в Сибири было связано с этим видом отъезжей службы. Первые гарнизоны за Уралом составили ратные люди из экспедиционных корпусов, посланных ставить в Сибири города — опорные пункты русской колонизации, явившиеся в свою очередь базой для строительства новых городов. Казаки, таким образом, основали практически все города Сибири XVII века — Тюмень, Тобольск, Пелым, Тару, Сургут, Березов, Кузнецк, Енисейск, Красноярск, Якутск и другие, множество мелких острогов, зимовий.

Однако специальные экспедиции для сооружения новых опорных пунктов были распространены лишь на начальном этапе колонизации того или иного региона. В уже отстроенные города и остроги казачьи отряды из других гарнизонов посылались на временную, так называемую «годовую службу». «Годовальщики» пополняли малочисленные, а «по опасным вестям» и значительные гарнизоны, или вообще заменяли гарнизон там, где «своих» служилых людей не было. Причем на «годовой» казаки могли находиться до «перемены» и по году, и по многу лет.

В жизни некоторых гарнизонов большое место занимала служба на «заставах» — и таможенных, и перекрывавших «заказные» (запретные) пути. Сибирским казакам часто приходилось сопровождать казенные грузы, партии ссыльных, конные — охраняли русские посольства, шедшие к сопредельным правителям, в том числе в Китай. Да и сами они нередко несли «посольскую службу», проводя годы среди кочевий калмыков, казахов или в городах Средней Азии, их постоянно использовали и как гонцов.

Важнейшей функцией сибирского войска в XVII веке был сбор ясака — пушной подати с аборигенов, особенно в северных, контролировавших таежную зону, гарнизонах. Разновидностью такой службы можно считать и экспедиции, организованные для «прииску новых неясачных землиц». Однако значение таких «ясачных» походов выходило далеко за рамки чисто административных функций и имело своим следствием не только колоссальное расширение границ Российского государства на востоке, но и серию географических открытий в Северной Азии.

В тесном взаимодействии с неслужилыми слоями населения казаки защищали южные границы Сибири от набегов всякого рода «воинских людей» — киргизских, калмыцких, казахских кочевников, опустошавших подвластные Русскому государству земли за Уралом, и в первую очередь, ясачные волости. Лишь благодаря непрерывной самоотверженной борьбе казачества с враждебными России «ордами» оказалась возможной земледельческая колонизация Сибири в районах, наиболее подходящих по почвенно-климатическим условиям для развития сельского хозяйства. Создание к концу XVII века на территории Северной Азии прочной продовольственной базы для русских переселенцев позволило в свою очередь прочно закрепить за Россией и непригодные для хлебопашества земли.

В XVII веке борьба с вражеской степью в Сибири не была завершена. Угроза вторжений с юга оставалась реальной за Уралом и в XVIII, и даже в XIX веках и явилась главной причиной образования на восточных рубежах России новых казачьих войск, и прежде всего сибирского линейного. Но предпосылки для окончательной победы были заложены все же в XVII веке.

Тема сугубо хозяйственной деятельности сибирского казачества заслуживает особого внимания и требует отдельного разговора. Но не затронуть ее нельзя. Ведь до конца XVII века наиболее многочисленной категорией русского населения Сибири являлись как раз служилые люди, и на них долгое время лежала основная тяжесть забот как по обороне края, так и по его хозяйственному освоению. В отличие от казачьей вольницы Дона, Волги или Яика, казаки Сибири охотно занимались хлебопашеством, усматривая в нем надежную гарантию своего продовольственного обеспечения. Даже к началу XVIII века, когда крестьянское население Сибири в целом уже превысило служилое, в обширнейших ее регионах — в Тарском, Красноярском, Томском, Нерчинском уездах казачьи семьи преобладали в среде местных хлебопашцев и составляли немалую их часть в таких уездах, как Тюменский и Тобольский. В результате не только города, но и множество сельских поселений за Уралом в XVII веке были основаны именно служилыми людьми и по сей день носят имена своих основателей.¹³⁾ Еще более видное место занимало казачество в «торгах и промыслах». В тех уездных центрах, где до конца XVII века по существу не сложилось посадского населения — в Нерчинске, Якутске, Березове, Сургуте и т. п. — практически все виды местной торгово-ремесленной деятельности были сосредоточены в руках служилых людей и их родственников. В крупных и по сибирским понятиям экономически развитых городах — Тобольске, Тюмени, Верхотурье — служилые люди в XVII веке занимали либо равные с посадом, либо более сильные позиции. А, например, в Томске к 20-м годам XVIII века казаки составляли абсолютное большинство местных ремесленников (267 человек из 328).¹⁴⁾

Казачество не только внесло решающий вклад в присоединение к Российскому государству сибирских земель и их оборону. Обеспечивая с оружием в руках условия для нормальной хозяйственной деятельности на территории Северной Азии, казаки сами включались в нее и, таким образом, содействовали превращению Сибири в неотъемлемую часть России.

¹⁾ Емельянов Н. Ф. Спорные вопросы истории феодальной Сибири. Курган, 1991. С. 50.

²⁾ Гумилев Л. Н. Этногенез и биосфера Земли. Л., 1990. С. 289.

³⁾ Скрынников Р. Г. Сибирская экспедиция Ермака. Изд. 2-е. Новосибирск, 1986. С. 185-189.

⁴⁾ Сибирские летописи. СПб., 1907. С. 292.

⁵⁾ Русские старожилы Сибири. М., 1973. С. 25-28.

⁶⁾ Александров В. А. «Войско» — организация сибирских служилых людей XVII в. // История СССР, 1988. С. 100-103.

⁷⁾ Перечень этих книг дан в первой части «Обозрения столбцов и книг Сибирского приказа» Н. Н. Оглоблина. М., 1895.

⁸⁾ Российский государственный архив древних актов (РГАДА), фонд Сибирского приказа (СП), кн. 14, л. 632; кн. 458, л. 117; кн. 78, л. 127.

⁹⁾ Бахрушин С. Б. Научные труды. Т. III, ч. I. М., 1955. С. 278.

¹⁰⁾ РГАДА, СП, стб. 328, 340, 977, л. 2.

¹¹⁾ Александров Б. А., Покровский Я. Я. Власть и общество. Сибирь в XVII в. Новосибирск, 1991. С. 92-93.

¹²⁾ Бахрушин С. Б. Указ. соч. Т. IV. М., 1959. С. 19.

¹³⁾ См., например: Емельянов Н. Ф. Население Среднего Приобья в феодальную эпоху. (Состав, занятия и повинности). Томск, 1980. С. 110.

¹⁴⁾ Александров В. А., Покровский Я. Я. Указ. соч. С. 57, 75-76.