выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
|
выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. |
|
Вопросы истории. № 12, 1997.
[155] — конец страницы.
OCR Oliva.
Книга доктора исторических наук, профессора Ростовского государственного университета А. И. Козлова вышла весьма своевременно. Процесс возрождения казачества породил обширную литературу, главным образом публицистическую. Состоялось несколько научных конференций, посвященных прошлому и настоящему казачества1). Высказываются различные, порою диаметрально противоположные мнения о происхождении казачества, выносятся весьма категорические суждения о нынешнем его статусе, вплоть до утверждений, что «казаки есть особый народ, особая нация».
Книга, написанная в жанре исторической публицистики, отличается строгим научным подходом, обширностью источниковой и историографической базы, ярким изложением и полемичностью. Рассматриваются, главным образом, судьбы казачества юго-востока Европейской России и лишь попутно привлекается материал о казаках Азиатской России. Такое географическое ограничение резонно, если учитывать немалые различия между названными ареалами расселения казаков2).
Козлов анализирует ключевую и очень непростую проблему происхождения казачества в этом регионе, скрупулезно разбирает имеющиеся в литературе подходы к данному вопросу. Он отвергает как несостоятельные взгляды на казаков как на особую, «четвертую ветвь» восточного славянства, равно как и категорический отказ видеть в казачестве не этническое сообщество, но лишь сословие.
Критически оценивается и миграционно-колонизационная теория, согласно которой казачьими предками были свободолюбивые выходцы из Русского и Польско-Литовского государства, бежавшие на окраины от феодальной кабалы. Господство этой теории в российской, а затем в советской историографии автор объясняет тем, что она «в предельно выраженном виде отвечала имперским устремлениям самодержавия и планетарным целям носителей идей мировой революции, ассимиляторским методам и установкам тех и других» (с. 62). Впрочем, вынеся столь суровый приговор этой теории, Козлов отнюдь не игнорирует реального миграционно-колонизационного процесса, сыгравшего важную роль в становлении казачества.
Чтобы распутать многочисленные историографические узлы и освободить исследование от мифов, автор обращается к теории этногенеза Л. Н. Гумилева, принципиальные положения которой, как считает Козлов, создают надежные предпосылки к изучению проблемы как в целом, так и применительно к отдельным социально-этническим объектам, «в том числе, разумеется, по отношению к казачеству, ибо оно стоит в общем ряду групп и коллективов этнического порядка» (с. 52-53).
Козлов выделяет пять периодов в истории казачества. Первый, наиболее продолжительный охватывает время зарождения и формирования казачества — «очевидно от конца первого тысячелетия нашей эры до конца XVII — начала XVIII в.» (с. 54). В другом месте, однако, автор относит зарождение казачества к концу XIII — начала XIV вв. (с. 69), очевидно имея ввиду появление более или менее достоверных сведений о казачьих поселениях. Применительно к более раннему периоду, речь может идти очевидно о предках казаков. В течение ряда столетий, утверждается в книге, на юго-востоке Европейской России происходил сложный процесс взаимодействия местного славяно-русского и тюркоязычного этносов с пассионарными элементами, накоплявшимися на рубежах Дикого поля. Основной приток населения шел из Руси. Таким образом, на протяжении веков «автохтонные казачьи предки подвергались интенсивной руссификации и христианизации» (с. 68). Процесс полиэтнического смешения и взаимодействия в рамках общей территории со специфическими природно-климатическими условиями, экономикой, политической и культурной [155] атмосферой, формировал своеобразный гибрид, в котором преобладало русское начало. В XVII в., по словам Козлова, казачья масса вступила в полосу этнообразующего процесса, который приблизил казаков к уровню субэтноса (с. 72).
Авторская схема казачьего этногенеза далека от того, чтобы считаться «истиной в последней инстанции». Козлов и не претендует на это. В этой схеме просматривается ряд лакун, непроработанных моментов. Открытым остается вопрос о времени появления и раннем этапе существования в регионе предков казаков. Но сам подход к проблеме представляется плодотворным. Автору удалось показать возникновение и развитие у казаков энтодифференцирующих признаков, характерных для стадии субэтноса. В полноценный этнос казаки, однако, не успели сложиться.
Начавшийся на рубеже XVII—XVIII вв. второй этап казачьей истории характеризуется, по мнению Козлова, резким и мощным вмешательством российской государственной власти в естественно протекавший процесс этнообразования, постепенной трансформацией казачества в военное сословие. Со включением юго-восточного региона в состав России казаки стали неразрывной, но особенной частью российского населения, отмечается в книге. Автор убедительно показывает, как под воздействием самодержавной власти тормозятся и деформируются этнические процессы и на передний план выходит социально-политическая функция казачьих войск, превратившихся в иррегулярные части царской кавалерии.
Недовольство нараставшим государственным прессом, что проявилось, в частности, в участии казаков в пугачевском восстании, не изменило, по мнению автора, «общего русла в развитии казачества». Оно «в целом продолжало наливаться силой» (с. 76). Теперь эта сила находилась на имперской службе. Козлов подчеркивает, что в XVIII — начале XIX в. казачьи войска стали внушительной и очень мобильной военной силой, игравшей важную роль во время войны и в охране южных рубежей Руси.
Соответственно казачьи структуры превращаются в своеобразную военно-хозяйственную и политическую систему, становятся неотъемлемой частью административно-бюрократической имперской машины. Формирование этой системы автор связывает с правительственными актами 30-х — 40-х годов XIX в., которыми, по мнению Козлова, открывается третий период казачьей истории, продолжавшийся до 1917 года (с. 78).
Этому периоду уделено в книге пожалуй, наибольшее место, его основные черты и характеристики проанализированы наиболее глубоко. Радикальные изменения в казачьих структурах, произведенные Николаем I и продолженные Александром II, рассматриваются в контексте общей организации вооруженных сил и в связи с событиями Кавказской войны. Казачьи войска становятся своеобразными «мини-государствами» в составе России с присущими только им порядками. Анализ «Положения об управлении Войском Донским» 1835 г., а также аналогичных «Положений» о Дунайском, Астраханском и Кавказском линейном войсках позволил Козлову утверждать, что названными и другими актами царизм стремился закрепить в казачьих войсках традиционные российские формы землевладения и землепользования — земля становилась собственностью войска и станиц. Казаки же получали в пользование земельные паи на уравнительных началах. Таким образом, узаконениями, принятыми в XIX в., фиксировался по существу средневековый принцип службы за землю. В качестве «всемилостивейшего пожалования» казакам были сохранены остатки самоуправления в виде выборной станичной и хуторской администрации; все лица войскового сословия освобождались от податей и земских сборов. Эти и некоторые другие льготы и преимущества были, по справедливому замечанию Козлова, не столько данью традиции, сколько результатом тактики самодержавно-крепостнического государства, усматривавшего в ней гибкий рычаг управления (с. 115).
Убедительно показано, как под влиянием быстро растущих рыночных отношений, особенно в пореформенные десятилетия, бюрократические правительственные установления приходили в противоречие с реалиями казачьей жизни, ее потребностями, как, в частности, пагубно сказывалась общинная собственность на состоянии станичного коннозаводства, составлявшего важную отрасль хозяйства (с. 123-126).
Весьма интересны соображения автора о воздействии правительственной политики и официальной имперской идеологии на этнические процессы и изменения в казачьем менталитете. При том, что весь смысл жизни казаков и их семей определялся военной службой, этническая сторона, по словам автора, не играла роли. Принадлежность к военно-служилому сословию автоматически указывала на его место в российском сообществе (с. 117). Вольнолюбивый дух, традиции народоправства и справедливости в общественном устройстве всячески вытравлялись из сознания казаков. Воспевались и идеализировались особость, сословные установления, верность царю.
В пореформенные десятилетия, особенно в начале XX в., обозначились и другие процессы, о которых в книге сказано, к сожалению, мимоходом. Под влиянием проникновения рыночных отношений, уплотнения населения в регионе за счет миграций, социального расслоения, а также известного повышения общекультурного уровня ослабевала замкнутость казачьей общины. Интересы и образ жизни казаков-предпринимателей и купцов, казаков-интеллигентов сближались с интересами и образом жизни соответствующих слоев российского населения. «Неотвратимо» шло «капиталистическое расказачивание»3). Однако ко [156] времени русских революций эта тенденция лишь наметилась, и социальное бытие и облик казаков окутывал «толстый слой сословной окраски, через который едва-едва пробивались субэтнические черты». В казачестве «переплелись, образуя неразрывное единство, два начала — этническое и сословное, субэтнос и сословие» (с. 131). Образовавшийся таким образом «социосубэтнос», не имеет, по словам Козлова полных аналогов в истории, феномен казачества уникален.
В «роковом 1917-м» начался четвертый период казачьей истории, продолжавшийся до конца 80-х годов — «расказачивание». Обрушившиеся на станичников в 1918—1920 гг. военно-политические репрессии, продолжавшиеся с небольшими перерывами и в несколько измененном виде в последующие десятилетия, наконец, каток сталинской коллективизации поставили казаков на грань физического уничтожения и ассимиляции.
Козлов справедливо отвергает домыслы некоторых публицистов, объясняющих проводимый в годы гражданской войны фактический геноцид казачества происками «злокозненных сионистов» вроде Троцкого и Свердлова, «зоологически ненавидевших» казаков. Кровавые расправы в станицах, считает автор, явились выражением общей политики большевиков по отношению к казачеству, идейно-теоретические основы которой были разработаны Лениным и его соратниками и «отлились в непререкаемые догмы о казаках как становом хребте вандейских сил в России» (с. 132).
Казаки с их особенными чертами хозяйства, быта, нравственного уклада действительно «не вписывались» в систему большевистской диктатуры с ее непременным принципом всеобщего «поравнения». Ожесточенное сопротивление, которое казаки оказывали большевистскому прессу, сделало их сосуществование немыслимым. Но вряд ли можно, как это делает автор, свести изменения в политике большевиков по отношению к казачеству после окончания гражданской войны к простому лукавству. Решения апрельского (1925 г.) пленума ЦК РКП(б), предусматривавшие учет казачьих традиций, быта, уклада жизни, находились в русле тогдашнего общего курса по отношению к крестьянству в условиях нэпа. В обстановке сохранявшейся на юго-востоке нестабильности, обострения сословных конфликтов большевистское руководство вынуждено было пойти на некоторые уступки4). С изменением общей политической ситуации, и об этом говорится в книге, курс апрельского пленума, как и весь нэп, были отброшены.
Несмотря на жесточайшие испытания на протяжении семидесяти лет, казачий субэтнос выжил. Этот феномен заслуживал более обстоятельного объяснения. Отдельные соображения и прогнозы автора относительно начавшегося возрождения казачества могут быть оспорены. Однако главное здесь, как и во всей книге, составляет подлинно объективный, лишенный политических спекуляций и мифологем подход. В современной России, считает автор, есть возможности для развития казачьего субэтноса. Не возрождение сословности, а продвижение по линии экономики, науки и культуры позволит восстановить утраченные и обрести новые качества казачества, которые помогут ему стать этносом (с. 141). Этот вывод дает пищу для размышлений, стимулирует дальнейшие исследования этой сложной проблемы.
1) См. напр., ОМЕЛЬЧЕНКО И. Л. Терское казачество. Владикавказ, 1991; Казаки России: прошлое, настоящее, будущее. М. 1992; Казачество в истории России. Краснодар. 1993; Проблемы истории казачества XVI—XX вв. Ростов-на-Дону. 1995; Возрождение казачества (история, современность, перспективы), Ростов-на-Дону, 1995; Проблемы казачьего возрождения. Ч. I. Ростов-на-Дону. 1996; ПЕРЕХОВ А. Я. Власть и казачество. Ростов н/Д. 1996 и др.
2) См. История казачества Азиатской России. Тт. 1-3. Екатеринбург. 1995.
3) Проблемы казачьего возрождения, с. 6.
4) См. подробнее: ПЕРЕХОВ А. Я. Ук. соч.
Написать нам: halgar@xlegio.ru