Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

К разделам Россия Россия – церковная история

Мусин А.Е.^*)
К вопросу о перспективах изучения русской церковной культуры в российской археологии

Археологические вести. Вып. 2. СПб., 1993.
{145} – конец страницы.
OCR OlIva.

Закономерный интерес к истории русской духовной культуры, вызванный изменением общественной ситуации в России и стимулированный празднованием 1000-летия Крещения Руси, предъявляет отечественной науке определенные требования. Задачам объективного исторического познания не может удовлетворить ни вульгарный материалистический подход, в результате которого фактам противопоставлялись созданные атеистической пропагандой легенды и мифы, ни апологетические построения, призванные формировать, своего рода идеальные типы прошлого. У российской археологии существует серьезный интеллектуальный потенциал и солидный методологический навык для решения подобных задач. Вместе с тем, остается незадействованным еще один мощный стимул для совершенствования знаний в этой области — давняя историографическая традиция. Речь идет о существовавшей в России отрасли науки под названием церковная археология (Петровский 1901:17-23).

Конфессиональный признак, вынесенный в наименование данной отрасли знания в глазах современных исследователей не должен затемнять объективное содержание науки. Речь шла об изучении духовной культуры и истории православных народов, которая в условиях господства религиозного мировоззрения не могла быть иной, чем церковной.

Собственно истоки церковной археологии на Православном Востоке лежат в символическом толковании литургического обряда и его истории с одной стороны, и в развитии богословия образа с другой, что окончательно сложилось в VIII веке во время иконоборческих споров. Орос VII Вселенского собора 787 года, посвященный догмату иконопочитания гласит следующее: "Храним не нововводно все, писанием или без писания установленные для нас церковные предания, одно из которых есть иконного живописания изображение, как согласное евангельской проповеди и служащее нам ко уверению истинного, а не воображаемого воплощения Бога Слова и к подобной пользе, потому что такие вещи, которые друг на друга указывают, несомненно друг друга и уясняют" (Успенский 1989:102). Таким образом, Богопознание в Церкви (и познание вообще) допускалось возможным на основе соответствия предмета и объекта познания. Древности вещественного характера использовались постольку, поскольку они являлись отображением вещей умозрительных. Необходимо учесть литургический характер произведений церковного искусства и вещественных памятников, связанных с Церковью. Речь идет не только о функциональном использовании данной категории предметов за литургией, но и о проникновении литургией (Богослужение и служение) всех сторон личной и общественной жизни. В дальнейшем неразрывность литургики и церковной археологии будет носить не только характер традиционный, но и онтологический, что чрезвычайно важно в плане понимания церковных древностей.

Однако, сам термин "археология — древность" по отношению к богословским изысканиям не употреблялся, поскольку литургическое время всегда мыслилось актуально. Понятие древности служило лишь подтверждением истины современности. Для настоящей постановки вопроса о роли древности и ее изучении в церковной культуре необходим был кризис литургического сознания, {145} который пришелся в Европе на эпоху Возрождения и Реформации, а в России на Великий Раскол XVII века.

Протесты реформатов против церковной традиции вызвали защитную реакцию ревнителей предания. "Анналы" кардинала Цезаря Барония (1588—1607) впервые привлекли в полемику вещественные памятники.

Сущность старообрядческого раскола в России — не обрядовые разногласия, а именно вопрос об отношении к преданию, традиции в Церкви. Именно в это время появляется первое в России по сути дела церковно-археологическое сочинение: патриарх Никон издает книгу под названием "Скрижаль", которая ставила перед собой задачу разъяснить значение предметов и храмовых принадлежностей, относящихся к православному Богослужению. Книга была в основном посвящена символическому толкованию Божественной Литургии, но уже в середине XIX века видели в ней "положение пути к русской церковной археологии" (Никольский, без года:1). Однако, основной целью этого издания была, скорее, пастырская забота о понимании верующими христианами священнодействий Православной Церкви, и это принципиально важно, так как впоследствии нравственный, назидательный пафос церковной археологии как науки будет постоянно присутствовать в работах ученых.

Общественно-церковная потребность в XVIII веке привела к решению Святейшего Синода 1746 года о необходимости составления нового толкового издания Православного Богослужения, которое завершилось лишь на рубеже XVII—XIX веков выходом в свет двух работ: в 1792 году появилась книга митрополита Санкт-Петербургского Гавриила (Петрова) "О служении и чиноположении Православной Греко-Российской Церкви" и в 1803 году книга архиепископа Нижегородского Вениамина, озаглавленная "Новая Скрижаль" (Никольский, без года:30). Последняя из указанных работ имела подзаголовок: "Полное объяснение всех церковных служб, обрядов, молитвословий и предметов церковного обихода" (Вениамин 1803). При описании вещественных принадлежностей храма и Богослужения делался небольшой экскурс в историю их развития.

Важным этапом в становлении церковной археологии в России явилось издание иеродиаконом Иродионом Ветринским авторизованного перевода сочинения Иозефа Бингмана о памятниках древней христианской церкви (Иродион 1829; 1830; 1844; 1845). Значение ее можно оценить по тому, что именно она ввела в обиход понятие, давшее в дальнейшем название науке (христианские древности, церковная археология).

Таким образом, к 30-м годам XIX века достаточно твердо сформировалось представление о церковной археологии как о литургической дисциплине. Примечательно появление учебного пособия для духовных Семинарий под названием "Церковная археология в вопросах и оглавлениях", где молодая наука была изложена в классических формах Православного катехизиса (Церковная археология 1839:1). Очевидно, что в представлениях определенных церковно-преподавательских кругов эта дисциплина получила свою окончательную кодификацию. Книга состояла из двух частей: в первой излагалось историческое и символическое объяснение службы и храма, во второй давалось церковное понятие устава и последования службы. Предмет церковной археологии (обрядословия) понимался следующим образом: "изъяснить состав и чин Богослужения Православно-Кафолической Церкви и принадлежности оного, что для сего нужно, дать определенное понятие о каждой священной вещи и о каждом священном действии и об отношении оных к составу Богослужения, открыть происхождения оных, указать духовные знаменования оных" (Церковная археология 1839:1).

В 1847 году выходит в свет книга митрополита Макария (Булгакова); тогда еще архимандрита, "Введение в Православное Богословие". К числу наук, относящихся к Православному Богослужению и обрядам им отнесены литургика и церковная археология. Разница между ними заключалась в том, что первая занималась значением и употреблением Православных обрядов в настоящее время, а вторая — их происхождением и исторической судьбой (Макарий 1847:626). Примечательно, что Владыка допускал разделение литургики и археологии при преподавании, хотя всячески подчеркивал "выгоду" от совокупления наук в одну. До 1913 года книга выдержала 7 изданий, которые бы мы назвали стереотипными.

Все вышеизложенное позволяет заключить, что к середине XIX века в русской науке, прежде всего, в науке богословской, сформировалось представление о церковной археологии" как о вспомогательной литургической дисциплине, имеющей, прежде всего, прикладное пастырско-назидательное значение. Вместе с тем, эта дисциплина признавалась в значительной степени исторической, поскольку речь в ней шла о традиции, древности и происхождении таковых. Таким {146} образом, наиболее полно была задействована лишь одна из классических функций науки — систематическое изложение полученного знания. Однако, вопрос о расширении имеющегося объема знаний практически не ставился. Так сформировалось первое направление в дореволюционной русской церковной археологии, которое можно условно назвать богословско-литургическим.

Второе направление в этой научной области может быть названо историко-художественным. История его сложения достаточно хорошо описана (Формозов 1989:1-69), поэтому мы позволим себе дать ей лишь общую характеристику.

Новое направление в церковной археологии изначально складывалось как изучение истории христианского искусства, что шло в русле общего развития русской археологии того времени. Собственно, лишь исторический анализ способен их расчленить, поскольку изучение как церковных, так и гражданских древностей, проходило параллельно, соседствуя в одних изданиях и в трудах одних и тех же авторов. Сразу же выявились два принципиальных подхода в исследованиях — собственно издание материалов и их научная обработка. Обычно первым церковно-археологическим сочинением называют книгу профессора Харьковского университета Г. Успенского "Опыт повествования о древностях русских", вышедшую в Харькове в 1811 году. Однако, уже в конце XVIII века появились публикации в форме описаний и ученых путешествий (Ильинский 1795).

Примечателен историко-археологический опыт митрополита Евгения (Болховитинова), который сочетал в себе классическую богословскую образованность с широким интересом к художественным древностям (Срезневский 1868). По его благословению был применен специфический археологический метод исследования — раскопки К.А. Лохвицким в 1824 году фундаментов Десятинной церкви в Киеве (Формозов 1981:312-313). Наметилась тенденция к изучению древностей по регионам.

Но лишь на материале древнего Новгорода описание памятников церковной старины выделилось в особый раздел в 50-е — 60-е гг. XIX в. (Описание святыни 1851; Археологическое описание 1861; Толстой 1862). Особенное развитие в это время (и это сказалось на всем дальнейшем развитии церковной археологии) получило изучение архитектуры и иконописи (Снегирев, Мартынов 1846; Сахаров 1849). Прикладное церковное искусство почти не было затронуто исследованиями. Необходимо отметить, что авторы вышеуказанных многочисленных публикаций, за редким исключением, не относили себя к представителям церковной археологии как вследствие ее корпоративной замкнутости в стенах церковных учебных заведений, так и в силу структурной неоформленности русской археологии того времени.

Особым периодом в развитии церковной археологии явилось время Археологических съездов в России (1869—1914). Во-первых, это было время расцвета творчества таких выдающихся историков искусства как Ф.И. Буслаев и Н.П. Кондаков, чья научная деятельность заложила фундамент для многих исследователей последующих поколений ученых (Кызласова 1985). Во-вторых, на этих общественно-научных форумах происходила кристаллизация самой науки, становление ее методологического и понятийного аппарата, определение теоретических аспектов, обретение ею места в официальном реестре Российской науки. Так, уже на I съезде в Москве в марте 1869 года понятие "наука христианских древностей" прочно занимает свое место в лексиконе исследователей и делается признание, что русская старина не может быть понята без изучения всей системы древнехристианской археологии (Труды 1871:75-82). Однако, христианские древности не были выделены в особый раздел, а рассматривались вместе с произведениями искусств и художеств.

Лишь на III Археологическом съезде в 1874 году в Киеве возникает "отдел церковного быта", на V Археологическом съезде в 1881 году в Тифлисе значатся "памятники христианские", а окончательно отдел церковных древностей появляется в структуре VII Археологического съезда в Ярославле в 1887 году. Здесь с очевидностью сказалась тенденция к делению науки по категориям источников, а не по предмету исследования. Наконец, в-третьих, именно на базе этих съездов произошел синтез первого и второго направлений в церковной археологии. Был преодолен пафос секулярного отчуждения от представителей Богословской науки, характерного для русского просвещенного общества XIX века. Этот синтез связан с именами таких исследователей церковных древностей как Н.В. Покровский (1848—1917), профессор кафедры церковной археологии в Санкт-Петербургской Духовной Академии и директор Археологического Института в Петербурге, А.П. Голубцов (1862—1911), экстраординарный профессор Московской Духовной Академии, Н.Ф. Красносельцев (1845—1899), профессор кафедры церковной археологии в Казанской Духовной Академии и впоследствии экстраординарный профессор Новороссийского университета. Он происходил в стенах Духовных Академий Русской Православной Церкви, которые имели в своем {147} составе кафедры церковной археологии и литургики. Знакомство Н.В. Покровского и Н.Ф. Красносельцева во время путешествий в Европу в 70-е годы XIX века с трудами лидера тогдашней европейской христианской археологии Дж. де Росси, для которого был характерен синтез письменных памятников и вещественных древностей, способствовало не только развитию науки, но и созданию церковно-археологических кабинетов-музеев при Духовных Академиях.

После своего возвращения из Европы Н.В. Покровский разделил кафедры церковной археологии и литургики в Санкт-Петербургской Духовной Академии. Это нисколько не ослабило остроту исследований, а, напротив, высвободило интеллектуальный потенциал для научных разработок в смежных областях. Так, например, А.П. Голубцову поразительно удалось сочетать богословско-литургическое и историко-художественное направление в церковной археологии, используя в темах происхождения обрядности конкретно-исторические исследования археологического материала. Вообще, для церковных археологов при осознании литургического характера культуры прошлого, был характерен переход от непосредственного изучения обрядов и обрядовых предметов к исследованию вещественных памятников церковной культуры вообще.

Заслугой церковных археологов было введение в научный оборот принципиально нового вида памятников. Ф.В. Буслаев указывал, что Н.В. Покровский "первый в русской науке при изучении византийско-русского и древнехристианского искусства обратил внимание на отношение искусства к учению Церкви и текстам литургии" (Покровский 1909).

Однако, сама наука, несмотря на единство источниковедческой базы и методов исследования, не растворилась в истории искусства, представленной такими выдающимися русскими исследователями как Ф.В. Буслаев, Н.П. Кондаков, Д.В. Айналов и др. Водоразделом научной мысли здесь явились цели исследования. Согласно Н.П. Кондакову, археология была вспомогательной отраслью истории искусства, готовящей материал для последней. Н.В. Покровский смотрел на существо своей науки по-другому. Эти различия, опять же, восходят к полемике времен Археологических съездов, в частности, к III Археологическому съезду в Киеве в 1874 году. Тогда И.Е. Забелиным был прочитан" доклад на тему "В чем заключаются основные задачи археологии как самостоятельной науки". Доклад И.Е. Забелина для истории церковной археологии замечателен по следующим причинам. Теоретически обосновав невозможность ограничения области археологии лишь вещественными памятниками ("Вещественный памятник есть только облик умственных соображений и созерцаний или нравственных желаний и стремлений"), он определил основную задачу археологии "в раскрытии и объяснении законов единичного творчества, в раскрытии путей, по которым единичное творчество воссоздает творчество родовое, историческое, в раскрытии их связей" (Труды 1878).

Своебразным ответом на эти положения явилась работа Н.В. Покровского о предмете и задачах археологии (Покровский 1880:13-28). Соглашаясь, в принципе, с "бытописательной парадигмой" И.Е. Забелина ("конечная цель археологического исследования должна направляться, по возможности, к всестороннему изучению проявлений народного быта") (Покровский 1880:13), он, исходя из своего практического опыта и оперируя терминами "родовое" и "индивидуальное", решительно полагает: "Приурочение частных отрывочных явлений к общему роду, включение их в естественную органическую связь с родом должно составлять pia desidera для молодой археологической науки" (Покровский 1880:21). Эту работу можно считать первым теоретическим сочинением по церковной археологии. Вместе с тем, методика этой науки никоим образом не вычленялась из методического универсума общей археологии.

С методологической же точки зрения имеются некоторые отличия, которые, опять же, берут свое начало на III Археологическом съезде, а именно, в докладе А.С. Уварова (Уваров 1878:21). Он является противником того мнения, что под археологией должно понимать лишь художественную часть этой науки. При этом А.С. Уваров отмечает, что такое неверное понимание объема науки было распространено и на археологию христианскую (Уваров 1878:20). Для него археология — это наука, изучающая древний быт.

Н.В. Покровский, соглашаясь с Уваровым, пишет о различных проявлениях древнего быта, как конечной цели археологии (Покровский 1880:13). Но "религиозно-художественная сторона быта — один из важнейших предметов археологии". В некоторых случаях она отождествляет археологию и историю искусства. Однако, не только религиозно-художественные памятники составляют ее предмет. Это и "церковная обрядность, которая в былое время, а в некоторых случаях даже теперь, считается главным предметом церковной археологии" (Покровский 1880:13). В своей работе Н.В. Покровский {148} касается и деления Археологических съездов на отделы. Он пишет, что в его основе лежат две совершенно различные точки зрения. Во-первых, религиозный характер памятников, во-вторых — предметность. Некоторые из последних групп совпадают с первыми, если не сполна, то в некоторой мере. Такая непоследовательность указывает на неустановленность взглядов на предмет науки (Покровский 1880:15).

Вместе с тем, в работе А.С. Уварова имеется аналитическое положение методологического характера о двучастности всякого памятника древности. Он различает в каждом памятнике его археологическую и художественную сторону. Причем, археологическая сторона свидетельствует о значении памятника во время его существования, а художественная, распадаясь на собственно художественную и техническую, характеризует его внешнюю сторону (Уваров 1878:23). Логическое развитие такого противопоставления привела в трудах Н.П. Кондакова к теоретическому обоснованию вещеведения в форме изучения памятников искусства, причем, археология в его понимании была отделена от истории искусства, будучи вспомогательной отраслью знания, готовящей материал для последней дисциплины. История искусств занимается исследованием форм, поэтому она "должна идти впереди археологии искусства: памятники должны быть распределены в их историческом развитии, прежде чем можно пользоваться их историческим содержанием" (Кондаков 1899).

Очевидно, что при совпадении изучаемого материала методологические взгляды Н.В. Покровского заметно отличались от воззрений Н.П. Кондакова на предмет археологии и характеризовались гораздо более тесной связью этой дисциплины с собственно исторической наукой. Н.П. Кондаков в своем письме Ф.И. Буслаеву (1852) упрекал Дж. де Росси, исследователя римских катакомб в том, что он "не хотел знать о существовании собственной истории искусства, а знает лишь историю мучеников", то есть церковную историю (Кызласова 1985:163). Н.В. Покровский смело вводит археологию в круг исторических наук, считая, что она готовит почву для истории (Покровский 1880:27). Эта теоретическая предпосылка скажется на дальнейшей эволюции науки церковной археологии. Открытость истории и литургике — вот отличительные черты этой отрасли знания, которые позволяют видеть в Н.П. Кондакове не столько ее отца, сколько отчима.

Вместе с тем, исследователями отмечалась неопределенность науки церковной археологии в теоретическом отношении, нерешенность вопроса о включении письменных памятников в круг ее источников (Покровский 1901:1-4).

Очевидно, что сравнительно-описательный метод, так плодотворно примененный Н.В. Покровским в своих работах, исчерпал себя. Почти прекратилась начатая в конце XIX века работа по систематическому изданию церковных древностей. Намечалось противоречие между возможностями церковной археологии и решаемыми ею задачами. Об этом свидетельствуют и отсутствие собственно методологических разработок в науке и неизменность курса академических лекций Н.В. Покровского, читанного им в период с 1885 по 1916 год. Выход из кризиса предполагал превращение археологии во вспомогательную историческую дисциплину, решающую совместно задачи прагматической и культурной истории, а также привлечение массового археологического материала, полученного в результате раскопок. Еще в 1889 году Н.Ф. Красносельцев сформулировал "выгоды науки церковной истории от археологических открытий":

1) раскрытие внешнего быта, культа и нравов;

2) расширение исторических горизонтов и подтверждение мартирологических документов;

3) новая постановка старых вопросов;

4) верификация исторических гипотез;

5) возможность избавления от конфессионализма, теоретизирования (Красносельцев 1889). Новое направление предполагало работу в том же русле, в котором трудились ученики де Росси из Французской католической школы П. Алляр и К. Роллэ. Его можно было бы охарактеризовать как историко-археологическое. Так, Е. Голубинский в 1906 году издал "Археологический атлас к истории Русской Церкви". В предисловии он пишет: "Это давняя мечта — снабдить историю списком рисунков, в котором говорится об архитектуре храмов, об их внутреннем богослужебно-молитвенном устройстве и убранстве, о различных храмовых принадлежностях, о богослужебных одеждах и об одеянии монахов, что все может быть вполне ясно представляемо, быв видимо только на рисунках" (Голубинский 1906:1). Примерно в это же время архиепископ Тверской Антоний, обращаясь к слушателям церковно-археологических курсов, говорил: "Памятники религиозного искусства подобны летописям, составленным зодчими, художниками и иконописцами. По таким летописям возможно восстановить многое, опущенное у обычных летописцев, и {149} следовательно по ним можно изучать историю древних времен, а это крайне необходимо" (Полимпсетов, без года:6). Подобно к пониманию археологии начал подходить и А.П. Голубцов (Голубцов 1912:241). Соединяя определение археологии немецкого исследователя Герике ("В понятие церковной археологии входит все, что когда-либо существовало в древней церкви, а теперь отчасти вышло из употребления, отчасти еще существует, но в измененном виде") и Н.В. Покровского (подразделение церковной археологии на формы церковного культа и формы древнехристианского быта), он приходит к выводу, что археология — это не история искусства, а история внутренней жизни и культурных отношений, запечатленных в останках прошлого (Голубцов 1912:241). Переиначивая название книги F. Piper "Einleitung in die Monumental Teologie" (1867), А.П. Голубцов пытается охарактеризовать свою науку как "Teologia Lapidaris". Несколько позднее Е. Трубецкой назовет русскую иконопись "умозрением в красках" (Трубецкой 1916).

Таким образом, наметились черты выхода из кризиса через превращение церковной археологии во вспомогательную церковно-историческую дисциплину. Однако, внешние обстоятельства: мировая война, кончина в 1911 году А.П. Голубцова и в 1917 Н.В. Покровского, трагическое положение церковной науки в 20-е годы — прекратили поступательное развитие церковной археологии.

Однако, с исчезновением этой науки из официального реестра, отнюдь не прекратилась разработка ее проблематики. Даже в условиях государственного атеизма вопросы церковной культуры занимали важное место в изучении русских древностей. В основном, это касалось архитектурной археологии, вопросов прикладного искусства и иконописи. На собственно археологическом поприще, почти в отсутствии научной и исторической традиции, сформировалась целая плеяда ученых, так или иначе занимавшаяся, по сути дела, церковно-археологической проблематикой. Следует назвать имена Б.А. Рыбакова, В.Л. Янина, В.В. Седова, Т.И. Макаровой, В.П. Даркевича, Т.В. Николаевой, А.В. Чернецова, П.А. Раппопорта, В.Г. Пуцко, О.М. Иоаннисяна, Н.Г. Недошивиной, Г.К. Вагнера, Т.Д. Пановой и др. Отсутствие самостоятельных методологических разработок и общественная ситуация не позволяли до сих пор оформиться этому направлению в отдельную отрасль знания с соответствующим названием. По нашим наблюдениям вновь понятие "церковная археология" прозвучало в одной из работ А.В. Чернецова (Чернецов 1991:35). В то же время, в работах Л.В. Хрушковой находит свое выражение и содержание термин "христианская археология", характерный для западноевропейской науки, но ориентированный на более древние памятники христианской культуры (Хрушкова 1991:539-540). В целом, отечественные археологи работали в тех же методологических традициях, что и их дореволюционные предшественники. Однако, круг источников существенно расширился за счет привлечения массового археологического материала. Появилась возможность исследовать целые археологические комплексы, связанные с церковным бытом.

Предпринят ряд попыток воссоздать на основе археологических источников некоторые эпизоды из истории древнерусской Церкви, реконструировать духовные процессы, происходившие в древнерусском обществе под влиянием христианства. Здесь надо отметить работы Б.А. Рыбакова, В.Л. Янина, А.С. Хорошева, А.П. Моця, Н.А.Макарова и др. В этом видится важный методологический прорыв, основанный на реальных познавательных возможностях современной археологической науки. Сказывается логика развития науки, приводящая исследователя данной категории источников к необходимости решать определенные задачи с соответственной методологической базой.

В эпоху усиленных разработок историографической проблематики, обращение к опыту "отцов" русской церковной археологии кажется более, чем естественным. Однако, такое обращение связано со специфическим характером самих христианских древностей. Их изучение в советский период отечественной истории проходило в условиях господства материалистического мировоззрения в науке. Но изучение гуманитарных проблем связано не только с рациональным познанием, а и с интуитивным приобщением. Это предполагает знание сущностных характеристик христианской культуры и церковного предания. Одна из существенных особенностей археологического источника — разрыв в традиции, в этом случае перестает быть препятствием на пути к извлечению из него археологической информации и претворению ее в информацию историческую. Атеистическая убежденность, объективно препятствовавшая проникновению в церковную традицию, нередко приводила талантливых ученых к неверным выводам и интерпретациям.

В свете выше сказанного, на наш взгляд, необходимо коснуться трех вопросов, от решения которых в значительной степени будет зависеть успех складывающегося направления в российской {150} науке. Речь идет о принципиальной возможности изучения явлений духовной культуры и истории религии по вещественным останкам прошлого, положительное усвоение церковной археологией источниковедческой и методологической базы, накопленной современной археологией, и установление принципиальной взаимосвязи между российской церковной археологией и европейской археологией христианской.

Проблема познавательных возможностей археологии дискутируется до сих пор. В целом подходы археологов к функции своей науки и ее компетенции в процессе исторического познания сводятся к двум отделам. Согласно первому взгляду, археология имеет те же функции, что история, то есть она направлена на реконструкцию культуры и социологии древних обществ. Второй подход видит в археологии источниковедческую науку, данные которой, полученные в результате обработки археологических источников, могут давать историческую информацию на более высоком "надархеологическом" уровне, после синтеза с данными других наук.

Не вступая в дискуссию и не боясь обвинений в эмпиризме, хочу лишь заметить следующее. Реально деятельность археологов гораздо шире, чем работа с собственно вещественными древностями и противопоставление истории и археологии является в значительной мере теоретизированием. Это не отрицает специфики археологического источника, заключающейся в односторонности и фрагментарности, прерывности сохраняемой в нем информации.

В конечном счете, именно источниковедческие тенденции среди сторонников "чистой" археологии привели к сужению ее компетенции вплоть до истории материальной культуры. Единственное, что может проследить археолог — это "материальное воплощение духовных переживаний человека", — считает Г. Чайлд (Чайлд 1940:140). Но "материальные воплощения" духовных переживаний являются следствием неутилитарной культурной деятельности, и, вместе с этим, частью духовной культуры. На наш взгляд, возможно представить археологию церковную как историю духовной культуры, где под археологией понимается "совокупность исследований, относящихся к материальным объектам, которые вместе с другими данными могут осветить историю и образ жизни людей прошлого" (Гарден 1983:268), учитывая, что люди прошлого составляли церковное общество, Церковь в широком и изначальном понимании этого слова.

Сужение археологических исследований до решения задач "чистой" археологии может привести к атрофированию общественно-культурной функции археологии как гуманитарной науки, что лишь приведет к падению ее престижа в обществе.

В значительной мере, использование археологических источников для изучения истории христианской Церкви облегчено существованием синхронных письменных источников. Марк Блок сказал как-то, что "христианство — религия историков" и, что оно является самой историчной из религий (Блок 1986:6). Действительно, вся история христианской Церкви протекала в письменную эпоху. Синхронизация письменных источников с археологическими памятниками является не только задачей, но и преимуществом подобного рода исследований. Весьма примечательно, что большинство сторонников "чистой" археологии являются либо учеными-теоретиками, либо исследователями дописьменных обществ. Разницу между двумя подходами к археологии и цель археологии христианской можно показать на примере двух замечательных цитат. Н.П. Кондаков пишет, что "археологическая наука станет самостоятельной и решающей, когда изучив памятники ради их самих…, но не ограничиваясь эстетическим анализом, осветит эти памятники изнутри их самих и извне данными быта, культуры и политической жизни" (Лазарев 1925:19). Отец Павел Флоренский, не будучи археологом, но тонким понимателем вещественной и художественной древности, высказываясь, казалось бы, по другому поводу, замечает следующее: "Если бы ничего не было известно нам из истории о Смутном времени, то на основании одной только иконописи, и даже только складок, можно было бы понять происходивший духовный сдвиг средневековой Руси к Возрожденскому царству Московскому: в иконописи второй половины XVI века уже реет Смутное время как духовная болезнь русского общества" (Флоренский 1971:126).

Признание за археологией функции науки, добывающей и изучающей вещественные древности с целью извлечения информации об историческом прошлом, и накопленный ею массовый археологический материал в процессе археологических раскопок, ставит перед церковной археологией определенные задачи. Во-первых, признание приоритета в изучении вещественных древностей. Во-вторых, введение в разряд своих источников новых, доселе относимых к другим наукам, памятников. Необходимо отказаться от рассмотрения лишь одних высокохудожественных памятников, связанных с литургической практикой. Необходима классификация источников по целям {151} исследования. Это позволяет рассматривать целые комплексы, в состав которых входят христианские древности, так и артефакты и комплексы, не связанные напрямую с литургикой, но проливающие свет на христианский быт. Принципиально важно рассматривать христианские древности в их археологическом контексте. Это расширяет круг непосредственных источников церковной археологии. В первую очередь, сюда включается культурный слой городов и поселений, погребальные древности, клады, граффити на монетах, языческие святилища, показывающие длительность переживания дохристианских верований. В этом случае археологический интерес переносится с явлений на длительные процессы, такие как христианский быт, христианизация, взаимоотношения между христианскими конфессиями.

Мысль о том, что духовная жизнь является наиболее индивидуализированной частью бытия должна напомнить, что за каждым археологическим памятником стоит определенная личность или группа лиц. Очевидно, что конкретная привязка артефакта является чрезвычайно редкой возможностью. Но практика археологии показывает ее осуществимость. На наш взгляд, на базе церковной археологии должно произойти возвращение личности в центр научного исследования, попытка психологического понимания мотивов личности или коллектива, оставившего тот или иной памятник. В какой-то мере, эта позиция близка "новой исторической науке" школы "Анналов", начатой трудами Л. Февра и М. Блока. Отправной точкой здесь может служить определение артефакта, данное И.Е. Забелиным (см. выше), позволяющее выделить индивидуальное даже при господстве типологического метода.

Западнохристианская археология ограничивает себя рамками VII века. В ее активе —нерегулярно созываемые международные конгрессы христианской археологии, Папские Академия и институт в Ватикане, комиссии и департаменты христианских древностей во многих городах Европы, в Азии, Африке и США. Русская церковная археология, включающая в себя и древности византийские, предстает как хронологическая преемница и законная часть мировой христианской археологии. В этой связи необходимо всемерное развитие контактов как с представителями классической христианской археологии, так и с исследователями, изучающими церковную историю и духовную культуру Средневековой Европы по вещественным остаткам. Учитывая развитие научной мысли в этой области в сторону более расширенного понимания христианской археологии, нежели история христианского искусства, необходимо познакомиться с соответствующими методологическими разработками. Знакомство с источниковедческой базой позволит по-новому взглянуть на проблему культурных взаимовлияний. Вообще, изучение русской церковной культуры невозможно без знакомства с соответствующими сферами бытия Средиземноморья и Европы.

Складывается впечатление, что настало время выделить комплекс исследований, посвященных христианской культуре и истории в особый отдел отечественной археологии — церковная (христианская) археология. В качестве непременного условия необходимо объединение научных усилий в данной области в виде создания соответствующей структурной единицы при каком-либо археологическом учреждении России (сектор церковной <христианской> археологии). Несмотря на имеющиеся и грядущие финансовые и организационные трудности желательно рассмотреть возможности периодического печатного издания, созывов соответствующих конференций, поиска контактов с зарубежными коллегами, разрабатывающими соответствующую проблематику. Следствием этого явится оптимизация изучения данного раздела культуры и истории, включение в познавательный процесс всего научного потенциала, накопленного российской археологией за последние десятилетия.

В этой связи необходимо активизировать изучение церковной истории и письменной церковной традиции. Следствием этого должна явиться работа в тесном контакте с представителями духовных школ Московского Патриархата и исследовательских центров при Отделе Внешних Церковных Сношений и Издательском Отделе, и возможное привлечение их к выполнению исследовательских программ. Это позволит полнее охватить историко-культурную проблематику христианских древностей, расширить источниковедческую базу и, в конечном итоге, будет способствовать более адекватному исследованию соответствующего предмета.

Возможно еще одно общественнозначимое последствие активизации данной отрасли археологического знания и сотрудничества Науки и Церкви. В условиях непрекращающегося конфликта между Русской Православной Церковью и российскими музеями это может содействовать достижению разумного компромисса, что будет лишь способствовать сохранению и приумножению отечественной культуры. {152}

БЛОК, М. 1986. Апология истории. Москва.

ВЕНИАМИН, архиепископ. 1803. Новая Скрижаль. С.-Петербург.

ГОЛУБИНСКИЙ, Е. 1906. Атлас к истории Русской Церкви. Москва.

ГОЛУБЦОВ, А.П. 1912. Введение в церковную археологию // Богословский вестник II. Сергиев Посад.

ГАРДЕН, Ж.К. 1983. Теоретическая археология. Москва.

ИЛЬИНСКИЙ, Н.С. 1795. Историческое описание города Пскова и его древнейших пригородов. С.Петербург.

ИРОДИОН (ВЕТРИНСКИЙ), иеродиакон. 1829, 1830, 1844, 1845. Памятники древней христианской церкви или христианские древности I-V. С.-Петербург.

КОЛЧИН, Б.А., А.С. ХОРОШЕВ, В.Л. ЯНИН. 1981. Усадьба новгородского художника XII века. Москва.

КОНДАКОВ, Н.П. 1899. О научных задачах истории древнерусского искусства // Памятники древней письменности и искусств: 1-7. С.-Петербург.

КРАСНОСЕЛЬЦЕВ, Н.Ф. 1889. О значении археологических открытий для обработки древней церковной истории. Одесса.

КЫЗЛАСОВА, И.Л. 1985. История изучения византийского и древнерусского искусства в России. Москва.

ЛАЗАРЕВ В.Н. 1925. Академик Н.П. Кондаков. Москва.

МАКАРИЙ (БУЛГАКОВ), архимандрит. 1847. Введение в Православное Богословие. Киев.

МАКАРИЙ (МИРОЛЮБОВ), архимандрит. 1861. Археологическое описание церковных древностей в Новгороде и его окрестностях. Москва.

НИКОЛЬСКИЙ, К.Т. (без года). Составление первого русского руководства по церковной археологии. Без места издания..

ОПИСАНИЕ СВЯТЫНИ. 1851. Краткое историческое описание святыни Новгородской. Новгород.

ПЕТРОВСКИЙ, А. 1901. Археология церковная // Православная Богословская Энциклопедия II: 17-23. С.-Петербург.

ПОКРОВСКИЙ, Н.В. 1880. Новейшие воззрения на предмет и задачи археологии // Сборник Археологического Института. С.-Петербург.

ПОЛИМПСЕТОВ, В. (без года). Поездка на церковно-археологические курсы в Тверь. Без места издания.

ПРОФЕССОР ПОКРОВСКИЙ. 1909. Профессор Н.В. Покровский. Краткий очерк научной деятельности. С.-Петербург.

САХАРОВ, И.П. 1849. Исследования о русском иконописании. С.-Петербург.

СНЕГИРЕВ, И.М., А.А. МАРТЫНОВ. 1846. Русская старина в памятниках церковного и гражданского зодчества. Москва.

СРЕЗНЕВСКИЙ, И.И. 1868. Воспоминание о научной деятельности Евгения митрополита Киевского // Сборник отдела русского языка и словесности V/I:1-42.

ТОЛСТОЙ, М. 1862. Святыни и древности Великого Новгорода. Москва.

ТРУБЕЦКОЙ, Е. 1916. Умозрение в красках. Москва.

ТРУДЫ. 1871. Труды I Археологического съезда в Москве в 1869 году. I. Москва.

ТРУДЫ. 1878. Труды III Археологического съезда в Киеве в 1874 году. I. Киев.

УВАРОВ, А.С. 1878. Что должна обнимать программа для преподавателя русской археологии // Труды III Археологического съезда в Киеве в 1.874 году. 1:19-38. Киев.

УСПЕНСКИЙ, Л.А. 1899. Богословие иконы Православной Церкви. Париж.

ЛОРЕНСКИЙ, П. (священник). 1971. Иконостас // Богословские труды 9:80-148. Москва.

ФОРМОЗОВ, А.А. 1981. К истории археологических раскопок в Киеве в начале XIX века // Советская археология 1:312-313.

ФОРМОЗОВ, А.А. 1986. Возникновение русской археологии // Страницы истории русской археологии: 1-69. Москва.

ХРУШКОВА, Л.Г. 1991. Развитие христианской археологии в СССР // Труды XVIII Международного конгресса византинистов в Москве 1:539-540.

ЦЕРКОВНАЯ АРХЕОЛОГИЯ. 1839. Церковная археология в вопросах и оглавлениях по книге именуемой "Новая Скрижаль" для употребления в Духовных Семинариях. С.-Петербург.

ЧАЙЛД, Г. 1949. Прогресс и археология. Москва.

ЧЕРНЕЦОВ, А.В. 1991. К изучению эволюции архиерейского посоха и его символика // Советская археология 3:84-97. {153}

^*) Россия. Санкт-Петербург. 197022. наб. реки Монастырки 1. Русская Православная Церковь. С.-Петербургская митрополия. Александро-Невская Лавра. Троицкий собор.