Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Мацузато Кимитака.^*)
Столыпинская реформа и российская агротехнологическая революция

Отечественная история, 1992, № 6.
[194] — конец страницы.
OCR OlIva.

Коренной пересмотр исторического развития российского общества в значительной степени сводится к переоценке потенциально существовавшей, но оставшейся не воплощенной в жизнь возможности мирного развития страны. Причем ввиду того, что главные требования крестьян, восставших в 1917 г. заключались в изменении поземельных отношений и ликвидации помещичьего землевладения, то представляется существенно важным рассмотреть ход и результаты попыток царского правительства перестроить земельно-аграрную структуру страны мирным путем — путем столыпинской реформы.

В советской историографии цель этой реформы давно определена — создание массовой опоры царизма в деревне в лице зажиточных крестьян. Результативность реформы оценивалась по количеству созданных хуторских хозяйств¹⁾. Но в последнее время с публикацией новых работ, основанных на фактических данных, выявился иной критерий оценки. Как полагают авторы этих исследований, главной целью земельной реформы было скорее всего разрушение крестьянской общины, которая сыграла заметную роль в массовых крестьянских выступлениях 1905—1907 гг. Кроме того, было высказано мнение, что П. А. Столыпин и Министерство внутренних дел (МВД) стремились опираться не на зажиточный, а на средний слой крестьянства, т. е. на владельцев 8-18 дес. земли²⁾. Впрочем, прежняя оценка реформы в целом не изменилась. Ученые исходят из факта, что за период 1905—1915 гг. только около 10% домохозяев перешло к участковому землепользованию. Считается, что, хотя реформа и потрясла общину, но все-таки не смогла разрушить ее полностью, а капиталистический элемент предпочитал оставаться в общине и пользоваться внутриобщинным, полуфеодальным способом эксплуатации рядового крестьянства.

Американский историк Дж. Ейни тоже не согласен с отождествлением столыпинской реформы и насаждения хуторов. Он резко различает «укрепление» земли (т. е. оформление личной собственности на землю) и, так сказать, техническое землеустройство, имевшее целью уничтожение чересполосицы и улучшение землепользования. В связи с этим он делил ход реформы на два этапа. Правительство в первую очередь стремилось к «укреплению» посредством единоличного выхода каждого хозяина из общины и продажи Крестьянским банком частной и казенной земли. Однако тактика единоличного выхода не нашла отклика у крестьян. В ходе реформы землеустроительные деятели стали широко пользоваться тем, что некоторые общества принимали приговоры о полном разверстании надельной земли на отрубное владение. На первый план было поставлено техническое землеустройство. Так выявился общий интерес правительства и крестьян. Упомянутое изменение характера землеустройства завершилось принятием закона от 29 мая 1911 г. о землеустройстве³⁾. [194]

Книга П. Н. Зырянова является последним достижением в советской историографии по данной проблеме. Он действительно похоронил традиционный тезис о «ставке на сильных». По его мнению, большинство вышедших из общины домохозяев представляли периферийные группы общинного крестьянства: вдовы, старики, пролетаризированные слои и т. д. Вместе с тем П. Н. Зырянов противопоставил свою точку зрения тезису Дж. Ейни «от хуторизации к землеустройству». По его словам, на начальном этапе реформы еще продолжалась война с крестьянством, т. е. в первое время после указа от 9 ноября 1906 г. Столыпину хотелось при помощи укрепления чересполосного надела «вбить клин» в общину. При этом правительство мало интересовало, какая часть крестьянства (богатые или бедные) сыграет роль такого «клина». Затем, в связи с оформлением волостной реформы, Столыпин и его помощники в МВД стали возлагать надежды на средних крепких крестьян. Однако в 1909 г. инициатива в проведении земельной реформы перешла из рук МВД (Столыпина) к Главному управлению землеустройства и земледелия (ГУЗиЗ), возглавлявшемуся А. В. Кривошеиным. Деятели ГУЗиЗа, мало считаясь с концепцией реформы, сложившейся в МВД, мечтали о том, чтобы «разбить на квадратики, наподобие шахматной доски, все крестьянские земли». В результате появилась масса малоземельных отрубов.

С другой стороны, местные землеустроительные деятели с самого начала предпочитали единоличному выходу из общины полное разверстание надельной земли, так как оно выгоднее для «массовой фабрикации собственников». Законы от 14 июня 1910 г. и 29 мая 1911 г. зафиксировали эту тенденцию. Однако, вопреки мнению Дж. Ейни, использование мирского приговора при индивидуализации землевладения никак не означало отступления от принципа приоритета хуторизации. И, поскольку настоящей заботы об устойчивости новых собственников не было проявлено, землеустройство, проведенное Главным управлением землеустройства и земледелия, по мнению П. Н. Зырянова, не могло способствовать подъему агрокультуры. Землеустроительные деятели даже препятствовали начинаниям местных агрономов и крестьян по улучшению землепользования, если эти начинания были направлены на сохранение общинного землепользования. Например, земские начальники и уездные съезды не утверждали мирских приговоров по переделу земли для перехода общин к многополью или на «широкие полосы»⁴⁾.

Итак, Дж. Ейни оценивает технологический эффект землеустройства (а не хуторизации) положительно, а П. Н. Зырянов — в основном отрицательно. Первый отмечает изменения, происшедшие в деревне во время реформы: упадок власти земских начальников, подъем деятельности агрономов и кооператоров и т. д., а последний рисует картину деревенской жизни в традиционной постановке: крестьянское самоуправление и администрация. Несмотря на такой контраст, в суждениях обоих историков есть интересное сходство: больший акцент на землепользовании, чем на землевладении; отход от телеологического толкования реформы как процесса осуществления или банкротства намерений Столыпина; «генетическая» методика в анализе взаимодействия между правительством, местными деятелями и крестьянством; подчеркивание того влияния, которое реформа оказывала на социально-бытовую жизнь деревни и т. д.

Мы в общих чертах рассмотрели историографию столыпинской реформы. Разумеется, по мере расширения поля исследования само понятие реформы оказывается неясным. Можно отличать три уровня его содержания: 1) хуторизация, 2) землеустройство в целом, 3) целый комплекс принятых правительственными, земскими и кооперативными учреждениями мероприятий по перестройке земельно-аграрного уклада страны. Мы можем включить в понятие «столыпинская реформа» только первый фактор или, по крайней мере, второй. А чтобы объяснить третий фактор, лучше предложить другое понятие, например, «русская агротехнологическая революция». Если мы включим в понятие «столыпинская реформа» и третий фактор, то она окажется слишком деполитизированной, техницизированной. [195]

Если же, таким образом, мы определим столыпинскую реформу только факторами первым и вторым и если, согласно мнению П. Н. Зырянова и вопреки мнению Дж. Ейни, не только первый фактор, но даже второй не мог повлиять на подъем агрикультуры и создать стабильный слой крепких хозяев, то, хотя мы уже свободны от традиционного отождествления реформы с первым фактором, все-таки должен ли результат реформы считаться неудачным?

Нет. Именно из-за недопустимости техницизма при анализе столыпинской реформы приходится обратить внимание на политическую сущность намерения Столыпина. Вряд ли нужно объяснять, что этой сущностью являлась стабилизация политико-социального положения в деревне в качестве необходимого условия выживания царизма (а не капитализация сельского хозяйства России, не говоря уже о капитализации по «фермерскому пути»). Хуторизация, усиление агропомощи, волостная реформа — такие начинания продуманы были, в конце концов, для стабилизации деревни. Тогда, пожалуй, допустимо оценить успехи столыпинской реформы по степени того, как третий фактор осуществлял, в большинстве случаев неожиданным для самого Столыпина путем, главную цель реформатора (при условии, что его начинания послужили важным толчком для принятия различными учреждениями решений, которые могут быть включены в содержание этого фактора).

Если мы посмотрим в местных архивах фонды губернских присутствий, уездных съездов и земских начальников за эти годы, то обнаружим в них массу исков, жалоб и ходатайств по поводу землеустройства и укрепления земли. Историки имеют право сказать: «Видите, как много протестов крестьян. Поэтому столыпинская реформа потерпела крах». Однако автору представляется, что подобные документы скорее показывают ход насаждения и распространения у крестьян понятий законности и собственности, что означает необходимое условие для строительства правового государства. Главное, что через несколько лет после первой российской революции крестьяне не бунтовали, а протестовали в принципе законным путем.

С изложенной «генетической» точки зрения, иначе говоря с целью проанализировать столыпинскую реформу как процесс взаимодействия упомянутых трех факторов, представляется важным изучать агропомощь данного периода. До какой степени реформа стимулировала развитие агрономических мероприятий, способствовала подъему агрикультуры России?

Бесспорно, во время реформы Россия испытала небывалые в ее истории сдвиги в сельском хозяйстве. По данным ГУЗиЗа, в 1909—1913 гг. производительность сельского хозяйства России возросла в полтора раза⁵⁾. Вероятно, в этом есть преувеличение, но общая тенденция не вызывает сомнений⁶⁾.

Нельзя приписывать богатые урожаи данного периода климатическим условиям. Как известно, причиной возникновения голода в XIX в. являлся «порочный круг» неурожая и сокращения посевной площади. Однако в данный период наблюдалась обратная тенденция, т. е. расширение посевной площади после неурожайного года, благодаря усиленной посевной кампании, проведенной в жизнь правительством и земствами. Известно также, что неурожай кормовых культур на Урале и в Западной Сибири в 1911—1912 гг. послужил толчком для распространения в данном регионе кредитных кооперативов⁷⁾. Земские агрономы даже стремились воспользоваться затруднениями для пропаганды сельскохозяйственных новшеств. Например, при неурожае естественных сенокосов в 1914 г. Московская губернская земская управа рекомендовала агрономам использовать данный момент для развития полевого травосеяния, расширения посева клевера⁸⁾. Мы не можем говорить о подобной активности и сознательности в предшествующем столетии.

Мнение П. Н. Зырянова об ущербе, который приносила фетишизация хуторов, исходит в основном из анализа действий правительственных землеустроителей. Однако их удельный вес в общем составе агрономического персонала постепенно уменьшался в связи с переходом инициативы в земельно-агрономической политике [196] из рук ГУЗиЗа к земствам. Например, в начале реформы ГУЗиЗ стремилось оказать агропомощь единоличным хозяевам через землеустроительные организации. Земства, однако, препятствовали, и агрономическая организация землеустроительных комиссий была постепенно передана в их руки. К 1914 г. по 14 губерниям и по 229 уездам дело агропомощи единоличным владельцам было сосредоточено в ведении земств. По 11 губерниям земства принимали преимущественное участие в обслуживании районов землеустройства⁹⁾. Разумеется, передавая полномочия, ГУЗиЗ потребовало от земств согласия на приоритетное обслуживание единоличных хозяйств, но контроль за этим с его стороны был довольно формальным. Тем более слабым был контроль за земскими агрономами со стороны земской управы. Агрономы на местах мало считались с официальной политикой ГУЗиЗа и даже земских управ.

В этом плане любопытен ход эволюции земской участковой агрономии, введение которой посредством сближения агрономов с населением имело решительное значение в подъеме агрикультуры России в 1908—1916 гг. В 1909 г. П. А. Столыпин, желая помочь владельцам хуторов, разослал земским собраниям телеграмму, вызвавшую усиление агропомощи единоличным хозяйствам¹⁰⁾.

Хотя среди передовых земских губерний быстрое распространение участковой агрономии началось еще в предыдущем году, телеграмма Столыпина послужила решительным толчком. Один агроном через пять лет вспоминал: «Телеграмма Столыпина сделала метаморфозу. Ярые реакционеры — гласные, для которых слово „агроном" было синонимом антихриста, бунтаря и крамольника, с подобострастным вниманием отнеслись к введению участковой агрономии. Зовут в собрание агронома, требуют немедленной краткой программы, просят указать число участков в уезде. Называю первую пришедшую на ум цифру — 6. Кричат — мало, надо 9. Стал я смелее и высказал свое предложение, что на тот маленький оклад, 1200 руб., какой существует в земстве, едва ли удастся найти хороших работников. Спрашивают: сколько же? Говорю, 1500 руб. мало, 1800 руб., и зафиксировали 1800 руб., прибавили еще разъездных 400 руб. Даже совестно стало, что вдруг из черного угла посадили под святые»¹¹⁾.

Однако, с другой стороны, намерение Столыпина использовать земскую агрономическую организацию специально для единоличных хозяев встретило сопротивление неонароднических элементов в некоторых земствах. Например, Харьковская губернская земская управа высказалась в том смысле, что вопрос об агропомощи единоличным хозяйствам нельзя рассматривать вне связи с постановкой агропомощи сельскому хозяйству вообще. В противном случае, по мнению управы, «интересы господствующего общинного хозяйства» были бы нарушены, и это было бы «несвойственно натуре земства, призванного обслуживать интересы всех своих плательщиков». Управа потребовала поручить участковым агрономам и оказание помощи единоличным хозяйствам¹²⁾.

Столкновение между ведомствами и земской агрономической организацией приобретало особо острую форму, как выше указано, в связи с проблемой перехода к многополью. Дело в том, что по закону от 14 июня 1910 г. полосы укрепившихся владельцев нельзя было передвигать, а общины, не делившиеся после реформы 1861 г., были признаны подворно-наследственными с запрещением переделов. В июне 1914 г. в совещании по Московской губернской управе земские агрономы предложили проект акта, заменяющего для упомянутых селений передельный приговор. По этому проекту, все вышедшие из общин домохозяева должны были заключить между собой частноправовой (арендный) договор, по которому каждый домохозяин уступает свои укрепленные полосы в аренду обществу, после чего обществом производится разбивка полей с переверстанием полос. В договор предполагалось также включить условие, что каждый домохозяин обязуется в течение известного времени не требовать сведения своих полос в отруб по закону от 27 мая 1911 г.

Такой явный обход землеустроительных законов вызвал сильное сопротивление со стороны ГУЗиЗа и МВД, считавших, что земские агрономы хотят затормозить [197] переход к «наиболее совершенной форме» землепользования, т. е. хуторской. Агрономы возражали: «Когда деревня пытается развивать производительную силу по-другому, минуя землеустройства, тогда ей говорят: „Стой, ты противодействуешь землеустроительным начинаниям" и гоняет ее назад от травосеяния и многополья»¹³⁾.

На фоне таких конфликтов неонароднические агрономы во главе с Н. П. Огановским теоретически доказывали необходимость сдерживать «безграничный простор индивидуального землепользования». Однако нельзя преувеличивать несовместимость хуторизации и коллективного перехода к многополью. Что же касается Московской губернии, то она характеризовалась редкими историко-географическими условиями, облегчающими общинный переход к многополью¹⁴⁾. В большинстве земских губерний хуторизация спокойно интегрировалась в общерегиональном комплексе агрономических мероприятий.

Впрочем, независимо от намерения Столыпина, хуторизация привлекла относительно большее внимание агрономов и в определенной степени соединилась с технологическим прогрессом. Например, в Полтавской губернии из общего числа показательных полей 48% было заложено в землеустроенных хозяйствах, 37% всех прокатных станций были открыты в районах землеустройства и даже чтения — 36% из них устраивалось тоже в районах землеустройства. Между тем общее число землеустроенных хозяйств губернии достигло лишь 12,5%. Произошло это не только потому, что правительство и земство обратили особое внимание на агропомощь в районах землеустройства, но и потому, что «работа в землеустроенных хозяйствах гораздо легче и результативнее». Легче была она потому, что агрономы могли организовать хозяйство заново, не считаясь с каким-либо прошлым, а результативнее потому, что в «в числе землеустроенных хозяйств действительно попадаются нередко люди энергичные и прогрессивные»¹⁵⁾.

Итак, мобилизация огромного количества надельной земли, с одной стороны, стимулировала (не обязательно хуторским путем) агротехнологический прогресс, а с другой — появилась масса малоземельных «хозяев», потерявших даже общинную толоку. Как помочь последним? Эта проблема вызвала острые дебаты на заседаниях Первого Всероссийского сельскохозяйственного съезда в Киеве в сентябре 1913 г. А. Н. Минин потряс присутствовавших своим докладом, поставившим вопрос: «Не создает ли землеустройство условий, благоприятствующих агрономическим начинаниям коллективного характера?» Он считал, что в этот момент, когда масса малоземельных хозяев совсем отчаялась в своем положении, появился шанс убедить их в преимуществе коллективной обработки земли¹⁶⁾.

В этом плане привлекает внимание опыт Полтавской губернии, где под руководством губернского агронома Ю. Ю. Соколовского были организованы товарищества по аренде земли и коллективному ведению полевого хозяйства. К примеру, в 1908 г. Нефорощанское сельскохозяйственное общество Константиновского уезда, желая устроить показательное поле, сняло у землевладельца землю в аренду на 6 лет. При этом выявилось, что общество почти ничего не делает для своих малоземельных членов. Поэтому оно решило передать этот участок четырем однолошадным крестьянам. Ими был заключен договор, по которому они должны были выполнять все работы по указанию земского агронома_; а также придерживаться севооборота, установленного обществом. Оно отпустило хозяевам со своего склада необходимые орудия и машины. По договору оно имело право удаления всех четверых в случае невыполнения установленных обязательств. Кроме первого года, между членами этого маленького товарищества не происходило трений. Через 5 лет односельчане констатировали, что «поле имеет культурный вид, четыре человека подправили свои избы и стали настоящими хозяевами»¹⁷⁾. Землевладельцы, страдавшие от истощения плодородия земли из-за малосрочной аренды, охотно заключали арендные договоры с товариществами такого типа. [198]

Разумеется, подобные начинания оставались лишь экспериментом до первой мировой войны, но они составили богатый опыт для агропомощи во время войны. На этот раз коллективная обработка земли применялась не для преодоления малоземелья, а для восполнения недостатка рабочих рук.

Советские исследователи, отмечая потерю скорости землеустройства в 1912—1913 гг., делают вывод о том, что столыпинская реформа провалилась не из-за нехватки мирного времени, а⁺⁾ из-за присущей ей ограниченности. Однако слова упорного, беспощадного противника индивидуализации земледелия Н. П. Огановского нас более убеждают в обратном: «Еще в 1905 г. государственные и общинные формы земледелия охватывали в Европейской России 70% территории... и частное землевладение представлялось в виде тонких прожилок в толще мощных пластов национального и коллективного земельного достояния. Прошло 8 лет, и половина общинных земель юридически индивидуализирована; на другой половине — ловким ходом закона 14 июня общинно-передельный механизм превращен фактически в „живой труп", постепенно разлагающийся под влиянием единоличного землеустройства и товарного оборота земель. …Словом, мало кто сомневался в том, что если рулевое колесо истории не повернет налево в ближайшие годы, распространение частной собственности на большую часть культурноспособной территории России — вопрос одного-двух десятилетий»¹⁸⁾.

Нельзя недооценивать потрясающие результаты реформы в экономическом, технологическом, юридическом и социально-психологическом аспектах. Столыпин стремился к хуторизации. Однако через массовую мобилизацию надельной земли определился не только «фермерский путь», но и самые передовые формы коллективистского земледелия — общинный переход к многополью, товарищество по обработке земли. Хотя и фермерский и коллективистский пути оставались на экспериментальном этапе, автору кажется, что модернизация русской деревни, если бы война не пресекла ее, осуществлялась бы более или менее коллективным путем. Экономика — антропологическое, а не абстрактное явление.

Главное, что и столыпинцы, и неонародники могли оправдать себя, по крайней мере на словах, уже хотя бы только технологическим эффектом своего агрономического курса. На этот аспект, т. е. на подъем прагматизма и профессионализма, определивший дух эпохи третьеиюньской монархии, нужно обратить большее внимание, потому что он является всегда признаком оздоровления политического положения.

^*) помощник профессора Центра славянских исследований при университете Хоккайдо (Япония).

¹⁾ Дубровский С. М. Столыпинская земельная реформа. М., 1963.

²⁾ Кризис самодержавия в России. 1895—1917. Л., 1984. С. 349-374. Однако академик И. Д. Ковальченко еще представляет старый взгляд. См. его статью «Столыпинская аграрная реформа — миф и реальность» (История СССР. 1991. № 2. С. 52-72).

³⁾ Yaney George L. The Urge to Mobilize. Agrarian Reform in Russia. 1861—1930. Urbana; Chicago, London, 1982.

⁴⁾ Зырянов П. Н. Крестьянская община Европейской России в 1907—1914 гг. М., 1992 (в печати).

⁵⁾ ГУЗиЗ. Итоги работ за последнее пятилетие 1909—1913 гг. СПб., 1914. с. 11.

⁶⁾ И. Д. Ковальченко упоминает о снижении среднегодового прироста после 1905 г. валовых сборов земледельческой продукции (Ковальченко И.Д. Указ. соч. С. 65). Однако, естественно, что по мере роста абсолютного количества среднегодовой прирост снижается. Утверждение И. Д. Ковальченко о том, что «пик этих сдвигов (в развитии земледелия. — М. К.) был пройден в 1905—1907 гг.», можно опровергнуть, ссылаясь на любое из выступлений агрономов и земских деятелей (см., напр.: Вестник сельского хозяйства. 1914. № 5. С. 10; известия Московской губернской земской управы. Вып. 1. 1914. С. 9; Вестник кооперации. 1912. Кн. 2. С. 61-62). Пик наступил после 1905 г.

⁷⁾ МВД. Управление сельской продовольственной части. Отчет по продовольственной кампании 1911—1912 гг. Кн. 1. СПб., 1913. С. 255-294.

⁸⁾ ЦГИА г. Москвы, ф. 184, оп. 2, д. 1393, л. 4.

⁹⁾ Ежегодник ГУЗиЗ по Департаменту земледелия за 1913 г. Пг., 1914. С. CXXV.

¹⁰⁾ Циркулярная телеграмма министра внутренних дел губернским и уездным предводителям дворянства от 19 сентября 1909 г. за № 1565 // Известия ГУЗиЗ. 1909. № 44. С. 979-980.

¹¹⁾ Южно русская сельскохозяйственная газета. 1914. № 21. С. 10-11.

¹²⁾ Доклад Харьковской губернской земской управы губернскому земскому собранию, сессии 1909 г. «Об оказании агрономической помощи единоличным хозяйствам». Харьков, 1909. С. 10-13. [199]

¹³⁾ ЦГИА, ф. 1291, on. 121, д. 114, л. 1, 3-4, 7, 8, 10.

¹⁴⁾ Даже пермский губернский агроном (здесь агрономы, подобно московским стремились к коллективному переходу к многополью и во время столыпинской реформы полностью отказались участвовать в обслуживании районов землеустройства) указывал на отсутствие в своей губернии подходящих условий для общинного перехода к многополью, таких, как в Московской губернии (Обзор агрономических мероприятий Пермского земства за 1901 —1906 гг. и очередных работ земских агрономов. Пермь, 1907. С. 97-99).

¹⁵⁾ Труды 1-го Всероссийского сельскохозяйственного съезда в Киеве 1-10 сентября 1913 г. Вып. 2. Киев, 1913. С. 131. Из доклада А. Н. Минина.

¹⁶⁾ Там же. С. 131-141.

¹⁷⁾ Труды 7-го совещания земских агрономов Тамбовской губернии при Тамбовской губернской земской управе 17-19 октября 1913 г. Тамбов, 1915. С. 85-86.

⁺⁾ «а» в журнале отсутствует, добавлено по смыслу. HF.

¹⁸⁾ Вестник сельского хозяйства.1914. №3 2. С. 5-6.