Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Нахапетов Б.А.
К истории санитарной службы ГУЛАГа

Вопросы истории, 2001, № 6.
[126] — конец страницы.
OCR OlIva.

С большим сожалением приходится констатировать почти полное отсутствие в отечественной литературе научных трудов по истории санитарной службы ГУЛАГа — организации, в течение многих лет функционировавшей на территории всего бывшего Советского Союза и включавшей в свою орбиту десятки миллионов людей. Ситуацию не исправляют содержащие, как правило, отрывочные сведения о «лагерной» медицине мемуары уцелевших узников ГУЛАГа, поскольку их авторы обычно не имели медицинского образования и не могли профессионально судить обо всех сторонах деятельности санитарной службы ГУЛАГа.

Основу настоящей работы составляют хранящиеся в фондах 9401 и 9414 Государственного архива Российской Федерации коллекции документов санитарного отделения (1930—1936 гг.), санитарного отдела (1936—1954 гг.) и медицинского отдела (1954—1963 гг.) ГУЛАГа, а также относящиеся к ним прежде секретные и совершенно секретные приказы и директивы ГПУ-НКВД-МВД СССР, доступ к которым в настоящее время значительно облегчен.

Санитарная служба ГУЛАГа, являвшаяся неотъемлемой составной частью советской социалистической системы здравоохранения, руководствовалась в своей деятельности такими ее организационными принципами, как государственный характер здравоохранения, централизованность управления, комплексность, бесплатность и общедоступность, единство медицинской науки и практики, профилактическая направленность.¹⁾ Однако в условиях ГУЛАГа эти «основополагающие» принципы подчас изменялись до неузнаваемости.

Находясь в зависимости от прогресса советской медицинской науки и практики, история санитарной службы ГУЛАГа повторяла в качестве одной из ведомственных структур советской медицины основные этапы ее развития. Но в значительно большей мере она была связана с историей самого ГУЛАГа, в которой на основе анализа эффективности работы санитарной службы ГУЛАГа, определявшейся изменениями режима содержания заключенных, можно выделить следующие периоды: период изоляции и устрашения заключенных (1918—1930 гг.); период массового уничтожения заключенных (1931—1942 гг.); период интенсивного трудового использования заключенных (1943—1955 гг.); период относительной гуманизации советской пенитенциарной системы (1956—1963 гг.). [126]

Так, в начале 1920-х годов, когда режим в лагерях был сравнительно мягким, состояние здоровья заключенных было относительно удовлетворительным. Но с течением времени исправительно-трудовые лагеря превратились, по существу, в каторжные, рассчитанные не столько на исправление, сколько на уничтожение заключенных. Неимоверно тяжелый, отупляющий труд по 12, 14 и даже 16 час. в сутки, жестокая борьба за существование, голод, произвол уголовников и охранников, плохая одежда, скверное медицинское обслуживание — все это стало нормой²⁾. Проверки лагерей и колоний, проведенные в 1939 г. по указанию пришедшего на смену Н. И. Ежову Л. П. Берии, вскрыли вопиющие факты нарушений и злоупотреблений, в том числе и в деле медицинской помощи заключенным. Например, в приказе НКВД СССР № 00314 от 25 сентября 1939 г. указывалось, что «во всех колониях Башкирской АССР отмечена антисанитария, у заключенных обнаружена массовая вшивость. Питание заключенных совершенно неудовлетворительное. Колонии длительное время не выдавали заключенным свежих овощей, мяса, жиров, в результате чего отмечено значительное количество случаев заболевания и даже смерти от пеллагры, цинги, а также до 50 случаев полной слепоты от ксерофталмии и наряду с этим за 6 месяцев имеется экономия на питании заключенных 408 тыс. рублей. Лечебно-профилактическая работа в колониях поставлена безобразно, госпитализация больных производится несвоевременно и неполно, слабосильные команды не организованы, прививки против дизентерии и брюшного тифа — сорваны, больные, подозрительные на заболевания дизентерией, не обследованы»³⁾.

С началом Великой Отечественной войны положение заключенных еще более ухудшилось. Наряду с ужесточением режима, увеличением норм выработки и продлением рабочего дня последовательно уменьшались нормы питания заключенных.

В соответствии с постановлением СНК СССР от 19 сентября 1941 г. за № 2083/949 «с» был издан приказ НКВД СССР № 0437 от 13 октября 1941 г. с объявлением новых норм питания в исправительно-трудовых лагерях и колониях НКВД СССР. Общая калорийность пайка заключенных, кроме работающих на подземных работах и в высокогорных областях, составляла всего 2778 ккал, тогда как, по научным данным, для возмещения энергозатрат лицам, занятым тяжелым физическим трудом, к которым относятся шахтеры, лесорубы, землекопы, каменотесы и рабочие сельского хозяйства, требуется не менее 4500 килокалорий⁴⁾.

3 декабря 1942 г. был издан приказ НКВД СССР № 0463, вводивший на основании постановления СНК СССР № 1875/375 «сс» от 24 ноября 1942 г. новые, уменьшенные нормы питания заключенных. Калорийность средне-расчетной нормы была снижена до 2605 килокалорий. Заключенные, отказывающиеся от работы, симулянты, не вырабатывающие процентное задание при наличии справки об этом медпункта, как и заключенные, находящиеся в штрафном изоляторе без вывода на работу, получали так называемую норму «5»: 300 г хлеба, 5 г подболточной муки, 20 г крупы, 25 г рыбы, 3 г жиров, 250 г овощей и картофеля (1064 килокалории).

Заключенным, перевыполняющим плановое задание, а также отдельным лицам из числа инженерно-технического персонала за «образцовое выполнение производственных показателей» полагалось «премблюдо», для приготовления которого отпускалось 9 г жира, 25 г подболточной муки, 25 г крупы, 10 г мяса, 10 г рыбы, 80 г овощей и картофеля и 5 г томат-пасты — всего 328 килокалорий. Подобная практика очень скоро привела к вполне закономерным результатам. По данным В. Н. Земскова, в 1941—1943 гг. в лагерях НКВД СССР умерло 516 840 человек. Как считает С. Кузьмин, обладающий, по его словам, «обширными познаниями в этой сфере», только в 1942 г. умерло по разным причинам 248 877 заключенных⁵⁾.

Это обстоятельство в условиях затягивающейся войны и потери значительной части территории и населения СССР (из-за чего восполнение контингентов лагерей стало трудно выполнимой задачей) побудило высшее руководство пересмотреть свое отношение к заключенным. 24 января [127] 1942 г. появился подписанный — в отличие от других документов по ГУЛАГу, обычно визировавшихся заместителями наркома С. Н. Кругловым или В. В. Чернышевым, — самим Берией совершенно секретный циркуляр НКВД СССР № 0023, в котором, в частности, говорилось: «Имеющимися в НКВД СССР материалами устанавливается, что в ряде лагерей и колоний за последнее время резко ухудшилось состояние быта и содержания заключенных. В результате среди заключенных распространены вшивость, простудные заболевания. Происходит резкое увеличение числа больных, слабосильных, истощенных, в бараках грязно, отсутствует регулярное мытье заключенных, санитарное обслуживание поставлено плохо. Начальники лагерей и колоний пытаются объяснить ухудшение состояния лагерей и колоний трудностями с продовольственным и вещевым снабжением, забывая, однако, что улучшение быта и содержания заключенных имеет большое значение. Неудовлетворительное состояние быта заключенных объясняется прежде всего плохой работой аппаратов лагерей. Среди работников лагерей нет должной дисциплины и ответственности. Приказы НКВД СССР преступно нарушаются. В ряде лагерей и колоний имеют место пьянство части лагерных работников, связь с заключенными, воровство продуктов питания и продовольствия».

Непосредственно связанной с этим циркуляром совершенно секретной директивой НКВД СССР № 52 от 13 февраля 1942 г. всем без исключения заключенным, в том числе и так называемым политическим, было разрешено получение вещевых и продовольственных посылок⁶⁾. Как писал Л. Э. Разгон, «заключенные стали единственными людьми в стране, которым разрешалось получать продуктовые посылки»⁷⁾.

Однако эти и другие новации не улучшили сколько-нибудь заметно положения заключенных, о чем свидетельствуют результаты многочисленных проверок, отраженные в приказах НКВД СССР. Справедливости ради следует заметить, что за все выявленные недостатки с лагерного начальства строго спрашивали.

Сведения о высокой заболеваемости и смертности заключенных подтверждаются данными ежегодных статистических отчетов санитарного отдела ГУЛАГа. Наибольшие цифры смертности были отмечены в 1933 г. (15,2%), когда фактически умер каждый шестой заключенный, затем — в 1938 г. (6,18%) и, наконец, в 1942 г. (5,4%). При этом количество умерших по годам зависело не от общего числа заключенных, а было обусловлено другими причинами, прежде всего — голодом и болезнями. Меньшую часть смертности составляли случаи насильственной смерти — убийства при попытке к бегству, в результате драк и бандитских проявлений, от отравлений различными ядами, алкоголем и наркотиками, самоубийства, бытовые и производственные травмы, замерзание и утопление. По прошествии ряда лет, по мере улучшения санитарного состояния лагерей, соотношение причин смерти изменилось в сторону преобладания насильственной смерти. Так, в 1956 г. эта цифра составляла 28,8%, а в 1957 г. — 34,8%. В лесных лагерях число умерших от производственных травм достигло в 1957 г. 47,2% от общего количества умерших заключенных. При сопоставлении уровней смертности заключенных и населения страны в целом (с учетом возрастных и половых различий и принимая во внимание всю методологическую сложность такого сравнения) выяснено, что в 1930-е и 1940-е годы смертность заключенных была в несколько раз выше общей смертности по стране, а в 1950-е годы она стала приближаться к общесоюзному уровню.

Рассуждая по поводу этого феномена, начальник санотдела ГУЛАГа полковник медицинской службы Д. М. Лойдин предположил, что «снижение смертности по лагерям и колониям явилось результатом проведения широких оздоровительных мероприятий, улучшения общих санитарно-бытовых условий содержания заключенных, лучшей организации питания, повышения качества оказываемой медицинской помощи, упорядочения вопросов трудового использования заключенных, а также большей оперативности и лучшей сигнализации органами санитарной службы»⁸⁾.

Помимо общего показателя смертности, важное значение имеют данные о причинах смерти, которые зависят от уровня технико-экономического [128] развития, санитарно-коммунального благоустройства, культуры населения, степени доступности и квалифицированности медицинской помощи, возрастного состава населения и т. п. Установлено, что в экономически развитых странах заболевания, преобладающие в составе общей заболеваемости, как правило, не совпадают со списком заболеваний, занимающих ведущее место среди причин смерти. Для слабо развитых, экономически отсталых стран, напротив, типично почти полное совпадение номенклатуры заболеваний как в структуре заболеваний, так и в качестве причин смерти. Для лагерей ГУЛАГа было характерно именно такое совпадение.

Так, по данным Земскова, в январе 1942 г. в Севураллаге умерло 1615 заключенных, из них 698 — от полиавитаминоза, 359 — от болезней органов кровообращения (например, «паралич сердца на почве декомпенсированного миокардита» и пр.), 170 — от воспаления легких, 118 — от туберкулеза, 81 — от болезней органов пищеварения, 22 — от болезней органов дыхания, 13 — от пеллагры и 154 — по другим причинам⁹⁾.

В краткой докладной записке о работе санотдела ГУЛАГа за 1945 г. отмечено, что «наибольший процент смертности падает на группу от 20 до 40 лет, то есть на лиц, наиболее предрасположенных к туберкулезу легких или алиментарной дистрофии и пеллагре». В одном из популярных руководств по военной медицине сообщается, что «во время Великой Отечественной войны широкое распространение получили некоторые необычные для мирного времени заболевания, к которым относятся алиментарная дистрофия, авитаминозы, бронхиолит»¹⁰⁾. Если военные врачи встретились с этими «необычными» заболеваниями только во время войны, то медики ГУЛАГа имели возможность постоянно наблюдать их и в мирное время.

Среди всех заболеваний, отмечавшихся у заключенных, наибольшую проблему представляли инфекционные болезни, главным образом — сыпной тиф, распространенность которого была естественным следствием большой скученности в бараках, антисанитарии, плохого питания, непосильной работы, неблагоприятной эпидемиологической обстановки и низкого качества медицинской помощи в лагерях. Так, в секретной директиве НКВД СССР № 469 от 24 сентября 1943 г. указывалось, что «в УИТЛК Грузинской ССР, Казахской ССР, Азербайджанской ССР, Киргизской ССР, Туркменской ССР, Молотовской, Новосибирской, Чкаловской, Челябинской и Московской областей вследствие непринятия своевременных эффективных мер и запущенности мероприятий по борьбе с вшивостью вспышки сыпного тифа дали значительное количество заболеваний и приняли затяжной характер»¹¹⁾.

Другие инфекционные заболевания также имели широкое распространение среди заключенных ГУЛАГа. Выступая в июне 1958 г. на Всесоюзном совещании врачей ИТУ с докладом «О ходе выполнения решения коллегии МВД СССР № 249 от 11 июля 1956 года о задачах по улучшению медицинского обслуживания заключенных в ИТЛ и колониях МВД СССР, личного состава конвойной охраны и сотрудников с членами их семей», начальник медотдела ГУИТК МВД СССР подполковник медицинской службы Г. В. Устинченко отметил, что «заболеваемость туберкулезом легких в лагерях и колониях незначительная, но количество больных довольно большое: в 1956 г. — 14, а в 1957 г. — 18 на каждую тысячу заключенных». Открытых сведений о заболеваемости туберкулезом по СССР нет, а в зарубежных странах заболеваемость туберкулезом в 1953 г. составила: в Англии и Уэльсе — 111, во Франции — 140, в США — 67, в Канаде — 72 на 100 тыс. человек¹²⁾.

В том же докладе отмечалось, что «в то время как в стране успешно идет ликвидация сифилиса, в лагерях и колониях количество больных сифилисом не только не уменьшается, но даже несколько увеличивается: в 1956 г. — 4,2 на тысячу заключенных, в 1957 г. — 4,8. Заболевание сифилисом происходит большей частью в результате мужеложства, принявшего широкие масштабы в ИТЛ». Для сравнения, заболеваемость сифилисом в СССР, по официальным данным, равнялась в 1950 г. — 24,7, в 1956 г. — 5,6, в 1961 г. — 1,5 на 100 тыс. человек¹³⁾. [129]

В докладе указывалось также, что «одним из очень тревожных явлений среди заключенных, получившим широкое распространение в последние годы в лагерях, является членовредительство. Рецидивисты, стремясь уклониться от работы, особенно на лесозаготовках, добиться досрочного освобождения, попасть на длительный срок в больницу для лечения или выполнения какого-либо задания преступного мира, рубят себе пальцы, руки, ноги, засыпают глаза чернильным порошком из карандаша, делают искусственные флегмоны, разными способами вызывают обострение имеющихся хронических заболеваний или вызывают острое воспаление разных органов, приводящее их нередко к инвалидности, заглатывают гвозди, соски от умывальников, термометры, шпингалеты, вскрывают себе вены и пр.». Вместе с тем докладчик вынужден был признать, что «часть случаев членовредительства является формой протеста против действительно неправильного определения состояния трудоспособности и посылки на непосильную работу, неоказания необходимой медицинской помощи или попытки даже путем нанесения себе тяжкого увечья выбраться из подразделений строгого режима, куда попадают не всегда только злостные нарушители режима, а иногда и лица, не являющиеся ими»¹⁴⁾.

Согласно положениям медицинской статистики, первоначальным источником сведений о заболеваемости является регистрация обращаемости за медицинской помощью. Показатели обращаемости служат также одним из критериев оценки качества работы медицинских учреждений. Правда, к анализу архивных данных о заболеваемости заключенных ГУЛАГа следует подходить очень осторожно, имея в виду, что нозологическая диагностика в медицинских учреждениях ГУЛАГа была, очевидно, далека от истинного положения вещей. В первую очередь, вследствие того, что под влиянием голода, авитаминоза, истощения, физического и психического перенапряжения клиническая картина многих заболеваний резко изменялась, а некоторые из них протекали и вовсе незамеченными (факт изменения реактивности организма под влиянием необычных внешних условий нашел подтверждение в наблюдениях военных терапевтов в годы Великой Отечественной войны)¹⁵⁾. Следующая причина — низкая квалификация или даже элементарная неграмотность медицинских работников ГУЛАГа, часть из которых вообще не имела медицинского образования. И, наконец, простая недобросовестность, а иногда — и умысел, стимулируемый администрацией лагерей. Недаром А. И. Солженицын пишет по этому поводу: «Когда по вине прораба или мастера из-за отсутствия заграждения или защиты погибает на производстве зек, кто как не лекпом или санчасть подписывают акт, что он умер от разрыва сердца»¹⁶⁾.

Как бы там ни было, согласно архивным данным, среднее число обращений за медицинской помощью в расчете на одного заключенного в год превышало аналогичные показатели для городских жителей в 2-3 раза и в 5-6 раз — для сельских жителей СССР. Это соотношение оставалось весьма устойчивым на протяжении многих лет. Как указывалось в докладе, «при среднем нормативе для гражданского населения в 10 посещений в год на одного жителя в наших амбулаториях на одного заключенного производилось в 1957 г. 21-22 посещений»¹⁷⁾. Столь большую обращаемость за медицинской помощью докладчик, явно греша против истины, пытался объяснить преимущественно субъективными факторами: стремлением заключенных получить освобождение от работы, хоть какой-нибудь отдых, доказать свое право на инвалидность, добиться диетпитания, зачисления в ОП (оздоровительный пункт), особенно — досрочного освобождения.

Большой обращаемости за медицинской помощью сопутствовали значительные потери трудоспособности. Как отмечено в докладе, эти показатели в 1957 и 1958 г. — соответственно 1528 и 1600 дней трудопотерь на 100 заключенных в год — почти вдвое превышали аналогичные показатели у рабочих и служащих производственных предприятий в народном хозяйстве. При этом следует иметь в виду, что в ГУЛАГе существовал довольно жесткий «лимит» на выдачу освобождений заключенным, в связи с чем [130] фактическое число нетрудоспособных по болезни было, по всей вероятности, заметно больше.

Обращаемость за медицинской помощью сопровождалась и соответствующей госпитализацией. Вообще, большая госпитализация являлась характерной чертой социалистического здравоохранения. Как указывал Г. А. Попов, «в СССР самые высокие уровни отбора больных на госпитальное лечение и фактической госпитализации, и они продолжают возрастать. Это свидетельствует о высокой доступности больничной помощи (бесплатность, высокая насыщенность больничными койками и т. д.). Однако в значительной мере это объясняется социальными факторами — высокой занятостью в народном хозяйстве (некому присматривать за больными дома), в какой-то части жилищно-бытовыми условиями и главным образом психологическими факторами — уже сложившимися традиционными взглядами нашего населения и врачей на больничное лечение как наиболее высококвалифицированное и всеобъемлющее, а также отставанием амбулаторно-поликлинической помощи от больничной. Эти же факторы обусловливают относительно длительное пребывание в стационарах (в СССР эти показатели также наиболее высоки)»¹⁸⁾.

Что же касается средней длительности пребывания в стационарах ГУЛАГа, то до 1944 г. она колебалась в пределах 16-19 дней. Это было обусловлено, во-первых, строгими административными ограничениями времени пребывания на больничной койке и, во-вторых, высокой летальностью (смертностью) больных в первые же дни после поступления в стационар. Последнее объяснялось как тяжестью заболеваний, так и запоздалой госпитализацией вследствие несвоевременной диагностики, задержек в выделении транспорта и конвоя для перевозки больных и т. п.

Начиная с 1944 г. средняя длительность лечения увеличилась почти вдвое, что сочеталось с противоположно направленной тенденцией изменений показателя летальности.

Если в 1930-е — 1940-е годы показатель летальности в медучреждениях ГУЛАГа заметно превышал аналогичный показатель в гражданских лечебных учреждениях страны, то в 1960-е годы летальность в ГУЛАГе значительно снизилась и составляла всего 0,6-1,0% от числа лечившихся. Это дало повод начальнику медотдела ГУЛАГа не без гордости заявить: «Летальность в лечебных учреждениях ГУЛАГа находится на значительно более низком уровне, чем в гражданских лечебных учреждениях».

Для оказания медицинской помощи заключенным в каждом лагерном пункте (командировке) имелась врачебная или фельдшерская амбулатория с медицинским изолятором на пять коек или медчасть с больницей на 10-15-20-35 коек. В 1945 г. было 2379 амбулаторий при соотношении фельдшерских и врачебных участков 1,5:1. К 1957 г. общее число амбулаторий сократилось до 1497, главным образом за счет фельдшерских, в связи с чем соотношение фельдшерских и врачебных амбулаторий составило 1:1.

В 1944 г. была развернута 1071 больница, в 1945 г. — 2080, в 1957 г. — 1079, в том числе 118 центральных больниц. Максимум коек в больницах — 182 320 — был зафиксирован в 1943 г., причем преобладали больницы с малым числом коек. Как отмечено в докладе, «больницы в лаготделениях нередко являются примитивными, неполноценными лечебными учреждениями, т. к. не имеют рентгенаппаратов, клинических лабораторий или физиоаппаратуры»¹⁹⁾.

Кроме центральных больниц, в 1943 г. в Москве, Ленинграде, Свердловске, Ташкенте, Баку, Казани и Хабаровске находились межобластные больницы. В 1957 г. имелось 1335 психиатрических и 5874 туберкулезные койки (соответственно, 4,8% и 20,2% к общему числу коек). Последняя цифра подтверждает данные о значительном числе больных туберкулезом среди заключенных ГУЛАГа, ибо, для сравнения, удельный вес туберкулезных коек по стране в целом составлял в 1940 г. — 4,4% а в 1960 г. — 8,6%.

Подсчитано, что на каждую тысячу заключенных приходилось больничных коек: в 1935 г. — 23,5, в 1936 г. — 22,9, в 1941 г. — 34,1, в 1942 г. — 109, в 1943 г. — 189, в 1944 г. — 174, в 1945г.— 171. Обеспеченность же [131] больничными койками по Союзу ССР достигала в расчете на 10 тыс. человек в 1940 г. — 40,2, в 1950 г. — 55,7, в 1955 г. — 65,2²⁰⁾. Как указывалось в докладе, в 1957 г. на 1 тыс. заключенных имелось 35,5 коек, что в 6 раз превышало число коек, развернутых на такое же число гражданского населения, однако, столь большое число коек использовалось не всегда эффективно: «В 1957 году 24% развернутых коек, в основном в колониях, лагпунктах, в течение года не было использовано, в то же время в центральных больницах во многих случаях имела место перегрузка или заполнение заключенными, не нуждающимися в лечении, например, хрониками».

Размещение и состояние больниц было различным: наряду с удовлетворительно или даже образцово содержащимися стационарами было много больниц, не отвечающих даже элементарным санитарным нормам. Так, в приказе НКВД СССР № 094 от 18 марта 1943 г. отмечалось, что в лагподразделениях УИТЛК УНКВД по Куйбышевской обл. «постановка лечебного дела на низком уровне. Стационары в лагподразделениях не обустроены. В стационарах большая скученность, грязь, вшивость. Не ликвидирована вшивость даже в центральном стационаре Гаврилова поляна»²¹⁾.

Специфическими для ГУЛАГа лечебно-профилактическими учреждениями являлись так называемые оздоровительные пункты и оздоровительные команды. Их прототипами были ночные санатории для рабочих, о которых первый нарком здравоохранения РСФСР Н. А. Семашко писал в своей брошюре «Десятилетие Октябрьской революции и охрана здоровья рабочих», что это — «изобретение и детище советской медицины»²²⁾.

Оздоровительные пункты были образованы еще до войны под названием слабосильных команд или оздоровительно-профилактических пунктов. С началом войны они были ликвидированы, но из-за резкого ухудшения состояния здоровья заключенных их пришлось вновь открыть в 1942 году. Первоначально срок пребывания в них устанавливался в две недели. За первое полугодие 1942 г. через оздоровительно-профилактические пункты было пропущено 141 086 человек. За 11 месяцев 1944 г. через них прошло свыше 150 тыс. человек, а через оздоровительные команды — еще около 350 тыс. человек. В 1945 г. было развернуто 660 оздоровительных пунктов. Приказом НКВД СССР № 0154 от 27 мая 1946 г. предписывалось создать оздоровительные подразделения в 80 областях, краях, союзных и автономных республиках, всего — на 90 тыс. мест. Срок пребывания в них устанавливался в 3-6 месяцев. Рекомендовалось широко использовать трудовую терапию, лечебную физкультуру, организацию отдыха заключенных на открытом воздухе и пр.²³⁾

В компетенцию лагерных медиков входило также оказание медицинской помощи детям вольнонаемных сотрудников и заключенных матерей. По данным Земскова, в марте 1940 г. в системе ГУЛАГа действовало 90 домов младенца, в которых находилось 4595 детей²⁴⁾.

Начальник 1-го отделения санотдела ГУЛАГа капитан медицинской службы Темис подписал справку о детской смертности за первое полугодие 1943 г., согласно которой, смертность среди детей вольнонаемных в сельхозлагерях, УИТЛ и ОИТК НКВД составила 0,47%, а среди детей матерей-заключенных — 41,7%. Такую большую разницу (почти в 100 раз) он объясняет лучшими бытовыми условиями и обеспеченностью индивидуальным уходом детей вольнонаемных и «более низкой сопротивляемостью организма» детей матерей-заключенных. В той же справке указаны причины детской смертности: воспаление легких, токсическая диспепсия, инфекционный гемоколит, туберкулезная интоксикация.

В справке о работе санитарного отдела ГУЛАГа за 1945 г. сообщается, что для обслуживания детей матерей-заключенных было развернуто 103 детдома с числом мест в них 4331. Смертность детей, содержащихся в домах младенца, составила на 1 декабря 1945 г. 1,46% против 3,7% по состоянию на 1 января 1945 года. В 1957 г. было развернуто 79 детских яслей с числом мест в них 1905 и 96 детских садов с числом мест 3668.

В задачу санитарной службы ГУЛАГа входило и медицинское обслуживание личного состава охраны, вольнонаемного и начальствующего [132] состава лагерей и колоний вместе с членами их семей. На оказание медицинской помощи вольнонаемному составу выделялись значительные средства: 97 млн руб. в 1941г., 129 млн руб. в 1943 г., 149 млн руб. в 1944 г., 162 млн руб. в 1945 году²⁵⁾.

Для обслуживания вольнонаемного состава и членов их семей в 1945 г. было развернуто 114 больниц на 3763 койки, 16 поликлиник, 132 врачебные амбулатории, 91 фельдшерская амбулатория, 11 детских консультаций с числом мест 5170, 219 детских садов на 9156 мест, 14 молочных кухонь, 14 рентгенкабинетов, 40 физиотерапевтических кабинетов, 79 зубоврачебных кабинетов. В 1957 г. было развернуто 464 амбулатории, из них 67 врачебных, 159 больниц с числом коек 2392, 79 детских яслей на 1905 мест и 96 детских садов на 3668 мест.

Характеризуя условия труда и быта вольнонаемных сотрудников ГУЛАГа, А. Г. Кречетников ссылается, среди прочего, на воспоминания С. А. Ковалева, проведшего за свою правозащитную деятельность много лет в тюрьмах, колониях и ссылке: «Сотрудники ИТУ, по сути, тоже отбывают срок, только гораздо больший, чем заключенные. В лесных подразделениях те и другие живут в одинаковых условиях, да и не только там. Сколько разбросано по стране крошечных поселков — придатков колоний! Убогость во всем, бездорожье, ужасное снабжение, никаких развлечений, разве что напиться [...] Все, что годами видят сотрудник и его семья, — это зона. Да вот хотя бы в Пермской колонии, — место низменное и заболоченное, отвратительная вода, причем в поселке хуже, чем в зоне»²⁶⁾.

В аналогичных условиях находились и медики ГУЛАГа. Первоначально наряду с врачами и фельдшерами Наркомздрава к медицинскому обслуживанию в лагерях допускались врачи и прочий медперсонал из числа заключенных. Заведующим санчастью, как правило, назначался вольнонаемный врач или фельдшер, но, иногда — и заключенный²⁷⁾. В 1944 г. общее число заключенных-медиков составляло около 7 тыс. человек, при этом по всем категориям медработников, кроме фармацевтов, их число почти равнялось штатному числу вольнонаемных. Строго говоря, заключенных по политическим мотивам, а среди медиков их было большинство, не разрешалось использовать на работах по специальности. Однако острая нужда в специалистах заставляла обходить эти запреты.

По данным Земскова, на 1 января 1947 г. по прямой или близкой специальности использовалось 88,2% заключенных-медиков. В абсолютных цифрах эти данные выглядят следующим образом: из общего числа 7035 заключенных-медиков по прямой специальности работало 5794 человека, по смежной — 459 человек, на общих работах 424 осужденных за так называемую контрреволюционную деятельность и 279 — за бытовые преступления. Не работало вовсе 124 человека²⁸⁾.

К медикам-заключенным, пользовавшимся некоторыми льготами по сравнению с другими заключенными, предъявлялись повышенные требования. В приказе ГУЛАГа ОГПУ № 69 от 29 марта 1934 г. говорилось о том, что «такие требования мы должны предъявить медработникам из заключенных, которые своей четкой работой должны в возможно короткий срок искупить прежние преступления против Соввласти».

Из-за непрерывного увеличения числа лагерей медицинская служба ГУЛАГа испытывала постоянные трудности с комплектованием медицинских кадров. Еще в 1932 г. помощник начальника ГУЛАГа С. И. Фирин и санинспектор Г. И. Гинзбург указывали в соответствующей директиве, что «за последнее время при значительном росте лагерного населения число медработников из заключенных не увеличивается. Организация новых лагерей выдвигает необходимость изъятия части опытного медперсонала из наличествующих лагерей». Поэтому предлагалось «немедленно провести рационализаторские мероприятия для наиболее правильного и полного использования медработников для постановки медпомощи, обойдясь минимальным количеством медработников»²⁹⁾.

Один из остроумных вариантов такой «рационализации», по воспоминаниям Е. С. Гинзбург, состоял в том, что половина рабочего дня [133] заключенного-медика отводилась для медицинского обслуживания «производственного контингента», а вторая — для общих работ на лесоповале³⁰⁾. Одновременно принимались меры по обучению медицинского персонала непосредственно в лагерях. Согласно директиве от 23 января 1936 г., пополнение части недостающего медперсонала должно было быть осуществлено путем его подготовки из числа заключенных на шестимесячных краткосрочных курсах с весьма обширной программой. Для создания стимула к учебе слушателям курсов разъяснялось, что они после окончания срока наказания могут остаться работать в лагере в качестве вольнонаемных.

Повышению квалификации медицинского персонала уделялось постоянное внимание. Так, в 1944 г. в ЦИУ для переподготовки был направлен 91 врач. В Центральной школе ГУЛАГа в Куйбышеве прошли повышение квалификации 180 человек из числа среднего медперсонала. В 1953—1957 гг. было направлено в институты усовершенствования более 1000 врачей системы ГУЛАГа. Кроме того, врачи посылались на так называемые рабочие места мединститутов, которые, как отмечалось в докладе, «охотно идут нам навстречу в этом отношении»³¹⁾.

В связи со специфическими особенностями работы в ИТЛ для вольнонаемных медицинских работников приказом НКВД СССР № 27 от 23 февраля 1937 г. были установлены специальные процентные надбавки к окладам содержания. Во время войны служащие-медики ГУЛАГа подразделялись на четыре категории снабжения по дифференцированному питанию через торговую сеть и сеть общепита лагерей и строительства НКВД.

Несмотря на эти и другие льготы недокомплект по отдельным категориям медработников составлял 25-50%. Как отмечалось в докладе, «все лесные лагеря испытывают острейший недостаток врачей, что создает чрезвычайные трудности в оказании медицинской помощи, особенно квалифицированной. К сожалению, в 1957 году к работе в лагерях и колониях приступила только половина направленных к ним врачей. Некоторая часть прибывших в 1957 году пополнения врачей повела себя неправильно, испугалась трудностей и уехала обратно или устроилась работать в других организациях»³²⁾.

Так как с 1960-х годов врачами пенитенциарных учреждений могли быть только вольнонаемные специалисты, «одним из наиболее острых вопросов медицинской службы, — указывалось в докладе, — на протяжении последних лет и наиболее трудным в смысле возможностей его разрешения было создание условий для нормальной работы медицинского персонала и защиты его от бесчинств и насилий со стороны заключенных. Введение обязательного присутствия надзирателей на амбулаторных приемах в подразделениях строгого режима, организация в больницах палат-изоляторов или специальных отделений для содержания и лечения бесчинствующих в больницах заключенных, обязательное наказание виновных в бесчинствах и насилиях по отношению к медперсоналу полностью не решают проблемы. В некоторых центральных больницах осели заключенные-рецидивисты, которые терроризировали как медицинский и обслуживающий персонал, так и других больных заключенных. Все это создавало в лечебных учреждениях совершенно нетерпимую обстановку».

Если к этому добавить негативное влияние материально-бытовых и жилищных условий, которые во многих местах были неудовлетворительными, то не удивительно, что все это отрицательным образом сказывалось на здоровье самих медиков. Например, в докладе отмечалось, что «медицинские работники подразделений медслужбы УИТК МВД Украины в обстановке постоянных грубостей, оскорблений, угроз, вымогательств сами стали раздражительными, бестактными, с явно выраженными невропатическими признаками поведения».

Выступавшая на совещании врач Севураллага Коротаева жаловалась на то, что «условия работы очень тяжелые и опасные, было несколько случаев нападений на врача со стороны заключенных. Заключенные, которые хотят досрочно освободиться по болезни, стараются всячески усугублять [134] болезнь — не принимают лечения, не принимают пищи, чем доводят себя до полного истощения, у них одна цель — освободиться из лагеря, но не вылечиться от болезни. Поэтому работать с таким народом совершенно не интересно, так как результатов своей работы не видишь. Люди от нас бегут, так как работа тяжелая, а зарплата мала. Например, медсестра получает 450 рублей, да еще из нее вычтут и получается ничего, а работать трудно».

О том же говорила начальник медотдела спецлагпункта Вятлага Мухамедзянова: «Очень трудно медицинскому персоналу работать в лагере, приходится выносить унижение человеческого достоинства, угрозы убийства и т. д. Несмотря на то, что условия работы специфические — наши врачи и медсестры получают очень маленькую зарплату»³³⁾.

Вместе с тем нужно признать, что для настороженного, мягко говоря, отношения заключенных к лагерным медикам имелись определенные основания. На это обратил внимание А. Т. Марченко, предпославший главе своих воспоминаний, посвященной его конфликтам с лагерными медиками, эпиграф — зонг к седьмой сцене пьесы Б. Брехта «Страх и нищета в Третьей империи»:

«Жрецы медицинской науки, // Идут, потирая руки; // Им платят по штуке, подряд. // И тех, кого мастер заплечный калечит, // Они латают, штопают, лечат // И шлют в застенок назад»³⁴⁾.

В то же время нельзя не учитывать того, что лагерным медикам приходилось действовать в условиях «всеобщей, последовательно проводимой системы глобальной лживой информации, обмана общественного мнения», которая рассматривала здоровье человека не как самодовлеющую ценность, а как средство для достижения определенных трудовых задач. В статье «Основы советского здравоохранения» во втором издании Большой медицинской энциклопедии так прямо и было сказано: «Советское здравоохранение активно участвует в решении проблемы трудовых ресурсов страны и в повышении специфическими средствами производительности труда».

Применительно к лагерной медицине эти «специфические» средства наиболее отчетливо проявлялись при проведении различных форм медицинских экспертиз заключенных. Как пишет Р. Конквест, «есть множество свидетельств того, что лагерное начальство, в том числе порою и врачи, рассматривали заключенных как своих рабов. Даже в деталях сортировка заключенных по прибытии в лагерь напоминала иллюстрации к книгам о работорговле»³⁵⁾.

Заключенные ГУЛАГа, что называется, на собственной шкуре испытывали двойственную сущность лагерной медицины, состоявшую в том, что самая гуманная по своему предназначению профессия была вынуждена способствовать злонамеренному уничтожению людей.

Неслучайно резко отрицательную характеристику врачам ГУЛАГа дает А. И. Солженицын. Он считает, что «их цель помогать угнетению и быть могильщиками... Как всякая лагерная ветвь, санчасть тоже дьяволом рождена, дьявольской кровью налита»³⁶⁾.

Конечно, на лагерных медиках лежит ответственность за антисанитарию, плохое питание, недостаточную медицинскую помощь заключенным. Но, как отмечает Д. М. Панин, отбывавший наказание вместе с А. И. Солженицыным, «при всех своих недостатках лагерные санчасти в самых уродливых вариациях содержали все-таки в себе элементы милосердия. Достаточно появления одного-двух людей (вероятно, имелись в виду врачи санчасти. — Б. Н.), и санчасть становилась источником спасения. Кого-то устроят санитаром, «лепилой» (фельдшером, лекпомом, по лагерному. — Б. Н.), уборщиком; многих поддержат выданным вовремя освобождением от работ; кого можно — сактируют; кому-то выпишут дополнительный лагерный паек... При этом следует иметь в виду, что деятельность санчасти проходила под бдительным оком «опера», прямого лагерного начальства, надзорсостава и всевозможных стукачей. Большое мужество требовалось врачам, да и вольному начальнику санчасти, чтобы выполнять [135] свой долг, хотя бы и в урезанном и искаженном виде. Конечно, преобладали случаи, когда санчасть сдавалась, шла на поводу у лагерного начальства, и смерть косила ряды заключенных, но даже и такая санчасть все же кому-то облегчала участь, и кто-то поминал ее добрым словом».

Нужно, по-видимому, согласиться с мнением Р. А. Медведева, что «судить о поведении тех людей можно только в зависимости от того, старались ли они помочь другим уцелеть, или, напротив, сами включались в страшный механизм уничтожения»³⁷⁾.

¹⁾ ВИНОГРАДОВ Н. А. Теоретические основы советского здравоохранения. М. 1962, с. 33.

²⁾ МЕДВЕДЕВ Р. А. О Сталине и сталинизме. — Знамя, 1989, № 3, с. 144-192.

³⁾ Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 9401, оп. 1, д. 40, л. 143-143об.

⁴⁾ Там же, д. 99, л. 102-102об.

⁵⁾ Там же, оп. 12, д. 119, л. 57-64; ЗЕМСКОВ В. Н. «Архипелаг ГУЛАГ» глазами писателя и статистика. — Аргументы и факты, 1989, № 45; КУЗЬМИН С. Лагерники. ГУЛАГ без ретуши. — Молодая гвардия, 1993, № 3, с. 114-163.

⁶⁾ ГАРФ, ф. 9401, оп. 12, д. 127, л. 73-73об, 25.

⁷⁾ РАЗГОН Л. Э. Непридуманное. — Юность, 1989, № 1, с. 19-61.

⁸⁾ ГАРФ, ф. 9414, оп. 1с, д. 2894, л. 88; д. 2796, л. 240-246.

⁹⁾ Аргументы и факты, 1989, № 45.

¹⁰⁾ ГАРФ, ф. 9414, оп. 1с, д. 2796, л. 208-216; Военно-медицинская подготовка. М. 1989, с. 447.

¹¹⁾ ГАРФ, ф. 9401, оп. 1а, д. 154, л. 116-117.

¹²⁾ Там же, ф. 9414, оп. 1с, д. 2894, л. 101; Большая медицинская энциклопедия (БМЭ). Изд. 2-е. Т. 32, с. 950.

¹³⁾ ГАРФ, ф. 9414, оп. 1с, д. 2894, л. 103; БМЭ. Т. 30, с. 1110.

¹⁴⁾ ГАРФ, ф. 9414, оп. 1с, д. 2894, л. 105-106.

¹⁵⁾ БМЭ. Т. 17, с. 634.

¹⁶⁾ СОЛЖЕНИЦЫН А. И. Архипелаг ГУЛАГ. — Новый мир, 1989, № 11, с. 63-175.

¹⁷⁾ ГАРФ, ф. 9414, оп. 1с, д. 2894, л. 108.

¹⁸⁾ ПОПОВ Г. А. Экономика и планирование здравоохранения. М. 1976, с. 376.

¹⁹⁾ ГАРФ, ф. 9414, оп. 1с, д. 2894, л. 110, 111.

²⁰⁾ БМЭ. Т. 17, с. 1103; Т. 30, с. 1080.

²¹⁾ ГАРФ, ф. 9414, оп. 1с, д. 2894, л. 113; ф. 9401, оп. 1а, д. 140, л. 162-162об.

²²⁾ СЕМАШКО Н. А. Десятилетие Октябрьской революции и охрана здоровья рабочих. М. 1928, с. 30.

²³⁾ ГАРФ, ф. 9401, оп. 1а, д. 206. л. 17-20.

²⁴⁾ ЗЕМСКОВ В. Н. ГУЛАГ — историко-социологический аспект. — Социологические исследования, 1991, № 6, с. 10-27.

²⁵⁾ ГАРФ, ф. 9414, оп. 1с, д. 2784, л. 128-130; д. 2796.

²⁶⁾ КРЕЧЕТНИКОВ А. Г. Жизнь за решеткой. Исправительно-трудовые учреждения. М. 1992, с. 28.

²⁷⁾ РОССИ Ж. Справочник по ГУЛАГу, ч. 1. М. 1992, с. 548.

²⁸⁾ Социологические исследования. 1991. № 7, с. 3-16.

²⁹⁾ ГАРФ, ф. 9414, оп. 1с, д. 2743, л. 6-7; д. 2739, л. 3-3об.

³⁰⁾ ГИНЗБУРГ Е. С. Крутой маршрут. Хроника времен культа личности. М. 1990, с. 601.

³¹⁾ ГАРФ, ф. 9414, оп. 1с, д. 2894, л. 120.

³²⁾ Там же, л. 121.

³³⁾ Там же, л. 123, 124, 144, 171.

³⁴⁾ МАРЧЕНКО А. Т. Мои показания. М. 1991, с. 267.

³⁵⁾ ВОЛКОВ О. В. Погружение во тьму. М. 1990, с. 172, БМЭ. Т. 10, с. 803, КОНКВЕСТ Р. Большой террор. — Нева, 1990, № 7, с. 129-141.

³⁶⁾ Новый мир, 1989, № 11, с. 63-175.

³⁷⁾ ПАНИН Д. М. Лубянка и Экибастуз. М. 1990, с. 575; Знамя, 1989, № 3, с. 144-192.