Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. К разделу Россия – XVI век

(237/238)

Кобрин Владимир
Хроника московской семьи XVI века

Куранты. [Вып. 1]. М., 1983.
(237/238) – граница страниц.

Мы мало знаем о повседневной жизни людей русского средневековья. Благодаря раскопкам археологов и старинным миниатюрам нам известны одежда и жилища, оружие и посуда, даже детские игрушки, но куда труднее проникнуть в чувства людей, их обычаи, привязанности, семейные отношения. А ведь это тот фон, на котором разыгрывались известные нам по учебникам большие исторические события.

Для нового времени такие небесполезные сведения доставляют нам реалистическая литература, переписка, мемуары. Не то в средние века. Строгий этикет диктовал, как написать повесть или письмо (да и сохранилось писем XVI века всего несколько штук), челобитную или распоряжение. Немного прибавит и летопись: мы узнаем из нее о боевых действиях и приемах иностранных послов, о междоусобных смутах и кровавых казнях, но не о повседневности.

До нас дошло немало документов землевладельцев по имущественным делам: грамоты о покупке и продаже вотчин, об их закладе и пожертвовании в монастыри. Но они всегда создавались по четкому, почти застывшему формуляру. И нам никогда не узнать, был веселым или суровым человеком, трезвенником или пьяницей, щедрым или скопидомным продавец или покупатель вотчины. Плотный занавес скрывает от нас лица людей средневековья — тех, кто участвовал в исторических событиях, кто порой творил историю.

Но к счастью, иногда удается найти в этом занавесе щель, заглянуть в ту далекую жизнь. Документы, о которых пойдет здесь речь, позволяют нам восстановить семейную хронику москвичей XVI века.

Первый персонаж нашей хроники — протопоп Василий Кузьмич. Во времена Василия III (1505—1533) он был настоятелем придворного Благовещенского собора в Московском Кремле. Должность исключительно высокая: ведь благовещенский протопоп считался «духовным отцом» великого князя, перед ним государь исповедовался в своих грехах, от него же получал их «отпущение». Недаром один из преемников Василия Кузьмича — знаменитый Сильвестр в юные годы Ивана Грозного был фактическим соправителем государства и, по словам современников, «указывал» самому митрополиту.

Василий Кузьмич умер незадолго до кончины своего духовного сына — около 1532 года и перед смертью по обычаю написал завещание («духовную»).¹⁾

В духовной были назначены пять душеприказчиков, призванных следить за выполнением предсмертной воли завещателя. Четверо из пяти всего год-полтора спустя участвовали в составлении завещания самого Василия III: это дядя великой княгини князь Михайло Львович Глинский, боярин Михайло Юрьевич Захарьин, любимец Василия III тверской дворецкий Иван Юрьевич Шигона-Поджогин и дьяк (в те времена — крупный государственный чиновник) Григорий Никитич Меньшой-Путятин.²⁾ С тремя из них, как с наиболее доверенными людьми,— с Глинским, Захарьиным и Шигоной — Василий III совещался перед самой смертью.³⁾ Поистине удивительна близость окружения духовных отца и сына — протопопа и великого князя всея Руси!

Эта близость могла возникнуть во время одного из самых скандальных дел времени княжения Василия III. В конце 1525 года Василий III развелся со своей женой Соломонией Юрьевной; новоиспеченную монахиню «старицу Софию» отправили в Суздаль — в Покровский монастырь, а сам государь женился на юной княжне Елене Васильевне Глинской. Причина развода была достаточно веской: несмотря на двадцатилетнее супружество, у великокняжеской четы не было детей. И все же развод главы государства был делом неслыханным. Поражал и выбор невесты: она была иноземкой, родилась в великом княжестве Литовском.

Глава клана Глинских, дядя Елены — Михайло Львович был одним из крупных белорусских магнатов, приближенным литовского великого князя Александра. После смерти Александра он стал во главе (238/239) борьбы за воссоединение Белоруссии и Смоленщины с Россией. Восстание потерпело неудачу, и в 1508 году Глинский с семьей и приближенными бежал в Москву. Но и здесь князь Михайло Львович не смог осуществить свои честолюбивые мечты и в 1514 году решил бежать назад, к великому князю литовскому. По дороге он был схвачен и приговорен к смерти, замененной тюремным заключением. Теперь, после нового брака государя, вчерашний изменник занял одно из первых мест в правительственной иерархии.

Великая княгиня Соломония не приняла покорно трагический поворот в своей судьбе. Во время обряда пострижения она громко протестовала, и один из будущих душеприказчиков протопопа — Иван Юрьевич Шигона — ударил бывшую государыню плетью. Вскоре распространился ложный слух, что во время развода великая княгиня была беременна и в монастыре родила сына. Для расследования в Суздаль отправили специальную комиссию. В нее входили тот же Шигона и третий душеприказчик Василия Кузьмича — дьяк Григорий Путятин.⁴⁾

Разумеется, с разводом был тесно связан и сам протопоп: ведь только духовный отец мог разрешить великому князю отправить в монастырь жену и вступить во второй брак.

Василий Кузьмич оставлял двоих детей — сына Ивана Протопопова и дочь Евфимию, которая вышла замуж за отпрыска одного из самых аристократических родов — князя Ивана Михайловича Мезецкого. Князья Мезецкие — удельные владетели города Мезецка, или Мещовска, на юго-западной окраине тогдашнего Русского государства (ныне — в Калужской области), — лишились своего княжества при Иване III: он отнял Мезецк у последнего удельного князя Михаила Романовича и дал ему взамен большую волость Алексин в Стародуб-Ряполовском уезде (ныне — неподалеку от города Коврова во Владимирской области). Младший сын Михаила Романовича стал зятем протопопа.

По службе князь Иван не продвинулся, вероятно не отличаясь ни особым умом, ни лихостью: во всяком случае, несмотря на родство с духовником великого князя, его имя ни разу не упоминается в «разрядных книгах», куда записывали назначения на все более или менее важные должности. Денежные дела князя были не в лучшем состоянии, и ему пришлось, поступившись аристократической спесью, перейти на иждивение тестя. С неприкрытой плебейской гордостью Василий Кузьмич пишет в духовной: «А зять мой князь Иван жил у меня на дворе тринатцать лет, ел-пил все мое… А служил зять мой государю службы все моею подмогою».

Этот последний момент нуждается в разъяснении: дело в том, что служилый человек снаряжался на службу за свой счет. Он должен был иметь боевых коней, оружие, кольчугу. Вооружены и на конях были и его «люди» — холопы, которых он был обязан брать с собой в поход. От качества снаряжения зависела жизнь воина. К тому же князю было неприлично показаться на непородистой лошади, с простым, неукрашенным оружием. Вот почему протопоп «покупал зятю своему на свои деньги доспех про него и на люди его, и кони».

К моменту брака оказались изрядно запутанными и земельные дела князя: он заложил свою долю отцовских вотчин. Тесть их выкупил, но в духовной аккуратно пометил двухсотрублевый долг зятя. Пользовались поддержкой нового родича и братья И.М. Мезецкого: они были должны протопопу в общей сложности 108 рублей.

(Современному читателю могут показаться странными эти суммы. Масштаб цен в XVI веке был принципиально иным, чем сегодня. За 300-400 рублей можно было купить село с несколькими деревнями, за 20-50 рублей — деревню.)

Брак Евфимии Протопоповой и Ивана Мезецкого был выгоден для обеих сторон. Разорившийся аристократ получал поддержку богатого тестя-плебея. Для Василия же Кузьмича открывались возможности приобрести вотчины князей Мезецких. У протопопа, естественно, родовых вотчин не было, но он интенсивно их скупал. Вдове Марфе он завещал купленное у И. Пахомова село Борисоглебское, а сыну — купленные у Г. Измайлова село Копцово и деревню Вельяминове Но самую крупную операцию провел протопоп Василий с (239/240) вотчинами Мезецких. Около 1523 года князь Иван купил у трех своих старших братьев за 530 рублей с доплатой в виде трех куньих шуб (поношенная кунья шуба стоила тогда около 4 рублей, следовательно, общая цена составляла около 540-550 рублей⁵⁾) их доли в общей суздальской вотчине, селе Глумове, и тут же заложил тестю и шурину Ивану Протопопову все четыре доли (купленные три и свою) всего за 300 рублей.⁶⁾ На первый взгляд сделка странная. Купив три четверти вотчины более чем за 500 рублей, князь Иван тут же закладывает все владение всего за 300, теряя, таким образом, и вотчину, и около 250 рублей, да к тому же принимает обязательство платить проценты. Но из духовной Василия Кузьмича мы узнаем, что заниженная сумма заклада была актом благодеяния зятю. Глумово купил сам протопоп, но только на имя зятя. Чтобы получить село себе, князь Иван должен был вернуть тестю не всю сумму, а только часть — 300 рублей. К тому же Василий Кузьмич завещал Глумово дочери и зятю, а сыну Ивану — лишь те земли, ранее не распаханные и не освоенные, которые освоил уже сам протопоп. Так Василий Кузьмич сумел наделить дочь приданым, затратив лишь деньги, но не потеряв ничего из ранее приобретенных вотчин.

За исполнение обязанностей настоятеля придворного собора Василий Кузьмич получил два сельца в поместье. В духовной он обращается к самым влиятельным из своих душеприказчиков — к князю М.Л. Глинскому и к боярину М.Ю. Захарьину с просьбой «самим жаловати, а государю печаловатись, чтобы государь пожаловал того поместейца у жены моей и у сынишки не велел взяти». Просил протопоп не отнимать у наследников и другого «государева жалованья» — двора в Кремле, на котором он «поставил полату». Но заступничество душеприказчиков вскоре уже не могло помочь: в 1534 году, через восемь месяцев после смерти Василия III, Елена Глинская, правившая страной от имени своего малолетнего сына Ивана IV, заточила в темницу своего властного дядю Михаила Львовича. Попал тогда же в опалу и М.Ю. Захарьин. В последующих семейных документах поместья не упоминаются, а вдова протопопица жила уже не в Кремле, а в «городе в Китае у Мироносиць». Мироносицкий монастырь в Китай-городе был расположен на Никольской улице (ныне ул. 25 Октября), неподалеку от Кремля.⁷⁾

Возникает естественный вопрос: где источники столь большого богатства протопопа, который был в состоянии и скупать вотчины, и содержать зятя? К тому же протопоп давал в долг крупные суммы. Если сам он остался должен 324 рубля, главным образом за купленные и неоплаченные товары (мед, жемчуг, оклад, камка, кони для зятя), то ему были должны 959 рублей. Среди должников Василия Кузьмича было немало высших аристократов. Даже большое денежное содержание и подарки духовного сына вряд ли могли обеспечить такие расходы.

Вероятно, должность великокняжеского духовника открывала возможности для влияния на государя. Отсюда — обращения За заступничеством, «печалованием» к влиятельному протопопу и «посулы» (так тогда деликатно называли взятки) за это «печалование». Может быть, долги некоторых аристократов — это «посулы»? Ведь «посул» — это не то, что уже дали, а то, что только обещали, «посулили». Вот, например, князь Иван Дмитриевич Пенков: он остался должен Василию Кузьмичу 120 рублей. Вскоре после брака великого князя Пенков женился на сестре Елены Глинской и тем упрочил свое положение при дворе.⁸⁾ Вряд ли судьба сестры великой княгини могла быть решена без участия государева духовника. Вот и повод для «посула»!

Семейную хронику продолжает духовная вдовы протопопа — Марфы. Она пережила мужа почти на три десятка лет: духовная была предъявлена для утверждения после смерти протопопицы в 1561 году.⁹⁾ Из духовной узнаем, что у четы Мезецких родилась дочь — княжна Авдотья, которой ко дню смерти деда исполнился год и 20 недель. Вскоре умерли и ее родители, и внучка осталась «маленька» на руках у бабушки-протопопицы. Родилась княжна Авдотья, следовательно, около 1530—1531 годов.

Когда внучка подросла, пришла пора подумать и о замужестве. В брак тогда (240/241) вступали рано: девушки — лет в 15-16, юноши — в 16-20. Бабушка и второй опекун княжны Авдотьи — ее дядя Иван Протопопов «зговорили с Васильем с Михайловичем с Воронцовым за его брата за Ивана за Михайловича». Братья принадлежали к одному из стариннейших и влиятельных боярских родов, обладали огромными богатствами. Словом, партия для княжны была неплохой. Этот сговор не мог состояться позднее июля 1546 года. Дело в том, что тогда Воронцовы попали в опалу. По доносу дьяка Григория Гнильевского (кстати, как все связано в нашей хронике: протопоп Василий был должен Гнильевскому 4 рубля) боярин Василий Михайлович Воронцов был 21 июля 1546 года казнен, а сам жених, Иван Михайлович, арестован и «неодинажды был на Коломне на пытке», все имущество братьев было конфисковано.¹⁰⁾

Впрочем, брак расстроился еще до опалы жениха. «И по грехом моим, вражьего споною внука моя за Ивана не похотела», — пишет в духовной бабушка Марфа. Если бы отказ был вызван арестом жениха, то, вероятно, «не похотела» бы прежде всего сама бабушка, да и не пришлось бы платить неустойку — «заряд». Он выражался во внушительной сумме — 500 рублей, для его уплаты бабушке и дяде пришлось продать два села.

К началу 1546 года Авдотье было не больше 16 лет. И тем не менее она сумела настоять на своем, пустив в ход то оружие, которое вряд ли бы ей помогло, не будь она круглой сиротой при любящей бабушке и бездетном дяде, — Авдотья выплакала отказ от брака: «Яз, Марьфа, за своею внукою заплатила заряд пятьсот рублев ее для слез»,— сообщает протопопица. Впрочем, и после продажи сел (продали те, что в свое время прикупил протопоп) Авдотья оставалась не только знатной, но и богатой невестой: в ее руках была сосредоточена значительная часть стародубских вотчин князей Мезецких.

Мужем княжны стал князь Юрий Иванович Шемякин-Пронский. Брак благословил и дядя, смирившийся с потерей двух сел из-за слез племянницы: он даже подарил Авдотье к свадьбе драгоценности покойной жены. Брак с Ю.И. Пронским, вероятно, последовал вскоре за расторжением помолвки с Воронцовым: муж Авдотьи, князь Юрий, впервые упоминается как раз в эти годы — в числе других юных аристократов стольником осенью 1546 года, а затем в 1547 году как участник свадебных торжеств при бракосочетаниях Ивана IV и его брата Юрия.¹¹⁾

Связаны ли между собой разрыв Авдотьи с Воронцовым и брак с Юрием Пронским? С абсолютной уверенностью этого нельзя утверждать, но такая связь вполне вероятна: отказ Воронцову психологически объясним стремлением к браку с другим, любимым человеком. Ведь в те времена жених, которого подыскала родня, — явление обычное. Если это так, то перед нами редчайший случай, когда русская девушка XVI века смогла не только отказаться от навязанного старшими родственниками брака, но и настоять на браке по любви.

Материально брак с Ю.И. Пронским вряд ли был выгоден Протопоповым и Мезецким; скорее, в нем мог быть заинтересован жених: о вотчинах его семьи не сохранилось сведений, а Авдотья в духовной распоряжалась лишь своими наследственными землями и не упоминала вотчин мужа. У князя Юрия, вероятно, были лишь поместья под Тарусой: он числился на почетном месте в списках служилых людей этого уезда.¹²⁾ Материальное положение князя Пронского было не лучшим, чем у его покойного тестя — князя Мезецкого. По словам Марфы Протопоповой, «что есмя давали зятю своему приданово, и в суду (т.е. в ссуду. — В.К.) деньги, и платья, и кони, и то зять наш прослужил на царьской службе».

Царская служба Ю.И. Шемякина-Пронского и впрямь была весьма активной, молодым супругам нечасто удавалось видеться. Князь Юрий Иванович с полным основанием мог бы отнести к себе слова другого воеводы тех лет — князя Андрея Курбского, писавшего, что он мало мог видеть родителей, жить с женой, был «всегда в дальноконных градех», вдали от родины и «ополчяхся» там против врагов.¹³⁾ В качестве царского оруженосца — «рынды» князь Юрий участвовал в трех походах в 1549—1550 годах, с октября 1550 года служил воеводой в Нижнем Новгороде, а с июля 1551 года — неподалеку от родового (241/242) гнезда, на реке Проне в городке Михайлове. Оттуда он осенью того же года отправился в Рязань в связи с известием о предстоящем набеге нагайских мурз. В 1552 году он возглавил семитысячный передовой отряд («ертоул») в победоносном казанском походе и непосредственно участвовал в штурме города. Его храбрость особо отмечает А. Курбский. В октябре 1553 года князь Юрий снова на службе — воеводой в Рязани в боевой готовности для похода на Астрахань. Этот поход он и возглавил в апреле 1554 года. Войска Ю.И. Пронского взяли Астрахань и посадили на ханский престол сторонника мирных отношений с Русью Дербыша-Али.¹⁴⁾ Около 1555 года Юрий Иванович получил чин боярина, но в том же году умер.¹⁵⁾ Если считать, что в 1546 году ему было не больше 17-18 лет (Курбский называет его «юношей» при описании взятия Казани), то прожил он всего лет 26-27. Брак продолжался лет восемь.

Княгиня Авдотья осталась вдовой в возрасте 24-25 лет. Детей у нее не было. Молодые богатые вдовы в XVI веке обычно либо выходили замуж, либо уходили в монастырь. Княгиня Авдотья не стала монахиней, но и замуж не вышла: еще один довод в пользу предположения, что основой ее брака была любовь.

Около 1565 года Авдотья, вероятно чувствуя приближение смерти, написала духовную.¹⁶⁾ Она простила долги двоюродному брату князю Ю.И. Шапцыну-Мезецкому, ему же и двоюродным сестрам завещала деревни, полученные в наследство от умершего бездетным дяди — П.М. Мезецкого. Стародубское село Алексин она жертвовала Троице-Сергиеву монастырю, а село в Суздальском уезде — московскому Богоявленскому монастырю (здания этого монастыря и сегодня можно видеть напротив выхода из станции метро «Площадь Революции» на проезд Куйбышева). Этим селом пожизненно («до живота») должен был владеть ее дядя по матери «старец» Иона Протопопов. Он и настоятели двух монастырей-наследников назначались ее душеприказчиками. Три деревни княгиня отказала преданным слугам.

Похоронить себя княгиня Авдотья завещала в Троице-Сергиевом монастыре, нарушив тем самым семейную традицию: в московском Богоявленском монастыре были погребены и предки протопопа Василия, и он сам, и бабушка Марфа, и родители Авдотьи. Двор протопопицы Марфы стоял рядом с монастырем, да и дядя княгини был там монахом. Но семейной усыпальницей князей Пронских был Троице-Сергиев монастырь: в XVI веке там выделялось место их погребения, хотя надписи на плитах уже стерлись («подписей на цках не знать»).¹⁷⁾ И Авдотья пожелала покоиться там же, рядом с любимым мужем. Потому-то она и поделила свои вотчины между Троице-Сергиевым и Богоявленским монастырями. Это вызвало досаду богоявленских старцев, затеявших в 1576 году безуспешную тяжбу с Троице-Сергиевым монастырем об Алексине.

Вероятно, вскоре после составления духовной, около 1564—1565 годов, Авдотья Ивановна Шемякина-Пронская умерла в возрасте 33-35 лет.

Автору казалось небесполезным рассказать эту семейную хронику: большие политические события и повседневная жизнь тесно переплелись в судьбах этой феодальной семьи. Мы смогли и познакомиться с одним из высших представителей русского средневекового духовенства, и уточнить свои общие представления о положении русской женщины в те далекие времена, и подивиться собственному достоинству и мужеству нашей главной героини — Авдотьи Ивановны, и порадоваться за нее, что судьба послала ей таких любящих родных.

Умирают обычаи, меняется социальный строй, но простые человеческие чувства не подвластны времени. Чудом сохранившаяся в сухих вотчинных документах история жизни и любви Авдотьи Шемякиной-Пронской еще раз в этом убеждает. Во всяком случае, автора убедила.

Примечания

¹⁾ Отдел рукописей Гос. библиотеки СССР им. В.И. Ленина, ф. 303, архив Троице-Сергиевой лавры, № 281.

²⁾ См.: Зимин А.А. Россия на пороге нового времени: Очерки политической истории России первой трети XVI в. М., 1972, с. 392-394. (242/243)

³⁾ См.: Зимин А.А. Реформы Ивана Грозного: Очерки социально-экономической и политической истории России середины XVI в. М., 1960, с. 226.

⁴⁾ См.: Зимин А.А. Россия на пороге нового времени, с. 296-297; Его же. Дьяческий аппарат в России второй половины XV — первой трети XVI в. — Исторические записки, 1971, т. 87, с. 264.

⁵⁾ См.: Маньков А.Г. Цены и их движение в Русском государстве XVI века. М.–Л., 1951, с. 214.

⁶⁾ См.: Акты Русского государства 1505—1526 гг., М., 1975, № 214, 215, 219.

⁷⁾ См.: Зверинский В.В. Материал для историко-топографического исследования о православных монастырях в Российской империи с библиографическим указателем. СПб., 1897, т. 3, № 1738.

⁸⁾ См.: Носов Н.Е. Очерки по истории местного управления Русского государства первой половины XVI века. М.–Л., 1957, с. 293.

⁹⁾ См.: Отдел рукописей Гос. библиотеки СССР им. В.И. Ленина, ф. 303; архив Троице-Сергиевой лавры, кн. 530, Суздаль, № 4.

¹⁰⁾ См.: Полн. собр. русских летописей. М., 1978, т. 34, с. 27.

¹¹⁾ См.: Назаров В.Д. О структуре «Государева двора» в середине XVI в. — В сб.: Общество и государство феодальной России. М., 1975, с. 52.

¹²⁾ См.: Тысячная книга 1550 г. и дворовая тетрадь 50-х годов XVI в. М.–Л., 1950, с. 56.

¹³⁾ См.: Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. Л., 1981, с. 8.

¹⁴⁾ См.: Полн. собр. русских летописей, 1965, т. 29, с. 92, 95-96, 99-100, 187, 190, 192, 196, 200, 226, 229-231.

¹⁵⁾ См.: Зимин А.А. Состав боярской думы в XV—XVI веках. — В кн.: Археографический ежегодник за 1957 год. М., 1958, с. 67.

¹⁶⁾ Центральный государственный архив древних актов, ф. 281, грамоты Коллегии экономии, Суздаль, 48/11827.

¹⁷⁾ См.: Горский А.В. Историческое описание свято-Троицкие Сергиевы лавры, составленное по рукописным и печатным источникам. М., 1890, ч. 2, с. 98. (243/244)