Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Богданов А.П.
Михаил Васильевич Скопин-Шуйский

Вопросы истории. № 8, 1996.
[46] — конец страницы.

Россия накопила богатый опыт гражданских войн. Для «верхов» их алгоритм прост: желающие захватывают власть и... проигрывают. В начале XVII в. современники и участники гражданской войны содрогались в омерзении перед общей греховностью россиян, писали об озверении и потере человеческого обличия у огромных масс людей. Как раз о герое первой гражданской войны в России, приключившейся в начале XVII в. и наименованной Смутой (с большой буквы), будет рассказано в нашем очерке «без гнева и пристрастия», скорее с сочувствием и уважением к незаурядному полководцу. Речь пойдет не просто о замечательном воеводе — а о самом славном, о самом романтическом герое-победителе, нетленном образце служения «престолу и Отечеству», знакомом всем еще по школьным учебникам, — о боярине князе Михаиле Васильевиче Скопине-Шуйском.

Трагическую историю его жизни вы полностью прочтете впервые, хотя написано о князе очень много. Как и действующие лица другой, более близкой нашему времени, Гражданской войны, князь подвергся идеологической типизации столь сильной, что реальная его личность испарилась со страниц книг, а целые этапы биографии либо исчезли вовсе, либо были стыдливо прикрыты неразборчивой скороговоркой. Полководец гражданской войны стал... героем борьбы с интервентами! Правда, иноземцы, с которыми ему приходилось сражаться, служили русским претендентам на Московский престол. Правда и то, что в армии Скопина-Шуйского иноземцев было не меньше, а союзниками выступали шведские полки...

Приведенные в нашем очерке сведения о характере и трагической судьбе полководца основаны на хорошо известных и тщательно изученных источниках. Вы сами можете судить о позиции и деяниях славного воеводы, втянутого в кровавый водоворот гражданской войны и не успевшего сделать ни единого выстрела по внешнему неприятелю. Но прежде бросим взгляд на историю легенды о князе Михаиле Васильевиче. Она формировалась уже в последний год жизни героя, сражавшегося, согласно официальной версии правительства Василия Шуйского, за «очищение государства» от иноземцев и примкнувших к оным «русских воров», за освобождение России от интервентов и изменников.

«Очищение» государства при Шуйском означало то же, что и сегодня: искоренение его политических противников для блага «всей земли», «всенародного множества всяких чинов людей». Скажут, что царь Василий сел на престол в результате противозаконного свержения «царя Димитрия [46] Ивановича» и не токмо никогда не пользовался поддержкой большинства народа российского, но заставил значительную часть оного восстать против себя, что народ желал всего лишь участвовать во всеобщих выборах государя и не мог смириться с узурпатором.

Пустое! Главное — вскарабкаться на трон, а там можно хоть всех граждан объявить иноземцами и их пособниками, себя — защитником Российского государства и, поскольку оно «велико и обильно», раздать его территории соседям в обмен на наемников — основу «патриотического воинства». Народ будет страдать — облегчение его мук при победе узурпатора станет источником торжества и восхвалений «спасителя Отечества». В момент, когда прекращение гражданской войны более желанно, чем какой-либо ее результат, победитель превращается в национального героя. Ему остается только пострадать, чтобы не разделить ненависти народной к новым властям и через века пронести высокочтимый на Руси мученический венец. Все сие исполнилось с князем Михаилом Васильевичем.

Песни об отравленном придворными злодеями полководце-освободителе занимают видное место в народном творчестве времен Смуты.¹⁾ Многочисленные повести и сказания о Смутном времени драматически описывают эпопею борьбы Скопина за «очищение Москвы» начиная с поездки его в Великий Новгород для сбора русского ополчения и шведских наемников.²⁾ «Новый летописец» в особенности талантливо воссоздает драматургию событий, уделяя Михаилу Васильевичу все больше и больше внимания по мере его неспешного продвижения к Москве, пока Скопин не становится единственным героем, на коего возложены все народные чаяния. Связанные с «Новым летописцем» «Летопись о многих мятежах», «Рукопись Филарета», замечательно подробная «Псковская летопись», «Русский Хронограф» 2-й редакции и иные сочинения «бунташного века» заложили основу всех последующих писаний о Скопине.³⁾

В. Н. Татищеву, М. М. Щербатову и «последнему летописцу» Н. М. Карамзину оставалось лишь с большим или меньшим блеском перелагать устоявшиеся представления об «освободителе государства». Вместе с тем Карамзин, в отличие от большинства предшественников и эпигонов, не преминул отметить роль юного князя Михаила Васильевича в более ранних событиях борьбы с И. И. Болотниковым.⁴⁾

С. М. Соловьев со свойственной великому историку последовательностью описал участие Скопина-Шуйского во многих «выпавших» из легенды придворных и военных событиях начиная с царствования Лжедмитрия I.⁵⁾ Наконец, один из крупнейших русских историков прошлого века Н. И. Костомаров не только нашел Михаилу Васильевичу должное место в монографии о Смуте, но и посвятил ему специальный очерк в своих «Жизнеописаниях», обратив внимание на некие «темные» дела, отраженные в известнейших источниках, но упорно не замечаемые исследователями.⁶⁾

Авторы других общих курсов русской истории, увы, отличались меньшим вниманием к реальным обстоятельствам столь краткой и яркой жизни полководца эпохи Смуты. Д. Ф. Бутурлин, А. Ф. Быкова, К. Валишевский, Г. В. Есипов, Д. И. Иловайский, В. О. Ключевский, А. Е. Мерцалов, В. Нечаев, П. Пирлинг, В. И. Пичета, В. Е. Романовский и автор специальной книжечки о Скопине-Шуйском П. Г. Полилов в целом вполне удовлетворялись легендой XVII столетия.⁷⁾

«Прямые и кривые в Смутное время» великого бытописателя И. Е. Забелина, вышедшие несколькими тиражами,⁸⁾ казалось, должны были обратить внимание историков на проблему личного характера князя Скопина и его отношения к событиям гражданской войны, но даже преизрядный знаток источников и литературы В. С. Иконников в книжке о Михаиле Васильевиче уклонился от этой задачи.⁹⁾

Между тем, помимо изданий упомянутых русских повествовательных источников, в XIX в. были введены в научный оборот комплексы документов Смутного времени¹⁰⁾ и сделался доступным широкий диапазон точек зрения на события, отраженный в записках иностранцев.¹¹⁾ Однако подлинный взрыв публикаций источников о Смуте в последние годы XIX в. [47] и первые 15 лет XX в., позволяющих по-новому взглянуть и на деятельность Скопина-Шуйского,¹²⁾ был связан с празднованием 300-летия Дома Романовых в атмосфере «Гром победы, раздавайся!». А после большевистского переворота, когда рядом замечательных ученых был издан целый свод материалов о народных движениях эпохи Смуты и о Крестьянской войне под руководством И. И. Болотникова в особенности,¹³⁾ лучший воевода противного, правительственного, лагеря был оставлен в стороне от наиболее трагических событий как «патриотический» герой.

В послереволюционное время издавался значительный актовый материал, причем не только относительно «классовой борьбы» (особенно следует отметить продолжение публикации первостепенных для изучения Государева двора разрядных документов).¹⁴⁾ Многие важнейшие повествовательные источники были переизданы на высоком научном уровне; в научный оборот вошли публикации малоизвестных и новооткрытых памятников;¹⁵⁾ наконец, стали более понятны история создания и источники еще не изданных крупных летописей XVII века.¹⁶⁾

Но изобилие подлинных источников не изменило общей историографической картины. И скромные «книжные списатели», усердно труждающиеся до сего времени, и такие крупные ученые, как Ю. В. Готье, С. Ф. Платонов, А. А. Зимин, И. И. Смирнов, В. И. Корецкий, известнейший автор Р. Г. Скрынников и другие историки, воссоздавая весьма интересную и полезную в нашем исследовании картину событий,¹⁷⁾ предпочли тем или иным путем отстранить героического полководца Скопина от главного конфликта времени: борьбы царской власти и восставшего народа. К князю Михаилу Васильевичу была прочно привязана драматургия, заложенная еще в «Новом летописце» и талантливо развитая Карамзиным: «Лучший из воевод, хотя и юнейший, в годину величайшей опасности с печалию удалился от рати, думая, что возвратится, может быть, уже поздно, не спасти царя, а только умереть последним из достойных Россиян!.. Так успел Герой-юноша в своем деле великом! За 5 месяцев пред тем оставив Царя почти без Царства, войско в оцепенении от ужаса, среди врагов и предателей — находив везде отчаяние и зложелательство, но умев тронуть, оживить сердца добродетельною ревностию, собрать на краю Государства новое войско отечественное, благовременно призвать иноземное, восстановить целость России от Запада до Востока, рассеять сонмы неприятелей многочисленных и взять одною угрозою крепкие, годовые их станы — Князь Михаил двинулся из Лавры, им освобожденной, к столице, им же спасенной, чтобы вкусить сладость добродетели, увенчанной славою».¹⁸⁾

С.М. Соловьев не мог столь однозначно воспеть силу Скопина-Шуйского и значение его побед, а потому задался вопросом о «причинах славы и любви народной, приобретенных Скопиным». «Общество русское, — справедливо заметил историк, — страдало от отсутствия точки опоры, от отсутствия человека, около которого можно было бы сосредоточиться». 24-летний воевода волею судеб стал этой точкой притяжения народной надежды: «В один год приобрел он себе славу, которую другие полководцы снискивали подвигами жизни многолетней, и, что еще важнее, приобрел сильную любовь всех добрых граждан, всех земских людей, желавших земле успокоения от смут, от буйства бездомовников, Козаков, и все это Скопин приобрел, не ознаменовав себя ни одним блистательным подвигом, ни одною из тех побед, что так поражают воображение народа, так долго остаются в его памяти».¹⁹⁾

Так писал ученый, интересовавшийся в первую очередь осмыслением огромного архивного материала. К настоящему времени трудами поколений историков и археографов проблема анализа и систематизации массы разновидных источников о событиях Смутного времени и роли в них Михаила Васильевича Скопина-Шуйского в значительной мере разрешена. Кажется странным, что в науке и литературе многие до сего дня озабочены лишь тем, как успешнее использовать столь ярко обозначенную Карамзиным легенду. Это никак не приближает к пониманию действительно незаурядной личности и трагической судьбы князя Михаила Васильевича. [48]

Еще современник и историк гражданских распрей XVII в. Сильвестр Медведев, сравнивая общество без правдивой истории с потерявшим память безумцем, писал, что панегирическая история особливо бессмысленна и тлетворна. Скопин-Шуйский был одной из многих ярких личностей военного сословия, поставленных Смутой перед мучительным выбором. Самое время поведать правду о жизни князя Михаила Васильевича и задуматься над горькими ее уроками.

Современники единодушно отмечали достоинства самого молодого — не достигшего 24-х лет — и самого знаменитого полководца в России начала XVII века. Русские и поляки, шведы и немцы восхищались юношей необычайно высокого роста и богатырской комплекции, статного вида, с высоким лбом, большими, широко расставленными глазами, в которых светился «великий разум не по летам». По словам врага — гетмана Станислава Жолкевского — Скопин-Шуйский «не имел недостатка в мужественном духе и был прекрасной наружности». Храбрость и решительность сочетались в Михаиле Васильевиче с добротой, приветливостью, умением обходиться с соотечественниками и иностранцами. Зрелый ум князя, позволявший ему видеть и понимать больше других, наложил отпечаток глубокого страдания на его лицо. На единственном сохранившемся портрете Скопина-Шуйского поражают глаза великомученика. Они смотрят с редкостной, пронзительной грустью, казалось бы, неуместной у молодого, знатного, богатого и славного полководца-победителя. Историки предпочитают не замечать этого взгляда, не задумываться над тем, какая мука мучила человека, изображаемого в одних только героических красках.

Так же, как и других незаурядных русских людей, Скопина-Шуйского влек неодолимый поток трагических событий, набегавших друг на друга и обращавших лучшие намерения в ничто либо в кровавую драму. Люди чести — а князь, несомненно, был из их числа — с горечью думали о цене побед, не достигавших главного: мира в разоренной и озверевшей России.

Князь Михаил Васильевич принадлежал к одному из знатнейших родов (суздальско-нижегородских князей), традиционно воспитывавшихся с сознанием ответственности за судьбу государства. Ветвь Скопиных — старшая среди Шуйских, породивших боярского царя Василия Ивановича, — издавна давала России полководцев, не щадивших себя на защите Отечества.

Княжич родился 8 ноября 1586 г., после того, как его отец, известный воевода, защитивший Псков от Стефана Батория вместе с Иваном Петровичем Шуйским, вернулся с новгородского наместничества. Через четыре года боярин князь Василий Федорович Скопин-Шуйский снова уехал в Великий Новгород — главную базу войны со шведами. Отец умер, когда Михаилу шел 11-й год.

Воспитывала княжича мать, боярыня Елена Петровна, урожденная княжна Татева. До семи лет он, по обычаю, учился дома, затем пошел в школу. Юноша имел, разумеется, младшее придворное звание жильца, но не спешил ко двору Годунова — круто обходившегося со знатью, старого противника Шуйских. Немало родичей Михаила уже пострадало от подозрительности царя Бориса.

Князю шел 18-й год, когда ему пришлось начать опасную службу во дворце. В 1604 г. видный собою юноша в чине стольника участвовал в приеме персидского посла. Только что Россия пережила страшные голодные годы, но на Большом столе, за который отвечал Михаил Васильевич, было сказочное изобилие яств. А в стране уже шла гражданская война.

На следующий год на московском престоле оказался царь Дмитрий Иванович — как говорили, чудом спасшийся сын Ивана Грозного и Марии Федоровны Нагой (другие называли его Лжедмитрием). Восставший против Годуновых народ восторженно приветствовал государя, народной волей посаженного на трон предков, знать спешила услужить новому царю.

Новый государь весьма благоволил к Шуйским, отведя четверым из них место в «совете его цесарской милости». Молодой Скопин получил чин боярина и почетное звание великого мечника. Однако он не только украшал своей персоной царские приемы, стоя перед троном с обнаженным [49] государевым мечом. Именно князя Михаила Васильевича царь послал за своей «матерью» Марией Федоровной, в иночество Марфой, которая была торжественно доставлена в Москву и признала самозванца «сыном». Не известно, открыла ли она новоиспеченному боярину истинное положение вещей; по крайней мере, Скопин хранил об этом полное молчание.

Скорее всего, Михаил Васильевич знал о самозванстве Дмитрия Ивановича. Однако князь не участвовал в попытке опорочить признанного народом царя, чуть было не приведшей на плаху старого интригана Василия Ивановича Шуйского (Василий расплатился жизнями своих сторонников и был вскоре не только прощен, но еще более приближен к самодержцу). Помимо брезгливости, которую вызывала у честных людей личность бессовестного властолюбца Василия Шуйского, соучаствовать в интригах против государя Скопину мешала благоразумная политика Дмитрия Ивановича. С его воцарением пошло на убыль страшнейшее бедствие — гражданская война. Даже с сохранявшимися островками неповиновения государь предпочитал решать дело миром.

Речи Посполитой, способствовавшей походу Дмитрия Ивановича на Русь, было отказано в обещанных (по необходимости) территориальных уступках. Более того, царь взялся утвердить признание на международной арене наивысшего, имперского статуса Российского государства. Не получила вожделенных завоеваний на востоке и католическая церковь, делавшая ставку на самозванца. Правительство Дмитрия Ивановича, в котором немаловажную роль играл Скопин-Шуйский, нашло наилучший выход из опасного конфликта соседних славянских держав и противоборствующих церквей, предложив с помощью римского папы объединить силы христианских государств против турецко-крымской агрессии в Европе.

Король Сигизмунд III был лишен возможности открыто настаивать на территориальных притязаниях к России, ибо значительная часть магнатов и шляхты была на стороне Дмитрия Ивановича, закрепившего союз с соседями браком с дочерью сандомирского воеводы Мариной Мнишек. Даже у иезуитов — ударного отряда католической церкви — были связаны руки, пока папа Павел V надеялся на установление союза с Россией в борьбе с мусульманами.

8 мая 1606 г. подданные России и Речи Посполитой торжественно праздновали в Москве брак Дмитрия с Мариной и венчание новой государыни на царство, осуществленное по православному обряду патриархом Игнатием. Особенно ликовала молодежь, мечтавшая о подвигах в предстоящей великой войне с врагами креста Христова. Князь Михаил Васильевич, выступавший с обнаженным мечом перед молодыми на царской свадьбе, рассчитывал на видное место в войске, собиравшемся, чтобы остановить неуклонное наступление мусульман на христианские страны, освободить порабощенных басурманами братьев-православных на Днестре и Дунае, Неретве и в Греции. Матушка его Елена Петровна, занимавшая второе по чести место среди боярынь за царским столом, с гордостью любовалась сыном.

Но не суждено было Скопину совершить подвиги, о которых издавна мечтали православные воеводы. Он не знал, что готовый ради власти на любое предательство Василий Шуйский еще зимой 1605—1606 г. тайно сговорился с королем Сигизмундом III и иезуитами свергнуть Дмитрия Ивановича и призвать на московский престол королевича Владислава Сигизмундовича. Гордо выступая как первое лицо на свадьбе государя, Василий Шуйский уже собрал людей для цареубийства. Маленький тщедушный старикашка со слезящимися глазками и поганой бороденкой не привлекал к заговору молодого родича. А Михаил Васильевич, при всем своем уме, не подозревал, что старик одержим бешеными страстями, — жадность, похоть и невероятное властолюбие руководили интриганом, готовым предать и продать всех для достижения своей цели.

В ночь на 17 мая 1606 г., когда царь Дмитрий Иванович был убит заговорщиками, в Москве началась резня. «Караул, православные! — кричали люди Шуйского горожанам, заранее настроенным против иноземцев [50] и иноверцев. — Поляки убивают государя! Бей ляхов!» Кровью многих сотен приехавших на свадьбу гостей и членов их семей заговорщики отвлекли народ от совершившегося в Кремле злодеяния. Но Василий Шуйский желал большего — утопить цареубийство в волне рьяно разжигаемой ненависти к иноземцам и иноверцам.

Почтенные горожане и выпущенные из тюрем воры убивали друг друга из-за добычи, торговые люди грабили иноземных купцов, с которыми недавно заключали сделки, насиловали их жен и дочерей. Народ бежал по улицам, волоча польские одеяла, перины, подушки, платье, содранное с мертвецов, всевозможную домашнюю утварь, словно спасая добро от пожара. Спасать же большинство гостей, захваченных врасплох, было поздно. Лишь немногих, с риском для собственной жизни, успели укрыть соседи-москвичи. Издеваясь над безоружными, толпа орала: «Наш московский народ могуч! Весь мир нас не одолеет! Не счесть у нас людей! Все должны перед нами склоняться!» Убийцы и грабители славили единственно праведную православную веру и называли себя защитниками церкви.

Для человека, любящего Отечество, страшно было видеть этот сброд, в который Шуйский превратил часть жителей Москвы. Спеша на помощь тем, кто сумел организовать сопротивление, Скопин-Шуйский с несколькими боярами стали свидетелями, как отчаявшиеся поляки использовали скотскую природу «спасителей Отечества» для мести за себя и своих близких, выбрасывая в окна добро и расстреливая бросающихся на грабеж.

Михаилу Васильевичу и другим боярам удалось защитить королевских послов и некоторых знатных поляков, наваливших вокруг себя горы трупов и навсегда усвоивших, что с русскими можно разговаривать только силой оружия. Тем временем Василий Шуйский не только организовал сбор награбленного в свою пользу, но и обобрал спасенных, а затем объявил всех подданных Речи Посполитой пленниками! Провозглашая себя спасителем веры и царства, Шуйский якобы «волей народа», а на самом деле против воли страны и немалой части москвичей, вскарабкался на трон. Крича о защите церкви, царь Василий Иванович сверг патриарха Игнатия и не спешил поставить нового.

Скопин-Шуйский понимал, что новый царь может договориться с королем, но оскорбленная шляхта и магнаты, потерявшие в России близких и друзей, будут беспощадно мстить. Еще страшнее был гнев народа, содрогнувшегося от омерзения перед совершившимся в столице предательством. Убив Дмитрия Ивановича — самозванца Лжедмитрия, новый царь не мог убить веру во всенародно признанного и народом посаженного на престол государя. Напрасно кричали по городам и весям глашатаи, объявляя убитого орудием поляков и католиков, колдуном, призванным разорить церковь и царство.

Новый самозванец еще не появился, а по стране уже катилась волна восстаний под знаменем «царя Дмитрия Ивановича». Гражданская война вспыхнула с новой силой — и у Скопина-Шуйского не было иного выбора, кроме защиты престола. Не только и не столько обязывающее родство с царем Василием Ивановичем — все воспитание князя Михаила Васильевича призывало его на защиту государственного порядка, воплощенного в самодержавном царстве.

Уже в сентябре 1606 г. Скопин-Шуйский вступил в войну с соотечественниками. Блестящий полководец, бывший холоп Иван Исаевич Болотников, сплотив разрозненные отряды крестьян, холопов, казаков, задавленных налогами горожан и обнищавших дворян, разгромив царские войска под Кромами и Ельцом, шел на Москву.

Историки не любят вспоминать о начале полководческой карьеры Михаила Васильевича и особенно о его первом боевом крещении 23 сентября 1606 г., когда спешно набранное огромное войско царских братьев Дмитрия и Ивана и молодого Скопина встретилось с повстанцами под Калугой, у впадения р. Угры в р. Оку.

Царь объявил тогда о своей победе и послал войску награды, но в Москву уже тянулись толпы раненых, избитых, изуродованных [51] «победителей». Жители и ратники Калуги присягнули знамени Дмитрия Ивановича и не пустили царских воевод в город. Отряды болотниковцев «повсюду с отвагою побивали в сражениях (царское воинство. — А. Б.), так что и половины не уцелело». Так писал очевидец, а в официальной разрядной книге появилась запись: «Воеводы пошли к Москве, в Калуге не сели потому, что все городы Украинные и Береговые (крепости Окского рубежа. — А. Б.) отложились и в людех стала смута». Народная армия Болотникова продолжала наступление, с восторгом приветствуемая местными жителями.

Наступательный порыв повстанцев был неодолим, между царскими воеводами отсутствовало «единомыслие», а их воины не имели мужества для встречного боя. Потеряв часть людей убитыми и значительное количество сдавшимися в плен, Скопин-Шуйский с товарищами отошел к Москве, даже не пытаясь удержать Коломенское, с ходу занятое повстанцами.

Царские войска со стороны Калужских и Серпуховских ворот зацепились за Скородум — довольно слабую деревянную крепость вокруг Замоскворецкого предместья. Здесь было посажено постоянное «осадное» войско, создававшее чувство безопасности у «вылазных» полков, совершавших набеги на неприятеля.

Назначенный воеводой «на вылазке», Скопин-Шуйский наносил стремительные удары по болотниковцам и отводил войска в Скородум, так и не позволив неприятелю перейти к правильной осаде. В свою очередь восставшие, чуть ли не ежедневно дававшие бои царским ратникам, не проявляли упорства в штурме укреплений и быстро отступали. Характерно, что повстанцы не попытались пробиться в Москву в обход «осадных полков», сосредоточенных со стороны их лагеря в Коломенском. Бои велись еще только в одном районе — за р. Яузой, где они были так же скоротечны. Например, о Симонов монастырь, защищаемый небольшим отрядом стрельцов, наступавшие разбились, «яко же волны морския о камень... и прочь отыдоша».

Действуя таким образом, обе стороны не могли одержать решительной победы. Противники лихорадочно собирали подкрепления, их летучие отряды схватывались за отдельные города и уезды, все ждали случая, который повернет события в ту или иную сторону. Случай выпал Василию Шуйскому: восставшие раскололись прежде, чем паника разъела царское воинство. В середине ноября 1606 г. полк рязанских дворян под командой Ляпунова и Григория Сумбулова перешел на сторону Шуйского. Это был знак, что дворянство в массе своей начало осознавать, сколь далеки их интересы от намерений крестьян и холопов, всерьез принявшихся за истребление господ.

Убедившись в неспособности войска взять Москву прямым ударом, Болотников разумно решил «замкнуть блокаду» столицы. 26 ноября он переправил значительную часть войска через Москву-реку в обход города с востока, чтобы «около града обсести и вси дороги отняти». У с. Карачарово, у Рогожской слободы и на берегах Яузы развернулось сражение с переброшенными из Москвы полками. Обе стороны понесли потери, но отряду восставших удалось форсировать Яузу; Пашков занял Красное село, угрожая дороге на Ярославль и Вологду — главному пути снабжения столицы во время осады. В Москве и без того были голод, тревога и великие раздоры, народ волновался, требуя от царя решить дело в сражении.

Видимо, сторонником решительных действий был и Скопин-Шуйский, еще не знавший, что такое «царский поход». 27 ноября Василий Шуйский выступил против Болотникова из Замоскворечья. Место удара, хорошо знакомое князю Михаилу Васильевичу, было выбрано верно. Однако царь долго молился, затем суматошно формировались большие полки, и не скоро еще войско вышло за стену. Болотников, сумевший собрать около 20 тыс. воинов, был сбит с поля, но день близился к концу, и восставшие после кровопролитного сражения беспрепятственно отступили к Коломенскому. Преследование организовано не было: Шуйский опасался отпускать полки, сосредоточенные вокруг его особы. [52]

[портрет]

Однако превратности гражданской войны служили пока на пользу царю. Устрашенный вестями о сражении и приняв небольшой отряд двинских стрельцов за непобедимое воинство, Пашков в Красном селе последовал примеру Ляпунова. Предательство Пашкова подорвало боевой дух восставших. На помощь Шуйскому подошли смоленские и ржевские полки.

Скопин-Шуйский, оставив за спиной беспорядочное воинство царя Василия, с испытанными полками выдвинулся в Данилов монастырь, стоявший на полдороге к Коломенскому. 2 декабря он перешел в решительное наступление, соединившись по пути со смоленскими ратниками, выступившими из Новодевичьего монастыря. Этот блестяще проведенный маневр мог оказаться роковым для царской армии, ибо Болотников не дожидался нападения в Коломенском. Восставшие при известии о походе Скопина-Шуйского действовали быстрее и встретили противника у д. Котлы, ровно на середине пути, разделявшем войска, ночью. Еще немного, и Болотников успел бы разгромить части войска князя Михаила Васильевича поодиночке. Крестьяне и холопы бились отчаянно, но были смяты тяжелой конницей.

Скопин-Шуйский приложил все силы, чтобы не дать противнику отступить. Болотников понес крупные потери, особенно пленными, войско его [53] было деморализовано, но холоп-полководец сумел собрать часть сил и отступить в Коломенское. Князь Михаил Васильевич, блокировал село, однако предусмотрительно не бросил войска на штурм. Не впечатляющие с виду укрепления болотниковцев могли вызвать заминку среди наступающих, способную обернуться паникой и, соответственно, разгромом. Скопин-Шуйский потребовал подтянуть сильную артиллерию. Оказалось, однако, что Болотников заблаговременно прикрыл деревянные надолбы земляными валами и построил укрытия от навесного огня.

Три дня мощные удары пушек и мортир царских воевод сотрясали мерзлую землю. Но разрушить или поджечь Коломенский острог не удалось. «Разбита же острога их не могоше, занеже в земле учинен крепко, сами же повстанцы от верхового бою огненного укрывахуся под землею, ядра же огненые удушаху кожами сырыми яловичными» (воловьими). Скопин-Шуйский применил техническую новинку — сочетание зажигательного ядра с разрывной бомбой. Защитники Коломенского «погашати их не возмогоша, самих же (стало) зле убивати, и острог их огнеными ядры зажгоша». Этого оказалось достаточно, чтобы восставшие в панике бежали под мечи дворянской конницы.

Несмотря на разгром Болотников увел в Калугу более 10 тыс. воинов с огнестрельным оружием; другая часть восставших укрылась в Туле. Восставшие смогли оторваться от преследования, поскольку их товарищи продолжали держаться в дер. Заборье, занятой в самом начале московской осады. Царские воеводы не рискнули оставить этот отряд в своем тылу. Под Заборьем армия Шуйского остановилась. Хитроумные казаки, не желавшие утруждать себя тяжким по зимнему времени строительством земляных укреплений, поставили вокруг лагеря друг на друга по-двое и по-трое набитые соломой сани и облили их водой. За ледяной стеной они некоторое время оборонялись, но, отчаявшись получить помощь, сдались царским воеводам, а частью перешли на службу к Шуйскому.

Возвращаясь в Москву, князь Михаил Васильевич наблюдал последствия своих побед. Напуганные крестьянской армией дворяне зверствовали, вырезая целые села, не щадя даже искавших спасения в храмах. Каратели творили то, в чем патриарх Гермоген обличал повстанцев, называя их «ворами и хищниками», сатанинскими учениками, но не отлучая от церкви.

Около 20 тыс. захваченных в плен участников восстания по приказу Шуйского подлежало истреблению. Каждую ночь их сотнями выводили на берег Яузы, ставили в ряд, глушили дубинами и спускали под лед. Так же разделывались с пленными, отправленными в Новгород Великий. Для государства повстанцы были не военнопленными, а злодеями-бунтовщиками, не заблудшими братьями во Христе, как считал патриарх, а зверями дикими.

Пока Гермоген и Василий Шуйский старались один — увещевать, другой — устрашать восставших, часть страны отказывалась подчиниться боярскому царю, а огромная армия Ивана Ивановича Шуйского безуспешно осаждала Калугу. Отразив большой приступ, Болотников ежедневными вылазками методично уничтожал осаждающих, почти не неся потерь. Деревянный город под руководством Болотникова стал неприступной крепостью. В январе 1607 г. царь послал на Калугу «бояр своих и воевод последних» с ратными людьми. «Особным полком», на который делал ставку Василий Шуйский, командовали Федор Иванович Мстиславский, Михаил Васильевич Скопин-Шуйский и дядя его Борис Петрович Татев. Наделенный правом самостоятельных действий, Скопин-Шуйский скоро подметил ошибки в организации осады.

Принявшие болотниковцев калужане имели большой запас продовольствия, тогда как снабжение царской армии было затруднено. Потери от вылазок росли. Пассивная осада вела к поражению. Первым делом Михаил Васильевич задействовал тяжелую артиллерию, губительную для деревянного города. Но Болотников предусмотрел эту меру.

Опередив царские войска на несколько дней, получив еще три дня под предлогом подготовки переговоров о сдаче и нанеся сильный удар авангарду [54] И. И. Шуйского, Иван Исаевич выиграл около двух недель для укрепления Калуги. Вокруг рубленой деревянной стены города на протяжении более полутора километров тянулся простой частокол. Дружно взявшись за работу, восставшие вырыли с обеих сторон частокола рвы, присыпая землю к кольям, — получился неодолимый для пушек земляной вал, прикрывший внутренние укрепления. Поэтому одновременно с массированным обстрелом Скопин-Шуйский повел на Калугу «гору древяну» — высокий вал из бревен, которые осаждающие перебрасывали вперед. День за днем грохочущий вал надвигался на укрепления, грозя засыпать рвы, снести частокол и подойти к самим стенам Калуги. Подожженный деревянный вал должен был уничтожить большой участок стены и лишить город защиты. Вал двигался по правилам фортификации, под углом к городу, защищая осаждающих и оставляя сектор для артиллерийского обстрела осажденных.

Большинству людей казалось, что Калуга обречена. Болотников дождался, когда вал подошел к палисаду и согнанных силой крестьян сменили царские войска, надеявшиеся наутро кончить дело. От взрыва мин «подняся земля, и з дровы, и с людьми, и с туры, и со щиты, и со всякими приступными хитростьми. И бысть (для сторонников Шуйского. — А. Б.) беда велика, и много войска погибоша, и смятеся все войско. Во смятении же том, — продолжает автор «Иного сказания», — вси разбойницы из града напустишася сетчи без милости, яко же гладнии волцы нападше, расторгающе овцы, семо и овамо бегающе, спасания ищуще, но вси смятошася, такожде и вси воеводы устрашишася и бегству вдашася, и все воинство такожде вослед их побегоша, кто елико можаше; разбойницы же и богоотступницы — вослед их, женуще, и бьюще, и секуще без милости». Ночной взрыв породил панику, которой Болотников в полной мере воспользовался. Многократно превосходящим по численности царским войскам был нанесен такой удар, что несмотря на все усилия Скопина-Шуйского они были уже не способны к наступательным действиям.

Царские войска взяли Арзамас, но были отбиты от Венева и Тулы. Вести о стойкости болотниковцев ободряли многие восставшие города и уезды. Хитроумный царь Василий Иванович подослал к Болотникову немца со злоотравным зельем, но тот, получив плату, открыл замысел Ивану Исаевичу и был сугубо вознагражден. Скопин-Шуйский еще раз убедился, что служит злодею, который не остановится ни перед чем. Но не служить трону воевода не мог.

А на помощь Болотникову уже спешил с казаками Илья Муромец, именовавший себя «царевичем Петром Федоровичем». В свое время Лжедмитрий старался утишать движение казаков миром, попросту пригласив их командиров ко двору, но для боярского царя они были врагами, которых следовало беспощадно истреблять. Действительно, в сече на Вырке царские воеводы порубили казаков князя Василия Федоровича Мосальского и самого его раненым взяли в плен. Никто не удивился, что привезенного в Москву Мосальского вскоре «не стало». Пользуясь замешательством повстанцев, царские воеводы взяли Серебряные Пруды и разбили шедшую к осажденным «выручку». Под Калугой осаждающие кричали об этих победах болотниковцев, но Иван Исаевич не допустил колебаний, повесив «на виду московского войска» тех, кто собрался было изменить.

В Москве радовались и веселились, отправляя князя Ивана Михайловича Воротынского к Туле, чтобы захватить в плен Петра. Настроение столь же скоро перешло в панику, когда воевода самозванного царевича князь Андрей Андреевич Телятевский наголову разгромил Воротынского и предателя Истому Пашкова под Дедиловым. Царские войска бежали от Тулы, оставив и Серебряные Пруды. Недалеко от Калуги, на р. Пчельне, казаки Телятевского, ударив на деморализованные долгой осадой полки, одержали одну из крупнейших побед долгой войны. Двое из трех царских воевод были убиты, более 10 тыс. воинов пало на поле брани и еще больше перешло на сторону восставших.

Май 1607 г. оказался для Скопина-Шуйского роковым. На этот раз ему не удалось утишить вспыхнувшую в лагере под Калугой панику. [55] Воспользовавшись смятением при известии о битве на Пчельне, «Болотников, — по словам опытного воина Конрада Буссова, — напал из Калуги на их шанцы и доставил им столько хлопот, что они бросили свои шанцы вместе с тяжелыми орудиями, порохом, пулями, провиантом и всем, что там было, и в сильном страхе и ужасе бежали в Москву, совсем очистив поле боя». «Воеводы, — иронически заметил другой наблюдатель, — едва успели выбежать из своих палаток, как уже калужане овладели всеми пушками». Обращенное Иваном Исаевичем в паническое бегство войско сметало все на своем пути. Скопин-Шуйский мог только собрать вокруг себя верных людей для прикрытия бегства, ибо Болотников спешил нанести царской армии максимальный урон. «Аще бы не боярин и воевода князь Михайло Васильевич Шуйский да казачей атаман Истома Павлов защищали их, — свидетельствует «Иное сказание», — то бы ни един спасся, но вси бы и до единаго побиты были». Медленно отступая и контратакуя, воевода и атаман отсекли болотниковцев от царских войск и прикрыли «беспутное бегство их разсыпное врознь». Это была замечательнейшая победа Скопина-Шуйского, избавившего немало воинов от истребления соотечественниками.

Спасенное Михаилом Васильевичем войско стало ядром новой армии, спешно и крутыми мерами мобилизованной Василием Шуйским. Значительную часть ее составили татары, мордва, чуваши, «даточные люди» монастырей, многочисленные служащие двора. Скопина-Шуйского царь поставил первым воеводой Большого полка. На 21-м году жизни воевода стал командующим армией, с которой шел в поход сам государь. Армия Скопина-Шуйского была воодушевлена сознанием, что идет на последний и решительный бой за свои кровные интересы — интересы душевладельцев: дворян, монастырей, мурз... Напротив, у повстанцев уже не оставалось прежнего крестьянско-холопского ядра, растворившегося в разношерстном воинстве. Царь, будучи в походе, все время страшась измены, не решался выступить со всем войском и не удалялся от Москвы. В лагере Болотникова тоже хватало измены, но отсутствовала еще и система дальнего снабжения, что не позволяло долго стоять на одном месте.

В начале мая 1607 г. Болотников и князь Телятевский выступили против главных сил Шуйского в Серпухове, но свернули на Каширу, намереваясь прорваться к Москве. Со сравнительно небольшими силами Иван Исаевич азартно пытался выиграть, внезапно захватив столицу в отсутствие больших полков. Но его цели были раскрыты перебежчиками.

В «прямом бою» на р. Восме, верстах в 12 от Каширы, болотниковцы и казаки были разбиты полками воеводы Андрея Васильевича Голицына, вовремя получившего подкрепления от Скопина-Шуйского. При изобилии участников сражения его исход решали отборные отряды, причем победу Голицына обеспечили бывшие болотниковцы, а Болотников должен был рассчитывать на казаков, а не на крестьян.

В течение пяти часов армии палили друг в друга из пушек и ручного оружия. Неожиданно 1700 спешившихся казаков Болотникова с «огненным боем» форсировали Восму и, укрепившись в «буераке», открыли огонь во фланг и тыл воинства Голицына. Царские ратники уже видели «над собою победу от врагов», но рязанские дворяне Прокофия Ляпунова, оказавшиеся под обстрелом, ушли от него вперед, а не назад.

Переправившись через Восму, бывшие болотниковцы Ляпунова атаковали восставших: «И воры не устояли, побежали, а боярские полки, видя, что воры побежали, полками напустили ж и воров в погоне безчислено побили и живых поймали, а гоняли за ними тритцеть верст». Только отряд казаков за Восмой показал, что Болотников не зря на него надеялся. Им обещали полное прощение, но казаки заявили, «что им помереть, а не здатца». Трое суток они «билися насмерть» против всех полков, конных и пеших, и были перебиты, лишь когда у них кончился порох. Пленных царские воеводы казнили.

Болотников ушел к Туле, закрепившись за топкой и грязной речкой Воронкой. Оборона опиралась одним флангом на Малиновую засеку Тульской [56] засечной черты, другим — на укрепления при Калужской дороге. Немногочисленные силы Болотникова были растянуты верст на семь. Иван Исаевич не мог уйти, бросив без защиты жителей Тулы, и делал все, чтобы предотвратить осаду.

Скопин-Шуйский не рискнул вести в бой всю армию, которую легко могла охватить паника. Зная противника, он наступал с тремя собственными отборными полками, соединившись в 20 верстах от Тулы с Рязанским и Каширским полками. Дворянские сотни пытались форсировать речку сразу во множестве мест. Под прикрытием затянувшегося сражения Михаил Васильевич прорвал оборону болотниковцев возле самой Малиновой засеки.

Семь верст отборная конница Скопина-Шуйского рубила бегущих в панике повстанцев и едва не ворвалась на их плечах в город. Резервов у Болотникова не было, но он сумел остановить бегущих и перебить дворян, прорвавшихся в городские ворота. 12 июня 1607 г. началась осада Тулы. Через две недели вокруг города сосредоточилась вся царская армия.

Располагая 5–7-кратным превосходством в численности войск и мощной артиллерией, Михаил Васильевич расстреливал и атаковал город с двух сторон. Осадные работы велись непрерывно; за месяц с небольшим царская армия 22 раза ходила на штурм. Одновременно карательные экспедиции шли по городам и уездам, заливая кровью очаги восстания. Ясно, что это была не самодеятельность военачальников. Так повелевали царские указы. Города, которые нельзя было удержать, предписывалось сжигать.

Скопин-Шуйский оказался полководцем армии, воюющей в России, как в неприятельской стране. Больше всего это было похоже на действия крымских татар — но те имели интерес в захвате рабов живьем и старались не уничтожать население подчистую. Царь Василий Шуйский ошибся, сделав ударной карательной силой войско татар, чувашей и мари под командой своего свойственника князя Петра Араслановича Урусова. В отличие от русских карателей, князь Урусов «и иные многие мурзы» не перенесли бессмысленной резни и ушли с пленными в Крым. Не прекратила резня и войну «мужиков» с господами. Насильно взятые «даточные люди», служилые и дворяне массами бежали из армии царя-злодея, справедливо видя в жестокости признак слабости. Командующему требовалось любой ценой ускорить взятие Тулы.

Не имея ни калужских больших припасов, ни прежнего ядра армии, Болотников наглядно показал Скопину-Шуйскому, что такое настоящий полководец. «Ис Тулы, — писал современник, — вылоски были на все стороны на всякой день по трожды и по четырежде, а все выходили пешие люди с вогненым боем и многих московских людей ранили и побивали». Болотниковцы были пешими, потому что лошади очень скоро оказались съедены. Голодные, измученные непрерывным обстрелом и боями люди роптали, все чаще предлагали сдаться царю. От бывших в Туле иностранцев известно, что «Болотников, как храбрый начальник, убеждал жителей не сдавать города (так как он имел известие, что Димитрий со всем своим войском уже выступил в поход и что он подойдет через 8 или 9 дней), говорил, что им можно и должно защищаться 3 или 4 дня, что он надеется на помощь, что они могут убить его и съесть, если не сбудется сказанное им, если они не получат помощи. Если, — говорил он, — вам нечем будет питаться, то я лучше всего сделаю, если предоставлю вам свой труп!». Хлеб и соль кончились, осажденные ели «вонючую падаль», но Россию облетали все новые и новые известия о поражениях и потерях царских войск. Болотников не обманывал своих людей, второй Лжедмитрий действительно появился в июле в Северских городах, но еще только собирал силы. Больше надежд было не на внешнюю выручку, а на распад самой осаждающей армии.

Скопин-Шуйский тоже ободрял своих, затеяв строительство дамбы на р. Упе, чтобы затопить Тулу. Правда, эта идея муромского мелкого дворянина Ивана Кровкова сначала была поднята боярами-воеводами на смех. Но, обдумав ее, Михаил Васильевич сумел наилучшим образом [57] организовать работы. Посменно ратники и согнанные крестьяне под руководством знающих толк в плотинах мельников «секли лес, и клали солому и землю в мешках рогозинных, и вели плоти[ну] по обе стороны реки Упы». Затем течение реки перекрыли срубами, набитыми землей. Поднявшаяся вода затопила город и крепость.

Но Болотников не сдавался. Отчаявшиеся защитники Тулы посадили в тюрьму одного из инициаторов восстания, князя Шаховского, заявив, что выдадут его, если город не освободится от осады. Приближался к концу четвертый месяц боев за город. Болотников призывал продержаться, пока не спадет вода, и тогда пробиться сквозь вражеские войска и вырваться из осады. Скопин-Шуйский знал, что от Ивана Исаевича можно ожидать и этого. Долгая осада могла оказаться бессмысленной. Войско и так становилось неуправляемым; в случае успеха Болотникова все отвернулись бы от царя Василия; Лжедмитрий II уже наступал на Брянск; Калуга, Козельск и еще ряд городов удерживались восставшими. Но благородный Болотников слишком высоко ценил жизни своих доведенных до отчаяния людей. В этом Василий Шуйский и его воеводы узрели выход. Болотникову было предложено сдаться при условии сохранения жизни и свободы ему, другим предводителям восстания и всем защитникам Тулы. Тогда царь смог бы объявить о своей победе, а повстанцы, кроме тех, кто предпочтет государеву службу, — идти на все четыре стороны.

Болотников и его товарищи-предводители не могли не понимать, что Шуйский лжет, но жертвовали собой для спасения товарищей. А Михаил Васильевич, не одолевший Болотникова в бою и еще лучше знавший характер своего родственника-царя? С какими чувствами он принимал сдачу города? Большая часть защитников Тулы действительно спаслась. Василий Шуйский объявил стране, что восставшие сами выдали своих предводителей. 10 октября 1607 г. Болотников с друзьями пришел в царский лагерь — их заковали в цепи. Илью Муромца — «царевича Петра» — показали народу в Москве и публично казнили. Болотникова отправили в Каргополь, выкололи глаза и утопили.

Василий Шуйский с воеводами распустил армию и вернулся в столицу, где на него гневно обрушился патриарх Гермоген: как смел царь успокоиться, не прекратив в стране кровопролитие?! Видно, «советницы лукавые царя уласкаху!» А Скопин-Шуйский надолго отошел от дел, женился на Александре Васильевне Головиной и вел, в основном, частную жизнь.

Весной 1608 г. столица наполнилась ратниками, разбегавшимися, как говорили, от бесчисленных войск Лжедмитрия II. Армия бездарного Дмитрия Шуйского была разбита, царские воеводы либо становились предателями, либо уносили ноги от неприятеля, в войско которого стекались россияне, казаки и тысячи разгневанных ляхов. Скопин-Шуйский должен был согласиться возглавить поспешно формируемую армию. Князь пытался задержать Лжедмитрия на Калужской дороге за Окой, укрепившись на р. Незнайке, но был обойден. В войске открылся заговор, Михаил Васильевич жестоко его подавил. Однако вынужден был отступить к Москве, куда 1 июня подошел самозванец. Бесславно было и командование Большим полком, с которым Скопин-Шуйский тем летом защищал столицу.

Лжедмитрий II прочно окопался в Тушине, принимая посланцев от переходивших на его сторону городов. Непокорных разоряли его отряды, ударной силой которых была шляхетская конница. Вскоре почти вся Россия, народ и значительная часть знати отказалась от власти московского государя, сидевшего в столице, подобно «орлу бесперу, без клюва и когтей».

Не уставая обвинять врагов в том, что они продают страну иностранцам, Василий Шуйский отправил своего родича Скопина в Новгород для переговоров со шведами, давно мечтавшими поживиться на русской Смуте. Царь готов был платить и деньгами, и землями, лишь бы спасти свою власть. Пробираться на север Михаилу Васильевичу пришлось лесами и окольными дорогами. Псков уже восстал, из Новгорода князю пришлось бежать, но сторонники Шуйского победили и вновь пригласили воеводу в город. Медленно, шаг за шагом собирал Скопин-Шуйский верные государю [58] силы Русского Севера, координировал шедшую с переменным успехом борьбу от Среднего Поволжья до Урала, где раздраженное поборами и грабежами население поднималось не за Шуйского, а против захватчиков.

28 февраля 1609 г. был подписан договор о военной помощи со шведами, давшими солдат за ежемесячное 100-тысячное жалованье и уступку шведской стороне земель Корелы. Князь расшибался в лепешку, чтобы выплатить наемникам жалованье. Выступая из Новгорода в мае, он имел более 15 тыс. разноплеменных наемников под командой 27-летнего Якова Понтуса Делагарди и несколько тысяч ополченцев.

Чем тяжелее было в Москве и осажденном Сапегой Троице-Сергиеве монастыре, тем больше надежд возлагалось на спасителя, который должен прийти с севера. Скопин-Шуйский не мог рисковать с трудом собранной армией. Он двигался медленно, вслед за сильным авангардом. 17 июня под Торжком русско-шведский авангард был потрепан посланным из Тушина русско-польским войском Шаховского и Зборовского, но сумел отбиться, оперевшись на городские стены. Воеводы Лжедмитрия отступили.

В Торжке, получив сильную помощь от смоленского воеводы Михаила Борисовича Шеина, Скопин-Шуйский по всем правилам сформировал армию. Но просуществовала она недолго. Во второй половине июля, после кровопролитного двухдневного сражения, отбросившего рать Шаховского и Зборовского от Твери, Делагарди оставил воеводу. Князь двинулся было к Москве; узнав, что к неприятелю присоединился гетман Сапега, свернул вдоль Волги и укрепился в Калязине монастыре, собирая пополнения и обучая русских пехотному бою по нидерландскому образцу. Неоценимую помощь в этом оказывала тысяча наемников: шведов, французов и англичан под командой Христиера Зомме.

В стихии гражданской войны Скопин-Шуйский хотел опереться на постоянное, хорошо обученное и исправно получающее жалованье войско: мушкетеров, окруженных в бою несокрушимой стеной пикинеров, на способную атаковать сомкнутым строем кавалерию. Наряду с учениями воевода настойчиво добивался соответствующего вооружения и снаряжения, а главное — средств на плату воинству.

Михаил Васильевич был слишком умен, чтобы не видеть различий между иноземными профессионалами и русскими наемниками, пусть они и носили одинаковое оружие. Чтобы выдержать удар шляхетской кавалерии, недостаточно было леса пик — необходим был как минимум закаленный корпоративный дух. Ведь даже французская и немецкая конница в битве под Тверью была бы истреблена, если бы воевода сам не пришел на помощь. «Укрепляться!» — таков был девиз Скопина-Шуйского в этой войне. Треугольный лагерь под Калязином был прикрыт Волгой, р. Жбаной с топкими берегами и валом с острогом со стороны поля, по которому были разбросаны рогатки. Отдельной крепостью высился монастырь — ставка командующего.

18 августа 1609 г. литовские гусары атаковали с поля, были остановлены рогатками и расстреляны с вала. Тщетно шляхта, русская конница и казаки пытались выманить Скопина-Шуйского из лагеря притворными отступлениями. Сапега отозвал свои войска, задумав более хитроумное нападение. Во втором часу ночи 19 августа пешие ратники Лжедмитрия II начали переправляться через Жбану. Скопин-Шуйский дождался, пока они не накопились на лугу, и ударил конницей. Потеряв много убитых и затоптанных в грязь, неприятель бежал к с. Пирогово, в свой неукрепленный лагерь, куда ратники Михаила Васильевича ворвались на плечах бегущих. В беспорядочном ночном бою окрыленные первым успехом воины Скопина-Шуйского имели значительное преимущество. Опомнившись, Сапега контратаковал, но в селе его конница не могла развернуться. Вовремя подошедшие наемники и отборный полк Скопина отбросили неприятеля, бежавшего к Рябову монастырю.

Резонанс от победы был чрезвычайно велик. Противники Лжедмитрия ликовали, говорили о разгроме неприятеля, хотя военное положение изменилось мало. Только 10 сентября воеводы Головин и Валуев с наемниками [59] Зомме взяли Переславль — первый город на пути к Москве. Скопин-Шуйский медлил, не решаясь выступить без Делагарди, который 26 сентября привел под Калязин всего 2 тыс. солдат. 6 октября Михаил Васильевич вошел в Переславль, а через три дня Головин, Валуев и полковник Иоганн Мир выбил роты Сапеги из Александровской слободы. Путь на столицу был открыт, воевода послал туда обозы с запасами, но сам почти три месяца простоял в Александровской слободе, где к его подходу был возведен укрепленный лагерь.

Политические обстоятельства требовали спешить: польский король вторгся в Россию и осадил Смоленск, значительная часть гарнизона которого ушла на помощь Скопину-Шуйскому. Король Сигизмунд объявлял, что Россия ввергнута в гибельную смуту незаконными правителями, захватившими власть путем насилия и обмана, и обещал спасти гибнущее братское государство от самоистребления.

Смольняне, возглавляемые благородным Михаилом Борисовичем Шейным, сожгли посады и засели в крепости насмерть. Осажденные в Смоленске не верили ни Шуйскому, ни королю и решили сражаться под знаменем царя Василия потому лишь, что не ждали пощады от старинных врагов-ляхов. Войско Скопина-Шуйского было гораздо неустойчивее смольнян, защищавших свои жизни, семьи и имущество. Молодой воевода не поддался порыву ринуться к близкой уже Москве, оберегая войско, надежда на которое поддерживала власть Василия Шуйского. Армия была дороже страдавших от войны городов и сел. Князь Михаил Васильевич неуклонно расширял подвластную ему территорию, усиливая гарнизоны в одних городах, занимая другие, сжигая те, которые не мог удерживать.

Отряды Скопина-Шуйского прорывались в осажденный Сапегой Троице-Сергиев монастырь, окапывались на важнейших дорогах, угрожали с разных сторон неприятельским станам. Раздосадованный Сапега объединился с тушинским гетманом Романом Ружинским и 28 октября атаковал противника под Александровской слободой. Конница Скопина-Шуйского была сбита с поля и «потоптана», но укрылась в лагере. Дальше произошло то, что и планировал воевода. Сапеге и Ружинскому не удалось скоординировать действия своевольной конницы, раз за разом бросавшейся на надолбы и истребляемой огнестрельным оружием из-за укрытий. Зато Михаил Васильевич все полки свои умно и быстро расставил, везде за полками сам наблюдал и сам огромную свою силу и мудрую храбрость показал, впереди полков выступая.

Каждый раз отбитого неприятеля преследовали конники Скопина-Шуйского, которые оказывались неуязвимыми за частоколом и спинами стрельцов, когда новые отряды тушинцев бросались в бой. И был бой жестокий и сеча злая у государевых людей с поляками, и бились долго. Не потерпев решительного поражения от войск Михаила Васильевича, нападавшие, как и следовало ожидать, сломались: ужаснулись и устрашились, затрепетали и побежали, и, словно дым, исчезли. И с того времени охватил все польские и литовские полки страх и ужас.

Сторонники Лжедмитрия частью ушли с Сапегой обратно под осаждаемую им Троицу, частью — в Тушино, частью рассыпались по стране. Не осилив главный лагерь Скопина-Шуйского, они терпели такие же неудачи в боях с отрядами войска Михаила Васильевича, неизменно окапывавшимися в занятых ими пунктах. В начале ноября полк лжедмитриева воеводы Микулинского был отбит от укрепленных сил Константиново и Заболотье,^*) паны Вребский и Вилямовский потерпели поражение в бою за с. Низиново. Крупные силы Сапеги дважды штурмовали лагерь воеводы Семена Головина в с. Ботово близ Троицы.

Картина везде была одна и та же: воины Скопина-Шуйского расстреливали нападавших из «острожков», затем конница нападала на отступающих. Неприятель чувствовал себя все более и более связанным, попавшим в паутину полевых крепостей, из которых ему повсеместно наносились удары. Тем временем Михаил Васильевич посылал новые отряды на Ростов и Кашин, Бежецкий Верх и Старицу, Ржев и Белую, используя и пехоту, [60] и конницу. «Скопин очень теснил наших построением укреплений, — вынужден был признать гетман Станислав Жолкевский, — отрезывал им привоз съестных припасов, а в особенности тем, кои стояли с Сапегою под Троицею... Прикрываемый укреплениями,.. Скопин отражал их, избегая сражения, и стеснял их сими укреплениями, ибо в поле наши были им страшны, за этими же укреплениями, с которыми наши не знали, что делать, москвитяне были совершенно безопасны, делая безпрестанно из них вылазки... не давали нашим никуда выходить».

Другой поляк подчеркивал в своих записках, что полевые укрепления войск Скопина-Шуйского были наступательным средством — опорными пунктами наподобие тех, что принц Оранский блестяще применил в Нидерландах. Оба автора соглашались, что «успешный фортель» московского воеводы был заимствован у западных наемников. Действительно, последовательность в прикрытии войск полевыми укреплениями у Скопина-Шуйского очень напоминала деятельность Морица Оранского, но затея оказалась успешной именно потому, что опиралась на богатые отечественные традиции в этой области. Засеки, рогатки, дерево-земляные укрепления издавна использовались русскими войсками. Особые условия гражданской войны лишь выдвинули эти «хитрости» и «снасти» на первый план, причем Скопин-Шуйский активно использовал полезный отечественный опыт, например, «рогатки» — заграждения с носившимися пехотой железными остриями, которые сооружались подчас прямо в бою и заменяли пикинеров.

Стоя в Александровской слободе, Михаил Васильевич продолжал обучение войск, формирование новых отрядов из пополнения, заказывал строевое оружие и неустанно требовал со всех городов и весей «наемных денег» для ратных людей. И свои, и в особенности иноземные ратники капризничали, просили прибавки жалованья, грозили уйти, отказывались от опасных операций. Но Скопин-Шуйский с не свойственной его возрасту терпеливостью вознаграждал, обещал, уговаривал, наконец, действовал так, как наемное воинство было способно. Он получил подкрепление даже из осажденной столицы и выступил на Дмитров, не рассчитывая взять его штурмом, поскольку несмотря на немалые «штурмовые деньги» наемники отказывались приступать к стенам.

При известии о походе Скопина-Шуйского Сапега вынужден был с позором отступить от столь долго осаждавшегося Троице-Сергиева монастыря. 12 января 1610 г. он направился к Дмитрову, где сосредоточил все свои силы. Это означало для Михаила Васильевича крупную победу: Москва от осады очистилась, изо всех городов к Москве всякие люди поехали с хлебом и со всяким харчем.

С другой стороны столицы — в Тушине — осталась в основном шляхта и не слишком довольное засильем панов русское дворянство. Лжедмитрий II тайно бежал в Калугу, за ним ушли казаки. Помочь Дмитрову тушинцы уже не могли. В начале февраля город был обложен летучими отрядами Скопина-Шуйского, прибежавшими на лыжах. Тесня неприятеля острожками, уничтожая фуражиров и устраивая частые налеты на крепость «с огненным боем», ратники князя Михаила Васильевича прочно сковали инициативу Сапеги. Между тем сам воевода стоял в дер. Шепиловке по дороге из Троицы к Дмитрову и активно использовал свои не занятые в блокаде Сапеги силы.

Лисовский с казаками был заперт в Суздале, пан Млоцкий отбивался от налетов двухтысячной рати лыжников под Брянском, в Тушине шли споры, поддаваться ли польскому королю. Правда, Василий Шуйский в столице ослабел настолько, что крестьянин Сальков с ватагой «лихих людей» сумел перехватить Коломенскую дорогу и одного за другим разбить двух царских воевод; слабые тушинцы взяли изменой Красное село и сожгли часть московского Скородума; вновь оголодавшие москвичи волновались. Но стратегия Михаила Васильевича оказалась верна. 20 февраля 1610 г. его воины ворвались в лагерь казаков Сапеги и заставили гетмана дать бой, в котором неприятель понес большие потери. Скопин-Шуйский тут же отвел [61] назад основные силы, оставив только блокаду; он подталкивал Сапегу к решению очистить город, который не мог штурмовать.

По здравом размышлении Сапега понял, что проиграл. 27 февраля он заклепал тяжелую артиллерию, поджег Дмитров и повел остатки войска к королю Сигизмунду под Смоленск. 6 марта сторонники Лжедмитрия оставили лагерь в Тушино и ушли к Иосифо-Волоколамскому монастырю. Другие отряды самозванца очистили район Верхей Волги.

Гражданская война напоминала костер, с которого сбито пламя, хотя угли еще горячи. Оставались районы, не признающие власть московского царя; многие города и уезды подчинялись Василию Шуйскому только на словах. Массы людей в России готовы были сражаться за лучшую долю с оружием в руках — за самозванца, за Владислава Сигизмундовича, за местную выборную власть, за казачью вольницу или под иным знаменем.

Призыв вручить московский престол королевичу Владиславу, исходивший первоначально от Василия Шуйского (при царствовании Лжедмитрия I), затем — от тушинцев, имел немалую поддержку, особенно среди знати. Он успешно соперничал с лозунгом защиты веры и Отечества, порядком затасканным царем Василием Ивановичем Шуйским в войне^*) с соотечественниками. Вторжение королевской армии способствовало патриотическому подъему против интервентов, но московское правительство не могло рассчитывать на объединение всех сил государства на своей стороне. Наемная армия Скопина-Шуйского была главным козырем Москвы в начавшейся новой войне — с Речью Посполитой.

12 марта 1610 г. полки князя Михаила Васильевича вступали в столицу, встречаемые боярами и народом, который пал на колени, со слезами славил освободителей и благодарил за «очищение Московского государства».

Как обычно, москвитяне обостряли конфликт. Насколько непопулярен был царь-узурпатор, настолько восторженная благодарность народа изливалась на молодого полководца, в апреле проведшего под стенами столицы учение своей армии: «Все хвалили его мудрый и добрый разум, и благодеяния, и храбрость».

Казалось, над головой полководца уже сияет царский венец. Иначе и не могло быть, ибо только в Скопине-Шуйском видели объединителя россиян и защитника от интервенции. Прокофий Ляпунов из Рязани писал Михаилу Васильевичу еще в Александрову слободу, именуя полководца царем и обличая Василия Шуйского, коий «сел на Московское государство силою, а ныне его ради кровь проливается многая, потому что он человек глуп, и нечестив, пьяница, и блудник, и всячествованием неистовей, и царствования недостоин». Так думали многие, но не сам Михаил Васильевич, разорвавший послание вождя рязанского дворянства; полководец остался верен государю, не желая понимать, что верность такой власти можно доказать лишь подлостью. Скопин-Шуйский колебался: сначала велел схватить рязанских парламентеров, чтобы выдать их Москве, но затем отпустил, подписав себе приговор. Правители поняли, что князь «не свой».

Вместе с царем Василием за возвышением Скопина-Шуйского ревниво следили бояре и в особенности члены рода Шуйских, видя, что он и мудрый, и многознающий, и разумный, и сильный, и храбрый, и всеми почитаемый. Народная молва разнесла по России их тайную ненависть к полководцу и оставила потомкам память о злодействе, совершившемся 23 апреля. Царь Василий и его родичи «со многой лестию» уласкали Михаила Васильевича, приглашенного стать крестным отцом новорожденного сына князя Ивана Михайловича Воротынского. Полководец, которого друзья торопили выступить из Москвы, согласился.

Народные сказания и песни, бывальщины и летописи подробно описали хладнокровное убийство человека, на которого возлагала надежды вся Россия. Отравить Михаила Васильевича было трудно — он ел с общего блюда и почти не пил на пиру в честь крестин. Эту задачу взяла на себя боярыня Екатерина Григорьевна, жена Дмитрия Ивановича Шуйского — признанного наследника бездетного царя Василия. Екатерина, в девичестве Скуратова, дочь Малюты, провела счастливое детство у трона во время [62] опричной резни, юность — в интриганском окружении Бориса Годунова, замужем за которым была ее сестра Мария. При дворе Василия Шуйского, готовясь вместе с мужем стать на вершину власти, она чувствовала себя, как рыба в воде.

Скопин-Шуйский не мог не принять чашу из рук крестной матери виновника торжества — кумы Екатерины. Видя, что князь отказывается от вина и пива, отравительница наполнила чашу медом и подсыпала «зелья лютого». Прямо на пиру Михаил Васильевич упал, из носа пошла кровь. Молодой организм боролся с отравой несколько дней, но современники не сомневались, что Скопина-Шуйского травили наверняка. Преступная столица должна была пасть, погребая под собой виновных и невинных. Недаром пишущие современники единодушно говорили, что чаша греха переполнилась и на страну обрушился праведный гнев Божий...

Армия без полководца-соперника досталась Дмитрию Шуйскому, который повел ее к гибели. Известный трусостью, он действовал теперь, как безумец, разрушая все, что приносило успех Скопину: разделил силы, отказался от укреплений, оскорбил наемников задержкой жалованья, выдвинул на ударное направление не стойкую пехоту, а дворянскую конницу. 24 июня 1610 г. в сражении под Клушином 40-тысячная русская армия и 8-тысячный корпус наемников-профессионалов перестали существовать. Значительная часть воинов после разгрома перешла на сторону Речи Посполитой. Спасший часть сил Делагарди отступил на север, где шведы начали войну с Россией. Царево-Займище, Можайск, Борисов, Боровск, Иосифо-Волоколамский монастырь, Погорелое Городище и Ржев перешли на сторону королевича Владислава, с именем которого поляки шли на Москву. Прокофий Ляпунов поднял восстание в Рязани. Коломна и Кашира поддались Лжедмитрию II — тот уже 16 июля со знаменитым воеводой Дмитрием Трубецким появился под Москвой. Бояре были готовы оставить Шуйских, войска отказывались сражаться за них.

Престол царя Василия Ивановича, за который столь упорно и кровопролитно сражался князь Михаил Васильевич, зашатался и рухнул. Смута входила в новую фазу, другие герои поднимались на подвиги и погибель, чтобы власть в России была установлена «общим согласием всея земли». Московские бояре, взявшиеся организовать «всенародное избрание» российского монарха, первым делом приняли присягу самим себе, вторым — передали престол польскому королевичу, а третьим — полностью «положились на волю» его отца, короля Сигизмунда III Вазы. Правители России явили миру, что не знают пределов бессовестности в продаже Отечества. Даже гетман Станислав Жолкевский, который вел с московскими боярами переговоры, ужаснулся и отказался участвовать в столь грязном деле. Ужаснулись и видавшие виды россияне. Стало собираться Всенародное ополчение.

Богданов Андрей Петрович — доктор исторических наук, старший научный сотрудник Института российской истории РАН.

Мнение авторов выставленных материалов не обязательно совпадает с мнением сайта. HF.

¹⁾ АЗБЕЛЕВ С. Н. Поэтизация исторического события в былине. — Русская литература, 1983, № 1; МОИСЕЕВА Г. Н. Новый список исторической песни о Михаиле Скопине-Шуйском. — Русский фольклор. Материалы и исследования. Т. 18. Л. 1978; и др.

²⁾ ВАСЕНКО П. Г. Повести о князе Михаиле Васильевиче Скопине-Шуйском. СПб. 1904; ПЛАТОНОВ С. Ф. Древнерусские сказания и повести о Смутном времени XVII в. как исторический источник. Изд. 2-е. СПб. 1913; и др.

³⁾ Иное сказание о самозванцах. — Временник Московского общества истории и древностей Российских (Временник МОИДР). Кн. 16. М. 1853. Отд. 2; Летопись о многих мятежах. Изд. 2-е. М. 1788; Лицевой летописец XVII в. СПб. 1893; Новгородские летописи. СПб. 1879; Новый летописец. — Полное собрание русских летописей (ПСРЛ). Т. 14. СПб. 1910; ОБОЛЕНСКИЙ М. А. Новый летописец. — Временник МОИДР. Кн. 17. 1857. Отд. 2; Памятники древнерусской письменности, относящиеся к Смутному времени. — Русская историческая библиотека (РИБ). Изд. 2-е. Т. 13. СПб. 1909; ПОПОВ А. Н. Изборник славянских и русских сочинений и статей, внесенных в хронографы русской редакции. М. 1869; Рукопись Филарета, патриарха Московского и всея Руси. М. 1837; Сказание и повесть, [63] еже содеяся в царствующем граде Москве и о растриге Гришке Отрепьеве и о похождении его. — Чтения в Обществе истории и древностей российских (ЧОИДР). Кн. 4, 9. М. 1847; УСТРЯЛОВ Н. Г. Сказания современников о Дмитрии Самозванце. Ч. 1-5. СПб. 1831 — 1834; ТИТОВ А. А. Угличская летопись. М. 1890; Хронографы Лобковский и Ельнинский (несколько новых сведений о Смутном времени...). Москвитянин. Ч. VI. № 21. 1850; и др.

⁴⁾ ТАТИЩЕВ В. Н. История Российская. Т. VII. М.-Л. 1968; ЩЕРБАТОВ М. М. История Российская. Т: VII. СПб. 1791; КАРАМЗИН Н. М. История государства Российского. Т. IX-XI. СПб. 1843 (репринт — М. 1989).

⁵⁾ СОЛОВЬЕВ С. М. История России с древнейших времен. Кн. IV. М. 1989.

⁶⁾ КОСТОМАРОВ Н. И. Смутное время Московского государства в начале XVII столетия. Изд. 3-е. Т. 1-3. СПб. 1883—1884 (переизд. — М. 1994); его же. Князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский. — Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. Вып. 3: XV—XVI столетия. СПб. 1874 (Репринт — М. 1990).

⁷⁾ БУТУРЛИН Д. П. История Смутного времени в России в начале XVII в. Ч. 1-3. СПб. 1839—1846; БЫКОВА А. Ф. Смутное время в России (1598—1613 гг.). М. 1912; ВАЛИШЕВСКИЙ К. Смутное время. М. 1911; его же. Великая разруха 1584—1614 гг. М. 1913; ЕСИПОВ Г. В. Тушинский вор. Т. 1-2. М. 1863; ИЛОВАЙСКИЙ Д. И. Смутное время Московского государства. М. 1894; КЛЮЧЕВСКИЙ В. О. Сочинения в девяти томах. Курс русской истории. Ч. III. М. 1988; МЕРЦАЛОВ А. Е. Очерки по истории Смутного времени. СПб. 1895; НЕЧАЕВ В. Смутное время в Московском государстве. М. 1913; ПИРЛИНГ П. Дмитрий Самозванец. М. 1912; ПИЧЕТА В..И. Смутное время в Московском государстве. М. 1913; РОМАНОВСКИЙ В. Е. Смута в Московском государстве начала XVII в. М. 1913; ПОЛИЛОВ П. Г. Князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский. СПб. 1903.

⁸⁾ ЗАБЕЛИН И. Е. Минин и Пожарский. Прямые и кривые в Смутное время. Изд. 4-е. М. 1901.

⁹⁾ ИКОННИКОВ В. С. Князь М. В. Скопин-Шуйский. Критико-библиографический очерк. СПб. 1875; его же. Новые исследования по истории Смутного времени Московского государства. Киев. 1899.

¹⁰⁾ Акты исторические. Т. 1-2. СПб. 1841; Археографический сборник документов, относящихся к истории Северо-Западной Руси. Вильна. 1867; Собрание государственных грамот и договоров. Т. I. М. 1819, и др.

¹¹⁾ МУХАНОВ П. А. Записки гетмана Жолкевского о Московской войне. Изд. 2-е. СПб. 1871; ПАВЕЛ АЛЕППСКИЙ. Путешествие антиохийского патриарха Макария в Россию в половине XVII века. Вып. 1-5. М. 1896—1900; ПЕТРЕЙ Петр де Ерлезунда. История о Великом княжестве Московском. М. 1867; Подлинные свидетельства о взаимных отношениях России и Польши преимущественно во времена самозванцев. М. 1834; [ПОССЕВИН Антоний.] Повествование о достопамятном завоевании отцовской империи Димитрием великим князем Московским в 1605 г. — ЧОИДР. № 3. 1847/48. Отд. 3 (с приложением писем Ходкевича); ПЯСЕЦКИЙ Павел. Смутное время и Московско-Польская война. — Памятники древней письменности и искусства. Вып. 68. СПб. 1887; РОЖНЯТОВСКИЙ А. Описание польских дел в Москве при Димитрии, составленное одним из бывших там с 1605 до 1609 года. — Акты исторические, относящиеся к России. Т. 2. СПб. 1842; Сказания Массы и Геркмана о Смутном времени. СПб. 1894; Сказания польского историка Кобержицкого о походах короля Сигизмунда и королевича Владислава в Россию. — Сын Отечества, 1842, № 3; ХВАЛИБОГА И. Донесение о ложной смерти Лжедмитрия I. — Временник МОИДР. Т. 23. 1855; ЧИЛЛИ А. История Московии. — Маяк современного просвещения и образования. Ч. 17. СПб. 1841; ШАМБИНАГО С. Письма королю Сигизмунду III о самозванце. — Русская старина, 1908, № 5.

¹²⁾ АЛЕКСАНДРЕНКО В. Н. Материалы по Смутному времени. — Старина и Новизна. Исторический сборник (СН). Кн. 14. М. 1911; его же. Дополнение к материалам по Смутному времени на Руси XVII в. — Там же. Кн. 17. М. 1914; БЕЛОКУРОВ С. А. Разрядные записи за Смутное время. (7113—7121). М. 1907; БОЛДАКОВ И. М. Сборник материалов по русской истории начала XVII в. СПб. 1896; ВЕРЖБОВСКИЙ Ф. Ф. Война с Польшею в 1609—1611 гг. Исторические материалы. Варшава. 1898; Бумаги посольства г. Англера,.. содержащие сведения о Смутном времени. — СН. Кн. 14. М. 1911; ГНЕВУШЕВ А. М. Акты времени правления Василия Шуйского (1606—1610). — Смутное время Московского государства. Вып. 2. М. 1914; ДМИТРИЕВСКИЙ А. А. Архиепископ елассонский Арсений и его мемуары по русской истории. Киев. 1899; История Димитрия царя Московского и Марины Мнишек, дочери Сендомирского воеводы, царицы Московской. — Русский архив, 1906, кн. 2, № 5-6. ЛЮБАВСКИЙ М. Литовский канцлер Лев Сапега [64] о событиях Смутного времени. М. 1901; Материалы для истории Смутного времени, извлеченные из разных авторов. Варшава. 1900; Московская трагедия. Рассказ о жизни и смерти Дмитрия. СПб. 1901; Памятники, относящиеся к Смутному времени. РИБ. Т. 1. СПб. 1872; Памятники истории Смутного времени. М. 1909; Польские и латинские акты, относящиеся к Смутному времени. — СН. Кн. 14. М. 1911; [ПОССЕВИН Антоний.] Историческое и правдивое повествование... — СН. Кн. 15. М. 1911; ПЯСЕЦКИЙ Павел. Материалы для эпохи Смутного времени, извлеченные из разных авторов. Хроника Пясецкого. Варшава. 1909; Сборник Русского исторического общества. Тт. 137, 142. СПб. 1912—1913; ТИТОВ А. А. Записки Станислава Немоевского. — Рукописи славянские и русские, принадлежащие... И. А. Вахромееву. Вып. 6. М. 1907; его же. Дневник Марины Мнишек. М. 1908; его же. Дневник Мартына Стадницкого. — Русский архив, 1906, № 6; ФЛЕТЧЕР Джильс. О государстве русском. СПб. 1906; ЦВЕТАЕВ Д. В. К истории Смутного времени. Собрание документов. Вып. 1. М. 1916; ЩЕПКИН Е. Н. Сборник материалов по русской истории начала XVII в. СПб. 1896.

¹³⁾ АНПИЛОГОВ Г. Н. Новые документы о России конца XVI — начала XVII вв. М. 1967; БИБИКОВ Г. Н. Новые данные о восстании Болотникова. Публикация. — Исторический архив. Т. 1. 1936; Восстание И. Болотникова. Документы и материалы. М. 1959; КОРЕЦКИЙ В. И., СОЛОВЬЕВА Т. Б., СТАНИСЛАВСКИЙ А. Л. Документы первой крестьянской войны. — Советские архивы, 1982, № 1; и др.

¹⁴⁾ Акты времен Лжедмитрия I. — ЧОИДР. Кн. 1. М. 1918; «Государев разряд» первой половины XVII в. — Проблемы источниковедения. Т. 8. М. 1955; «Дворцовые разряды» первой половины XVII в. — Археографический ежегодник за 1975 г. М. 1976; Разрядная книга 1559—1605 гг. М. 1974; Разрядная книга 1598—1638 гг. М. 1974; и др.

¹⁵⁾ Беркулабовская летопись. — ПСРЛ. Т. 32. М. 1975; БУГАНОВ В. И., КОРЕЦКИЙ В. И., СТАНИСЛАВСКИЙ А. Л. «Повесть, како отомсти» — памятник ранней публицистики Смутного времени. — Труды отдела древнерусской литературы (ТОДРЛ). Т. 28. 1971; БУССОВ Конрад. Московская хроника. 1584—1613 гг. М.-Л. 1961; ДЕРЖАВИНА О. А. Временник Ивана Тимофеева. М.-Л. 1951; ДЕРЖАВИНА О. А., КОЛОСОВА Е. В. Сказание Авраамия Палицына. М.-Л. 1955; ЕНИН Г. П. Повесть о победах Московского государства. Л. 1982; ЛИМОНОВ Ю. А. Реляция Петра Петрея о России начала XVII в. М. 1974; его же. Россия начала XVII в. Записки капитана Маржерета. М. 1982; МАССА Исаак. Краткое известие о Московии. М. 1937; НАСОНОВ А. Н. Псковские летописи. Вып. 1-2. М. 1941—1955; Пискаревский летописец. — ПСРЛ. Т. 34. М. 1978; ПЛИГУЗОВ А. И., ТИХОНЮК И. А. Смута в Московском государстве начала XVII столетия в записках современников. М. 1989; Сокращенный временник. — Материалы по истории СССР. Т. 2. М. 1955.

¹⁶⁾ Для нашего очерка особый интерес представляют описанные И.Д.Беляевым и А. Н. Поповым редакции «Хронографа Русского» XVII в., исследованные А. В. Лаврентьевым рукописи Свода 1652 г. и крупные новгородские своды, изученные С. Н. Азбелевым.

¹⁷⁾ ГОТЬЕ Ю. В. Смутное время. М. 1921; ЗИМИН А. А. К истории восстания Болотникова. — Исторические записки. Т. 24. 1947; КОРЕЦКИЙ В. И. Формирование крепостного права и первая крестьянская война в России. М. 1975; его же. К истории восстания Болотникова. — Исторический архив, 1956, № 2; КУЛАКОВА И. П. Восстание 1606 г. в Москве и воцарение Василия Шуйского. — Социально-экономические и политические проблемы истории народов СССР. М. 1985; МАКОВСКИЙ Д. П. Первая Крестьянская война в России. Смоленск. 1967; НАЗАРОВ В. Д., ФЛОРЯ Б. Н. Крестьянское восстание под предводительством И.И.Болотникова и Речь Посполитая. — Крестьянские войны в России XVII—XVIII вв. М. 1974; ПЛАТОНОВ С. Ф. Смутное время. Пг. 1923; его же. Социальный кризис Смутного времени. Пг. 1924; СКЛЯР И. М. О начальном этапе первой Крестьянской войны. — Вопросы истории, № 6, 1960; СКРЫННИКОВ Р. Г. Россия в начале XVII в. «Смута». М. 1988; его же. Социально-политическая борьба в Русском государстве в начале XVII в. Л. 1985; СМИРНОВ И. И. Восстание Болотникова (1606—1607). Л. 1951; ФИРСОВ Н. Н. Крестьянская революция в России в XVII в. М.-Л. 1927; ФЛОРЯ Б. Н. Русско-польские отношения и политическое развитие Восточной Европы во второй половине XVI — начале XVII вв. М. 1978; ШЕПЕЛЕВ И. С. Освободительная и классовая борьба в Русском государстве в 1608—1610 гг. Пятигорск. 1957.

¹⁸⁾ КАРАМЗИН Н. М. История государства Российского. Т. 12. Гл. 3.

¹⁹⁾ СОЛОВЬЕВ С. М. История России. Т. 8, гл. 6.

^*) Так. OCR.

^*) В журнале – «в войске». OCR.

Написать нам: halgar@xlegio.ru