Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Макаров Н. А.
Жертвенный комплекс конца XII — начала XIII в. на Каргополье

Краткие сообщения Института археологии, вып. 190. 1987.
[94] — конец страницы.

Языческие верования и обряды послевладимировой Руси служат предметом пристального изучения ученых разных специальностей, в том числе археологов.¹⁾ Однако круг источников, несущих непосредственную информацию о язычестве в том виде, в котором оно существовало в XI—XIII вв., весьма ограничен. Естественно, что открытие новых археологических комплексов, связанных с совершением языческих обрядов, в частности остатков жертвоприношений, способно существенно расширить наши знания в этой области. Одному из подобных комплексов, исследованному недавно на севере Руси, — на Каргополье, посвящена настоящая публикация.

Жертвенный комплекс был обнаружен в 1982 г. при раскопках могильника Горка на левом берегу р. Тихманьга, в 2,5 км от места впадения ее в оз. Лача у д. Горка.²⁾ Могильник содержал погребения по обряду ингумации в неглубоких грунтовых ямах с западной или северо-западной ориентировкой. Часть погребений была нарушена распашкой и представляла собой скопления разрозненных костей, среди которых встречались украшения и отдельные бытовые предметы. Всего в могильнике встречены останки 34 погребенных. Погребения были сгруппированы в пять рядов, в каждом из которых зафиксированы мужские, женские и детские захоронения. Очевидно, в каждом ряду хоронили членов одной семьи. Могильник использовался с конца XII до середины XIII в. Нижняя дата устанавливается по находкам предметов, которые не могут быть отнесены ко времени позже конца XII в., в том числе плоской прорезной подвески-уточки.³⁾ Основная масса украшений датируется более поздним временем — рубежом XII—XIII — серединой XIII в. Наиболее ранние погребения сосредоточены на северо-восточном краю могильника, наиболее поздние — на юго-западном. Население, оставившее могильник, обитало на небольшом селище, расположенном в нескольких десятках метров южнее, на берегу Тихманьги.

В северо-восточной части могильника на глубине 40 см от современной дневной поверхности при зачистке материка выявлен контур ямы овальной формы, вытянутой в направлении северо-восток — юго-запад. Размеры ямы 210*155 см. Контур ямы, заполненной жирной гумусированной супесью черного цвета, хорошо читался на фоне светлого материкового песка. При расчистке выяснилось, что яма имела наклонные [73] стенки, сильно сужающиеся ко дну. Глубина ее, считая от древней дневной поверхности, составляла 60-70 см.

Рис. 1. Жертвенная яма
1 — общий вид; 2 — скелеты собак в заполнении

В заполнении ямы, на уровне древней дневной поверхности и немного ниже, встречены камни и шлаки. Они образовывали скопление, концентрируясь в центральной части ямы (рис. 1, 1). Камни были небольшими, размеры наиболее крупных не превышали 20*12*10; 15*15*10 см. На том же уровне в юго-западной части ямы обнаружено два замка: один — кубический, типа А (рис. 2, 9), другой — цилиндрический, типа В (рис. 2, 8). При разборке камней между ними и под ними найдены железные пластина (рис. 2, 7), клин топора (рис. 2, 5) и пять небольших перержавевших кусочков железа, представлявших собой стерженьки или пластинки (рис. 2, 6). Кроме того, в центральной и южной частях ямы встречены четыре бронзовые пластинки-оковки от деревянной посуды (рис. 2, 1-4). [74]

Рис. 2. Предметы из жертвенной ямы
1-4 — оковки сосуда; 5 — клин топора; 6 — стержень; 7 — пластина; 8, 9 — замки;
1-4 — бронза; 5-9 — железо

Под камнями в гумусированном слое расчищен сплошной завал костей животных. Первый ярус образовывали скелеты двух собак, лежавших на боку: одна — головой на юг, другая — на север, примерно посредине ямы (рис. 1, 2). Ближе к западному краю на том же уровне лежали кости двух уток. Кости стрепета, еще одной утки, птицы из семейства куриных и рыб лежали в центральной части ямы рядом с костями собак. Ниже, на глубине 35-40 см от древней поверхности, расчищено еще два скелета собак, один из которых лежал в центре ямы, а другой — несколько южнее. Под ним в придонной части ямы, на глубине 45-50 см, лежал последний, пятый скелет, вытянутый в направлении запад — восток, череп повернут к северу. Одна из собак — взрослая, две — в возрасте до двух лет и две — щенки в возрасте до восьми месяцев.⁴⁾

'Тот факт, что комплекс представляет собой остатки языческого жертвоприношения, не требует особых доказательств. Необходимо сделать несколько замечаний относительно места комплекса в могильнике и его даты. Во-первых, жертвенная яма топографически несколько [75] обособлена от погребений. Разрозненные кости погребения 13 оказались поблизости от нее в результате распашки. Несомненно, что жертвенная яма не относится непосредственно к какому-либо отдельному погребению из числа наиболее близких к ней и является вполне самостоятельным комплексом. Во-вторых, существенно, что все скелеты животных и металлические предметы попали в яму одновременно. На это указывают компактное положение костяков, лежавших вплотную друг к другу, и однородность черного гумусированного слоя, заполнявшего яму, а также отсутствие каких-либо находок, имеющих отношение к жертвенному комплексу, на прилегающей к нему площадке могильника. Нет никаких данных в пользу того, что жертвоприношения на этом месте совершались неоднократно.

Дата комплекса может быть установлена довольно точно по находкам замков. Кубические замки типа А с Т-образной прорезью для ключа, имевшие широкое распространение в X—XI вв., судя по новгородской хронологии, совершенно вышли из употребления к середине XIII в.⁵⁾ Замок из могильника Горка принадлежит к числу поздних образцов этого типа: он отличается от замков X—XI вв. массивностью и грубостью исполнения. Замки типа В появились в обиходе со второй половины XII в. и бытовали в течение всего XIII в.⁶⁾ Формально комплекс должен быть датирован второй половиной XII — первой половиной XIII в., но учитывая крайне редкую встречаемость замков типа А в XIII в., верхнюю границу можно опустить до рубежа XII—XIII вв. Топографически комплекс связан с ранней частью могильника, в котором, как уже сказано, начали хоронить в конце XII в. В итоге комплекс можно отнести к концу XII — началу XIII в.

Попытаемся теперь восстановить ход жертвоприношения. Вначале на окраине могильника вырыли яму. Затем были убиты пять собак и пять птиц. Их бросили в яму, туда же бросили рыбу или какое-то блюдо, приготовленное из рыбы. После этого яму присыпали землей, сверху поставили несколько деревянных сосудов, очевидно, содержавших какой-то напиток. Далее на присыпанную поверхность ямы бросили куски железа и два замка, один из которых был предварительно заперт. В заключение яму забросали камнями и залили расплавленным веществом, при застывании превратившимся в шлак. Последний факт устанавливается вполне определенно, поскольку шлак спекся с гумусированным песком, заполняющим яму.

Уникальность комплекса затрудняет его интерпретацию. При выяснении значения отдельных атрибутов обряда и всего ритуала неизбежно обращение к этнографическим материалам. Поскольку могильник принадлежит смешанному славяно-финскому населению, допустимо использовать данные как северорусской, так и финно-угорской этнографии. Особый интерес представляют языческие верования саамов и некоторых самодийских народов, которые, с одной стороны, сохранили ранние мифологические представления, общие для всех финно-угров, а с другой — заимствовали у славян и карел некоторые обрядовые элементы, утраченные в их первоначальной среде.⁷⁾

Для понимания смысла обряда весьма важно, что остатки жертвоприношения были помещены в землю на территории могильника. С остатками жертвоприношений могли поступать по-разному: оставлять на поверхности земли, бросать в воду, вешать на дерево или на специальный столб, наконец, сжигать. Известные в восточнославянской этнографии и археологии случаи захоронения остатков жертвоприношения в земле связаны главным образом с различными обрядами, совершавшимися при поселении на новом месте или при закладке нового дома.⁸⁾ Но эти обряды явно не могут иметь отношения к рассматриваемому жертвенному комплексу. Другим поводом для помещения жертвенного животного в землю бывали эпидемия или падеж скота. При эпидемиях и эппзоотиях исполнялись довольно редкие обряды, когда вместе с покойником или павшим животным в землю закапывали (обычно живыми) черную кошку, собаку или курицу.⁹⁾ Сходные обряды существовали у саамов: демону [76] болезни и смерти Rota приносили в жертву лошадей, зарывая их в землю живыми. К этим жертвоприношениям прибегали, когда жертвы другим богам не давали желаемых результатов.¹⁰⁾ Видимо, положение жертвенных животных в яме на площади могильника можно рассматривать как указание на то, что жертва адресована божествам смерти и подземного мира.

На это же указывает и выбор собак в качестве жертвенных животных. В восточнославянской этнографии известна лишь одна группа обрядов, требовавшая умерщвления собаки, — это уже упоминавшиеся обряды, имевшие целью прекращение эпидемии или эпизоотии. У саамов собак наряду с другими животными приносили в жертву в случае болезни оленей.¹¹⁾ У ненцев Архангельской губернии в XIX в. верховному божеству Нуму приносили в жертву оленей, а божеству подземного мира — оленей и собак, причем собак душили после захода солнца, повернув головой на запад. Жертва эта приносилась для исцеления от болезни, считалось, что голова собаки отдается черту вместо головы больного.¹²⁾ У финно-угорских и самодийских народов Севера собака и собачья шерсть постоянно выступают как атрибут различных очистительных обрядов, исполнявшихся после похорон.¹³⁾ На территории северных областей древней Руси и в Финляндии кальцинированные и несожженные кости собак спорадически встречаются в погребениях IX—XII вв.¹⁴⁾ Довольно часто целые скелеты собак попадаются в курганах юго-восточного Приладожья.¹⁵⁾ Находки костей собак в погребениях отражают прежде всего существовавшее у многих народов представление о связи собаки с загробным миром и его божествами. Жертвоприношение собак было обычно адресовано враждебным человеку силам, посылающим болезни и смерть, и преследовало цель не столько умилостивить эти силы, сколько откупиться от них.

Труднее поддаются интерпретации находки костей птиц и рыб. Небольшие размеры и плохая сохранность костей не позволяют установить, были ли в яме целые скелеты птиц или отдельные кости, попавшие туда как остатки ритуальной трапезы. Против последнего предположения свидетельствует наличие в яме костей стрепета — хищной птицы, мясо которой едва ли употреблялось в пищу. Выбор для жертвоприношения уток можно было бы объяснить особой ролью этой птицы в мифологических представлениях финно-угров. Но так как в яме оказались кости не только уток, но и других птиц, можно заключить, что культовые представления, связанные с уткой, не были существенными в контексте данного обряда. Более достоверным кажется предположение, что совместное захоронение собак, птиц и рыб в жертвенной яме символизировало принесение в жертву обитателей трех стихий — земли, неба и воды.

Из четырех бронзовых пластин, найденных в яме, три имеют форму, близкую к прямоугольной, и загнутый кран (рис. 2, 1-3). В центре одной из этих пластин сохранились остатки массивной бронзовой заклепки. Четвертая пластина имеет форму неправильного шестиугольника и снабжена двумя отверстиями для заклепок (рис. 2, 4). Подобные оковки служили для починки и, возможно, украшения деревянных чаш. Чаше всего их надевали на крап сосуда, для чего и сгибали. Оковки встречены на Севере в ряде пунктов,¹⁶⁾ преимущественно в тех областях, где распространение гончарной посуды в XI—XIII вв. было ограниченным. Судя по изгибу пластин, оковка с заклепкой предназначалась для сосуда с небольшим диаметром, остальные — для крупных сосудов. Они найдены на значительном расстоянии друг от друга. Можно заключить, что сосудов было не менее четырех. Чаши скорее всего содержали хмельной напиток, употребление которого нередко сопровождало жертвоприношения.

Наиболее определенно восстанавливается символическое значение замков. Судя по этнографическим данным, в магических обрядах замки и ключи использовались для нейтрализации враждебных человеку сил, [77] для ритуального ограждения от колдовства, болезни и смерти.¹⁷⁾ Заслуживают внимания некоторые обряды с замками, совершавшиеся во время эпидемий и эпизоотии. В Костромской губернии для прекращения падежа скота над губами павшей скотины запирали замок, ключ от которого бросали в яму, где зарывали скотину.¹⁸⁾ Во Владимирской губернии при совершении аналогичного обряда в могиле оставляли замок, а ключ выбрасывали.¹⁹⁾ На Пиньщине существовал обычай бросать на похоронах замок в могилу, чтобы больше в семье никто не умирал. «Если умирают дети, то бабка, которая постоянно принимает детей, должна запереть замок и положить в гроб умершему ребенку под спину, а ключ бросить в колодец, с этого времени рождающиеся дети не будут умирать».²⁰⁾ В Виленской губернии при повторении смертных случаев с детьми на грудь умершему ребенку клали запертый замок для преграждения смерти дальнейшего доступа.²¹⁾ По-видимому, сходные обряды существовали и в древнерусское время. С ними связаны находки замков и ключей в курганах и в первую очередь те случаи, когда замки встречены в погребениях при отсутствии большого набора бытовых вещей. Защитные свойства, способность создавать магическую черту, ограждающую человека от враждебных стихий, приписывали также и другим предметам, изготовленным из железа, и самому железу. Поэтому можно полагать, что небольшие железные предметы, найденные в яме, выполняли ту же роль, что и замки. Все железные вещи были использованы для совершения над ямой ритуального «замыкания» — нейтрализации злых сил. Охранительное значение имело и забрасывание ямы камнями. Еще в начале XX в. в Череповецком уезде существовал обычай во время эпидемии бросать камни вслед похоронной процессии, символизируя преследование убегающей смерти.²²⁾

Так как в яме найдены кости пяти собак и пяти птиц, очевидно, участников обряда было пятеро. Этому не противоречит находка четырех бронзовых оковок и девяти железных предметов. Вполне вероятно, не все чаши были снабжены оковками, а некоторые участники обряда бросали в яму по два небольших куска железа. Учитывая, что погребения в могильнике образуют пять рядов, в пятерых участниках обряда можно видеть представителей пяти семей, обитавших на близлежащем селище и хоронивших покойников в могильнике.

Таким образом, комплекс представляет собой остатки жертвоприношения божествам смерти и подземного мира, поводом для которого послужило, вероятно, какое-то общественное бедствие — эпидемия, голод, неурожай. Представитель каждой семьи, участвовавший в обряде, должен был умертвить собаку и птицу, выпить хмельной напиток и бросить в жертвенную яму железо и камни, символизируя этим «замыкание» в подземном мире духов смерти и враждебных человеку сил.

Комплексы, аналогичные исследованному в могильнике Горка, неизвестны ни в славянских, ни в финских археологических материалах.²³⁾ Поэтому ответить на вопрос, с каким этносом связано происхождение обряда, трудно. Исследователи неоднократно высказывали мнение об особой стойкости языческих верований у финно-угорского населения окраин Руси.²⁴⁾ Некоторые атрибуты обряда кажутся более характерными для обрядовой практики финно-угров. Однако обряды, исполнявшиеся в подобные драматические моменты, у разных народов имели много общего. Конкретная этническая среда, в которой в конце XII — начале XIII в. исполнялся обряд, несомненно, не может рассматриваться как чисто финно-угорская: к этому времени население бассейна оз. Лача было уже в значительной степени славянизировано.

Примечательно, что население, оставившее могильник, не отличалось особой приверженностью к язычеству: в погребениях часто отсутствуют украшения и почти нет бытовых вещей, западная ориентировка преобладает, руки у погребенных сложены на животе или груди. Совершение коллективных языческих жертвоприношений в этой среде едва ли было обычным явлением. Известно, что случаи массового обращения к [78] языческим ритуалам в XI—XIII вв. часто были вызваны общественными бедствиями, во время которых христианские обряды казались, очевидно, недостаточно действенными. Можно вспомнить описанные в летописи под 1071 г. обряды, исполнявшиеся волхвами во время «скудости» на Белоозере, или оживление культа камней в Полоцкой земле во время голода 1127—1128 гг.²⁵⁾ С подобной ситуацией было, вероятно, связано и возвращение к языческим жертвоприношениям на Каргополье в конце XII — начале XIII в.

¹⁾ Рыбаков Б. А. Русалии и бог Симаргл-Переплут // СА. М., 1967. № 2. С. 91-116; Он же. Языческое мировоззрение русского средневековья // ВИ. М., 1974. № 1. С. 3-30; Седов В. В. Языческая братчина в древнем Новгороде // КСИИМК. М., 1956. Вып. 65. С. 138-141; Он же. К вопросу о жертвоприношениях в древнем Новгороде// КСИИМК. М., 1957. Вып. 68. С. 20-30; Даркевич В. П. Топор как символ Перуна в древнерусском язычестве // СА. М., 1961. № 4. С. 91-101.

²⁾ Макаров Н. А. Отчет о разведках и раскопках в Архангельской и Вологодской области:; б 1982 г. // Архив ИА. Р-1. Л. 21-43.

³⁾ Рябинин Е. А. Зооморфные украшения древней Руси // САИ. Л., 1981. Вып. Е1-60. С. 15.

⁴⁾ Пользуюсь случаем выразить благодарность В. П. Данильченко, определившей кости.

⁵⁾ Колчин Б Л Хронология новгородских дрсвностей // Новгородскпй сб.: 50 лет раскопок Новгорода. М., 1982. С. 160, 162.

⁶⁾ Там же.

⁷⁾ Stora N. The Burial Customes of the Skolt Lapps // Folklore Fellow Communications. Helsinki, 1971. N 210. P. 143-168, 273-286.

⁸⁾ Зеленин Д. К. Тотемы деревья в сказаниях европейских народов. Л., 1937; Байбурин А. К. Обряды при переходе в новый дом у восточных славян // СЭ М., 1976. № 5. С. 81-85; Седов В. В. К вопросу о жертвоприношениях... С 20-30; Миронова В. Г. Языческое жертвоприношение в Новгороде // СА. М., 1967. № 1. С. 215-220.

⁹⁾ Журавлев А. Ф. Охранительные обряды, связанные с падежом скота, и их географическое распространенне // Славянский и балканский фольклор. М., 1978. С. 80, 81; Супинский А. К. Материалы по этнографии Русского Севера [Рукопись] // Архив ЧКМ. Л. 28.

¹⁰⁾ Manker Е. Lappmarksgravar // Acta Lapponica. Stockholm, 1961. V. XVII. S. 12-14.

¹¹⁾ Mobius H. Sjiole: Samiska traditioner om offer // Sknfter utgivna av Religions-historica institutionen I Uppsala. Lund, 1972, V. 9. S. 68, 72, 73.

¹²⁾ Козлов Н. Архангельская губерния. СПб., 1865, 269.

¹³⁾ Семейная обрядность народов Севера и Сибири. М., 1980. С. 139, 151, 152.

¹⁴⁾ Седов В. В. Новгородские сопки // САИ. М., 1970. Вып. Е1-8. С. 21; Андреева Е. Г. Фауна Ярославского Поволжья по костным остаткам из ярославских могильников // Ярославское Поволжье X—XI вв. М., 1963. С. 93, 94; Lehtosa-lo-Hilander P.-L. Luistari: The Graves // SMYA. Helsinki, 1982. V. 82/1. P. 38-41.

¹⁵⁾ Кочкуркина С. И. Юго-восточное Приладожье в X—XIII вв. Л., 1973. С. 18; Она же. Новые курганы в юго-восточном Приладожье // Средневековые поселения Карелии и Приладожья. Петрозаводск, 1978. С. 117; Назаренко В. А. О погребальном ритуале приладожских курганов с очажками // КСИА. М., 1974. Вып. 140. С. 41, 45.

¹⁶⁾ Макаров Н. А. Средневековый могильник Попово на Каргополье // КСИА. М. 1982. Вып. 171. С. S3, 84. Рис. 3, 11; Косменко М. Г. Многослойное поселение Кулома XI на Сямозере // Новые археологические памятники Карелии и Кольского полуострова. Петрозаводск, 1980. С. 139, 142.

¹⁷⁾ Макаров Н. А. Магические обряды при сокрытии клада на Руси // СА. М., 1981. № 4. С. 261-264.

¹⁸⁾ Смирнов В. И. Гадания Костромского края // ТКНОИМК. Кострома, 1927. Вып. 41. С. 29, 30.

¹⁹⁾ Завойко К. Верования, обряды и обычаи велнкоруссов Владимирской губернии // ЭО. М., 1914. № 3/4. С. 125, 126.

²⁰⁾ Булгаковский Д. Г. Пинчуки // Зап. РГО. Отд. этнографии. СПб., 1908. Т. XIII, вып. 3. С. 186, 188.

²¹⁾ Бранденбург Н. Е. Курганы южного Приладожья // МАР. СПб., 1895. Т. 18. С. 66.

²²⁾ Супинский А. К. Локальные особенности пережитка культа предков у севернорусских [Рукопись] // Архив ЧКМ. Л. 15.

²³⁾ Исключение составляет, возможно, один из комплексов могильника Погостище в бассейне оз. Воже. См.: Макаров И. А. Раскопки могильника Погостище в Вологодской обл. // СА. М., 1983. № 3. с. 216.

²⁴⁾ Аничков Е. В. Язычество и древняя Русь. СПб., 1914. С. 271-278; Горюнова Е. И. Этническая история Волго-Окского междуречья // МИА. М., 1961. № 94. С. 144-148, 234.

²⁵⁾ Рыбаков Б. А. Русские датированные надписи XI—XIV вв. // САИ. М, 1964. Вып. Е1-44. С. 26, 27. [79]