Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
|
|
Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. |
|
Прошло только три месяца после утверждения Судебника 1497 г., как в Москве произошли чрезвычайные события. Наиболее ранняя и подробная их версия содержится в памятниках, основанных на летописном своде, составленном около 1500 г.: в так называемом «Отрывке летописи по Воскресенскому списку» и Новгородском своде 1539 г.1)
В 1500 г. у власти еще был Дмитрий-внук и виновником событий прямо назывался княжич Василий: «В лето 7006 декабря восполелся князь великий Иван Васильевичь всеа Русии на сына своего, на князя Василья, и посади его за приставы на его же дворе того ради, что он, сведав от дьяка своего, от Федора Стромилова, то, что отец его, князь великий, хочет пожаловати великим княжением Володимерским и Московским внука своего, князя Дмитрея Ивановича, нача думати князю Василью вторый сатанин предотеча Афанасий Аропчонок; бысть же в думе той дьяк Федор Стромилов, и Поярок, Рунов брат, и иные дети боярские, а иных тайно к целованию приведоша». Итак, выясняется, что коронация готовилась до раскрытия заговора Владимира Гусева, а его фактическим главой был княжич Василий, посаженный в конечном счете «за приставы». Заговорщики хотели, чтобы Василий [138] «отъехал» от своего отца, что было одной из обычных форм удельного протеста, и собирались «казна пограбити на Вологде и на Белеозере и над князем над Дмитреем израда учинити». Расправа была жестокой: заговорщиков «казниша... на Москве на реце по низ мосту шестерых, Афонасу Яропкину руки да ноги отсекли и голову ссекоша, а Поярку, Рунову брату, руки отсекше и голову ссекоша, а дьяку Федору Стромилову да Володимеру Елизарову, да князю Ивану Палецкому Хрулю, да Щевью Скрябина, сына Стравина, тем четырем главы ссекоша, декабря 27; и иных многих детей боярских велел князь великий в тюрьму пометати». Заговор, следовательно, был многочисленным. Активную роль в нем играла и жена Ивана III — Софья Палеолог, на которую государь наложил «опалу» за то, что «к ней приходиша бабы с зелием; обыскав тех баб лихих, князь великий велел их казнити, потопити в Москве-реке ношию, а с нею с тех мест нача жити в брежении». Далее в «Отрывке» идет краткое сообщение о коронации 4 февраля Дмитрия Ивановича.2)
Последовательность событий, по Уваровской летописи (свод 1518 г., восходящий к своду 1508 г.), такова: в декабре 1497 г. государь «по дияволю действу въсполеся» на Василия и Софью и «в той опале» 27 декабря казнил шестерых названных выше детей боярских; затем говорится о коронации Дмитрия-внука. Итак, виновником оказывается не княжич Василий, а зломудрый дьявол. Сходный рассказ помещен в Холмогорской летописи. В Типографской летописи известие о коронации Дмитрия совмещено с заметкой о Судебнике («суд судити бояром по судебнику, Володимера Гусева писати»), а после изложения апрельских событий 1498 г. есть запись о казни В. Е. Гусева с товарищами, но нет сведений об опале на Василия Ивановича. Составитель Степенной книги, отмечая пожалование Василия Новгородом и Псковом в 1499 г. и прощение Софьи, вскользь упоминает, что за два года до того Иван III «некоих ради людьских крамол, гнев имея на них», «благословил» Дмитрия-внука великим княжением. В дополнительном тексте Хронографа о поставлении Дмитрия, опале Василия и Софьи и казни Гусева говорится без объяснения причин. Аналогичное сообщение приводится в одном Кирилло-Белозерском [139] летописце. В Волоколамском летописчике говорится лишь о казни «Федора Страмилова с товарыщи». В кратком Погодинском летописце есть только запись о коронации. В Тверском сборнике сообщается лишь о казни В. Гусева с товарищами.3)
Существует несколько попыток объяснить события 1497 г. и определить состав сторонников Дмитрия-внука. По Н. М. Карамзину, верному официальному монархическому взгляду, дьяк Ф. Стромилов и «некоторые безрассудные молодые люди» уверили «юного Василия», что «родитель его хочет объявить внука наследником», и предложили ему «погубить Дмитрия». Будущий монарх оказывался ни при чем — все объяснялось «безрассудством» его не в меру горячих доброхотов. С. М. Соловьев пытался найти в этих событиях некую закономерность и считал, что князья и бояре поддержали Елену Стефановну, «на стороне же Софии и сына ее Василия мы видим только детей боярских и дьяков». Эта точка зрения на долгое время утвердилась в литературе. Ее придерживались, в частности, И. И. Смирнов и автор этих строк.4)
Первым подверг критике традиционный взгляд С. Б. Веселовский, показавший, что В. Гусев (которого он продолжал считать составителем Судебника) и его сподвижники были связаны с удельными дворами. По Я. С. Лурье (впервые разорвавшему связь Гусева с Судебником), этот деятель был «представителем феодального блока, пытавшегося привлечь Тверь на свою сторону». Итак, построение Соловьева было как бы перевернуто: Софья и Василий становились знаменем аристократических кругов, а Дмитрий и Елена — лидерами дворянства. Эту оценку расстановки сил принял и К. В. Базилевич. Л. В. Черепнин связывал настроения Гусева с углицким удельным двором и считал его казнь продолжением «удара, нанесенного Иваном III по углицкой самостоятельности» в 1491 г. К этому же мнению склонился и Д. Феннел, связывающий возвышение Дмитрия-внука со стремлением Ивана III заручиться союзом со Стефаном Великим. По Феннелу, группировка княжича Василия была пробоярской. Принимая эту гипотезу, Д. Фаин отмечает, что звезда Дмитрия взошла, когда Стефан вступил в войну с Польшей и Литвой. Софья, по его мнению, больше, чем Елена Стефановна, была заинтересована в мирных [140] отношениях с Литвой, ибо ее дочь была литовской великой княгиней, а племянница бежала туда вместе с кн. Василием Верейским. Проримские связи Софьи также способствовали ее примирительным настроениям, ибо Рим, стремясь к организации антиосманской лиги, был заинтересован в мире России с Литовским княжеством. Точку зрения Д. Феннела позднее разделили Я. С. Лурье и С. М. Каштанов. В 1497 г. Иван III выдает жалованные грамоты на земли Ростовского, Углицкого и Вологодского уездов и расширяет владения волоцких князей в Тверской земле. Это мероприятие, по мнению С. М. Каштанова, продиктовано было стремлением нейтрализовать здесь влияние Василия, К перечисленным уездам он добавляет и Белоозеро, недавнее владение верейского князя. Победа Дмитрия-внука, по Каштанову, по-видимому, «имела ясно выраженную антиудельную направленность и означала торжество самодержавия».5) К его возвышению привела реальная опасность, грозившая Ивану III со стороны княжича Василия. И. Б. Греков считает группировку Дмитрия-внука «протурецкой».6)
Чтобы разобраться в событиях, обратимся к биографическим сведениям о сторонниках княжича Василия. Отец Владимира Гусева — Елизар некоторое время (1448 г.) находился при дворе кн. Ивана Андреевича Можайского, а в 1478 г. был боярином кн. Андрея Васильевича Меньшого. Его дети не занимали видного положения. Юшка Елизаров — человек из «Тферьские земли» сына Ивана III — Ивана Молодого (1488 г.). Осенью 1492 г. он бежал в Литву. Младшие братья Владимира — Василий и Михаил — служили кн. Юрию Ивановичу Дмитровскому.7)
О самом Владимире Гусеве известно немного: в 1483 г. он ездил с миссией в Тверь. Существуют три попытки объяснить рассказ Тверской летописи 1483 г. о том, как Михаил Борисович «выслал... вон» В. Гусева, приехавшего в Тверь «с поклоном» от Ивана III. По мнению С. Б. Веселовского, «оскорбительный прием относился, конечно, не лично к Вл. Гусеву, а к московскому великому князю». Я. С. Лурье в ранней работе построил сложную конструкцию, согласно которой Гусев приехал в Тверь, чтобы привлечь кн. Михаила на сторону феодального блока, боровшегося с Иваном III. Поэтому Михаил Борисович (как верный союзник [141] Москвы) и выслал Гусева. Но в летописи Гусев выступает послом именно великого князя, и Михаил Тверской «поклона не приал» от Ивана III. Л. В. Черепнин заметил, что, по А. Н. Насонову, летописный свод, содержащий это известие, был отредактирован в Москве в годы возвышения Дмитрия-внука, и заключил, что составитель свода просто «пытался набросить на Гусева подозрительную тень».8)
Скорее всего, рассказ 1483 г. перелагает ответственность за тверской поход 1485 г. с московского князя на тверского, обосновывая необходимость присоединения Твери и как бы подтверждая права Дмитрия на тверской престол. Ведь летописец специально отметил, что тверское княжение получил отец Дмитрия — Иван Молодой. Кстати, наместником в Твери стал двоюродный брат Гусева — Василий Федорович Образец-Добрынский. Это, конечно, не свидетельствует ни о «крамольных намерениях» Гусева, ни о стремлении летописца очернить посла Ивана III.
В 1495 г. В. Гусев, как «сын боярский», входил в свиту, сопровождавшую княгиню Елену в Литву, наряду с другими, более видными представителями знати, не имевшими отношения к заговору 1497 г. Черепнин писал, что на политическое мировоззрение Гусева могло оказать влияние «пребывание в Литве, где находились некоторые русские изгнанники (удельные князья)», и что он «мог оказаться в курсе» планов восстановления феодальной раздробленности. Все это могло быть, но могло и не быть. Скорее всего, следует присоединиться к более осторожному из суждений Черепнина, что «вряд ли можно сделать какие-либо прочные выводы для понимания позднейшего дела Гусева» из факта его участия в посольстве 1495 г.9) Выше было показано, что В. Гусев не имел никакого отношения к Судебнику 1497 г., а слова «Володимера Гусева писати» в Типографской летописи являются, как справедливо полагают Я. С. Лурье и Л. В. Черепнин, пометой, введенной в текст. В Типографской летописи слиты два источника: материалы свода 1497 г. о челобитьи Ивана III митрополиту и запись Троицкого летописца, в котором дата «в лето 7005» должна относиться только к сообщению о Судебнике, а не к коронации Дмитрия (7006 г.). Находка А. Н. Насонова показала, что датировка Судебника 7006 г. в Типографской [142] летописи просто ошибка и нет оснований относить утверждение Судебника к 1498 г.
С. Б. Веселовскому принадлежит много тонких наблюдений по генеалогии и службам участников заговора. В частности, он обратил внимание на то, что Еропкины служили при удельных дворах. Происходили они из измельчавших смоленских князей, бежавших в начале XV в. на Русь. Андрей Еропкин служил Борису Волоцкому, но был почему-то лишен им вотчины (до 1477 г.). Афанасий числился в свите во время поездки Ивана III в Новгород в 1495 г. Крупным дипломатом был Михаил Степанович Кляпик-Еропкин, ездивший в 1492—1493 гг. к императору Максимилиану. К середине XVI в. многочисленные Еропкины владели землями в Волоколамском, Клинском, Воротынском и Можайском уездах.10)
Кн. Иван Иванович Хруль Палецкий накануне казни был, очевидно, очень молодым человеком, ибо его отец служил воеводой даже в 1507—1512 гг. Младший брат Ивана Хруля — Борис был боярином Андрея Старицкого и казнен «торговой казнью» в 1537 г.11)
Как и А. Еропкин, из семьи измельчавших смоленских князей происходил Щавей Скрябин-Травин. Иван Иванович Салтык-Травин участвовал в 1483 г. в походе «на вогуличей», а в 1489 г. — на Вятку. До 1497 г. (около 80-х годов) его двор был распущен, а его послужильцев испоместили в Новгороде. Сохранилась духовная Салтыка 1483 г. Отец Щавея был его двоюродным братом. Брат Щавея Иосиф, покинув новгородское поместье, постригся в монахи до 1500 г. Щавей, как и А. Еропкин, в 1495 г. находился в свите Ивана III во время поездки в Новгород. Григорий Пырей и Иван Отава Осокины-Травины (двоюродные братья Щавея) в том же году входили в свиту княгини Елены. Их отец Иван Григорьевич Осока в 1496 г. получил половину Зубцова в кормление от князя Василия Ивановича.12) Связи с Василием у Осокиных установились, следовательно, давно.
Одним из верных сподвижников Василия II и Ивана III был Иван Дмитриевич Руно, по происхождению человек неродовитый. Около 1483 г. он попал в опалу, и его послужильцы были испомещены в Новгороде.13) [143] О его брате Поярке, кроме летописной записи 1497 г., ничего не известно. Дьяк Федор Стромилов происходил из старинной дьяческой фамилии.14) В 90-е годы он был дьяком Василия Ивановича, тогда великого князя тверского.15)
С. Б. Веселовский считал, что дело Гусева было раздуто, многие (возможно, и сам Гусев) были оклеветаны, ибо «по неосторожности или из побуждений карьеры вмешались в семейное дело великого князя». К иному выводу пришел Черепнин, обратив, в частности, внимание на то, что в 1492 г., «очевидно, в связи с арестом и заточением в тюрьму за год перед этим князя Андрея Васильевича Углицкого с семьей» бежал в Литву Юшка Гусев. Кн. Андрей был «поиман» осенью 1491 г. Его арестовал кн. Василий Иванович Патрикеев — противник княжича Василия и его окружения. Никаких прямых данных о связи «поимания» кн. Андрея с бегством Ю. Гусева осенью 1492 г. нет. Черепнин ссылается только на предположение А. А. Шахматова о том, что Типографская летопись за эти годы (1482—1528) составлялась в Угличе, и делает вывод, что заговор «имел какое-либо отношение к антиправительственным кругам, действовавшим в Угличе».16)
Однако связь Синодального списка Типографской летописи с Угличем обнаруживается только в пределах 1521—1526 гг. До 1497 г. список совпадает со сводом 1497 г. — митрополичьим (по мнению К. Н. Сербиной) или ростовским (по гипотезе А. А. Шахматова и Я. С. Лурье). Так или иначе, но угличский характер записи 1497 г. в Типографской летописи о Гусеве не может считаться доказанным. Андрей Углицкий умер в заточении в ноябре 1493 г. Пожалуй, самым сильным доводом против гипотезы о близости к нему Гусева являются сведения Типографской летописи и свода 1497 г. о том, что Иван III призвал митрополита и епископов, «прося у них прощениа о своем брате, князе Андрее Васильевиче, что своим грехом, несторожею, его уморил».17) Этот рассказ помещен в Типографской летописи после упоминания о Гусеве в связи с Судебником и перед записью о его казни. Описанные же события происходили поздней осенью 1497 г., т. е. до опалы Гусева. Вряд ли, посмертно восстанавливая [144] память Андрея Углицкого, великий князь казнил бы его сподвижника.
С. Б. Веселовский и Л. В. Черепнин на основании рассказа о родословии Чертовых из митрополичьего формулярника начала XVI в.18) пытались выяснить происхождение Ф. Стромилова. Оттуда известно, что Алексей Попов, вероятно дед Ф. Стромилова, и Никита Константинович Добрынский, родной брат деда В. Гусева, выступали союзниками Ивана Андреевича Можайского. В этой связи многозначительно упоминание свода 1500 г. о том, что княжич Василий предполагал в 1497 г. бежать на Белоозеро, т. е. в одну из вотчин верейских князей. Все это делает весьма вероятным предположение о связи княжича Василия и заговорщиков с силами, поддерживавшими верейского князя. Поэтому трудно согласиться с Черепниным, что «вряд ли можно допустить действенную общность интересов Василия Ивановича и партии Гусева».19)
Итак, Владимир Гусев и его соратники хотя и происходили из знатных фамилий, но все же были «детьми боярскими», т. е. по положению не принадлежали к наиболее близкому окружению Ивана III. Родичи Гусева были связаны с верейским удельным двором, который пользовался покровительством Софьи Палеолог. Известно также, что греки Дмитрий и Юрий Траханиоты, из свиты царьградской княжны, поддерживали тесный контакт с главой воинствующих церковников новгородским архиепископом Геннадием. Больше ничего сколько-нибудь определенного о социальной базе заговорщиков сказать нельзя.
Не составляет особых затруднений выяснить ту среду, которая поддерживала политические притязания Дмитрия-внука. Еще его отец Иван Молодой после присоединения Твери был пожалован тверским княжением. По матери Иван был внуком великого князя Бориса Александровича, а его жена была двоюродной сестрой супруги последнего тверского князя Михаила Борисовича. Иван Молодой, следовательно, мог считаться как бы законным преемником князя Михаила. Поэтому Тверь надолго стала опорой семьи Ивана Ивановича. Кстати, в судебных делах, решавшихся этим князем, принимал участие после возвращения из Венгрии Федор Курицын. После смерти Ивана Молодого (март 1490 г.) Тверь была передана не его [145] малолетнему сыну, а Василию Ивановичу (он выдавал и подтверждал тверские грамоты в октябре 1490 и в 1490/91 гг.). Правительство повело решительную борьбу с остатками тверской обособленности. Комплекс идей, развивавшихся в кругу Дмитрия-внука, имел тверское происхождение (великий князь тверской в середине XV в. называл себя «царем» и выпускал монеты с изображением двуглавого орла20)). Утверждение в Твери московских порядков в правление княжича Василия (с 1490 г.), конечно, не могло прийтись по вкусу сторонникам сохранения тверских вольностей. И совершенно естественно, что свои чаяния они связывали с именем Дмитрия Ивановича, «законного» претендента на тверское княжение.
Группировка Дмитрия-внука имела прочную опору в среде высших бюрократических дельцов столицы, затронутых еретическим вольномыслием. Ее лидером был фактический глава складывавшегося центрального ведомства внешних сношений (будущего Посольского приказа) дьяк Федор Курицын. Изучение тверской среды, поддерживавшей еретический кружок Ф. Курицына и Елены Стефановны, помогает установить преемственность вольнодумных идей. В год тверского взятия (1485 г.) «еретик» Иван Черный (вероятно, по распоряжению Ивана III) переписал «Еллинский летописец» в связи с возросшим интересом к предыстории величия Москвы. Отмечая этот факт, Л. В. Черепнин поставил вопрос: не делал ли Иван III «попытки приблизить к себе и тверских еретиков»? К сожалению, конкретных данных об их составе нет, но благожелательное отношение великого князя в 80-90-е годы XV в. к их высоким покровителям несомненно.21)
Для понимания событий 1497 г. следует вернуться к рассказу о покаянии Ивана III в смерти Андрея Углицкого. В Типографской летописи он помещен после сообщения о «поимании» В. Гусева под 7006 г., а в своде 1497 г. — под 26 октября 7005 г. С. М. Каштанов установил, что дата свода 1497 г. ошибочна, а собрание иерархов состоялось вскоре после 26 октября 1497 г. («немного времени» после Дмитриева дня). В сентябре — октябре 1497 г. Василий Иванович еще выдавал жалованные грамоты. Судя по Хронографу, Иван III обвинял Василия в причастности к заговору В. Гусева перед церковными иерархами, а собор, по [146] Каштанову, состоялся в конце октября — начале ноября 1497 г. Следовательно, именно этим временем и следует датировать опалу княжича.22) В дарственной записи 1 мая 1498 г. на Евангелии в церковь «в Ружках» (замосковная волость Черна) Василий продолжал называться «великим князем всеа Русии». Правда, текст записи известен по списку XVII в., так что мог быть интерполирован. Установленное Каштановым время начала опалы на княжича Василия (август 1497 г.) помогает выяснить ее тесную связь с составлением Судебника (сентябрь), т. е. уверенно искать его творцов в окружении Дмитрия-внука.
Изучение событий 1497—1498 гг. показывает, что в последние годы правления Ивана III вспыхнула борьба тех же сил, которые выступали на арене политической жизни во время феодальной войны. Тогда Москве противостоял галицко-углицко-верейско-новгородский блок при благожелательном нейтралитете Твери. В 1497—1498 гг. победу одержали силы, которые нашли поддержку в тверской группировке придворной знати, а силы, опиравшиеся на удельное княжье и новгородское окружение архиепископа Геннадия, потерпели поражение. Последовавшее затем падение Дмитрия-внука ускорено было крахом надежд на союз России с его могущественным дедом Стефаном Великим.
1) Подробнее см.: Зимин А. А. Летописные свидетельства о коронации Дмитрия-внука и заговоре Владимира Гусева (1497—1498 гг.). — Летописи и хроники. М., 1974, с. 240-251; Лурье. Летописи, с. 253-254; Азбелев С. Н. Новгородские летописи XVII в., с. 25.
2) ПСРЛ, т. 4, ч. I, вып. 2, с. 530-531; т. 6, с. 279.
3) ПСРЛ, т. 6, с. 241; т. 8, с. 234; т. 12, с. 246; т. 20, пол. 1, с. 366-368; т. 33, с. 132-133; т. 21, пол. 2, с. 572; т. 22, ч. I, с. 513; т. 24, с. 213-214; т. 28, с. 330; ИЛ, с. 134; Шмидт С. О. Продолжение Хронографа редакции 1512 г. — ИА, т. VII. М., 1951, с. 272; Зимин А. А. Краткие летописцы XV—XVI вв. — ИА, т. V. М.-Л., 1950, с. 36, 10; Лурье Я. С. Краткий летописец Погодинского собрания. — АЕ. 1962. М., 1963, с. 443; ПСРЛ, т. 15, стлб. 503-504. Ср. Владимирский летописец (ПСРЛ, т. 30, с. 139).
4) Карамзин Н. М. История государства Российского, кн. II, т. VI, стлб. 171; Соловьев С. М. История России с древнейших времен, кн. III, с. 60; Смирнов И. И. Рец. на кн.: Базилевич К. В. [295] Внешняя политика... — ВИ, 1952, № 11, с. 142-143; Зимин А. А. Рец. на кн.: Черепнин. Архивы, ч. 2. — СК, 1953, № 4, с. 67; Ср.: Шатагин Н. И. Русское государство в первой половине XVI в. Свердловск, 1941, с. 22.
5) Веселовский С. Б. Владимир Гусев — составитель Судебника 1497 г. — ИЗ, т. 5. М., 1939, с. 31-47; Лурье Я. С. Из истории политической борьбы при Иване III. — УЗ ЛГУ, 1941, т. 80, вып. 10, с. 90-92; его же. Первые идеологи московского самодержавия. — УЗ ЛГПИ, 1948, т. 78, с. 96-97; Базилевич, с. 364; Черепнин. Архивы, ч. 2, с. 294, 303; Fennell J. Ivan the Great of Moscow, p. 343- 347; Fine J. The Muscovite Dynastic Crisis of 1497—1502. — Canadian Slavonic Papers, 1966, vol. VIII, p. 206; Лурье Я. С. Рец. на кн. Феннела. — ИСССР, 1962, № 4, с. 208; Каштанов. Социально-политическая история, с. 87-90.
6) О Дмитрии-внуке как наиболее близком к Ивану III лице говорится уже при описании встречи рязанской княгини Анны в 1497 г. (ПСРЛ, т. 4, ч. I, вып. 2, с. 535; т. 6, с. 42; Каштанов. Социально-политическая история, с. 69); Греков И. Б. Очерки по истории международных отношений Восточной Европы XIV—XVI вв., с. 226.
7) Веселовский С. Б. Указ. соч., с. 31-47; ПСРЛ, т. 8, с. 189; т. 28, с. 157; АИ, т. I, № 40; Сб. РИО, т. 35, с. 16; Родословная книга князей и дворян российских, ч. II. М., 1787, с. 130; РК, с. 37.
8) ПСРЛ, т. 15, стлб. 499; Веселовский С. Б. Указ. соч., с. 40; Лурье Я. С. Из истории политической борьбы при Иване III, с. 92; Черепнин. Архивы, ч. 2, с. 300-301; Насонов А. Н. Летописные памятники Тверского княжества. — Известия АН СССР, отд. гум. наук, 1930, № 10, с. 740-742.
9) Сб. РИО, т. 35, с. 164; Черепнин. Архивы, ч. 2, с. 301.
10) Веселовский С. Б. Указ. соч., с. 43; ДДГ, № 71; РК, с. 25; ПСРЛ, т. 18, с. 157, 159; АСЭИ, т. III, № 62, прим.; АФЗХ, ч. II, № 127, 140 и др.; ТКДТ, с. 298.
11) РК, с. 38, 39, 41, 43, 46; ПСРЛ, т. 8, с. 294-295.
12) РК, с. 21; ПСРЛ, т. 12, с. 215; АСЭИ, т. I, № 501; т. III, № 181, ср. № 182; НПК, т. III, стлб. 812; Сб. РИО, т. 35, с. 164; Базилевич К. В. Новгородские помещики из послужильцев в конце XV в. — ИЗ, т. 14. М., 1945, с. 71; Веселовский С. Б. Указ. соч., с. 44. О детях Ивана Осоки см.: АФЗХ, ч. II, № 67.
13) Веселовский С. Б. Указ. соч., с. 44-45. О владениях И. Д. Руно в Костроме см.: АФЗХ, ч. I, № 248, 250.
14) Дьяк Алексей Стромилов писал в 1423 г. духовную Василия I (ДДГ, № 22). С. Б. Веселовский установил родственные связи Стромиловых с митрополичьими детьми боярскими Чертовыми, происходившими от Михаила Алексеевича Стромилова.
15) АСЭИ, т. II, № 161. Веселовский считал, что Ф. Стромилов был в 1488 г. дьяком кн. Ивана Ивановича, и недоумевал, почему он оказался на стороне Василия (Веселовский С. Б. Указ. соч., с. 46). Это недоразумение: Стромилов подписал не грамоту Ивана Молодого, а ее подтверждение кн. Василием.
16) Веселовский С. Б. Указ. соч., с. 47; Черепнин. Архивы, ч. 2, с. 293; ПСРЛ, т. 12, с. 231; Шахматов А. А. Обозрение русских летописных сводов XIV—XVI вв. М.-Л., 1938, с. 299.
17) Сербина К. Н. Из истории русского летописания конца XV в. — ПИ, т. XI. М., 1963, с. 391-428; Шахматов А. А. Указ. соч.; Лурье Я. С. Летописи, с. 257-258; ПСРЛ, т. 8, с. 227; т. 12, [296] с. 937; т. 15, стлб. 501; т. 24, с. 212; т. 27, с. 365-366; т. 28, с. 159, 325.
18) ПСРЛ, т. 24, с. 213-214. Начало рассказа и дата (7005) есть в сокращенном своде 1497 г. (ПСРЛ, т. 28, с. 160). Это было вскоре («немного времени подождав») после Дмитриева дня, т. е. 26 октября 1496 г.
19) ГИМ, Синод, № 526, л. 432 об. — 434; Черепнин. Архивы, ч. 2, с. 294.
20) АСЭИ, т. I, № 523; т. II, № 271; т. III, № 181; Fennell J. Op. cit., p. 355; Лихачев Н. П. Инока Фомы Слово похвальное о благоверном великом князе Борисе Александровиче. СПб., 1908, с. 11, 30; Орешников А. В. Русские монеты до 1547 г. М., 1896, с. 52-53.
21) Черепнин. Образование, с. 895. О связи окружения Дмитрия-внука с еретиками именно в 1497 г. точных сведений нет (Fine J. Op. cit., p. 203), но это само по себе ничего не значит.
22) ПСРЛ, т. 24, с. 214; т. 28, с. 160; т. 22, пол. 1, с. 513; Каштанов. Социально-политическая история, с. 99-100; Шмидт С. О. Указ. соч., с. 272.