выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
| Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. | |
Вопросы истории, 2001, № 8.
[153] – конец страницы.
К числу старых и нестареющих тем в русской историографии относится Правда Русская — первый кодекс русского права, фундамент всего дальнейшего правотворчества нашего народа. Из-за бедности источников и сложности и ответственности задачи построения и выводы исследователей носят характер не неподвижных и непререкаемых откровений, а скорее указывают пути дальнейших поисков.
Монография А. А. Зимина — плод его сорокалетней работы. Фактически весь творческий путь выдающегося исследователя прошел под знаком Правды Русской. С нее началась работа юного студента в семинаре С. В. Бахрушина, выходом в свет монографии ознаменовался восьмидесятилетний юбилей, и, к сожалению, двадцатая годовщина ухода из жизни одного из самых замечательных русских историков XX века.
В монографии поставлены и получили авторскую интерпретацию важнейшие проблемы, связанные с Правдой Русской — история ее изучения, складывания и бытования в пространстве русской истории. В кратком историографическом обзоре Зимин отмечает, что некоторые авторы, «широко используя Правду Русскую разных редакций, не учитывают историю ее текста» (с. 28).
Рассматривая Краткую Правду, Зимин особое внимание уделяет ближайшим своим предшественникам. Труднейший и едва ли не важнейший вопрос — о летописной истории Краткой Правды решается в том смысле, что она уже к концу XI в. потеряла значение действующего закона и была включена в Начальный свод 1093—1095 гг. киево-печерским игуменом Иваном в знак протеста против политики Ярославичей, отменивших кровную месть и способствовавших (по мнению игумена) практике «творимых (т. е. ложных. — Ю. А.) вир» (с. 50-51). На следующем этапе, в 30-х годах XII в., Начальный свод вместе с Краткой Правдой оказался в составе новгородского памятника — Софийского Временника, составленного по поручению епископа Нифонта доместиком Антониева монастыря Кириком (с. 46). Этот важный вывод делается на основе текстологических наблюдений, позволяющих увидеть редакторство Кирика. В летопись Краткая Правда попадает уже как раритет, как памятник прошлого, противопоставляемого настоящему.
Отвергая гипотезы Л. К. Гётца и его последователей о постепенном напластовании статей, Зимин исходит из того, что известная нам Древнейшая Правда (первая часть Краткой) есть «памятник целостный, носящий только следы редакционной правки» (с. 61). Вопрос «о времени сложения Древнейшей Правды и ее источниках может быть решен только после рассмотрения норм обычного и княжеского права, существовавших на Руси в IX—X вв. и получивших тогда название «закона русского» (с. 64). Логически правильная постановка вопроса содержит, однако, большую опасность, — достаточно неясный вопрос о Древнейшей Правде ставится в зависимость от решения вопроса еще [153] более неясного, о так называемом «Законе русском».
Основным источником для решения этого вопроса служат русско-византийские договоры первой половины X века. Исходя из этого источника, Зимин характеризует основу русского (то есть восточнославянского) общества, как вервь, которой соответствует большая семья (с. 66). Это общество еще не знает оформившихся классов, община распоряжается выморочным имуществом, женщина не является наследницей и т. д. (с. 69).
Эта характеристика в целом вполне правдоподобна. Сложнее обстоит дело со ст. 2 Краткой Правды: где автор усматривает позднейшую вставку о видоке, которая не соответствует основному принципу непосредственной кровной мести (с. 66). При всей справедливости этой идеи, трудно говорить о «вставке» в неизвестный нам текст так называемого «Закона русского» — сам же Зимин исходит из верной посылки о необходимости рассматривать известную нам Древнейшую Правду как целостный памятник.
Вторым по времени источником Древнейшей Правды служат «уставы» первых киевских князей. По мнению автора, с появлением первых князей Русская земля вступает в новый — раннефеодальный — период своей истории (с. 70). В свете новейших исследований с таким определением трудно согласиться, но для времени научного творчества Зимина (50–70-х годов XX в.) оно достаточно корректно. Вполне правдоподобно предположение автора, что первоначальные княжеские узаконения X в. состояли из отдельных казусов. Ценной представляется мысль, что общинное право еще далеко не полностью утратило свою силу, и что «уставы» князей лишь дополнили его (с. 71). По существу, эта верная мысль ставит под сомнение формальный тезис о «раннефеодальном периоде». Фактически этот «период» — не более чем историографическая конструкция, принятая в нашей науке 50–70-х годов.
«Масса населения оставалась свободной» (с. 81), и князья, даже пытаясь ограничить прерогативы общины, не могли это делать явно; по мнению автора, ограничение кровной мести проводилось первоначально под флагом ее защиты — «аще не будет кто мстя» (с. 73). Зимин относит подобные узаконения (в том числе «извод пред 12 человека» в ст. 15 Краткой Правды) ко временам первых Рюриковичей. Теоретически это возможно, однако никаких реальных, материальных оснований для такого предположения у нас нет, эти тексты могли появиться в Краткой Правде в момент ее составления, и вовсе не восходить к началу X века. Нельзя не признать вместе с автором, что «в период законодательства первых киевских князей не были разрушены основные устои общинного права» (с. 81).
Однако трудно согласиться, что «уроки» и «уставы» княгини Ольги могли иметь письменную форму и что следы их отразились в ст. 1 Краткой Правды: нет никаких надежных признаков письменности времен княгини Ольги, как и оснований приписывать упоминание о гридине, ябетнике и т. п. именно этой княгине (с. 85). Едва ли также следует рассматривать упоминание летописи об «уставе земляном» при Владимире Святом как указание на составление какого-то конкретного памятника (с. 88).
Последний этап составления Древнейшей Правды автор относит к событиям 1015 года. В принципе это возможно, хотя и трудно доказуемо. Зато есть все основания полностью согласиться с Зиминым, что ст. 2-9 представляют собой не «рыцарский кодекс чести» (как считал Б. Д. Греков), а имеют своим предметом защиту рядового свободного общинника — основного персонажа русской истории того времени (с. 93-94).
Ярослав Мудрый «брал на себя решение важнейших дел», опираясь на общинное право и ставя его «на службу господствующему классу». Но ведь сам же автор признает — и с полным основанием — что «господствующего класса» как такового еще не было. Можно вместе с автором назвать Древнейшую Правду «правовым оформлением процесса создания Древнерусского государства» — «княжеская юрисдикция отныне распространялась... на все «восточнославянское» общество» (с. 96). Но ведь в основе этой юрисдикции, а, следовательно, всей государственности, лежало древнее общинное право только с некоторым добавлением княжих «уставов».
Княжеский устав Ярославичей, то есть вторую часть Краткой Правды, Зимин считает домениальным кодексом, принятым на съезде Ярославичей еще при жизни их отца (с. 123) С общей характеристикой Устава вполне можно согласиться, но датировка вызывает большие сомнения. Не ясны мотивы, побудившие Ярослава возложить создание Устава на своих юных сыновей. Основным аргументом, заставившим автора отказаться от более употребительной (хотя тоже не бесспорной) датировки Устава 1072 годом, послужило летописное известие о движении («восстании») смердов на Белоозере около 1072 г. — волхвы, стоявшие во главе «восставших», якобы уже знали о существовании [154] ст. 33 Устава, в которой запрещалась «мука» смерда «без княжа слова» (с. 109). Однако нет бесспорных доказательств, что это положение было впервые сформулировано в Уставе Ярославичей, а не существовало и раньше, в обычном общинном праве, которое, по словам самого Зимина, продолжало составлять основу русского права. Кроме того, как справедливо отмечает автор, одним из источников Устава могли быть нормы, существовавшие в виде отдельных княжеских решений, еще не сведенные воедино до составления Устава (с. 125).
Основным достоинством концепции Зимина мне представляется признание большого (если не решающего) значения древних общинных норм (а, следовательно, и институтов). Слабым местом этой концепции является стремление несколько «ускорить» процесс феодализации, преувеличение значения «восстаний» и вообще «классовой борьбы». Но это общая черта нашей историографии, определенный этап развития русской исторической мысли. В рамках общих представлений своего времени Зимин создал едва ли не самую удачную картину истории древнерусского законодательства на фоне русской жизни XI века.
Вторая часть монографии, посвященная Пространной Правде, открывается исследованием текстологии и кодикологии этого памятника. Здесь автор проявляет свои наиболее сильные черты — прекрасное знание всей рукописной традиции, тщательнейший ее анализ, тонкость, я бы сказал, изящество наблюдений и выводов. Общие выводы Зимина о новгородской традиции дошедших до нас ранних текстов Правды, представляются достаточно убедительными. Единственный упрек, который можно сделать автору— игнорирование рукописной традиции — деление текста Правды на статьи киноварными заголовками и инициалами.
Первым этапом создания Пространной Правды автор считает 1072 г., когда после «разгрома народных движений» состоялся второй съезд Ярославичей. Тут-то и была принята Правда Ярославичей, дошедшая до нас в более поздней редакции в виде «Суда Ярославля» — первой части Пространной Правды (с. 202). Суть этого памятника — в укреплении основ феодальной государственности: «домениальное право распространялось на все «государство»» (с. 203). Важнейшее значение имело расширение княжеской юрисдикции: отмена кровной мести, замена «обиды» (в пользу потерпевшего») «продажей» (в пользу князя) (с. 210), расширение и уточнение шкалы наказаний и соответствующей терминологии. Теперь «закон стал защищать феодальную собственность, где бы она ни находилась» (с. 214), что соответствует переходу «от раннего феодализма к развитому... классическому феодализму» (с. 216).
При всей точности многих наблюдений автора не со всеми из них можно безоговорочно согласиться. Неясно, например, почему теперь термин «русин» стал обозначать обязательно горожанина, в противоположность «словенину» — «рядовому общиннику-новгородцу» (с. 209). Еще большие сомнения вызывает тезис о защите законом непременно только «феодальной собственности». Хотя постепенное развитие элементов феодального общества имело место, можно ли согласиться, что уже в 70-х годах XI в. на Руси существовал развитый «классический» феодализм? Ведь еще только что была отменена кровная месть, этот бесспорный признак отнюдь не феодальных отношений?
Второй этап создания Пространной Правды связан с деятельностью Владимира Мономаха, которому принадлежит не только создание соответствующего «Устава», но и редактирование других статей памятника (с. 235). Нельзя не согласиться, что «социальные мероприятия занимают важнейшее место в реформах Владимира Мономаха» (с. 228). Именно в этом плане автор трактует устав о закупах. Менее доказательно предположение, что закуп прежде носил название «рядович» (с. 230). В тексте Пространной Правды рядович благополучно сохраняет свое очень незавидное социальное положение (ст. 14), несравнимое со статусом закупа.
Автор верно определяет основной стержень законодательства Мономаха — использование общинных институтов в интересах феодального государства (с. 235). С этим можно согласиться, опуская только определение государства начала XII в., как «феодального». К числу важнейших относится, в частности, новая трактовка Зиминым дикой виры — теперь она защищает не только княжего мужа, но и рядового общинника. Это наблюдение свидетельствует об общинном характере древнерусской государственности времен Мономаха. В том же ключе рассматривается закличь-заповедь. Этот общинный институт включается в систему государственной власти (с. 246), что соответствует не феодальному, а общинному характеру этого государства. Едва ли можно, однако, согласиться, что суровая кара за конокрадство свидетельствует об особой защите именно «феодальной» собственности (с. 247). Конь — необходимый атрибут всякого, а далеко не только феодального хозяйства. Кража коня у рядового общинника [155] наносит его хозяйству смертельный удар, чем и могли быть вызваны жесточайшие кары похитителю. Смертной казнью карались конокрады и в более позднем законодательстве (Псковская Судная Грамота, Судебник Казимира), а в русской деревне XIX—XX вв. с конокрадами расправлялись беспощадным самосудом. Укрепление княжеской власти заключается именно в том, что она берет на себя теперь защиту не только дружинников, но и всех членов общества, распространяется на все государство, а не только на княжеский домен (с. 249), что свидетельствует опять же о тесной связи княжеской власти со старой общинной традицией, о княжеско-общинном, а не феодальном характере древнерусского государства. Характеризуя Пространную Правду как синтез памятников права «раннефеодального» периода (с. 254), Зимин прав по существу, но не терминологически. Из его собственных наблюдений с необходимостью вытекает княжеско-общинный, а не «раннефеодальный» характер первого древнерусского кодекса.
Большой интерес представляет глава, посвященная Уставу о холопстве. По мнению Зимина, этот устав свидетельствует о расслоении категории холопства, что, в свою очередь, говорит о приспособлении древнего института к новым условиям. Введение термина «обельный холоп» указывает на наличие иных, не обельных, более мягких и гибких форм личной зависимости (с. 260). Эти наблюдения имеют большую ценность, хотя не во всех своих частях достаточно неуязвимы. Так, едва ли можно безоговорочно согласиться с тем, что ст. 110 говорит только о тех источниках обельного холопства, которые подверглись сокращению путем заключения «ряда». Статья, как видно из ее текста, берется определить все источники обельного холопства, и таких источников «трое», из которых первый — самопродажа — отнюдь не подвергается никакому сокращению или смягчению.
В целом часть, посвященная Пространной Правде, — большая удача Зимина. Ему удалось установить наиболее правдоподобную дату составления памятника, верно и тонко оценить его содержание и основные тенденции, показать наиболее существенные новации, внесенные Мономахом. Вопреки терминологии автора, из его наблюдений вырисовывается картина древнерусского княжеско-общинного государства, стоящего на пороге (только на пороге!) феодального строя.
Заключительная часть монографии посвящена судьбам Правды в правовой традиции позднейших веков. Эти судьбы прослежены достаточно убедительно. Правда отражалась во всем позднейшем законодательстве, в Новгороде и Пскове, во Владимиро-Суздальской, так называемой Северо-Восточной Руси (этот термин является общепринятым в нашей науке, но его нельзя назвать удачным. Средняя Русь между Верхней Волгой и Окой, колыбель дальнейшей русской государственности, могла быть «северо-восточной» только в глазах Ярославичей, живших в Киеве и вокруг него).
Наблюдения Зимина свидетельствуют о постепенном падении интереса к Правде. О взлете этого интереса в конце XV в., когда в условиях единого Русского государства шла работа по созданию нового общерусского кодекса права, свидетельствует наибольшее количество сохранившихся списков, то же можно наблюдать и во второй половине XVI в., когда были попытки кодификации всего русского права (с. 330). Эти наблюдения могут быть приняты, но едва ли можно согласиться с поддержкой Зиминым концепции В. Н. Автократова о позднем происхождении Правосудия Митрополичьего (с. 332-334). Ни Автократову, ни самому Зимину не удалось привести достаточно убедительных доказательств — ни текстологических, ни реально-исторических — стремления заменить «основные положения Судебника 1497 г. нормами устаревшего новгородского права» (с. 332). Зато трактовка Сокращенной Правды как позднейшей переработки Пространной Правды путем исключения устаревших статей представляется весьма удачной (с. 351).
Приложения к монографии имеют большое и самостоятельное значение — реконструкция архетипов Краткой и Пространной Правды и новейший в литературе полный перечень всех списков.
Итак, монография Зимина по своему уровню достойна и имени своего автора, и поставленной им задачи. Перед нами исследование выдающегося ученого, стоящее на рубеже двух этапов развития русской исторической мысли. Терминологически отражающая уровень своего времени и зависимая от него, монография Зимина в большинстве его конкретных выводов и наблюдений перерастает свое время и приближается к новому взгляду на природу древнерусской государственности и права. [156]
Написать нам: halgar@xlegio.ru