Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Институт археологии Российской Академии Наук
Волгоградский государственный университет
Волгоградский областной краеведческий музей

ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИИ И КУЛЬТУРЫ САРМАТОВ

Тезисы докладов международной конференции
14-16 сентября 1994 года
Волгоград

Под редакцией А.С. Скрипкина

Тезисы международной конференции посвящены актуальным проблемам истории сарматов. Авторами рассматриваются особенности этнического, политического и экономического развития сарматов. Предлагается ряд новых хронологических и периодизационных разработок их материальной культуры и истории, дается этнокультурная характеристика отдельных регионов обитания сарматов, исследуются ландшафтные условия их жизни.

Издательство Волгоградского государственного университета

1994

Тираж 500 экз.

ISBN 5-85534-023-6

[5] - конец страницы.

Содержание

Железчиков Б.Ф., Пшеничнюк А.Х. Племена Южного Приуралья в VI—III вв. до н. э.

Абрамова М.П. Некоторые особенности материальной культуры сарматов Центрального Предкавказья

Симоненко А.В. Северное Причерноморье в системе сарматской культурно-исторической общности

Мошкова М.Г. К вопросу о двух локальных вариантах или культурах на территории Азиатской Сарматии во II—IV вв. н.э.

Рамиль Исмагил. Сарматская проблема: взгляд со стороны

Яценко С.А. Основные проблемы современных сарматологии и аланистики

Скрипкин А.С. К определению содержания понятия «сарматская эпоха»

Виноградов В.Б. К состоянию этнолингвистической атрибуции сарматов

Балабанова М.А. Об антропологическом составе сарматов Терновки

Шевченко Н.Ф. Погребения I в. н.э. на правобережье Кубани

Берлизов Н.Е., Каминская И.В., Каминский В.Н. Сарматские памятники восточного Закубанья. Хронология и хронография

Савенко С.Н. Раннеаланская культура сарматского времени на территории Кавказских Минеральных Вод

Яблонский Л.Т., Трунаева Т.Н. Раскопки курганов савромато-сарматского времени на юге Оренбургской области

Мамонтов В.И. О памятниках «переходного» типа волго-донских степей

Вальчак С.Б. Погребения всадников предсавроматского времени

Трейстер М.Ю. Малоизвестный эпизод истории сарматов: сарматы в Британии

Щукин М.Б. К вопросу о сармато-германских контактах

Заднепровский Ю.А. Юго-восточная экспансия сарматов: pro и contra

Горбунова Н.Г. Скотоводы Бактрии и Согда и сарматы

Туаллагов А. А. О знаках боспорских царей

Эштер Иштванович, Валерия Кульчар. Проблемы изучения социальной структуры сарматов Карпатского бассейна

Журавлев Д. В. Краснолаковая керамика могильника Бельбек IV (предварительные итоги исследования)

Демиденко С.В. Технология изготовления сарматских котлов и некоторые проблемы сарматской истории

Берлизов Н.Е. Хронология и хронография Азиатской Сарматии

Мордвинцева В.И. Сарматские фалары и некоторые вопросы истории и культуры сарматов

Королькова (Чежина) Е.Ф. Звериный стиль «савроматского» времени и Филипповский курган

Демкин В.А. Почвенно-ландшафтные условия Нижнего Поволжья и Южного Урала в сарматское время

Матыченков В.В. Опыт исследования строительного материала меотского городища

Фирсов К.Б., Шишлина Н.И., Кременецкий К.В. Археологические и палинологические исследования сарматских памятников на восточной окраине возвышенности Ергени

Песочина Л. С. Палеопочвенные исследования Беглицкого некрополя (IV в. до н.э.) в Ростовской области

Рысков Я.Г., Демкин В.А., Мергель С.В. Возможность реконструкции природно-климатических условий по данным об изотопном составе углерода и кислорода палеопочв

Иванов И. В. Место сарматской эпохи в системе ландшафтно-климатических изменений голоцена

Железчиков Б.Ф., Пшеничнюк А.Х.
Племена Южного Приуралья в VI—III вв. до н. э.

1. Памятники ранних кочевников Южного Приуралья середины I тысячелетия до н.э. условно разделяют между двумя археологическими культурами: савроматской и раннесарматской (прохоровской), оставляя вопрос об этнической природе населения чаще всего в стороне. В данной работе речь пойдет о памятниках Южного Приуралья VI — начала III вв. до н.э. Мы не будем специально касаться вопроса о культурной принадлежности погребений III—II вв. до н.э., особенно в Нижнем Поволжье.

2. Под территорией Южного Приуралья мы понимаем регион, включающий в себя степную и зауральскую Башкирию (Альмухаметово, Сибай, Переволочаново), восточное Оренбуржье (памятники в районе г. Орска), Западный Казахстан (Илекская группа, Лебедевка, Алебастрово, Челкар). Список памятников, безусловно, примерный, и не включает в себя памятники с территории Самарского Заволжья, юга Челябинской области и тем более лесостепного Зауралья.

3. В науке долгие годы продолжается дискуссия о понятии «археологическая культура» (А.Я. Брюсов, У.Д. Удальцов, М.Е. Фосс, Ю.Н. Захарук, Л.С. Клейн, В.С. Сорокин, Я.А. Шер, В.Ф. Генинг, В.Б. Ковалевская и другие). Не вдаваясь здесь в подробности, отметим, что на практике все сводится к поиску универсального набора признаков формального характера, которые позволили бы объединить археологические комплексы в единое, сходное целое — материальную культуру. Многие участники дискуссии не отвергают наличия в археологической культуре и духовного единства. Нам ближе определение, данное И.С. Каменецким. Археологическая культура, по его мнению, это группа памятников, занимающих сплошную территорию, границы которой могут меняться, и обладающих объективно существующим сходством материальных и нематериальных признаков, образующих сложную, внутренне связанную систему, единообразно проявляющуюся во времени и ограниченно варьирующую в пространстве, существенно отличающуюся от аналогичного типа систем, характеризующих другие культуры. Кроме этого, мы считаем, что археологическая культура номадов раннего железного века могла соответствовать двум и более этносам, а не отдельным их подразделениям, например, аорсам, массагетам, исседонам и т.д.

4. Мы считаем, что археологическая культура ранних кочевников Южного Приуралья появляется в «готовом сложившемся виде» не [5] ранее второй половины VI в. до н.э., может быть, рубежа VI—V вв. до н.э. Самые ранние памятники располагаются по прямой север-юг (Сынтас, Бесоба, район Орска, Комсомольское). Носители этой культуры не имеют связи с населением эпохи бронзы, обитавшим на данной территории. Южное Приуралье в X—VII вв. до н.э. либо вообще представляется безлюдным, либо мы не умеем выделять комплексы этого времени. Погребений рубежа VII—V вв. до н.э. на огромной территории региона очень мало, что свидетельствует о постепенном освоении новых земель. К тому же они имеют серьезные отличия от памятников, лежащих северо-восточнее, восточнее и тем более западнее, что исключает возможность миграции из этих районов. Для нас заманчиво было бы связать племена очерченной выше территории с населением, оставившим памятники типа Уйгарака и Тагискена, но вряд ли это будет правильным. К сожалению, недостаточно изучены районы, лежащие ближе к Приаралью, в том числе к северу от него. Поэтому вопрос о родине племен Южного Приуралья пока следует считать открытым.

5. На протяжении всего V в. до н.э. мы отмечаем не только естественное развитие новой культуры, увеличение количества населения, занятие всего пространства Южного Приуралья, но и выделяем два локальных варианта: восточный (верховья Илека, район г. Орска, верховья Урала и Сакмары) и западный (Илекская группа, Лебедевка, юг Башкортостана). Эти варианты выделяются по элементам погребального обряда при анализе всей массы памятников VI—V вв. до н.э. В этом случае выявляются особенности более ранних памятников.

Распространение отдельных элементов и черт погребального обряда в памятниках Лебедевки и Нового Кумака.

6. Вместе с тем мы отмечаем, что в V в. до н.э. происходит трансформация культуры. В относительно богатых захоронениях появляются признаки, которые ряд исследователей (К.Ф. Смирнов, М.Г. Мошкова, А.Х. Пшеничнюк, Б.Ф. Железчиков и другие) связывали с раннесарматской (прохоровской) культурой. Причем нередко это объяснялось притоком нового населения из лесостепного Зауралья, Северного Казахстана, Приаралья. Не исключая в принципе возможности миграции степного населения, хочется высказать некоторые свои сомнения на этот счет. Почему переселенцы не оставили в Южном Приуралье своих «чистых» памятников? А есть такие, как например, Четыре Мара (кург. 5 погр. 2) — основное коллективное захоронение с южной ориентировкой с зеркалом с бортиком и захоронение с западной ориентировкой с жертвенником на четырех ножках и двумя типично «прохоровскими» горшками (раскопки С.Н. Заседателевой), или центральная могила в кургане «Три Мара», в которой находились меч с брусковидным навершием, одно зеркало с бортиком и ушком, другое — с валиком по краю, а в погребении 1 (впускном) — костяк с южной ориентировкой, меч с бабочковидным перекрестием и грибовидным навершием, в погребении 3 (также впускном) — южная ориентировка костяка и «савроматский» меч. Еще более интересно погр. 2 кург. 19 — ориентировка костяка юго-восточная, зеркало с бортиком, а сосуд «прохоровский». Над ним располагалось погр.1, в котором ориентировка костяка юго-[7]западная, «савроматский» горшок, зеркало с бортиком и прочерченным изображением козла (раскопки К.Ф.Смирнова). Оба погребения автор датировал явно ранней датой — VI в. до н.э. Таких примеров много. На этом основании мы не отвергаем ранее высказывавшееся предположение о том, что накопление новых черт обряда шло у более богатых номадов, т.к. во время сезонных перекочевок они передвигались на большое расстояние и чаще могли вступать в контакты как на юге, так и на севере. Особенно сомнительным представляется мнение о притоке населения из Зауралья, о чем якобы свидетельствует появление круглодонной тальковой керамики. Если в Южное Приуралье пришли носители данной традиции изготовления керамики, то куда они затем подевались? К III в. до н.э. эта керамика в южноуральских сарматских погребениях исчезает. Мы считаем, что этот пример как раз свидетельствует о сезонных контактах кочевников с населением лесостепи, и после переориентации интересов номадов в IV—III вв. до н.э. на запад и юг происходит прекращение прежних контактов, вместе с которыми исчезает и «прохоровская» керамика.

7. В IV—III вв. до н.э. в Южном Приуралье не появляется новая культура, а идет распространение новых приобретенных черт на всей его территории. Отмечается начало движения номадов в степные районы Заволжья, а затем и в Нижнее Поволжье. Исходя из изложенного, мы считаем, что в Южном Приуралье на протяжении рубежа VI—V — рубежа IV—III вв. до н.э. была распространена единая культура кочевников, подвергшаяся в своем развитии некоторым изменениям и имевшая локальные варианты, что объясняется хронологическими особенностями, социальным статусом умершего, ориентацией в отдельные периоды на разные оседлые центры. Из этнографии первобытных народов мы знаем о существовании не только общеплеменных традиций, но общинных (клановых), и даже семейных, что находило отражение в элементах обряда. Поэтому вопрос об этнической природе населения оставляем открытым, т.к. не уверены, что даже ярчайшие черты обряда и тем более отдельные вещи, могут позволить достичь истины.

Абрамова М.П.
Некоторые особенности материальной культуры сарматов Центрального Предкавказья

Археологические материалы показывают, что материальная культура сарматских племен имела довольно низкий уровень своего развития. По сравнению со скифскими племенами, кочевники-сарматы на основной территории своего распространения (в частности, в Поволжье) имели культуру, которую можно охарактеризовать как достаточно безликую: невыразительна ее керамика, сделанная от руки и [8] довольно однообразная по форме, сравнительно беден и весь другой инвентарь. Даже богатые погребения первых веков нашей эры содержали дорогостоящие изделия, которые являлись либо дарами или добычей (например, предметы италийской бронзы), либо импортом, связываемым с определенными центрами (золотые украшения с бирюзой и др.). То же самое можно сказать и о керамике, относительное многообразие которой на рубеже и в первых веках нашей эры можно связать не с дальнейшим развитием у сарматов собственного керамического производства, а с увеличением у них доли импортных сосудов.

Отмеченная бедность и невыразительность собственно сарматской культуры способствовала появлению локальных особенностей этой культуры, поскольку в каждом из районов сарматы устанавливали контакты с местным оседлым населением и перенимали какие-то черты его материальной культуры. Поэтому в основе понятия «сарматская культура» того или иного периода лежит совокупность тех признаков, которые присущи в первую очередь собственно сарматским кочевникам, обитавшим в местах, относительно удаленных от крупных центров оседлого населения (например, в Нижнем Поволжье и Заволжье). Признаки этой культуры распространялись вместе с ее носителями — сарматскими кочевыми племенами, а после стабильного обитания определенных их группировок в новых районах рядом с обитавшими здесь оседлыми племенами культура переселившихся сарматов приобретала новые черты. Этим и объясняется специфика культуры сарматов Нижнего Дона, Прикубанья, Центрального Предкавказья, Северного Причерноморья и других районов.

В качестве иллюстрации этого положения рассмотрим особенности материальной культуры сарматов, обитавших в Центральном Предкавказье.

Ранняя группа сарматских погребений датируется здесь III—I вв. до н.э. Наиболее выразительным материалом, найденным в этих погребениях, была керамика. По целому ряду признаков керамика сарматов Предкавказья может рассматриваться как местная северокавказская, а не собственно сарматская керамика. Подтверждение этому мы находим, во-первых, при рассмотрении набора сосудов сарматов Поволжья и Северного Кавказа. Для керамики раннесарматской культуры наиболее характерными были кувшинообразные и горшковидные сосуды без ручек, значительно реже встречались кувшины. Миски в керамическом наборе сарматов в это время отсутствовали вообще. Что касается набора сосудов оседлых племен, проживавших в центральных районах Северного Кавказа, то для них был характерен совершенно другой набор сосудов: кувшины, миски, кружки и корчагообразные сосуды без ручек, причем все эти группы керамики были характерны здесь и для [9] памятников предшествующего скифского времени. Абсолютно тот же набор сосудов мы находим и во впускных погребениях в курганы, относящихся к III—I вв. до н.э. и связываемых с кочевыми сарматами Предкавказья.

Представляется, что это обстоятельство является очень показательным, поскольку оно отражает определенные изменения не только материальной, но и духовной культуры у расселившихся в Предкавказье сарматских племен: об этом говорит, например, факт широкого использования в погребальном обряде сарматов Предкавказья мисок, в которые часто помещалась напутственная пища — определенная часть туши барана, иногда вместе с железным ножом. В некоторых сарматских погребениях Предкавказья найдены ритуальные сосуды (в том числе сосуды характерных форм с гальками), которые были широко распространены в памятниках оседлых племен Предкавказья, что говорит о родстве не только материальной, но и духовной культуры сарматов Предкавказья и северокавказских племен.

Подтверждает местный характер керамики у сарматов Предкавказья абсолютная идентичность сосудов, найденных в памятниках оседлых племен и в синхронных погребениях в курганах, как по формам этих сосудов (кувшинов, мисок, кружек и др.), так и по характеру их орнамента и по технологическим их особенностям (составу глины, характеру обжига, использованию гончарного круга, неизвестного сарматам, и др.).

Все это говорит о том, что кочевые сарматские племена, переселяясь на новые места и переходя к стабильному кочеванию на землях, находящихся в сфере культурного влияния оседлых племен, живших по-соседству, не только успешно усваивали некоторые элементы этой культуры, но иногда утрачивали некоторые значимые признаки своей старой культуры, в том числе и те из них, которые рассматриваются как наиболее характерные для той или иной культурной общности. К их числу относятся особенности керамического производства, формы сосудов и так далее. По-видимому, эти признаки являются более значимыми для оседлого населения, тогда как для кочевых племен, отличавшихся подвижным образом жизни, что объясняется не только сезонным их кочеванием, но и расселением и освоением новых земель, эти признаки теряют свою значимость и не должны рассматриваться как наиболее показательные.

Среди других категорий материальной культуры сарматов Центрального Предкавказья, обладавших спецификой по сравнению с подобными материалами сарматских кочевников более удаленных северных районов, наиболее выразительными представляются материалы, связанные с оружием. [10]

Оружие играло первенствующее значение в жизни кочевых племен, поскольку они были воинами всегда — и в повседневной жизни и во время военных походов и набегов. Поэтому считается, что кочевники обладают более прогрессивными видами вооружения, столь необходимыми им для успешных военных действий.

Знакомясь с новыми образцами вооружения, они быстро перенимали их и распространяли среди тех групп оседлого населения, с которыми сталкивались во время своих перемещений. Этим объясняется тот факт, что появление новых образцов наступательного оружия среди населения Восточной Европы связывают с появлением различных волн кочевых племен — сарматов, гуннов и других.

В этой связи вызывает интерес рассмотрение тех особенностей, которые были характерны для оружия, найденного в погребениях, связываемых с сарматами Центрального Предкавказья.

Это, во-первых, мечи и кинжалы. В курганных погребениях раннего периода (IV — начало III вв. до н.э.), то есть до массового расселения сарматов, господствовали так называемые «синдо-меотские» мечи — без металлических перекрестий с брусковидными навершиями; эти мечи имеют кавказское происхождение. Среди мечей и кинжалов III—I вв. до н.э. встречаются все те же их разновидности, что и на других территориях обитания сарматов — с серповидными, антенными и кольцевыми навершиями. Однако есть и некоторые отличия: если сарматские мечи и кинжалы обычно имели прямое перекрестие, то северокавказские их образцы, в том числе и те из них, которые были найдены в курганах Предкавказья и могут быть связаны с кочевым сарматским населением, часто бывают без металлических перекрестий, что можно объяснить влиянием местных кавказских традиций. Эта особенность (наличие прямых перекрестий или отсутствие перекрестий) характерна для мечей и кинжалов как кочевого, так и оседлого населения Предкавказья, что говорит о близости их культур.

Среди оружия сарматов Предкавказья встречаются и копья, которые были очень мало характерны для погребений собственно сарматских племен более северных областей. На Северном Кавказе копья были особенно широко распространены в погребениях скифского времени, в сарматское время в памятниках Центрального Предкавказья наибольшее их число найдено в грунтовых могильниках оседлого населения, что можно связать с влиянием местных традиций. Нахождение наконечников копий в курганах сарматов Предкавказья также можно связать с влиянием местных традиций.

Самым массовым оружием сарматов разных регионов были стрелы. Своеобразие культуры сарматов Предкавказья проявляется в господстве у них в течение всего рассматриваемого периода (III—I вв. до н.э.) [11] втульчатых железных наконечников стрел, тогда как на всех других территориях распространения сарматов (в Поволжье и даже на Нижнем Дону, где железные втульчатые наконечники стрел были распространены значительно шире) уже во II в. до н.э. происходит замена втульчатых наконечников черешковыми, являвшимися более прогрессивным оружием. На Северном Кавказе железные втульчатые наконечники стрел господствовали у местного оседлого населения с VI—V вв. до н.э. вплоть до I в. до н.э. Тот факт, что сарматы Предкавказья использовали местные типы стрел, свидетельствует, по-видимому, о том, что они жили достаточно изолированной от остального сарматского мира жизнью. Принеся с собой определенные элементы старой культуры, общей для всего сарматского мира, сарматы Предкавказья находились в сфере влияния культуры местного оседлого населения этой территории. Относительная их изолированность кажется вероятной, если учесть, что с севера к сарматским племенам Предкавказья, основная масса которых была сосредоточена на Северо-Западном Кавказе и может быть связана с сираками, примыкали враждебные сиракам племена аорсов, что затрудняло осуществление сношений сираков с остальным сарматским миром.

Влияние местных традиций прослеживается в материальной культуре сарматов Предкавказья и при рассмотрении других категорий инвентаря — предметов конского убора (удил с крестовидными псалиями), орудий труда (железных тесел), некоторых видов украшений (браслетов, серег, различных привесок, булавок и др.). Достаточно показательным является то, что немногочисленные богатые погребения в курганах содержали золотые ювелирные изделия (гривны, серьги, браслеты), которые можно отнести к кругу скифского, а не сарматского искусства. Учитывая факт обитания скифов в Центральном Предкавказье и вероятность того, что какие-то группировки скифов оставались здесь и после ухода основной их массы, можно говорить о том, что среди расселившихся здесь сарматов традиции скифского ювелирного искусства оставались в силе.

В целом, археологические материалы показывают, что в материальной культуре сарматов Центрального Предкавказья III—I вв. до н.э. прослеживается сочетание как сарматских, так и местных северокавказских (или скифских) традиций. Сарматские традиции наблюдаются в первую очередь в вооружении — в появлении либо новых типов оружия (например, мечей с кольцевым навершием), либо некоторых их особенностей (наличие прямых перекрестий на мечах и кинжалах).

К числу сарматских традиций можно отнести и господство в курганах Центрального Предкавказья зеркал больших размеров с валиком по краю (так называемые зеркала «прохоровского типа», часто имеющие [12] ручку-штырь). Однако вызывает интерес тот факт, что подобные зеркала были в значительно меньшей степени распространены у сарматов Северо-Западного Кавказа (Восточного Приазовья и Прикубанья), где в это время значительно преобладали зеркала местных меотских типов. Большая часть северокавказских зеркал с валиками происходит из грунтовых могильников Кабарды и Ставрополья, т.е. памятников оседлого населения, что позволяет предполагать местное производство этих зеркал в центральных районах Северного Кавказа. С этим, по-видимому, связано и широкое распространение их у сарматов Центрального Предкавказья, тогда как сарматы Восточного Приазовья пользовались меотскими зеркалами: в каждом из районов Предкавказья существовали тесные связи кочевников с оседлым населением прилегающих с юга территорий.

Подводя итог рассмотрения особенностей культуры сарматов Центрального Предкавказья раннего периода (III—I вв. до н.э.), можно заключить, что эти особенности отражают в первую очередь факт заимствования появившимися в Предкавказье сарматами многих элементов культуры обитавшего здесь оседлого населения, не только материальной, но наряду с ней и духовной, что проявляется в близости некоторых черт погребального обряда (например, помещение в могилу мисок с напутственной пищей), верований (наличие однотипных ритуальных сосудов) и других. Учитывая факт длительного проживания кочевников Предкавказья рядом с оседлыми племенами этой территории и отмеченную близость их культуры, можно предполагать, что изменению подвергалась не только материальная культура сарматов Предкавказья, но и их этнический состав. Поэтому сарматы разных локальных групп могли различаться между собой не только характером своей культуры, но и этническим составом при общей его основе.

Что касается хронологических рамок раннего периода (III—I вв. до н.э.), то они соответствуют определенному историческому периоду в жизни сарматских племен, обитавших не только в Предкавказье, но и на других территориях, что подтверждается археологическими материалами — именно с I в. н.э. распространяется новый археологический комплекс, связанный с значительными изменениями, произошедшими как в погребальном обряде, так и в материальной культуре. Все эти изменения вызваны появлением на исторической арене аланского племенного союза.

Говорить об особенностях материальной культуры сарматов Предкавказья в первых веках нашей эры сложно из-за почти полного отсутствия погребальных памятников, связываемых с кочевниками-аланами. Однако это не может означать того, что аланы были непричастны к судьбам северокавказских племен либо были как-то обособлены от [13] них. Наоборот, как и прежде, сарматские племена находились в сфере влияния культуры населения Северного Кавказа. Об этом свидетельствуют материалы позднесарматских курганов, открытых на территории Калмыкии. Найденная в них керамика имеет северокавказское производство — подобные сосуды характерны для памятников Дагестана и терско-сунженского междуречья. Дагестанское производство имеют и некоторые другие изделия (например, бронзовые пряжки-сюльгамы и пряжки с зооморфными концами). Таким образом, сарматские племена, обитавшие даже на столь отдаленной от предгорных районов, заселенных оседлыми племенами, территории, находились в сфере влияния их культуры.

В заключение следует остановиться еще на одном вопросе. Среди памятников кочевого населения первых веков нашей эры, обнаруженных в степях Предкавказья, можно выделить две группы, характеризующиеся близким по составу инвентарем, в частности, керамикой северокавказского производства. Однако обе эти группы памятников можно связать с разными по этническому составу группами населения. Первая группа — это отмеченные выше погребения Калмыкии, среди которых господствовали подбойные могилы; их можно связать с позднесарматской культурой кочевников-алан. Эти памятники датируются II—III вв. н.э., погребений IV в. на этой территории среди них нет.

Вторая группа состояла из подкурганных катакомб. Обширные курганные могильники с катакомбным обрядом погребения были распространены в III—IV вв. н.э. на правом берегу Среднего Терека, в низовьях Сунжи, в районе Владикавказа и Беслана. В подавляющем большинстве своем эти могильники связаны с оседлым населением Затеречья, у которого погребения в курганах сочетались с грунтовыми катакомбными могильниками. Лишь на Среднем Тереке подобные погребальные памятники представлены только курганами, грунтовые катакомбные могильники здесь пока не найдены. Археологические материалы позволяют говорить о возможном расселении некоторых групп обитавшего здесь населения, поскольку подобные памятники (подкурганные катакомбы), достаточно разрозненные, открыты на Ставрополье (Веселая Роща) и в более северных районах (включая Нижний Дон). Памятники этой группы датируются второй половиной III—IV вв. н.э., то есть какое-то время они сосуществуют с памятниками первой группы (подбойными могилами позднесарматской культуры), однако представляется, что оставившее их население различается по своему этническому составу. Первую группу памятников оставили кочевники-сарматы, входившие в аланский племенной союз. Вторую — передвинувшиеся к северу с Кавказа группы ираноязычного населения, которые, по-видимому, можно связать с ранними аланами Северного [14] Кавказа. В этническом плане они значительно отличались от кочевых аланских племен, поскольку включали в свой состав и определенные группировки местного населения Северного Кавказа. Отнесение подкурганных катакомб Ставрополья и Нижнего Дона к кругу памятников позднесарматской культуры представляется проблематичным.

Симоненко А.В.
Северное Причерноморье в системе сарматской культурно-исторической общности

Степи северной части циркумпонтийской зоны являлись одним из регионов обширного сарматского мира. Количество известных здесь сарматских памятников превышает 4000. Однако случилось так, что сарматская культура Северного Причерноморья изучалась как бы сама по себе, вне связи с восточными территориями, поэтому в науке не сложилось еще целостного представления о сходстве и различии сарматских культур Северного Причерноморья и сопредельных регионов. Попыткой восполнить этот пробел является предлагаемый ниже краткий сравнительный очерк.

Раннесарматский этап начинается в Северном Причерноморье во II в. до н.э., попытки обнаружить твердо датирующиеся более ранние памятники, увы, не увенчались успехом (Полин, Симоненко, 1990). Основные археологические характеристики его следующие. Погребальный обряд: доминирование впускных курганных погребений в открытых ямах подпрямоугольной формы, преобладание ориентации в северном полукруге (51 %), помещение инвентаря, в основном, в головах могилы. Материальная культура: распространение среднелатенских фибул (в основном, В-Костшевский, реже «неапольский» варианты), зеркал VI типа (по А.М. Хазанову), относительно высокий процент позднеэллинистической импортной керамики, клинковое оружие с серповидным навершием, взаимовстречаемость железных втульчатых и черешковых наконечников стрел. Примечательно сосредоточение находок фибул «неапольского» варианта и зеркал IV типа на востоке региона, ближе к районам их широкого распространения. От восточных регионов причерноморские памятники отличаются отсутствием групповых захоронений в одном кургане ("семейные" кладбища), камерных могил (известна лишь одна катакомба), превалированием ориентации в северном секторе (на востоке — лишь в низовьях Дона) (Глебов, 1986), полным отсутствием 8-видных пряжек, классической прохоровской лепной керамики, малым количеством зеркал IV типа и других [15] характерных для востока вещей. Верхней датой раннесарматских памятников в Северном Причерноморье является рубеж н.э., территорией распространения — междуречье Дона и Днепра. Предложена идентификация их с роксоланами и языгами (Симоненко, 1991). Изучение своеобразной группы «кладов» богатого конского снаряжения и оружия II—I вв. до н.э. позволило поставить вопрос о принадлежности их сарматам, входившим в состав войск Митридата VI Евпатора (Симоненко, 1993).

Среднесарматский этап в Северном Причерноморье датируется I — серединой II вв. н.э. Основной отличительной чертой памятников этого этапа является устойчивое сохранение традиций предыдущего. В погребальном обряде — это продолжение практики впускных захоронений в подпрямоугольных ямах с ориентацией в северном полукруге, в материальной культуре — доминирование античной керамики, зеркал VI типа. Вместе с тем появляются новые типы вещей, согласно общим изменениям в окружающем мире: клинковое оружие с кольцевым навершием, черешковые наконечники стрел, иные типы фибул (раннеримские шарнирные, лучковые подвязные I и «лебяжьинской» серии, на западе региона — сильнопрофилированные западных типов, провинциальные броши), двойные курильницы, прямоугольные зеркала, металлическая античная посуда, полихромные украшения и другое. Инновацией являются возникшие в середине I в. и существовавшие до середины II в. н.э. большие (Молочанский, Усть-Каменский, Подгороднянский) и малые (Вербки, Марьина Роща, Богуслав, Приморское) могильники с основными захоронениями под невысокими насыпями. Здесь доминируют подбойные могилы и диагональные погребения в квадратных ямах, ориентация в южном полукруге, большой процент северокавказской серолощеной керамики. С этой волной населения по всему региону распространяются вещи восточного происхождения: бронзовые котелки с зооморфными ручками, зеркала VIII типа, серолощеная керамика, изделия в «бирюзово-золотом» зверином стиле, бронзовые колокольчики. В целом, в среднесарматское время в Северном Причерноморье наблюдается следующая картина: доминирующие впускные погребения с преобладанием ориентации в северном полукруге распространены по всей территории от Приазовья до Прута и Дуная, лишь на востоке (Донбасс) ориентация в южном полукруге незначительно преобладает. Наряду с прямоугольными ямами в небольшом количестве появляются могилы иных типов: с заплечиками, подбои, единичные катакомбы (Пороги, Широка Балка). В Приазовье и Орель-Самарском междуречье сосредоточены памятники нового облика: могильники с основными захоронениями в квадратных, подбойных и прямоугольных ямах, с преобладанием ориентации в южном [16] полукруге. Условная граница этой группы проходит с северо-запада (Усть-Каменка) на юго-восток (через Каменка-Днепровский и Молочанский могильники), западнее этой линии такие памятники неизвестны. Восточные инновации в материальном комплексе сосредоточены именно в этой группе, спорадически встречаемые на остальной территории — результат контактов. Сохранение раннесарматских традиций в памятниках западнее Днепра совпадает с данными письменных источников об обитании в I в. н.э. роксолан, памятники восточного облика середины I — начала II вв. н.э. сопоставимы с аорсо-аланской волной. На позднесарматском этапе развитие культуры проходит в две стадии. На первой (вторая половина II — середина III вв. н.э.) — появляются основные подкурганные захоронения в подбоях, иногда окруженные кольцевыми рвами (Чугуно-Крепинка, Брилевка, Васильевка и др.). В Северо-Западном Причерноморье возникают грунтовые могильники с ритуальными квадратными рвами, не содержащими погребений (заимствование с северо-запада) (Симоненко,1990). Широко распространяются мечи без навершия, зеркала IX типа с узором на обороте, лучковые подвязные II серии и сильнопрофилированные причерноморские фибулы, лепная керамика дакийского облика, «неапольские» и «танаисские» амфоры, определенные типы наременной гарнитуры. Памятники сосредоточены в западной (Подунавье, Молдова, Поднестровье) и восточной (Приазовье) частях региона, причем первые обнаруживают большее сходство с венгерскими и румынскими, вторые — с донскими и поволжскими. На второй стадии (вторая половина III — середина IV вв. н.э.) в погребальном обряде доминируют катакомбы и подбои, сосредоточенные в могильниках с основными захоронениями (Кубей, Курчи, Градешка, Дмухайловка), появляются двучленные подвязные III серии и прогнутые подвязные «черняховские» фибулы, зеркала X типа, полихромные украшения «сердоликового» стиля и фацетированная ременная гарнитура. Разделение памятников на «западные» и «восточные» происходит еще более отчетливо, центральная часть Украины приходит в запустение. Памятники этой стадии связаны происхождением с задонско-ставропольской позднесарматской группой (Безуглов, Захаров, 1988). Традиции предшествующего времени фиксируются лишь на первой стадии позднесарматского этапа (роксоланы времени Маркоманских войн), на второй стадии происходит резкая смена населения (аланы). [17]

Мошкова М.Г.
К вопросу о двух локальных вариантах или культурах на территории Азиатской Сарматии во II—IV вв. н.э.

Вопросы периодизации и хронологии отдельных этапов истории сарматов остаются остро дискуссионными и по сей день. Не менее спорными являются и вопросы, связанные с археологическими комплексами или культурами, соответствующими этим периодам и отдельным регионам, входящим в состав Азиатской Сарматии. Не прекращаются попытки как можно точнее определить временные границы периодов и выяснить природу механизма перехода от одной сарматской культуры к другой.

Настоящий доклад затрагивает лишь некоторые из перечисленных вопросов, он посвящается, главным образом, проблеме соотношения археологических комплексов позднесарматской культуры на территории двух ее регионов — Волго-Донского и Южно-Приуральского.

Наиболее стабильной и специфической частью каждой культуры, особенно у кочевников, является погребальный обряд, рассматриваемый как совокупный комплекс определенных признаков. Поэтому основное внимание в докладе будет уделено именно этой составляющей позднесарматской культуры в целом.

Достаточно сложно обстоит дело с категориями вещей, которые могли бы определять сущность каждого из двух локальных вариантов (пока используется общепринятая терминология) позднесарматской культуры. Гончарная керамика, бусы, фибулы, большая часть ювелирных изделий, китайские зеркала являются предметами импорта и фиксируют направление торговых связей, существовавших в различных районах расселения сарматов, а вовсе не местный характер культурного комплекса каждого из них. Особенно усилился процесс внедрения импортных предметов в местную сарматскую среду со времени наиболее интенсивного функционирования Великого шелкового пути во II—III вв. н.э. Но в то же время оружие (в частности, мечи и кинжалы), которое также вряд ли изготовлялось самими степняками, при всей казалось бы тождественности, несколько различается типологически в Волго-Донском и Приуральском регионах.

Наиболее специфической категорией инвентаря является, несомненно, лепная керамика, особенно некоторые ее типы, несущие на себе местную локальную окраску. Но существует и целый ряд нейтральных форм (особенно среди горшков), одинаково часто встречающихся на [18] всей территории Азиатской Сарматии. Однако независимо от места производства всех категорий инвентаря определенный фиксированный набор их составляет сущность материальной культуры каждого из локальных вариантов (хотя к любой из этих категорий вещей необходим дифференцированный подход).

Характер и пути предшествующего развития каждого из этих регионов, как и формы взаимодействия между ними, также определили облик материальной культуры (погребальный обряд, инвентарь) последнего периода существования самостоятельных сарматских объединений степей Евразии.

Наибольшая разобщенность и индивидуальность двух регионов — западного и восточного — фиксируется в VI—IV вв. до н.э., когда можно говорить о существовании двух культур и, видимо, двух близкородственных этносов, что признается сейчас большинством исследователей. Однако отдельные передвижения из Южного Приуралья в низовья Волги, несомненно, происходили уже в V в. до н.э. (Кривая Лука). Столь же определенно можно говорить о северном пути (бассейн Самары) немногочисленного потока южноуральских кочевников в Заволжье в конце IV в. до н.э. (могильники Кировский I и Новопавловский) как носителей уже следующего раннепрохоровского культурного комплекса.

Начиная с III в. до н.э., после достаточно массовой миграции кочевников Южного Приуралья в Нижнее Поволжье, пути развития населения этих регионов сближаются, хотя и сохраняются локальные особенности. Однако немногочисленные по своему составу передвижения южноуральских кочевников на запад происходили постоянно. Во II в. до н.э. один из восточных импульсов был достаточно значителен и докатился до междуречья Волги-Дона (Подгорненский комплекс могильников — между бассейнами Аксая и Сала). По всей вероятности, он связан с событиями второй половины II в. до н.э., дальними и близкими передвижениями всего кочевого мира степей и полупустынь Евразии и разгромом Греко-Бактрийского царства. В материалах (II—I вв. до н.э.) Подгорненских могильников фиксируются связи с кочевым и оседлым населением Средней Азии (Согд, бассейн Зеравшана). Очевидно, восточные вливания как из западных районов Южного Приуралья (Барбастау, Карасу и др. — диагональные захоронения II—I вв. до н.э.), так и более восточных областей, продолжались вплоть до последнего века до н.э. включительно. Процесс этот можно связать и с политическими событиями, и особенно с экологической ситуацией, сложившейся в степях Южного Приуралья к рубежу нашей эры (с наступлением очень засушливого периода). Видимо поэтому, начиная с I в. н.э., различия между восточными и западными регионами становятся все более [19] существенными не только в количественном соотношении памятников, но и в характере черт погребального ритуала, форм и наборов инвентаря.

Накопление значительных серий погребений кочевников первых веков нашей эры на территории междуречья Дона-Волги позволяет рассматривать эти памятники по отдельным регионам. Предлагаемое деление на обширную западную часть (от дельты Дона до бассейна Аксая включительно) и прижатую к Волге восточную диктуется как ландшафтно-климатической ситуацией, так и характером расположенных здесь памятников. Естественным рубежом этих двух районов междуречья служила Ергенинская возвышенность. Еще один обособленный район концентрации сарматских памятников находится в верховьях восточного Маныча.

Данные погребального обряда (рассматриваются лишь ведущие типы погребальных сооружений и ориентировка погребенных) представляют следующую картину.

Первая группа памятников левобережья Дона (от дельты до Ергенинской возвышенности, обсчитано 86 могил II—III вв. н.э.): подбойные могилы — 39 % (из них северная ориентировка — 50 %, южная — 23 %); широкие, квадратные и средней ширины ямы — 33 % (север и юг — по 32 %); узкие ямы — 16 % (север — 85 %, у остальных нет данных). Первая группа отличается от всех прочих еще и тем, что кроме захоронений II—III веков н.э. (в том числе двух катакомбных могил) она содержит еще 33 катакомбных погребения III—IV вв. н.э. Из них 71,4 % составляют так называемые Т-образные катакомбы, ранее не известные на этой территории. Дромосы их, как правило, ориентированы по линии С-Ю с отклонениями, а камеры в большинстве случаев, — СЗ-ЮВ и СВ-ЮЗ. В редких неразграбленных катакомбах ориентировка погребенных в северный сектор — 4 случая и по одному — 3, В и ЮВ. За исключением трех катакомб г. Сальска, все остальные располагаются довольно компактно в низовьях Дона, Маныча и Сала. Появление здесь этих могил в середине III в. н.э. после готского нашествия, разгрома Танаиса и довольно резкого уменьшения кочевого населения степи, может быть, следует рассматривать как результат выплеска на север какого-то объединения из числа северокавказских алан. (Еще шесть катакомб, также Т-образных, известны в самом низовье правого берега Дона и бассейнах рек Быстрой и Калитвы — притоках Северского Донца.)

Вторая группа памятников Междуречья (104 погребения) располагается в ближайших районах вокруг города Элисты и на Восточном Маныче. Ее отличает господство подбойных погребений (62 %) и преобладание южной ориентировки (49,5 %) над северной (24,2 %) во [20] всех типах могильных сооружений. Широкие, квадратные и средней ширины могилы составляют 25 %, а узкие — менее 10 %.

Третья группа междуречья Дона-Волги объединяет комплекс могильников, расположенных вдоль Волги от Старицы до Соленого Займища (обсчитаны Старица и Кривая Лука — 62 погребения). В общем подсчете они также дают господство подбоев (64,5 %) и большой процент южной ориентировки (46,8 %), хотя сами по себе могильники различаются и по обряду, и по составу инвентаря. В группе известна одна катакомба, расположенная по одной оси с дромосом — III в. н.э. (Барановка).

Вещевой комплекс всех трех групп достаточно близок и содержит значительное количество гончарной керамики (кроме Кривой Луки). Для второй и третьей групп (по сравнению с первой) фиксируется больший процент северокавказского импорта. Некоторые типы лепной керамики, особенно среди горшков, несомненно, продолжают традиции среднесарматских форм.

Могильники северной части правобережья Волги (к северу от Волгограда — 51 погребение) отличаются от трех предыдущих групп. Подбойные и широкие могилы представлены в равных долях (по 35 %), но значительно увеличивается число узких могил (25,4 %), где практически представлена только северная ориентировка. Она превалирует и во всей группе (59 %). Инвентарь погребений — набор и формы — очень близок к южной части междуречья Волги-Дона. Керамический импорт также представлен изделиями северокавказских и нижнедонских (Кобяково) производственных центров.

Заволжские могильники (140 погребений) дают тот же состав погребальных сооружений, что и памятники Междуречья. Однако, по сравнению со второй и третьей группами Междуречья, уменьшается число подбоев (44 %) и широких и средних могил (25 %), но увеличивается количество узких ям (31 %). Резко возрастает и северная ориентировка (около 85 %), которую дают подбои, узкие могилы и захоронения в насыпи. Наблюдается тенденция увеличения северной ориентировки по мере перемещения с юга на север вдоль Волги (р-н Калиновки, В.Погромного — 75 %; Политотдельское-Ровное — 83 %; бассейн р. Б. Карамана — 91 %; Б. Иргиза и Самары — 100 %). Вещевой комплекс заволжских памятников, отличаясь по некоторым категориям предметов от правобережных Волго-Донских, все-таки составляет с ними одно целое. Он проходит тот же путь развития и постепенной замены форм инвентаря с сохранением ряда старых традиций и аккумуляцией инноваций.

Среди позднесарматских погребений Южного Приуралья (112 могил) больше всего захоронений в узких могилах (около 50 %), почти [21] вдвое меньше подбоев (26 %) и почти столько же широких и среднего размера ям (19 %). Все без исключения захоронения ориентированы головами на север, иногда с отклонениями. В предшествующее среднесарматское время узкие могилы составляли очень незначительную часть по сравнению с широкими, квадратными и средней ширины ямами, очень мало было подбоев (4,5 %) и довольно много захоронений в насыпи (15 %). Южная ориентировка (85 %) полностью превалировала над северной.

Изменения в погребальном обряде южноуральских кочевников происходят очень резко, почти одномоментно, очевидно, в первой половине или середине II в. н.э. И здесь нет той размытости форм погребального ритуала, которая наблюдается особенно отчетливо в междуречье Волги-Дона. Связи в вещевом комплексе средне- и позднесарматской культур Приуралья тоже минимальны. Так же резко происходит изменение состава и форм инвентаря, который, имея несомненные локальные черты, во многом становится аналогичным инвентарю западных позднесарматских погребений. Возможны разные версии объяснения этого явления. Но нельзя исключить определенную роль традиционных и постоянных связей этих двух регионов, а также интенсивного функционирования в это время Великого шелкового пути.

Таким образом, пути формирования позднесарматского археологического комплекса западного региона, включая Заволжье, и восточного (Южноприуральского) не были идентичными. Если на Западе инновации (в том числе и в погребальном ритуале), приносимые с востока, очевидно, немногочисленными группами населения, ложились на мощный местный культурный пласт, то в малонаселенном Южном Приуралье дело обстояло иначе.

В качестве рабочей гипотезы можно предположить, что в первой половине II в. н.э. начались какие-то передвижения кочевников из Северной Бактрии (именно в это время прекращают существование Аруктауский, Тулхарский и Коккумский могильники), которые привели в движение многие другие кочевые объединения Средней Азии. Этот пестрый по своему составу поток кочевников докатился в первую очередь до Южного Приуралья, где какая-то часть его первоначально освоила южные земли (район Лебедевки). Другие дошли до Волги и междуречья Волги-Дона и оказались там катализатором, который способствовал завершению формирования позднесарматской культуры. Они внесли в этот процесс свою лепту в виде таких, например, признаков погребального обряда, как северная ориентировка, узкие грунтовые ямы и такие же узкие подбои. Существенные различия в генезисе позднесарматского комплекса западного и восточного регионов (в [22] последнем пришлое население, видимо, очень быстро ассимилировалось с местным этническим компонентом) позволяет предположить существование двух позднесарматских культур. Однако постепенное сближение характера и форм погребального инвентаря, особенно заметное в могилах элитарной «военно-дружинной» части населения во второй половине II — начале III вв. н.э., не исключает возможности вхождения обеих территорий в единое политическое объединение.

Рамиль Исмагил.
Сарматская проблема: взгляд со стороны

Необходимость существенного пересмотра теоретического наследия, оставленного нашими предшественниками в вопросе о сарматской культуре, стала сегодня очевидной. Опора на идеи тотального автохтонизма и голого эмпиризма, мелкотемье в совокупности с отказом от комплексного, междисциплинарного подхода значительно сузили горизонты современной сарматологии, как, впрочем, и всей археологии раннежелезного века степной и лесостепной Евразии в целом.

Начнем с вопроса о соотношении между этнонимами. Я разделяю мнение, что название «савроматы» греческих источников синонимично названию «сарматы» латинских авторов (К. Кречмер) и что наиболее ранней формой данного слова было зафиксированное уже в Авесте наименование «сайрима» (И. Маркварт). Очевидно, что в начале этого сложного этнонима мы находим иранский по происхождению термин «сай», в значении «царствующие», «царственные», «царские» и пр., придающий ему несомненный политический оттенок.

Савроматов, в точном соответствии с указаниями Геродота о трех-пятнадцати днях пути к востоку от угла Меотиды, казалось бы, нельзя локализовать слишком далеко на восток от Волги (П.Д. Рау, М.А. Очир-Горяева). Однако идентификация савроматов Геродота с населением доно-волжского варианта «савроматской» археологической культуры решительно не согласуется с зафиксированными, начиная со II в. до н.э., китайскими хронистами династии Хань данными об активном участии племени сай (варианты: сэ, сай-уань), т.е. «царских саев», в политических событиях на юге Средней Азии. Одним из возможных результатов этих событий, продвинувших саев далеко на юг, могло стать переименование области на крайнем юго-востоке современного Ирана в Сеистан или Систан. Для более раннего времени имеют значение данные уже упоминавшейся выше Авесты, географический кругозор составителей которой также не дает оснований для размещения [23] древних саев — сайрима — сколь-нибудь далеко от территории Средней Азии и, во всяком случае, не западнее реки Ранха, отождествляемой К.Ф. Смирновым с современной Волгой.

С третьей четверти V в. до н.э. саи ("царские скифы" Геродота) фиксируются в Днепро-Донском междуречье; в первой половине III в. до н.э. мы видим саев где-то в районе Ольвии (декрет в честь Протогена); и, наконец, в первых веках н.э. саи (они же «сарматы царские» или «языги» Страбона) известны на равнинах Паннонии. Чрезвычайно широко распространенное мнение о царских скифах, якобы господствовавших в Причерноморье уже с VIII—VII вв. до н.э., не находит никакой опоры в письменных источниках. Также не подтверждается и высказанное М.И. Ростовцевым, Д.А. Мачинским и другими исследователями предположение о раннем обитании савроматов в Приазовье.

Очевидное, в свете изложенных фактов, заблуждение Геродота, как известно, не отождествлявшего царских скифов с савроматами, объясняется, вероятно, тем, что «скифский логос» писался буквально по горячим следам савромато-сарматского завоевания Северного Причерноморья, а также тем, что савроматское население было не только культурно и этнически не вполне однородным, но и, главное, входило в состав различных политических образований типа «кочевых империй». Во всяком случае, вряд ли случайным является то обстоятельство, что уже младший современник Геродота псевдо-Гиппократ и живший в IV в. до н.э. Эфор, имевшие дело с уже более или менее устоявшейся этногеографической действительностью, знают в Северном Причерноморье только савроматов и ничего не говорят о скифах царских.

Сказанным в значительной степени снимается острота в вопросе о причинах замены этнонима «савроматы» этнонимом «сарматы», что, в данном случае, не столь важно. Существеннее другое: достаточно раннее, относящееся к первой половине IV в. до н.э., судя по данным Евдокса Книдского и Гераклида Понтийского, появление историко-географических терминов «Сарматия» и «сарматы» ("сирматы"), приуроченных к центральным районам Скифии, было результатом савромато-сарматского вторжения с востока, состоявшегося в третьей четверти V в. до н.э.

Под савроматами (сарматами) я понимаю некую крупную этнокультурную общность, занимавшую, начиная с 40—30-х годов V в. до н.э., область от степного Поднепровья на западе до Притяньшанья на юго-востоке. В археологическом отношении на этом обширном пространстве отчетливо выделяются три наиболее крупные и хорошо очерченные культуры «саков» Семиречья, «сарматов» Приуралья и «скифов» степного Поднепровья. Показательно, что эта цифра совпадает с данными Геродота о трех царствах сыновей мифологического основателя [24] династии паралатов (саев?) Колаксая в «скифской» версии легенды о происхождении скифов, равно как и с данными, извлеченными из пассажа «отца истории» о торговом пути из Причерноморья на восток. Ранее мне приходилось уже отмечать (Исмагилов, 1992), что под последним следует понимать маршрут миграции ранних сарматов из Трансоксианы в Причерноморье (ср. аналогичный маршрут, предложенный царями среднеазиатских скифов и хорасмиев Александру Македонскому для похода в Причерноморье, описанный Аррианом и Квинтом Курцием Руфом).

Яценко С.А.
Основные проблемы современных сарматологии и аланистики

1. Сарматология и, особенно, аланистика вопреки распространенному мнению, не являются чисто археологическими дисциплинами. Консерватизм традиционной культуры алано-осетин позволяет при корректном подходе довольно широко использовать для изучения социального строя, быта и идеологии кочевников материалы нартовского эпоса, осетинского языкознания и этнографии. Такое соединение различных дисциплин еще предстоит осуществить.

2. Спор о терминах для общностей сармато-аланов (культурно-историческая общность, культура, локальный вариант) представляется несущественным. Гораздо важнее понять подлинное этнополитическое содержание каждой конкретной общности. О культурно-историческом единстве разных групп сарматов и аланов можно, видимо, говорить лишь постольку, поскольку каждая новая волна восточных мигрантов (конец IV в. до н.э.; 2-я половина II в. до н.э.; середина I в. н.э.; середина II в. н.э.; 2-я половина III в. н.э.) не вполне уничтожала предшествующее население.

Выделяются три типа общностей: культура отдельного союза племен (например, роксоланы Северо-Западного Приазовья, по А.В.Симоненко), культура полиэтничного политического образования, включающего и земледельцев-данников на периферии (Алания I—II вв.; Хазария) и культурный ареал, не интегрированный политически (черняховская культура, включавшая в себя разрозненные племена готов, а также группы подчиненных им аланов и разноэтничных земледельцев^[1]).

3. Само содержание понятия «культура» применительно к кочевникам Сарматии разных периодов весьма различно. В конце II в. до н.э. — [25] середине I в. н.э. речь идет, видимо, о конгломерате сходных культур союзов племен, мигрировавших с востока в ходе крупного перемещения в евразийских степях. Специфическую окраску «среднесарматской культуре» (I — середина II вв. н.э.) придало мощное политическое объединение пришедших из Туркестана на Дон аланов и дальние походы последних на юг и запад. Наконец, уникальная стандартизация «позднесарматской культуры» на рубеже II—III вв. н.э. от Урала до Дуная предполагает политическое единство европейских степей в этот период под властью донских асеев-асов и танаитов (что косвенно подтверждается не только археологическими, но и некоторыми письменными и фольклорными источниками).

4. Одной из ключевых проблем является выявление специфических признаков культуры отдельных этнополитических объединений кочевников Сарматии II—I вв. до н.э. — середины II в. н.э. Они уже уточнены для сираков (А.М. Ждановский, И.И. Марченко), роксоланов (А.В. Симоненко), северокавказских аланов (Б.А. Раев, А.С. Скрипкин, С.А. Яценко), сарматов-конеедов (А.П. Медведев). Уточнению границ политических образований будет способствовать анализ картографии могильников, установление запустевших (по сравнению с более ранним временем) территорий — буферных зон, анализ специфики тамг местной знати и др.

Серьезными проблемами являются выделение наиболее ранних гуннских памятников III—IV вв. в Прикаспии и собственно аланских элементов в культуре гуннского объединения конца IV—V вв. н.э.

5. Сегодня есть основания пересмотреть взгляды на так называемую «сарматизацию» Боспора и выделить в этом процессе конкретные этапы: 1) появление сарматской династии на Боспоре при Аспурге (Ю.Г. Виноградов); 2) кризис в отношениях с аланами-скифами при Савромате I и акции их против Боспора; 3) политическое сближение Савромата II с группировкой «поздних сарматов» (асеев и танаитов); 4) кризис отношений с восточными аланами при Рескупориде VI около 335 г. н.э. (КБН N 1112), связанный с экспансионистской политикой Санессана (Яценко, 1993).

Вероятно, оседание сарматов и аланов в боспорских городах не было масштабным явлением до 2-й половины II в. н.э. (Д.И. Даньшин, Д.Б. Шелов и др.). Здесь могли найти второй дом следующие группы кочевого общества: наемные (союзные) отряды дружинников; аристократы, оказавшиеся в родстве с боспорской знатью; отдельные рядовые скотоводы, пострадавшие от климатических и военных катаклизмов в степи и нашедших покровительство у знатных родичей.

6. Особого внимания заслуживают следы гото-аланских культурных контактов III—IV вв. н.э. в Северном Причерноморье, отразившиеся [26] в некоторых скандинавских сагах ("танаисские сюжеты"), в иконографии ряда мифологических сцен (надгробия острова Готланд) и некоторых сферах материальной культуры (Э. Нюлен, О. Прицак и др.). Речь в ряде случаев идет о своеобразном синтезе двух культур, зримым воплощением которого был первый «варварский» римский император Максимин (235—238 гг.) — сын гота и аланки.

7. Социальные и этнические проблемы I в. до н.э. — I в. н.э. не могут быть успешно решены без комплексного изучения и сопоставления всех элементов обрядности погребений высшей знати, великолепная серия которых открыта в 70—80-х годах. Эта работа была начата группой археологов, но далека от завершения.

8. Насущной необходимостью является археологическое выявление «варварских» городов, появившихся в Северном Причерноморье на рубеже I—II вв. н.э. и упомянутых Птолемеем. Реальные города, интегрированные в политические объединения сармато-аланов, следует видеть в почти не изученных городищах Темерницкое (Наварис?) и Казачий Ерик (Алопекия?) у устья Дона, у г. Армавира на Средней Кубани (Успа-Фоспарон-Серака?) и др.

9. Основным, наиболее распространенным видом культовых сооружений, известных археологам у сармато-аланов, являются мини-святилища поминального характера при родовых курганах-кладбищах. К сожалению, их локальные особенности и характер культа совершенно не изучены, а обильные материалы по этнографической поминальной обрядности ираноязычных народов (осетин, кафиров и др.) в этой связи не привлекались.

10. Одной из наименее исследованных сфер сармато-аланских культур являются металлургия и, особенно, ювелирное дело (которым недавно стали заниматься М.Ю. Трейстер, С.А. Яценко, О.В. Шаров и Е.Л. Гороховский). Предстоит выявить особенности школ на материале таких изделий, как туалетные флаконы, бронзовые кольца-навершия, различные типы нашивных бляшек, амулеты и др.

11. На сегодняшний день вполне удовлетворительно изучены «звериный стиль» номадов Сарматии (К.Ф. Смирнов, И.П. Засецкая) и их антропоморфные изображения (С.А. Яценко). Однако «белым пятном» остается орнамент, по которому имеется обширная информация. Необходимо сравнение с орнаментикой аланов и этнографических осетин. [27]

Скрипкин А.С.
К определению содержания понятия «сарматская эпоха»

В докладе предпринимается попытка выяснить некоторые аспекты содержания употребляющегося в археологической литературе понятия «сарматская эпоха», под которым обычно подразумевают определенный период в истории евразийского степного пояса от распада северопричерноморской Скифии до вторжения в Европу гуннов. В данном случае термин «эпоха» употребляется не в значении периода, характеризующегося непременно формационными признаками, а в первоначальном его понимании. «Эпоха» по-древнегречески — остановка, то есть некий промежуток времени в развитии природы, общества, науки, искусства, имеющий какие-либо характерные особенности, отличающиеся определенной устойчивостью, по которым он выделяется среди других периодов. Причем понятие «эпоха», как правило, не охватывает то или иное явление целиком, от его зарождения до исчезновения, а только время наивысшего проявления составляющих его характерных черт.

Одной из проблем сарматской истории является определение времени появления сарматов на политической арене древнего мира. Существует мнение, что это событие следует относить к IV в. до н.э. С этого времени в письменных источниках упоминается географическое название «Сарматия» (Д.А. Мачинский, 1971), складывается и начинает распространяться раннесарматская культура (К.Ф. Смирнов, 1964; М.Г. Мошкова, 1974). Среди причин упадка Скифии с конца IV в. до н.э. упоминалось давление на нее сарматов. IV—III вв. до н.э. — туманное время в истории сарматов. В письменных источниках той поры отсутствует какая-либо конкретная информация о них. Мнение об употреблении топонима «Сарматия» в IV в. до н.э. может существовать на уровне гипотезы, поскольку он упоминается у авторов, живших позже. Определенно можно говорить об употреблении этого названия с рубежа IV — III вв. до н.э. или в начале III в до н.э. (Теофраст, 372—288 гг. до н.э.), локализация которого, однако, точно не указывалась.

Попытки отождествлять сарматов, известных в IV в. до н.э. у Танаиса, с сарматами также проблематичны, поскольку основаны только лишь на созвучии названий. Следует также иметь в виду, что этноним «сирматы» зафиксирован в нескольких источниках (Псевдо-Скилак, Эвдокс), что, видимо, свидетельствует об его устойчивости. Более достоверные данные о сарматах относятся к III—II вв. до н.э., которые, по [28] данным Деметрия Каллатийского, в это время обитали в Азии за Танаисом.

Таким образом, в IV—III вв. до н.э. осведомленность античной истории и географии о сарматах была слабой, в чем повинны они, видимо, были сами, еще не успев со всей серьезностью заявить о себе.

В литературе того времени популярность оставалась за скифами. Ситуация начинает меняться во II в до н.э. Страбон, новые сведения которого, в основном, относятся к II—I вв. до н.э., в доно-волжских степях, на Северном Кавказе и Северном Причерноморье помещает верхних аорсов, аорсов, сираков, роксоланов. В Крыму в то же время появляются сатархи (Плиний). Современные исследователи все эти народы, за исключением последних, обычно относят к сарматам. Со II в до н.э. сарматы все чаще начинают упоминаться в разного рода военно-политических акциях. В договоре малоазийских государств 179 г. до н.э. упоминается сарматский царь Гатал, несколько позже полководцу Митридата Диофанту приходится воевать с роксоланами, возглавляемыми Тасием. К началу н.э. границы Сарматии на западе достигают Истра и Вислы (Помпоний Мела, Плиний). С времени Птолемея Сарматия подразделяется на Европейскую и Азиатскую, восточной границей которой являлась Азиатская Скифия, простиравшаяся от Волги и Каспийского моря до Индии и Китая. В период утверждения Рима на Переднем Востоке и в бассейне Черного моря в военных акциях часто упоминаются народы, обитавшие в пределах Сарматии, которые проявляли активность в разных частях древнего мира, вплоть до появления в Восточной Европе готов, после чего сарматы уже не являлись здесь самодовлеющей силой и упоминаются наряду с другими народами. Сарматскую эпоху для западного ареала евразийских степей следует, вероятно, датировать со II в. до н.э. по III в. н.э., когда народы, которых историко-географическая античная литература воспринимала как сарматов, играли наиболее активную роль на северо-восточной периферии древнего мира. Как уже отмечалось в античной литературе, со II в. до н.э. в восточноевропейских степях появляется ряд названий новых народов. Возникает вопрос — какое отношение эти народы имели к сарматам? Некоторые указания письменных источников и данные археологических исследований свидетельствуют о том, что отдельные из них пришли в Сарматию с востока, с территории Азиатской Скифии. Одной из основных причин их передвижения была военно-политическая активность хуннов, которые в конце III — первой половине II вв. до н.э. наносят ряд ударов по отдельным подразделениям восточно-скифского мира. Начавшиеся передвижения наиболее восточных скифских группировок, граничивших с хуннами, сдвинули с мест другие народы Азиатской Скифии, которые через какое-то время появляются [29] на территории сначала Азиатской, а затем и Европейской Сарматий. Страбон, называя сираков и аорсов беглецами из среды живших выше народов, отличает их от сарматов (Страбон, XI.2.1). В другом месте он сообщает, что между Танаисом и Каспийским морем (Азиатская Сарматия) обитают скифы и сарматы, а с другой стороны этого моря — восточные скифы (Страбон, X.6.2). Не исключено, что в первом случае под скифами скрывались сираки и аорсы, бежавшие с востока на сарматские земли. Видимо, в II—I вв. до н.э. для Азиатской Сарматии было характерно смешение коренного сарматского населения с пришлым восточноскифским. Усиление восточноскифского элемента и появление в связи с этим избыточного населения в Азиатской Сарматии предопределило дальнейшее освоение Северного Причерноморья племенами, среди которых были и собственно сарматы — языги, например. Еще больше восточноскифский компонент в Восточной Европе был усилен с приходом аланов, бывших массагетов. Таким образом, название «сарматская эпоха» имеет в этом смысле условное значение, так как одну из основных ролей в Сарматии в последние века до н.э. и в первые века н.э. играли народы восточноскифского происхождения.

Сарматскую эпоху принято рассматривать как новое усиление ираноязычных кочевников в западном ареале евразийских степей после падения северопричерноморской Скифии. Л.Н. Гумилев считал сарматов народом, появившимся в Восточной Европе в результате нового пассионарного толчка в III в. до н.э. (Гумилев Л.Н., 1991, 1993). Являлись ли сарматы пассионариями? На этот вопрос навряд ли можно ответить положительно. Во-первых, потому что сарматы никогда не были едиными не только в этническом, но и политическом отношениях. Во-вторых, значительная часть населения Сарматии в период наибольшей ее известности являлась выходцами из среды восточноскифских народов, продвинувшихся на запад в результате ряда миграций, приходившихся на разное время.

Сарматская эпоха являлась частью общескифской истории Евразии, когда лучшие ее времена уже прошли. Некогда скифы совершали завоевательные походы в пределы Передней Азии, Геродот говорил о 28-летнем господстве их в Азии. Великие завоеватели древности Кир II, Дарий I и другие не смогли нанести ощутимого поражения скифам и подчинить их. Вплоть до III в. до н.э. скифский мир простирался от Дуная до Китая, на западе которого существовала мощная держава Атея, на востоке юэчжи господствовали над хуннами.^[2]

Надлом скифского мира начинается с III в. до н.э. К началу этого века прекращает существовать причерноморская Скифия. На востоке хунны создают мощную кочевую державу, разбивают юэчжей и начинают [30] распространять свое влияние на запад. Истинными пассионариями в это время являлись хунны, положившие начало утверждению в евразийских степях тюркоязычных народов. Скифские племена вынуждены были отходить в Среднюю Азию, Афганистан, Индию и на запад за Волгу, в Северное Причерноморье, где окончательно были разгромлены гуннами и разбросаны по разным частям Европы.

Последние всплески скифской активности происходили на новых территориях и в иных условиях. Например, образование Парфянского и Кушанского государств, у основания которых стояли скифские по происхождению династии. Степь же постепенно уступалась другим народам.

За всю историю народам, населявшим обе Сарматии, не удалось создать мощного военно-политического объединения в рамках всей или одной из этих территорий наподобие державы хуннов или хотя бы Атея. В античной литературе вошло в обиход представление о постоянной вражде между различными сарматскими группировками (Тацит). На рубеже эр на территории, ограниченной Доном, Волгой, Кубанью и Тереком, существовало, по крайне мере, три этнополитических объединения (не считая ряда других народов, упомянутых Страбоном): аорсов, верхних аорсов и сираков, которые отнюдь не всегда были в дружественных отношениях между собой. В начале нашей эры в Северо-Западном Причерноморье источники упоминают целый рад «сарматских» народов: роксоланов, аорсов, языгов, аланов (Плиний), которые были независимы друг от друга и проводили самостоятельную политику.

В принципе, сарматская эпоха являлась закатом общескифской истории, на смену которой в европейские степи приходит новая эпоха, определяющей силой которой были тюркоязычные народы.

Виноградов В.Б.
К состоянию этнолингвистической атрибуции сарматов

Проблемы истории и культуры сарматов, встающие в ходе дальнейшего развития наследия пионеров сарматоведения (прежде всего Б.Н. Гракова и К.Ф. Смирнова), вряд ли могут быть решены без целеустремленных попыток осмысления всех без исключения гипотез этнолингвистической атрибуции савроматов и сарматов. Притом следует учитывать, что сопоставление археологических и письменных источников является обычным, но материалы археологии именно [31] исследуются, а письменные — лишь привлекаются (к тому же далеко не в полном объеме), а принимаемые их толкования часто бывают различны или даже противоположны (Грантовский Э.А., 1980). В смысле же языковой оценки (серьезнейшего критерия этнического определения) абсолютно доминирует, даже уверенно подавляет традиция провозглашения и доказательства поголовной ираноязычности кочевников Юга России (полосы евразийских степей) таких, как скифы, савромато-сарматы, аланы.

Между тем выдающиеся представители первого этапа изучения евразийских номадов раннежелезного века в окружающем историко-культурном контексте были более осторожны, неоднозначны, различны в своих гипотезах и выводах (труды В.Ф. Миллера, М.И. Ростовцева, Н.Я. Марра, И.Я. Джавахишвили). Далее все изменилось, и в 1949 г. В.И. Абаев формулирует свой подход так: «Если под общим наименованием скифов и сарматов скрывались также и некоторые неиранские элементы, что возможно, то приходится согласиться, что для их этнической и языковой характеристики сделано пока недостаточно». Уместность замечания безмерно возрастает, если знать и учитывать, что сделано оно в разгар драматического периода советской истории, когда ряд народов Северного Кавказа (нахоязычные чеченцы и ингуши, тюркоязычные карачаевцы и балкарцы) был репрессирован, выселен (1944—1957 гг.), а впоследствии очень трудно восстанавливал свой научный уровень и потенциал. Последствием этого пагубного проявления тоталитаризма стало безоглядное засилье лингвистической концепции сплошной ираноязычности древних кочевников Восточной Европы, активная разработка и широкое внедрение которой фактически совпало со становлением сарматоведения в качестве особой отрасли археолого-исторических знаний, монотонно окрасив его и предрасположив к огульному отрицанию, игнорированию любых иных версий и аргументов.

Предчувствие, ощущение незавершенности исследовательского поиска в этом направлении не исчезало все последующее время среди определенной части историков и лингвистов (ср.: Алиев И., 1960: «иранизм всех сарматов находится под большим вопросом...»; Гамрекели В.Н., 1961: «ряд собственно кавказских племен причислялся к сарматам»; Трубачев О.Н., 1981: «Скифы были иранцы по языку. Сейчас мы выражались бы осторожнее: часть скифов (и сарматов) говорила по-ирански»; Куклина И.В., 1986: Скифия — «политический союз разноэтничных племен» и т.д.). Все подобные принципиальные «оговорки» не вызвали интереса у археологов-сарматоведов, хотя и у них (как показывают опубликованные материалы предшествующего «сарматского форума» 1988 г.) усилилось (примерно с середины 1970-х годов) внимание к сложности и многовариантности формирования этнокультурной физиономии савроматов, сарматов и их преемников и последователей на путях истории; специфических различий этого процесса в [32] конкретных регионах евразийских степей и непосредственно связанных с ними ландшафтов.

В условиях вспышки общественно-политического плюрализма и одновременной новой (не менее жесткой!) политизации науки (прежде всего, «национальной истории») во второй половине 1980—1990-х гг., крайним выражением «антиираноязычных доктрин» в истории раннежелезного века (как и иных эпох) стали книги Я.С. Вагапова (Вагапов Я.С., 1990) и И.М. Мизиева (Мизиев И.М., 1986, 1990; Лайпанов К.Т., Мизиев И.М., 1993).

Археологи, к сожалению, либо огульно отвергают их (В.А. Кузнецов, И.М. Чеченов, В.А. Каминский и др.), либо в большинстве своем просто умалчивают, не имея должных возможностей для критической оценки и сопоставления результатов всех этих нарочито полемических, крайне противоречивых (часто и взаимоисключающих!), но содержащих и рациональные зерна наработок.

Неизбежно предстоит в границах общероссийского «исторического поля» искать и находить оптимальные способы решения чрезвычайно актуальной задачи этнолингвистической атрибуции сарматов во всех их исторических разновидностях, скрупулезно синтезируя современный опыт всех причастных наук. Без этого дискуссия вокруг содержания тех понятий, что вынесены в аннотацию нашей конференции неизбежно будет недостаточно конструктивной и доказательной. Вероятно, это и следует учесть, планируя в очередной раз проведение конференции с привлечением не только сложившегося корпуса «специалистов по сарматской археологии», но и представителей всех иных научных дисциплин, заинтересованных в истинном понимании сути и последствий сарматского феномена как органической части общего Евразийского Процесса.

Балабанова М.А.
Об антропологическом составе сарматов Терновки

От большинства других сарматских некрополей некрополь Терновки ничем особенным не отличается. Расположенный на самой границе обеих Сарматий, он, если верить Страбону, мог быть оставлен либо аорсами, либо сираками. Автор раскопок В.П. Шилов склонен считать аорскими лишь некоторые его курганы. Палеоантрополога больше интересует не этническая принадлежность создателей подобных кладбищ, а их физический облик. Определенные представления о нем можно составить не только по черепам и прочим костям, но и по письменным источникам тоже. Иной раз забывают, что все сарматские племена, чьи названия дошли до нас, и те, что «канули в Лету», для современных им припонтийских греков и римлян были обычными соседями[33]-варварами — то партнерами по торговле, то военными соперниками; нередко воинами вспомогательных отрядов, а позже — и легионов, часто и просто рабами. Другими словами, все их хорошо знали, и внешне они, видимо, достаточно слабо отличались от своих информаторов, ибо сведений об их внешности у авторов римского времени мало, а если и встречаются, то полностью подтверждают высказанное выше мнение. Греки и римляне явно не видели особых антропологических различий между скифами, савроматами и сарматами, и даже не были склонны выделять их по этому признаку из массы населения Западной Европы: Германии, Долмации и других регионов. Все мои предшественники единодушно отмечали расовую пестроту сарматов, но больше в пределах европеоидной расы. Допускалась еще уральская и монголоидная примесь, выглядевшая исключением на фоне резкого преобладания европеоидной основы. Прошлое сарматов осталось не слишком-то ясным, а будущего как не было, так и не появилось.

Терновский могильник представлен черепами всех трех сарматских культур (соответственно 4, 12, 7). Женских среди них всего два, что нельзя списать целиком на «посмертный отбор». Скорее, это отражает специфику социального быта сарматских племен.

Четыре ранних сармата (три из одного кургана) выглядят в среднем крупноголовыми и крупнолицыми европеоидами, хотя по ряду признаков оказываются весьма неоднородными.

В наиболее многочисленной (12) среднесарматской серии наблюдается яркая возрастная дисгармония. Девять черепов принадлежат старикам , а три — юношам. По усредненным данным она резко отличается от предыдущей и тоже неоднородна, может быть даже больше, чем первая. В одном случае (курган 11) твердо фиксируется примесь классических монголоидов.

Очевидная неоднородность поздних сарматов углубляется еще и наличием у некоторых из них искусственной деформации.

Сопоставление трех этих сарматских групп по средним данным исключает возможность построения из генеалогической цепочки.

Для внутригруппового анализа привлечен также метод главных компонент. Ценою отказа от нескольких немаловажных признаков и неминуемой потери информации удалось задействовать восемь среднесарматских и по три черепа двух других периодов (рис. 1; * — ранние, ** — поздние сарматы). Дендрограмма кластеризации наглядно подтверждает очевидную, и в ряде случаев, крайнюю неоднородность всех трех выборок. Однако куда интересней особенности группировки некоторых черепов: среднесарматских с поздними (два случая) и с ранним (один); позднего — с ранним. Практически то же самое наблюдается при анализе четырехпольных графиков. Мозаичный характер изменчивости в суммарной терновской серии позволяет говорить о частичной общности генетических корней всех трех групп. Другое дело — откуда она взялась? Существовала ли изначально или возникла в ходе брачных контактов? [34]

Сетеобразный характер связей между различными савромато-сарматскими сериями сохраняется и на дендограмме, построенной по данным канонического анализа. Три терновских выборки попали в разные кластеры, всякий раз в сочетании с сериями других периодов из могильников от Урала до Поднепровья (рис. 2). Но если последнее обстоятельство всего лишь следствие интенсивных перемещений сарматских племен на протяжении длительной их истории, то первое — однозначного решения не имеет. Почему, например, ранние терновцы практически идентичны морфологически поздним сарматам Старицы с недеформированными черепами? Не уместно ли предположить, что обе они одинакового происхождения, а связь между ними не обязательно типа «предок-потомок», а может быть, конвергентная? К сожалению, поздних групп с недеформированными черепами у нас мало. Куда меньше, чем ранних и средних. Но любопытно, что все пять савроматских серий попали в совершенно разные кластеры и всегда обнаруживают едва ли не большую связь не с ранними, а со среднесарматскими выборками.

Итак, результаты машинного анализа, при всех оговорках на несовершенство программы, заставляют серьезно задуматься о возможности синхронизации на каком-то этапе истории некоторых сарматских культурных групп, о характере связей между ними, о роли каждой из них в сарматском обществе. В свете этих данных по-новому выглядит и проблема участия савроматских племен в формировании собственно сарматов.

Рис. 1. [35]

Рис.2 [36]

Список савромато-сарматских групп, включенных в межгрупповой анализ-1:

1-средние сарматы Терновки;

2-средние сарматы мог-к Первомайский;

3-средние сарматы мог-к Бережновка-1;

4-средние сарматы мог-к Бережновка-2;

5-ранние сарматы Калиновки;

6-средние сарматы Калиновки;

7-поздние сарматы Калиновки;

8-ранние сарматы Терновки;

9-поздние сарматы Терновки;

10-ранние сарматы мог-к Первомайский;

11-сарматы Украины (Днепропетровская обл.);

12-ранние сарматы Бережновки (сб. 1-2);

13-поздние сарматы Бережновки (сб. 1-2);

14-сарматы Украины (Запорожье);

15-ранние сарматы Западный Казахстан;

16-ранние сарматы Ст. Киишки;

17-ранние сарматы Старицы;

18-средние сарматы Старицы;

19-поздние сарматы Старицы;

20-савроматы (сборная Шевченко, Балабанова);

21-савроматы Бережновки;

22-савроматы Быково;

23-савроматы Западный Казахстан;

24-средние и поздние сарматы Западный Казахстан;

25-ранние сарматы Киляковки;

26-сарматы мог-ка Политотдельский (сборная);

27-ранние сарматы Эльтона;

28-ранние сарматы мог-к Верхний Балыклей;

29-средние сарматы Быковский мог-к;

30-ранние сарматы Оренбуржья (Кондукторова);

31-ранние сарматы мог-к Мечет-Сай

32-савроматы мог-к Новый Кумак и Аладанский;

33-ранние сарматы мог-к Новый Кумак. [37]

Шевченко Н.Ф.
Погребения I в. н.э. на правобережье Кубани

Известно, что степные районы правобережья р.Кубани входят в число археологически наиболее полно исследованных территорий. Раскопанные здесь сотни курганов дали обширный материал для обобщений, в результате которых был сформирован устойчивый облик культуры сарматских племен Приазовья.

Тем более важными представляются новые материалы, изучение которых позволит внести изменения и уточнения в сложившуюся традицию.

К числу таких памятников относится курганный могильник, расположенный у х. Кавказского в Брюховецком районе Краснодарского края.

Могильник состоял из 22 насыпей, сосредоточенных на двух заплывших отрогах левой надпойменной террасы р. Бейсужек-Левый. Высота раскопанных курганов не превышала одного метра, и все они интенсивно распахивались.

Уникальность этого могильника заключается в открытии серии 29 сарматских комплексов, которые по хронологии и обряду четко разделяются на четыре группы.

Первая группа включает захоронения, совершенные в небольших подпрямоугольных ямах, подбоях или катакомбах с продольным расположением входной ямы и камеры. Ориентировка покойников — в западный сектор. В наборах распространены миски с жертвенной пищей и маленькими железными ножами. Типична простая красноглиняная керамика боспорского производства. Из оружия найден железный меч с серповидным навершием и прямым перекрестием; железные втульчатые трехлопастные наконечники стрел.

Вторая в основном составлена очень узкими катакомбами с продольным расположением камеры и входной ямы. Ширина камеры в них не превышает 0,60 м и скорее напоминает узкий лаз. Костяки ориентированы в западный сектор. Инвентарь практически отсутствует, за исключением железных втульчатых наконечников стрел, найденных в могилах по одному-два. Иногда встречаются фрагменты железных ножей. Сюда же можно отнести комплекс с маленьким зеркалом, имеющим плоский диск диаметром 7,5 см.

К третьей группе относятся захоронения под индивидуальными насыпями. Высота курганов от 0,20 до 0,30 м. Все три центральные погребения ограблены. В двух случаях ямы имели подпрямоугольную [38] вытянутую форму с меридиальной ориентировкой. В насыпи одного из них открыто впускное погребение, совершенное в квадратной яме с перекрытием на заплечиках. Костяк лежал по диагонали ямы на деревянном помосте.

Инвентарь представлен черешковыми наконечниками стрел, зеркалом с низким узким валиком и петелькой, фрагментами краснолаковой керамики.

В четвертую группу входят погребения, впущенные в курганы эпохи бронзы. Могильные конструкции представлены прямоугольными ямами и подбоями. Ориентировка костяков устойчиво южная. В двух случаях захоронения парные. Особый интерес представляет комплекс с ровиком вокруг погребения, впущенного в вершину кургана.

Погребальный инвентарь характеризуют мечи с кольцевым навершием, железные черешковые наконечники стрел, парные курильницы, зеркала с центральным выступом и валиком по краю. В керамике преобладают гончарные кружки и кувшины, совсем нет мисок.

Культурная и хронологическая атрибуция описанных выше групп не вызывает сомнений. Первая относится к хорошо изученным в Прикубанье так называемым сиракским памятникам. Они отличаются обилием стандартного и хорошо датированного инвентаря. Все комплексы укладываются в рамках II—I вв. до н.э.

Третья и четвертая группы по обряду и инвентарю относятся к категории среднесарматских памятников, широко распространенных на территории Азиатской Сарматии I—II вв. н.э. Но в степной полосе Восточного Приазовья такие погребения практически неизвестны. В первую очередь, это касается диагональных захоронений, южной границей распространения которых считается Маныч и система манычских озер (Скрипкин А.С., 1990).

Практически все погребения могут быть датированы в пределах I в. н.э. Появление в Прикубанье носителей этого обряда, вероятно, связано с событиями войны 49 г. н.э. Интересно, что все захоронения сосредоточены в этом небольшом и очень компактном могильнике, хотя прилегающий район хорошо археологически изучен. Следовательно, мы фиксируем проникновение сравнительно небольшой группировки кочевников, отличных в племенном отношении от местного сиракского населения. Условно она может быть названа аорской, хотя не исключена возможность связать ее с аланами.

Атрибутировать последнюю (N 2) группу погребений более сложно, так как по обряду она сопоставима с сиракскими памятниками Прикубанья, которые отличаются устойчивостью основополагающих черт погребального ритуала. Начиная со II в. до н.э., эти черты приобретают [39] особенно стабильный облик, который без изменений сохраняется до I в. н.э.

Исчезновение сарматских памятников в Восточном Приазовье связывается с разгромом 49 г. н.э. (Ждановский A.M., Марченко И.И., 1988), хотя такое сопоставление спорно, так как столкновение происходит в середине века, а уменьшение численности погребений фиксируется уже с рубежа эры. Но тем не менее, до сих пор можно было лишь предполагать, что сарматское население сохраняется в Восточном Приазовье, по крайней мере, до конца I в. н.э. (Шевченко Н.Ф., 1993), хотя известно достаточно много комплексов, по обряду и характеру инвентаря могущих относится к этому времени.

Особый интерес представляют бедные или безынвентарные погребения в узких ямах и катакомбах, которые резко дисгармонируют с комплексами последних веков до н.э., имеющими разнообразный инвентарь. Причины, повлекшие изменения обряда в I в. н.э., вызваны политическими событиями.

К концу I в. до н.э. отношения приазовских сираков с Боспорским царством ухудшаются, а в I в. н.э. — перерастают в открытую конфронтацию. В связи с этим прекращают действовать ремесленные центры, нарушаются торговые связи, и исчезает поток импорта, давший основу для датировок. Все это приводит к изменениям в традиционном укладе, которые не могли не отразиться на обряде, хотя основополагающие черты, такие как типы могильных сооружений и ориентировка погребенных, остаются прежними. Продолжают использоваться втульчатые наконечники стрел.

Показательно, что комплексы этой группы ни разу не встречались в курганах с погребениями третьей и четвертой групп, надежно датированными I в. н.э. Хотя последние неоднократно зафиксированы в насыпях, включавших захоронения раннесарматского времени. Видимо, в сохранившемся местном окружении немногочисленная группировка кочевников была вынуждена держаться обособленно.

Берлизов Н.Е., Каминская И.В., Каминский В.Н.
Сарматские памятники восточного Закубанья. Хронология и хронография

1. В изучении сарматских древностей Закубанья можно выделить два этапа. В ходе первого (1895—1913) Н.И. Веселовским, К.Е. Думбергом и В.М. Сысоевым было открыто около 30 погребений, которые М.И. Ростовцевым были атрибутированы как сарматские (сиракские и [40] аорские) и датированы II в. до н.э. — II в. н.э. (Ростовцев М.И., 1925). Новостроечные работы второго этапа (1979—1991 гг.), проводившиеся А.М. Ждановским, И.И. Марченко, Н.Ю. Лимберис, А.Н. Геем, Н.Ф. Шевченко, О.Ф. Жупаниным и авторами данной работы, позволили увеличить выборку сарматских древностей Закубанья примерно в 11-12 раз. В этот период были исследованы сарматские могильники и погребения у ст. Михайловской, Геймановской, Петропавловской, Мостовской, Владимировской, с. Успенского, Венцы, г. Новокубанска и Курганинска, группах Большетигинская и Свободный Мир II.

2. Новые открытия в Закубанье и последние разработки в области сарматологии позволяют по-новому оценить историю кочевников данного региона в IV в. до н.э. — II в. н.э.

Вычленяются четыре периода пребывания савроматов и сарматов в междуречье Курджипса, Белой и Кубани.

Первый период: IV — нач. III вв. до н.э. К нему относятся 24 подкурганных впускных погребения в прямоугольных ямах. Костяки вытянуты на спине, ориентировка западная. Инвентарь — личные украшения, оружие (иногда намеренно деформированное); керамика и жертвенная пища, обычно расположенные в ногах. Датировку определяют меотская керамика и амфоры. Мы считаем возможным ввести в эту группу и основное погребение Курджипского кургана. В пользу его савромато-сарматской принадлежности говорят обряд (курган с каменной конструкцией, деревянная гробница с дромосом на древнем горизонте, восточная и западная ориентировка погребенных), мечи с серповидными навершиями и утраченными брусковидными либо дуговидными перекрестиями, гривна, близкая прохоровской (Галанина Л.К., 1980). Таким образом, ближайшие его аналоги происходят из степей Приуралья. остальные же комплексы этого периода ближе синхронным им подкурганным погребениям Задонья и Прикубанья.

Второй период: конец II — первая половина I вв. до н.э. — более двухсот подкурганных впускных погребений (в том числе 103 — в кургане-кладбище). Основные формы могил: катакомбы, подбои, прямоугольные ямы. Поза погребенных прежняя, лишь изредка встречаются «поза всадника», скрещивание ног в голенях, манипуляции с руками. Преобладает юго-восточная ориентировка (около 40%). В подбоях обычны подзахоронения боевых коней. Жертвенную пищу составляют овцы и крупный рогатый скот. В могилах отмечены следы мела, реальгар, каменные плиты (жертвенники?). Разнообразны погребальные сервизы, размещаемые теперь и в ногах, и в головах погребенных. Из оружия типичны копья, дротики, колчанные наборы. Редко встречаются мечи, шлемы. Женщин (изредка мужчин) сопровождают зеркала. Из украшений обычны бусы, серьги, редко — браслеты и [41] фибулы. Датировку группы определяют аналоги с правобережья Кубани, позднепрохоровские кинжал и зеркало, среднелатенская копьевидная фибула, шлем — подражание «Монтефортино В», наборы бус. Обряд и материальная культура сближают данную группу с погребениями сарматов Прикубанья (правда, последние появляются на полвека раньше).

Третий период: вторая пол. I в. до н.э. — I в. н.э. — около 70 впускных и основных подкурганных погребений и святилище. Погребения совершались в катакомбах-"чулках", подквадратных и подпрямоугольных ямах. В двух случаях отмечены диагональные погребения, в нескольких — заупокойные «дары» на древнем горизонте. Позы погребенных прежние, но в ориентировках вновь преобладает западный сектор. Отмечена резкая социальная дифференциация. Богатые погребения отличают большие размеры могил, золотые украшения, наборы защитного и наступательного вооружения, жреческие инсигнии, италийский и малоазиатский импорт. В менее значимых встречено наступательное вооружение, зеркала, бусы, серьги, цепи и гальки в сосудах. Бедные захоронения сопровождают наконечники стрел, единичные сосуд, зеркала, бусы. Во всех могилах отмечены мел, сера, реальгар. Святилище было устроено на вершине кургана-кладбища II периода. Отмечены расчлененный костяк человека, плита-алтарь, культовый жезл, биметаллическая статуэтка человека на «быке», намеренно деформированные золотые украшения, кольчуга, шлем, керамика. Датировка группы определяется по фибулам, италийским бронзам, малоазийским стеклянным кубкам, шлему тессинского типа, параллелям в среднесарматской археологической культуре.

Четвертый период: II в. н.э. — пока лишь 4 погребения. В том числе два бедных — в катакомбах и два богатых — в квадратных ямах. Обряд тот же, что и в предшествующее время, но преобладает северная ориентировка. Датировка — по зеркалам X типа (2 варианта) и лучковой фибуле (4 варианта).

Комплексы III и IV периодов составляют единое целое с курганной цепью между г. Усть-Лабинском и ст. Казанской (так называемое «Золотое кладбище»).

3. Рассмотрение сарматских древностей Закубанья в контексте истории Азиатской Сарматии приводит к следующим выводам:

— Подкурганные погребения Восточного Закубанья IV в. до н.э. составляют единое целое с савромато-сарматским миром Задонья и Прикубанья. Наиболее вероятна их язамато-иксоматская принадлежность. Возможно, именно с закубанскими степняками связано бегство Тиргатао.

— Широкое освоение сарматами Закубанья с конца II в. до н.э. [42] можно связать с их участием в Митридатовых войнах и постоянными перемещениями на юг через Санчарский перевал.

— Причины изменений в социальной структуре и материальной культуре степняков Закубанья со второй половины I в. до н.э. разноплановы. Это и результат Митридатовых войн (военные трофеи, культурные заимствования, выделение военной знати). Это и прилив новой волны варваров из Приуралья (вероятно, под давлением сюнну, изгнанных в 36 г. до н.э. из Таласа). Это и контакты с Римом, и (после событий 49 г. н.э.) разрыв отношений с Боспором. Последнее привело к отливу прикубанских сираков в Закубанье.

— Исчезновение сарматских древностей из Закубанья и Прикубанья в конце II в. н.э. может быть результатом разгрома сираков Савроматом II Боспорским в 193 г. и отходом их на север под протекторат алан-массагетов.

Савенко С.Н.
Раннеаланская культура сарматского времени на территории Кавказских Минеральных Вод

1. Термин «Кавказские Минеральные Воды» мы применяем к южно-среднегорным районам Центрального Предкавказья, охватывающим бассейны рек Верхней Кумы, Подкумка и Золки. Этот микрорегион имеет определенные естественно-географические особенности и отличался историко-культурной спецификой на различных этапах древней и средневековой истории, в том числе и в сарматское время (III в. до н.э. — IV в. н.э.).

2. Материалы из бытовых памятников сарматского времени Кавминвод стали вводиться в научный оборот только в 30-е годы нашего столетия (подъемный материал с отдельных поселений округи Пятигорска и Кисловодска), а первые погребальные комплексы (Буденовская слобода, Юца) открыты в 40-е — начале 50-х годов (Н.М. Егоров, А.П. Рунич). Тем не менее к настоящему времени в распоряжении ученых находятся достаточно выразительные данные, в основном из погребальных памятников окрестностей Кисловодска, Учкекена-Терезе, Железноводска, Пятигорска, Георгиевска, ст. Суворовской; позволяющие оценить место населения микрорегиона в историко-культурных и этнических процессах сарматской эпохи в Предкавказье. Это обстоятельство определяет повышенный интерес к памятникам района среди сарматологов-кавказоведов (М.П. Абрамова, Е.П. Алексеева, В.Б. Виноградов, Я.Б. Березин, Н.Е. Берлизов, Т.А. Габуев и другие). [43]

3. Одной из актуальных проблем северокавказской истории сарматского периода является вычленение культуры ранних алан — предшественников раннесредневекового населения Центрального Предкавказья. С начала 50-х годов оформилось научное направление, в соответствии с которым аланы, ставшие известными античным авторам в середине I в. н.э., отождествлялись с носителями подкурганного обряда катакомбных захоронений первых веков н.э. (Л.Г. Нечаева, К.Ф. Смирнов, Е.П. Алексеева, В.Б. Виноградов, В.А. Кузнецов и другие). С открытием и началом исследования грунтовых могильников сарматского времени с преобладанием катакомбных погребальных сооружений (в том числе и в Кавминводах — Юца, Клин-Яр N 3, Подкумский), сложилась альтернативная точка зрения о связи погребенных в ранних катакомбах с представителями местных неаланских групп населения, подвергшихся кочевническому иранскому (не только и не столько сарматскому, как скифскому) этнокультурному воздействию (М.П. Абрамова). В подтверждение данной позиции свидетельствовали новые факты: малая распространенность катакомб в собственно сарматской среде; более ранняя датировка части предкавказских катакомбных погребений (конец III — I вв. до н.э.) в сравнении с первыми историческими свидетельствами об аланах; отдельные традиционные местные черты в материальной культуре и в погребальной обрядности рассматриваемых могильников. В середине 80-х годов бывшие последовательные сторонники теории сарматского происхождения катакомб и связи их с аланами В.Б. Виноградов и Я.Б. Березин выступили с версией интегрирования обоих научных направлений, определив самих алан как этнос «миксационного» (органически смешанного) типа, формировавшийся в Предкавказье на основе длительных ирано-кавказских этнокультурных связей, начиная с середины I тысячелетия до н.э. В последнее время была уточнена датировка комплексов в катакомбных захоронениях, установлены отличия между грунтовыми и подкурганными могильниками первых веков н.э., сделаны попытки соотнесения с собственно аланами только подкурганных катакомб III—IV вв., прорабатывается версия о глубинно азиатском происхождении раннеаланской культуры (Т.А. Габуев, М.П. Абрамова, Н.Е. Берлизов, С.А. Яценко). В качестве источников для этих исследований использовались и материалы из памятников Кавминвод.

4. Число известных погребальных памятников с катакомбными захоронениями сарматского времени на территории Кавминвод постепенно увеличивается. Кроме анализируемых уже материалов Буденовской слободы, Юцкого, Подкумского 1, Клин-Ярского 3, Железноводского могильников, выявлены; Замковый, Подкумский 2, Подкумская терраса с материалами рубежа эр — III в. н.э. Возрос объем [44] раннесредневековых объектов, на которых выявляются захоронения позднесарматского времени, совершенные в основном в подбоях и грунтовых ямах (Острый мыс N 1, Директорская горка, Малый Клин-Яр, Мачты, Березовский). Катакомба N 12 с инвентарем II—III вв. раскопана на широко известном раннесредневековом катакомбном могильнике окрестностей Кисловодска — Мокрая Балка N 1. К выявленным в начале 60-х гг. разрушенным подкурганным катакомбам у с. Терезе, возможно, добавятся захоронения из курганных групп «Волчьи ворота» N 1-2 в окрестностях Кисловодска.

5. На основании материалов из могильника Подкумская терраса следует предполагать возможность появления носителей катакомбного обряда в окрестностях Кисловодска в конце I в. до н.э. (массивное дисковидное зеркало с валиком и штырем, короткий широколезвийный меч с кольцевидным навершием и некоторое другое). Соотношение катакомбных захоронений с материалами Кабан-Горского склепа пока остается неясным. Можно только подчеркнуть замеченное М.П. Абрамовой сходство по признаку «массовой коллективности» склепа и ранних катакомб «подкумского типа». Следует согласиться с мнением о том, что рассматриваемые ранние некрополи использовались до III в., а затем либо переставали функционировать, либо переносились на новые места. Неясна и связь захоронений III и, возможно, IV вв. с раннесредневековыми катакомбами на единых могильниках. Однако, если даже население сарматского периода временно покинуло освоенные места в IV—V вв., то вновь вернувшиеся группы осознавали свою историко-культурную причастность к предшественникам и сознательно стали снова использовать старые могильники. Требует научного объяснения и оценки факт значительного распространения в памятниках конца сарматского времени погребальных сооружений подбойного типа. Сейчас известны единичные подбои, которые можно датировать V в. н.э. (Мачты, п. 18). В материальной культуре «подбойников» чувствуется некоторая специфичность (керамические формы). Выявляются и особенности обряда.

6. Приведенные данные свидетельствуют о том, что расширение источниковой базы для изучения проблемы выделения раннеаланской культуры сарматского времени на территории Кавминвод еще недостаточно для однозначных выводов о происхождении, содержании, этапах развития и преемственных связях ее носителей. Ситуация показательна для контактных территорий распространения культур сарматского облика. Изучение периферийных объектов данной культурной общности не менее значимо, чем исследование «классических» сарматских памятников, т.к. в контактных районах собственно сарматские черты могли проявляться более ярко, чем в родственном культурном [45] окружении. Для воссоздания этнического состава носителей раннего катакомбного обряда в Предкавказье не использованы пока возможности антропологии, а они могут не только уточнить, но и расширить спектр рассматриваемой проблематики. Первый опыт предварительной антропологической оценки погребенных в могильнике Подкумская терраса позволил установить заметное присутствие уралоидного этнического компонента (А.В. Шевченко). Требуется увязка материалов могильников с бытовыми памятниками. К сожалению, до настоящего времени бытовые памятники последних веков до н.э. — первых веков н.э. на Кавминводах почти не исследованы. Данные о многочисленных поселениях, содержащих слои сарматского времени, в долинах рек Кумы, Золки, окрестностях гг. Кисловодск, Пятигорск, Железноводск основаны только на подъемном материале, результатах небольших шурфовок и зачисток. С катакомбными могильниками округи ст. Подкумок достоверно не соотнесено ни одно поселение. Можно предполагать, что некрополь Подкумская терраса связан с известным с 1968 г. (В.Б. Виноградов, Н.Н. Михайлов) «Поселением у железнодорожного моста». Необходимы более глубокие разработки и по другим аспектам представленной проблематики.

Яблонский Л.Т., Трунаева Т.Н.
Раскопки курганов савромато-сарматского времени на юге Оренбургской области

1. Разведками Оренбургского Пединститута и Института археологии РАН на территории Соль-Илецкого района Оренбургской области РФ, к югу от течения р. Хобда, в районе с. Покровка были выявлены курганные могильники, датирующиеся от эпохи бронзы до средневековья. В 1991 г. здесь были предприняты рекогносцировочные раскопки могильников Покровка 2 и Покровка 9.

2. В 1992 г. силами Илекской археологической экспедиции ИА РАН и ОГПИ полностью исследован могильник Покровка 8 и самый большой курган северной группы могильника Покровка 2. Этот курган имел диаметр около 60 м и высоту насыпи 2,5 м. На поверхности древнего горизонта было расчищено сгоревшее деревянное сооружение, окруженное глиняным кольцевым валом. Погребение было ограблено в древности, но от него сохранились бронзовая жаровня и наконечники стрел, которые позволяют датировать сооружение савроматским временем.

3. Два кургана из шести раскопанных в могильнике Покровка 8 [46] были насыпаны в эпоху бронзы. Всего в могильнике было исследовано 28 погребений, которые датируются раннесарматским временем. Захоронения совершались в простых ямах — 13, катакомбах — 5, в ямах с подбоями — 9, в яме с заплечиками. Все сосуды лепные. В числе предметов вооружения: бронзовые и железные наконечники стрел, кинжалы с антенновидными навершиями, железный меч, железный наконечник копья. Украшения представлены бронзовыми спиралевидными серьгами, иногда покрытыми золотой фольгой, наборами стеклянных, гешировых и коралловых бус. Из предметов, выполненных в традициях звериного стиля, отметим бронзовую бляшку в виде головы грифона и костяную рукоять гребня, украшенную резным изображением птичьих голов.

4. В 1993 г. Илекской экспедицией ИА РАН были продолжены раскопки северной группы могильника Покровка 2. Здесь было исследовано 6 курганов, которые дали в общей сложности 27 погребений савромато-сарматского времени. В серии могил савроматской эпохи выделяется захоронение женщины-жрицы. В составе сопровождающего инвентаря — большое бронзовое зеркало, каменный алтарь, костяной резной амулет. Головной убор погребенной был украшен золотыми штампованными бляшками в виде идущих «пантер». На головной ленте висели два золотых бубенчика — усеченно-конусовидные, с кольцом для подвешивания. Мужские погребения этого времени содержали колчаны с типологически разнообразным набором бронзовых наконечников стрел.

Среди погребений раннесарматского времени выделяется коллективное многоактное захоронение (не менее 12 скелетов), в котором, в частности, было обнаружено около 200 бронзовых наконечников стрел.

Отметим захоронение мужчины с отрубленными ниже колен и уложенными отдельно от тела ногами. При погребенном был найден железный кинжал с антенновидным навершием в ножнах, украшенных золотом, бронзовая позолоченная пластина (накладка на колчан) с изображением сцены терзания, золотой литой браслет со стилизованным изображением змеиных голов на концах, железные трехлопастные наконечники стрел. Уникально женское сарматское захоронение в подбое, на ступеньке которого были установлены две антропоморфные каменные бабы. В серии керамических сосудов, помимо лепных горшков местного производства, присутствуют красноглиняные, сделанные в Средней Азии.

6. Были начаты также раскопки могильника Покровка 1, в котором исследовано 10 курганов. Они дали в общей сложности 42 погребения эпохи бронзы — средневековья (подавляющее большинство — сарматского времени). [47]

В одном из захоронений савроматской эпохи были обнаружены характерные бронзовые наконечники стрел и барельеф пантеры, выполненный на роге. Среди находок сарматского времени — золотая серьга со сложным замком, украшенная объемным изображением человеческой фигурки.

7. Некоторые признаки погребального обряда: наличие пахсовых конструкций, костей верблюда, характерных красноглиняных круговых сосудов свидетельствуют о южном (среднеазиатско-казахстанском) направлении культурных связей скотоводческих коллективов левобережного Илека в савромато-сарматское время.

Мамонтов В.И.
О памятниках «переходного» типа волго-донских степей

Период от XIII—XII вв. до н.э. по VII в. до н.э. является наиболее неизученным отрезком времени в истории населения Волго-Донских степей, поскольку между памятниками срубной культуры со стандартными и хорошо знакомыми исследователям элементами ритуальных отправлений, могильным инвентарем и погребениями раннего периода савроматской культуры имеется существенный хронологический разрыв. В южнорусских степях это время «заполняют» памятники, оставленные племенами сабатиновской, белозерской и киммерийской культур.

В курганах Волго-Донского региона учтены памятники, где ритуал погребения и сопровождающий инвентарь аналогичен захоронениям киммерийского времени. Это подтверждает мнение о проникновении небольших групп пришлого населения далеко на восток в эпоху раннего железного века. С другой стороны, из-за отсутствия четких определяющих критериев весьма сложно решить вопрос о культурной принадлежности многочисленных, но практически безынвентарных погребений, оставленных местным населением. В.А. Городцов эти погребения относил к финальной бронзе, позднее часть этих погребений К.Ф. Смирнов определил как памятники «переходного» типа.

Правы те, кто полагал, что к этой группе «переходных» памятников можно относить погребения только с надежно датированным материалом, с четкой стратиграфией. К сожалению, современный уровень знаний не позволяет уверенно классифицировать безынвентарные памятники поздней бронзы, «переходного» периода и средневековья. Вполне возможно, что за пределами нашего внимания остается большое количество [48] погребений, относящихся к эпохе бронзы или поздним кочевникам.

Ранее нами уже было высказано мнение (В.И. Мамонтов, 1987), что памятники «киммерийского» времени Волго-Донских степей можно с достаточной степенью вероятности разделить на две группы. Первая группа представлена впускными погребениями, совершенными в насыпь кургана либо в прямоугольные ямы небольших размеров. Погребенные лежат на левом боку или спине, в скорченном положении, головой на восток или запад, руки перед грудью либо положены вдоль тела. Инвентарь захоронений довольно разнообразен. Это — кости жертвенных животных, лепные узкогорлые сосуды с подлощенной поверхностью, с горбатой спинкой однолезвийные бронзовые ножи, оселки, детали конской упряжи, бронзовые накладки на деревянную посуду, бронзовые пластинки со сферическими выступами, бронзовые и костяные наконечники стрел. Все это характерно для погребальных комплексов населения, которое оказалось в Волго-Донских степях в черногоровский и новочеркасский периоды киммерийской культуры.

Вторая группа памятников, вероятно, связана с местными погребальными традициями. Ранний период этой группы, возможно, составляют погребения финальной бронзы. Они, в основном, впускные, ямы прямоугольные, реже — узкие. Погребенные чаще лежат на левом боку или спине скорченно, руки согнуты в локтях, направлены к лицу, плечам, ориентированы головой на восток, северо-восток. Погребальный инвентарь представлен слабо: кости барана, отщепы, фрагмент бронзового ножа, лепные баночные или профилированные сосуды с грубо обработанной поверхностью. Поздний период этой группы памятников характеризуется следующими признаками: погребения впускные, ямы узкие, где умершие положены на левый или правый бок, на спину в вытянутом положении, головой на запад, реже — на восток или северо-запад. Руки вытянуты перед грудью или направлены к тазу. Набор вещей более разнообразен, чем в ранний период: лепная керамика вертикальных пропорций, элементы конской упряжи и наконечники стрел из кости. Керамика имеет много общего с лепной посудой савроматской культуры (например, сосуды со сливом или баночные с округлыми наколами), что, по нашему мнению, отражает развитие традиций в местном керамическом производстве.

По-видимому, эти погребения связаны с населением, вступившим в контакт с пришедшими в Волго-Донские степи племенами савроматов и оставшимся небольшим местным пластом в складывающейся в конце VII в. до н.э. савроматской культуре. Именно савроматы принесли сюда новый уклад жизни, образцы вооружения, конской упряжи и украшений, истоки которых надо искать за пределами Волго-Донского [49] региона. Полагаю, что настало время отказаться от употребления в широком смысле понятия «памятники переходного типа», на основе которых здесь якобы сформировалась савроматская культура.

Вальчак С.Б.
Погребения всадников предсавроматского времени

Памятники периода поздней бронзы — раннего железа в степном Поволжье относительно немногочисленны, но крайне важны для уточнения хронологии этого периода. Хотелось бы еще раз обратить внимание на погребения всадников, характерной составляющей инвентаря которых являются наборы сбруи с бляшками из кабаньего клыка.

В степной зоне Евразии эти и подобные им памятники представлены исключительно впускными погребениями (в прослеженных случаях костяки лежали скорченно на левом боку, ориентировка черепа — в северном и восточном секторах), кроме расшитого бляшками нагрудника или ошейника-хомута (Бабешко, Потапов, 1989) некоторые погребения содержали украшенные такими же бляшками уздечные наборы. Подобные погребения известны в Заволжье (Красная Деревня), в междуречье Нижнего Дона и Волги (Жирноклеевский, к. 6, п. 9; Красногоровка III, к. 12, п. 1; Кузнецовский II, к. 1,п. 2), в междуречье Днепра и Северского Донца (Веселая Долина, к.1, п.2; Стрижена Могила) (Лукашов, 1984; Смирнов, 1961; Бабешко, Потапов, 1989; Узянов, 1983; Татаринов, 1982; Шаповалов, 1971; Тереножкин, 1976).

На Северном Кавказе аналогичные и близкие находки представлены в грунтовых погребениях (Николаевский, п. 31; Верхней Кобан; Сержень-Юрт, п. 38; Кескем и Пседахе, п. 7; Зандак, п. 15; Майртупский 2, п. 28) и на поселении Сержень-Юрт (Анфимов, 1961; Уварова, 1990; Козенкова, 1977, 1982; Дударев, 1991). В большинстве погребений присутствуют уздечные наборы.

В украинской лесостепи подобные бляшки найдены исключительно на поселениях между Прутом и Днепром (Субботовское, Славута, Сахарнянское) (Тереножкин, 1961, 1976; Березаньска, Пясяцький, 1978).

Самым восточным местонахождением таких бляшек является курган Аржан, камеры 1 и 26 (Грязнов, 1980).

Таким образом, памятники с рассматриваемыми бляшками из кабаньего клыка характерны для всего степного пояса Евразии и прилегающих к нему районов. Исследователи единодушно относят эту группу [50] памятников к черногоровскому этапу предскифского периода. Но так ли едина эта группа?

Морфологические особенности псалиев (там, где они сохранились) позволяют разделить рассматриваемую группу памятников на две подгруппы. В первую подгруппу входят комплексы с костяными (роговыми) псалиями «белозерского» облика, которые отмечены только на Северном Кавказе (Николаевский, Зандакский, Майртупский 2-й могильники). Такие псалии с удлиненным средним и равновеликими крайними отверстиями датируются Х — началом VIII вв. до н.э. (Лесков, 1971) или XI—X вв. до н.э. (Чередниченко, 1975).

Вторую подгруппу составляют погребения с костяными (роговыми) и бронзовыми псалиями с тремя одинаковыми отверстиями, которые выполнены в аморфных или трубчатых утолщениях тулова псалия. Эти экземпляры характерны для черногоровского этапа и датируются IX—VIII в. до н.э. (Лесков, 1971; Тереножкин, 1976; Козенкова, 1982; Дударев, 1991). Эти погребения расположены большей частью в степи, но есть и на Северном Кавказе. Наиболее поздние из них — это содержащие бронзовые псалии погребение у Красной Деревни и погребение 38 Сержень-Юрта, последнее содержит и бронзовую имитацию бляшки из кабаньего клыка, датируется концом IX — VIII вв. до н.э. (Козенкова, 1977, 1982). Поскольку бронзовые трехтрубчатые псалии из Сержень-Юрта копируют аналогичные центральноевропейские экземпляры (Козенкова, 1977), то должны быть не древнее их.

Возникновение в Центральной Европе столь сложной формы маловероятно, тем более что трубки на этих псалиях несут только декоративную нагрузку, но не функциональную. Функциональны подобные утолщения только на костяных и деревянных псалиях, где они укрепляют тулово в самом ломком месте, там, где прорезано отверстие. Чем грубее исполнена «трубка», тем крепче тулово псалия. Именно такие псалии и представлены в памятниках второй из выделенных подгрупп.

Из приведенных фактов следует, что комплексы второй подгруппы предшествуют бронзовым экземплярам центральноевропейского облика и должны датироваться не позднее конца IX — начала VIII вв. до н.э. с допуском, что они не сразу были вытеснены бронзовыми.

По всей видимости, восточноевропейские костяные псалии явились прототипами для бронзовых в Центральной Европе. «Восточные» влияния в культурах этого региона с конца IX в. до н.э. неоднократно отмечались исследователями (Gallus, Horvath, 1939; Мелюкова, 1972; Козенкова, 1977; Смирнова, 1985). Рассматриваемые наборы сбруи с бляшками из клыка проникли из Восточной Европы как на запад, так и на восток, очевидно, вместе с использовавшими их группами населения степей. Западный путь маркируется подобными находками на [51] лесостепных поселениях в слоях IX—VIII вв. до н.э. и находкой бронзового подражания таким бляшкам в погребении 14 северного некрополя Эстэ в Альпах (Muller-Karpe, 1954), которое датировано VIII в. до н.э. Восточный путь представлен находками в кургане Аржан, которые еще раз свидетельствуют в пользу его датировки не позднее VIII в. до н.э. (Грязнов, 1980).

Памятники первой подгруппы твердо можно датировать IX в. до н.э. Сосредоточение их исключительно на Северном Кавказе, где отмечается традиция переживания ранних форм (Миллер, 1888; Козенкова, 1977), и тесная связь с памятниками второй подгруппы не позволяют углубить их дату далеко за пределы рубежа IX—VIII вв. до н.э.

Трейстер М.Ю.
Малоизвестный эпизод истории сарматов: сарматы в Британии

В 175 г. н.э. после того как Марк Аврелий заключил мир с языгами на Дунае (Dio Cass. LXXI.16), восемь тысяч вооруженных сарматов влились в императорскую армию и пять с половиной тысяч из них были посланы в Британию (Breeze D.J., 1982; Hanson W., Maxwell G, 1986). Следы такого значительного воинского контингента не могли окончательно затеряться. В начале XVII в. недалеко от городка Рибчестера на севере Англии в Ланкашире были найдены два надгробия. Одно из этих надгробий было поставлено своей жене Юлием Максимом, singularis consularis alae Sarmatorum ( CIL, VII, 229; Collingwood R.G., Wright R.P., 1965). Во втором надгробии упоминается декурион сарматской алы. На нем в рельефе изображен скачущий влево всадник, длинным копьем пронизывающий поверженного на земле врага (CIL, VII, 230; Colligwood, Wright, N 595). Оба надгробия в настоящее время утеряны.

Две другие надписи из Рибчестера упоминают numerus equitum Sarmatorum Bremetennacensium, датируются соответственно 238—244 и 225—235 гг.н.э. и хранятся в Кембридже (CIL, VII, 218; 222; Richmond I.A., 1945). Первая надпись — посвящение богу Аполлону Мапону, вторая надпись посвящена восстановлению храма в Рибчестере.

С пребыванием сарматов в Британии обычно связывают довольно грубо выполненный рельеф с изображением скачущего вправо всадника из Честера. Над головой всадник держит штандарт. Рельеф датируется концом II или III в. н.э. (Sulimirski, 1970; Coulson J.C.N., 1991).

Предполагается, что когда сарматы были переселены Марком Аврелием в Британию, они были разделены на несколько numeri equitum [52] Sarmatarum. Неизвестно, какой гражданский статус получали они после завершения службы в армии, но очевидно, что они не могли вернуться на родину, как обычные ветераны вспомогательных войск, поскольку Сарматия лежала за пределами Римской империи. С другой стороны, в интересах Империи было закрепить на месте такое количество хорошо вооруженных и тренированных всадников. Естественным выходом из этой ситуации, по мнению И. Ричмонда, было компактное расселение сарматов. Эта община получила название Bremetennacum Veteranorum — она так и не выросла в город, оставаясь фортом с поселением за чертой городских стен, vicus (Richmond, Op.cit.). Раскопки в Рибчестере выявили древнейшие слои vicus, относящиеся к доадриановскому времени — ямы и канавы со сбросами производственной деятельности. Следы фортификационной деятельности относятся, вероятно, к тому же времени. К позднеантониновскому периоду и III в. н.э. относятся следы перепланировки оборонительных сооружений (Grew F.O., 1981; Freere S.S., 1990). К сожалению, материалы из раскопок Рибчестера не опубликованы. Их изучение представляет значительный интерес, так как археологические памятники способны пролить дополнительный свет на вопрос о происхождении местных поселенцев.

Щукин М.Б.
К вопросу о сармато-германских контактах

1. Самые первые сармато-германские контакты могли бы иметь место еще на рубеже III—II вв. до н.э., когда выходцы из Центральной или Северной Европы, скиры и бастарны, появились в Северном Причерноморье. Но самые ранние памятники, фиксирующие эти контакты, относятся к рубежу II—I вв. до н.э. Имеется в виду донышко знаменитого котла из Гундеструпа (Дания) с изображением Митраистского быка, выполненное со стилистическим сходством с фаларами греко-бактрийского типа, и фалар со сфинксом из Янчокракского клада, где показан щит с умбоном, характерным как для кельтов периода Латен С2, так и для носителей пшеворской культуры Польши. Этнополитическая ситуация II—I вв. до н.э. и политика Митридата Евпатора вполне объясняют возможность контактов.

Взаимодействие с сарматами носителей зарубинецкой культуры, входящей наряду с пщеворской в единый круг «латенизированных культур», уже отмечалось в литературе (Максимов, 1982).

2. Следующий этап контактов фиксируется для середины — второй [53] половины I в. н.э.: тамги царя Фарзоя изображены на германских копьях из Балле (Норвегия) и Бодзаново (Польша), германские умбоны щитов найдены в курганах «Садовый» и «Высочино» в Нижнем Подонье, комплексы могильника Звенигород в Верхнем Поднестровье дают смешение пшеворских и сарматских элементов, подтверждая свидетельство Тацита о браках бастарнов с сарматками.

Все находки вписываются в исторический контекст событий: сдвиг сарматских племен на запад между 18—79 гг. н.э. (сопоставление карт Страбона и Плиния), аорсо-сиракский конфликт 49 г. н.э. в Прикубанье, образование царства Фарзоя, уход языгов за Карпаты на помощь царю квадов Ваннию в борьбе с лугиями и гермундурами в 50 г. н.э.

Одновременно отмечается проникновение носителей пшеворской культуры (лугиев) в южном и юго-восточном направлениях, вызванное, возможно, процессом образования вельбаркской культуры в Польском Поморье, в котором приняли участие и выходцы из Скандинавии.

3. Сармато-германское взаимодействие прослеживается и для периода Маркоманских войн 167—180 гг. н.э. Типичные вельбаркские браслеты найдены в погребениях венгерских сарматов, не без воздействия сарматов на вооружение римской кавалерии был принят длинный меч с кольцевым навершием, используемый тогда и германскими воинами. Фигурки человечков, вооруженных такими мечами, и оленей с подогнутыми ногами изображены на кубке из Хеминглоу в Дании. Тамгообразные знаки, инкрустированные на наконечниках копий наряду с руническими надписями, тоже, по всей вероятности, результат заимствования определенной идеи от сарматов.

4. Начавшееся сразу после Маркоманских войн или еще в их ходе движение носителей вельбаркской культуры на юго-восток должно было бы тоже привести к сармато-германским контактам, но следы непосредственного их взаимодействия прослеживаются слабо. Можно назвать ряд находок умбонов в Танаисе, на Южно-Донзулавском городище и др., но лишь один умбон этого периода происходит из сарматского погребения в Молдавии. Примечательна также находка в кладе из Брангструпа в Дании золотой бляшки с зернью от навершия позднесарматского длинного меча.

5. Одним из результатов вельбаркско-пшеворского движения стало исчезновение в Молдавии и на Украине массива сарматских памятников и образование черняховской культуры. Соотношение германских и сарматских элементов в рамках этого образования — особая тема, все еще нуждающаяся в специальной разработке. [54]

Заднепровский Ю.А.
Юго-восточная экспансия сарматов: pro и contra

1. 40 лет тому назад впервые было высказано предположение о проникновении сарматов во II—I вв. до н.э. на юго-восток, в пределы Средней Азии, в глубинные районы Среднеазиатского междуречья. О.В. Обельченко исследовал курганы в Бухарском оазисе и связал появление их с приходом кочевого населения из Приуралья и прилегающих к нему районов (Обельченко О.В., 1954). Он опирался на сходство устройства могил, обряда погребения и состава инвентаря с сарматскими памятниками, на «сарматообразный облик могильников». Позднее аналогичные курганы были им открыты в Самаркандском оазисе и также сопоставлены с племенами скифо-сарматского происхождения (Обельченко О.В., 1967). В публикации материалов Лявандакского могильника большое внимание уделено событиям, связанным с передвижением кочевников и крушением Греко-Бактрии. Обельченко приходит к заключению, что сведения китайских источников об юечжах ошибочны. Основная роль принадлежала сарматам, которые вторглись в Среднюю Азию и завоевали ее. Исходный район переселения включает территорию от Нижней Волги и Приуралья до Алтая (Обельченко О.В., 1961). Совершенно явное, никем не замеченное противоречие. До сих пор восточная граница расселения сарматов не определена, и обычно ее ограничивают Западным Казахстаном. На остальной территории до Алтая обитали, по-видимому, иные племена, пока мало нам известные. Из этого следует, что в движении должны были участвовать не только сарматы, и экспансия была не только на юго-восток. Позднее появился и третий вариант — территория Северного Казахстана между Алтаем и Уралом, откуда кочевые народы двигались на запад и на юг, в южные районы Средней Азии (Обельченко О.В., 1974). Все эти гипотезы, основанные на больших материалах, более подробно изложены в его книге (Обельченко О.В., 1992).

2. Гипотеза О.В. Обельченко получила определенное признание среди сарматологов. Она была поддержана К.Ф. Смирновым (Смирнов К.Ф., 1964, 1984), А.С. Скрипкиным (Скрипкин А.С., 1984), М.Г. Мошковой (Мошкова М.Г., 1988). Положение о юго-западной экспансии сарматов постулировано в обобщающем труде «Степи европейской части СССР в скифо-сарматское время».

3. Иначе отнеслись к гипотезе Обельченко среднеазиатские археологи. В.А. Шишкин — ведущий исследователь древностей Бухары, который обследовал эти курганы еще в 1934 г., отметил большое сходство [55] раскопанных курганов с сарматскими, что, по его мнению, свидетельствует о каких-то культурных и, возможно, этнических связях (Шишкин В.А., 1963). В докладе на международной конференции в Душанбе в 1968 г. А.М. Мандельштам утверждает, что нет оснований отождествлять кочевников, появившихся в Северной Бактрии с собственно сарматами и предполагать какие-то передвижения или военные походы последних с северо-запада на юг Средней Азии (Мандельштам A.M., 1974). В докладе на той же конференции автор этих строк выделяет группу памятников с подбойными погребениями Южного Таджикистана, Бухарского оазиса и Ферганы и распространение их рассматривает как отражение расселения и передвижения юечжийских племен в Средней Азии (Заднепровский Ю.А., 1975). В книге «Степная полоса Азиатской части СССР в скифо-сарматское время» материалы Обельченко охарактеризованы в отдельном разделе Мандельштама (текст написан в конце 70-х годов). Кроме оговорок об условности датировок он внес существенные изменения в их интерпретацию, полностью исключив положение о юго-восточной экспансии. Ведущая роль в событиях II—I вв. до н.э., по мнению Мандельштама, принадлежала племенам центральноазиатского происхождения, под общим наименованием юечжей. Основные положения его концепции изложены в ряде работ (Мандельштам A.M., 1972, 1975, 1978).

4. В литературе, как видим, высказаны взаимоисключающие суждения о вторжении сарматов в Среднюю Азию. До сих пор никто критически не рассмотрел гипотезу Обельченко, на которой и основывается положение о юго-восточной экспансии. В данном докладе предпринята первая такая попытка. Прежде всего следует иметь в виду, что исследования Обельченко проводились в 50-х годах, когда мало было известно о памятниках кочевников Средней Азии и естественно было обращение к лучше изученным культурам. Затем ему повезло найти в курганах монеты, позволившие определить абсолютную дату — II—I вв. до н.э. И, наконец, в силу разных причин сводная его работа появилась только в 1992 г. В ней мало планов и разрезов, не охарактеризованы комплексы и др. Приемы проработки материалов не отвечают современным требованиям. Но в целом она дает более полное представление об исследованных памятниках.

5. Остановимся на некоторых общих положениях, которые не были приняты во внимание.

Все раннесарматские погребения являются впускными в насыпи предшествующего периода. Индивидуальные насыпи впервые появились в среднесарматский период (I в. до н.э. — I в. н.э.) и преобладают в позднесарматское время. Совсем иное в Бухарских могильниках — все погребения располагаются под отдельными насыпями. [56]

Погребения в катакомбах, камеры которых являются продолжением дромоса (II тип по К.Ф. Смирнову; Лявандакский тип по Ю.А. Заднепровскому), совершенно неизвестны в ареале от Приуралья до Алтая. В Приуралье и Поволжье они составляют только 1-2 % и при таком мизерном количестве нельзя говорить о характерности их для сарматов (Мошкова М.Г., 1983). Следовательно, сходство этих катакомб не может служить доказательством переселения сарматов, тем более значительном (в первых районах их 18, а в Бухаре — 12). Вопрос о происхождении и распространении катакомб этого типа является дискуссионным.

В раннесарматских памятниках ведущее место принадлежит прямоугольно-удлиненным грунтовым могилам — 45,5 %, в среднесарматских — 33,4 %, к которым добавим квадратные ямы с диагональными погребениями — 27 % (Скрипкин А.С., 1988). Ничего подобного нет в бухарских курганах.

Определенное сходство наблюдается между погребениями в подбойных могилах. Однако подобные могилы встречены во многих районах Средней Азии и степей Евразии, включая некрополи городов Северного Причерноморья, где их связывают с появлением сарматов (Масленников, 1990). При столь широком распространении однозначное заключение о сарматском происхождении подбоев Бухары требует дополнительных доказательств.

В литературе справедливо отмечено, что многие из признаков погребального обряда являются общеиранскими и не могут служить для этнических определений (Мошкова М.Г., 1984), тем более для заключения о миграциях. Остается сходство погребального инвентаря. Однако известны находки типично сарматских предметов в отдаленных странах, где сарматы никогда не были, например, в Таксиле, в северо-западной Индии. Оснований для ответственного вывода о переселении сарматских племен в долину Зеравшана, как видим, явно недостаточно.

6. В сравнительном изучении Обельченко основывался на несовершенном приеме поисков аналогий для отдельных курганов и погребений. Более надежные результаты могут быть получены при сопоставлении конкретных могильников как обособленных, развивающихся во времени памятников. Так, например, в Калиновском могильнике к раннесарматскому периоду относятся три типа погребальных сооружений, к среднесарматскому — пять, к позднесарматскому — три (Шилов В.П., 1959). Памятники Бухары разделены на три хронологические группы: II в. до н.э. — I в. н.э., II—IV вв. и V—VII вв. В первой группе три типа могил: подбои, катакомбы II типа и единичные грунтовые. Во [57] второй группе — четыре. Добавляются катакомбы кенкольского типа. Совпадают только два: подбои и катакомбы II типа.

7. Совсем иная картина получается, если сравнить бухарские памятники и, прежде всего, наиболее представительный могильник Кызылтепинский, включающий погребения двух первых хронологических групп, с Шаушукумским, расположенным на средней Сырдарье (Максимова А.Г., 1968). Совпадают все четыре типа погребальных сооружений. В Шаушукуме вскрыто 7 катакомб лявандакского типа. Сходство этих могил отмечал и О.В. Обельченко, обративший внимание также на одинаковый заклад выхода (Обельченко О.В., 1992). О сходстве подбоев Шаушукума (12 курганов) с позднесарматскими могилами и памятниками Ферганы, Ташкентского и Бухарского оазисов писала А.Г. Максимова (Максимова А.Г., 1968). Преобладают в Шаушукуме катакомбы кенкольского типа (29 из 57 вскрытых курганов). Катакомбы этого типа обнаружены в 23 курганах Бухары, в том числе 5 — в Кызылтепинском могильнике. Для них характерна устойчивая восточная ориентировка костяков, заклад входа кирпичом, положение умерших в гробах. Все эти признаки широко распространены в могильниках Ташкентского оазиса, Южного Казахстана и Кенкола. Удивительное полное сходство всех составных компонентов дает основание говорить о большей вероятности переселения кочевого населения в долину Зеравшана из-за Сырдарьи (Яксарта), нежели из отдаленных районов Поволжья и Приуралья. Окончательное решение зависит от уточнения хронологии сырдарьинских памятников. Если признается условность даты бухарских курганов, в которых обнаружены монеты, то еще более предположительной выступает хронология памятников Сырдарьи. Часть погребений могильника Жаман-Тогай датирована рубежом н.э. (Максимова А.Г., 1968). Могильник Актобе аналогичен курганам культуры Каунчи II Ташкентского оазиса рубежа н.э., отнесен исследователем к I—III вв. Не удалось хронологически разграничить погребения Шаушукума и они суммарно датированы III—V вв. на основании находки в одном кургане сасанидской монеты V в. Между тем в могильнике имеется ряд более ранних предметов — не позднее I в. н.э. В катакомбах кенкольского типа найден меч с ромбовидным бронзовым перекрестием (тип 7 по А.С. Скрипкину), круглые плоские зеркала и зеркала с короткой ручкой (типы 1.01 и 1.6 по А.С. Скрипкину). В катакомбах лявандакского типа — зеркало с бортиком (тип 4.7 по А.С. Скрипкину). В грунтовых могилах — короткий меч с серповидным навершием и прямым перекрестием (тип 1 по А.С. Скрипкину). Следовательно, в трех комплексах имеются материалы рубежа н.э. — не позднее I в. н.э. Добавим ранние находки из Ташкентских курганов — костяное навершие гребня, фибулы Авцисса. Из всего этого следует, [58] что памятники Средней Сырдарьи, Ташкентского и Бухарского оазисов относятся примерно к одному периоду. Достаточно определенно можно утверждать, что катакомбы кенкольского типа появились раньше на Сырдарье, чем в Бухаре, где они датированы II—IV вв.

8. Рассмотренные могильники в бассейне Сырдарьи характеризуют культуру основной или господствующей части кочевого населения Кангюя рубежа н.э. и первых веков н.э. Это было крупное объединение кочевников и земледельческих областей в Среднеазиатском междуречье периода II в. до н.э. — V в. н.э. По китайским сведениям, Кангюй к I в. н.э. подчинил владение Яньцай, очевидно в Приаралье, и лежащее еще далее владение Янь (Южное Приуралье). Таким образом, Кангюй на северо-западе вступил в прямые контакты с сарматским миром. Успешная экспансия на северо-запад исключает какую-либо возможность проникновения в этот период сарматов в долину Сырдарьи. Как сильное самостоятельное владение Кангюй известен в середине II в. до н.э. (138 г. до н.э.) и в это время он служил непреодолимым барьером для вторжения сарматов в пределы Средней Азии. Конкретную историческую ситуацию, сложившуюся во II—I вв. до н.э., необходимо учитывать при решении вопроса о так называемой юго-восточной экспансии сарматов.

Горбунова Н.Г.
Скотоводы Бактрии и Согда и сарматы

1. Могильники скотоводов Бактрии и Согда неоднократно привлекали внимание исследователей населения степного мира Евразии. Отмечалось сходство культур бактрийских и согдийских скотоводов с сарматской. Предполагалось, что люди, погребенные в этих могильниках, относятся к участникам разгрома Греко-Бактрии во II веке до н.э. Однако для таких выводов необходимо, на наш взгляд, провести сравнительный анализ погребального обряда и инвентаря между всеми исследованными могильниками в Бактрии (в Южном Таджикистане) и Согде и сарматскими могильниками. Так как материалы большинства могильников опубликованы, хотя и неравноценно, не останавливаясь на их характеристике, перейдем к сравнению.

2. В Бактрии исследованы в основном могильники Бишкентской долины в районе реки Кафирниган (Тулхар, Аруктау, Коккумский, Чайпаракский, БМ IV, V, VI, VII). Западнее, в излучине Амударьи — могильник Бабашов, в долине реки Вахш — могильник Ксиров (о нем есть только общие сведения). Всего, без Ксирова, раскопано примерно [59] 700 курганов из 1700. В Согде исследованы могильники Бухарской группы: Кую-Мазар, Лявандак, Кзыл-тепе, Шахривайран, Хазара (из 788 курганов раскопано 122), в Самаркандской группе: Агалыксай, Акджар-тепе, Миранкуль, Сазаган — всего 43 кургана. В Кызыл-Кумах: Сирлибай, Кулкудук, Орлатский — 17 курганов. Датировка бишкентских могильников, по А.М. Мандельштаму, — последняя треть II в. до н.э. — I в. н.э. Сравнение их всех показывает, что Тулхар, БМ V и VI — более ранние в этом периоде, БМ IV и Аруктау — более поздние. Бабашов — I—III вв. н.э. В Согде О.В. Обельченко выделил три хронологические группы: VII—III вв. до н.э., II в. до н.э. — I в. н.э., III—VII вв.

3. Сравнение бактрийских и согдийских могильников показывает прежде всего различия в погребальных сооружениях и ориентировке погребенных. В Бактрии под каменными насыпями, кольцами, оградками находились в большинстве случаев подбои в западной, реже — в восточной стенке (Тулхар и БМ V), грунтовые могилы и, редко, каменные ящики (в Ксирове подбои широтные и грунтовые ямы, ориентировка погребенных западная). В Согде — курганы с земляной насыпью, погребения в подбоях в западной стенке, катакомбах, продолжающих дромос, грунтовые ямы, ориентировка южная.

Керамика в обоих регионах сходна по типам (кувшины с ручкой, бокалы, кубки с перегибом, миски, фляги), но в Согде — в различных местах могилы. Керамика Кызыл-Кумской группы несколько отлична, но есть и общие типы (кувшины с ручкой, фляги). Оружие (мечи с прямым перекрестием) есть во всех регионах, но в Бактрии их меньше, чем в Согде, кроме того, в Согде есть мечи с навершиями. Кинжалы же по типам в Бактрии и Согде различаются. Наконечники стрел однотипны, с опущенными жальцами, но количественно их в могилах больше в Согде. В Кызыл-Кумской группе есть и иные наконечники стрел. Костяные накладки на лук — по одной в Бактрии и Согде, но больше в Кызыл-Кумской группе. Различаются пряжки: в Бактрии, помимо поясных разных типов, много обувных. В Согде последних нет, но выделяются костяные, в том числе с гравированными рисунками (преимущественно в Кызыл-Кумской группе). Имеются различия в предметах туалета и быта и в украшениях. Монеты: в Бактрии подражание оболам Евкратида, в Согде — тетрадрахма Гелиокла и подражание чекану Евтидема. Таким образом, сравнительный анализ бактрийских и согдийских могильников позволяет говорить о существенном различии в культуре погребенных и, видимо, об их отношении к разным племенам.

4. Вопросы датировки бактрийских могильников пока дискуссионны, но сравнение находок с согдийскими (типы керамики, некоторые типы оружия, практическое отсутствие накладок на лук, монеты греко-бактрийских царей и подражание им) позволяет придерживаться [60] дат, предложенных А.М. Мандельштамом, совпадающих с датами согдийских могильников второй группы О.В. Обельченко, которые не оспариваются. Что касается Кызыл-Кумских курганов, то их даты еще требуют уточнения.

5. При сравнении со среднесарматской культурой выделяются различия: нет погребений в насыпях, почти нет следов огня, ограниченное число типов грунтовых могил, нет диагональных погребений, количество подбоев увеличивается, погребения только индивидуальные, нет металлической и стеклянной посуды (1 котел в Кызыл-Кумах), почти нет кинжалов с кольцевым навершием (1 в Согде), копий, стрелы почти однотипны и их мало, нет доспехов, конского снаряжения, зеркал-подвесок, китайских зеркал, костяных туалетных ложечек, фибул, т.е. характерных черт среднесарматских памятников.

6. Из изложенного можно сделать некоторые предварительные выводы. В Бактрии и Согде погребены люди разных племен, в культуре которых есть только некоторые черты сходства со среднесарматской, причем их определенно больше в Согде. Что касается того, являются ли погребенные участниками разгрома Греко-Бактрии, то территориальное расположение, даты бактрийских могильников и отсутствие здесь могильников предшествующего времени позволяет это предполагать. Хотя и удивляет отсутствие у погребенных вещей дальневосточного происхождения (если это юечжи). Гораздо реальнее вывод об отношении к юечжам царского некрополя Тилля-тепе в Северном Афганистане. Что касается Согда, то здесь имеются могильники еще сакского времени. Учитывая роль сезонных перекочевок, не исключено, что какая-то часть сарматов, скорее всего Приуралья, могла проникать сюда постепенно, способствуя появлению сарматских черт в культуре согдийских скотоводов. Но до Греко-Бактрии эти племена не дошли, остались в долине Зеравшана и их дальнейшая судьба связана уже с северо-восточными районами Средней Азии.

Туаллагов А. А.
О знаках боспорских царей

Все известные после Аспурга царские знаки построены по одной схеме. Наиболее вероятным представляется решение об изображении в верхней части дракона, чей образ мог быть передан в Северное Причерноморье через массагетов (В.П. Алексеев, 1991). Второй вариант верхней части предлагается считать обозначением барана, связанным с солнечным фарном. На мой взгляд, второй вариант представлен [61] графическим изображением сдвоенных драконов (грифонов), воспроизводящим композиции, отмеченные на бляхе из захоронения аорского вождя у с.Пороги (А.В. Симоненко, Б.Н Лобай, 1991) и подвесках на тиаре из Тилля-тепе (В.И. Сарианиди, 1989). Нижняя часть знаков находит аналогии в антропоморфных изображениях с подчеркнутым половым признаком. Таким же образом среди знаков из Юго-Западной Монголии (Б.И. Вайнберг, Э.А. Новгородова, 1976) наряду со знаком, аналогичным боспорским, изображен лучник.

Следует отметить, что тамга Ининфимея практически является вариантом более геометризированной тамги Аспурга и очень близка тамге сарматского царя Фарзоя. Причем среди разновидностей тамг Фарзоя существует и геометризированная, подобно аспурговской. В одном ряду с ними стоят и знаки из с. Пороги. Эти знаки несут в себе единое солярное значение, которое могло выражаться и через грифонов (Ю.А. Раппопорт, 1977; В.А. Кузнецов, 1984).

В нартовском эпосе осетин представлено два сказания, где одним из главных героев предстает Хуандон-алдар, за образом которого скрываются исторические боспорские династы (В.И. Абаев, 1989). Если сам герой ничем не раскрывает свою «драконью» природу, то анализ сказаний свидетельствует об их восхождении к древнему мифу эпохи индоиранской общности, зафиксированному в сказаниях о битве Индры с драконом Вритрой ("Ригведа") и Траэтаны (Феридуна) с Аджи-Дахакой (Захаком) ("Авеста", «Шах Наме»).

Эштер Иштванович, Валерия Кульчар.
Проблемы изучения социальной структуры сарматов Карпатского бассейна

1. Анализируя структуру сарматского общества, мы сталкиваемся с рядом методологических проблем. В источниках мы находим лишь минимум данных по этому вопросу, т.к. древние авторы касались его весьма периферийно. Факт ограниченных возможностей археологии в нашем случае еще усугубляется чрезвычайной разграбленностью погребений Алфельда. Поэтому относительно хорошо нам известны только низшие слои общества (безынвентарные или очень бедные захоронения) . Многие исследователи пытались связать общественный аспект с наличием курганных насыпей или ровиков, окружавших могилы, но возможно, что это не социальные, а этническо-хронологические признаки.

2. Нам известны названия сарматских племен, поселившихся в [62] различное время в долинах Дуная и Тисы: языги, роксоланы, аланы, но число и точное время появления отдельных волн кочевников в этих местах все еще спорно.

3. В момент прихода сарматских племен в Карпатский бассейн общество должно было характеризоваться иранской кочевнической племенной структурой, но на основании археологического материала за несколько поколений произошло оседание их на землю и преобразование в земледельческое (?) общество. Остается неясным, привело ли это к изменениям в социальной структуре.

4. На основании исторических сведений, судя по которым альфельдские сарматы постоянно воевали с Империей (главным образом в союзе с соседними или родственными восточными племенами), в их социальной структуре должна была присутствовать военная организация и аппарат власти, координирующий ее действия (см. упоминания источников о представителях сарматов — проблема терминов rex и dux). В этом отношении мы подчеркиваем значение военного слоя, представителей которого, особенно во II—III вв., хоронили с оружием и редко с конской сбруей (последнюю находят только в этих погребениях!) под курганами. Курганы сконцентрированы на границах сарматских земель.

5. Погребения знати не прослеживаются так четко, как в отношении восточных степных памятников. Либо альфельдские сарматы были гораздо беднее (племена периферии), либо эта группа не выявляется из-за разграбленности погребений. (Исключения: Сентеш-Надьхедь, Ясалшосентдердь, Гестеред).

6. Проблематика Arcaragantes-Umigantes — социальный или исторический вопрос?

Журавлев Д. В.
Краснолаковая керамика могильника Бельбек IV (предварительные итоги исследования)

Среди римского импорта, в изобилии представленного в могильниках сарматского времени Юго-Западного Крыма, особое место принадлежит краснолаковой керамике. Наряду с амфорами, это наиболее массовый античный материал, позволяющий не только решать вопросы об экономических связях, но и выступать в качестве достаточно надежного хронологического маркера.

Объектом исследования служит краснолаковая керамика могильника Бельбек IV на окраине г. Севастополя, раскопанного экспедицией [63] ГИМ под руководством И.И. Гущиной. Всего раскрыто 331 погребение, в которых обнаружено более 500 целых сосудов. В результате работы выделено несколько групп сосудов, которые с большим основанием можно связать с определенными центрами производства.

Достоверно с италийским производством можно связать только одну небольшую чашу с клеймом ATEI в рамке planta pedis. Она была изготовлена в мастерской Атея в Арреццо в 20—30-х гг. н.э.

Вторая группа представлена плоскодонными тарелками со скошенным бортиком, невысокими чашами, кувшинами с узким горлом. Сосуды орнаментированы поясками из насечек по венчику и по тулову, дно некоторых экземпляров также имеет врезной орнамент. Клейма этой группы очень разнообразны: RO/ФО; ДIOД/OTOY; IKON/IKOC и другие в прямоугольных рамках, различной формы розетки, многолепестковые цветки. В целом, эта группа может быть датирована 20—120-ми гг. н.э. Для сосудов этой группы характерны красно-коричневая неплотная глина со слоистой структурой и большим количеством слюды, лак красно-оранжевого цвета. Многими исследователями керамика этой группы связывается с продукцией острова Самос. Правда, достоверность этого утверждения подтверждается лишь цитатой из Плиния, т.к. следов производства на Самосе пока не обнаружено. Интересно, что большая часть граффити, обнаруженных в могильнике, представлена на сосудах именно этой группы и датируется второй половиной I в.

Третья группа — тарелки различных очертаний, канфары с цилиндрическим туловом, миски полусферической формы, кувшины, — сделана из светлой желто-коричневой глины, часто с небольшими включениями слюды, а также красно-коричневой и розоватой глины. На дне — клейма planta pedis, а также клеймо в рамке формы tabula ansata с именем ГAIOY. Опираясь на новейшие исследования К. Мейера-Шлихтмана, можно предположить, что эта керамика относится к продукции Пергама и его округи. В целом, группа датируется I — первой половиной III вв. (Чандарли, Пергам, Тиритака, Илурат).

Еще несколько групп можно условно связывать с различными, пока неизвестными центрами Малой Азии. Они различаются как морфологически, так и по составу глины. К изделиям неизвестного малоазийского или эгейского островного центра первой половины I в. относится и фигурный кувшин-лягинос, увенчанный головой с гипертрофированным носом и бородой. Тулово сосуда украшено рельефными эротическими сценами.

Выделяется также местная северопричерноморская группа. Уникальной находкой является античный по форме кувшинчик с зооморфной ручкой в виде собаки, покрытый хорошим красным лаком. Вероятно, он был сделан на заказ в керамической мастерской одного из [64] северопонтийских городов (учитывая то, что практически все крымские находки зооморфных ручек сосредоточены в Восточном Крыму, скорее всего на Боспоре).

Таким образом, полученная картина распределения импорта по центрам производства близка той, что была выделена Т.Н. Книпович для Ольвии и боспорских городов. Интересно, что однотипные сосуды найдены в планиграфически близких погребениях.

В целом, краснолаковая керамика из могильника может быть датирована первыми десятилетиями I — серединой III вв., наиболее интенсивно импорт поступал к населению Бельбекской долины во второй половине I — первой половине II вв. Вторая половина II в. — период стагнации и постепенного снижения количества импорта в могильных комплексах. Окончательно импорт исчезает с середины III в.

Демиденко С.В.
Технология изготовления сарматских котлов и некоторые проблемы сарматской истории

Изучение с помощью методов естественных наук типологии и технологии изготовления литых котлов, найденных в погребениях савромато-сарматской культурно-исторической общности, позволило значительно расширить представление о данной категории вещей.

В настоящем исследовании мне хотелось бы сопоставить выявленные изменения в технологии изготовления котлов с событиями сарматской истории в том виде, в каком они реконструируются исследователями на сегодняшний день.

В VI—IV вв. до н.э. на территории Нижнего Поволжья и Южного Приуралья существует савроматская археологическая культура в двух локальных вариантах — Волго-Донской и Самаро-Уральской (Смирнов К.Ф., 1964; Мошкова М.Г., 1991). Или, как полагают другие исследователи, мы имеем дело с двумя различными археологическими культурами (Очир-Горяева М.А., 1988; Железчиков Б.Ф., Барбарунова З.А., 1991).

Исследование морфологических и технологических особенностей литых котлов из Нижнего Подонья и Южного Приуралья показало, что, во-первых, экземпляры с этих территорий настолько сходны, что фактически объединяются в один тип; во-вторых, использование при литье цельного «болвана» или «болвана» на горизонтальной подставке, возведение вокруг формы постоянного очага, употребление почти чистой меди заставляет предполагать наличие единой производственной [65] традиции на данных территориях. Кроме того, в обоих регионах фиксируется с V—IV вв. до н.э. специфический сарматский способ литья — отдельное изготовление тулова и поддона. На мой взгляд, это может свидетельствовать о более тесных связях между Нижнем Подоньем и Южным Приуральем. Несомненно отличие сарматских котлов от скифских и сакских. Особенностью Волго-Донского региона является наличие здесь экземпляров савроматских по форме, но изготовленных цельнолитым скифским способом, а также наличие собственно скифских котлов.

В IV в. до н.э. в Южном Приуралье складывается раннесарматская культура (Мошкова М.Г., 1974). Исследователи фиксируют две волны раннесарматской миграции: первая — IV/III вв. н.э., вторая — II в. до н.э. (Скрипкин А.С., 1991). В IV же веке до н.э. в Южном Приуралье появляются новые типы котлов. При их изготовлении применяются чашевидный «болван», веревочки и глиняные пробки. Находка подобного котла у с. Заплавное в Нижнем Поволжье как раз и отражает перемещение какой-то части южноприуральских племен на юго-запад. В то же время в Нижнем Поволжье продолжают бытовать котлы савроматских типов вплоть до I в. до н.э. Исходя из этого, можно предположить, что миграция раннесарматских племен не внесла существенных изменений в бронзолитейное дело Нижнего Поволжья, связанное с изготовлением котлов.

Возможно, ко второй волне раннесарматской миграции относится котел из кургана у с. Булаховка Днепропетровской обл. (II—I вв. до н.э.). Сохраняя чашевидную форму тулова, он несет на себе явные азиатские черты, характерные для сакских и сибирских котлов. Это — двойная веревочка в верхней части тулова и маленькие ручки-петельки под венчиком.

Новые изменения в технологии изготовления котлов — применение двусоставного «болвана» сферической формы, использование при литье значительных добавок олова и свинца, отсутствие вокруг формы постоянного очага — как явления массовые распространяются во второй половине I в. н.э., что можно, на мой взгляд, связать с появлением в волго-донских степях ранних алан (Скрипкин А.С., 1990). В это же время распространяются котелки с зооморфными ручками и трубчатым носиком. Данные факты свидетельствуют о сильном азиатском влиянии. Однако сохраняются и собственно сарматские черты — отдельное изготовление тулова и поддона и употребление глиняных пробок. Несколько слов хотелось бы сказать о погребениях зубовско-воздвиженской группы с котлами. Это, прежде всего, курган I у х. Зубовский, курган у ст. Воздвиженская, впускное погребение из кургана «Острый» у ст. Ярославская, датируемые в пределах второй половины I [66] в. до н.э. — первой половины I в. н.э. (Гущина И.И., Засецкая И.П., 1989; Щукин М.Б., 1992). По типологии и технологии изготовления экземпляры из этих погребений имеют сходство с котлами из нижнедонских «царских» курганов и рядом других сосудов, комплексы с которыми датируются второй половиной I в. н.э. — началом II в. н.э. Возможно, здесь мы имеем дело с еще одним свидетельством раннего проникновения данной производственной традиции на запад. Но может быть, дата зубовско-воздвиженских комплексов является несколько поздней предполагаемых и больше уходит в I в. н.э.

Очередная волна изменений в изготовлении котлов относится ко второй половине II в. н.э., когда в волго-донских степях появляются носители позднесарматской культуры. Прежде всего, это — отказ от изготовления поддона и изменение формы «болвана» (яйцевидный). В то же время по-прежнему используется двусоставная конструкция «болвана». По составу металла позднесарматские котлы близки савроматским и сакским, также как у савроматских котлов при литье используется постоянный очаг.

В заключении хотелось бы отметить, что, несмотря на изменения, связанные с периодическими притоками нового населения с востока, на всем протяжении существования савромато-сарматской культурно-исторической общности сохраняется преемственность в изготовлении таких специфических предметов, какими являются литые котлы.

Берлизов Н.Е.
Хронология и хронография Азиатской Сарматии

Как показывает опыт последних лет, периодизация савроматских и сарматских древностей, разработанная Б.Н. Граковым, перестала удовлетворять сарматологов. Это связано с резким увеличением источниковой базы и появлением новых методов ее обработки. Наступает период создания сквозных хронологических шкал на большом объеме материала для определенных географических регионов (так называемых «колонных секвенций») и их синхронизации для выделения единых историко-хронологических пластов ("горизонтальных секвенций"). Для этого необходимы и сквозные типологические схемы для различных категорий инвентаря.

Опыт такой работы с подкурганными погребениями VII в. до н.э. — IV в. н.э. в степях от Дона до Урала (включая степное Предкавказье) предлагается в данной работе. Автором разработаны корреляционным методом шкалы относительной хронологии для 4-х регионов: Задонья [67] (между Доном и Волгой), Заволжья (между Волгой и Узенями), Приуралья (к востоку от Узеней) и Предкавказья. Использован материал около 900 комплексов. Наряду с ныне существующими типологиями бус, фибул, зеркал, мечей, бронзовых наконечников стрел, амфор, кружальной керамики, заново разработаны типологии для лепной керамики и железных наконечников стрел.

Выделяются 5 этапов (А-Е), дробящиеся на 15 периодов в Задонье. При этом между этапами В и С фиксируется хронологический разрыв в 75—100 лет. В Заволжье выделены 4 этапа (А-Д) из 12 периодов. Три этапа (А-С) выделяются для Приуралья — они включают 11 периодов. Этапы В и С вновь разделяют 100—120 лет. Наконец, в Предкавказье можно выделить 5 этапов бытования сарматских и сарматоидных древностей (А-Е). Между этапами А и В вновь фиксируется хиатус, синхронный задонскому.

Синхронизация позволяет выделить 5 горизонтальных секвенций для Азиатской Сарматии:

I пласт. Серия комплексов в Задонье (этап А) и единичные — к востоку от Волги. Характеризуется архаическим скифским инвентарем во впускных погребениях в ямах и подбоях (в Приуралье — в катакомбе) . В Задонье фиксируются погребения вооруженных женщин. Датировка (по амфорам, уздечным наборам, наборам стрел) — первая и вторая трети VI в. до н.э.

II пласт. Большие серии комплексов в Задонье (период В1), Заволжье (А1-А2), Приуралье (А2-А4). Характеризуется классической «скифской триадой», которая в Приуралье сочетается с типично сакскими чертами. Погребения впускные и основные, могилы разной конструкции. В дельте Дона (Елисаветовка) и Приуралье (Илек) фиксируется 2 «Герроса». В Задонье по-прежнему встречаются погребения «амазонок». Начальная дата пласта относится к 530—520 гг. до н.э. (по «ольвийским» зеркалам), основное время — V в. до н.э. (по амфорам из Задонья).

III пласт. Формируется в недрах предыдущего в Приуралье (период В1), откуда распространяется в Заволжье (В1), Задонье (В2-В4) и Предкавказье (этап А). Характеризуется оружием, керамикой и зеркалами, типа найденных в кургане 1-4 у с. Прохоровка. Навстречу прохоровским из Предкавказья идет выплеск оружия местных типов. Раннепрохоровские древности еще сосуществуют со скифскими и датируются по амфорам (Задонье), кирасе македонского гетайра и гривнам типа амударьинских (Прохоровка, Ново-Кумак) IV в. до н.э. Дальнейшее развитие прохоровского пласта проходит к востоку от Волги: в Задонье и Предкавказье древности III в. до н.э. (сарматские) не фиксируются. Со II в. до н.э. памятники прохоровской культуры отмечены на [68] всей исследуемой территории. Отмечены выплески малоазийского, латенского и боспорского импорта в Предкавказье, Задонье и Заволжье; сокращение кочевого населения в Приуралье. Финал пласта (по фибулам и монетам) относится к 40—30-м гг. до н.э.

IV пласт. Зарождается в недрах предыдущего в Заволжье-Приуралье, но в окончательно сформировавшемся виде фиксируется в Предкавказье, Задонье и Заволжье. В Приуралье погребения этого времени отсутствуют. Целый ряд черт, роднящих этот пласт с предшествующим и предыдущим, позволяют сохранить за ним название среднесарматского. Фибулы, италийские импорты, зеркала позволяют ограничить его рамки последней третью I в. до н.э. — концом I в. н.э.

V пласт. Вновь распространен от Дона до Урала. Характеризуется наложением на материальную культуру, развивающую традиции предшествующего пласта, комплекса инноваций среднеазиатского происхождения. Последние сначала появляются в Предкавказье и Задонье, распространяясь затем за Волгу и Дон. Этот позднесарматский пласт ограничивается II — первой половиной IV вв. н.э.

Анализ колонных и горизонтальных секвенций позволяет сделать следующие выводы исторического характера.

1. В начале VI в. до н.э. в Задонье формируется скифоидная культура, которую можно связать с геродотовыми савроматами. К востоку от Волги в этот период постоянного населения не было.

2. Участие в разгроме Дария I в 514—512 гг. до н.э., активизация греков в Причерноморье приводят к расцвету культуры савроматов и формированию их «Герроса» в районе с. Елисаветовка. Тот же поход Дария I и его экспедиция против саков около 519 г. до н.э. и связанные с этим передвижения кочевников приводят к заселению ими Южного Приуралья, где начинает формироваться сарматская культура.

3. К IV в. до н.э. плотность кочевников в Приуралье достигает критической массы (возможно, за счет вливания нового населения из Зауралья и Скифии). Эти кочевники-сарматы устремляются на запад (к Дону и Кубани), а с началом вторжения Александра Македонского в Персию — и на восток.

4. Образование на месте империи Ахеменидов новых стабильных государств (Парфия, Греко-Бактрия) и усуне-юэчжийские передвижения вновь развернули сарматские орды на запад в начале II в. до н.э. Они участвуют в малоазийских авантюрах Фарнака II (183—179 гг. до н.э.), Митридатовых войнах, антиримском выступлении Фарнака Боспорского. Вместе с тем отдельные отряды явно участвовали в завоевании Греко-Бактрии кушанами.

5. Возможно участие сарматов в разгроме таласских сюнну в 36 г. до н.э. и начавшейся после этого транзитной торговле по северному [69] участку Великого шелкового пути, фиксируется участие донских и кубанских сарматов (аорсов и сираков ?) в римско-боспорском конфликте 46—49-х гг.

6. В начале II в. через Закавказье в Сарматию прорываются кочевники из Кангюя и Давани (поход алан-маскутов 135 г.?), что определило своеобразие позднесарматской культуры. В Задонье местная знать, оставившая курганы круга «Хохлача», частью была уничтожена, частью бежала на Урал (могильник в Лебедевке). Сарматы и аланы совместно участвуют в набегах на Дунайский лимес Рима. При этом сираки Прикубанья переселяются на Дон под протекторат алан-танаитов после разгрома в 193 г. В начале — середине IV в. н.э. гуннское нашествие сметает племена Азиатской Сарматии.

Мордвинцева В.И.
Сарматские фалары и некоторые вопросы истории и культуры сарматов

Сарматские фалары привлекают внимание исследователей давно и не случайно. Вопросы, связанные с их происхождением, стилем и символикой изображения, ролью в погребальной практике сарматов, тесно соприкасаются с более общими проблемами сарматской истории и культуры. К настоящему моменту традиционно выделяются несколько периодов, отличающихся особенностями украшений сарматской конской упряжи:

1. Раннесарматский (III—I вв. до н.э.).

2. Среднесарматский (I — первая половина II вв. н.э.).

3. Позднесарматский (вторая половина II — IV вв. н.э.).

Даты этих периодов полностью соответствуют установленным в настоящее время хронологическим рамкам сарматских культур. Таким образом, появление каждой новой группы фаларов так или иначе связывается со сменой археологических культур в южнорусских степях и, в конечном счете, с происходящими здесь этническими изменениями.

В то же время нельзя не отметить сложившийся стереотип в отношении оценки каждой из упомянутых хронологических групп фаларов. Так, за большинством фаларов первой группы негласно закрепилось представление об их греко-бактрийском происхождении, хотя принадлежность всех их к изделиям Греко-Бактрии проблематична и требует доказательства. На протяжении всего этого периода происходит деградация, «варваризация» стиля украшений конской упряжи. На самых поздних фаларах реалистичные растительные орнаменты [70] сменяются упрощенными схемами: вместо лавровых венков — ряды «веревочки», зигзагов и «ов». Зооморфные изображения также теряют реалистические черты. Животным придаются неестественные позы, в передаче их черт просматриваются элементы стилизации (свернувшиеся в кольцо козел с Жутовского фалара (кург. 27), «пантера» с фалара у ст. Воронежской; стилизованный лев с малых фаларов у ст. Новоджерелиевской; пантера с Сиверского фалара). Такая же неестественность позы, схематизм изображения характерны и для антропоморфных образов (Янчокрак, Кривая Лука, ст. Сиверская). В поздних фаларах раннесарматской группы просматривается стилистическое родство с некоторыми фаларами среднесарматского времени.

Вторая группа также неоднородна. Одни из них представляют собой произведения нового искусства, так называемого «полихромно-бирюзового звериного стиля» (Засецкая И.П., 1989). Другие в стилистическом отношении определенно продолжают традиции раннесарматского времени. В качестве орнамента на фаларах этой группы используются стилизованные растительные мотивы, но они подвергаются еще большей схематизации. «Овы» с кастами или без них образуют орнаментальные пояса на фаларах из Жутово (кург. 28), Косики, Метрополитен-музея и др. Широко используются в оформлении фаларов также ряды «веревочек», которые иногда заменяются кругами псевдо-зерни. Изредка встречаются популярные в предыдущий период растительные и «вихревые» розетки. Основным же мотивом центральных изображений на фаларах становятся свернувшиеся в кольцо животные: козел (Запорожский курган), пантера (Жутово кург. 28, Курджипс), а также сцены терзания (Ветютнев, Жутово кург. 28, Садовый и др.). Как уже упоминалось, подобные сюжеты встречаются и на бляхах раннесарматского времени. На фаларах среднесарматского периода редко встречаются антропоморфные изображения (это, например, всадник-катафрактарий, повергающий врага), но они есть на других предметах сарматского полихромного искусства. Отмечается знаменитая кобяковская гривна, поясная бляха из погр. 1 кург. 2 могильника Пороги. К вещам подобного плана относятся также многие предметы из некрополя Тилля-тепе. Близко изображению на кобяковской гривне изображение на котелке из Гундеструпа, в котором многие видят сарматское влияние (Taylor, 1992).

Общие мотивы в искусстве ранне- и среднесарматского периода объясняются, видимо, едиными корнями этого искусства, уходящими в глубь Средней Азии и Сибири. Вероятно, какая-то часть кочевников восточно-скифского происхождения, во II в. до н.э. осаждавших Греко-Бактрию, продвинулась сначала в приуральские, а затем в волго-донские степи. Сходство погребальных памятников сарматов и кочевников [71] Средней Азии, судя по всему, объясняется проникновением части последних в восточноевропейские степи, где на них, по свойственному античной историографии консерватизму, переносится этноним «сарматы». В погребениях II—I вв. до н.э. на этой территории найдены конские бляхи, видимо, как греко-бактрийского и греко-иранского происхождения (наиболее ранние из них), так и сделанные в античных ювелирных мастерских Северного Причерноморья по заказу кочевой знати.

Другая часть кочевников, завершившая разгром Греко-Бактрии в конце II в. до н.э., осталась в Средней Азии. Место эллинистических династов заняли представители кочевой элиты. В результате длительного развития на бактрийской почве, сарматский звериный стиль приобретает тот новый облик, который мы видим в тилля-тепинском некрополе и богатых сарматских погребениях I в. н.э., куда они попали с аланами, отошедшими на запад в результате конфликта между кочевым государством Кангюй и зависимой от него Аланьей во второй четверти I в. н.э. (Скрипкин А.С., 1986; Яценко С.А., 1993). Фалары в «золото-бирюзовом зверином стиле» найдены в хронологически компактных комплексах второй половины I — начала II в. н.э. Видимо, большая их часть попала в восточноевропейские степи непосредственно с аланами. В то же время продолжается изготовление богатых украшений конской упряжи и в ювелирных центрах Северного Причерноморья. Это относится к части среднесарматских фаларов, продолжающих традиции раннесарматского периода.

Позднесарматские фалары продолжают некоторые традиции предшествующих эпох. Часто встречаются гладкие полусферические бляхи с небольшим рантом по краю. Совершенно исчезают фалары в «золото-бирюзовом зверином стиле». Но зооморфные изображения продолжают встречаться. По-прежнему популярен образ всадника с копьем и другие антропоморфные образы (катакомба у Ростова-на-Дону). В позднесарматское время большое внимание уделяется другим деталям конского убора (псалиям, пряжкам, наконечникам ремней и др.). Стилистической особенностью их является фацетировка. Некоторые конские бляхи (Аэродром-1, керченская катакомба) дают новый стилистический тип, в котором уже просматриваются орнаментальные схемы гуннской эпохи (Засецкая И.П., 1994). [72]

Королькова (Чежина) Е.Ф.
Звериный стиль «савроматского» времени и Филипповский курган

Искусство скифского времени, представленное в изделиях звериного стиля из памятников Нижнего Поволжья и Южного Приуралья, вызывает особый интерес при изучении культуры евразийских кочевников I тысячелетия до н.э., поскольку эти территории, расположенные на стыке Европы и Азии, являлись зоной контактов различных этнических групп. Географическое положение этого района обусловило специфику искусства, вобравшего в себя традиции восточных и западных регионов распространения скифоидных культур, что отражает этно-историческую ситуацию скифской эпохи. Проявление культурных традиций в художественном оформлении предметов различного назначения дает возможность на основании этого материала выделить стилистические группы, свойственные локальным территориям и являющиеся хронологическими, культурными и этническими индикаторами. В рамках этой задачи встает и проблема происхождения отдельных локальных стилистических групп и определения их места в общей картине распространения звериного стиля.

Раскопки последнего десятилетия ввели в научный оборот материал по искусству скифской эпохи, не только количественно превосходящий известные ранее находки, но и дающий возможность проводить совершенно неожиданные параллели и установить генетические и культурные связи между памятниками, изученными прежде. Так первый Филипповский курган, раскопанный в Оренбургской области, дал редкий по разнообразию сюжетов чрезвычайно яркий материал, высветивший новые проблемы в изучении скифо-сибирского звериного стиля и искусства «савроматского» времени поволжско-уральского региона. Набор зооморфных мотивов, художественные приемы решения образов и иконографические схемы предметов искусства из Филипповского кургана совершенно определенно связывают между собой звериный стиль Алтая и Южного Приуралья (включая Северо-Западный Казахстан), а также позволяют усматривать наличие тех же традиций в украшениях Ставропольского клада в степном Предкавказье, куда они были занесены с востока.

Предметы искусства из Филипповского кургана в то же время имеют гораздо меньше сходства с зооморфными изделиями из Нижнего Поволжья, стиль которых традиционно объединяется с приуральским под общим наименованием «савроматский». Тем не менее вопрос о [73] культурном единстве или близости Нижнего Поволжья и Южного Приуралья в «савроматскую» эпоху представляется более сложным и неоднозначным, чем это явствует из большинства работ. Предпочтительнее рассматривать эти два региона как различные в этнокультурном отношении. Что касается признаков, выступающих в качестве подтверждения «стилистического» единства искусства поволжско-уральского региона, то они по существу не являются стилистическими и служат лишь несомненным доказательством общих процессов, происходивших практически на всей территории бытования скифоидных культур или так или иначе затрагивающих различные этнические группы кочевого мира. В свете этого определенные характеристики (отдельные иконографические штампы, композиционные приемы и семантические блоки) следует расценивать как отражение проникновения восточных компонентов в западные регионы, но отнюдь не как стилистическое единство. В этом отношении приуральско-казахстанский район демонстрирует гораздо более цельный и компактный художественный феномен, чем Нижнее Поволжье, отдельные группы населения которого несомненно восприняли влияние культуры восточных соседей, с которой приходили в соприкосновение.

Анализ художественных особенностей искусства поволжско-уральского региона имеет междисциплинарное значение, так как неизбежно выводит на смежные проблемы как чисто археологические, так и историко-культурные. В частности, в поле зрения исследования попадает вопрос о расселении савроматов и соотношении понятий археологической «савроматской» культуры и этнокультурной исторической общности.

Поскольку население Южного Приуралья в скифскую эпоху не может отождествляться с савроматами Геродота, представляется нецелесообразным распространять это этническое наименование на археологические культуры столь обширного региона.

Звериный стиль Южного Приуралья и Северо-Западного Казахстана генетически связан с культурой саков Приаралья и древнего населения Алтая, а также, вероятно, с сарматской культурой более позднего времени. Стилистические особенности зооморфных изделий из Филипповского кургана дают возможность проведения параллелей с искусством Центральной Азии, что позволяет рассматривать эти художественные явления в общеевразийском культурном контексте. Среди множества предметов с зооморфными изображениями из Филлиповского кургана выделяется несколько стилистических групп, демонстрирующих разные художественные традиции: алтайского звериного стиля, уральско-илекской группы, несомненно связанной с культурой кочевников Приаралья, а также ахеменидского искусства V в. до н.э. Наличие [74] этих традиций в материале Филипповского кургана представляется вполне естественным, а сам памятник выдвигается в ряд наиболее значительных и интересных находок, поскольку его открытие заполняет лакуну в представлениях об искусстве кочевников Евразии I тысячелетия до н.э., позволяя установить общность художественных традиций в декоративно-прикладных изделиях восточных регионов распространения звериного стиля и некоторые закономерные сочетания этих традиций.

Искусство Нижнего Поволжья скифского времени представлено гораздо менее однородными памятниками, число которых не так уж велико. В целом они имеют значительно больше сходства с находками из Приднепровского и Кавказского районов. Звериный стиль художественных изделий из памятников Нижнего Поволжья демонстрирует соединение традиций западных территорий и трансформированных черт, присущих искусству звериного стиля восточных регионов, воспринятых, вероятно, в результате продвижения культурного влияния с востока, отражающего миграционные процессы в Евразии I тысячелетия до н.э.

Демкин В.А.
Почвенно-ландшафтные условия Нижнего Поволжья и Южного Урала в сарматское время

Одним из путей дальнейшего углубления знаний и получения принципиально новой информации об истории древних обществ является интеграция археологической науки с другими дисциплинами. К числу таковых относится и почвоведение, которое в силу специфики изучаемого объекта — почвы — в свою очередь представляет собой интегративную область познания. Широкий спектр естественнонаучных методов, проблем, задач, характерных для почвоведения, позволяет в полной мере использовать их при исследовании археологических объектов, непременной составной частью которых являются погребенные палеопочвы, минеральные и органические вещества. При этом качественно новые сдвиги получают многие фундаментальные проблемы как археологии, так и почвоведения, в частности, вопросы взаимоотношения древнего человека и природы, генезиса и эволюции почв, хозяйственной деятельности и ритуально-мифологической практики населения в прошлые эпохи (Зданович и др., 1984; Геннадиев и др., 1987; Александровский, 1989; Геннадиев, 1990; Иванов, 1992; Демкин, 1993; Демкин и др., 1988, 1992). [75]

В рамках данного сообщения мы остановимся на особенностях природной обстановки в волго-уральских степях в сарматское время. Ее реконструкция проводилась на основании изучения свойств палеопочв курганных сооружений эпохи бронзы, раннего железа и средневековья. Число исследованных памятников в Нижнем Поволжье составило свыше 150, на Южном Урале — около 50. Они приурочены к различным природным районам, в том числе к возвышенным и низменным равнинам, останцовым поверхностям, речным долинам. Это позволило получить достаточно полное представление о пространственной изменчивости почвенно-ландшафтных условий в Волго-Уральском регионе в конце I тысячелетия до н.э. — начале I тысячелетия н.э.

НИЖНЕЕ ПОВОЛЖЬЕ. Исследованная территория входит в зоны сухих и пустынных степей с каштановыми и бурыми почвами и в геоморфологическом отношении включает Сыртовую равнину, Приволжскую, Ергенинскую, Средне-Русскую возвышенности и Прикаспийскую низменность. Состояние почв и ландшафтов в сарматскую эпоху здесь в значительной мере определялось направленностью и масштабами их изменчивости во II тысячелетний до н.э. Особенно резкие преобразования наблюдались на территории Прикаспийской низменности, где снижение уровня грунтовых вод привело к аридизации ландшафтов, широкому развитию солонцовых почв в I тысячелетии до н.э. В это время здесь наблюдалось становление пустынно-степных условий почвообразования с неустойчивой метеорологической обстановкой, низкими запасами поверхностной и почвенно-грунтовой влаги, малопродуктивным травянистым растительным покровом. Перечисленные особенности получили повсеместное распространение в пределах низменности к рубежу и в первые века новой эры. Вместе с тем сохранились оазисные районы с более северным обликом ландшафтов вследствие специфики их литологического строения, дренированности (в частности, Эльтонская равнина, Джаныбекский останец). В раннесарматское время они могли служить своего рода экологической нишей, обеспечивая широтно-меридиональный характер сезонных миграций населения в глубинной заволжской степи. Однако с рубежа новой эры почвенно-ландшафтные условия Прикаспия достигли весьма заметных отличий в худшую сторону для жизнедеятельности от более дренированных возвышенных равнин Волго-Донского междуречья, Саратовского Заволжья, долины Волги. Кроме-того, эти регионы характеризовались более богатыми и качественными водными ресурсами, тогда как в Прикаспии произошло заметное усыхание и засоление гидрографической сети (лиманы, падины, мелкие речки, озера). Поэтому именно здесь сосредоточилась основная масса средне- и позднесарматских племен. [76]

ЮЖНЫЙ УРАЛ. Исследованные археологические памятники бронзового и раннежелезного веков расположены в пределах возвышенности Общий Сырт, Зауральского плато, речных долин (подзоны обыкновенных черноземов и темно-каштановых почв).

Характерной особенностью палеопочв эпохи бронзы всех изученных объектов являлась хорошо выраженная языковатость нижней части гумусового горизонта. Ее формирование было обусловлено резкой континентальностью климата в это время, что приводило к образованию значительного числа вертикальных трещин в верхней части профиля почв как в зимнее (морозобойные), так и в летнее (усыхание) время. Но уже в сарматскую эпоху палеопочвы региона имели ряд существенных отличий: увеличилась мощность гумусового горизонта, заметно ослабла степень (амплитуда) языковатости, снизилась глубина вскипания, уменьшилось содержание легкорастворимых солей и гипса. Эти факты свидетельствуют о некотором смягчении климата в I тысячелетии до н.э. по сравнению со II тысячелетием до н.э.

Таким образом, состояние и направленность развития почв и ландшафтов волго-уральских степей в позднем голоцене определялись фациальными особенностями динамики факторов природной среды. В Нижнем Поволжье характер почвенно-ландшафтных условий в сарматское время прежде всего был обусловлен сменой на большей части территории гидроморфных и полугидроморфных условий почвообразования автоморфными и формированием современного облика почвенно-географической зональности. Изменение почв Южного Урала в значительной степени определялись смягчением континентальности климата. В результате к рубежу новой эры произошло сближение свойств степных почв исследуемых регионов, особенно в сухостепной зоне с темно-каштановыми и каштановыми почвами.

Матыченков В.В.
Опыт исследования строительного материала меотского городища

Необходимость проведения совместных археологических раскопок исследователями гуманитарных и естественных наук уже не вызывает сомнений, поскольку позволяют получить максимальное количество информации и избежать некоторых ошибок.

Особенно важны природоестественные исследования при раскопках различных земляных сооружений, так как это дает возможность не только определить состав и архитектурные особенности древних [77] сооружений, но и уточнить методику их строительства. Проведенные почвенно-геохимические исследования меотского городища, расположенного в Брюховецком районе Краснодарского края, позволили не только, получить конкретный материал и ответить на ряд вопросов о технологии сооружения различных компонентов городища, но и определить некоторые общие принципы методики исследования подобных археологических памятников.

Изучаемыми вопросами явились: 1) определение основных типов строительного материала; 2) определение возможных технологий строительства стен, полов изучаемого археологического памятника; 3) определение заполнения погребальных сосудов.

В результате полевых и лабораторных исследований было определено 4 основных типа строительного материала, отличающихся между собой как конструктивными характеристиками, так и способом и энергоемкостью их добычи. Данные материалы использовались как в качестве скрепляющей массы, так и в качестве наполнителя. Причем различные материалы строго применялись при сооружении многих хозяйственных объектов (хозяйственных построек, жилищ, фортификационных сооружений). Наиболее энергоемкими, дорогостоящими, но и прочными были материалы, использованные при сооружении оборонительных объектов, причем качество их сооружения весьма отличалось в период расцвета и упадка городища.

При определении возможных технологий строительства того или иного объекта или фрагмента сооружения были использованы геохимические исследования и дисперсионный анализ, которые в совокупности дали новые и интересные результаты.

Исследования заполнения погребальных сосудов показали возможности определения типа заполнения их (животная или растительная пища), что дополняет разработанную В.А. Демкиным методику определения наполнения сосудов в погребальных обрядах.

Полученные материалы можно использовать как опыт исследования различных археологических объектов, который нужно постоянно дополнять и совершенствовать. [78]

Фирсов К.Б., Шишлина Н.И., Кременецкий К.В.
Археологические и палинологические исследования сарматских памятников на восточной окраине возвышенности Ергени

В рамках междисциплинарной программы «Степь и Кавказ: проблемы взаимодействия культурных феноменов» Государственный исторический музей совместно с Калмыцким институтом общественных наук РАН в 1993 году проводил археологические и палинологические исследования в Сарпинском районе Калмыкии — Хальмг Тангч.

Экспедицией были осуществлены охранные раскопки курганного могильника у с. Садовое, расположенного на восточной окраине возвышенности Ергени, на одном из мысовидных гребней-хамуров, отделенном двумя балками. Курганы располагались цепочкой. Раскопано 4 кургана округлой формы, высотой 0,19-1,31 м, диаметром 12-20,5 м, в которых открыто 5 основных погребений. Два кургана имели кольцевидные ровики шириной 0,95-3,10 м. Три кургана имели по одному основному погребению в центре, а один — 2 погребения также в центре. Погребальные сооружения представляли собой ямы с подбоями (4) и катакомбную яму (1). Подбойные ямы имели подпрямоугольные со скругленными углами входные ямы, ориентированные длинной осью по линии СЗ-ЮВ (3) и С-Ю (1), размерами 1,92 - 2,5 м х 0,8 - 1 м. Входные ямы во всех погребениях имели одну-две неширокие ступеньки. Подбои, как правило, сделаны в ЮЗ и З стенках входных ям. Могильные ямы трапецевидной и подпрямоугольной со скругленными углами формы, ориентированы по линии СЗ-ЮВ, С-Ю, размерами 2 - 2,5 м х 0,67 - 87 м. Глубина погребений от уровня древней поверхности 0,78-1,89 м. Катакомбная яма имела круглый вход диаметром 1,1 м с пятью ступеньками. Подбой, сделанный в ЮЗ стенке, ведет в подпрямоугольную со скругленными углами погребальную камеру, смещенную к СЗ относительно входной ямы, ориентированную по линии СЗ-ЮВ. Ее размеры 2,45 х 0,8 м. Глубина дна могильной ямы от древней дневной поверхности — 2,04-2,29 м. Одно погребение частично разрушено, костяк в нем в переотложенном состоянии. В четырех погребениях костяк лежит в центре ямы (или чуть смещен к Ю или 3 стенке) вытянуто на спине, одна рука часто слегка согнута в локте и кисть лежит на тазу, в одном случае ноги скрещены в районе голеней. Ориентировка погребенных: преобладает СЗ (3), Ю (1), ЮВ (1). У некоторых погребенных зафиксированы следы искусственной деформации черепа. В ряде погребений в засыпке и на дне открыты мел, угольки. [79] Все погребения сопровождались заупокойной пищей, которая располагалась, в основном, около правого плеча погребенного, в двух случаях рядом лежал железный нож, в одном случае пища положена в миску за головой. Кости принадлежали овцам 1,5-3,5 лет (определение Ц.Б. Бедяева). В погребение обычно клали правую или левую заднюю ногу овцы.

Погребальный инвентарь представлен гончарной и лепной серо- и красноглиняной посудой: миской, одноручным кувшином, шестью горшками. Посуда помещалась за головой погребенного по одному-двум сосудам в могиле. Орудия труда представлены железными ножами, найденными в большинстве погребений. В одной могиле обнаружено глиняное коническое пряслице. В другом захоронении найден частично сохранившийся поясной набор с бронзовой пряжкой с дужкой эллипсоидной формы с овальной обоймой, пластинкой-обоймой и наконечником ремешка. Также встречены две круглые железные пряжки с подвижным язычком. Из предметов туалета отметим бронзовое зеркальце-подвеску с боковым ушком и орнаментом с обратной стороны и зеркало с центральной петелькой. Бронзовый пинцет обнаружен в разграбленной части одного погребения. Украшения — ожерелья из гешировых и пастовых бус; одно из ожерелий включало три подвески-лунницы с петельками из белого металла.

В целом описанные погребальный обряд и инвентарь характерны для позднесарматской культуры и имеют достаточное количество аналогий в памятниках Нижнего Поволжья (например, Три Брата II, Восточный Маныч (левый берег), Бережновка II и др.). Погребения датируются II—IV вв.

Проведенные палинологические исследования позволяют предположить реконструкцию ландшафта этого региона для раннего железного века. Общая структура растительного покрова южной окраины степной зоны в междуречье Дона и Волги установилась еще в начале голоцена. Своеобразие севера Калмыкии определяется прохождением границы между южными злаковыми степями и сухими степями (полупустынями) . Положение этой границы за последние 2500 лет оставалось неизменным и практически не отличалось от современного.

Район восточной окраины возвышенности Ергени всегда был привлекателен для кочевников. Уже в эпоху средней бронзы достаточное количество пресной воды привлекало сюда носителей катакомбной культуры, оставивших многочисленные курганные могильники на гребнях Ергеней (Шишлина Н.И., 1993). В железном веке этот район начинает особенно усиленно осваиваться в позднесарматское время, со II в. н.э. Кочевников-скотоводов привлекла сюда благоприятная природная обстановка: наличие рек и ручьев, стекающих с Ергеней и [80] впадающих в Сарпинские озера, которые при обильных дождях могли сливаться в одну водную систему. Большое значение имело сохранение в долинах этих водотоков древесной растительности (дубово-липовые леса в балках, влажные луга, примыкающие к озерам). Вполне вероятно, что на этой благоприятной территории в сарматское время существовала группа населения, для которой были характерны некоторые особенности погребального обряда и материальной культуры. Такой регион уже выделен исследователями, но на более широкой территории — «треугольнике», образованном Волгой, Доном и Манычем (Скрипкин А.С., 1984). Правомерность выделения какого-либо более узкого района в пределах «треугольника» может быть установлена в дальнейшем как путем тщательного изучения и обобщения всех уже известных материалов, что мы считаем целесообразным сделать в ближайшем будущем, так и исследованием вновь открытых памятников.

Песочина Л. С.
Палеопочвенные исследования Беглицкого некрополя (IV в. до н.э.) в Ростовской области

Палеопочвенные исследования становятся неотъемлемой частью комплексных исследований археологических памятников. Сравнительный анализ свойств современных и погребенных почв дает ценный материал, характеризующий палеогеографическую обстановку, которая во многом определяла жизнедеятельность древнего человека, а также позволяет уточнять датировку и технологию сооружения археологических памятников.

Летом 1992 года проведены комплексные почвенно-археологические исследования Беглицкого некрополя в Ростовской области. Раскопки памятника осуществлены археологической экспедицией Таганрогского музея под руководством Ларенка П.А.

Объект исследования расположен на территории Беглицкой косы, на побережье Азовского моря (Ростовская область). Южная окраина д. Беглицы, 17 участок. Абсолютная высота около 10-15 м. Время сооружения некрополя, по данным археологов, около 2400 лет назад. За время его функционирования (вероятно, около 200 лет) образовалась практически единая толща насыпи, перекрывшая почву. В настоящее время территория, где расположен некрополь, включена в сельскохозяйственный оборот. На момент исследования участок представлял собой поле со стерней после уборки зерновых. Палеопочвенные исследования проведены на северном борту четвертой траншеи. Длина траншеи [81] — 4,5 м, глубина — 2 м. Разрез современной дневной почвы (фоновой для описанной выше) заложен в 100 м от некрополя.

По данным морфолого-химических анализов (таблица), почвы раннежелезного века незасолены, в почвенном профиле имеются реликтовые признаки былого процесса осолонцевания (уплотненность, столбчатость, призмовидность структуры в горизонте В при практическом отсутствии поглощенного натрия в почвенно-поглощающем комплексе), некоторая дифференциация почвенного профиля по содержанию илистых и глинистых частиц.

Таблица

Сравнительная характеристика свойств современной и погребенной почв Беглицкого некрополя (IV в. до н.э.)

Наличие резковыделяющегося зернистого горизонта на глубине 34-44 см свидетельствует о хорошем развитии дернового процесса. Содержание и групповой состав гумуса указывают на большую гумусированность почв раннежелезного века и более влажные климатические условия. [82]

Современные почвы во многом аналогичны почвам раннежелезного века: незасолены, имеются реликтовые признаки солонцеватости, средневзвешенное содержание карбонатов практически одинаково. Некоторое отличие проявляется в большей выщелоченности почв 2400 лет назад. Современные почвы характеризуются увеличением степени дифференциации профиля по содержанию тонких частиц, перераспределением карбонатов, свидетельствующем о динамичности водного режима за последние 2400 лет.

По литературным данным, период раннего железа характеризовался развитием фанагорийской регрессии Азово-Черноморского бассейна, максимальное развитие которой наблюдалось около 2,5 тыс. лет назад. Уровень моря был на 4-6 м ниже современного. Климат характеризовался похолоданием и увеличением увлажненности. Шло закрепление песков.

Проведенные палеопочвенные исследования согласуются с этими данными.

Таким образом, 2400 лет назад на территории Северо-Восточного Приазовья существовал влажный и прохладный климат. Климатические условия на фоне понижения базиса эрозии в связи с протеканием фанагорийской регрессии способствовали активному развитию процессов выщелачивания и гумусообразования. Почвы рассолонцовывались, формировались хорошие дерновые горизонты, свидетельствующие о богатом мезоморфном травянистом покрове.

Рысков Я.Г., Демкин В.А., Мергель С.В.
Возможность реконструкции природно-климатических условий по данным об изотопном составе углерода и кислорода палеопочв

Состав стабильных изотопов углерода и кислорода в почве контролируется двумя основными факторами:

1) изотопным составом источников углерод- и кислородосодержащих соединений, т.е. органическим веществом растений и атмосферной влагой, которые, в свою очередь, тесно связаны с климатическими параметрами;

2) характером процессов преобразования этих веществ в ходе почвообразовательных процессов, которые сопровождаются разделением (фракционированием) изотопов между различными фазами и компонентами [83] почв. Величина и направленность такого разделения изотопов зависят от характера и условий протекания этих процессов.

Таким образом, распределение стабильных изотопов углерода (ИСУ) и кислорода (ИСК) в почвах находятся в сложной зависимости от природно-климатических факторов. Это позволяет решать обратную задачу — реконструировать природно-климатическую обстановку, изучая изотопный состав различных углерод- и кислородосодержащих соединений (гумус, карбонаты и др.) почв, погребенных под разновозрастными курганами.

Основанием для подобной реконструкции являются следующие установленные закономерности:

1) ИСК воды атмосферных осадков находится в прямой зависимости от климата. При этом, чем холоднее климат, тем больше обеднена атмосферная влага тяжелым изотопом О, а с потеплением климата относительное содержание его увеличивается. Поскольку атмосферная влага является основным источником кислородосодержащих соединений в почвах, то по ИСК этих соединений в погребенных почвах можно судить о климате соответствующих эпох.

2) Известно, что по ИСУ биомассы все растения делятся на три основных типа: С-3; С-4 и САМ — растения. Каждому из этих типов соответствует определенный диапазон значений ИСУ. Известно также, что С-3 растения преобладают среди травянистой растительности зон умеренного увлажнения. Растения С-4 и САМ-типов более характерны для аридных условий. В степной или сухостепной зоне при изменении климата (например, аридизации), доля С-4 растений в растительных сообществах будет возрастать, что неизбежно должно сказаться на ИСУ биомассы растений. Эти изменения будут зафиксированы в углероде гумуса и карбонатов палеопочв.

Итак, задача исследований состоит в изучении ИСУ и ИСК в погребенных почвах разного возраста с целью получить информацию о природно-климатической обстановке соответствующих эпох. Основными объектами изучения являются органическое вещество (гумус) почв и карбонаты, представляющие собой главный резервуар кислорода и углерода почв. Выбор гумуса и карбонатов в качестве объекта исследования обусловлен их сравнительной динамичностью под воздействием климата. Кроме того, они сравнительно устойчивы к диагенезу, что позволяет фиксировать изменения после погребения почв. [84]

Иванов И. В.
Место сарматской эпохи в системе ландшафтно-климатических изменений голоцена

Почти тысячелетний период времени в степях Восточной Европы и Южного Урала господствовали сарматы. Северная граница распространения оставленных ими памятников совпадает с северной границей лесостепи, являвшейся периферией сарматского мира.

Основное количество памятников приурочено к черноземным и каштановым степям, южный район их распространения — сухие каштановые степи и полупустыни Северного Прикаспия. Сопоставление распространения сарматских памятников с границами современных природных зон вполне корректно, так как к середине первого тысячелетия до нашей эры современная структура природной зональности практически полностью сформировалась.

Сарматское тысячелетие в системе геологической периодизации голоцена приурочено к концу позднего суббореала (SB, X—V вв. до н.э.), раннесубатлантическому (SA, V—I вв. до н.э.) и среднесубатлантическому (SA, I—Х вв. н.э.) подпериодам (М.И. Нейштадт, 1983). Принадлежность сарматской эпохи к нескольким подпериодам голоцена свидетельствует о неоднократных изменениях природных условий на ее протяжении. Это выражалось в колебаниях количества атмосферных осадков, температур, их соотношений, изменениях экологической емкости природных регионов, в колебаниях уровней Черного и Каспийского морей, озер и водности впадавших в них рек. Согласно сводке И.И. Борзенковой и В.А. Зубакова (1984), амплитуда изменений температур воздуха северного полушария на протяжении сарматского тысячелетия, по сравнению с другими тысячелетними отрезками времени, была наибольшей для всего голоцена (от -2,0° криохрон «гошенен» 2,2 т.л.н;^[3] до 1,3° термохрон 1,7 т.л.н.) По сводке А.Б. Шнитникова (1957), период с VI в. до н.э. — II в. до н.э. относится к плювиальной, а II—IV вв. н.э. — к аридной эпохам. В ритмической модели голоцена, разработанной Е.В. Максимовым (1986), сарматское тысячелетие включает в себя холодновлажный (VI в. до н.э. — II в. н.э.), холодносухой (II в. до н.э. — I в. н.э.) и теплосухой (I—IV в. н.э.) хроноинтервалы.

В системе колебаний уровней Черного и Азовского морей в хроноинтервале 2-3 т.л.н. имела место фанагорийская регрессия с уровнем моря на 2 метра ниже, чем у современного мирового океана (П.В. Федоров, 1978). Уровень Каспийского моря характеризовался в это время [85] уллучайской трансгрессией (до 23 м, с флюктуационными изменениями от 34-23 м) (Варущенко и др. 1977).

Согласно схеме периодичности солнечной активности, составленной Д. Эдди (1978) и уточненной мною и Ф.Н. Лисецким (1994), в сарматскую эпоху наблюдались два глубоких экстремума солнечной активности — Римский максимум (I в. н.э.), греческий минимум (IV в. до н.э.) и два менее резких ее изменения — позднесарматские максимум (III в. н.э.) и минимум (II в. н.э.).

Ритмика солнечной активности и обратная корреляция с ней процессов почвообразования отражают ритмы изменений природных условий, ландшафтов и биосферы Земли. Обобщение большого материала палеопочвенных исследований, полученного нами, В.А. Демкиным и др., многочисленные палеографические данные позволили выявить экологические эпохи с оптимальными и кризисными условиями жизни и хозяйственной деятельности древних обществ в степях Восточной Европы и Южного Урала для последних 6000 лет.

В степях Евразии за это время наблюдалось чередование эпох с оптимальными, средними и резко аридными экологическими условиями. В целом аридизация была более глубокой и длительной, наступала раньше в центре Евразии, была менее глубокой и длительной в степях Восточной Европы. Число аридных и плювиальных эпох для районов рассмотренной территории совпадают.

Время наступления эпох в разных районах характеризуется некоторым (на 200—400 лет) сдвигом, эпохи эти имели неодинаковую продолжительность. В степях происходило смещение зон и подзон, более значительное в центральной части континента.

Раннесарматская эпоха (время прохоровской культуры), относящаяся, по разным авторам к II—IV — VII вв. до н.э., характеризовалась благоприятными экологическими условиями на территории первоначального становления сарматских племен (Южный Урал), близким к современному или несколько большим количеством атмосферных осадков, высокой продуктивностью пастбищ, увеличением численности населения и количества скота. В IV в. до н.э. вследствие резко наступившей аридизации и возникшего экологического кризиса часть населения этой территории была вынуждена оставить свою родину и прародину и откочевать в район Северного и Центрального Казахстана , Нижнего Поволжья и Приаралья. Палеопочвенные материалы подтверждают гипотезу «экологического импульса», предложенную Б.Ф. Железчиковым (1986).

Среднесарматская эпоха (II в. до н.э.) характеризовалась освоением сарматами обширных территорий степей Восточной Европы, вплоть до р. Днепр на западе. Второй экологический импульс аридизации [86] наблюдался здесь на рубеже н.э. и содействовал миграции и местным перемещениям сарматов в западном, северном и южном направлениях. Этот же импульс, по-видимому, имел место и на Южном Урале, вызвав еще одну кочевническую волну с этой территории на запад. Вместе с тем аридизация, происходившая в глубинных районах востока степной ойкумены (Приишимье, II—I в. до н.э.), а также наблюдавшаяся в Монголии, вызвала волну перемещения тюркских племен с востока на запад. Дальнодействие этой аридизации по отношению к территории Восточной Европы выразилось в начале великого переселения народов и привело к вторжению гуннских племен на территории обитания сарматов, к дальнейшему движению сарматов к западу от Днепра, начиная с I в. н.э.

Позднесарматская эпоха прошла под большим воздействием этих событий, несмотря на то, что экологические условия этого времени в Восточной Европе были удовлетворительными.

Анализ данных палеопочвоведения и палеографии подтверждает концепцию А.С. Скрипкина (1990) о вторжении волн кочевников с востока в сарматское время. [87]

^[1] В книге «землевладельцев». HF.

^[2] Слово «которого» относится, очевидно, к "скифскому миру". Ошибки распознавания нет. HF.

^[3] В книге «2,2 т.л.н». HF.