выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
| Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter. | |
Древности Кубани, вып. 19. Краснодар, 2003 г.
[38] - конец страницы.
OCR Halgar Fenrirsson
Spellchecked Так, обезьяна от архивов (inquisition@ngs.ru)
В 179 г. до н. э. ряд припонтийских государств и правителей, в число которых вошли сарматский царь Гатал и Херсонес, заключили между собой договор дружбы, значительно укреплявший стратегические позиции каждого из участников союза. В том же году аналогичный договор был заключен между Херсонесом и царем Понта Фарнаком I [IOSPE. I2. 402. См.: 26, с. 130-131]. Весьма вероятно, что гарантом этих договоренностей выступали сарматы, вновь выполнившие свой союзнический долг в отношении Херсонеса [19, с. 90]. Первым же союзническим актом такого рода стали, по-видимому, военные действия сарматской царицы Амаги против крымских [43] скифов, систематически притеснявших Херсонес [22, с. 56; 5, с. 77-88]. Примечательно, что Полибий, сообщая о заключении вышеупомянутого межгосударственного пакта, называет Гатала одним из владык Европы, что убедительно доказывает значительную военную силу царя сарматов и обширность его владений [Polib. XXV. 1.12].
С. В. Полин и А. В. Симоненко высказали сомнение в реальности исторического бытия царицы Амаги, образ которой они считают легендарным. Исследователей не убеждает даже мнение на сей счет М. И. Ростовцева, считавшего, что Амага является реальным историческим персонажем, а сведения о ней восходят к Филарху, описавшему события 272-220 гг. до н. э. [20, с. 58-78; 21, с. 137-138]. К сожалению, исследователи не привели в обоснование своей точки зрения сколько-нибудь весомые аргументы, ограничившись декларативным заявлением о наличии якобы какого-то «логического круга», в который М. И. Ростовцев сам себя и поставил своими неверными, по мнению соавторов, датировками времени проникновения сарматов в Скифию [17, с. 91].
Как справедливо отметил А. Е. Пуздровский, несмотря на некий оттенок легендарности сведения Полиена об Амаге столь подробны и схожи с исторической ситуацией первой четверти II в. до н. э., что позволили даже локализовать объект нападения сарматов (скифскую царскую ставку) в Неаполе (Керменчике) и связать с ними один из пожаров [19, с. 144; 20, с. 90-91]. Вне зависимости от конкретных датировок пожаров на главной городской площади Неаполя Скифского, которые выдвигаются разными исследователями, большинство из них исходят в своих построениях из признания историчности сведений Полиена об Амаге [5, с. 72-79, 84; 22, с. 56; 30, р. 19-21]. Вполне очевидно, также, что если сарматское царство Амаги в Северной Таврике в начале II в. до н. э. действительно существовало, то царь сарматов Гатал в 179 г. до н. э. не мог не учитывать его интересов и был, скорее всего, законным правопреемником воинственной царицы.
Некоторыми исследователями высказывалось предположение, что территориальным ядром царства Гатала являлся Северный Кавказ [2; 4]. Этот вывод сделан на основании серии находок среднелатенских фибул, хронологически как будто бы соответствующих времени царствования Гатала. Они найдены в сарматских погребениях у ст. Хоперской, в Нижне-Джулатском могильнике, при раскопках Чегемского кургана [1; 6; 7]. Однако, учитывая несомненный факт, что становища скифов — главного врага Херсонеса — располагались на расстоянии не далее 80 километров от стен города, трудно дать логичное объяснение: что могло привлечь херсонеситов в военно-политический союз государств, в котором один из союзников находился на расстоянии 400 км за морем, а другому, чтобы добраться до Перекопа, необходимо было преодолеть не менее 1000 км степей, форсировать Маныч, Дон, Миус и еще несколько десятков больших и малых речек? Очевидно, что пока такого рода союзники собрались бы совершить вооруженную интервенцию в Крым, скифы успели бы не только многократно [44] опустошить хору Херсонеса, но и предпринять планомерный штурм города! Кроме того, предположение об этнополитическом центре царства Гатала на Кавказе противоречит прямому указанию Полибия, что этот сарматский царь являлся «одним из владык Европы» [Polib. XXV.2.12]. Если вспомнить, что по мнению античных географов Азия начиналась за рекой Танаис (Дон), становится очевидным, что Полибий предполагал местонахождение царства Гатала в междуречье Днепра и Дона, т. е. там, где в указанное историческое время располагались кочевья роксолан [Strabo. VII.3.17]. В этом случае в Гатале логично увидеть прямого преемника царицы Амаги, возможно ее сына, брата или иного близкого родича.
С. В. Полин попытался преодолеть имеющееся противоречие между версией о локализации царства Гатала на Кавказе и приведенным выше указанием Полибия. Исследователь предположил, что Полибий руководствовался уже устаревшими к его времени представлениями ионийских географов, согласно которым северная граница Азии проходила по линии Фазис - Каспий - Арал - Сырдарья (последнюю ионийцы путали-де с Танаисом-Доном). Благодаря такому построению оказывалось, что Танаис (Дон) и Северный Кавказ попадали в пределы античной Европы и Гатал с полным основанием мог именоваться европейским владыкой [16].
Как мне представляется, указанная версия С. В. Полина несколько искусственна, поскольку, подозревая в Полибии географическую невежественность, совершенно не учитывает личность этого античного историка. Полибий отнюдь не принадлежал к кругам провинциальных самоучек, творивших свои летописи между прочих дел. Будучи сыном влиятельного политического деятеля Ахейского союза, командующим ахейской конницей, действующим политиком, Полибий, несомненно, получил фундаментальное по тем временам образование, а его политическая деятельность, очевидно, способствовала дальнейшему приобретению новейших знаний. Полибий много путешествовал в свите влиятельного римского полководца и государственного деятеля Сципиона Младшего, который был его другом, а во время своего интернирования в главной столице античного мира, Риме, имел самые широкие возможности для плодотворных научных изысканий. Наконец, сама интеллектуальная концепция научных трудов Полибия, признающая важнейшее значение в развитии исторических процессов не только великих личностей, но и условий географической среды, как будто не свидетельствует о желании этого выдающегося историка пользоваться в своей работе устаревшими географическими представлениями ионийских греков.
М. Б. Щукин, анализируя с археологической точки зрения обоснованность географической локализации царства Гатала на Северном Кавказе, отмечает, что ход эволюции среднелатенских фибул у малоазийских галатов мог отличаться от европейского, поскольку у первых имеется ряд специфических форм — среднелатенские, сочетающие восьмерки и спирали с треугольным копьевидным расширением ножки, «неапольские» с многовитковой [45] подвязкой, «псевдораннелатенские» со свободным концом ножки, вероятно, имевшие некогда подвязку из органического материала. Отмечая, что территория самой Галатии археологически совсем не изучена, а находки указанных фибул на Северном Кавказе и в Северном Причерноморье довольно немногочисленны, ученый приходит к выводу, что еще не существует реальной возможности для разработки обоснованной типологии и точной датировки малоазийских фибул в пределах ΙΙ—Ι вв. до н. э. «Поэтому трудно определить, — завершает свои размышления известный археолог, — какие конкретно находки можно связать с деятельностью Гатала, а какие с последующими событиями времени Митридата Евпатора и его сына Фарнака» [28. с. 139].
Отмеченные выше обстоятельства значительно усиливают гипотезу о местонахождении этнополитического центра сарматского царства Гатала в Подонье и ее роксоланской этнической основе. Вблизи Меотиды роксоланские погребения фиксируются, по-видимому, у с. Васильевка, в курганах 2 и 3 могильника Аккерман I на р. Молочной, у хутора Шевченко. [См.: 24, рис. 43, 44 (II), с. 93-94; 8; 10].
Такому выводу противоречит, на первый взгляд, важная информация Страбона о роксоланах как о союзниках скифов и врагах эллинов, которая в свое время позволила Д. А. Мачинскому выступить с остроумной, но, к сожалению, малообоснованной версией об отсутствии прямой генетической связи между сарматами и роксолано-аланским этносом.
Центральным источником по данной проблеме является, без сомнения, широко известный декрет в честь Диофанта, талантливого полководца Митридата VI Евпатора [IOSPE. I2. 352]. События, о которых повествуется в этом документе, суть следующие.
К могущественному в этот период понтийскому царю Митридату VI Евпатору около 110 г. до н. э. прибывают послы Херсонеса Таврического (вспомним договор 179 г. до н. з. между понтийским царством Фарнака I, Херсонесом и сарматами Гатала) с отчаянной просьбой о помощи против скифов царя Скилура и его сына Палака, которые осадили город. Митридат Евпатор, оценив важнейшее геостратегическое положение Херсонеса (нынешний Севастополь) в бассейне Понта (Черное море), направляет в Крым из Диоскурии (порт на побережье Колхиды) армию под командованием Диофанта. Прибыв к Херсонесу, Диофант успешно выдержал неожиданное нападение на его армию скифов, обратил их в бегство и совершил глубокий рейд по скифским владениям в Крыму.
Экспедиция понтийцев в скифские владения, по-видимому, имела не столько военно-стратегический, сколько демонстрационный эффект, потому что уже весной следующего года скифы легко вернули себе все свои владения, а их царь Палак осенью, перед уборкой хлеба, вновь осадил Херсонес. На сей раз, осада носила еще более угрожающий характер, поскольку запасы хлеба в городе подошли к концу, новый урожай успешно собирали скифы, а бурное осеннее море исключало всякую возможность [46] продовольственного обеспечения с помощью флота. Тем не менее, херсонеситы нашли возможность вновь известить о своей беде Митридата Евпатора, а Диофант, хоть и через два месяца, но все же сумел переплыть море и прийти на помощь погибающему городу. Однако здесь его поджидали уже не только херсонесские эллины и скифы, но и некий народ ревксиналов, числом около пятидесяти тысяч воинов под командованием царя Тасия. Несмотря на явный недостаток наличных сил (Диофант располагал всего шестью тысячами тяжеловооруженных гоплитов), понтийский полководец решился дать бой объединенному ревксинало-скифскому войску. «Сделав разумную диспозицию», т. е. каким-то образом воспользовавшись благоприятным для действий пехоты рельефом местности, Диафант нанес армии варваров сокрушительное поражение.
Страбон рассказывает об этом же эпизоде древней истории Причерноморья так:
«Роксоланы воевали и с полководцами Митридата Евпатора под предводительством Тасия; пришли они на помощь Палаку, сыну Скилура, и считались народом воинственным; однако против сомкнутой и хорошо вооруженной фаланги всякое варварское племя и легко вооруженное войско оказывается бессильным. И действительно, роксоланы в числе почти пятидесяти тысяч не могли устоять против шести тысяч, бывших под начальством митридатова полководца Диофанта, и большинство их погибло. Они носят шлемы и панцири из сырой воловьей кожи и сплетенные из прутьев щиты, а наступательным оружием им служат копья, лук и меч» [Strabo. VII.3.17].
Третьим источником, имеющим весьма важное значение для целей нашего анализа, является выдержка из «Истории» Тацита, посвященная военной организации роксолан. (Напомню, что речь идет о вторжении роксолан в римскую провинцию Мезия зимой 69 г. н. э., т. е. чуть более чем через 150 лет после ревксинало-скифской кампании Диофанта.)
«...Роксоланы, народ сарматского племени, изрубив прошлой зимой две когорты, с большими надеждами вторглись в Мезию числом до девяти тысяч всадников, вследствие своей необузданности и прошлогоднего успеха более думая о грабеже, чем о сражении. Вследствие этого третий легион со вспомогательными войсками напал на них врасплох, когда они беззаботно рассыпались по стране. У римлян все было готово к битве; сарматы же, рассеявшиеся вследствие страсти к добыче или обремененные тяжестью вьюков, были избиваемы, словно связанные, так как скользкие дороги не позволяли их коням проявлять свою быстроту. Замечательно, как вся доблесть сарматов лежит как бы вне их самих. Они крайне трусливы в пешем бою; но, когда они атакуют конными эскадронами (turmas), вряд ли какой строй выдержит их удар. Но тогда, в сырой день и на растаявшем льду, ни пики, ни очень длинные мечи[47] их, которые они держат обеими руками, не годились вследствие спотыкания коней и тяжести их «катафракт».Это — прикрытие их вождей и всех благородных, составленное из железных пластин или очень твердой кожи, непроницаемое для ударов, но для упавших при натиске врагов неудобное при вставании; вместе с тем они увязали в глубоком и рыхлом снегу. Римские солдаты в легких латах нападали с метательными дротиками или длинными копьями и, когда требовалось, легкими мечами кололи врукопашную беззащитных сарматов (ибо у них не в обычае защищаться щитом), пока немногие, уцелевшие в сражении, не скрылись в болотах» [Tac. Hist. 79].
Очевидно, что в приведенных трех источниках есть только две смысловых параллели: между текстом декрета и сообщением Страбона — абсолютно идентичный исторический эпизод (событие); между информацией Страбона и сообщением Тацита — абсолютно идентичный этноним. При этом набор вооружения и вытекающая отсюда тактика роксолан, подразумеваемая у Страбона и детально охарактеризованная Тацитом, описаны подробно и... абсолютно различно — так, словно бы эти античные ученые повествовали бы о военной организации двух совершенно чуждых друг другу народов. Набор наступательного вооружения роксолан у Страбона примитивно универсальный: лук, меч, копья, в сочетании с еще более примитивными средствами защиты — панцирями из воловьей кожи и сплетенными из прутьев щитами. Такое вооружение скорее характерно для пехотных формирований варварских оседлых народов, чем для специализированных турм конницы кочевников. В лучшем случае его может использовать смешанная пехотно-кавалерийская рать, примерно такого же типа организации, как у германских и кельтских племен данного исторического периода. На примитивность боевых действий этой слабо организованной массы как будто бы указывает и сам Страбон, подчеркивая, что «против сомкнутой и хорошо вооруженной фаланги всякое варварское племя и легко вооруженное войско оказывается бессильным», а роксоланы«вчисле почти пятидесяти тысяч не могли устоять против шести тысяч» (т. е. были наголову разбиты даже при подавляющем преимуществе в численности войск 8:1).
Роксоланы Тацита вооружены и действуют совершенно иначе. Они имеют специализированное кавалерийское вооружение, обеспечивающее высокую эффективность нападения и защиты в конном строю: пики, длинные мечи (чтобы увеличить расстояние реального поражения противника при рубке с коня), сплошные чешуйчатые латы. Щиты и луки, которые могут только обременять имеющего такой набор вооружения всадника, у сарматов отсутствуют. Их тактика также демонстрирует высочайшую степень организации: они атакуют сплоченными турмами (эскадронами), причем настолько организованно и мощно, что «вряд ли какой строй выдержит их удар» (автор, очевидно, имеет в виду и строй тяжеловооруженных [48] римских легионеров, вообще умевших стойко выдерживать фантастические по силе удары противника).
Указанная разноголосица источников подвигла некоторых исследователей к поиску путей логичного преодоления имеющегося противоречия.
Д. А. Мачинский, сопоставляя тексты различных античных источников (включая приведенное выше сообщение Страбона и декрет в честь Диофанта), пришел к оригинальной версии, что роксоланы не являются сарматским народом. Указанный вывод Д. А. Мачинский сделал на том лишь основании, что роксоланы и сарматы в имеющихся античных источниках не перечисляются через запятую или тире. При этом ученый отчего-то считает, что Тацит, весьма определенно поставивший знак равенства между понятием «сармат» и этнонимом «роксолан», имел лишь один критерий для отнесения того или другого народа к сарматам — кочевой образ жизни. В таком случае непонятно, почему сам Д. А. Мачинский готов в принципе доверять античным источникам, ведь в текстах древних авторов термин «скиф» (который ученый охотно соотносит с этнонимом «роксолан») весьма часто служит просто знаковым символом кочевника вообще или даже варвара вообще. При этом исследователь весьма категорично признал в союзниках скифов декрета в честь Диофанта роксолан, а употребление херсонеситами этнонима «ревксиналы» отнес на неожиданность столкновения жителей Херсонеса «с совершенно новым народом, само имя которого они еще не знали твердо» [12, с. 125].
Более осторожную позицию занял С. М. Перевалов, уделивший некоторое внимание указанной проблеме в специальной работе, посвященной генезису сарматского вооружения. Указав, что для целей его статьи не столь существенно (?) являлись ли роксоланы Тацита одним и тем же народом или нет, автор, тем не менее, склонен усматривать в алогичном скачке от примитивного пехотного типа оружия (у ревксиналов) к сугубо кавалерийскому (у роксолан) закономерную и прогрессивную эволюцию наступательного вооружения [13, с. 65 сл.]. В связи с последним выводом необходимо отметить — древняя история почти не знает примеров столь мгновенного (150 лет — весьма небольшой промежуток времени по меркам эволюции вооружения у древних народов) перехода какого-либо варварского этноса от примитивно-универсального (пехотно-полукавалерийского) типа вооружения к высокоспециализированному кавалерийскому вооружению (а также к соответствующим приемам и тактике боя) [25]. Римляне, эти профессора в науке воевать и прилежные ученики в науке перенимать дельные военные изобретения, впервые столкнулись с парфянскими катафрактариями в 53 г. до н. э. (битва при Каррах) и, конечно, вполне могли оценить высочайшую эффективность этого нового кавалерийского строя. (Под термином «строй» я подразумеваю здесь известную тактическую триаду — неразрывное единство (и взаимозависимость) типа вооружения, приемов его применения и тактики боевого использования соответствующим образом вооруженных формирований). Однако собственные кавалерийские [49] соединения катафрактариев, вооруженных полноценной сарматской оружейной триадой (тяжелая пика, длинный меч, защитный панцирь), у них появились только спустя более 150 лет — в эпоху императора Адриана (117-138 гг. н. э.) [23, с. 130-132; 29]. Но это римляне — самая высокоразвитая и самая богатая нация античного мира! Неужели можно всерьез предполагать, что те же 150 лет оказались достаточным сроком для подобной же эволюции у неких ревксиналов, еще в 110 г. до н.э. бросающихся на железные сариссы греков практически беззащитными — с плетеными щитами и воловьими шлемами?
Еще более невероятным кажется предположение Д. А. Мачинского о неосведомленности херсонеситов в этническом наименовании народа, который на них же напал (?!). Предполагать, что жители Херсонеса за два с лишним месяца осады (да и впоследствии — из показаний пленных врагов) не смогли установить правильное звучание этнонима ревксиналов — равнозначно утверждению, что русские вряд ли могли точно установить этническую принадлежность немцев и их самоназвание за два месяца войны с Германией.
Столь же умозрительным (чтобы не сказать — откровенно, неправдоподобным) представляется мнение С. В. Полина и А. В. Симоненко об ошибке резчика или автора декрета в честь Диофанта, которые якобы «перепутали» роксолан с ревксиналами и, соответственно, исказили этноним в тексте декрета [17, с. 94].
Ключ к правильному ответу на противоречивую дилемму, на мой взгляд, следует искать не в нарочитом истолковании (почти всегда вынужденно искусственном, либо алогичном) сведений источника, а в информации самого источника, в данном случае вполне достаточной.
Поскольку мы установили, что, вряд ли имеются основания предполагать, что ревксиналы, имеющие в 110 г. до н. э. примитивное пехотно-полукавалерийское оружие, могли за 150 лет совершить почти революцию в области вооружений и средств защиты, неизбежен вывод: ревксиналы декрета в честь Диофанта и роксоланы Тацита являются разными и генетически чуждыми друг другу народами. При этом как декрет в честь понтийского полководца, так и сообщение Тацита о роксоланах заслуживают, по-видимому, полного доверия, в силу очевидной конкретности и полноты приведенных сведений. Эти достоинства указанных источников неслучайны, они являются следствием высокой информированности их авторов о предмете повествования. Автор декрета в честь Диофанта был, конечно, современником того события, о котором писал, и ему не было нужды в осторожных или намеренно расплывчатых формулировках. Тацит (родился около 55 — умер около 120 гг. н. э.) был, несомненно, одним из самых информированных людей своего времени. Исполняя в период 88—112 гг. н. э. высокие государственные должности (претор, консул, проконсул римской провинции Азия), активно занимаясь историографией, великий историк имел все возможности собрать о сарматах вообще и роксоланах в частности [50] всю необходимую информацию. Сделать это было несложно — начиная с начала 60-х годов н. э. роксоланы, совместно с языгами (царскими сарматами), начинают активное наступление на римскую провинцию Мезия [CIL XIV. 3608 = Dessau 986], поэтому подробные сведения о них, конечно же, имелись в структурах государственного аппарата Империи, к которым принадлежал и сам Тацит.
В противоположность римлянину, Страбон в информационном отношении находился в гораздо более стесненных обстоятельствах, поскольку в его время (умер в 24 г. н. э., работал над текстом «Географии» вплоть до 18 г. н. э.) роксоланы еще находились в глубинах своих причерноморских степей и, вероятно, не столь активно тревожили греко-латинскую периферию. Скорее всего, Страбон знал о роксоланах только понаслышке, вероятно от третьих лиц. От них же ему стали известны события ревксинало-понтийского столкновения в окрестностях Херсонеса. Затрудняясь, по-видимому вопросом — к какому народу следует отнести неведомых доселе ревксиналов, — Страбон из соображений косвенного фонетического сходства при произношении отнес их к роксоланам — столь же произвольно и безапелляционно, как и последних к бастарнам. Возможно, что в этой добросовестной этнологической нелепице (отнести сугубо кочевое, иранское племя к кельто-германскому конгломерату народов), вызванной недостатком базовой информации, скрыта подлинная причина, казалось бы, логически никак не объяснимой трансформации ревксиналов в роксоланы. Впрочем, сам Страбон не скрывает чрезвычайной фрагментарности своих представлений об этногеографии северных припонтийских земель. «Что же находится за Германией, — пишет античный географ, — и что за другими странами, к ней прилежащими, —нужно ли принять бастарнов,как предполагает большинство, или другие народы между ними и германцами, или языгов, или роксоланов, или каких-либо других, из числа живущих в повозках, — это сказать нелегко; трудно также сказать, простираются ли они до океана на всем протяжении суши, или есть там какая-либо страна, необитаемая вследствие холода или по другой причине, или следует другое племя, живущее между морем и восточными германцами. Точно такая же неизвестность господствует и относительно прочих северных стран, лежащих далее: ибо мы не знаем ни бастарнов, ни савроматов и вообще никого из живущих выше Понта; не знаем ни того, насколько они удалены от Атлантического моря, ни соприкасаются ли они с ним» [Strabo. VII. 2. 4]. В другой части своего труда Страбон вновь подчеркивает, что ему неизвестно «живут ли какие-нибудь народы выше роксоланов». (См. приведенный выше отрывок — Strabo. VII. 3. 17). Таким образом, роксоланы это как бы живой предел этногеографических представлений Страбона — столь же далекий, сколь и неясный. Нельзя исключать, что именно это положение неясности этнического происхождения роксолан, чрезвычайной удаленности их кочевий к краю античной ойкумены повлияло на [51] решение Страбона считать ревксиналов частью этого сарматского племени (если только ученый грек сам знал версию ревксинало-понтайской войны в том виде, как ее трактует декрет в честь Диофанта, а не получил ее уже готовый «роксоланский» вариант от одного из своих информаторов). Возможно также, что Страбон назвал ревксиналов роксоланами не по ошибке, а вполне осознанно, считая последних одним из довольно известных племен бастарнов, а в ревксиналах усматривая очевидные бастарнские этнические черты.
Так кто же такие эти загадочные ревксиналы? К какому народу или союзу племен следует отнести их несчастный пятидесятитысячный отряд под командованием Тасия, забредший в крымскую западню за богатой добычей и нашедший здесь свою гибель?
Ревксиналы относятся, по-видимому, к бастарнскому союзу племен, точнее к так называемым «поздним бастарнам» конца II—I вв. до н. э., и связаны с южной ветвью поянешты-лукашевской культуры, близкой памятникам зарубинецкого типа. Этнический ареал «поздних бастарнов» захватывал Южный Буг и южную часть Среднего Поднепровья, а воинственность их вождей распространялась на огромную территорию вплоть до Македонии. Особая активность региональных перемещений бастарнов отмечается исследователями как раз в середине — конце II века до н. э. и связана с окончательным формированием всех групп зарубинецкой и пшеворской культур [9; 14; 27, с. 89 и сл.]. В этот период или даже несколько ранее племена бастарнов становятся одним из важнейших факторов политической нестабильности на значительном пространстве от бассейна Южного Буга до Дуная. По крайней мере на протяжении всего периода от II в. до н. э. до III в. н. э. бастарны, являющиеся огромной конфедерацией кельтских (возможно и германских) племен, упоминаются всеми источниками, когда речь заходит о Северо-Западном Причерноморье, нижнем Подунавье или Прикарпатье [27, с. 89 и сл.]. Поэтому представляется весьма вероятным, что Тасий, один из вождей среднеднепровских или южнобугских бастарнов-ревксиналов, мог откликнуться на предложение царя крымских скифов Палака и принять участие в объединенной ревксинало-скифской военной экспедиции на Херсонес. Универсальный набор примитивного вооружения, смешанный строй конных и пеших воинов, столь характерный для кельтов и германцев, слабая внутренняя организация войска, напоминающего скорее случайную толпу соплеменников, чем специально подготовленное формирование — все эти по своему яркие черты как будто бы говорят о правильности такого предположения [Liv. Hist. XLIV.26.2-3; Тас. Germ. 6].
Археологические материалы с территории Северной Таврики и Крыма, на мой взгляд, не противоречат предложенной гипотезе. Выше уже указывалось, что бастарнский союз племен с достаточным основанием может быть отождествлен в археологическом аспекте с зарубинецко-поянештской культурной общностью [28, с. 153]. Памятники зарубинецкой культуры достаточно [52] многочисленны в Северной Таврике, имеются они и в самом Крыму [3; 11]. На акрополе Каменского городища найдено погребение представителя высшей аристократии, похороненного, как это делали и в Неаполе Скифском, около стены крепости, с золотыми наглазниками и нагубником, с «мегарской» краснолаковой чашей и с мисочкой зарубинецкого облика [15, с. 128, 139, рис.12, 4]. Логично предположить, что в этом погребении был захоронен один из военных атташе бастарнов, который постоянно проживал в среде скифов и чья деятельность была направлена на координацию военно-политических усилий союзных племен. Рассматривая роксолан царства Амаги — Гатала как своих давних и весьма опасных врагов, приднепровские и крымские скифы должны были, по логике, искать этим врагам соответствующий военно-политический противовес. Инертные северо-понтийские греки для этой роли совершенно не годились, германцы и фракийцы находились слишком далеко, а значит оставались только воинственные и генетически чуждые сарматам бастарны. Их родовые земли располагались достаточно близко — в междуречье Буга и Днепра, захватывая также и среднюю часть днепровского Правобережья [28, с. 164-165, рис. 62-63]. Роксоланы кочевали к юго-востоку от земель бастарнов, а с военно-стратегической точки зрения их кочевья оказывались как бы сжатыми между владениями бастарнов на севере и укрепленными скифскими городищами — на юге.
Этот вывод находит свое подтверждение в античных источниках. В известном трактате Птолемея в этногеографическом описании античной ойкумены читаем:
«...У поворота реки Танаиса — [живут] офлоны и танаиты, за ними осилыдо роксолан; между гамаксобиями и роксоланами — [живут] ревкиналы и эксобигиты, затем между певкинами и бастернами карпианы, выше их — гевины, далее — бодины» [Ptol. III.5.10].
Известно, что Птолемей писал свой трактат во II в. н. э., т.е. почти на два столетия позже Страбона. Представления античных ученых об этнокарте Северного Причерноморья в эту эпоху были уже значительно четче и яснее, чем во времена Страбона. Именно поэтому Птолемей весьма четко отличает ревкиналов (ревксиналов) от роксолан, а последних от бастарнов. (Напомню, что Страбон фактически ставил знак тождества между роксоланами и бастарнами [Strabo. VII.3.17]). Таким образом, вполне очевидно, что роксоланы не принимали участия в военных набегах скифов Палака на Херсонес (что логично увязывается с другими сообщениями источников о сарматах Нижнего Дона). Напротив, можно предположить, что и к концу II века до н. э. роксоланы царства Гатала по-прежнему оставались важным элементом системы коллективной межгосударственной безопасности в Северном Причерноморье, основанной на договоре 179 г. до н. э. [53]
1. Абрамова М.П. Нижне-Джулатский могильник. Нальчик, 1972.
2. Берлшов Н.Е., Еременко В.Е. Латенские импорты в сарматских памятниках Причерноморья: проблемы интерпретации // Древности Кубани. Вып. 7. Краснодар, 1998.
3. Высотская Т. Н. Неаполь — столица государства поздних скифов. Киев, 1979.
4. Ждановский А.М., Марченко И.И. Сарматы в Прикубанье // Проблемы сарматской археологии и истории. ТДК. Азов, 1988.
5. Зайцев Ю.И. Хронология Неаполя Скифского. // Древности Степного Причерноморья и Крыма. Вып. V. Запорожье, 1995.
6. Игнатов В.Н. Катакомбы сарматского времени из курганов у ст. Хоперская // КСИА. Вып. 186. М., 1986.
7. Керефов Б.М., 1985. Чегемский курган-кладбище сарматского времени. // Археологические исследования на новостройках Кабардино-Балкарии в 1972-1979 гг. Нальчик.
8. Костенко В.И. Сарматские памятники Днепро-Донского междуречья III в. до н. э. — середины III в. н. э. Днепропетровск, 1983.
9. Кухаренко Ю.В. К вопросу о происхождении зарубинецкой культуры // СА. 1960. № 1.
10. Максименко В.Е. Савраматы и сарматы на Нижнем Дону. Ростов н/Д., 1983.
11. Максимов Е. В. Зарубинецкая культура на территории УССР. Киев, 1982.
12. Мачинский Д.А. Некоторые проблемы этногеографии восточноевропейских степей во II в. до н. э. — I в. н. э. // АСГЭ. Вып. 16. Л., 1974.
13. Перевалов С.М. Сарматский контос и сарматская посадка. // РА. 1999. № 4.
14. Петренко В.Г. Правобережье Среднего Поднепровья в V—III вв. до н э. // САИ. Вып. Д1-4. М. 1967.
15.Погребова Н. Н. Позднескифские городища на Нижнем Днепре. (Городища Знаменское и Гавриловское) // МИА. №64. М., 1958.
16. Полин С.В. Гатал — царь сарматский // Областная конференция «Проблемы скифо-сарматской археологии Северного Причерноморья». ТДОК. Запорожье, 1989.
17. Полин С.В., Симоненко А.В. Скифия и сарматы // Донские древности. Вып. 5. Азов, 1997.
18. Пуздровский А.Е. О скифо-херсонесских конфликтах в III—II вв. до н. э. // Античные полисы и местное население Причерноморья. Севастополь, 1995.
19. Пуздровский А.Е. Политическая история Крымской Скифии во II в. до н.э. — III в. н. э. // ВДИ. 2001. № 3.
20.Ростовцев М. И. Амага и Тиргатао // ЗООИД. № 32. Одесса, 1915.
21.Ростовцев М. И. Скифия и Боспор. Пг., 1925.
22. Сапрыкин С.Ю. Гераклея, Херсонес и Фарнак I Понтийский. // ВДИ. 1979. №3.
23. Слонов А.А. Военное дело алан I—XV вв. Дисс. канд. ист. наук. Владикавказ, 2000.
24. Смирнов К.Ф. Сарматы и утверждение их политического господства в Скифии. М., 1984.
25. Хазанов А.М. Катафрактарии и их роль в истории военного искусства // ВДИ. 1968. №1.
26. Щеглов А.Н. Северо-Западный Крым в античную эпоху. Л., 1978.
27. Щукин М.Б. Проблема бастарнов и этнического определения поянешты-лукашевской и зарубинецкой культур // ПАВ. № 6. СПб, 1993.
28. Щукин М.Б. На рубеже эр. (Опыт историко-археологической реконструкции). СПб., 1994.
29. Kiechle F. Die «Taktik» des Flavius Arrianus // Bericht der Romisch — Germanischen Kommission. 45. Berlin, 1964.
30. Harmatta J. Studies in the History and Language of the Sarmatians // Acta Antiqua et Archaeologica. 1970. № 13.
Написать нам: halgar@xlegio.ru