Сайт подключен к системе Orphus. Если Вы увидели ошибку и хотите, чтобы она была устранена, выделите соответствующий фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

М. Г. Мошкова.
К вопросу о катакомбных погребальных сооружениях как специфическом этническом определителе

История и культура сарматов. Саратов, 1983 г.
[18] — конец страницы.

OCR Антон с крыма.

Территория Нижнего Подонья, Междуречья Дона — Волги и степи Северного Предкавказья в последние века до нашей эры, а особенно с рубежа нашей эры становятся ареной активных действий сарматских кочевых объединений. Они ведут междоусобные распри друг с другом, принимают непосредственное участие в войнах Боспора и Рима, совершают грабительские походы в страны Закавказья. И все чаще наименования отдельных объединений (а не целого массива племен — сарматов) появляются на страницах сочинений римских историков, поэтов, политических деятелей. Страбон, Плиний, Птолемей, Помпоний Мела, Лукан, Валерий Флакк, Иосиф Флавий перечисляют множество племенных названий, однако локализация их и этническая принадлежность в большинстве случаев неопределенна. А потому столь противоречивы и многочисленны точки зрения на расселение этих племен и их этническую интерпретацию в исследованиях археологов К. Ф. Смирнова,¹⁾ Н. В. Анфимова,²⁾ В. П. Шилова,³⁾ И. С. Каменецкого,⁴⁾ В. Б. Виноградова,⁵⁾ Д. А. Мачинского⁶⁾ и др. Лишь несколько названий связываются почти всеми исследователями с сарматским этносом — это сираки, аорсы, аланы. Однако территория междуречья Волги — Дона, прикаспийские и предкавказские степи, где предположительно локализуются эти народы, представлена памятниками единой археологической культуры (сначала среднесарматской, затем позднесарматской). [18] Поэтому археологи и пытаются расчленить в общем единые археологические материалы, выделив какие-то локально-территориальные различия (главным образом на основе погребального обряда), которые можно было бы соотнести с отдельными этническими группами племен, упомянутыми в античных источниках.

Необходимо сделать небольшую оговорку. В сарматской археологии, к сожалению, отсутствует четкая иерархическая номенклатура при обозначении культуры, этапа, периода. Поэтому встречается название всего периода сарматской истории как савромато-сарматская культура и отдельных этапов ее развития как савроматская, раннесарматская, среднесарматская и позднесарматская культуры. Каждая из перечисленных культур имеет свою окраску археологического комплекса как в материальной культуре, так и в погребальном обряде. Однако территория их распространения остается в сущности прежняя (речь идет о месте первоначального расселения савромато-сарматов), те же природно-климатические условия и, наконец, тот же хозяйственно-культурный тип. Следовательно, имеются определенные основания говорить о каких-то этнических различиях между ними,⁷⁾ возникших, видимо, за счет не только внутренних перегруппировок, но и включений инородных элементов, следы которых достаточно четко фиксируются в материальной культуре. Чтобы подчеркнуть именно эту сторону вопроса, представляется более справедливым обозначать каждый из периодов сарматской истории как отдельную археологическую культуру, объединяя их в единую сарматскую этноисторическую общность, поскольку основным объединяющим субстратом в каждой из этих культур остается сарматский этнос. Наиболее сложными для понимания являются переходные этапы, когда надо выяснить, что генетически связывается с предшествующей культурой, что появляется нового, насколько точно можно датировать этот момент, максимально сузив хронологические рамки.

Но далеко не всегда, а вернее, очень редко, появление у древних авторов новых этнонимов совпадает с резкими изменениями в археологических комплексах или со сменой культур. Также редко определенные исторические события (войны, походы), дающие нам опорные хронологические вехи, фиксируются в археологическом материале. Именно поэтому возникла одна из самых спорных проблем сарматской археологии — соотношение аланского этноса (с момента появления этого этнонима у древних авторов) и позднесарматского археологического комплекса. Непосредственно с ней связана и другая — являются ли катакомбные погребальные сооружения этническим признаком ранних алан. О последнем вопросе и пойдет речь.

К сожалению, методика этнической интерпретации археологических [19] памятников, соотношение этноса и археологической культуры остается одной из остродискуссионных и малоразработанных, особенно в теоретическом плане, проблем археологии. Последние годы вопросами культуры и этноса, этноса и хозяйственно-культурного типа достаточно плодотворно занимаются этнографы.⁸⁾ Высказаны ими и определенные соображения о соотношении археологических культур и хозяйственно-культурных типов, а также по проблеме археологических критериев этнической специфики.⁹⁾ Исследователи обращают внимание на несколько важных для нас моментов.

Во-первых, в первобытности сами этносы были менее дискретны, менее четко отграничены друг от друга, чем в наши дни. Самосознание их выступало не столько как специфически этническое, сколько слитное с осознанием других характеристик данной группы — социальных, кровно родственных, религиозных, хозяйственных и т. д.¹⁰⁾ Еще менее дискретны, на наш взгляд, были они на пограничных территориях, где соприкасались иногда не только разные этнические группы, но и разные хозяйственно-культурные типы. Подобной областью является и Северное Предкавказье с его степными, равнинными и предгорными районами.

Во-вторых, единственная теоретически допустимая возможность отождествления какого-либо этноса с археологической культурой требует комплексного рассмотрения всех имеющихся археологических материалов, причем не в виде механической суммы отдельных элементов, а именно как взаимосвязанного комплекса.¹¹⁾ Однако даже такое исследование дает только большую или меньшую вероятность относительно полного совпадения этноса и археологической культуры. Тем не менее и по сей день делаются абсолютно неоправданные попытки выделения этноса на основе отдельно взятых элементов культуры. Именно такая ситуация сложилась при выделении раннего аланского этноса.

Крайним выражением подобного подхода является позиция И. Г. Алиева и Г. М. Асланова, которые считают возможным говорить об аланском этносе на территории Азербайджана (Мингечаурский округ) со времени похода алан в Закавказье (72 г. н. э.) и появления там отдельных катакомбных сооружений. Исследователей не смущает даже местный, погребальный обряд (захоронения в кувшинах и срубах, скорченное положение костяков), присущий катакомбам раннего периода конца I—II вв. н. э.¹²⁾ Зиждется эта концепция на утверждении, которое, по словам авторов, никем не оспаривается— «катакомбные погребения I—IV вв. н. э. принадлежат аланам».¹³⁾ Тем самым лишь один из элементов культуры — форма погребального сооружения — становится единственным и решающим признаком для этнического определения [20] алан. Комплексное рассмотрение материала полностью отсутствует.

Господствующая сейчас точка зрения о катакомбном способе захоронения, как об одном из основных и главенствующих признаков для вычленения или определения алан была создана и аргументирована ретроспективным путем. Византийские источники VI в. н. э. четко фиксируют алан на Северном Кавказе, локализуя их в горных районах Центрального Кавказа. В X. в. н. э. начинается расцвет Кавказской Алании, и источники X—XIII вв. столь же определенно связывают их с центральными районами Северного Кавказа.¹⁴⁾ Господствующий здесь в это время катакомбный способ захоронения тем самым становится неотъемлемым признаком аланского этноса. Но поскольку аланы ираноязычны, а Предкавказье с середины I тыс. до н. э. омывалось морем ираноязычных кочевников, то, следовательно, только из их среды должны были появиться аланы и принести эту форму могильного сооружения в Предкавказье и горные районы Северного Кавказа. Достаточно четко эта позиция была сформулирована Б. Б. Виноградовым. «Едва ли вызывает сомнение, — писал он, — выделение аланских черт в общей сарматской культуре за счет отнесения к аланам катакомбных захоронений начала нашей эры».¹⁵⁾ Однако наличие сведений письменных источников о племенах, населявших Предкавказские степи в первые века нашей эры, а также археологические памятники с этой и окружающих территорий, которых становится все больше и больше, являются контролирующим звеном в системе доказательств существующей концепции. Все они должны быть согласованы и проверены, но именно при этой процедуре и возникает масса противоречий, на которые, к сожалению, не всегда обращают внимание, считая их несущественными.

Еще в начале 60-х годов появилась книга В. Б. Виноградова «Сарматы Северо-Восточного Кавказа»,¹⁶⁾ где впервые с позиции археолога, свободно владеющего сарматскими материалами Нижнего Поволжья и Южного Приуралья, были собраны, рассмотрены и оценены памятники сарматского времени Северо-Восточного Кавказа. Но если в целом картина расселения сарматов с территории их первоначального обитания (Нижнее Поволжье, Южное Приуралье) в Предкавказье нарисована в значительной мере правильно, то категоричность в утверждении ряда фактов, особенно касающихся времени после рубежа нашей эры, становится все менее приемлемой. Еще Б. Н. Граков в своей рецензии на книгу В. Б. Виноградова обращал внимание на несоответствие некоторых утверждений автора и сведений письменных источников.¹⁷⁾ Прежде всего это касается времени появления и начала господства алан в Центральном Предкавказье, постулируемое В. Б. Виноградовым как 50—60-е гг. н. э. Приход их он связал [21] с сирако-аорской войной 49 г. н. э., победой последних, которая «возвестила, — как пишет автор, — о появлении в Центральном Предкавказье аланских племен».¹⁸⁾ Предложенная В. Б. Виноградовым версия подтверждается, по его мнению, почти полным совпадением по времени сирако-аорской войны 49 г. н. э. и появлением в письменных источниках первого упоминания имени алан в связи с Предкавказьем (Сенека Младший и Лукан — 50—60 гг. н. э.; Валерий Флакк, Плиний Секунд и Иосиф Флавий — 70-е гг.).¹⁹⁾ Посмотрим вслед за В. Б. Виноградовым, каковы эти данные. Сведения первого автора касаются Нижнего Дуная, этническая номенклатура Лукана достаточно условна, как во многих поэтических произведениях, и имя алан относительно Предкавказья принимается далеко не всеми последователями. Валерий Флакк, по мнению Б. Н. Гракова, — крупнейшего знатока произведений греко-латинских авторов, — «недостоверный источник по истории сарматов».²⁰⁾ Столь же неопределенны и в значительной мере путаны сведения Плиния о локализации отдельных племен в его этнокарте, где данные одной версии далеко не всегда идентичны данным другой. Что же касается Иосифа Флавия, то, говоря о событиях 72 г. и вторжении алан в Армению и Мидию, в качестве исходной территории этих племен он называет Дон и Меотиду,²¹⁾ а не Предкавказье или Кавказ. Поэтому, как совершенно справедливо отмечал в свое время Б. Н. Граков, вряд ли можно говорить об окончательном падении могущества сираков и аорсов после 49 г. н. э. и господства алан в Предкавказье с I в. н. э. Не только археологический материал свидетельствует о значении аорсов и сираков в Предкавказье почти до конца I в. н. э., но «еще более говорят об этом античные свидетельства, в первую очередь Страбон и Тацит».²²⁾ Кстати, Тацит нигде не называет имени алан ни для обозначения сарматов в Предкавказье, ни для других территорий их расселения.

Таким образом, исходя из тех же письменных источников, трудно согласиться с мнением В. Б. Виноградова о господстве алан в Предкавказье во второй половине I в. н. э.

Давно и плодотворно занимающаяся вопросами появления и расселения алан на Северном Кавказе, а также взаимодействия и взаимовлияния их с аборигенными народами М. П. Абрамова²³⁾ настаивает на том, что вообще письменные источники I—IV вв. н. э. не дают достоверных данных о пребывании алан в Центральном Предкавказье. Греко-латинские авторы, по ее мнению, локализуют их в это время только в Северном Причерноморье, на Дону и у восточного побережья Азовского моря. «Свидетельства же о походах алан в Закавказье, — по мнению М. П. Абрамовой, — не могут рассматриваться в качестве доказательства постоянного обитания аланских племен в непосредственной близости от тех проходов [22] Кавказа, которые они использовали при своем продвижении в Закавказье».²⁴⁾ Что касается археологического материала, которым располагают сейчас исследователи, то появление катакомбного обряда погребений у аборигенного населения Северного Кавказа в последних веках до нашей эры позволяет, как считает М. П. Абрамова, отказаться от мысли о привнесении его сюда только аланами в I в. н. э.²⁵⁾ Тем самым, как она полагает, отпадает один из главных этнических признаков алан — катакомбное погребальное сооружение, на чем настаивают сторонники первой гипотезы.

Итак, в вопросе о появлении алан на Северном Кавказе, а также об археологической и этнической сущности этого процесса достаточно четко определились две позиции.

Сторонники той и другой неоднократно высказывались на страницах печати, что избавляет нас от необходимости вновь повторять эти положения.²⁶⁾

Хотелось бы лишь коротко остановиться на той археологической ситуации, которая сложилась в степях Предкавказья и на Поволжско-Уральских просторах в последних веках до нашей эры и в первых веках нашей эры. Поскольку основные разногласия в возникшей дискуссии касаются главным образом погребального обряда, то именно о нем и пойдет речь.

Раскопки последних двадцати лет в междуречье Волги — Дона, в Заволжье и Южном Приуралье, т. е. на всей территории первоначального распространения сарматской культуры, дали в руки археологов огромный материал, в общей сложности около 3600 могил. Такие массивы дают возможность исключить всякую случайность при оценке тех или иных признаков погребального обряда. Из этого количества могил на долю Южного Приуралья приходится около 1300, остальные обнаружены в Заволжье, междуречье Волги — Дона, включая Манычские степи. Посмотрим теперь, какую долю из этой массы составляют катакомбные погребения.

Предварительно позволю себе разделить все савромато-сарматские погребения на 2 группы: первая охватывает V в. до н. э.— I в. н. э. и включает чуть более 3000 погребений, вторая — II—IV вв. н. э. — около 580.

Для решения вопроса о появлении катакомб и их распространении на Северном Кавказе особенно интересна первая хронологическая группа. В ее составе насчитывается 35 катакомб, что составляет 1% от всех остальных форм погребальных сооружений. В приведенной таблице дано распределение катакомбных могил по времени и по двум регионам, в графу Нижнее Поволжье включено и междуречье Волги — Дона. Таблица взята из работы Б. Ф. Железчикова, В. А. Кригера²⁷⁾ с добавлением 5 катакомб междуречья Волги — Дона из статьи К. Ф. Смирнова.²⁸⁾ [23]

Как видно из таблицы, количество сарматских катакомб мизерно при условии более 3000 погребений и временного отрезка в шесть столетий. Для могил V в. до н. э. они составляют 0,7% от всего количества погребений, для времени IV—II вв. до н. э. — 2%. Ни о какой характерности этой формы погребального сооружения для савроматского или раннесарматского времени говорить не приходится. Более половины катакомб (63%) приходится на Южное Приуралье, в Поволжье число их увеличивается лишь в III—II вв. до н. э., и только в это время появляются они в сарматских памятниках правобережья Волги и междуречья Волги — Дона.

Однако среди погребений среднесарматской культуры на всей территории ее распространения от Южного Приуралья до Дона захоронений в катакомбах нет. Факт этот совершенно не вяжется с той картиной, которая представляется некоторым сторонникам первой гипотезы. Они утверждают, что повсеместное распространение катакомб с первых веков нашей эры на Северном Кавказе связано с приходом и началом господства здесь алан, вызревших и сформировавшихся в аорской среде. Обращает на себя внимание еще одно несоответствие — очень малое количество у сарматов катакомб I типа (которые в III—II вв. до н. э. к тому же в сущности исчезают) , и господство их на Северном Кавказе, особенно в восточных районах.²⁹⁾ Наиболее же характерные для сарматов катакомбы II типа представлены главным образом среди сооружений «Золотого кладбища» (к сожалению, по существующим сведениям Н. И. Веселовского невозможно выяснить соотношение катакомб I и II типов) и в районе Кисловодска (Учкекен—Терезе), который тяготеет именно к западным районам.

Несомненно, К. Ф. Смирнов при написании статьи о связях сарматских и северокавказских катакомб учитывал все эти обстоятельства, и потому его высказывания по этому поводу, [24] на которые так часто ссылаются сторонники господствующей гипотезы в поддержку своих очень категоричных заключений, на самом деле достаточно осторожны и многоплановы. К. Ф. Смирнов предлагает «не сбрасывать со счетов и сарматские поволжско-уральские степи, особенно в вопросе о происхождении прикубанских и учкекенских катакомб II и III типов».³⁰⁾ В то же время, не разделяя полностью мнения Л. Г. Нечаевой о среднеазиатском происхождении катакомб I типа, он находит эту гипотезу наиболее аргументированной.

Что касается хронологического смыкания сарматских катакомб II и III типов с прикубанскими и учкекенскими, то это положение основывается на датировке Калмыковского комплекса II—I вв. до н. э. С последним трудно согласиться. Все 4 кургана, раскопанные у с. Калмыкове (правобережье Урала), которые содержали сарматские погребения в подбоях (7), простых грунтовых ямах и насыпи (6) и катакомбах (3), представляют собой единый хронологический пласт, и дата катакомб тесно связана со всеми остальными захоронениями.³¹⁾ Как признаки погребального обряда, так и инвентарь погребений свидетельствуют в пользу отнесения их к комплексу раннесарматской культуры и, следовательно, датировки временем не позднее II в. до н. э. Все курганы за исключением одного (№ 2) содержали основные и в сущности одновременные им впускные захоронения, что характерно именно для прохоровской культуры, особенно в Приуралье. При этом катакомбы в двух курганах (№ 3, 4) были основными захоронениями: в одном случае в кургане оказалось 7 впускных погребений, в другом — 3. Преобладание в калмыковских курганах подбойных захоронений (7) над грунтовыми ямами (5) также говорит в пользу раннесарматского времени, поскольку в среднесарматское время число их резко падает. Так, на 113 среднесарматских могил Приуралья только 5 подбоев (остальные — грунтовые ямы и захоронения в насыпи).

Что касается инвентаря, то он еще более показателен. Весь керамический комплекс как в катакомбах, так и во впускных погребениях раннесарматский — круглодонные узкогорлые горшки с уступчиком и желобками по плечикам. Не менее показательно и оружие калмыковских курганов, составляющее очень интересную серию. Это были три кинжала с кольцевым навершием и три длинных меча (до 1 м) с прямым перекрестием без металлического навершия, рукоятки их были обложены деревом и на конце одной из них (к. I, п. I) помещалась круглая бронзовая пластинка. Совершенно идентичный калмыковским меч (дл. 1 м) был обнаружен у с. Политотдельское совместно с кинжалом с серповидным навершием в надежно датированном комплексе конца III — начала II вв. до н. э.,³²⁾ а также в погребении у Визенмиллера,³³⁾ относящегося ко времени конца IV—III вв. до н. э.[25]

Кроме сарматских памятников мечи описанного типа известны в курганах кочевников долины Зеравшана³⁴⁾ и Бишкентской долины.³⁵⁾ Совместная находка в одном из курганов: Кызыл-Тепинского могильника подобного меча и монеты греко-бактрийского царя Гелиокла (155—140 гг. до н. э.) дала возможность, по словам О. В. Обельченко, говорить о точной дате этой формы оружия для территории Средней Азии. Ибо сарматские аналогии из Поволжья и Южного Приуралья свидетельствуют о IV—II вв. до н. э.

Железные трехгранные наконечники стрел с небольшой головкой и довольно длинным черешком из калмыковских курганов также характерны для времени конца IV—II вв. до н. э. Позднее они полностью уступают место трехлопастным черешковым наконечникам.³⁶⁾ Раннесарматские традиции сохраняют и обнаруженные в Калмыково зеркала — диски большого диаметра, плоские или с утолщенным по краю валиком.

Наконец, в одном из Калмыковских погребений вместе с мечом и кинжалом (к. I, п. I)³⁷⁾ была найдена длинная — 19,5 см — костяная проколка. Назначение подобных предметов не совсем ясно, но известны они только в раннесарматских погребениях не позднее III—II вв. до н. э. и пока ни разу не встречены в среднесарматских комплексах.

Таким образом, по всему составу инвентаря и погребальному обряду есть все основания ограничить Калмыковские курганы, а следовательно, и обнаруженные там катакомбы II в. до н. э. Кинжалы с кольцевым навершием не служат для этого препятствием, поскольку сейчас имеется уже значительная серия прохоровских погребений III—II вв. до н. э., где кинжалы с кольцевым навершением и даже мечи находились вместе с мечами и кинжалами, имеющими серповидные навершия.

Столь подробная аргументация датировки калмыковских курганов была необходима, поскольку они рассматривались как единственное доказательство хоть какой-то связи Урало-Поволжских и Северо-Кавказских катакомб. Ограничение существования калмыковских катакомб временем не позднее II в. до н. э. обрывает эту связь. Образуется лакуна в 100 или более лет между существованием катакомб на основной территории расселения сарматов и временем их появления у аланов Северного Кавказа.

Обратимся теперь ко второй хронологической группе сарматских катакомб (II—IV вв. н. э.), которые были открыты главным образом за последние 20 лет, в результате работ новостроечных экспедиций.

Сейчас их насчитывается 26 почти на 600 (578) позднесарматских погребений.³⁸⁾ По-прежнему катакомбы составляют очень незначительный процент (чуть более 4) от всех остальных форм погребальных сооружений на всей исследуемой территории (от Южного Приуралья до Дона, включая Верхнеманычские [26] степи). Но поскольку все 26 катакомб сосредоточены лишь в междуречье Волги — Дона (южнее Волгограда), то относительное количество их на этой территории возрастает почти до 9%. Ни в Заволжье, ни в Приуралье, ни на правом берегу Волги севернее Волгограда их пока нет, хотя исследовано здесь более 400 позднесарматских погребений. Основная часть из упомянутых катакомб (21) располагается на сравнительно ограниченном участке. Он идет полосой в 100-120 км при ширине 25-30 км с юго-запада на северо-восток от правобережья Маныча (приблизительно в районе оз. Лиман — Шаховский) через Сал (в районе Б. Орловки и пос. Центральный — правобережье Сала) к Дону в районе Волгодонска.

И хотя здесь фиксируется определенное сосредоточение катакомбных сооружений вряд ли можно говорить, что на Нижней Волге и Доне в первые века нашей эры существовали небольшие группы населения с катакомбным обрядом погребения.³⁹⁾ Во-первых, их слишком мало на два с лишним столетия, чтобы воспринимать их как отдельные группы. Во-вторых, находятся они среди значительных массивов других форм погребальных сооружений (главным образом подбои и узкие грунтовые ямы) в одних с ними могильниках. Поэтому вряд ли здесь можно говорить о каких-либо группах определенного этнически специфического состава населения.

Остальные 5 катакомб рассредоточены по одной могиле в курганах от правого берега Волги (Барановка, к. 3)⁴⁰⁾ до низовьев Кагальника (Высочино II, к. 12)⁴¹⁾ и верховьев Маныча (Восточный Маныч II, к. 41).⁴²⁾

За последние годы обнаружены катакомбы и на правобережье Дона, только в его низовьях, от Новочеркасска до Танаиса (Недвиговка). Основная масса их, более десяти, входит в состав северо-западного и северо-восточного курганных могильников Танаиса и две обнаружены около Новочеркасска. Появление их в Танаисе не ранее самого конца II — III вв. н. э.,⁴³⁾ как и около Новочеркасска в III—IV вв. н. э.,⁴⁴⁾ поблизости от знаменитых сарматских курганов (Хохлач, Садовый, середина I — середина II вв. н. э.), является особой темой, связанной с целым рядом других вопросов, которые мы здесь не будем затрагивать.

Что касается хронологических рамок сарматских левобережных степных катакомб, то все они датируются временем конца II — III вв. н. э., III—IV или только IV вв. н. э. Предложенные даты не вызывают сомнений, поскольку инвентарь, катакомб очень выразителен и содержит достаточно датирующего материала — это двусоставные фибулы с подвязным приемником, маленькие сильно профилированные фибулы без крючка и с бусинкой на головке, сероглинные кувшины и миски, стеклянные и краснолаковые сосуды, костяные гребни [27] черняховского типа, бронзовые и железные пряжки, бусы — янтарные и сердоликовые, и т. д.

Значит, все известные пока Волго-Донские катакомбы (II хронологической группы) не только не предшествуют северо-кавказским, но, например, с катакомбами «Золотого кладбища» даже не сосуществуют. Время их появления здесь и существования — конец II и главным образом III—IV вв. н. э. — соответствует времени широкого распространения катакомб на Центральном и Восточном Кавказе. Перекликается с Северным Кавказом и состав инвентаря, особенно некоторые формы черно- и серолощеной керамики, маленькие сильно профилированные фибулы, обнаруженные, например, в Барановской катакомбе⁴⁵⁾ в кург. 3 Агеевского могильника⁴⁶⁾ и кург. 9 (гр. 6) у пос. Центральный.⁴⁷⁾ Типы эти совершенно не характерны для позднесарматских фибул Поволжья к Приуралья, насчитывающих сейчас многим более сотни экземпляров. Поэтому представляется весьма резонной мысль, высказанная А. С. Скрипкиным, о возможности появления катакомб конца II — III вв. н. э. у сарматов междуречья Волги — Дона под влиянием северо-кавказской традиции.⁴⁸⁾

Из всего сказанного отнюдь не следует отрицание сарматизации Северного Кавказа в последние века до н. э. и особенно значительной со II в. н. э. Не вытекает также отрицание роли аланов как организующего и господствующего ядра сарматских племен со II в. н. э. Речь шла лишь о том, что катакомбный способ захоронения не является определяющим и обязательным признаком ранних аланов. Следовательно, катакомбное погребальное сооружение не может служить этническим определителем, тем более в отрыве от всех остальных признаков обряда.

В этом плане удивительно показательна группа сарматских кочевников, обитавшая в районе Элисты и Восточного Маныча, т. е. на территории, ближе всего расположенной к равнинам и предгорьям Северного Кавказа. Трудно себе представить, чтобы эта группа племен не контактировала с северокавказским населением, чтобы в составе ее не было алан. Однако на 116 погребений, из которых 67 относятся ко времени конца I — IV вв. н. э., оказалась лишь одна катакомбная могила II—III вв. н. э. (Восточ. Маныч II, к. 41), которую лишь условно можно отнести к этому типу погребений (круглая входная яма, диаметром 1,10 м, в СЗ стороне которой был вырыт подбой-катакомба продолговато-овальной формы, длина 1,85 м, ширина 0,95 м). Однако 70% могил II—III вв. н. э. этой группы составляют подбойные захоронения, а 40% погребенных с деформированными черепами (видимо, их было значительно больше, о многих разграбленных могилах нет данных). По-видимому, это и были аланские захоронения, совершенные в подбоях, а возможно и в узких могилах. [28]

Представляется также вполне вероятным предположение Б. А. Раева о принадлежности больших богатых курганов Нижнего Подонья (с квадратными или прямоугольными грунтовыми ямами) второй половины I в. н. э. аланам. И главным аргументом в пользу этого мнения являются, на наш взгляд, сведения античных источников, а вовсе не такая специфическая черта погребального обряда, как положение «даров» на древнем горизонте в стороне от могильной ямы, как пишет автор.⁴⁹⁾ Последний признак свойствен большинству очень богатых погребений на всей территории расселения савромато-сарматов уже с савроматского времени. Связан он скорее с определенным социальным статусом погребенного и каким-то функциональным назначением этих предметов в погребально-поминальной церемонии. В пользу последнего говорит достаточно определенный набор инвентаря в комплексах «даров». Как правило, это котлы, бронзовые и серебряные сосуды, конский убор, иногда гривны.

Итак, все археологические материалы с территории первоначального расселения савромато-сарматов говорят о том, что невозможно увязать между собой два господствующих в науке положения — с одной стороны, отнесение алан к кругу ираноязычных сармато-массагетских племен, и с другой — привнесение аланами или какими-то другими сарматскими племенами I в. до н. э. — I в. н. э. (внутри которых вызревал аланский союз, как пишет В. Б. Виноградов, с. 162) катакомбного способа погребения на Северный Кавказ. А поскольку отнесение языка скифов, сарматов, алан и осетин к определенной северо-восточной группе иранских языков, по данным лингвистов, считается бесспорным,⁵⁰⁾ то следует, видимо, отказаться от упомянутого выше второго господствующего мнения о том, что аланы или какие-то другие сарматские племена I в. до н. э. — I в. н. э. принесли на Северный Кавказ катакомбные погребальные сооружения. Но наше заключение отнюдь не означает категорического отрицания возможности, появления на Северном Кавказе катакомб под воздействием степных кочевников. Однако мы не знаем, когда и как это произошло. Следует иметь в виду не только сарматов, но и скифов, роль которых в привнесении этого обряда могла быть немаловажной, судя по недавним раскопкам. Так, поблизости от. с. Ново-Александровск (Азовский район) в могильнике, располагавшемся вдоль водораздела рек Дона и Кагальника, были обнаружены 3 катакомбных захоронения IV—III вв. до н. э. Авторы раскопок совершенно справедливо рассматривают их как чужеродный элемент на фоне местного населения степи и связывают «скорее всего со Скифией».⁵¹⁾

Итак, вопрос о времени и путях появления катакомб на Северном Кавказе остается пока нерешенным. Нужны очень серьезные методические разработки, которыми пользовались [29] бы все археологи, занимающиеся этими вопросами, чтобы полученные данные были сопоставимы. Невозможно решение этой проблемы и без досконального и всестороннего исследования западных районов Северного Кавказа — Прикубанья. Близость античных центров еще более усложнила суть этногенетических процессов, а также взаимовлияний и взаимоотношений меотов и сарматов (будь то сираки, аорсы или аланы), т. е. местного оседлого и пришлого кочевого населения. По-видимому, перемешанность культур и этносов была здесь очень велика. Поэтому трудно согласиться с положением А. М. Ждановского об этнической консолидации и изоляции в среде местного населения прикубанской группы алан, оставившей «Золотое кладбище». Несостоятелен также его аргумент об ограблении катакомб как доказательстве этого. Как пишет автор, исход алан «на рубеже II—III вв. н. э. «развязал руки» местному населению и начался повальный грабеж курганов».⁵²⁾ Богатые курганы грабили всегда и на всех территориях. Точно так же разграблены почти все катакомбы Подонья, находящиеся в этнически однородной сарматской среде. Все объясняется их богатством, которое соответствует размерам насыпи. Все катакомбы Подонья обнаружены под курганами диаметром более 20 м (самая небольшая насыпь — 23 м, остальные — 28-40 м) при высоте 0,5-1,5 м (большинство курганов «Золотого кладбища» высотой более 2 м и не менее 1 м). В то же время для позднесарматской культуры Волго-Донских степей (синхронной донским катакомбам) характерны очень небольшие насыпи: около 80% (из 366 погребений) диаметром до 15 м (главным образом 9-12 м), еще 14% — до 20 м. Разграбление катакомб как в Прикубанье (где, нам представляется, хоронили сарматско-меотскую племенную верхушку), так и на Дону свидетельствует только об их богатстве, что отражает определенный социальный статус погребенных в них людей. О невозможности связать каждую определенную форму могилы (которые так разнообразны у сарматов) с отдельными племенами писал К. Ф. Смирнов.⁵³⁾ Попытки такого рода предпринимались еще П. С. Рыковым,⁵⁴⁾ затем самим К. Ф. Смирновым⁵⁵⁾ и Л. Г. Нечаевой.⁵⁶⁾ Однако все они оказались бесперспективными, и со временем К. Ф. Смирнов отказался от отождествления диагональных погребений с роксоланами. При этом он подчеркивал именно «различное социальное положение отдельных представителей родовых групп кочевников, что, вероятно, часто определяло и разные формы захоронений, особенно формы могил, как это известно по этнографическим данным».⁵⁷⁾ Не помогает принципу «форма могилы — этнос» и такие микродетали обряда, как перекрещенные ноги или положение рук на тазовые кости, бедра. Как справедливо отмечал И. С. Каменецкий,⁵⁸⁾ наибольшее распространение обряд перекрещивания [30] ног получает сначала (I в. до н. э. — I в. н. э.) на Кубани у меотов (11,1%), у сарматов же — лишь во II—III вв. н. э. Но и тогда этот признак составлял менее 7% (из 366 погребений). Думается, что ни для меотов, ни для сарматов невозможно рассматривать эту деталь обряда как этнический признак. Представляется наиболее вероятным связать ее с какими-то религиозными представлениями, согласно которым сородичи находили необходимым некоторым покойникам связывать ноги.

Из меньшей дискретности этносов в древности (о чем уже говорилось выше) как раз и вытекает целый ряд явлений, с которыми мы сталкиваемся. Прежде всего, это органическое единство внутри союзов племен, в состав которых входят отдельные племенные объединения. И как результат этого — невозможность с нашими данными и существующими методическими средствами разделения этих союзов на отдельные единицы. В состав близкородственных союзов (например, аорсы, сираки) могли входить почти одни и те же племена в различных количественных соотношениях, но при этом лидирующие племена были разные. Выдвижение же в лидеры определялось целым рядом условий и обстоятельств, главным образом экономического и политического характера. Поэтому фиксируемые у древних авторов названия тех или иных объединений кочевников более всего отражают, как нам представляется, политический характер ситуации, а потом уже этнический. Именно поэтому не сходятся во времени такие, например, события, как первые упоминания алан в античных источниках и сложение позднесарматской археологической культуры, основное ядро носителей которой составляли аланские племена сарматского происхождения (но, возможно, со значительной примесью какого-то восточного иранского элемента, в том числе массагетского).

Меньшая дискретность древних этнических групп затрудняет также разделение сарматского и несарматского населения на пограничных территориях. Причем смешанность, слитность культур бывает иногда поразительна. Все северные пограничные районы расселения сармат фиксируют именно это явление, начиная с савроматского и кончая позднесарматским временем. Такой же контактной зоной являлся и Северный Кавказ, что также делает очень спорным выделение разноэтничных комплексов.

¹⁾ Смирнов К. Ф. Сарматские племена Северного Прикаспия. — КСИИМК, 1950, вып. 34, с. 97-114; Он же. Основные пути развития меото-сарматской культуры Среднего Прикубанья. — КСИИМК, 1952, вып. 16, с. 3-18. [31]

²⁾ Анфимов Н. В. Меото-сарматский могильник у станицы Усть-Лабинской. — МИА, 1955, № 23, с. 155-208. Oн же. Племена Прикубанья в сарматское время. — СА, 1958, № 28, с. 62-71.

³⁾ Шилов В. П. О расселении меотских племен. — СА, 1950, № 14, с. 102 и сл.

⁴⁾ Каменецкий И. С. Население Нижнего Дона в I—III вв. н. э. Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. ист. наук. М., 1965.

⁵⁾ Виноградов В. Б. Сарматы Северо-Восточного Кавказа. Грозный, 1963; он же. Сиракский союз племен на Северном Кавказе. — СА, 1965, № 1, с. 108-122; Он же. Локализация Ахардея и сиракского союза племен. — СА, 1966, № 4, с. 38-51.

⁶⁾ Мачинский Д. А. О времени первого активного выступления сарматов в Поднепровье по свидетельствам античных письменных источников. — АСЭ, 1971, вып. 13, с. 30-55; он же. Некоторые проблемы энтогеографии восточноевропейских степей во II в. до н. э. — АСЭ, 1974, вып. 16, с. 122-133.

⁷⁾ Арутюнов С. А., Хазанов А. М. Проблема археологических критериев этнической специфики. — VIII Крупновские чтения (тезисы докладов). Нальчик, 1978, с. 3.

⁸⁾ Чебоксаров Н. И., Чебоксарова И. А. Народы. Расы. Культуры. М., 1971; Бромлей Ю. В. Этнос и этнография. М., 1973; Чистов К. Ф. Этническая общность, этническое сознание и некоторые проблемы духовной культуры. — СЭ, 1972, № 3.

⁹⁾ Арутюнов С. А., Хазанов А. М. Археологические культуры и хозяйственно-культурные типы; проблема соотношения. — В кн.: Проблемы типологии в этнографии. М., 1979, с. 140-147.

¹⁰⁾ Они же. Проблема археологических критериев.., с. 1, 2.

¹¹⁾ Там же, с. 12.

¹²⁾ Алиев И. Г., Асланов Г. М. Племена сармато-массагето-аланского круга в Азербайджане. — В кн.: Древний Восток. Ереван, 1976, т. 2, с. 219 и сл.

¹³⁾ Там же.

¹⁴⁾ Абрамова М. П. Письменные источники о кавказских аланах. — IX Крупновские чтения (тезисы докладов). Элиста, 1979, с. 42-43.

¹⁵⁾ Виноградов В. Б. Сарматы Северо-Восточного Кавказа, с. 96.

¹⁶⁾ Там же.

¹⁷⁾ Граков Б. Н. Рец. на кн. В. Б. Виноградова «Сарматы Северо-Восточного Кавказа». (Грозный, 1963). — СА, 1964, № 4, с. 239, 240.

¹⁸⁾ Виноградов В. Б. Сарматы Северо-Восточного Кавказа, с. 162-164.

¹⁹⁾ Там же, с. 162.

²⁰⁾ Граков Б. Н. Указ. раб., с. 240.

²¹⁾ Иосиф Флавий. О войне иудейской, 20, VIII, 7, 4.

²²⁾ Граков Б. Н. Указ. раб., с. 239.

²³⁾ Абрамова М. П. Нижне-Джулатский могильник. Нальчик, 1972; она же. К вопросу об аланской культуре Северного Кавказа. — СА, 1978, № 1.

²⁴⁾ Она же. Письменные источники о кавказских аланах, с. 42.

²⁵⁾ Она же. К вопросу об аланскои культуре..., с. 82.

²⁶⁾ Виноградов В. Б. Сарматы Северо-Восточного Кавказа; Абрамова М. П. Письменные источники о кавказских аланах; она же. Нижне-Джулатский могильник; она же. К вопросу об аланской культуре Северного Кавказа; Смирнов К. Ф. Сарматские катакомбные погребения Южного Приуралья-Поволжья и их отношение к катакомбам Северного Кавказа. — СА, 1972, № 1; Виноградов В. Б. (Рец. на кн. М. П. Абрамовой «Нижне-Джулатский могильник». Нальчик, 1972) . — СА, 1975, № 1; Алексеева Е. П. Этнические связи сарматов и ранних алан с местным населением Северо-Западного Кавказа. Черкесск, 1976; Березин Я. Б., Савенко С. Н. К вопросу о происхождении катакомб сарматского времени на Северном Кавказе. — В кн.: Археология и вопросы атеизма. Грозный, 1977; Петренко В. А. Погребальный обряд населения юго-восточной Чечни [32] в III в. до н. э. — IV в. н. э. как этнический показатель. — В кн.: Археология и вопросы этнической истории Северного Кавказа. Грозный, 1977; Савенко С. Н. О раннем этапе аланской культуры Северного Кавказа (первая половина I тыс. до н. э.). — Там же; Ждановский А. М. Новые данные об этнической принадлежности курганов «Золотого кладбища». — Там же; Петренко В. А. Культура населения Среднего Притеречья в сарматскую эпоху (III в. до н. э. — IV в. н. э.). Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. ист. наук. М., 1980.

²⁷⁾ Железчиков Б. Ф., Кригер В. А. Катакомбные захоронения Уральской области . — СА, 1978, № 4, с. 223.

²⁸⁾ Смирнов К. Ф. Сарматские катакомбные погребения..., с. 78-80.

²⁹⁾ Березин Я. Б., Савенко С. Н. К вопросу о происхождении сарматских катакомб..., с. 39.

³⁰⁾ Смирнов К. Ф. Указ. раб., с. 80.

³¹⁾ Синицын И. В. Археологические исследования Заволжского отряда (1961—1953 гг.) — МИА, 1959, № 60, с. 148-154, рис. 50-52.

³²⁾ Смирнов К. Ф. Курганы у сс. Иловатка и Политотдельское Сталинградской области, — МИА, 1959, № 60, с. 272.

³³⁾ Мошкова М. Г. Памятники прохоровской культуры. — САИ, 1963, вып. Д1-10, с. 18, табл. 18, 24.

³⁴⁾ Обельченко О. В. Погребения сарматского типа под Самаркандом. — СА, 1967, № 2, с. 183-185, рис. 3, 1; он же. Мечи и кинжалы из курганов Согда. — СА, 1978, № 4, с. 117-119, рис. 1, 3; 2.

³⁵⁾ Мандельштам А. М. Кочевники на пути в Индию. М.-Л., 1966, с. 30, 33, табл. 39, 1, 2.

³⁶⁾ Мошкова М. Г. Указ. соч., с. 32.

³⁷⁾ Синицын И. В. Указ. соч., с. 84, 150, рис. 22, 3.

³⁸⁾ Сведения о количестве катакомбных сооружений доведены до 1980 г. включительно, остальные позднесарматские захоронения примерно до 1975—1976 гг., поэтому общее количество их насчитывает сейчас многим более 600 погребений.

³⁹⁾ Савенко С. Н. Указ. соч., с. 60.

⁴⁰⁾ Скрипкин А. С. Позднесарматское катакомбное погребение из Черноярского района Астраханской области. — КСИА, 1974, вып. 140, с. 5-8, рис. 1.

⁴¹⁾ Лукьяшко С. И. Отчет о работе Приморской экспедиции в 1978 г. — Архив ИА АН СССР, р-1, д. № 7322, с. 25, рис. 99-107.

⁴²⁾ Синицын И. В. Отчет об археологических работах в Калмыцкой АССР, произведенных в 1966 г. — Архив ИА АН СССР, р. 1, д. № 4223, с. 179-181, рис. 279-283.

⁴³⁾ Арсеньева Т. М. Некрополь Танаиса. М., 1977, с. 41-92; она же. Отчет Нижне-Донской экспедиции за 1972 г.; раздел И. С. Каменецкого. — Архив ИА АН СССР, р.-1, д. № 4931, с. 50, 78.

⁴⁴⁾ Мелентьев Г. М. Курганы позднесарматского времени на Нижнем Дону. — КСИА, 1973, вып. 133, с. 124-128.

⁴⁵⁾ Скрипкин А. С. Указ. соч., с. 58, рис. 2, 1, 2.

⁴⁶⁾ Узянов А. А. Отчет о работах Багаевского отряда Донской экспедиции ИА АН СССР. — Архив ИА АН СССР, р-1, д. № 7044 с, 7044 д, с. 431-440, рис. 1402-1424.

⁴⁷⁾ Копылов В. П. Отчет об исследовании археологических памятников в зоне реконструкции Донской оросительной системы в 1975 г. — Архив ИА АН СССР, р-1, д. № 5441а, с. 25-32, табл. XIX-VI.

⁴⁸⁾ Скрипкин А. С. Указ. соч., с. 63.

⁴⁹⁾ Раев Б. А. Римские импортные изделия в погребениях кочевнической знати I—III вв. н. э. — Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. ист. наук. Л., 1979, с. 13.

⁵⁰⁾ Абаев В. И. Осетинский язык и фольклор. М.-Л., 1949, с. 13, 75.

⁵¹⁾ Головкова Н. Н., Лукьяшко С. И. Новые данные о Херсонесском [33] импорте на Нижнем Дону. — В кн.: Очерки древней этнической и экономической истории Нижнего Дона. Ростов н/Д, 1980, с. 34.

⁵²⁾ Ждановский А. М. Указ соч., с. 44.

⁵³⁾ Смирнов К. Ф. Сарматы Нижнего Поволжья и Междуречья Дона и Волги в IV в. до н. э. — II в. н. э. — СА, 1974, № 3, с. 38.

⁵⁴⁾ Рыков П. С. Сусловский могильник. — Учен. зап. Сарат. ун-та, 1925, т. 4, вып. 3.

⁵⁵⁾ Смирнов К. Ф. О погребениях роксолан. — ВДИ, 1948, № 1.

⁵⁶⁾ Нечаева Л. Г. Об этнической принадлежности подбойных и катакомбных погребений сарматского времени в Нижнем Поволжье и на Северном Кавказе. — В кн.: Исследования по археологии СССР. Л., 1961.

⁵⁷⁾ Смирнов К. Ф. Сарматы Нижнего Поволжья..., с. 38.

⁵⁸⁾ Каменецкий И. С. Указ. соч., с. 14.